Раскол германии и возникновение двух государств — ФРГ и ГДР
Великая Отечественная война, как величайшее испытание, с необычайной выпуклостью и реальностью подтвердила, что именно народы — решающая сила истории. Проявляя массовый героизм в боях и труде, отстаивали и защищали свою Родину люди разных национальностей. Их сплачивал и воодушевлял великий русский народ, мужество которого, выдержка и несгибаемый характер являли собой вдохновенный пример воли к победе!
Отношение правящих кругов Запада к СССР было самым вероломным. Они хотели, чтобы СССР и Германия обескровили друг друга, дабы США и Англия впоследствии уничтожили бы их обоих по одиночке. Теперь-то мы знаем, что западная демократия и не на такое способна. [183]
Тогдашний вице-президент США Г. Трумен на следующий день после нападения на СССР заявил следующее: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше друг друга».
Влиятельная американская газета «Нью-Йорк дейли ньюс» изобразила СССР и фашистскую Германию в виде двух змей, образовавших клубок и пожирающих друг друга. Под рисунком стояла подпись: «Не мешай им съесть друг друга».
Абсолютное большинство западных политиков считало, что СССР долго не продержится в схватке с Гитлером. Прежде всего так думал У. Черчилль, о чем был хорошо осведомлен президент США Ф. Рузвельт...
Немецкий адмирал Редер говорил, что Гитлер «был буквально одержим идеей свести когда-нибудь счеты с Россией». В своей книге «Майн кампф» он писал: «Мы кладем предел движению германцев на юг и запад Европы и обращаем свой взор к землям на Востоке... Когда сегодня мы говорим о новых территориях в Европе, мы должны прежде всего думать о России и о смежных с ней и подвластных ей странах. Сама судьба указывает нам это направление».
Западные государства поощряли такие устремления Гитлера, и с их стороны практически не было отпора Германии при захватнических устремлениях в Западной Европе.
Западные политики видели в Гитлере только форпост борьбы против коммунизма. 19 ноября 1937 года Гитлер, беседуя с лордом Галифаксом был неудержим в своих фантазиях. Не менее сдержан в высказываниях был и лорд Галифакс. Вот выдержка изложения их беседы: «...В Англии придерживаются мнения, что имеющиеся в настоящее время недоразумения могут быть полностью устранены. Целиком и полностью признаются великие заслуги фюрера в деле восстановления Германии. Лорд Галифакс и другие члены английского правительства проникнуты сознанием, что фюрер достиг многого не только в самой Германии, но что в результате уничтожения коммунизма в своей стране он преградил путь последнему в Западную Европу, и поэтому Германия может считаться бастионом Запада против большевизма...» [184]
Задумав аншлюс (присоединение) Австрии, Гитлер был уверен в успехе, ибо он получил от Англии заверения о поддержке. Они были подтверждены английским послом в Берлине Гендерсоном 3 марта 1938 года. От США Гитлер получил аналогичные заверения во время своей беседы в Берлине в начале того же года с бывшим американским президентом Гербертом Гувером.
А потом был Мюнхен — вершина «дипломатической деятельности по умиротворению его агрессии» в сторону Советского Союза. СССР был готов оказать военную помощь Чехословакии, но призывов о помощи со стороны Чехословакии не последовало, ибо в Праге оценивали обстановку по-другому. Вот слова министра пропаганды Чехословакии: «Советская Россия, без сомнения, была готова вступить в войну. Однако наша война на стороне России не была бы войной только против Германии. Вся Европа с Францией и Великобританией рассматривали бы ее как войну между большевизмом и Европой, и таким образом, возможно, вся Европа выступила бы против России и против нас». Ничего не скажешь. Красноречиво глаголал чехословацкий политик. Как говорится, у страха глаза велики.
Г. Геринг на процессе в Нюрнберге на вопрос: «Верно ли, что Англия заключила Мюнхенское соглашение для того, чтобы подтолкнуть Германию на агрессию против Советского Союза?» — ответил: «Разумеется, это было так».
История человечества знала и более продолжительные войны, но не было войны столь кровопролитной и разрушительной, чем Вторая мировая. В пламени ее огня погибло более 50 миллионов человек. Только народы Европы потеряли убитыми в два с лишним раза больше, чем за предшествующие 350 лет. Ареной непосредственных боевых столкновений стала территория сорока государств. В войне участвовала 61 страна с населением 1 миллиард 700 миллионов человек. Главную тяжесть войны вынес Советский Союз, а это значит в первую очередь — наш солдат.
Большинство этих солдат были молоды, перед ними только открывалась жизнь. Их убеждения и представления о добре и зле были исконно народными. Они сострадали терпящим бедствия, гонимым. Они были готовы прийти людям на помощь. Им были отвратительны ложь, несправедливость, лицемерие. В этом представлялась нашим врагам непостижимость русской истории и русской души. [185]
Народная война — это та война, в которой участвует действительно каждый, кому дорога судьба Отечества. Колокола памяти не тревожат вечный покой тех, кто, смертью смерть поправ, отдал жизнь за честь, свободу и независимость родной земли, за мирное небо над ней и над всей планетой. Они, эти колокола, учат мужеству и братству живых, зовут к решительным действиям во имя спасения человечества и снова говорят о том, какой великой ценой была оплачена победа!
А заправил закабаления народа, алчущих богатеть на людских страданиях, сегодня, как и во все времена интересует лишь одно — нажива.
В «Капитале» К. Маркс приводит цитату (ее приписывают ему, хотя, возможно, он ее позаимствовал): «Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы. При 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы».
Тайна рождения войн раскрывается каждым человеком по-своему: кто виновен в том, как она происходила, и какой был результат. Наша война с гитлеровской Германией была не только столкновением двух государств, двух противоположных общественных систем, но и двух идеологий, двух разных взглядов на жизнь. Нацизм нес порабощение всему миру, и он это прекрасно сознавал, правда не думая о последствиях своих деяний, а наш народ отстаивал свою землю и сражался ради жизни на земле не только своей, но и всего человечества.
Стараясь использовать войну в своих интересах, наши англо-американские союзники всеми возможными способами стремились, с одной стороны, как можно дольше затягивать открытие второго фронта, рассчитывая на окончательное истощение главных воюющих держав, а с другой — убедить советское руководство отвести войска с тех территорий, которые Англия и США считали сферой своих национальных притязаний (Закавказье, Иран, Приполярье). Англия и США имели желание ослабить как можно сильнее не только Германию, но и СССР. Роль США в войне, стоившей России огромных жертв, материальных затрат, американский президент Ф. Рузвельт рассматривал в категориях азартного [186] карточного игрока, для которого страдания десятков миллионов русских людей ничего не стоили.
В беседе со своим сыном Элиотом президент Рузвельт популярно излагал ему свои мысли: «Ты представь себе, что это футбольный матч, а мы, скажем, резервные игроки, сидящие на скамье. В данный момент основные игроки — это русские, китайцы и в меньшей степени англичане. Нам предназначена роль... игроков, которые вступят в игру в решающий момент... Еще до того, как наши форварды выдохнутся, мы вступим в игру, чтобы забить решающий гол. Мы придем со свежими силами. Если мы правильно выберем момент, наши форварды еще не устанут и...»
Как считалось в американских правящих кругах, война открывала перед Соединенными Штатами небывалые возможности изменить в свою пользу мировое соотношение сил, осуществить новый передел мира, потеснить и отбросить как союзников, так и конкурентов. По существу, с самого начала мировой войны мысли американских руководителей были заняты не тем, как ее побыстрее закончить, а как переделать мир по американскому образу и подобию.
В близком кругу президент США признавался, что предпочитает скорее тратить «доллары налогоплательщиков, чем жизни этих налогоплательщиков». Мысли Черчилля в силу сложившихся обстоятельств были скромнее: он думал прежде всего о том, как уберечь огромную британскую колониальную империю и выйти из войны с наименьшими потерями. СССР вопреки недавним пожеланиям стал боевым союзником, но это не означало, что следовало забыть о собственных интересах.
Несмотря на трудности, для борьбы с фашизмом все-таки складывалась антифашистская коалиция государств с различным общественным строем. Но абсолютного доверия друг к другу у участников коалиции не было. Летом 1942 года американских руководителей волновал вопрос: выстоит ли Советский Союз, нанесший под Москвой вермахту первое крупное поражение и развеявший миф о «непобедимости» гитлеровской Германии, не пойдет ли после огромных успехов немцев на южном участке советско-германского фронта на заключение сепаратного мира?
Последующие события на советско-германском фронте заставили руководителей западных держав задуматься о том, что в Берлин они могут и «опоздать». В американском [187] журнале «Тайм» была помещена карикатура: заспанный Черчилль в четыре часа утра снимает телефонную трубку и слышит знакомый голос: «Уинстон! Это я, Джо (Сталин. — Авт.). Я у Кале. Теперь вы можете переходить Ла-Манш. Теперь безопасно».
Разведки всех государств внимательно следили и за внутриполитической обстановкой в Германии, ожидая и переворота против нацистского режима, и других событий, способных повлиять на обстановку в мире. Сталин в одной из телеграмм послу СССР в Лондоне И. М. Майскому допускал возможность сговора Черчилля «с Германией Гитлера или Брюнинга за счет нашей страны». Основания для таких подозрений были: в 1943 году срок открытия второго фронта был перенесен в третий раз! Пассивность союзников играла на руку Германии, облегчив ей задачу организации крупного наступления на Курской дуге.
Такая, мягко говоря, «игра» союзников давала повод говорить дальновидным политическим деятелям, что это оттолкнет советских руководителей от послевоенного сотрудничества с Западом.
После победы Красной Армии на Курской дуге начался развал блока агрессоров. Первой из войны вышла Италия. Но открытие второго фронта снова откладывалось, хотя президент США указал на необходимость употребить все усилия, чтобы вместе с Великобританией оккупировать большую часть Европы и первыми вступить в Берлин.
Операция «Оверлорд» по высадке союзников во Франции проходила в одно время с проведением Красной Армией гигантской операции по освобождению Белоруссии, значительно облегчившей задачу десанта. Но все равно дорога союзников на Берлин оказалась нескорой и была сопряжена не только с успехами, но и с жестокими поражениями. В начале 1945 года немецкие войска нанесли в Арденнах сокрушительный удар по американцам, и союзники просили Советский Союз открыть второй фронт — срочно начать наступление на Берлин. Советский Союз пошел навстречу союзникам, начав стремительное наступление на территории Германии до ранее намеченных сроков. Верная союзническому долгу, наша армия вела его не в той степени готовности. Естественно, это увеличило число смертей русских воинов. Между тем союзники, получив передышку, рванулись к Берлину, стремясь во что бы то ни стало войти [188] в него раньше русских и получить политические преимущества на послевоенных переговорах. Но все-таки Красная Армия успела взять Берлин сама...
У. Черчилль, несмотря на договоренность с СССР относительно разграничительных линий встречи войск союзников, побуждал американцев ускорить продвижение их армий, изменить имеющиеся планы и захватить по меньшей мере те районы, куда не дошла еще Красная Армия. При этом он учитывал как позицию гитлеровцев, оказывавших упорное сопротивление на Восточном фронте и все более открывавших Западный фронт, так и поддержку его точки зрения влиятельными кругами в США. По их мнению, это дало бы возможность оказать давление на Советский Союз при урегулировании послевоенных проблем.
Как свидетельствуют признания деятелей западных держав и заявлений самого У. Черчилля, особое значение придавалось захвату Берлина. Они считали, что взятие ими Берлина даст возможность получить огромный политический выигрыш, символизируя могущество западных держав, и будет иметь большое значение для определения дальнейшего развития Германии.
Этот факт подтвердил американский генерал Дж. Ге-вин, командовавший в годы войны 82-й парашютно-десантной дивизией. В полночь 25 марта 1945 года тот собрал в своем штабе секретное совещание. Его дивизия, которая приобрела известность после десантных операций в Сицилии, давно была по непонятным причинам в бездействии. Дж. Гевин обратился к присутствующим офицерам со словами: «Господа! Дело идет о последнем прыжке» — и неожиданно для всех объявил, что он имеет в виду «прыжок на Берлин», который является частью специального плана. По этому плану 101-я американская парашютно-десантная дивизия должна была захватить берлинский аэропорт Гатов, 82-я дивизия — Темпельгоф, а одна бригада англичан — аэродром в Ораниенбурге.
Предполагалось, что через несколько дней в Берлин войдут наземные англо-американские войска. Операцию парашютно-десантных войск планировалось начать через пару недель. Союзники начали немедленную активную подготовку, но Красная Армия сорвала эти планы.
Англичане предлагали американцам занять Прагу, с тем чтобы укрепить влияние западных держав в Чехословакии. [189] Провал их планов — результат реального соотношения сил, который и не позволил западным державам добиться преследовавшихся ими целей.
Через много лет после окончания Великой Отечественной войны мне стало ясно, что в освещении ее событий наблюдаются две тенденции, на мой взгляд затрудняющие поиск истины: смакование политических просчетов руководителей страны и командования Красной Армии в начальный период войны и осмысление прошлого с позиций сегодняшнего дня, с точки зрения современного человека, обладающего гораздо большим объемом информации.
Первая тенденция относится к разряду сиюминутных политических интриг или к не совсем порядочным способам журналистского или писательского самоутверждения и, по моему мнению, ничего общего с историей, как с наукой, не имеет. Вольные или невольные последователи второй заслуживают некоторого снисхождения за смелость иметь собственное суждение, но именно им хотелось бы напомнить мудрые слова Шота Руставели: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны».
Как же быть и кому верить?..
Отвечу — только подлинным документам. И фактам, опять-таки подтвержденным документами. Разбирая трофейные документы, участвуя в допросах высших чинов имперского министерства авиации, люфтваффе, самолетостроительных корпораций, я увидел войну другими глазами. И это представление во многом расходилось с тем, что читал, о чем слышал, что видел глазами рядового солдата войны.
Уже тогда, натыкаясь (именно натыкаясь, ибо тогда целенаправленно поиском истины я еще не занимался) на документы, зафиксировавшие те или иные периоды развития или события в истории немецкой авиации, встречаясь с людьми, наблюдая, как поднимает голову «холодная» война, предвестница «горячей», я начал думать о том, как сделать так, чтобы никогда больше она не выползла из какой-нибудь папочки с тесемочками и не пошла гулять по нашей грешной Земле, сжигая все на своем пути.
Практически все свое время в течение многих лет я отдаю изучению советских и немецких архивных документов о Второй мировой войне. На основе огромного фактического материала мною написаны и опубликованы три книги, множество статей в газетах и журналах. Но [190] не покидает мысль, что все сделанное — лишь частичка лишь подступы к полной правде о войне, которая еще там, в неизвестных мне папках с грифами «Секретно», «Совершенно секретно», «Совершенно секретно. Особой важности», «Только для высшего командования».
Чтобы не ошибиться в будущем, надо знать и понимать прошлое. Потом, уже углубившись в тему, я начал целенаправленно искать архивные документы, записывать свидетельства участников событий, анализировать, сопоставлять факты... И понял, что, несмотря на обилие публикаций, правду о войне найти очень трудно. Как будто бы сама война заваливает горами бумаги те немногие документы и основанные на них публикации, из которых становится многое ясным, чтобы мы не могли понять, где ее корни, и эти корни вырвать.
Уходят из жизни те, кто войну пережил, почувствовал на себе, те, кто потерял на ней родных и близких. И постепенно тем, кто войны не знает, а видел ее только с киноэкрана, начинает казаться, что война — это не так уж и страшно, что этот способ достижения своих политических, экономических или иных целей нисколько не хуже других и что, если хорошенько подготовиться, можно достигнуть победы на все времена. А войне только того и надо...
Я считаю, что пора уже отказаться от заявлений, что у нас все стратегические решения принимал только Сталин, а в Германии — только Гитлер. И у нас, и в Германии действовали крупные специалисты во многих областях, и к их мнению прислушивались оба диктатора. И оба внимательно следили за действиями и высказываниями друг друга, перенимая все, что могло пригодиться, и всегда готовые парировать удар...
Думаю, будут интересны переведенные мною высказывания Гитлера о Сталине, приведенные в изданной в 1980 году издательством «Альбрехт Кнаус» книге «Застольные беседы Гитлера». Мартин Борман предложил записывать монологи Гитлера, произносимые им в узком кругу. В течение 14 месяцев их записывал адъютант Бормана Генрих Гейм, а с марта по сентябрь 1942 года это делал профессор Генри Пикер. Вот что Гитлер сказал о Сталине 26 августа 1942 года: «Если бы Сталин имел возможность проработать еще от 10 до 15 лет, то СССР стал бы сильнейшим государством мира и оно могло так существовать еще 100, 200, 300 лет. Это было бы гигантским достижением. О том, что жизненный [191] стандарт народа возрос бы, в этом нет никакого сомнения, народ бы не знал голода. В общем, можно сказать: они построили заводы и фабрики, не уступающие заводам Германа Геринга, там, где еще два года назад были деревни. Они имеют железные дороги, которые вообще не нанесены на карты. У нас говорят о тарифах, когда строят железные дороги. У меня есть книга о Сталине. Нужно сказать, что это огромная личность: настоящий аскет, который железной рукой создает этот гигантский рейх. И когда некоторые говорят, что это социалистическое государство, то это большая ложь. Это есть государство государственного капитализма. 200 миллионов человек населения, железо, марганец, никель, нефть, керосин и все, что угодно, — без ограничений. А во главе стоит человек, который говорит: «Находите ли вы 13 миллионов человек большой потерей для такой большой идеи?»
Великие идеи, действительно великие свершения — во имя людей... оставшихся в живых. Люди, защищая себя и близких, стремятся всеми силами остаться в живых, все меньше думая о великой идее. И тогда великая идея, защищаясь, утверждается в сознании народа. Она обретает плоть. Она реально живет, сражается, побеждает. Великая это загадка — великие идеи!
Во время войны нас выручила, как, надеюсь, несмотря ни на что, выручит и сейчас, дружба народов СССР. На фронтах сражались все народы, населявшие страну. Все без исключения. А вот судьбы у народов были разными. Каждый народ хочет для себя счастья и ищет в суровом мире союзников. В каждом народе всегда есть люди, отлично знающие, что народу нужно, и всеми способами тянущие народ туда, куда они считают нужным. Особенно обостряется проблема выбора в переломные моменты истории. И только история показывает, правильным ли был выбор... Во время войны многие по разным причинам, считая, что так будет для них лучше, сотрудничали с немцами: враги СССР были и среди русских, и среди украинцев, и среди прибалтийских народов... После войны я узнал, что в городе Миргороде Полтавской области дислоцировалась 162-я пехотная дивизия под командованием «знатока России» Оскара Нидермайера, в которую входили так называемые «восточные батальоны», состоявшие из бывших военнопленных и перебежчиков из числа мусульманских народов СССР — татар, башкир, народов Северного Кавказа, [192] узбеков, таджиков, киргизов и прочих. Был специальный калмыцкий корпус под командованием немцев. Были батальоны, состоящие из грузин, армян и представителей других национальностей, не говоря уже о власовцах, а всего на стороне немцев с той или иной степенью преданности и активности служило около миллиона человек.
После войны на Родину по разным причинам не захотели возвращаться тоже около миллиона. И этот вопрос решался грубыми, силовыми методами, что, по закону маятника, возвращается к нам сегодня новыми неисчислимыми бедствиями. В 1944 году из Крыма были выселены все крымские татары, а еще раньше с Кавказа — чеченцы, ингуши, карачаевцы, из других мест — советские немцы, греки, турки-месхетинцы и другие народы. Выселяли всех, хотя, конечно, старики, маленькие дети не принимали участия в боевых действиях против Красной Армии. Долго продолжались бои с националистами в Западной Украине, с «лесными братьями» в Эстонии, Латвии, Литве. Еще находясь в Германии, из иностранной печати я узнал, что свыше двух с половиной тысяч украинских националистов-бендеровцев с оружием в руках, с молчаливого согласия президента Чехословакии Бенеша, прошли через всю страну и оказались в Баварии, где были интернированы. Многие из них потом были использованы в подрывной работе против СССР.
Война — не простой пожар. Силой можно погасить только большой огонь. А многочисленные маленькие очаги можно понемногу размыть только с помощью терпения, мудрости. Но мудрости не хватило никому. Холодная война набирала обороты...
На вопрос: «Что страшнее: война или политика?» — У. Черчилль ответил: «Политика, потому что на войне убивают только один раз».
Устрашение противника путем уничтожения большого количества мирных жителей и поныне считается одним из самых действенных средств достижения политических целей. Достаточно вспомнить события только последних лет: массовое уничтожение населения Ирака, Югославии, других «горячих точек» планеты...
Внук Дуайта Эйзенхауэра Дэвид многие годы спустя написал о своем деде, его роли во Второй мировой войне. По его мнению, Эйзенхауэр недооценивал решающего влияния на его мышление событий на Восточном [193] фронте. Это упущение, подчеркивал он, является ключевым, ибо недооценивать взаимозависимость Восточного и Западного фронтов — значит упустить из виду тот факт, что без надвигающегося русского фронта какая-либо высадка союзников в Европе была бы невозможна, как, впрочем, и то, что без обязательств советского сотрудничества в форме крупного наступления на Восточном фронте высадка союзников в Северо-Западной Франции не могла быть предпринята в то время, когда это произошло.
История второго фронта имеет свою предысторию, уходящую корнями в предвоенные годы.
Спустя полвека после начала величайшей трагедии в истории человечества многое видится как цепь роковых ошибок, нелепых случайностей, заблуждений государственных деятелей, имевших тягчайшие последствия для судеб миллионов людей. Человеческий разум не может примириться с тем, что войну не удалось предотвратить, хотя это было возможно. Значит, не удастся предотвратить и следующую? Значит, всегда найдется кто-то, кто, воспользовавшись противоречием интересов государств, рискнет силой склонить нужную чашу весов истории?
Одним из политиков, сыгравших далеко не последнюю роль при определении сроков открытия второго фронта, был Уинстон Черчилль, не новичок в политике, относящийся, по выражению В. И. Ленина, «к величайшим ненавистникам» Советского государства...
Ненависть никогда не была хорошим советчиком. А величайшая ненависть — тем более. Ненависть ищет любое средство, любых союзников, чтобы уничтожить раздражающее обстоятельство. И никогда ее целью не бывает мир. Ненависть бывает терпеливой, она способна годами выращивать нечто ей, как она считает, полезное. И очень часто — на свою беду. Фашизм казался достаточно мощным средством уничтожения коммунизма. Да он и становился таковым. Едва; ли фашизм мог выйти на уровень государственной политики, не говоря уже о выдвижении претензий на мировое господство, если бы на то не существовали благоприятные специфические условия, созданные авторами острого противоборства двух систем.
Ради исторической справедливости следует сказать и о просчетах советской внешней политики в предвоенные годы, обусловленной также идеологическими стереотипами. Экспорт революции не был только чисто теоретическим [194] построением. Сам Ленин впоследствии, поняв, что революционные ситуации созревают в разных странах по мере создания определенных противоречий, отмежевался от мировой революции, рассматривая это как непозволительное вмешательство в чужие внутренние дела, и обосновал идею мирного сосуществования в качестве важной составной части своего исторического замысла построения социализма в одной стране. Но Лев Троцкий в журнале «Под знаменем марксизма» № 11 за 1922 год писал: «Советское государство есть живое отрицание старого мира, его общественного порядка, его личных отношений, его воззрений и верований». Многие из старых большевиков искренне верили в борьбу до полной победы коммунизма. Но «старый мир» — это не только «акулы империализма», но и конкретные простые люди, которые, желая освобождения от эксплуатации, любую цену платить за это были не готовы и от «воззрений и верований» избавиться не очень-то и спешили. И надо заметить, делали правильно. Но все-таки коммунизм был мощным фактором, влияющим на настроения населения Англии, Франции и других стран Европы.
К концу 30-х годов казалось, что расчеты оказались правильными и Гитлер готов искоренить коммунизм, как обещал.
Если ему чего-то для этого не хватает, пусть берет... Так мюнхенский сговор руководителей западных держав с Гитлером открыл дорогу Второй мировой войне. В международных отношениях возобладала самоубийственная логика «каждый за себя», облегчающая агрессорам «выбор целей». Не сумев убедить потенциальных союзников в необходимости союза, Сталин 23 августа заключил договор о ненападении с гитлеровской Германией, потом — с Японией. Разгром Германией Франции, покорение почти всей Западной Европы, блокада Великобритании, готовность Японии к новому прыжку на Дальнем Востоке заставили западных политиков задуматься. Без установления союзнических отношений с СССР существование их государств ставилось под угрозу. Началась мучительная «переоценка ценностей».
Теперь стояла задача — втянуть в войну СССР.
Гитлер 22 июня 1941 года решил ее, наконец-то оправдав надежды Черчилля и других руководителей западных держав. «Этот шаг Германии почти напоминает дар провидения», — сказал военный министр США Г. Стимсон. Заявив о поддержке Советского Союза в [195] войне с гитлеровской Германией, в Лондоне и Вашингтоне заняли выжидательную позицию, хотя положение СССР было исключительно тяжелым, если не сказать катастрофическим. Лучше всех то, о чем думали западные политики, выразил в своем знаменитом высказывании Гарри Трумэн. Его высказывание уже выше приводилось. На практике помощь была ограничена обещанием заключения ряда экономических соглашений, распространением в США в ноябре 1941 года закона о ленд-лизе на Советский Союз и весьма скромными на первых порах поставками военного снаряжения...
Выше уже говорилось, что германский фашизм ради уничтожения «коммунистической заразы» в Европе разрабатывал страшное оружие, основанное на расщеплении атомного ядра. К чему могли бы привести последствия его применения на Европейском континенте, показал несчастный взрыв реактора в Чернобыле. В США между тем тоже активно велись работы над созданием ядерного оружия. Тем самым вопрос о сроках открытия второго фронта и приближении окончания войны имел и особое общечеловеческое значение в связи с потенциальной угрозой атомных бомбардировок. А их планировал не только Гитлер. Вот свидетельство обозревателя газеты «Вашингтон пост» Уолтера Пинкуса, опубликованное в номере за 21 июля 1985 года: «В 1944 году Соединенные Штаты первоначально планировали сбросить атомные бомбы одновременно на Германию и Японию». При этом журналист ссылается на мнение руководителей Манхэттенского проекта по разработке атомной бомбы и на ранее не опубликованные документы. Согласно этой информации, Европа на заключительном этапе Второй мировой войны находилась на волосок от атомной бомбардировки.
«Подбор первоначальных целей в рамках Манхэттенского проекта был осуществлен в 1944 году, — пишет У. Пинкус, — когда война против нацистской Германии все еще продолжалась. Поэтому... применение атомного оружия... предполагало различную тактику». В документе 1944 года доктор Уильям Пенни — английский ученый, прикомандированный в то время к Манхэттенскому проекту, писал, что в отношении Германии и Японии надлежало предусмотреть различную высоту для взрыва ядерной бомбы, которая именовалась «штуковиной», так как (далее «Вашингтон пост» цитирует У. Пенни) «существует значительное различие в отношении последствий [196] взрывов для германских и японских городов». В этой же статье У. Пинкус сообщает: «Как признал отставной бригадный генерал Пол Тиббетс, командир подразделения бомбардировщиков Б-29 и пилот самолета «Энола Гей», с которого была сброшена первая атомная бомба на Хиросиму, в Адриатическом море был выбран остров, призванный служить базой для американских самолетов-атомоносцев на европейском театре военных действий. Тиббетс заявил в интервью, что ему было приказано подготовиться (далее газета цитирует слова генерала) «для нанесения бомбовых ударов... одновременно в Европе и Японии. Однако к весне 1945 года, за несколько месяцев до того, как первая (атомная. — Авт.) бомба была готова, поражение нацистской Германии стало свершившимся фактом, поэтому планы были ограничены Японией».
Значит, ожидание атомной бомбы — еще одна причина затяжки с открытием второго фронта? Может быть, «европейской Хиросимой» должен был стать Дрезден, все же разрушенный позднее почти до основания «всего-навсего» обычными бомбами, за неимением атомной?
Кульминацией англо-американских воздушных бомбардировок Германии стала так называемая «большая неделя», приуроченная ко дню рождения Джорджа Вашингтона 22 февраля 1945 года. Вот как описывает ее американский историк: «Истребители и бомбардировщики 8-й воздушной армии США две ночи подряд наносили удары по Берлину, которые объективные наблюдатели сравнивали с «концом света». Две тысячи бомбардировщиков уничтожили большинство наземных объектов и вызвали хаос среди беженцев...» Далее, согласно сценарию «большой недели», последовали сокрушительные удары по Эссену и Дортмунду, и, наконец, налет на Дрезден в ночь с 13 на 14 февраля. «Официально, — заметил Давид Эйзенхауэр, — Дрезден был избран как центр производства вооружений и транспортный узел, связывающий военные заводы в Вене, Праге, Брно и Пельзе со складами и зонами связи за германскими линиями (обороны. — Авт.) по Одеру — Нейссе... Налет имел целью деморализацию немцев путем демонстрации того, что они могли ожидать в ближайшие недели, если не капитулируют, а также, возможно, должен был произвести впечатление на русских, которым предстояло занять город и стать первыми свидетелями результатов [197] бомбардировок с далеко расположенных баз по избранным живым целям».
В период войны гитлеровская Германия пыталась нащупать почву для сговора с западными державами. Все ее усилия завязать какие-либо контакты с советской стороной, как это имело место в 1943 году в Стокгольме, а также зондаж в Москве японцев относительно посредничества в деле прекращения войны между Германией и Советским Союзом были решительно отвергнуты советскими представителями, а США и Англия информированы об этом.
Совершенно иначе отнеслись к такого рода проискам западные державы. Правящие круги США и Англии не отвергали полностью возможности достижения сепаратного мира с Германией. Переговоры между представителями западных держав и гитлеровской Германии являлись не единичными «эпизодами», как их пытаются представить США и Англия, а выражением вполне определенного курса, обусловленного тем, что они были не прочь заключить в то время за спиной Советского Союза сепаратный мир с Германией. При этом тенденции к такой сделке усиливались на последнем этапе войны по мере роста авторитета и военной мощи СССР.
Особенно активно выступали за переговоры с гитлеровской Германией и сепаратный мир с ней англичане и лично У. Черчилль. В США были влиятельные круги, стоявшие на таких же позициях. Цель, которую они преследовали, была одна — спасти германский милитаризм от полного разгрома, чтобы в зависимости от обстановки снова использовать его в той или иной форме против Советского Союза.
Министр иностранных дел Риббентроп поддерживал контакты с представителями западных держав главным образом через официальные представительства германского МИД в Португалии, Испании, Ватикане, Швейцарии, Швеции, Турции и других странах, где держал для этого особенно доверенных людей.
Практически на всем протяжении войны германская разведка поддерживала связь с американскими и английскими спецслужбами, которая была налажена еще с довоенного времени. К примеру, руководитель армейской разведки — абвера адмирал Канарис имел свою систему связей с представителями западных держав. Но особую активность развил один из наиболее приближенных к Гиммлеру главарей СС В. Шеленберг — руководитель [198] разведки СД. Что касается лично Гитлера, то, являясь сторонником сплочения всех «европейских сил» для борьбы с Советским Союзом, он также проявлял склонность к примирению с западными державами, как говорится — ворон ворону глаз не выклюет. Он до конца своих дней «цеплялся за надежду установить военное содружество между немцами и англосаксами против Советов», надеясь найти общий язык прежде всего с Англией. На это же Гитлера все больше толкали Муссолини и Антонеску. Эти «деятели» носились то с бредовыми предложения о заключении сепаратного мира с СССР для укрепления своих позиций и достижения лучшей сделки с западными державами, то выступали за переговоры о мире с западными державами. Вторая идея постепенно брала верх по мере понимания того, что советская сторона никогда не пойдет на сепаратный мир.
Гитлер основные надежды возлагал на автоматический раскол антигитлеровской коалиции, считая, что этому надо всячески содействовать. Притом чем сложнее и безнадежнее становилось положение Германии, тем упорнее Гитлер цеплялся за мысль о неизбежности усиления трений пежду союзниками. Он был убежден, что западные державы и СССР не смогут до конца совместно вести войну, так как их цели различны, как различны их идеологии. Надо признать, что подобные надежды Гитлера имели определенные основания. Чем ближе было окончание войны, тем чаще раздавались во влиятельных кругах США и Англии голоса, что Германия уже достаточно ослаблена, чтобы стать послушной воле западных держав, и потому следовало бы заключить с ней сепаратный мир. Трумэн полагал, что немцам нужно было сразу после поражения под Сталинградом или, в крайнем случае, после высадки англо-американских войск в Северной Франции капитулировать перед западными державами. А Черчилль уже в 1949 году, когда еще только «остывали» жерла орудий, прямо признал, что «требование безоговорочной капитуляции не соответствовало его убеждениям».
Такие настроения правящих кругов Запада не были секретом для Гитлера и его клики, ибо германской разведке удалось овладеть шифром разведслужбы США и немцы были в курсе переписки А. Даллеса по различным вопросам, в том числе и о будущем мире, который несли Европе воины нашей армии. Даллес был чрезвычайно враждебно настроен против нашей страны и позиции [199] своей, между прочим, ни от кого не скрывал. На основании и другой информации немцы делали выводы, что между союзниками имеются значительные противоречия и что правящие круги западных держав, опасаясь «русской угрозы», готовы пойти на сепаратный мир с Германией. Предпринятое немцами 17 декабря 1944 года наступление в Арденнах преследовало цели: рассечь и ослабить англо-американские армии, оказать давление на западные державы и заставить их пойти на сепаратные переговоры.
Представители германского МИД вели переговоры в Стокгольме с представителями США и Англии через шведских посредников. Тоже делалось в Берне и Мадриде. Но особенно бурную деятельность развил Гиммлер. При содействии своего ближайшего окружения, в частности доктора Керстена и В. Шеленберга, он пытался убедить западные державы в необходимости «объединения сил в борьбе против большевизма». С этой целью в октябре 1944 года В. Шеленберг по указанию Гиммлера пытался установить связь с Черчиллем через Валленберга. Гиммлер решил также использовать международные еврейские организации, чтобы побудить Запад к переговорам с ним, обещав прекратить уничтожение евреев. Это в какой-то степени ему удалось.
В конце 1944 года Рузвельт направил в Швейцарию «в качестве своего личного представителя» главу квакеров Р. Мэкклина, включившегося в переговоры между СС и организацией американских евреев. 5 ноября 1944 года Р. Мэкклин встретился в Цюрихе с уполномоченным Гиммлера. Наконец, Гиммлер сам включился в налаживание контактов с представителями и доверенными лицами западных держав. Под Веной он встретился с президентом Швейцарии Ж. М. Муси, а затем с членом Международного еврейского конгресса Мазуром. 19 февраля и 2 апреля 1945 года состоялись встречи Гиммлера с племянником шведского короля, вице-президентом шведского Красного Креста графом Бернадоттом, на которого, учитывая его хорошие связи с влиятельными английскими кругами, он возлагал большие надежды.
В феврале 1945 года с помощью итальянского промышленника барона Парилли между начальником личного штаба Гиммлера, главным уполномоченным СС при командующем группой армий «Центр» Кессельринге обергруппенфюрером К. Вольфом и А. Даллесом был установлен тесный контакт, который положил «начало [200] одной из самых крупных дипломатических диверсий, грозивших нарушить единство антигитлеровской коалиции накануне победы». А. Даллес и английский фельдмаршал Г. Александер положительно относились к предложениям К. Вольфа относительно сепаратной капитуляции.
8 марта 1945 года А. Даллес принял К. Вольфа в Цюрихе. 19 марта представители англо-американского командования генерал-майор Лемнитцер (США) и генерал Т. Айри (Великобритания), прибывшие из штаб-квартиры Г. Александера в Аскону, обсуждали с К. Вольфом фактически уже технические вопросы капитуляции.
Западные державы надеялись ввести Советское правительство в заблуждение, пытаясь представить дело так, будто бы они лишь ведут зондаж о том, как же смотрят на свою судьбу Гитлер и его ближайшее окружение. На деле же они вели настоящие переговоры и фактически установили перемирие в Италии. Однако всем этим замыслам западных держав и гитлеровской клики не суждено было сбыться. В конце марта 1945 года Советское правительство решительно потребовало от союзников прекращения всяких сепаратных переговоров с представителями гитлеровской Германии, в результате чего переговоры с К. Вольфом были прерваны, а 9 апреля 1945 года англо-американские войска возобновили наступление.
20 апреля 1945 года, когда шли бои в Берлине, Геббельс в выступлении по радио настойчиво предлагает западным державам объединиться для совместной борьбы с коммунизмом.
Во время последней встречи с Бернадоттом в ночь с 23 на 24 апреля 1945 года в шведском консульстве в Любеке Гиммлер вновь говорил о стремлении капитулировать только на Западном фронте и объединиться с западными державами против СССР.
В конечном итоге провалились все попытки гитлеровской клики расколоть антигитлеровскую коалицию вопреки всем проискам врагов Советского Союза, благодаря нашей тогдашней «легендарной и непобедимой» Красной Армии.
Проводя переговоры с союзниками в Тегеране и Ялте, Сталин не только обладал преимуществами, которые делали победу русского оружия несомненной, но и преимуществами эффективной работы советской разведки, сумевшей получить секретную информацию из высших [201] эшелонов власти США и Великобритании и знавшей, о чем союзники пытаются договориться за спиной СССР и как плетутся паутины закулисной дипломатии Запада.
На Тегеранской конференции, проходившей с 28 ноября по 1 декабря 1943 года, советская делегация во главе со Сталиным столкнулась с антисоветским замыслом Запада: во-первых, как можно дольше оттянуть открытие второго фронта и, во-вторых, начать свое наступление не на востоке, а на юге. Позиция Черчилля в этом вопросе заключалась в том, что противнику якобы можно нанести поражение серией военных операций с южного направления — в северной части Италии, на Балканах, в Румынии. На конференции Сталин потребовал от Черчилля назвать точную дату открытия второго фронта. Не получив вразумительного ответа, он поднялся с кресла и сказал Ворошилову и Молотову: «У нас слишком много дел дома, чтобы здесь тратить время. Ничего путного, как я вижу, не получается...» Черчилль вынужден был назвать дату — май 1944 года.
У союзников не было никаких сомнений в ближайшей победе над Германией. В связи с этим обсуждалась ее судьба после войны. Англо-американская сторона выступала за расчленение Германии на несколько государств — Пруссию, Баварию, Саксонию и др.
Однако Сталин не согласился с этим. «По-моему, — сказал он, — решение германской проблемы надо искать не на путях уничтожения Германского государства, ибо невозможно уничтожить Германию, как невозможно уничтожить Россию, а на путях ее демилитаризации и демократизации, с непременной ликвидацией нацизма, вермахта и передачи преступных руководителей третьего рейха под суд народов».
На Ялтинской конференции вырабатывается порядок оккупации Германии. Она была разбита на четыре зоны. Наша зона вместе с частью Берлина была по территории самой большой.
Вот как на самом деле выглядел административно-территориальный состав зон оккупации Германии по данным предварительной переписи в ноябре 1945 года, не считая Берлина.
Советская зона.
Площадь ее равнялась 107 500 кв. км. Население составляло 18 559 000 человек. В состав зоны входили: Саксония, Тюрингия, Ангальт, Мекленбург, Бранденбург, Прусская Саксония, часть Западной Померании, Берлин. [202]Американская зона.
Площадь ее равнялась ИЗ 164 кв. км. Население составляло 15 722 000 человек. В состав зоны входили: Бавария (без района Линдау), северная часть Бадена с городом Карлсруе, северная часть Вюртемберга, Гессен, Гес-сен-Нассау (за исключением четырех западных районов).Британская зона.
Площадь ее равнялась 98 826 кв. км. Население составляло 22 023 904 человека. В состав зоны входили: Ольденбург, Брауншвейг, Липпе, Шаумбург-Липпе, Шлезвиг-Гольштейн, Ганновер, Вестфалия, северная часть Рейнской провинции и города Гамбург и Бремен.Французская зона.
Площадь ее равнялась 39 152 кв. км. Население составляло 5 959 818 человек. В состав зоны входили: Южная часть Рейнской провинции, Саарская область, западная часть земли Гессен, четыре западных района провинции Гессен-Нассау, южная часть земли Баден, южная часть земли Вюртемберг, Гогенцоллерновские земли и Баварский Пфальц.
Административное деление Берлина выглядело следующим образом.
Советский сектор.
Площадь — 40 281 кв. км. Население — 1 174 000 человек. В сектор входили районы: Центр, Пренцлауерберг, Фридрихсхайн, Трептов, Панков, Вейсензее, Лихтенберг, Копеник.Американский сектор.
Площадь — 21 083 кв. км. Население — 980 000 человек. В сектор входили: Крайцберг, Нейкельн, Темпельгоф, Штеглиц, Шенеберг, Целендорф.Британский сектор.
Площадь — 16 564 кв. км. Население — 606 000 человек. В сектор входили: Тиргартен, Вильмерсдорф, Шарлоттенбург, Шпандау.Французский сектор.
Площадь — 11 078 кв. км. Население — 426 000 человек. В сектор входили: Веддинг, Райникендорф.
Источник: БСЭ, т. 5, с. 26.
Советская делегация представила тогда в Ялте и свой план по германским репарациям. Согласно ему, на немцев накладывалось обязательство выплатить 20 миллиардов долларов, из которых половину должна была получить Россия. Советская делегации при этом подчеркнула, что упомянутая сумма не в коей мере не покрывает размеров [203] причиненного нашей стране ущерба. Репарации должны были выплачиваться не деньгами, а в натуральной форме — и путем вывоза целых промышленных предприятий, и путем ежегодных поставок промышленной продукции.
Советская делегация настаивала на предоставлении американских долгосрочных кредитов, которые, безусловно, были бы справедливой формой компенсации за тяготы войны, вынесенные Россией из-за задержки открытия второго фронта.
На Ялтинской конференции СССР принял на себя официальное обязательство начать военные действия против Японии не позже чем через три месяца после окончания войны в Европе. За это наша страна получила право восстановить права на все территории, которыми она обладала на Дальнем Востоке до навязанного ей в 1905 году договора с Японией.
Однако сразу же после смерти Ф. Рузвельта в апреле 1945 года новый президент США Трумэн отказывается от взвешенной и разумной внешней политики, предлагавшей учет новых реалий, рожденных победой над фашистской Германией, и переходит к политике грубого и наглого диктата в отношении нашей страны. Такую же позицию стал занимать и Черчилль.
День великой победы над Германией стал днем начала тайной, а затем и открытой холодной войны Запада против СССР.
9 мая 1945 года, когда миллионы москвичей ликовали по поводу победы, американский журналист Р. Паркер, прорвавшийся сквозь толпы москвичей в посольство США, внезапно столкнулся с главным советником посольства масоном Д. Кеннаном. «Он, — пишет Р. Паркер, — стоял у закрытого окна так, чтобы его не было видно, чуть отодвинув длинную портьеру. Он молча наблюдал за толпой ликующих людей, по праву гордившихся своей страной, армией и их вождем — Сталиным. Я заметил на лице Кеннана странно-раздраженное выражение. Бросив последний взгляд на людей, он, отойдя от окна, злобно сказал: «Ликуют. Они думают, что война кончилась. А она еще только начинается!»
По плану «Барбаросса» война должна была закончиться до наступления зимы 1941/42 года... И вот теперь, в 1945 году, мы в Германии, чтобы никогда на этой земле не зародилась новая война. Что касается западных союзников по антигитлеровской коалиции, то они, еще до знаменитой речи Черчилля в Фултоне, а [204] тем более после нее, вразрез с достигнутыми в Тегеране, Ялте и Потсдаме договоренностями, вели дело к восстановлению в своих зонах оккупации сил, вскормивших в свое время нацистов. Ускорению этого процесса во многом содействовало провозглашение «доктрины Трумэна» и «плана Маршалла».
Еще 16 апреля 1945 года, в последние дни войны, ряд американских газет опубликовали полученное из конфиденциальных источников сообщение, что днем раньше «группа членов американского правительства приняла решение после войны превратить Германию в оплот против России». Одним из руководителей этой группы был банкир Дж. Ф. Даллес, который позже проводил этот курс, занимая пост государственного секретаря в правительства США.
В то время как Советский Союз был занят реализацией четырехсторонних решений, западные державы все более открыто становились на путь их саботажа и даже прямого срыва. Уже в конце сентября — начале октября 1945 года главе американской делегации на первой сессии Совета министров иностранных дел четырех держав в Лондоне было дано указание не искать достижения договоренностей с Советским Союзом, а в январе 1946 года президент США Г. Трумэн, чья подпись стоит под принятыми на Потсдамской конференции документами, писал своему государственному секретарю, что «русским нужно показывать железный кулак и говорить сильным языком». И далее: «Мы не должны идти теперь ни на какие компромиссы». Позже выяснилось, что уже в то время в американских правящих кругах вынашивались планы войны с СССР с использованием атомного оружия и что планы эти все более связывались с возрождением германского империализма. Бывший заместитель госсекретаря США С. Уэллес откровенно писал летом 1945 года о желании влиятельных кругов Англии «усилить ныне разгромленную Германию в качестве будущего буфера против слишком могущественного Советского Союза». «Германия с ее возможностями, — говорил Дж. Ф. Даллес в 1946 году, — представляет, наряду с атомной бомбой, огромную силу, и ее ни в коем случае нельзя выпускать из своих рук».
Американская газета «Дейли ньюс» уже в 1955 году писала: «Для нас стало ясно уже через несколько месяцев войны, что лучшей ставкой Запада против угрозы некоммунистической Европе со стороны Советской России [205] является всемерное поощрение вооружения Западной Германии... Немцы прорвались к воротам Москвы и, наверное, уничтожили бы коммунизм в его родной почве, если бы Адольф Гитлер не был бы таким идиотом...» Американская реакция, как видно, явно сожалела о крахе гитлеровцев и не отказалась от мысли вновь толкнуть немцев против СССР. Большую роль при этом должна была сыграть «охота на ведьм» — преследование прокоммунистически настроенной части населения, как это приказал сделать еще кайзер Вильгельм II перед началом Первой мировой войны. Он говорил: «Сперва перестрелять социалистов, обезглавить и сделать их неопасными, если нужно, то путем кровавой бойни, и после этого — внешняя война. Но не ранее...»
Возрождался культ армии и вообще грубой силы как лучшего средства решения стоящих перед Германией проблем. Прусский милитаризм, идеология которого стала основой и в новой пропагандистской капании, отличался особой реакционностью, агрессивностью, обусловленной историческими условиями его возникновения и развития, в первую очередь легкими победами прусских войск в 1864 году над Данией, в 1866 году над Австрией, в 1871 году — над Францией. Центральное место в этой идеологии занимала теория, согласно которой немцы являлись «высшей расой», призванной в силу своего превосходства господствовать над другими народами. Эта теория не однажды помогла сконцентрировать потенциал нации на одной идее, добиться больших успехов в беспощадной борьбе с ближними и дальними соседями по Земле, но каждый раз оказывалось, что эта расовая теория и есть тот самый «колосс на глиняных ногах».
И вот — новая попытка... Западногерманские политические деятели довольно рано встали на путь милитаризации страны, но делали это сперва скрытно. В первое время руководители западных держав не могли просто отвергнуть потсдамские соглашения. Ряд положений этих решений под давлением мирового общественного мнения стал выполняться. Было объявлено об аресте некоторых военных преступников. На отдельных предприятиях начался демонтаж оборудования и отправка части его, в соответствии с соглашениями, в распоряжение Советского Союза. Начиналось взимание репараций в пользу СССР и других заинтересованных государств. Было распущено большое количество соединений, частей, штабов и учреждений вермахта. [206]
Но делалось все это нашими союзниками чрезвычайно медленно, с явной надеждой на поворот событий совсем в другое направление...
Из речи У. Черчилля 23 ноября 1954 года на предвыборном митинге в Вудфорде мы узнали, что еще в конце войны он приказал командующему британскими войсками в Европе собирать и складировать немецкое оружие. Фельдмаршал Монтгомери на следующий день публично подтвердил факт получения им перед окончанием войны телеграммы, упомянутой Черчиллем. «Это действительно правда, — заявил он. — Я получил эту телеграмму от Черчилля. Я подчинился приказу. Как солдат, я всегда подчиняюсь приказу». Вскоре он вторично подтвердил, что получил от Черчилля телеграмму, «призывающую быть готовым к совместным действиям с побежденными немецкими войсками в случае дальнейшего продвижения русских». Но эта телеграмма — тоже не экспромт Черчилля, а часть определенной политики. Уже в 1942–1943 годах в американских и английских лагерях для немецких военнопленных проводилась интенсивная работа по отбору и подготовке лиц, на которых американское правительство намеревалось опираться при реализации своих планов. Представитель военного министерства США полковник Винлокк заявил 27 июля 1943 года на совещании американских комендантов лагерей для немецких военнопленных: «На нас возложена задача подготовить из немцев кадры, которые могли бы быть использованы для укрепления престижа Америки и проведения политики в самой Германии после оккупации ее союзниками. Мы должны отбирать такие кадры из числа немцев, невзирая на то, фашисты они или не фашисты... Вообще надо изжить из нашего лексикона термины «фашист», «наци». Помните, что для нас, для будущей Европы, непопулярные до сих пор национал-социалисты могут быть и будут полезней и удобней разных антифашистов и демократов... В Германии и Европе мы, американцы, будем устанавливать порядок, а для этого нам нужны многочисленные и близкие нам по духу военные кадры».
В ноябре 1945 года в Контрольный совет был внесен советский меморандум, в котором отмечалось, что в английской зоне «до настоящего времени существует германская армейская группировка «Мюллер», переименованная в октябре с. г. в армейскую группировку «Норд». Эта армейская группировка имеет полевое управление и [207] штаб. Штаб армейской группировки включает оперативный отдел, отдел обер-квартирмейстера, интендантский отдел, отдел офицерского состава, отдел автотранспортный, санслужбу. Армейская группа «Норд» имеет сухопутные, воздушные и противовоздушные соединения и части. Она включает в себя корпусные группы: а) «Штокхаузен», б) «Витхов», численностью свыше ста тысяч человек личного состава каждая». В меморандуме указывалось также, что в Западной Германии были незаконно созданы немецкие военные округа, окружные и местные немецкие военные комендатуры. Помимо этого, нераспущенными продолжали оставаться военно-воздушные части, подразделения и части войск связи, танковые и военно-морских сил. Далее в меморандуме констатировалось, что, «кроме указанных немецких соединений, частей и служб в провинции Шлезвиг-Гольштейн находится около миллиона немецких солдат и офицеров, не переведенных на положение военнопленных, но проводящих занятия по военной подготовке».
Даже в марте 1947 года представителям Советского правительства вновь пришлось указывать, что «в распоряжении английского и американского командующих оккупационными силами продолжают оставаться нераспущенными немецкие воинские части и службы, ранее принадлежавшие составу сухопутных сил, военно-воздушному и военно-морскому флотам Германии. Эти так называемые «части обслуживания» сохраняют военную организацию, причем ими командуют немецкие офицеры, пользующиеся дисциплинарными правами, что способствует сохранению кадров германской армии». По официальным отчетам английского и американского командований, на 1 января 1947 года численность немецких частей, сохранившихся как обслуживающие команды и службы, составляла: в распоряжении английского командования — 81 358 человек и в распоряжении американского командования — около 9000 человек. Многие унтер-офицеры и солдаты гитлеровского вермахта были включены в качестве «вспомогательного персонала» в оккупационные войска.
Руководители западных держав всячески старались сохранить не только личный состав гитлеровских войск, но и высшие штабы и учреждения Германии. Они отказались на Нюрнбергском процессе в 1946 году объявить преступными организациями генеральный штаб и верховное командование гитлеровской армии. Американо-английские [208] власти спасли немало бывших гитлеровских генералов и офицеров от суда и сурового наказания за совершенные ими военные преступления.
Одной из форм сохранения высшего генералитета было создание в июне 1946 года «немецкой группы немецкой секции исторического отдела верховного командования сухопутных сил США в Европе», куда были включены сотни бывших генералов и высших офицеров вермахта. Они засели за обобщение опыта войны и разработку планов создания новых вооруженных сил — орудия германского империализма...
В июне 1948 года в Западной Германии и в Западном Берлине была проведена сепаратная денежная реформа — еще один шаг на пути раскола Германии. В том же месяце по вине американской стороны прекратила свою деятельность Союзная комендатура Берлина. Подоплека этих мероприятий, по нашим представлениям, была ясна: западные державы попытались дезорганизовать экономику и возбудить панику в Восточной Германии.
Как обычно у нас бывает, опять «внезапность», хотя об этом нужно было думать, да и наша разведка обязана знать возможные ходы противника. Стремясь предотвратить последствия финансовой диверсии западных держав, так как хлынул поток теперь ненужных денежных знаков в нашу зону, СВАГ ввела ряд временных ограничений на товаро-пассажирские перевозки между Западным Берлином и Западной Германией. Был запрещен ввоз в советскую зону и в район Большого Берлина западногерманских денежных знаков. Новых денежных знаков для советской зоны не было, и тогда на старые деньги, которые выдавались на работе, наклеивались специальные ярлычки. Я в то время находился на пограничном пункте в Мариенборне. Туда прибыло начальство и приказало нам немедленно перекрыть железную дорогу для воинских эшелонов бывших союзных стран, которые направлялись в Западный Берлин. Действовать решили так: эшелон останавливается, я должен буду передать требование их начальнику, что наши таможенники будут проверять их вагоны — нет ли в вагонах мешков со старыми деньгами и немцев, которых, мол, они везут нелегально в Берлин. В случае отказа досмотра — мы должны были вернуть эшелон обратно в Гельмштедт (английская зона).
Помню такой случай. Из Гельмштедта приближается английский эшелон, который ранее проходил через Мариенборн [209] не останавливаясь. Перед ним вдруг зажигается красный свет. Эшелон останавливается. Я предъявляю вышеуказанные требования начальнику — английскому лейтенанту. Тот отказывается и идет докладывать вышестоящему начальству. Выходит из вагона бригадный генерал. Я его приветствую и повторяю по-английски то, что сказал лейтенанту. Генерал отвечает, что это произвол, нарушение соглашений и т. п. И тут я использую уже свои «дипломатические» способности, а вы, мол, разве не нарушили предыдущие соглашения? Генерал ссылается на то, что денежная реформа — это дело немцев и к союзникам не может быть претензий. Мы вместе с генералом прохаживаемся по пустынному перрону. Из вагонов на нас направлены фотоаппараты — запечатлевают исторический момент. В конце концов генерал говорит мне, улыбаясь, ибо хорошо понимает, что не может такую самостоятельность проявлять какой-то лейтенант:
— Да, вы такой же упрямец, как и Молотов!
— Сэр! Господин генерал! Молотов — министр иностранных дел, а я только солдат. Солдат есть солдат.
И вот уже паровоз задним ходом толкает эшелон снова в английскую зону. Этому событию было посвящено много внимания в западной прессе, где появились снимки и статьи. В газетах красочно описывалось, как русский лейтенант требовал от англичан разрешения на проверку вагонов и как бесцеремонно закрыли русские границу.
Через пару дней подобная процедура была проведена и на автостраде. Здесь я заявлял всем водителям и офицерам трех западных держав, что впереди на автостраде вышел из строя мост. На их возражения, что вот же из Берлина идет автотранспорт, я отвечал, что вышла из строя полоса, что идет на Берлин, а обратно функционирует. И смех и грех — все понимали, о чем идет речь, но я говорил: приказ есть приказ. На вопросы, а почему немцы проезжают в Берлин, я отвечал, что для них организован объезд. Тогда «союзники» задавали вопрос, а почему и их нельзя пустить в объезд. Тут же следовал мой ответ: «В соглашениях, подписанных между сторонами, вы не имеете права съезжать с автострады. А соглашения, сами понимаете, как закон, нужно выполнять буквально. Когда было остановлено движение по железным дорогам и автострадам, союзники организовали так называемый «воздушный мост» в блокированный [210] Западный Берлин. Нужно отдать должное: союзники весьма успешно перебрасывали грузы в обе стороны на военнотранспортных самолетах. Однако экономическое положение самых широких слоев населения Западного Берлина резко ухудшилось. Ситуация становилась угрожающей. В течение июля и августа положение в городе и на международной арене обострилось до предела. 17 августа 1948 года западноберлинская газета «Социал-демократ» напечатала зловещую фразу: «Берлин стоит войны».
В сентябре того же года часть депутатов берлинского городского собрания (по указке западных оккупационных властей) перенесла заседания в английский сектор, и таким образом было разрушено единое городское представительство. В декабре с одобрения тех же властей в Западном Берлине были проведены сепаратные выборы в городской парламент и была создана особая западноберлинская администрация. Но, несмотря на громадную напряженность, военного столкновения не произошло. Напомню читателю, что в это время в распоряжении Советского Союза были уже и реактивные самолеты. Благодаря настойчивым усилиям прогрессивной общественности всего мира стало возможным соглашение об урегулировании ряда вопросов по Берлину и снятии транспортных ограничений, а 12 мая 1949 года возникший «берлинский кризис» был в основном преодолен.
Дж. Ф. Даллес, будущий госсекретарь США, высказался об этом так: «Ситуацию в Берлине можно было бы разрядить в любое время... Однако нынешнее положение очень выгодно для США с точки зрения пропаганды. Мы завоевываем славу спасителей населения Берлина от голодной смерти, а вся вина ложится на русских, принявших заградительные меры».
29 мая 1949 года вступила в силу в Западной Германии конституция, а государство получило наименование Федеративная Республика Германия. Затем в августе были проведены выборы в бундестаг. 20 сентября правительство во главе с К. Аденауэром приступило к своим обязанностям. Подготавливавшийся длительное время западными оккупационными державами раскол Германии стал совершившимся фактом.
Вопреки решениям Потсдамской конференции, США, Великобритания и Франция на основе своих оккупационных зон создают сепаратное Германское государство — ФРГ, ориентированное на противостояние с Советским [211] Союзом. Как справедливо отмечал министр иностранных дел А. А. Громыко: «Германия расчленена не с востока, а с запада». При поддержке ведущих западных стран, под наблюдением которых осуществлялась разработка Конституции ФРГ, в нее включили статью 116, гласившую, что «немцем является каждый, кто имеет немецкое подданство, а также беженец, равно как и изгнанный немецкого происхождения... нашедший приют на территории германского рейха по состоянию на 31 декабря 1937 года»...
Спустя много лет мне стала известна суть операции, в которой довелось лично участвовать. «Берлинский кризис» по замыслу И. В. Сталина, был как ответная реакция на действия Запада. Вот что пишет об этом генерал-лейтенант НКВД П. А. Судоплатов, один из руководителей разведки органов безопасности, занимавшийся тайными операциями за рубежом, включая ядерный шпионаж, в своей книге «Разведка и Кремль»: «Когда началась «холодная война», Сталин твердо проводил линию на конфронтацию с США. Он знал, что угроза американского ядерного нападения до конца 40-х годов была маловероятна. По нашим данным, только к 1955 году США и Англия должны были создать запасы ядерного оружия, достаточные для уничтожения Советского Союза.
Информация Фукса и Маклина сыграла большую роль в стратегическом решении советского руководства поддержать китайских коммунистов в гражданской войне в 1947–1948 годах. Мы располагали данными, что президент Трумэн рассматривает возможность применения атомного оружия, чтобы не допустить победы коммунистов в Китае. Тогда Сталин сознательно пошел на обострение обстановки в Германии, и в 1948 году возник берлинский кризис. В западной печати появились сообщения, что президент Трумэн и премьер Англии Этли готовы применить атомное оружие, чтобы не допустить перехода Западного Берлина под контроль СССР. Однако мы знали, что у американцев не было нужного количества атомных бомб, чтобы противостоять нам одновременно в Германии и на Дальнем Востоке, где решалась судьба гражданской войны в Китае. Американское руководство переоценило нашу угрозу в Германии и упустило возможность использовать свой ядерный арсенал для поддержки китайских националистов... Для Сталина победа коммунистов в Китае означала громадную поддержку его линии в противоборстве с США. [212] Я хорошо помню, что стратегия Сталина сводилась к созданию опорной оси СССР — Китай в противостоянии западному миру.
В августе 1949 года мы испытали свою первую атомную бомбу. Это событие подвело итог невероятным напряженным семилетним трудам. Сообщения об этом в нашей печати не появилось — мы опасались превентивного ядерного удара США. По крайней мере, так мне говорил помощник Берия по атомным вопросам генерал Сазыкин. Поэтому сообщение об этом в американской печати 25 сентября 1949 года вызвало шок у Сталина, руководства атомным проектом и в особенности у отвечавших за обеспечение секретности атомных разработок. Но первая реакция — американской агентуре удалось получить данные о проведенном испытании. Если мы проникли в Манхэттенский проект, то нельзя исключать аналогичные действия американской разведки. Ко всеобщему облегчению, примерно через неделю наши ученые сообщили, что научные приборы, установленные на самолетах, при регулярном заборе проб воздуха могут обнаружить следы атомного облака в атмосфере. Объяснения ученых позволили органам безопасности избежать обвинения в том, что американской разведке удалось внедрить своего агента в круги создателей отечественного атомного оружия...»
Словом, при всем драматизме ситуации мы радовались тому, что американцам уже не так просто будет нас шантажировать. И это была еще одна выдающаяся победа советского строя и конечно же И. В. Сталина, для которого честь государства, его интересы, безопасность народа не были пустыми словами.
И вот уже тогда, почти сразу же после окончания войны, бывшие наши союзники, солдат я конечно же не имею в виду, начали оказывать всяческую поддержку врагу, которому еще вчера противостояли на огневых рубежах, рискуя быть искалеченными или вовсе убитыми.
В формировании новых отношений между советским и немецким народами была поддержка Советским Союзом демократических сил Германии в Контрольном совете, на заседаниях Совета министров иностранных дел СССР, Англии и Франции, на многих международных конференциях. В 1946–1949 годах СССР неоднократно выступал с предложениями о выработке мирного договора с единым демократическим Германским государством, который должен был содержать необходимые положения [213] о том, чтобы никогда больше с немецкой земли не была развязана новая война или не исходила опасность таковой для народов Европы. В марте — апреле 1947 года на московской сессии Совета министров иностранных дел союзников СССР выступил за безотлагательное образование центральных немецких административных департаментов и разработку демократической конституции представителями демократических партий, профсоюзов, других антифашистских организаций и правительств немецких земель (ландтагов). Что касается западных союзников, то они, несмотря на договоренности в Тегеране, Ялте и Потсдаме, вели дело к восстановлению в своих зонах оккупации господства тех же сил, которые в свое время вскормили нацистов. Этому способствали провозглашение «доктрины Трумэна» и «плана Маршалла». Все это было составной частью их нового «жесткого курса» по отношению к СССР. За пять послевоенных лет состоялось шесть сессий Совета министров иностранных дел, на которых обсуждалась германская проблема. СССР шел на эти переговоры с западными державами с целью создания миролюбивой, демократической Германии и мирного урегулирования с ней. Но партнеры, соглашаясь на словах с нашей делегацией по многим вопросам, на деле вынашивали свои тайные замыслы и под прикрытием переговоров делали свое дело по осуществлению планов раскола страны и включения западных зон в свои союзы и приготовления войны против СССР. Все их разговоры о демилитаризации, денацификации и демократизации Германии носили отвлекающий характер и преследовали на самом деле одну цель — возрождение Германии, как форпоста против наступления «коммунизма».
В декабре 1946 года правительства США и Великобритании приняли решение о создании так называемой объединенной зоны (Бизоний), что стало фактически первым практическим шагом к расчленению Германии. На Лондонском сепаратном совещании в 1948 году был зафиксирован факт присоединения французской зоны оккупации к Бизонию, переименованной в связи с этим в так называемую Тризонию. Так по вине, вернее было бы сказать, по злому умыслу западных держав прекратил свое существование союзный Контрольный совет. Это было не что иное, как начало возрождения на развалинах «третьего рейха» будущей милитаристской Германии со всеми вытекающими отсюда последствиями. История опять ничему не научила западную демократию. [214] Те крокодиловы слезы, которые ее поборники и сегодня еще нет-нет да прольют по миллионам убитых в той страшной войне, видимо, не что иное, как «плач» фарисеев.
Стремление «цивилизованной» Европы держать кордон против России было в ту пору (да и сегодня) настолько велико, что они сразу же после разгрома Германии встали на путь ее возрождения, как ударной силы против нас. Помню, как один мой коллега-переводчик, работавший во время процесса над главными военными преступниками, рассказывал мне такую историю. Как-то в один из дней в Нюрнберг из-под Кельна приехал повидать отца сын фельдмаршала Паулюса — Эрнст Александер, бывший майор вермахта. На постоялом дворе в деревне под Нюрнбергом тот не отказался от беседы с московским журналистом. Вел он себя, надо сказать, самоуверенно, и хотя говорил с большой долей амбиции, слова его, как покажет время, окажутся пророческими. Вот что, по сохранившимся записям автора, он утверждал: «Да, Германия сейчас в слезах, но придет время, и мы, побежденные, еще станем потешаться над вами, победителями. Помните, что завещал великий Шиллер: «Даже на могилах пробиваются яркие ростки надежды...» И далее: «Вы слишком гордитесь своей победой. Но скоро все вы, и русские, и ваши союзники, разинете рты от изумления, когда избитая Германия поднимется с корточек, на которые вы ее поставили... Так уже было! Было после Версальского мира, так будет и после Потсдамского...»
Односторонние действия «союзников» в обход подписанных соглашений, естественно, отражались негативно практически на всех сторонах совместной контрольной работы, и в частности по охране демаркационной линии между зонами. Но какие бы сложности не создавали в наших взаимоотношениях политики, на человеческом уровне эти отношения между многими военными были добрыми. Мы продолжали общаться, узнавать друг друга. Словом, общение нас не тяготило. Подтверждением этому может служить мой рассказ о нескольких встречах во время работы в Берлине в Контрольном совете.
Однажды в комнате операторов ко мне подошел красивый статный французский офицер и представился:
— Старший лейтенант Чернов.
Я назвал свою фамилию. Он, видя мое недоумение, сказал: [215]
— Не удивляйтесь, во Франции проживает свыше ста тысяч русских, и мы не забываем язык наших предков. Я родился во Франции в тысяча девятьсот двадцать втором году, мой отец был министром Временного правительства.
Затем он рассказал мне о русской эмиграции во Франции, о том, что многие помогали нашим соотечественникам, попавшим в немецкую неволю, и с оружием в руках сражались против общего врага, и он в том числе. Я от него впервые услышал, что генерал Деникин призвал русских эмигрантов не воевать против своей страны, хотя ей и руководили коммунисты.
— Мы государственники и гордимся, что Россия победила в войне. Весь мир знает об огромном вкладе русских в борьбу со злейшим врагом — нацизмом! — сказал Чернов.
Мы — крестьянский сын и сын министра Временного правительства — одинаково законно годились своей Родиной!
Один английский летчик-истребитель рассказывал мне, как он и его друзья сражались против немцев, защищая от воздушных налетов Англию, о борьбе с самолетами-снарядами «ФАУ-1» и ракетами «ФАУ-2». Затем поделился жизненными планами: скоро выходит в отставку в связи с сокращением армии и думает с товарищем создать маленькую фирму для перевозки пассажиров через Ла-Манш. Маленькая фирма — десять маленьких самолетов — и огромная конкуренция... Окупятся ли затраты? Тогда я ничего не мог ему посоветовать в силу полного незнания рыночных отношений, только посочувствовал.
А один француз рассказал, как он с восхищением следил за борьбой нашего народа в войне, а затем и сам принимал участие в партизанском движении во Франции.
Был и такой случай. Я шел как-то по длинному и пустынному коридору здания Контрольного совета, а навстречу мне — высокий, стройный, крепко сбитый американец, и когда мы поравнялись, сказал по-русски:
— Здравствуйте, лейтенант. Как самочувствие?
— Отличное!
— Разрешите познакомиться: лейтенант Кочерга.
— Тоже эмигрант? — спрашиваю.
— Сам — нет. Родился в США, а вот мои дедушка и бабушка уехали с Полтавщины после революции тысяча девятьсот пятого года. [216]
Мы очень дружески побеседовали, и он рассказал мне о своих родителях и земляках, бережно хранящих традиции украинского народа.
Старшим контролером в Центре воздушной безопасности с нашей стороны был капитан Виктор Максимов (о нем выше я уже упоминал в связи с провокацией, устроенной моими «доброжелателями»). В войну он был стрелком-радистом бомбардировщика, затем служил на американской базе в Полтаве. Он знал английский язык, а его родной брат — полковник — в то время занимал должность военно-воздушного атташе при нашем посольстве в Вашингтоне. Виктор был человеком решительным и чувствовал себя среди американцев как рыба в воде.
К нам в Центр воздушной безопасности часто заглядывал американский майор русского происхождения Лавров. Он был тогда в возрасте лет под 60, глаза бегали, выражение лица было всегда суровым и злым. Американцы нас доверительно предупреждали, чтобы мы с ним не общались, так как он служит в разведке, а в период Гражданской войны на Украине служил в контрразведке белой армии. Максимов с ним довольно резко и официально разговаривал по-английски, а иногда и по-русски.
Однажды я сидел один в комнате и переводил какую-то статью. И вдруг в комнату зашел Лавров. Он поздоровался со мной и начал задавать вопросы о жизни в нашей стране, о городах, о том, где я воевал и т. п. Но я уже понимал, что нужно «меньше болтать», и отвечал ему односложно. И тут зашел в комнату Максимов и сразу перешел на крепкий «дипломатический» язык:
— Лавров! Я тебя уже много раз предупреждал, чтобы ты не ввязывался в разговоры с моими подчиненными. Тебе все неймется, белогвардейцу. Мало вас крошили в Гражданскую. Времена-то изменились. Что ты все вынюхиваешь... (слова-связки опущены. — Авт.).
— Виктор, ну зачем ты так? Я ведь пришел к тебе, а тебя не было в кабинете. Вот и зашел сюда, — оправдывался «русский американец». Ребята, которым я рассказал об этом случае, и факт, и содержание «дипломатической ноты» капитана Максимова одобрили. С такими, как Лавров, иначе нельзя: не понимают... [217]