За жизнь — против смерти
После разгрома немецко-фашистских войск под Москвой дышится легче, хотя положение на фронтах очень серьезное. На «Шарике» с жадностью ловят каждую весточку об ушедших воевать товарищах.
Ранним утром шум наполняет заводские цехи, пушечно ухает кузнечный молот.
А на Калининском фронте в районе Нелидово еще тишина. Но бойцы Таганского истребительного батальона, который входит в состав 155-й стрелковой дивизии, готовы к бою.
...Двадцать градусов мороза. В поле ни кочки, ни кустика. Простреливается каждый метр оледенелой земли. Впереди черным пунктиром лепятся избы деревни Толкачи, где засели враги. Справа — лес. Позади — серая лента шоссе. [18]
Комиссар батальона Арцибасов, бывший мастер Московского завода малолитражных автомобилей, пристально разглядывает поле, опушку леса. Рядом с ним командир взвода пулеметчиков Сергей Минаев. Наш, с «Шарикоподшипника». Оба понимают: жарко придется батальону.
— Боеприпасов маловато, — обращается Минаев к Арцибасову.
— Подвезут, — спокойно отвечает комиссар.
Вернувшись во взвод, Минаев подошел к необстрелянному еще пулеметчику Николаеву. А перед глазами — Алексей Анищенко. Вчера его ранило в живот осколком вражеской мины. Сколько потерь позади и сколько еще предстоит. Геройски погибли командир батальона Меркудий Семенович Малый, начальник штаба капитан Шашуков.
«Пожалуй, против Алеши слабоват будет новый пулеметчик», — думает командир взвода. Он садится рядом с молодым бойцом, щелкает зажигалкой, закуривает. Зажигалка памятная. Сам выточил ее в родном роликовом цехе. Как-то там справляются теперь старики и женщины? Минаев обернулся, словно за горизонтом мог увидеть Москву, Шарикоподшипниковскую улицу, завод.
«Как давит перед боем тишина!» — Командир взвода в последний раз втянул в себя крепкий махорочный дым и перевел взгляд на новенького. От лютого ветра лицо у бойца облупилось, из-под шелушинок проглядывает розовая кожа. Сухие, в трещинах губы — припухлые, полудетские. Но руки увесистые, уже переделавшие немало крестьянской работы. Николаев со Смоленщины, бывший тракторист. «Не подвел бы. Первый бой у него», — тревожится Минаев. Спрашивает:
— Не страшно вам, Николаев, перед боевым крещением?
— Нет, товарищ командир, — уверенно отвечает боец. — Только скорее бы. Правда, бывалые солдаты говорят: будут сегодня фашистские танки. А вы как думаете, товарищ командир?
— Танки так танки, — спокойно говорит Минаев. — И против них не раз стояли. Главное, не растеряться во время боя, смекать что к чему, помнить о приказе командира. [19]
Завыл первый вражеский снаряд, взорвалась тишина. И пошло. Разрывы гуще, ближе. Снег уже не белый — перемешанный с черной землей. Бойцы вросли в нее, затаились. Впереди показались гитлеровцы.
— Задержать, не пропустить врага!
— Взвод — к бою! Огонь с пятидесяти метров!
Отрывисто, зло заговорили пулеметы. Командир взвода чутко вслушивался в неистовую музыку боя. Справа бьет по врагам Хамибабаев. Слева захлебываются ненавистью к фашистам пулеметы Завьялова и Новикова. А это яростно, четко строчит боец Николаев.
«Орлы! Не пробиться фрицам!» — ликуя, подумал Минаев и снова прильнул к прицелу своего «максима».
...А в Москву тем временем пришла первая военная весна. Трудная, неулыбчивая, полная забот, тревог, и, конечно же, работы.
Наш 1-й ГПЗ, как и другие заводы, словно переживает второе рождение. За ушедших на фронт встали к станкам их младшие братья, сестры. Особенно гремит слава комсомольской бригады в составе Кати Барышниковой, Раи Бараковской, Таси Готилиной, Нади Филиной. Они взяли обязательство работать за шестерых. Устают девушки, но работают отлично, с молодым комсомольским задором, огоньком.
Произошли изменения и в нашей медицинской жизни. По распоряжению райздравотдела меня назначили участковым врачом. Уходить с завода очень не хотелось: «Что подумают обо мне? Сбежала туда, где легче?»
— На участке работать еще труднее, чем на заводе, — сказали в райздравотделе. — Нельзя допустить, чтобы в прифронтовой Москве вспыхнула эпидемия. Так что работы хватит.
— Боюсь подвести. Участковой работы совсем не знаю.
— Ничего, справитесь.
Оказалось, что на моем будущем участке уже произошло ЧП. В результате в течение трех месяцев умерло шестьдесят стариков и двадцать детей. Предстояло сделать все возможное и невозможное, чтобы ликвидировать очаги заболеваний. [20]
Главный врач поликлиники № 37 Мария Павловна Кочеткова сразу ввела меня в курс дела и, строго поглядев из-под надвинутой до бровей белой шапочки, сказала:
— Это не должно повториться.
Участок — четыре длинные улицы, обсаженные кленами и старыми узловатыми липами — по народонаселению, пожалуй, не меньше старого уездного города. Сто пятьдесят семь домов с подслеповатыми, из-за белых бумажных полосок, окнами. Шестьсот двадцать девять квартир. Большинство из них в ту пору не отапливались, не имели центрального отопления, водопровода, канализации. Старая рабочая окраина Москвы перед войной только начала реконструироваться, и теперь около двух тысяч семей фронтовиков нуждались в срочном ремонте своих квартир. А всего в этих домах жили пять тысяч людей, из них триста семьдесят пять малышей и семьсот детей от четырех до четырнадцати лет. Было над чем задуматься, было кого беречь!
Несмотря на детскую карточку, малышам не хватало белков, витаминов. Ослабевший организм порой не мог справиться с первой же инфекцией. А старики? Их питание лимитировалось иждевенческой карточкой. И для всех самым драгоценным достоянием стали полоски гербовой бумаги с предупреждающей надписью: «При утере не возобновляются...» Они давали право на хлеб, а значит — на жизнь.
Чем помочь людям, отдающим все свои силы работе на заводе, т. е. для разгрома врага? Как уберечь их от недоедания, болезней, холода, непосильных тягот? И постепенно пришло решение. Необходимо завоевать эти дома, сделать их своими союзниками в борьбе с бедой, войти в каждую квартиру, разделить с людьми груз их забот. Все силы — на разгром врага!
Колонный зал Дома союзов. Потоки света. После привычного затемнения больно глазам. Людно. Военные летчики. Учителя. Врачи. Склонившись над листком блокнота, что-то быстро пишет Самуил Яковлевич Маршак. [21]
Возле мраморной колонны мать юного партизанского разведчика Героя Советского Союза Саши Чекалина. Поскрипывая протезом, тяжело опираясь на палку, по залу проходит Герой Советского Союза генерал-лейтенант Владимир Нестерович Кошуба.
Митинг в защиту детей от фашистских убийц открывает депутат Московского Совета Ольга Эразмовна Чкалова.
— Пока на земле бесчинствуют фашисты, не будет счастья нашим детям! — говорит она.
На трибуне главный врач детской больницы имени Русакова Виктор Алексеевич Кружков. Сотни детей, искалеченных гитлеровцами, спасли его умелые руки.
— Васю Носикова вместе с другими детьми, женщинами и стариками фашисты погнали по заминированному полю, — рассказывает он. — Когда мальчик попал к нам, пришлось ампутировать ему ногу. Таких искалеченных детей тысячи...
После него слово предоставляется матери юного героя Саши Чекалина.
— Гитлеровцы истязали моего Сашу лютыми пытками. — Лицо Сашиной мамы подергивается, бледнеет, ее руки сами собой сходятся на горле, словно пытаясь ослабить петлю, которая сейчас захлестнет шею ее ребенка.
Зал замирает. Потрясение так велико, что кажется, начинаешь видеть, как часто-часто поднимается грудь Саши Чекалина. Еще глоток воздуха. Последний глоток. И тишину рассекает вздрагивающий мальчишеский голос: «Вста-а-вай, проклятьем заклеймен-ный... весь мир...»
Песня обрывается.
Смерть? Нет, бессмертие!
Митинг в Колонном зале Дома союзов продолжается. «Все наши силы на защиту детей! Смерть фашизму!» — звучат слова из обращения к женщинам мира.
Этот митинг особенно запал в сердце. Долго вечером не могла уснуть. Как защитить от разрушительных сил войны людей, за жизнь, здоровье и работоспособность которых я должна отвечать?
Воспоминания обступают меня. Вижу лицо отца, бывшего земского врача в уездном городишке. «Будь бдительна! В твоих руках людские жизни! Подумай о тех, кто в эту глухую ночь ведет тяжелые бои на фронте. [22]
Вспомни о тех, кто им дорог, за кого они идут на смерть. Твои больные — это матери, отцы, жены, сестры, дети фронтовиков. Без здорового тыла ослабеют и передовые. Ты должна отстоять каждую вверенную тебе жизнь, даже если у тебя один-единственный шанс». — «Трудно, очень трудно, отец». — «Бойцам на Калининском фронте труднее». — «Но на участке всего три медика. Что можно сделать в шесть рук?» — «В Котельничском земском участке нас тоже было трое: врач, акушерка, фельдшер... А в гражданскую войну, когда Красная Армия гнала Колчака за Екатеринбург, каждый третий медик умирал от сыпного тифа. Но мы не отступили». И снова, будто наяву, слышу: «Помни, дочка, сердце у врача должно быть твердым, как сталь, нежным, как у ребенка, милосердным, как у матери...»
Мне вспомнилось детство. Стылые ночи, хрусткие снега. Добрые мамины руки. Тихая ее песня. Вот песня обрывается. Больничный кучер барабанит по наледи окна. Войдя, топчется у порога. В озябших ручищах заячий треух. «Я, дохтур, за вами. Медведь запорол лесника. Помирает».
Отец собирается, берет свой черный саквояж с инструментами, уходит в метель. Как всегда в таких случаях мы ждем его в тревожном ожидании. Прислушиваемся к звукам за окном. «Там-там», — стучит за окошком колотушка ночного сторожа. «Чик-чик. Чик-чик», — вторят ей половицы. За печкой проснулся и пиликает на своей скрипочке старый сверчок. Сколько времени прошло, как уехал отец? Час? День? Мы ждем, ждем. Наконец калитка подает голос. Звякает скоба. В облаке метели возникает отец. «Чаю! — кричит он с порога. — Земляничной заварки!» И все вокруг радуется. Булькает вода в чайнике. Старая кадка в углу, туго натянув железные ободья, хохочет деревянным басом, потому что понадобится много воды, чтобы помыться отцу.
Отгоняя сон, долго прислушиваюсь к молодому, счастливому голосу отца: он читает маме свои новые стихи. Отвоевав у смерти жизнь раненого лесника, он теперь воспевает радость победы.
...В больничном саду ветер раскачивает колосья зеленых метелок. Зерен в них нет — макушка кончается сизыми растопыренными усиками. «Настой из этих злаков, [23] — объясняет отец, — целебен». — И называет растение по латыни.
...На высоких травах свежевыпавшим снегом лежат пахнущие жевелем и хлоркой больничные простыни. Неизвестно откуда и куда в небе проплывает облако. Из дырявого его рядна неожиданно начинает сыпать мелкий грибной дождик. А потом над крышей больницы появляется радуга. Вижу, как из окна палаты жадно смотрит на нее худой, бледный мужчина. Это из-за него несколько дней назад так волновался отец. Теперь он выздоравливает и будет жить долго-долго...
Черный докторский саквояж с детства связан в моем сознании с отцом. Кожа потрескалась, потускнела. Но никелированные замочки щелкают по-прежнему звонко. И тогда глазу открывается то, что так бережно всегда хранилось в нем. Тонкий ореховый стетоскоп. Полный набор хирургических инструментов, необходимых для срочной полостной операции. У каждого инструмента свой неповторимый голос. У долота глуховатый, но в то же время гулкий. У пилы — как у надоедливого шмеля. По-комариному тонко звенят пинцеты. Одни из них с острыми, как у щуки, зубчиками, другие без зубчиков, но столь же цепкие. Самые строгие — кохеры. Их рубчатые металлические лапки способны молниеносно захватить и зажать кровоточащий сосуд. А вот работяги-иглы, выгнутые, словно крохотные турецкие сабли. Разговаривают они друг с другом на верхнем «ля» и с полным правом считают себя незаменимыми.
Верный спутник отца, саквояж сопровождал его не только по засыпанным снегом вятским дорогам. Побывал он и в Берлине, куда молодой земский врач, по медякам собрав необходимые средства, поехал изучать большую медицину и ее королеву хирургию. Помню, как в гражданскую войну мама прижимала этот саквояж к груди в прорешеченной пулями теплушке, как забирал его отец с собою, уходя после трудного дня начальника лечебно-гигиенического отдела санчасти 3-й армии, гнавшей Колчака за Урал, на добровольное ночное дежурство в сыпнотифозный госпиталь. И каждый раз, когда руки отца открывали саквояж, замки его издавали легкий звук, похожий на вздох облегчения больного человека... [24]
В последний раз бережно беру в руки семейную реликвию. Завтра я передам саквояж в госпиталь на Абельмановской заставе. Пусть эти инструменты помогают хирургам возвращать в строй раненых бойцов...