«Не возьмёшь»

Бешено ревут моторы. Мощная струя воздуха, отбрасываемого винтами, пригибает к земле траву. Самолет стоит на старте. Из форточки кабины высовывается рука: летчик просит разрешения на взлет.

Флажок стартера поднимается вверх, потом замирает в горизонтальном положении. Подняв хвост, самолет все быстрее и быстрее бежит по аэродрому. Вот он оторвался от земли. Медленно складываются тяжелые шасси, и самолет сразу взмывает вверх, круто разворачивается, идет по кругу. А в это время уже другой бежит по аэродрому. За ним третий, четвертый... В воздухе они догоняют ведущего, пристраиваются. Скоро все самолеты, выстроившись в правильный треугольник, проходят над аэродромом. С земли хорошо видны тяжелые бомбы, подвешенные к фюзеляжам машин, и тонкие рыльца пулеметов, опущенных книзу.

Самолеты легли на курс. Эскадрилья ушла на боевое задание.

На этот раз задание было сложным и необычным: бомбометанием с пикирования надо было разрушить узкий и длинный мост через речку с болотистыми берегами. По мосту фашисты перебрасывали резервы к участку фронта, где наши войска вели наступательные бои.

Одному звену выполнить задание не удалось. Оно было встречено истребителями противника и сильным огнем зенитной артиллерии, прикрывавшей мост. Бомбы упали на шоссейную дорогу и в воду. А по мосту продолжали двигаться автомашины, танки, пехота врага.

Теперь командование решило послать на задание эскадрилью Героя Советского Союза капитана Дельцова, которую должны были прикрывать десять наших истребителей.

Перед вылетом командир полка сказал Дельцову:

— Помните, задание должно быть выполнено во что бы то ни стало.

— Будет выполнено! — коротко ответил капитан. [57]

Все знали, что слово Дельцова — твердо. Не было такого случая, чтобы он не выполнил приказа. Однажды перейдя в воздухе линию фронта, Дельцов был прижат к земле густой и низкой облачностью. Казалось, не было никакой возможности выполнить задание. Рискуя подорваться на собственных бомбах, капитан зашел на цель на высоте сто метров. Взрывом самолет подбросило вверх, осколки пробили кабину, повредили хвостовое оперение.

Эскадрилья выполнила задание и на этот раз, но среди вернувшихся самолетов не доставало «двойки» Дельцова. Летчики видели сильный взрыв недалеко от моста. Предполагали, что самолет командира эскадрильи сбит прямым попаданием снаряда зенитной артиллерии. Рассказывали, что видели куполы парашютов. Но все сведения были противоречивы и неточны...

На следующий день в полк прибыли штурман и радист Дельцова, а позже попутная машина подвезла к штабу полка и самого командира эскадрильи.

Мы обступили капитана, наперебой расспрашивая его. Усевшись на землю, он расстегнул комбинезон, закурил и начал рассказ.

* * *

На высоте трех тысяч метров эскадрилья перешла линию фронта. Разноцветными облачками совсем близко вспыхивали разрывы зенитных снарядов, машину подбрасывало, она вздрагивала, как пугливое животное, но, послушная рулям и воле человека, покорно шла по заданному курсу. Десять истребителей, прикрывавших наши бомбардировщики, шли выше.

Батарея у моста встретила эскадрилью ураганным огнем. Уже при подходе была видна тонкая лента дороги и на ней черные пунктиры машин, танков, бронетранспортеров. Там беспрерывно мелькали вспышки зениток, вверх неслись огненные линии снарядов.

— Выпускаю тормозные решетки, — и Дельцов нажал тумблер.

Машина замерла на какую-то долю секунды и, опустив нос книзу, вошла в пике. Земля приближалась. Чаще замелькали вспышки выстрелов внизу, быстрее понеслись навстречу трассы. Теперь уже у моста, на дороге, можно было ясно различить густой поток танков, орудий и маленькие [58] фигурки людей, разбегающихся в разные стороны.

Стрелка высотомера резко падала. Когда она дошла до цифры «1000» и в перекрестье прицела появился мост, командир нажал кнопку бомбосбрасывателя и автомата выхода из пике. Самолет начал медленно выходить из пикирования. Радист открыл шторку фотоаппарата — необходимо было заснять результаты бомбометания.

Дельцов увидел, как взметнулись недалеко от моста столбы земли. Уменьшившийся на мгновение огонь зенитной артиллерии, вспыхнул с навой силой.

— Передай по радио — делать второй заход, — приказал командир радисту.

Самолет снова набрал высоту и начал подходить к цели... Сбросив бомбы и выйдя из пике, Дельцов рассмотрел обрушившиеся фермы моста и скопившиеся у берега автомашины.

— Теперь будем бомбить колонну, — принял решение командир и снова стал заходить на боевой курс.

Но бомбить ему больше не пришлось. Впереди ослепительно ярко вспыхнул разрыв, и самолет бросило в сторону. У Дельцова вырвало из рук штурвал. Он снова схватил [59] его, но машина перестала слушаться летчика — рулевое управление не работало.

— Экипаж! Прыгать! — крикнул Дельцов, тщетно пытаясь перевести самолет в горизонтальное положение.

Командир покинул самолет последним, только тогда, когда убедился, что спасти машину невозможно. Раскачиваясь на стропах парашюта, он поискал глазами самолет. Грудой обломков тот догорал у моста, невдалеке от вражеской зенитной батареи. Капитан увидел и два купола парашютов, быстро опускавшихся в лес, вдали от населенного пункта и дороги. Но его собственный парашют несло ветром прямо на деревню, занятую врагом. Он уже отчетливо видел людей, бегущих от шоссе, и на миг представил себе картину: его хватают, выворачивают руки, шарят по карманам, издеваются. Они ведь и не стреляют сейчас потому, что надеются взять летчика живым.

«Плен? Ну нет!» — и Дельцов вынул пистолет. Холодное дуло прикоснулось к виску. И тут же другая мысль: «Малодушие! Сначала нескольких врагов ухлопаю... А может быть, убегу?»

Земля была уже совсем близко, когда Дельцов, собрав в руку добрую половину строп парашюта, резко потянул их. Теперь купол не оказывал большого сопротивления воздушной струе, и летчик стремительно понесся вниз. Перед самой землей он отпустил стропы.

Враги поздно поняли этот маневр. Летчик приземлился от них метрах в шестидесяти. Быстро отстегнув парашют и даже не ощутив боли от сильного удара о землю, он бросился к лесу. Сзади загремели выстрелы. Почти не целясь, Дельцов отстреливался. Сбоку, наперерез, бежало трое. Остановившись, летчик выстрелил. Один упал. Еще выстрел, еще. Упал и второй, не добежав нескольких метров. Сухо щелкнул курок пистолета — патроны кончились. Третий фашист бросился под ноги летчику. Дельцов споткнулся, упал. Сразу же на него навалились несколько разгоряченных тел, пытаясь вырвать теперь уже ненужный пистолет. Тяжелыми вонючими сапогами били в грудь, бока, в голову. Липкие теплые струйки побежали по лбу. Чувствуя свое бессилие, Дельцов извивался на земле, закрывая голову руками. Почти теряя сознание, он ждал новых ударов. Но их почему-то не было. Ничего не понимая, несколько секунд лежал неподвижно, потом приподнялся. [60] Втянув голову в плечи, фашисты разбегались, торопливо прыгали в воронки, в щели...

Дельцов вскрикнул от радости. Низко, на бреющем полете, озаряясь вспышками выстрелов из пулеметов, плотным строем шли штурмовики с красными звездами на крыльях. Родные звезды! За первой волной штурмовиков катился гул второй, третьей.

Собрав все силы, он встал. Сначала медленно, спотыкаясь, а затем все быстрее и увереннее побежал к спасительной опушке леса. Вот она, кажется совсем близко. Но в последний момент силы изменяют. Летчик падает, и почти одновременно автоматные очереди бороздят землю справа и слева... Лежит, бессильно раскинув руки, тяжело дыша. Нужно набраться сил, встать, побежать! Сзади уже слышится топот ног — враги приближаются. И... снова рев моторов. Взрывы заглушают все. Он поднимается и, шатаясь, бредет вперед.

Вот и лес, густой ельник. Радость переполняет сердце. На опушке летчик останавливается и оборачивается назад. Из груди с хрипом вырывается: «Что, взяли? Га-а-ды!»

— Линию фронта переходить не пришлось, — закончил рассказ командир эскадрильи. — Да и не стало линии фронта. Наша матушка-пехота прорвала оборону на этом участке и так двинула фашистов по зубам, что они бегут, аж пятки сверкают. Сам видел.

Американец

Шли кровопролитные бои на Одере. Это был последний водный рубеж, за который зацепились гитлеровцы, пытаясь во что бы то ни стало остановить стремительное продвижение наших войск к Берлину. Фашисты дрались яростно, бросая в бой все новые резервы.

Нам приходилось тяжело. Боевые вылеты следовали один за другим. Мы бомбили артиллерийские позиции, скопления войск, мосты, дороги, переправы. Работы, словом, хватало. И работали, надо сказать, с большим подъемом — день победы приближался.

Полк базировался на аэродроме, километрах в трех от города Шнайдемюль, в Восточной Пруссии. Это был первый немецкий город на нашем фронтовом пути. Правда, в [61] самом городе нам не пришлось побывать — некогда было. С раннего утра и до позднего вечера мы не отходили от самолетов, готовые в любую минуту подняться в воздух. Ночевали здесь же, на аэродроме в служебных зданиях, уцелевших от бомбежек.

Аэродром был огромный. На нем свободно разместились два полка нашей дивизии и полк истребителей прикрытия.

В один из дней мы совершили четыре боевых вылета, бомбили вражеские соединения, расположенные в небольшом населенном пункте за Одером. Только к вечеру удалось попасть в столовую. Усталые и голодные, мы расселись за столами, ожидая, пока разогреют уже остывший и перестоявшийся обед.

Неожиданно раздались выстрелы малокалиберных зенитных орудий. Мы выбежали из столовой. Над аэродромом кружился самолет, похожий на немецкий истребитель-корректировщик «Мессершмитт-110». Когда он снизился, стали ясно видны на плоскостях белые звезды в синих кругах.

— Американец! Вот здорово! — крикнул кто-то.

Зенитчики прекратили стрельбу. Самолет выпустил шасси и пошел на посадку. Это был американский самолет «Лайтнинг».

Летчика вынули из кабины буквально на руках, не дав ему опомниться. С интересом рассматривали долговязого рыжего лейтенанта, одетого в защитный френч и брюки, заправленные в гетры. Американец радостно хлопал по плечу кого-то из летчиков, что-то быстро говорил, тыча пальцем в звездочку на его фуражке. Потом вытащил сигареты, — как сейчас помню, на коробке был изображен верблюд, — и начал угощать всех. Мы вслушивались в звуки незнакомой речи, но ничего не понимали. Кто-то вспомнил, что лейтенант Косыгин часто щеголял английскими словечками. Его быстро нашли и втолкнули в круг. Американец, поняв, видимо, обращался теперь только к Косыгину и сыпал словами без передышки. Косыгин же смущенно бормотал «олл райт», «вэри уэлл». Этими да еще тремя-четырьмя славами, оказалось, исчерпывались все его познания в английском языке.

Переводчик объявился неожиданно в лице майора Шевцова — помощника начальника штаба. Этот скромный, молчаливый человек, оказывается, хорошо знал английский [62] язык. Он свободно заговорил с американцем. Мы дергали майора за гимнастерку, с нетерпением ожидая перевода.

Наконец Шевцов перевел. Американского летчика зовут Кемп. Билл Кемп. Сегодня он вылетел с одного английского аэродрома, где стоит их эскадрилья, чтобы сфотографировать три крупных вражеских аэродрома. Кемп потерял ориентировку и, когда горючее было на исходе, сел на первый попавшийся аэродром. Он боялся, что угодит к немцам, и очень обрадовался, что попал к русским ребятам.

Мы потащили американца в столовую, усадили на самое почетное место и наперебой угощали всем, что у нас имелась: селедкой, колбасой, консервами, жирными щами и пловом. Налили, конечно, и водки. Американец залпом выпил добрых двести граммов и разговорился еще больше. Майор Шевцов переводил. Кемп родом из Калифорнии. Дома у него небольшая мастерская по ремонту автомобильных моторов. Воюет совсем недавно. Окончил годичную школу летчиков, служит в особой разведывательной эскадрилье.

Кемп доволен. Жалование у летчиков хорошее, кроме того, они получают большое вознаграждение за каждый успешный вылет. Летают, правда, редко: раз-два в неделю. Но он надеется, что война продлится еще полгода-год. Тогда можно будет накопить побольше денег и открыть свой собственный заводик.

— Ловкач! — Афанасьев с неприязнью поглядел на американца. — Выходит, кое-кому война оборачивается наживой.

— Бизнес, — уточнил майор Шевцов.

— Бизнес, бизнес! — обрадовался американец знакомому слову.

Он быстро опьянел. Потянувшись за закуской, чуть не перевернул стол и хриплым, срывающимся голосом заорал какую-то песенку, притопывая в такт ногой.

— Отведите его спать, — брезгливо бросил майор Шевцов.

Мы охладели к американцу, и на следующий день уже не обращали на него внимания. Кемп ходил по аэродрому от самолета к самолету, всему удивлялся. Покачивая головой, он ощупывал пробоины от осколков зенитных снарядов в одном из самолетов, что-то доказывал летчику, [63] легко раненному в руку. И очень удивился, когда через полчаса этот же пилот поднялся в воздух.

У американца был маленький фотоаппарат, и он без конца делал снимки. У флагманского самолета к нему подошел майор Сулиманов, молча протянул руку к фотоаппарату и несколько минут разглядывал его. Потом, не обращая внимания на отчаянные жесты американского летчика, вынул катушку с пленкой и вернул фотоаппарат. Заметив удивленный взгляд техника, недовольно проворчал:

— Нечего ему здесь фотографировать.

В середине дня над аэродромом неожиданно появились два фашистских бомбардировщика. Протяжно завыли сирены, ударили зенитки. Поспешно выруливали на старт наши истребители. Мы быстро попрятались в щели, вырытые невдалеке от стоянок самолетов.

Торопливо сбросив бомбы, вражеские бомбардировщики ушли. Бомбы разорвались возле командного пункта, не причинив особого вреда: была повреждена одна автомашина с оборудованием для ремонта моторов и подожжен бензозаправщик.

Мы выбрались из щелей и собрались возле места разрывов.

— А где же американец? Не пришибло ли его, чего доброго? — спросил Косыгин.

Кемпа мы нашли с трудом, минут через десять, за пустыми ящиками из-под бомб. Он лежал лицом вниз и поминутно вздрагивал.

— Вояка! — презрительно сказал кто-то.

Вечером американский летчик улетал от нас. За линию фронта его должны были сопровождать шесть наших истребителей. Один за другим они вырулили на старт, ожидая взлета «Лайтнинга». Американец высунулся из кабины и помахал нам рукой. Ему даже никто не ответил. Может быть, он удивился, почему русские, приветливо встретившие его вначале, так холодно провожают? Или понял, что советские летчики живут другой жизнью, другими интересами? Может быть, его сердце преисполнялось симпатиями к нам?

Я посмотрел на самодовольное, улыбающееся лицо американца.

Скорее всего он ни о чем таком не думал. [64]

Кюстрин

В полку небывалый подъем. Летаем на бомбометание объектов, войск и техники, расположенных на вражеской территории. Теперь, как говорят у нас, и воевать веселее. И мне, оставшемуся без экипажа и до сих пор не включенному в боевой расчет, особенно обидно. Я уже давно здоров, летать мне разрешено, и вот — заменяю товарищей, временно выбывших из строя. Но уже недели две все здоровы, все на своих местах, и я — «безработный». Многих товарищей просил заменить их хоть на один вылет. Какое там: и слушать не хотят, не соглашаются!

А сегодня заболел радист командира звена лейтенанта Коломенского, и я полечу вместо него.

Ждем команды на вылет. Летчики оживленно беседуют, вспоминая прошедшие боевые дела. Такие разговоры сейчас можно слышать все чаще и чаще. Может быть, потому, что знаем — скоро конец войне, близка победа. Некоторые не прочь сгустить краски, преувеличить опасность, которой они подвергались, и свои заслуги.

В таком духе и ведет сейчас рассказ лейтенант Косыгин.

— Помнишь, Филипп, — обращается он к Коломенскому, — полет на Орел. Тогда тяжелый зенитный снаряд разорвался между нашими самолетами. Взрывной волной мою машину чуть не перевернуло.

— Ну, снаряд-то малокалиберный был, — поправляет Коломенский.

— Что ты! — удивляется Косыгин. — Точно, крупный. Но не в этом дело. Сразу же на наше звено навалились шесть фашистских истребителей, еле мы отбились от них.

— Не шесть, а четыре, — снова замечает Коломенский.

Все добродушно смеются, хорошо зная склонность Косыгина к преувеличению.

Я присматриваюсь к лейтенанту Коломенскому, с которым предстоит сегодня лететь. Он мне нравится. Стройный, всегда подтянут, аккуратен. Машину любит самозабвенно. И самолет будто понимает его: моторы работают ровно, развороты получаются плавные. Коломенский самый молодой летчик в полку, но уже давно командует эвеном. [65]

Штурман Коломенского, лейтенант Овечкин, в полку недавно. Это простой, общительный человек, только военного в нем мало. Когда я как-то обратился к нему «товарищ лейтенант», он поморщился и предложил мне говорить ему «ты»...

Наконец поднимаемся в воздух. Руки привычно вращают рукоятки настройки радиостанции. В телефонах знакомый шум передатчика. Нажмешь ключ — шум усиливается, отпустишь — затихает, словно волна большой силы, ударяясь о скалистый берег, откатывается, шурша по песку. Ровно стучит телеграфный ключ, посылая в эфир точки и тире. Радиограмма состоит из цифр. Там, на земле, с помощью радиосигнальной таблицы, они превратятся в слова. Командир прочтет донесение, примет решение...

Я сообщаю, что группа самолетов легла на боевой курс, докладываю о количестве истребителей, прикрывающих нас, и переключаю радиостанцию на прием. В телефонах стучит ключ наземного радиста. Он повторяет мою радиограмму. Теперь надо смотреть за воздухом. Три девятки самолетов идут друг за другом, с небольшими интервалами. Сегодня полк выполняет задание в полном составе. Сзади и с боков — истребители прикрытия.

Я окидываю взглядом всю армаду и невольно вспоминаю первые дни войны. Тогда, в лучшем случае, группу бомбардировщиков сопровождало два-четыре истребителя. Теперь же и количеством и качеством наша авиация намного превосходит немецкую.

Мы летим к городу Кюстрин, расположенному на берегу реки Одер. Внизу — сплошное море разлившейся воды. Это Одер вышел из берегов и затопил окрестности на много километров вокруг. Линия фронта рядом с городом, но точно на картах она не обозначена: части Советской Армии непрерывно продвигаются вперед.

В центре города — крепость, где засели гитлеровцы. Наша задача — выбить их оттуда, разрушить укрепленный район.

Подходим к цели. Командир решил бомбить город с небольшой высоты. Вдруг один из снарядов зенитной артиллерии разрывается под правой плоскостью нашего самолета. Машину подбрасывает. Сверху повреждений никаких не видно. Но, взглянув в нижний люк, я вскрикиваю: снизу капот мотора разворочен снарядом. Рваными клочьями торчит дюралюминиевая обшивка. По ней густыми [66] струями стекает масло. Красноватые языки пламени лижут мотор. Не везет! Летчику сейчас положено аварийно сбросить бомбы, выйти из строя и, развернувшись, пойти на посадку. Пока что это просто — через несколько минут мы будем на своей территории.

Но Коломенский продолжает вести самолет по прямой на запад. Едкий дым наполняет кабину. Неужели не видит? Я включаю переговорное устройство.

— Товарищ командир, горит правый мотор!

— Вижу. Передай командиру полка, что сброшу бомбы по цели, а затем пойду на вынужденную посадку.

Спокойствие и уверенность командира передались и мне. Штурман начал прицеливаться перед бомбометанием.

— Влево немкого, Филипп, не качай, — сказал Овечкин летчику и закашлялся. — Фу, черт! Дыму сколько. Открой форточку.

Он сказал это так спокойно, словно сидел не в горящем самолете, а где-нибудь на кухне. Форточку колпака Коломенский, наверное, открыл, потому что Овечкин перестал кашлять.

Бомбы, наконец, оторвались. Коломенский резко развернул машину влево, в сторону работающего мотора. Мы летели на свою территорию. Теперь и дым, наполнявший кабину, казался не таким удушливым, и пламя словно стало меньше. Самолет шел над лесом. Здесь где-то должна проходить линия фронта. Все уменьшая скорость, самолет стал снижаться. Коснувшись земли фюзеляжем, он пополз, разворачиваясь вправо. К нам бежали люди. Не ожидая команды, они стали забрасывать пламя комьями влажной весенней земли. Кто-то, сняв с себя ватную куртку, набросил ее на то место, где особенно сильно пробивалось пламя. Сразу еще десятки ватников полетели на мотор. Пожар был ликвидирован.

Когда Коломенский осматривал самолет, к нему подошел офицер со знаками различия сапера и поинтересовался, как скоро можно восстановить машину и что нужно ремонтировать. Коломенский охотно пояснил:

— Техники приедут завтра. Снимут погнутые винты, поднимут самолет, выпустят шасси, может быть, заменят мотор. В общем, дня через три-четыре снова будем бомбить.

Сапер удивленно покачал головой.

Техники прибыли этой же ночью. К вечеру следующего [67] дня самолет уже поднялся в воздух и взял курс на свой аэродром.

А утром мы снова вылетели на боевое задание.