«Котловец, вперед!»

Впереди нашей бригады шел 1-й танковый батальон. Я догнала его на танке Лугового с приказом «очистить дорогу бригаде через город Бекешчаба».

Вспыльчивый, шумный, бурно выражающий свои мысли и чувства, Котловец сейчас был неузнаваем. Спокойный, подтянутый, он выслушал приказ, ни разу не перебив меня, и коротко сказал: «Ясно». Облокотившись на броню танка, он что-то быстро набросал на своей карте. Снова я узнала прежнего Котловца только тогда, когда, сунув за голенище толстый карандаш и лихим жестом сбив шлем на затылок, он громко сказал:

— Не город, городишко, а взять надо побыстрее. Мост там есть, как бы не взорвали. Попробуем взять с ходу.

Теперь я уже сама убедилась в том, о чем мне рассказывали товарищи. При всей своей отчаянной храбрости Котловец в бою был очень осторожен. Он взвешивал каждое свое решение, сочетая боевой азарт с командирским расчетом.

— Ты с нами, лейтенант, или домой поедешь? — спросил он меня.

— С вами. Новожилов, Ракитный и штаб в нескольких километрах отсюда ждут, пока вы откроете дорогу, а мне приказано быть с вами и, если понадобится, вызвать Новожилова на помощь.

— Держись поближе ко мне. Эх, нравятся мне такие бои: тут и развернуться есть где и мозгами пораскинуть!

Котловец повел батальон на город. Мой танк шел рядом с танком комбата. Но город встретил нас таким яростным огнем, что Котловцу пришлось оттянуть батальон снова под прикрытие высоченной кукурузы. Пока мы, отстреливаясь, пятились, комбат, видимо, пораскинул уже мозгами. Оставив на месте взвод танков, он приказал командиру вести непрерывный огонь, перемещаясь [322] с места на место и создавая видимость маневра большой части, сам же с батальоном пошел в обход. Высокая кукуруза скрывала машины; только над колышущимися желто-зелеными листьями как бы сами по себе бежали, выгибаясь, тонкие металлические стержни — антенны. Прижимаясь к броне, солдаты с трудом успевали отмахиваться от больно хлещущих по лицу жестких кукурузных стеблей.

Гарнизон города, увлеченный боем с якобы отброшенным после атаки противником, не заметил маневра Котловца. Батальон ворвался с северо-запада, ударил в тыл и в течение сорока минут очистил город, уничтожив до полка пехоты противника и множество пушек и автомашин. А в поле перед городом стоял с высоко вздернутой вверх пушкой танк с большой рваной раной в боку. Рядом с ним беспомощно перевернутая башня второго догорающего, искореженного взрывом танка. «Большая танковая часть», маневрировавшая перед городом, выполнила поставленную перед ней задачу.

У моста, в центре городка, Котловец остановился, выскочил из машины и, удостоверившись, что мост цел, подошел ко мне:

— Теперь веди сюда штаб и всех Ракитных и Новожиловых. Дорога свободна.

По радио я доложила Луговому о взятии города. Луговой приказал мне выехать навстречу.

— А ты стреляешь ничего, — сказал Котловец, пожимая на прощанье мне руку. — Ты ко мне приезжай, нечего зря в штабе пропадать! А не даст начальство танк, приходи, любой доверю, целую роту доверю.

У меня горели щеки, и я чувствовала, что от радости краска заливает лоб, уши, шею. Сам Котловец похвалил за стрельбу! А ведь известно, что он не так уж щедр на похвалы. И почему я езжу на чужом танке, не имею своего и кочую от батальона к батальону? В кои веки стрелять приходится, счастье и то, что еще не разучилась.

Возбужденная недавним боем, подбодренная похвалой самого Котловца, я так и заявила Луговому при встрече:

— Хочу в батальон, на роту.

Луговой посмотрел на меня, устало покачал головой и вдруг рассердился:

— Котловец сманил, ну что ты скажешь! Войны ей мало! Вот посажу в тылах да заставлю донесения писать, тогда посмотрим, как запоешь! Послушай, ну где, где я сейчас возьму офицера связи? Вот подожди, еще подрастешь, подучишься, я из тебя хорошего заместителя себе сделаю. [323]

— Не хочу я быть заместителем. Да и не прошусь немедленно на роту. Я прошу об одном: если у вас выйдет из строя какой-нибудь командир, то из работников штаба вы меня первую пошлете заменить его.

— Договорились, — согласился Луговой.

Перед рассветом колонна штаба с частью батальона Котловца повернула в тумане чуть левее и с ходу вскочила в какой-то большой город. Город спал. Сонный полицейский на углу посторонился, пропуская мимо себя танки и машины. Чеканя шаг, прошел немецкий патруль, солдаты даже не посмотрели на нас. В городе были немцы. Мы поняли свою ошибку только тогда, когда основная часть машин уже втянулась в город. Разворачивать танки и открывать стрельбу по неизвестным нам, скрытым в городе силам врага было совершенно бессмысленно. Гитлеровцы не ждали нас к себе так скоро, и вид танков и машин, спокойно пересекавших в темноте город, не произвел на них особенного впечатления: мало ли сейчас происходит всяких перемещений в немецких и венгерских войсках.

— Занять почту! — приказал комбриг, когда мы проскочили по асфальтированным улицам мимо высоких зданий с балконами, мимо магазинов с закрытыми ставнями, мимо бульваров и площадей.

Но вот почтамт. Автоматчики побежали по широким ступенькам к дубовым створчатым дверям и заняли здание. По тротуару, ничего не подозревая, провожая равнодушным взглядом машины, прошел вражеский патруль.

Справа, в центре города, железнодорожный мост. Батальон Котловца оседлал дорогу к мосту и на противоположную сторону, лязгая гусеницами по рельсам, перешел взвод танков.

Когда последние машины бригады вышли за пределы города и остановились у домиков на окраине, все основные узлы были заняты нашими солдатами. Уничтожить немногочисленные и редкие патрули было совсем несложным делом. Проснувшиеся по тревоге при первых выстрелах немцы увидели направленные на казармы жерла советских танковых пушек и бросились врассыпную. Многие бежали по крышам к неизвестным нам проходным дворам. Солдаты и офицеры венгерского батальона, воспользовавшись случаем, просто-напросто переоделись в гражданскую одежду и стали разбегаться по домам.

Город был взят настолько бесшумно, что большинство жителей лишь утром узнало, что за ночь город заняла советская воинская часть. [324]

Не думала я, когда Котловец обещал доверить мне роту, что вижу его в последний раз: на четвертые сутки, ночью, погиб в бою наш комбат-богатырь. Погиб Котловец так же мужественно, как прожил короткую свою славную жизнь. Только после его гибели я узнала, что ему было всего двадцать шесть лет.

Котловец шел, как всегда, на головном танке. Ночь выдалась темная, да еще сгустившийся туман скрыл все в своей непроглядной тьме. Танки шли без света, и командиры, чтобы облегчить механикам возможность движения, выбрались наружу; сидя на броне у открытого люка механика-водителя, до рези в глазах всматриваясь в темноту, они рукой указывали путь: прямо, правее, левее... Сидел на броне своего танка и Котловец. Впереди показался темный силуэт рощи. Котловец остановил колонну и только успел крикнуть командовавшему его десантниками лейтенанту: «Пошли-ка, дружок, к тем деревьям людей, проверь, что там!..» — как сноп огня вырвался из темной рощи и с воем пронеслись снаряды. Один разорвался перед танком комбата.

Котловец откинулся на броню танка. «Комбата убили!» — не своим голосом закричал механик-водитель. К Котловцу бросились артиллерист и заряжающий его танка:

— Товарищ капитан, что с вами?

Их оборвал властный окрик:

— По местам! Огонь из всех стволов по роще!

Видя, что они еще колеблются, Котловец сказал вдруг очень тихо и твердо:

— Я приказал «огонь»! — И выкрикнул:

— Почему мешкают?

Над головой Котловца ухнула пушка его танка; механик-водитель говорил, что слышал, как комбат похвалил: «Орлы!» — но тут еще один вражеский снаряд попал прямо в борт машины. Это был последний снаряд врага: гитлеровцы получили отпор и, воспользовавшись темнотой, поспешили уйти. Когда оглушенные танкисты выбрались из танка, они нашли своего комбата распростертым на земле; он был мертв: осколок снаряда попал ему в висок.

Мы с Луговым подъехали тогда, когда бережно завернутое в плащ-палатку и накрытое брезентом тело Котловца было уже крепко привязано на борту танка.

Танкисты не хотели хоронить своего комбата в чужой земле.

— Пусть будет с нами. А как выйдем к фронту, будем просить у командующего самолет — похороним на Родине, — объяснил кто-то Луговому.

Поправляя брезент, глухо плакал его механик-водитель... Я почувствовала, что у меня похолодели и дрожат руки. Разглядев в предрассветном сумраке большое безжизненное тело этого [325] еще так недавно полного жизни и кипучей энергии человека, я, захлебнувшись слезами, уткнулась лицом в мокрый, грязный брезент, укрывший Котловца.

Луговой приказал командиру первой роты старшему лейтенанту Антонову, принять батальон.

— Ну что ж, лейтенант, поехали, — сказал Луговой. — Для нас Котловец не умер: он будет жить до тех пор, пока мы будем хранить о нем память, а мы его никогда не забудем.

— Вы, товарищ майор, не обращайте внимания на то, что я плачу.

— Плачь, если можешь. Я бы и сам заплакал, да не могу. Очень больно терять боевых друзей, когда победа так близка и окончание войны не за горами!

К полудню перед небольшим городком, крестообразно раскинувшим свои домики на перекрестке двух шоссейных дорог, сильнейший огонь противника остановил танки батальона Котловца. Укрывшись поодаль, в небольшом перелеске, танки изредка отстреливались. Луговой — комбрига вызвали в штаб соединения — тревожно наблюдал за действиями батальона, командование которым доверил молодому офицеру. Эта задержка могла ослабить общий темп стремительного движения вперед. Знал Луговой и другое: не оправились еще танкисты от потрясения после трагической гибели Котловца.

— Бери мой танк, — вызвав меня, приказал Луговой. — Выходи вперед и передай Антонову: сейчас мало скомандовать «вперед» — надо уметь повести людей за собой. Напомни, что город следует взять с ходу, резким броском и любой ценой, сзади нас крепко поджимают.

Экипаж танка Лугового с высоты башни смотрел в сторону танков Котловца.

— Стоят? — спросила я, взбираясь на танк.

— Стоят, дьявол им в печенку! — откликнулся механик-водитель Василь, длинный и мешковатый с виду парень в сдвинутом на затылок танковом шлеме.

— Почему они стоят, товарищ гвардии лейтенант? — волновался радист. — Неужели они не понимают, что остановка сейчас смерти подобна?!

— Смерти подобна! — огрызнулся Василь. — Устали хлопцы, вот почему. Мы-то с тобой всего ничего в бою были: раз с майором да вот с лейтенантом, — он указал на меня, — два раза. А они уже которые сутки в бою да в бою! И комбат у них погиб!

— Сейчас мы им поможем, — сказала я. — Смотри, Василь, мы должны выйти так, чтобы нас каждый танк батальона видел и чтобы не подставить свой бок вражеским батареям. А ты настрой [326] рацию на волну батальона Котловца и слушай, что там у них, — приказала я радисту.

Танк сорвался с места, сразу набрав скорость. Нырнув носом в неглубокую канаву, он вышел на шоссе.

Вспышки выстрелов со стороны противника участились: наш танк заметили.

— Нас видят из города, — доложил артиллерист.

— Пусть смотрят, веди огонь только на поражение, если ясно увидишь цель.

И, переключив на себя радио, я передала приказ Лугового: «По приказу тридцать первого, Котловец, вперед!»

— Какой Котловец? — прогудел в шлемофоне удивленный возглас Василя.

Я-то знала, какой Котловец...

Бывают в жизни минуты, когда вдруг в памяти озарится ярким светом, затмив все остальное, одно слово, одна где-то услышанная или прочитанная мысль — и ты мгновенно поймешь, что именно этого слова и не хватает, именно оно необходимо. Так было и сейчас. С быстротой молнии промелькнули слова из «Оптимистической трагедии»: «Помни, что и смерть бывает политической работой». Не задумываясь больше, я отдала команду, так удивившую моего водителя: «Котловец, вперед!»

В первом батальоне поняли меня. Всколыхнулась зелено-желтая стена кукурузы, и впереди нас на шоссе выскочил танк. Это был танк с телом Котловца. «И сейчас Котловец впереди!..»

Один за другим выходили танки. Они шли прямо по кукурузе, по обочине шоссе, шли молча, без выстрелов, экономя снаряды.

Вдруг из-за крайних домиков медленно выползли темные машины с бело-черными крестами на борту.

В таком бою, где мой танк грудью идет на вражеский, я была впервые. Фашистские машины приближались. Непрерывно и беспорядочно стреляя, они медленно выдвигались нам навстречу.

Антонов скомандовал:

— Не снижать скорости! Атакуем фашистскую нечисть! Огонь!..

Отчаянно сражался батальон Котловца, уничтожая и факелами зажигая на последнем боевом пути своего комбата танки врага, вдавливая в землю фашистские орудия. Наш огонь был таким сильным и наши машины столь стремительно шли навстречу вражеским, что черные танки не выдержали и стали отступать. Василь догнал на улице пытавшийся улизнуть бронетранспортер [327] с пушкой на прицепе. Он только успел крикнуть нам «Держись!» и с силой бросил всю массу танка на бронетранспортер. Машина опрокинулась, в воздухе беспомощно завертелись ее колеса.

Открыв люк, я высунулась по пояс из башни: наши танки стояли вдоль широкого шоссе, изредка постреливая из пулеметов в сторону обнесенных высокими заборами дворов, откуда еще порой вылетали вражеские пули. Не обращая внимания на стрельбу, автоматчики десанта прочищали дворы и дома, выгоняя из них солдат противника.

— Доложи майору Луговому: «Кейшуйсалаш занят», — приказала я радисту.

— Гвардии майор приказал нам вернуться и встретить штаб, — передал ответ майора радист.

Подошел старший лейтенант.

— Сейчас надо обеспечить подход штаба и остальных частей бригады, — сказала я ему.

— А вы?

— Только временное усиление, — пошутила я и сама удивилась тому, с каким легким сердцем сказала это. — Я еду встречать штаб.

— Мы можем послать кого-нибудь другого.

— Ну уж нет, это моя прямая обязанность. Я теперь, пожалуй, своей должности никому не уступлю; она, оказывается, действительно и боевая и полезная.

Старший лейтенант, недоумевая, смотрел на меня, он ничего не понял, да я и не ему говорила — себе.