Западня

В полдень Шуру, танкиста и меня усадили в свою машину солдаты саперного батальона. Но уже в пять часов вечера колонну опять остановили, всем приказали спешиться. Кроме наших наганов, мы получили еще по карабину и по две гранаты. Отряд собрался довольно многочисленный, и какой-то капитал повел нас вперед — выбивать противника из соседнего села. Только в этом направлении можно было пробиться.

Впереди, в километре, а может быть и поближе, виднелось село. Вражеские пули не раз заставляли нас ложиться.

«Неужели я иду в атаку, в настоящую атаку, наравне со всеми бойцами?..»

Метрах в трехстах от деревни цепь залегла: били пулеметы. Казалось, невозможно было оторваться от земли, поднять голову. Вперед выскочил политрук, хотел поднять цепь и не успел: его убили. Рядом со мной лежал младший лейтенант.

— Тебя как звать? — спросил он.

— Ирина.

— А меня Петром. Ты зачем здесь?

— Я в бой иду!

— Где же ты идешь, когда лежишь...

— Это ты лежишь, а еще командир, а я вот сейчас встану и пойду!

— Сумасшедшая, убьют!..

— Меня? — Я не представляла себе такой возможности: «Нет, меня не могут убить!» — Я пойду, вот увидишь, и бойцы за мной пойдут, им стыдно станет.

Быстро сняла каску, так что сразу разметались косы, встала я прошла несколько шагов. Было и жутко и в то же время как-то [33] озорно. Обернулась к бойцам, взмахнула наганом, но не успела крикнуть — впереди поднялся капитан:

— За Родину!

— Ура-а!.. — ответила цепь и бросилась на деревню.

Увлеченная общим порывом, побежала и я. Однако в бой, в рукопашный бой так и не попала: капитан, командовавший цепью, перехватил меня на ходу.

— Марш отсюда! — закричал он. — Свое дело ты сделала, теперь собирай раненых! Вон у леса машины стоят.

Около машин уже суетилась Шура.

— Давай погружай остальных раненых! — крикнула она и, указав на дорогу в лес, где будет меня ждать, уехала.

С помощью шофера быстро погрузила раненых в машину. Однако в лесу никого не оказалось. Решила ждать. Шофер поворчал, но послушался: «Чей груз — тот и хозяин!»

Место для стоянки было указано более чем неудачное: где-то справа шел бой, пули то и дело щелкали по ветвям деревьев. Раненые наперебой уговаривали меня сойти с машины на землю. Когда я категорически отказалась, один из них грубовато оттолкнул меня на свое место, а сам лег между мной и бортом машины.

Это были дни, когда в тяжелом ратном труде закалялось мужество каждого бойца. От человека к человеку, от сердца к сердцу передавались легенды о бесстрашии и героизме советских людей. Это были дни такого душевного напряжения, такого горения, когда каждый становился лучше, чище. Исчезал страх перед смертью, собственная жизнь приобретала цену, измеряемую только твоей полезностью, но зато какой дорогой становилась жизнь товарища, командира!..

В небольшой, красиво расположенной в лесу деревне Раковке врач из группы руководства, командовавшей передвижением частей, прикрепил мою полуторку к сформированной уже колонне. Шуру он послал в другую. Несмотря на кажущуюся сутолоку, здесь чувствовалась чья-то уверенная направляющая рука. Набив до отказа сумки бинтами, сетчатыми шинами, свернутыми в короткие плотные рулоны, и ампулами с йодом, мы крепко расцеловались с Шурой и разошлись.

В два часа ночи покинули Раковку и выехали из леса. В безлунной холодной ночи по-осеннему яркие звезды, казалось, стремились забрать у земли все то тепло, которое давало ей дном щедрое солнце. Легкий клубящийся туман прикрыл пожелтевшую траву густой прохладной пеленой.

Перед нами раскинулось большое поле, впереди за ним сплошная стена соснового леса — до него около двух километров. [34] Слева, в полукилометре от дороги, небольшие рощицы, цепляясь одна за другую, соединяли лес, из которого мы вышли, с тем, к которому стремились.

Пересекая поле, которое казалось бескрайним, колонна почти бесшумно, без огней шла по мягкому грунту. Первые машины уже достигли опушки леса. В это мгновение слева из рощи на нас обрушился огневой шквал. Отчаянно захлебываясь, били пулеметы. С шипением и свистом летели мины. Вспыхнули две автомашины, еще одна, еще. Раздались крики: «Пушки вперед! Пехота вперед!» Но было поздно. Немцы расстреливали колонну обдуманно, с расчетом. Сначала подожгли передние машины и следом за ними задние. Затем при свете вспыхнувших пожаров стали уничтожать те, что были в центре. Придорожная канава не позволяла грузовикам свернуть в поле, дорогу же вперед и назад закрыли горящие машины. Колонна оказалась в ловушке.

«Спасать раненых!» — ломая ногти и, как мне казалось, пальцы, я отбрасывала борта полуторки.

— В поле, скорее в поле! — старалась я перекричать грохот разрывов.

Раненые ползком, один за другим, исчезали в темноте.

— Попробуй угнать машину в поле через канаву! — крикнула шоферу.

Он не прекословил. Не успела я опомниться, как машина неловко завалилась на один борт, потом, подпрыгнув, скрылась. Одна на освещенной пожарами дороге! Теперь, когда раненые бойцы были в относительной безопасности, можно подумать и о себе. Надо было уйти, но кругом свистели пули и страх холодил сердце, заставлял прижиматься к земле.

Поле полыхало огнем. Немцы перенесли огонь и стали обстреливать опушку леса, надеясь уничтожить тех, кто успел уйти. Я ползла вперед, не думая куда, только бы вперед, только бы встретить кого-нибудь из своих.

Прошедшие недавно дожди размочили рыхлую почву большого картофельного поля. Путаясь в полах длинной шинели, сразу отяжелевшей от налипшей грязи, поминутно поправляя тяжелую санитарную сумку, я ползла и ползла. Грязь, вначале комками, потом сплошной коркой, покрыла шинель, ноги, руки и даже лицо. Ползла медленно, то и дело останавливаясь. Вдруг мне почудился чей-то стон, неподалеку увидела распростертого на земле человека. Окликнула. Человек молчал. Подползла. По-пыталась приподнять. В это время над нами пролетела мина, и я в ужасе отпрянула: в красноватом отсвете разрывов увидела совершенно размозженную голову. Бросилась в сторону, [35] в темноте наткнулась на небольшую канаву и кубарем скатилась в нее.

Что предпринять? Бессмысленно было рыскать по полю и на ощупь искать рассыпавшихся людей. Да и как их искать?

На дороге догорали машины.

Методичный обстрел поля продолжался. Мины ложились почти в шахматном порядке. Светящиеся стайки трассирующих пуль пролетали над головой. Не лежи я в канаве, они задели бы и меня.

Решив до утра никуда не уходить, достала наган — если, немцы пойдут по полю, убью хоть одного, а потом себя. Изорвала на мелкие части свои записи, вырыла ямку и закопала туда обрывки.

Кроме комсомольского билета, никаких документов у меня больше не оставалось. Достала комсомольский билет и мысленно поклялась: жила и умру комсомолкой. В билете у меня хранилась маленькая карточка мамы, — решив, что это не будет большим нарушением комсомольской дисциплины, так и носила ее все время. В темноте не могла рассмотреть дорогие черты, да это и не требовалось: мама и так всегда была перед моими глазами — и сердитая, и веселая, и грустная. Тщательно завернув билет, я спрятала его во внутренний карман.

Рассветало. Стрельба доносилась из-за далекой рощи. Мне даже показалось, что кричали «ура». Я слушала-слушала и незаметно погрузилась не то в сон, не то в забытье. Очнулась от сильного толчка в бок. Кто-то мягким голосом с украинским акцентом кричал, казалось, в самое ухо:

— Чи ты жыва, чи мертва?

Машинально попыталась сжать наган, но пальцы совсем онемели; тогда осторожно приоткрыла один глаз: надо мной склонилось симпатичнейшее лицо, такое русское-русское, что я сразу вскочила на ноги.

— Ишь ты, яка прытка! Жыва, значить! — удовлетворенно заметил солдат, улыбаясь доброй улыбкой, и вдруг лицо его стало серьезным. — Нияк поранена?

У меня кружилась голова, но нет, я не была ранена; на шинели просто была кровь бойцов, которых я перевязывала накануне. Зажатый в руке наган я никак не могла положить в кобуру. Боец сочувственно покачал головой и разжал мои затекшие пальцы.

— Ну и грязная ты, як тэ порося, та ничого, сестра, зараз прийдешь у норму.

Он пошарил в кармане, достал оттуда кусочек сахару весь в табаке и протянул его мне. [36]

Третьи сутки я почти ничего не ела, а сахар был такой вкусный! Хотела поблагодарить бойца, но он отмахнулся:

— Та що там! Бачь ты, яка замучена та молоденька. Эх! — участливо вздохнул он и, взяв меня за руку, повел за собой.

Мы вышли на дорогу и пошли мимо обгорелых машин к лесу. Боец рассказал, что следом за нами шел его Краснознаменный артиллерийский полк. Командир послал бойцов в обход, и гитлеровцы, испугавшись окружения, побросали минометы и пулеметы и убежали.

— Кто успел! — добавил мой провожатый.

Полк прошел в лес, а несколько бойцов послали осмотреть поле, собрать раненых. Так он и нашел меня.

Командир полка погиб. Полком командовал комиссар. К нему и привел меня солдат.

— Шукав, шукав, глянув, дивчинка лежыть, молоденька така, у крови вся, з наганом; дай, гадаю, поклычу, може, и жыва. А вона и есть жыва да така прытка, чуть з ног мене не сшибла, — докладывал он комиссару.