Мы — молодая гвардия...
Пожилая невысокая женщина поднялась из-за стола президиума.
— Юные товарищи!..
В актовом зале воспитательного дома собралось больше двухсот подростков, обтрепанных, полуголодных, отощавших. В первые месяцы после революции нам крепко пришлось затянуть пояса. Хозяева закрыли мастерские. Ученики вернулись на Солянку, пробивались случайным заработком: делали матрасные мешки, на Павелецком вокзале подносили вещи пассажирам. Да разве этим проживешь?
— Юные товарищи! Я выступаю по поручению Московского Совета. Рабоче-крестьянская власть не забыла о вас и знает о вашем бедственном положении.
Старая большевичка А. Д. Калинина говорила нам, что пролетарии России стали, теперь хозяевами страны, они создадут прекрасную коммунистическую жизнь. Сейчас народу трудно, из-за разрухи, из-за того, что капиталисты ведут разбойничью войну. Но Советская власть делает все возможное для спасения рабочих от голода и холода.
Калинина нарисовала перед собранием воспитанников картину их тяжелой жизни в людях. Мы слушали жадно: речь была созвучна нашим чувствам.
— Владимир Ильич Ленин интересовался состоянием бывших благотворительных заведений, таких, как ваш воспитательный дом. Вы были жертвами старого строя. Теперь с этим кончено. Советская власть желает видеть вас образованными людьми. Вы, юные товарищи, поедете [25] в детские дома и ремесленные школы, будете учиться и сами строить новую свободную жизнь.
Когда Калинина кончила говорить, в зале наступила глубокая тишина. Уж очень неожиданно и ново было то, что все мы услышали. Собираясь в актовый зал, думали, что нас распределят по предприятиям, на работу. А это... это так радостно — учиться и жить без хозяев! Несбыточная мечта становилась явью. И вдруг, словно прорвалась плотина. Восторженные возгласы ребят слились с аплодисментами, все поднялись с мест. Когда шум утих, А. Д. Калинина сказала:
— Поздравляю вас, товарищи! Нет больше шпитонков. Да здравствует Советская власть и ее юные воспитанники, родные дети пролетарской революции!
Детские дома открыли в Пушкине, Голицыне и других городках Подмосковья. Больше двухсот ребят поехали в Сергиев Посад. Разместили нас в старинной крепости. Под общежития, классы и мастерские отвели часть монастырских помещений.
Пополнение встретил заведующий Карп Сергеевич Рахманов, старый учитель, восторженно преданный просветительским идеалам русской демократической интеллигенции. В комнатах стояли кровати, застеленные простынями и новыми одеялами. Здесь хозяйничала кастелянша Ядвига Иосифовна Катынская, милая женщина. Для каждого находила она слова любви и ласки. Она была вдовой земского агронома. Война разорила семейное гнездо, и Катынская с тремя детьми попросилась на работу в детдом. Дети ее жили вместе с нами, а она целый день проводила в заботах по интернату. Одному меняла порванное белье, другому нашивала заплату, поссорившихся мирила. Я с большой теплотой вспоминаю о ней. В то далекое время Ядвига Иосифовна была нашей общей матерью.
Карп Сергеевич созвал воспитанников и объяснил задачи новой школы, распорядок дня: четыре часа работы, четыре часа учебы, остальное — разумный отдых.
— Итак, др-рузья, — чуть заикаясь говорил он, — из нашей школы вы должны выйти настоящими людьми, полезными новому строю. В ближайшие дни изберем детский [26] комитет, создадим клуб, будем ставить спектакли. Вы молоды, а молодости всегда сопутствуют сила и энергия.
Каждую фразу учителя встречали аплодисментами. После собрания началось распределение по мастерским. Их было семнадцать: столярная, слесарная, сапожная, чулочная, кузнечная и другие. Кроме того, воспитанники работали на кухне, в пекарне, на водокачке. Дошла очередь до меня. Я сказал, что работал токарем по кости и хотел бы учиться в токарной мастерской или резьбе по дереву.
— А что ты, Алеша, умеешь делать?
Пришлось выкладывать все.
— Ух, сколько специальностей! — воскликнул Карп Сергеевич. — Значит, ты и пекарь? А нам как раз пекари нужны.
Так вместе с Костей Романовым я попал в пекарню, под начало старого монаха Тихона. Электротехнике ребята обучались тоже у монаха — электрика монастыря и по совместительству осветителя в сергиевском кинематографе. Многие воспитанники пошли на выучку к резчику по дереву Николаю Степановичу Степанову и скоро полюбили старого опытного мастера.
В 12 часов дня работа в мастерских заканчивалась, начинались занятия в общеобразовательной школе. Мы учили русский язык, литературу, арифметику, географию, естествознание.
Через несколько дней опять состоялось собрание учащихся. Карп Сергеевич пригласил воспитанников рассказать о своей жизни и избрать детский комитет.
Каждому было что вспомнить, но ребята стеснялись, смотрели друг на друга и помалкивали. Наконец попросила слова Дуня Маркова. Небольшого роста, худенькая, она была похожа на десятилетнюю девочку, хотя шел ей семнадцатый год. Три года Дуня обучалась у портнихи. Издевалась над ней хозяйка больше, чем Ракчея надо мной и Егоркой. Ребята слушали ее насупившись.
Вслед за Марковой выступил Володя Кондратьев. В 1916 году его семья бежала из прифронтовой полосы. По дороге он потерял родителей. Володя разволновался и ушел с трибуны, так и не закончив выступления. Не [27] знаю, как случилось, но неожиданно и я попросил слова. Рассказал про Давыдовых, про Ворониных и Трофимовых и кончил словами: «Долой хозяев-кровопийц! Да здравствует Советская власть!»
В детский комитет выбрали всех трех ораторов и еще двух ребят. Председателем комитета выдвинули меня. Первая в жизни общественная обязанность! Я ушел с собрания взволнованным, хотя еще не знал, что буду делать, и каково быть «председателем».
— Алеша, надо послать в Москву делегацию на праздник, — обратился ко мне мастер по столярному делу большевик Пахомов. — Организуй!
Слово «организуй» все чаще стало входить в жизнь, наполняя ее новым содержанием. Детский комитет организовал митинг учащихся. Целая бригада возилась с оформлением: строгали древки, сшивали полотнища. Сережа Плешков писал революционные лозунги. Он слыл первым художником и музыкантом. Позже это увлечение и привело его в хореографический ансамбль «Березка».
Через несколько дней делегация детдома выехала в Москву для участия в праздновании первой годовщины Октябрьской революции. С трудом внесли в вагон большой кумачовый плакат. Белыми буквами на нем выведены слова: «Царство рабочего класса длится только год. Сделайте его вечным!».
Приехали в столицу под вечер 6 ноября. На Театральной площади зажегся фейерверк. Ракеты взвивались в темное небо, освещая огромные портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Карла Либкнехта и Розы Люксембург на здании гостиницы «Метрополь». Люди шли на Красную площадь. На Лобном месте жгли чучело, изображавшее старый режим. Оно сгорело дотла.
На следующий день, 7 ноября 1918 года, наша делегация пришла на площадь Революции. Над зданием бывшей Городской думы была выставлена большая картина: «Красная гвардия наносит удар белогвардейцам». Над картиной — красное полотнище с надписью: «Освобождение рабочих есть дело самих рабочих». Нам сообщили, что сейчас будет открыта мемориальная доска в память героев октябрьских боев. И вдруг на трибуне я увидел Владимира Ильича Ленина. Сердце билось учащенно. Ильич подошел к задрапированной доске и срезал ножницами [28] печать. Покров упал на землю, и глазам открылась белоснежная фигура с веткой мира в руке.
— Вы-ы жертво-ою пали, — послышалось несколько голосов в первых рядах, и вся площадь многотысячным хором поддержала: — ...в борьбе ро-ко-вой...
Все обнажили головы. На деревянную трибуну взошел Ленин. Его встретили восторженными криками «ура». Я стоял близко к трибуне и хорошо видел дорогие черты.
Владимир Ильич говорил о лучших людях из трудящихся масс, которые в октябре семнадцатого года отдали свою жизнь за освобождение народа, за свержение господства капитала, за победу социализма. Ленин предложил почтить память погибших бойцов клятвой: идти по их следам, подражать их бесстрашию, их героизму и не забывать, что впереди еще много боев.
Я внимательно слушал Ленина. Каждое слово глубоко западало в душу. Хотелось стать таким же бесстрашным борцом, какими были герои октябрьских дней в Москве.
По окончании речи Ильича началось шествие полков Красной Армии и рабочих колонн. В синем небе пронесся аэроплан.
А когда вернулись в Сергиев Посад, на собрании воспитанников делегаты сделали отчет о празднике первой годовщины Октября. Надо было видеть глаза ребят, когда Костя Романов сказал: «С нами на площади был Ленин». Задавали много вопросов: какой он из себя, наш Ленин, близко ли мы его видели. Я сказал, что запомнил из ленинской речи главное — надо быть бесстрашными борцами революции, как герои Октября! Кто-то предложил:
— Товарищи, назовем нашу школу Ленинской!..
Раздались аплодисменты. Свое постановление записали в протокол. Вскоре нашей школе присвоили имя Владимира Ильича Ленина.
Однажды Карп Сергеевич спустился в пекарню с незнакомым парнем.
— Ты председатель комитета? — спросил незнакомец.
— Ну, я...
— Когда соберем комитет? Я из губкома РКСМ.
— Вот с хлебом управлюсь, и можно собрать... [29]
На заседании детского комитета представитель Московского губкома комсомола рассказал о значении РКСМ в объединении молодежи, распространении среди нее идей коммунизма и вовлечении юношей и девушек в активное строительство Советской России. Одиннадцать человек записалось в комсомол. Это была первая комсомольская ячейка в Сергиевском уезде Московской губернии. Председателем ячейки избрали меня, секретарем Володю Кондратьева, а казначеем Костю Романова.
Комсомол 1919–1920-х годов! Чудесное племя. В канун сорокалетия ВЛКСМ собрались бывшие активисты Сергиевской школы, убеленные сединами большевики. Каждый прошел немалый жизненный путь, и в начале его, как светлый огонек, ячейка комсомола. Контр-адмирал Перфилов — наш Саша, слесарь детдомовской водокачки, ушедший по путевке комсомола на флот, — сказал:
— Здорово мы все-таки жили. Ячейка заменяла все: и семью, и родню, была школой политической борьбы.
— Да, — ответил Володя Кондратьев, инженер по производству танков, — уже тогда мы с Алексеем были бо-о-льшими политиками. Помнишь драку с Рябковым?
Сергиев Посад с его своеобразным населением, среди которого больше 3000 монахов, с озлобленным обывателем, косившимся на детдом «нищих безбожников», — сама обстановка сплачивала комсомольцев в боевой коллектив. Володе Кондратьеву, старосте кружка политической грамоты, не приходилось упрашивать слушателей идти на занятия; ребята допоздна засиживались над «Азбукой коммунизма», «Политэкономией в вопросах и ответах».
Все видели, что мир хозяев — мир жадной и бесчеловечной собственности, исковеркавшей наше детство, еще жив. Он наступал, старался опутать суевериями. Помню, на одном из собраний ячейки ребята вынесли категорическое решение: «Поручить члену бюро РКСМ К. Романову выяснить, есть ли бог, и доложить на следующем собрании».
В детском доме жило до пятисот воспитанников. Коллектив складывался из трех больших групп. Основная масса — бывшие шпитонки — молодая, неокрепшая, но уже закаленная невзгодами пролетарская косточка — [30] быстро усваивала новый уклад трудовой коммуны. Вторую группу подростков составляли беженцы из западных районов России. Многие из них во время империалистической войны потеряли родителей. Большинство с ними сошлись и жили дружно. А вот с третьей группой дело не ладилось.
Еще до революции в Сергиево эвакуировали воспитанников Ленчицкой учительской семинарии. Среди них оказалось немало белоручек, пренебрегавших трудом, дисциплиной, организацией, то есть всем, что было дорого нам. Комсомольцам подчас приходилось туго в борьбе с «семинаристами». Наших ребят они превосходили грамотностью и могли порой «забить на словах». Наше счастье, что МД прислал в детдом поварихой коммунистку Романовскую, членом партии был и столяр Пахомов. Под их руководством комсомольская ячейка держала «в узде» своих противников, пока не произошла история с Рябковым, которую вспомнил Кондратьев в канун сорокалетия ВЛКСМ.
Рябкова прислали в Сергиевскую школу из Наркомпроса на должность завхоза. Был он хром, чуть диковат на вид, говорил, что работал с Анатолием Васильевичем Луначарским, и многим сразу понравился общительным характером и уменьем читать на разные голоса. В драмкружке скоро сделался своим человеком. По убеждениям, как сам себя аттестовал Рябков, он — анархист-коммунист.
Столяр Пахомов спросил:
— Советскую власть признаешь?
— Конечно, — ответил завхоз. — Теперь перед народом открыт путь к высотам свободы...
— Ну и хорошо, что признаешь, а анархизм спрячь в задний карман, и на пуговицу застегни.
Завхоз отмолчался, но вскоре мы заметили, что семинаристы стали наглее. В мастерских участились нарушения дисциплины, по школе поползли всякие разговоры о свободе личности, идеале безвластия. Костя Романов однажды пришел на бюро и сказал, что ему известно, откуда идет вся эта контрреволюция, и в качестве вещественного доказательства выложил на стол книжечку под названием «Манифест анархистов». Эти книжки Рябков привез с собой, читал их семинаристам на собраниях [31] драмкружка и даже собрал под «манифестом» подписи воспитанников.
— Дожили... комсомольцы, — чуть растерянно произнес мрачный Володя Кондратьев. — Что будем делать?..
Все члены бюро ячейки двинулись к Романовской.
— Раз Рябков мутит по углам, нужно его смело вытащить на люди, — предложила она. А потом утешительно добавила:
— Вы, товарищи, не падайте духом. Обидно, что проморгали. Будем исправлять. Готовьте общее собрание.
Готовились серьезно. Комсомольцы основательно побеседовали с ребятами, которых поймал в свои сети Рябков. Большинство из них свои подписи зачеркнуло, а самые заядлые сдрейфили и на собрание не пришли, говоря что-то невразумительное о «насилии большинства над личностью». Собрание проходило бурно. Выступило человек десять, горячо, убежденно.
— Какую резолюцию примем, товарищи? — спросил я.
— Дело ясное, какую — голосуй!
— Кто за манифест анархистов, поднимите руки... Нету? Прошу голосовать. Кто за большевиков и Советскую власть?
Романовская, глядя на лес взметнувшихся рук, сказала:
— Правильно, Алексей. Это и есть наша свобода личности. Теперь доводите дело до конца: выберите на ячейке делегацию и поезжайте в губком вместе с Татьяной Николаевной, надо помощи попросить.
Татьяна Николаевна Виноградова, воспитательница, присланная недавно в школу, старый член РСДРП (б), жила за границей и после революции вернулась на родину. Она и возглавила нашу делегацию. Детдомовцев принял секретарь губхома Владимир Михайлович Загорский. Виноградова еще по дороге сказала нам, что в 1905 году он участвовал в вооруженном восстании московских рабочих. Герой революции! А по виду — невысокий, скромный. Он усадил комсомольцев около себя и попросил:
— Расскажите, с кем вы там воюете?
Загорский едва успевал слушать про «семинаристов», про злополучную историю с «манифестом», про трудовую [32] коммуну школы. Тут же выложили все наши нужды. Секретарь губкома слушал внимательно, чуть улыбаясь, а затем спросил Татьяну Николаевну, каково ее мнение о школе. Она ответила, что в общем первое впечатление хорошее, и заключила:
— Живой росток нового, Владимир Михайлович. Ребята трудятся и учатся — как раз то, о чем мечтал Маркс. Головы у них горячие, но они правы: Рябкова надо убрать, нечистоплотный человек, действительно мастер «читать на разные голоса».
Возвращались в Сергиев полные боевого духа. Секретарь губкома обещал помочь, сказал, что, может быть, удастся прислать в школу несколько опытных педагогов. Работу ячейки одобрил. Мы чувствовали себя сильнее.
Тяжелой и острой болью отозвалась в коллективе весть о гибели В. М. Загорского. Он был убит бомбой, брошенной эсерами в помещение Московского Комитета партии в Леонтьевском переулке. В увековечение памяти революционера-большевика Советское правительство позже переименовало Сергиев Посад в город Загорск.
Через несколько дней Рябкова сняли с работы. Прибыли новые педагоги. Русский язык стала преподавать Вера Константиновна Лычкова, ныне заслуженная учительница РСФСР, депутат Загорского районного Совета депутатов трудящихся. Курс истории вел Сергей Данилович Сказкин, впоследствии крупный советский ученый, академик. Его жена, Клавдия Николаевна, преподавала математику и физику.
Ячейка наша быстро росла. В первое время в ряды РКСМ вступали только юноши. Но однажды ко мне подошла Дуня Маркова:
— Леша! Я хочу у тебя спросить...
— Что такое?
— Ты не знаешь, девочек в комсомол принимают?..
Я даже опешил от такой постановки вопроса. В самом деле, девочек-то ведь принимают!
— Вот это ты здорово сказала, Дуня. Верно, ты хочешь вступить в ячейку? И будешь нашей первой девушкой-комсомолкой!
Дуня сказала, что ей очень хочется в комсомол, что [33] она говорила с Олей Соловьевой и Таней Николаевой, они тоже думают о ячейке, только стесняются...
«Стесняются, — подумал я. — Опять бюро прохлопало, и жизнь нас подталкивает».
Заседание бюро ячейки, на котором принимали девушек в комсомол, прошло очень торжественно.
Когда «борцу за свободу личности» Рябкову дали по шапке, драматический кружок чуть было не распался, но вскоре мы подняли его на ноги. Появились у нас и свои драматурги: кружок поставил пьеску «Жизнь юного сапожника», в которой показывались мытарства двух мальчишек — Леньки и Васьки в сапожном заведении Воронина. В начале 1919 года в детдом пригласили из Москвы артистку Серафиму Николаевну Орлову. В репертуаре кружка появились пьесы Островского «На бойком месте», «Бедность не порок», «Без вины виноватые». Декорации изготовляли сами. Не так-то легко было забыть годы «шпитонства», и многих трогала судьба Григория Незнамова. В музыкальном кружке учились играть на рояле и пели в хоре. Мы попросили Плешкова, Бучкина и Степанову разучить с комсомольцами «Интернационал». Позднее каждое наше собрание заканчивалось коллективным пением пролетарского гимна.
Степанова — это та девочка Маша, с которой я дружил в Головине, — она тоже прошла путь по мастерским Москвы и попала в Сергиевский детский дом. Все свободное время Маша проводила в музыкальном кружке. Любовь к музыке она пронесла через всю жизнь. У истока ее были жалейка пастуха Калошина, детдомовский кружок... А потом — комсомольская путевка на учебу. Ныне М. Н. Степанова играет на флейте в оркестре театра имени Вахтангова.
По инициативе Кости Романова в школе организовали кружок французской борьбы. Обучал юных спортсменов известный в то время на всю Россию богатырь Иван Поддубный.
Я уже говорил, что комсомольская организация детдома была первой в Сергиевском уезде. Но мы не замкнулись в своих школьных делах, помогали другим. В трудовой школе Сергиева и на Хотьковской мануфактуре [34] наши активисты помогли создать комсомольские ячейки. Помню, как по поручению губернского комитета комсомола мы с Володей Кондратьевым и Костей Романовым пришли к молодежи Сергиевской типографии. Собрали молодых наборщиков и печатников. Выступил директор. Мы приветствовали рабочую молодежь от имени комсомольцев, после этого провели собрание, на котором избрали бюро ячейки.
Девятнадцатый год для нашей ячейки оказался знаменательным: первых трех комсомольцев приняли в большевистскую партию. Меня в ряды РКП (б) рекомендовал столяр Пахомов.
Торжественно звучало его напутственное слово:
— Дорога перед тобой, Алеша, прямая, прекрасная. Мы, старики, мечтали о времени, когда в России начнется строительство социализма, и работали, чтобы ускорить его приближение. Твое поколение построит его. Я верю, что построит. От души желаю тебе: расти настоящим большевиком.
Как будто вся жизнь, день за днем, пронеслась передо мной во время этой напутственной речи. Разные они были, первые мои учителя: мечтатель пастух Калошин и старый мастер Жилин, первый политический наставник булочник Тимофей Карасев и токарь Иван Игнатьевич, повариха Романовская и столяр Пахомов... Ну что бы я без них?.. Они донесли до моего сердца простые и великие идеи Ленина, и я вступил в партию, чтобы в ее рядах работать, бороться и добиваться лучшего будущего для народа. Я, как умел, сказал об этих своих чувствах Пахомову.
— Ты, Алеша, — продолжал он, — может быть, инстинктивно заговорил о самом главном... Жизнь выработала у тебя чувство гордости за рабочего человека. Береги его, дорогой. Оно не раз тебя выручит в борьбе за победу нашего дела.
В 1919 году в уезде было уже шесть комсомольских ячеек. Молодежь все активнее включалась в живое дело переустройства жизни. На субботники ходили комсомольскими коллективами. Время голодное, каждый фунт хлеба на учете. Комсомольцы устанавливали контрольные посты на мельницах частников, вылавливали спекулянтов, следили, чтобы мельники не присваивали себе ни одного грамма зерна. [35]
А с каким задором и увлечением трудилась молодежь той весенне-революционной поры! Как-то у секретаря уездного комитета комсомола Сергея Иванова засиделись вечером активисты.
— Долго ли будем, товарищи, терпеть пережитки проклятого старого режима?! — возмущенно начал Сергей. — Идешь по городу — злость берет!
— Ты про что?
— Да про улицы... Что ни название, то старый режим!
— А ведь и в самом деле названия недостойные.
— Давай бумагу!
Так в уездном комитете комсомола решили переименовать улицы нашего Сергиева.
— Улица Белая? Долой беляков! Пиши — Красная. Миллионная? — Будет Пролетарская!
Вознесенскую улицу переименовали в Первомайскую, а Вифаньевскую, именовавшуюся по названию духовной семинарии, окрестили Комсомольской в честь первой в уезде молодежной социалистической организации; на этой улице стояла наша школа. В общем, в городе не осталось ни одной улицы, не получившей нового названия.
— Теперь тащите материал, — сказал Сергей Иванов.
Через час помещение укома напоминало мастерскую жестяника. Одни укомовцы вырезали из жести узкие пластинки, а другие выводили на них названия. Ночью все было закончено. Таблички с новыми названиями прибили на угловых домах.
Утром Сергея вызвали в исполком.
— Тебе ключ от исполкома сейчас отдать или ты ночью сам у меня утащишь? — спросил его Оскар Федорович Ванханин, председатель уездного исполкома — суровый, уважаемый в городе человек, член партии с 1903 года. Сергей, смутившись, молчал. Он не ждал такого оборота дела.
— Я тебя спрашиваю, когда власть будешь принимать?
— Оскар Федорович!..
— Ты меня не величай, а ответь по существу: чего вы самовольничаете? [36]
— Оскар Федорович, мы же от души... Ленин же говорил, что комсомол во всех делах должен проявлять инициативу!
Уком комсомола в полном составе пригласили на бюро уездного комитета партии. Комсомольцам популярно разъяснили, что они присвоили себе функции местного органа власти. «А что касается улиц, — сказал Ванханин, — мы это на исполкоме утвердим, но меру, товарищи, надо знать».
Наши названия улиц Загорска сохранились до сегодняшних дней.
Я вспомнил эту историю, встретившись с С. Ивановым в октябре 1958 года в Загорске. Здесь же, в райкоме ВЛКСМ, были А. Перфилов, В. Кондратьев и другие товарищи по Сергиевской ячейке комсомола. Я рассказал им, что недавно позвонила мне Паша Баринова. (В свое время она ушла из детдома по комсомольскому набору в педтехникум. Теперь ее, конечно, правильнее величать Прасковья Николаевна: кандидат наук, работает в Академии...) Так вот, позвонила мне Паша:
— Алеша, я только что видела по телевизору Сережу Курочкина... Правда, он седоват стал, но это наш Сережка, только не знаю, где он. Передачу-то я в середине включила...
Помогли работники телевизионной студии. Действительно, перед телезрителями выступал наш старый комсомолец Сергей Иванович Курочкин, ныне главный инженер Московского завода имени Владимира Ильича.
— А вот его однофамилец, Ваня, не дожил до сегодняшней торжественной встречи, — сказал Кондратьев. — Погибли Степан Пужель и Костя Романов, почтим их память, друзья.
Ваня Курочкин был активистом Сергиевской ячейки, боевым организатором субботников и трудовых массовок; позже стал советским работником, кончил юридический институт, работал прокурором и под Тулой во время войны сражался в партизанском подполье. Поймали гестаповцы Ваню, захлестнули петлю на шее...
Не было на встрече и Дуни Марковой, первой нашей девушки-комсомолки. Она стала хорошим партийцем, всю жизнь работала на швейной фабрике и до конца дней сохранила дружбу с Машей Степановой, которая и [37] проводила ее в 1958 году в последний путь. В этой прочной тридцатилетней дружбе работницы и артистки проявилась красота отношений, которые складываются у людей социалистического общества. С контр-адмиралом Перфиловым и инженером Кондратьевым договорились поехать к товарищу по ячейке 1919 года Лиде Тихомировой. У нее скоро знаменательная дата: 35 лет работает на одном заводе, почти 30 лет партийного стажа; большая, прекрасная жизнь!
— К Нине Гаманюк не заедете? — спросил Иванов.
— А где Нина теперь?
— Тут, недалеко от Загорска, в колхозе Тураково. Мать-героиня!
— Вот это да! У нашей Нины теперь семейная ячейка комсомола!
— А она сама при них почетной комсомолкой.
— Вы все, товарищи, примите от нас это почетное звание, — сказал юный секретарь Загорского райкома ВЛКСМ, — в знак преемственности и дружбы поколений. — Он передал каждому из нас билет, где в графе «Время вступления в ВЛКСМ» значилось — 1918 год.
В конце лета 1919 года уездный исполком поручил комсомольской ячейке детдома, как самой крупной в городе, организовать заготовку дров для нужд Сергиевского уезда. Комсомольские отряды дневали и ночевали в лесу. Ваня Курочкин давал группам «урок» — столько-то саженей выставить за день, а вечером у костров он сообщал о тех, кто вышел вперед. Ребята работали с ожесточением, будто под топором у них была не осина, а сама разруха, душившая страну. Больше всего говорили о войне. Деникинская армия двигалась на Москву.
Осенью вернулись в Сергиев Посад. С заборов, афишных тумб красноармеец с винтовкой, указывая пальцем, спрашивал: «Ты записался добровольцем?».
Из Москвы пришло письмо, не помню от какой организации, но содержание его передавалось из уст в уста: производится запись на курсы красных командиров. Вскоре меня вызвали в губком комсомола. Тут оказались и другие представители ячеек. Центральный Комитет РКСМ объявил призыв рабочей и крестьянской молодежи [38] в Красную Армию на защиту социалистического Отечества. Во всех комнатах губкома шла запись добровольцев.
Секретарь губкома, высокий юноша, с пробивающейся черной бородкой, объяснял, как проводить запись.
— Отбирать только взрослых ребят, тех, кому свыше семнадцати лет. Срок — три дня.
Мне было тогда шестнадцать лет, но я решил пойти добровольцем. У окна я ожидал, пока секретарь останется один. Он подошел:
— Ты чего ждешь? Какое дело? Говори.
— Товарищ секретарь, вы сказали отбирать семнадцатилетних. А мне шестнадцать.
— Вопрос ясен. Ты винтовки не подымешь.
— Это вам так кажется. Мешки с мукой я запросто таскаю.
Секретарь улыбнулся:
— Нет, друг, в армию послать тебя не имеем права. Но на тебя надеемся и уверены, что в Сергиеве запись добровольцев будет хорошо проведена.
— Вы говорите — толково провести запись. Я — председатель комсомольской ячейки. Какой же я агитатор, если других зову на фронт, а сам в кусты...
— В твоих словах есть доля правды, — ответил секретарь губкома. — Но, дорогой товарищ, сам я ничего решить не могу.
— Очень прошу, помогите...
В конце концов секретарь губкома сказал, что посоветуется. Я подождал в коридоре и получил желанное разрешение: «в порядке исключения».
Бюро комсомольской ячейки обсуждало призыв ЦК, к молодежи. Сережа Плешков на листах бумаги нарисовал заголовок «Запись добровольцев в Красную Армию». Члены бюро пошли по общежитиям. На второй день было комсомольское собрание. Пришли коммунисты, много беспартийной молодежи. Я сообщил о результатах записи:
— Товарищи! Семьдесят три человека записалось добровольцами в Красную Армию. Молодежь отдаст свою жизнь, если понадобится, Советской власти!..
Выступила Татьяна Николаевна.
— Желаем вам, дорогие товарищи добровольцы, защитить завоевания Октября и наголову разбить белогвардейцев. [39] Я счастлива оттого, что вижу, с каким энтузиазмом вы идете на подвиг во имя революции. Да здравствует Советская Россия! Да здравствует партия большевиков и ее вождь товарищ Ленин!
В зале раздалось «ура».
— Еще один вопрос, товарищи. Три члена бюро ячейки уходят в армию. Кого выдвинем вместо них?
Ячейка решила пополнить бюро. Избрали Ваню Курочкина, Веру Вербицкую и Варю Давыдову. [40]