Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Учебно-тренировочный полк. Дал слово — держись!

Целую ночь мы топали по долине. Утро застало нас в лесу, где стояли тридцатьчетверка и английская "матильда", вокруг — несколько пехотинцев. Мы тоже решили сделать привал. Я подошел к танку Т-34. Двое танкистов что-то обсуждали. Один из них взглянул на меня с усмешкой:

— Что, авиатор, в танкисты захотелось?

— Да пока не очень, но чего на войне не бывает!

— Это точно! — донеслось из люка танка.

Голос показался мне знакомым. И верно: оттуда вылез танкист, с которым мы крепко обнялись. Еще бы — учились в одной группе в авиаинституте. (Сколько ни напрягаю память, не могу вспомнить его фамилию. Какой-то провал, честное слово. Даже обидно!)

— Как же ты в танкисты попал, каким ветром занесло?

— История обычная. Учились же мы на моторостроительном. Когда началась война, призвали в танковые. Теперь батальоном командую.

— Ого! За год такой рост...

— Никому такого роста не пожелаю. Сам суди: месяц назад командовал взводом, неделю назад — ротой. Вчера комбат погиб — приходится батальоном.

— А где танки твои? Неужели это весь батальон?.. — Я растерянно взглянул на Т-34 и "матильду".

— А где твои самолеты? — раздраженно бросил он мне в ответ.

Второй раз за последнее время я слышал этот вопрос. Чего ж мы задавали их друг другу? От отчаянья, от того, что происходившее даже отдаленно не походило на кадры бодрых фильмов о грядущей войне. Конечно, спрашивать надо было других, а это было в тех условиях просто безумием. Но сейчас я не об этом.

После войны прошло уже больше сорока лет. И ответы на вопросы, возникавшие у меня еще тогда, я не нахожу до сих пор. Не нахожу ни в работах откровенных прославителей "великого полководца всех времен и народов", ни в трудах честных, объективных историков, располагающих обилием фактов, документов, могучей методологией и средствами анализа. Чего же они-то боятся? Поэтому формулирую эти вопросы вновь.

Как понимать утверждение, что к началу войны наша страна исчерпала все возможности для укрепления обороны, хотя уже к концу сорок второго наше оборонное производство догнало промышленность Германии?

Как соединить утверждение о миролюбии "вождя", его заботе о народе, якобы исключавшей огромные военные расходы, и миллионы уничтоженных и брошенных в лагеря, что, естественно, повлияло и на обороноспособность?

Огромное оборонное строительство военных лет было вызвано переводом промышленности в безопасные районы или ошибками, совершенными в предвоенные годы? Ведь ясно было, что военные объекты на западе прежде всего подвергнутся бомбардировкам, почему же не строили хотя бы часть из них на востоке?

Неужели ответы на эти вопросы мне придется ждать еще сорок с лишним лет? Боюсь, что не дождусь, несмотря на выдающиеся успехи геронтологии...

Продолжу с того места, на котором прервался. К моему бывшему однокурснику подошел какой-то офицер, видимо из вышестоящего штаба, и передал приказ: перекрыть дорогу на Орджоникидзе.

Через полчаса танкисты, пехота, а за ними и мы двинулись в путь. Вскоре наши спутники начали занимать боевые позиции, а мы продолжали "мерить километры" в сторону Орджоникидзе. Оттуда по железной дороге добрались до нового места: здравствуйте, навоевались!

А сюда опять уже перегнали из авиаремонтных мастерских латаные-перелатаные И-16. Можно летать, можно драться.

М не знали, что в первых числах ноября враг попытался прорваться к Орджоникидзе в районе селения Гизель. Нёмцы из кожи вон лезли, но сами оказались в окружении. Силы их иссякли. С трудом вырвались из кольца и окончательно завязли в обороне.

Вскоре после ноябрьских праздников я опять встретил на аэродроме Вадима Фадеева. Он даже не столько обрадовался, сколько удивился:

— Что за судьба такая? Никак мы с тобой не разойдемся! А я только что прилетел. Идем, покажу тебе наших новых "коней".

Подошли к самолетам. Таких я еще не видел: третье колесо не под хвостом, а под мотором.

— "Эркобра", понял? — весело спрашивает Фадеев.

— Ничего не понял, — искренне отвечаю я.

— Американский истребитель. Пушка 37-миллиметровая и пулеметы, понял?

— Ну и что?

— А то, что на них можно отлично лупить "мессов". Только вчера перегнали с Тегерана. А я теперь большой начальник — эскадрильей командую в 16-м гвардейском. Видишь, идет Александр Покрышкин, рядом Крюков Пал Палыч. Вот они все умеют. Ну, пока! Бегу на КП! Видимо, скоро снова свидимся.

Но на этот раз Вадим ошибся. Это была наша последняя встреча с ним.

Вскоре до нас донеслась весть об окружении немцев под Сталинградом. Я не случайно так пышно выразился — "донеслась весть". Это было грандиозное событие для всех. Ждали, давно ждали хороших результатов, но чтобы сразу такое! Мы, солдаты, ходили и рассуждали как члены Ставки — не меньше. Больше всего опасались: не выскользнут ли немцы? От души радовались, что под Сталинградом окружена та самая 6-я армия, которая лупила нас в районе Харькова. Так им и надо! Противник начал перебрасывать танковые части с нашего фронта под Сталинград.

Наконец и в наш полк поступил приказ: сдать оставшиеся самолеты и отправляться в 6-й утап (учебно-тренировочный авиационный полк). Там летчиков учили летать на новых самолетах — "яках", "лагах", "мигах", а затем укомплектованные части отправляли на фронт.

Состоялось открытое партийное собрание, где подводились итоги боевой работы полка — нашего 446-го. Мне трудно сравнивать с тем, что было до войны, но все-таки думается, что на фронтовых партсобраниях говорили более открыто. Бояться стало нечего, люди были в боях, видели убитых. Хотя...

Хотя был на этом собраний и такой эпизод. Георгий Плотников сказал, что мы понесли большие потери, потому что летали на устаревших истребителях, которые по своим боевым качествам уступали немецким. Казалось бы, уж какое тут открытие, это очевидно было всем. Однако сразу после Плотникова вылез заместитель командира эскадрильи по политчасти, который прибыл в полк недавно, после госпиталя, и раньше в авиации не служил. И как он начал гвоздить Плотникова! Он обрушил на него весь, как сказали бы сейчас, "джентльменский набор". Тут были и "пораженческие настроения", и "недооценка нашего оружия", и "товарищ Сталин сказал, что наши самолеты превосходят немецкие". Кто-то не выдержал и крикнул с места, что товарищ Сталин имел в виду наши новые самолеты, а не устаревшие и снятые с производства. Но замполита ничто но могло остановить, видимо, до войны он был штатным оратором, каким-нибудь новоиспеченным райкомовским деятелем. Все испытывали неловкость и старались сделать вид, что такого выступления вовсе не было. А этот "ура-патриот" скоро был отправлен в наземные войска. Конечно, том, к кому он попал; не позавидуешь, но нам стало легче.

Кстати сказать, замполиты, говорившие только лозунгами — а такими были малообразованные люди, — почти не приживались в авиации. Сама обстановка в летной части, где часто жизнь зависела от доверия друг другу, выталкивала их, как пробку из бутылки с шампанским (прошу простить мне это сравнение в наше "послеуказное" время). Замполитами становились сами летчики, и проводили они политико-воспитательную работу самым лучшим образом — в воздухе, сбивая фашистские самолеты.

Многие летчики полка переучивались на самолетах ЛаГГ-З. Этот новый самолет уступал "мессершмитту",но других не хватало. Как-то в зоне возле аэродрома вели учебный бой классные пилоты Георгий Плотников и Василий Шумов. Все мы с увлечением следили за ними. Наконец Шумову удалось зайти в хвост Плотникову, после чего "бой" был закончен и он пошел на посадку. Самолет же Плотникова внезапно вошел в штопор. Пилот пытался из штопора выйти, но высоты не хватило, и самолет врезался в землю. Шумов ничего этого не видел и, когда вылез сияющий из машины и услышал, как кто-то тихо сказал: "Плотников разбился!", то побледнел и пошатнулся, закрыл лицо ладонями, — как же так?

Смертей на фронте мы повидали немало и мужественно переживали гибель товарищей, но здесь, в тылу... Все было чудовищно нелепо, обидно... Многие плакали, не стесняясь слез.

Плотникова похоронили с воинскими почестями невдалеке от аэродрома.

Вскоре расформировали наш смешанный 446-й полк. Я попал на должность мастера по вооружению в 43-й гвардейский штурмовой авиаполк, который оставался пока в 6-м утапе, где вовсю кипела жизнь: прибывали новые группы "безлошадников" на переучивание, другие отправлялись на авиационные заводы за новой техникой. Всех, кто прибывал с фронта, сразу начинали расспрашивать о том, что там происходит. Те рассказывали много и с удовольствием, благо было о чем рассказать.

Сдались в плен остатки двух сильнейших немецких армий под Сталинградом. Очищен от фашистов Северный Кавказ, в их руках остался лишь кубанский плацдарм.

Зимой сорок третьего освободили от немцев и мой родной Харьков. Но немцы, собрав все силы, стабилизировали фронт и перешли в контрнаступление. Харьков снова оказался в их руках.

Многие в утапе рвались на фронт. Попасть туда стремились всеми правдами и неправдами, порой пытались попросту сбежать. Вот такое "дезертирство наоборот" получалось. Эта "болезнь" поразила и многих техников, младших специалистов: они вдруг решили переквалифицироваться в летчики. Чтобы как-то мотивировать свое желание, они начинали плести небылицы о том, что якобы уже учились на летчиков, да документы потерялись, а сейчас им переучиться и летать на новых машинах — раз плюнуть! Конечно, эта ложь легко разоблачалась, но обманщиков даже не наказывали, понимали, что руководила ими не корысть, не трусость, а желание, которым горели почти все: скорей бы да фронт, скорей бы в бой!

Над кубанским плацдармом, который продолжали удерживать фашисты, развернулись упорные воздушные бои. Там, над Кубанью, водил в бой свою эскадрилью и наш Вадим Фадеев. Мы продолжали считать его "нашим".

В конце мая в класс, где мы занимались, буквально ворвалась укладчица парашютов Надя Левченко. В руках у нее было несколько газет, и она размахивала ими, словно флагами.

— Ребята, смотрите, фото нашего Вадима!

В газете был напечатан Указ о присвоении Фадееву звания Героя Советского Союза. Крупно была набрана газетная "шапка": "Слава советским асам — героям нашей Родины!" А ниже фотографии: слева — Фадеева, справа — Покрышкина, между ними — братьев Глинка. В передовой статье мы прочитали такие слова: "Бессмертной славой покрыл свое имя гвардии капитан Фадеев, талантливый, опытный летчик, замечательный мастер воздушного боя..."

Мы не знали тогда, что еще две недели назад в неравном воздушном бою над плавнями Кубани оборвалась его жизнь. Как писал Константин Симонов:

Уж ничего не сделать тут —

Письмо медлительнее пули.

К вам письма в сентябре придут,

А он убит еще в июле.

Сказано в стихотворении о письме, но и к газете это относится в той же степени. И даже к ордену. Помню, что, когда объявляли приказ о награждении, а орденов не было в наличии, сразу же выдавали справку о награждении или выписку из приказа. Ордена могут прислать через день или два, а убить — уже завтра. Это тоже война.

Наш 43-й гвардейский был преобразован из 590-го штурмового авиационного полка. Этот полк понес большие потери в оборонительных боях в Донбассе и на Кавказе. Мы стали гвардейцами как бы по наследству, потому что ветеранов, завоевавших это высокое звание, осталось в живых мало. Теперь полк должен был получить на вооружение штурмовики Ил-2.

На аэродроме мы долго и внимательно разглядывали эту машину. Нравилось нам буквально все: обтекаемая форма фюзеляжа, остекленная кабина, лобовое пуленепробиваемое стекло фонаря, выступавший вперед острый капот мотора с конусообразным обтекателем винта. Все это придавало самолету какой-то хищный вид. А какое было вооружение: из передней кромки плоскостей смотрели две пушки и два пулемета, под крыльями — восемь металлических реек, направляющих для реактивных снарядов. В центроплане четыре бомбоотсека, да еще два замка для бомб под фюзеляжем. Мотор, бензобаки, кабина летчика одеты в броню. Скорость у земли самолет развивал до 350 километров в час,

Вот это была машина! Не один из нас, наверное, подумал: "Вот если б побольше таких у нас было год назад!"

Мы, оружейники, разумеется, интересовались тем, что нам было ближе всего: вооружением. Первые серийные штурмовики Ил-2 оснащались двумя пушками калибра 20 мм, двумя пулеметами 7,62 мм. Самолет мог нести до 600 кг бомб.

Во время войны работа над совершенствованием штурмовика продолжалась: на фронт поступил и двухместный вариант Ил-2. В кабине воздушного стрелка был установлен крупнокалиберный пулемет Березина калибра 12,7 мм. Пушки стали заменять на 23-мм, а позднее — на 37-мм. Ни одна армия в мире не имела такого совершенного штурмовика.

В полк стали прибывать воздушные стрелки. Среди них было немало бывших курсантов летных училищ, так и не ставших летчиками: когда грозил прорыв немцев на Кавказ, их послали воевать в пехоту. Теперь им предстояло летать воздушными стрелками. Но были среди прибывших и ребята, никогда в авиации не служившие. Познакомившись с ними, командиры без труда поняли, что уровень подготовки воздушных стрелков весьма и весьма невысок. Ясно было, что готовить их придется в полку.

Поэтому, когда меня вызвал замполит Воронцов, исполнявший тогда обязанности командира полка, и сказал, что меня решено привлечь к обучению воздушных стрелков, поскольку я хорошо знаю оружие и практику стрельбы, это не было для меня неожиданностью.

Составили программу подготовки: изучение оружия Ил-2, особенно основательно — пулемета воздушного стрелка УБТ, практические стрельбы в тире по макетам, изучение теории воздушной стрельбы и тактики штурмовиков, а также опыта воздушных боев.

Занятия по изучению оружия проводил Коваленко, а на мою долю досталась теория воздушной стрельбы и практические занятия в тире. Вот когда мне пригодилась хорошая память, четко сохранившая уроки, которые давал нам в ШМАС воентехник Литвинов. Занимаясь со стрелками, я старался подражать ему буквально во всем, а особенно — в умении четко, ярко, лаконично излагать материал. Даже использовал шутку, которую слышал уже давно. Одному специалисту по вооружению дали задание спроектировать истребитель. Когда же проект был готов, на чертеже все увидели громаднейшую пушку, на которой лепились малюсенькие крылья, шасси, кабина. Шутка шуткой, но в ней большой смысл: оружие — основная ноша боевого самолета, главная задача которого — уничтожение врага. Однажды я так увлекся, что заявил с апломбом:

— Наш "ил" — машина замечательная. Пулемет УБТ — оружие грозное. И если стрелок отлично подготовлен и хорошо знает тактику немецких истребителей и их уязвимые места, то может не только отражать атаки врага, но и сбивать его!

Сейчас откровенно скажу: молодого запала в моем утверждении было больше, чем здравого смысла. О том, как стрелки сбивают истребителей, я читал в невнятных газетных сообщениях и слышал от бывалых людей. И нередко и те, и другие выдавали желаемое за действительное. Неудивительно, что мое утверждение вызвало бурную дискуссию. Конец ей положил Георгий Багарашвили, и довольно неожиданно. Он обратился ко мне:

— Очень красиво гаваришь. Сбиват фашист надо. Верно гаваришь! А пачему сам не летаешь? Пачему не пакажешь, как сбиват фашист? Зачем ты только гаваришь?

Ну что мне было делать? Назвался груздем... И, выдержав паузу, я сказал единственное, что мог сказать:

— Завтра я подам рапорт с просьбой перевести меня в воздушные стрелки.

Инженер по вооружению Коваленко, прочитав рапорт, начал отговаривать: мол, он уже получил назначение в истребительный полк на фронт, возьмет меня с собой. Поблагодарил я Василия Федоровича за прекрасное ко мне отношение, но попросил передать мой рапорт командиру полка, объяснив, в чем дело: дал слово товарищам, мой отказ они могут истолковать как трусость.

— Н-да... Жаль. Хотя, конечно, я тебя понимаю. В тот же день был подписан приказ о переводе меня в воздушные стрелки. Моему примеру последовали еще два мастера по вооружению — Василий Сергеев и Иван Свинолупов. Они тоже стали воздушными стрелками.

Дальше