Где Ракитный?

Важное обстоятельство заставило бригаду на некоторое время задержаться на месте: мы потеряли связь с батальоном Ракитного. Ракитный выполнял специальную задачу и за все время, пока была с ним связь, сообщал только о коротких перестрелках да о мешающих продвижению болотах и каналах.

Последняя радиограмма была тревожная:

«Завязал бой с танками противника, атакуют с вашего направления». Через несколько минут снова: «Продолжаю бой, меня пытаются окружить. Танков противника много. Обеспечьте себя с моего направления».

После этого Ракитный безнадежно замолчал. Неужели батальон уничтожен? Но ведь не может быть, чтобы погибла все сразу и никто не успел хоть что-нибудь передать. В чем же тогда [328] дело? Где батальон Ракитного? Почему он молчит? Как ни бились, как ни вызывали Ракитного радисты, наладить с ним связь не удалось.

Обстановка создавалась напряженная. Мы в глубоком вражеском тылу. По данным разведки, из четырех дорог, выходящих из городка, три заняты противником, который подтянул тяжелые танки, самоходные установки и много артиллерии. Мало того: с северной окраины вдоль шоссе с воем неслись тяжелые снаряды, и там засели немцы.

— Это уже нахальство! — возмутился Новожилов, которому комбриг приказал очистить для себя жизненное пространство: северная окраина села предназначалась для его батальона.

Новожилов решил, зайдя с тыла, заставить гитлеровцев либо принять бой, что для них было невыгодно, так как их «пантеры» замаскированы в тесных дворах, либо выйти на дорогу, под огонь танкового батальона. Мысль эту подали разведчики, рассказав, что, уверенный в безопасности, противник совсем не наблюдает за своим тылом.

Разведчики даже побывали на соседних улицах и чуть ли не в соседних домах и знали совершенно точное расположение двух замаскированных «пантер» противника.

В обход пошли два танка. По огородам, близко прижимаясь к домам, прошел один танк; второй, готовый поддержать первого огнем, следовал на некотором расстоянии.

Первый танк младшего лейтенанта Маркова благополучно достиг задней стороны того дома, под прикрытием которого стояли фашистские танки, но атаковать их оказалось невозможным: «пантеры» были скрыты высоким дощатым забором и длинным сараем за ним. Командир танка вылез из машины и добежал до забора. Стена у сарая тонкая, за стеной слышен шум моторов. Звук выстрела заставил Маркова отпрянуть от забора: в сторону села пролетел снаряд.

— Вот гады! — Марков вернулся к своему танку, прижавшемуся к выступу амбара.

— Слышишь? — обратился он к механику. — Не глушат двигателя. К чему бы это?

— Драпать думают, как стемнеет. Напакостят — и ходу, — ответил с видом бывалого человека девятнадцатилетний механик-водитель, только недавно прибывший с пополнением.

— Слушай, Петька, — Марков обхватил его за плечи, — скажи-ка, сможешь ты свалить одним духом забор и проломить сарай, а? Хочу атаковать через сарай! От тебя все зависит. Сможешь?

На курносой физиономии механика-водителя одно за другим [329] отразились самые противоречивые чувства: и удивление, и радость, и сомнение.

Заблестели глаза: от него, от Петьки, зависит сейчас, будет атака или нет, совершит ли его танк подвиг? Расправились узкие юношеские Петькины плечи, так и подмывало небрежно сказать: «Сарай-то? Не такие вещи делали, не то бывало. А тут, тьфу ты, какие-то дощечки!» Но никаких особенных «вещей» еще не приходилось совершать младшему сержанту Петру Климову. И, чувствуя свалившуюся на него ответственность, подавил он в себе «Петькино» бахвальство и, как подобает младшему сержанту, ответил:

— Есть провести танк через забор и сарай на сближение с противником!

Молодой механик-водитель немного подал танк назад, чтобы взять большой разгон, резко дал газ и с ходу врезался в доски забора.

Не успели немцы сообразить, в чем дело, как обвалилась крыша сарая и серый, рычащий большой танк, стряхнув с себя обломки, выставил длинный, слегка колеблющийся хобот; одно мгновение темный зрачок пушки смотрел на вражеские самоходки, затем выбросил сноп огня. Громадная «пантера» сразу загорелась. Уцелевшие эсэсовцы бросились врассыпную, но на шоссе их скосили автоматы саперов. Такого успеха Марков даже и не ждал: одна «пантера» уничтожена, вторая, целехонькая, еще «тепленькая», с работающим двигателем, досталась в качестве трофея.

Комбриг наш любил говорить: «Награду надо выдавать там же, где заслужил ее боец, — в бою». При этом каждый раз вспоминал, как Суворов снимал с груди свой крест и отдавал его отличившемуся. Этой же ночью гвардии полковник выдал награды экипажу танка Маркова. Еще утром был младший сержант Петр Климов новичком, а к вечеру сразу стал бывалым воином. Он не сводил счастливых глаз с собственной груди, так и вертел головой то направо, то налево, а на груди блестел новенький орден Славы на полосатой ленточке, с другой стороны был плотно привинчен к гимнастерке краснозвездный значок « гордым словом на алом знамени: «Гвардия».

Наступила ночь, черная, настороженная, озаренная вспышками ракет: немцы со всех сторон подступали к занятому бригадой населенному пункту. Выйти и дать бой на открытом месте в непроглядной темноте, не имея точных данных о силах и намерениях противника, было бы необдуманным и, может быть, пагубным для бригады шагом.

Впрочем, может быть, именно ночь помогла бы нам прорваться [330] через выставленные противником заслоны: ведь и для немцев она была такой же непроглядной, как и для нас. А что будет с Ракитным? Уйдем еще дальше от него и совсем потеряем батальон? Оценив все «за» и «против», комбриг решил занять круговую оборону и, если надо, принять бой под прикрытием населенного пункта.

Механикам-водителям приказали: «Спать, не выходя из машины». Остальным — сидеть на своих местах. Быстро отрывали по-над домами глубокие щели саперы из приданного нам штурмового инженерно-саперного батальона. Всем офицерам штаба, всем радистам и шоферам выдали гранаты. Тут выяснилось, что не все умеют с ними обращаться. Искренне возмущенный, Луговой написал жирным красным карандашом на полях своей карты: «За плохую боевую подготовку солдат комендантского взвода и специалистов объявить выговор начальнику штаба», — и поставил три восклицательных знака. Так в сердцах объявил гвардии майор сам себе выговор.

Тревожно было в штабе. Во дворе дома, занятого под штаб, мерно гудели рации. Одна работала со штабом корпуса, другая поочередно с первым батальоном, Новожиловым и разведчиками, третья тщетно пыталась разыскать в эфире пропавшего Ракитного.

То и дело радио или разведчики приносили новости: «Соседняя механизированная часть ведет бой с танками противника в десяти километрах...», «Кавалеристы в населенном пункте в пяти — семи километрах от нас натолкнулись на пехоту и танки...», «Дорога, по которой мы пришли, занята противником». Все говорило о том, что гитлеровское командование бросило против нас крупную механизированную часть.

А Ракитный все еще молчал.

Возможный ночной бой с крупными силами противника нас уже не волновал. Бой так бой. Мы были готовы к нему. Одна тревожная мысль не покидала все время: «Где же Ракитный?»

В третьем часу ночи в комнату штаба влетел без шапки радист и выпалил: «Гвардии майор Ракитный!»

Все сразу вскочили на ноги:

— Что с Ракитным? Говори, не тяни!

— А я не знаю. Гвардии майор просит на рацию комбрига.

Полковник бегом, чуть не свалившись со ступенек, бросился во двор к рации. Ракитный сообщал, что связи не было ввиду большого расстояния. Он коротко сказал о потерях и просил дальнейших указаний. Полковник приказал ему немедленно идти на соединение с бригадой.

— Не называйте населенного пункта даже шифром, дайте [331] лучше ракеты, мне трудно ориентироваться, немцы завлекли боем бог знает куда, к тому же нас наверняка подслушивают.

— Даю три белые ракеты, — предупредил полковник, — смотрите.

Меня с ракетницей отправили на крышу; даю три ракеты подряд — высоко в небо с легким шипением летят белые огни.

— Вижу со всех сторон белые ракеты, подслушали, сволочи! — доложил Ракитный.

— Ах, слушают!.. — Полковник крепко и замысловато выругался в эфир. — Ракитный, это не тебе, это им, пусть слушают, а ты сам смотри по сторонам хорошенько, мы тебе что-нибудь пустим, а потом скажем, что именно.

Мне бросили два светлых цилиндрика — ракеты. Темноту ночи прорезали один за другим огоньки, где-то в вышине они разорвались, как большие хлопушки. Рассыпавшись красивым дождем красных и зеленых огней, ракеты разлетелись искрами и исчезли, окунувшись в темноту.

— Видал фейерверк? — спросил комбриг. — Иди и не теряй связи, мы будем прокладывать тебе путь.

Не один десяток различных ракет пришлось мне выпустить в эту ночь. Стараясь согреться, немало сигарет выкурила я на мокрой, холодной крыше. Во дворе, на крыльце, так же согревался сигаретами другой офицер связи — Невский. В то время как я пускала вверх ракеты, он бегал к рации и спрашивал Ракитного, видит ли тот прокладываемый ему путь.

Наконец вместе с серым рассветом совсем неожиданно и совсем не с той стороны, откуда его ждали, пришел Ракитный. Свой приход и соединение с родной бригадой Ракитный ознаменовал разгромом сильного вражеского заслона, закрывавшего нам дорогу. После полуторасуточных самостоятельных действий, выдержав неоднократные атаки врага и уничтожив с десяток фашистских танков, Ракитный привел почти весь свой батальон.

Как всегда, у Ракитного аккуратно и ловко перехвачена ремнем гимнастерка. Темные глаза ясны, только чуть-чуть запали. На раненой щеке неуклюжая повязка.

— А ну-ка, бывшая медицина, завяжи меня поаккуратнее, да так, чтобы бинт не лез в глаза, — позвал меня Ракитный.

— Вам бы в госпиталь, осколки надо вынуть, — сказала я.

— Госпиталем пока нас немцы не обеспечили, так что перевязывай сама как знаешь.

Но вызванный Луговым доктор увел к себе Ракитного, несмотря на все его уверения, что «все это пустячки, царапина». [332]