Бородино
Дежурный генерал Ставки скрылся за тяжелой дубовой дверью и тут же вышел обратно :
— Вас просят зайти!
Через минуту я уже докладывал:
— Противник из Мценска выбит. Положение на реке Зуше стабилизировано...
Сталин ходил по комнате, набивая табаком трубку. Маршал Шапошников склонился над картой. Строго глядя на меня, Молотов неожиданно спросил:
— Почему вы не выбили противника из Орла?
Я был ошеломлен этим вопросом и ответил в несколько возбужденном тоне:
— Нечем было выбивать! Да если бы и были силы, вряд ли стоило лезть в город... Фланги у нас совершенно открыты на сотни километров. Враг мог свободно обойти корпус и ринуться на Тулу, а потом и дальше...
На мгновение И. В. Сталин остановился, посмотрел на меня и молча кивнул. Тогда и В. М. Молотов слегка улыбнулся. По-видимому, перед самым моим приходом у них был разговор на эту тему.
Неловкую паузу нарушил начальник Генерального штаба.
— За Мценск спасибо, — сказал Шапошников. — А в данный момент, командарм, перед вами стоит другая задача.
Мы перешли с ним в соседнюю комнату. Борис Михайлович подвел меня к оперативной карте.
— На орловско-тульском направлении обстановка вам известна. На центральном, московском, действуют третья и четвертая танковые группы и три полевые армии немцев, поддерживаемые авиацией. Противник вышел в район Вязьмы, где ему удалось окружить большую часть войск Западного и Резервного фронтов. Да и положение Брянского незавидное. В направлении Гжатск — Бородино — Можайск прорывается четвертая танковая группа генерала Гёппнера. Он вам известен по боям под Даугавпилсом. Вот здесь, — маршал провел указкой по карте, — сооружается сейчас Можайский рубеж обороны. На него должна опираться оборона вашей пятой армии. Пока он еще не готов. Вашим заместителем по этому рубежу назначен полковник Богданов. Задача армии занять оборону. В ближайшие два дня к вам прибудут с Дальнего Востока тридцать вторая стрелковая дивизия, из Владимира — двадцатая и двадцать вторая танковые бригады и четыре противотанковых артиллерийских полка. Кроме того, из состава войск Западного фронта вам передаются восемнадцатая и девятнадцатая танковые бригады. Они ведут сейчас тяжелые бои под Гжатском. Бригады эти малочисленные, но стойкие. Через шесть — восемь дней в пятую армию поступят еще четыре стрелковые дивизии, формирующиеся на Урале. Обратите внимание на оборудование укрепленного района. Разведку ведите в полосе армии и постоянно держите связь с войсками, действующими впереди, в окружении. Вам все ясно?
— Все ясно, товарищ маршал. Разрешите приступить к выполнению задачи?
— Да, голубчик. Желаю успеха!
Так я вступил в командование 5-й армией.
11 октября вместе с оперативной группой я выехал из Москвы к пункту формирования армии. С разрешения Ставки к новому месту службы со мной уезжали офицеры 1-го Особого гвардейского стрелкового корпуса Глуздовский, Остренко и Ефимов. В. А. Глуздовский был назначен начальником штаба армии.
Поздно вечером прибыли на место. После короткой остановки направились в Можайск. Там нашли полковника С. И. Богданова. Он доложил, что Можайский рубеж обороны еще не готов. Видимо, слишком поздно приняли решение о строительстве укреплений. В Можайске было тревожно. Жители уходили на восток. Распространились слухи, что немцы захватили Гжатск. Враг ворвался в пределы Московской области.
Укрепления строили колхозники и рабочие столичных фабрик и заводов — «Серпа и молота», «Шарикоподшипника», завода имени Владимира Ильича, «Трехгорки». Забывая про сон и еду, они рыли противотанковые рвы, сооружали блиндажи, ставили заграждения. Почти круглые сутки над ними летали фашистские самолеты, сбрасывали бомбы, с бреющего полета стреляли по работающим. А мы не могли надежно прикрыть воздушным щитом своих безоружных помощников. За лесом, невдалеке, гремела канонада. Но в рабочих подразделениях, где было много женщин и подростков, царила дисциплина. Люди работали изо всех сил, презирая смертельную опасность.
Объезжая район обороны армии, мы с С. И. Богдановым заметили большую группу женщин, оборудовавших окопы. Остановились возле них. К нам подошла пожилая работница. Как-то очень серьезно посмотрев на меня, она сказала:
— Вы, по всему видать, большой начальник... Скажите, немцев до Москвы не допустите?
— Не допустим, мать.
— Это верное слово?
— Верное, мать.
— Смотри!.. Народ не простит, если Гитлеру нашу Москву отдадите!
Женщина быстро спустилась в ров. Через минуту оттуда полетели комья мокрой глины...
Часто потом вспоминал я эту встречу и строгие глаза пожилой женщины. Я не знаю ее фамилии, не знаю, где сейчас она и ее подруги, как сложилась их судьба. Известно мне только одно: это были москвички, доблестные дочери столицы. И теперь, когда я пишу эти строки, хочется сказать им от себя и от имени воинов, которые дрались тогда на подступах к столице, большое солдатское спасибо.
...В дом, где остановилась наша штабная группа, ночью приехал заместитель начальника артиллерии фронта генерал-майор артиллерии Леонид Александрович Говоров. Стройный, подтянутый, спокойный, с волевым лицом, он с первого взгляда внушал к себе уважение. Глуховатым голосом Говоров изложил свои соображения об использовании противотанковой артиллерии и согласовании ее действий с танками и пехотой, посоветовал, как лучше построить боевые порядки армии в обороне. После обсуждения деловых вопросов выпили по стакану чая. Беседа затянулась,. В полночь Говоров, пожелав нам успехов, уехал. Откровенно скажу, эта встреча оставила у меня самое приятное впечатление.
Штаб армии разработал план обороны. В центре боевого порядка на Бородинском поле было решено поставить 32-ю дивизию. Противотанковые артиллерийские полки армейского подчинения расположили эшелонирование: два — в первом эшелоне, один — во втором и один — в резерве. Танковые бригады оставили в резерве, чтобы использовать их главным образом в направлении автострады и на флангах, откуда особенно мог угрожать противник.
В состав армии вливались 230-й учебный запасной полк, курсантский батальон Военно-политического училища имени Ленина, части 32-й стрелковой дивизии и другие подразделения.
С членом Военного совета армии бригадным комиссаром П. Ф. Ивановым мы поехали на станцию встречать прибывающие войска. Настроение у дальневосточников было приподнятое, боевое. В вагонах пели «Славное море, священный Байкал», «По долинам и по взгорьям...». Командир дивизии полковник Виктор Иванович Полосухин доложил:
— Полки полностью вооружены, обеспечены всем необходимым и могут вступить в бой немедленно.
Я приказал Полосухину к утру занять оборону на Бородинском поле. Ему же подчинил 230-й полк и курсантов. Вслед за 32-й дивизией прибыла 20-я танковая бригада полковника Т. С. Орленко. О нем я слышал много хорошего еще в Прибалтике, в самом начале войны. Тогда он командовал 22-й танковой дивизией и под Шяуляем нанес сильный удар 41-му танковому корпусу генерала Рейнгардта. Орленко был храбрый и опытный офицер. Его атлетическая фигура в синем комбинезоне появлялась то здесь, то там. Он всегда прислушивался к предложениям подчиненных, спокойно отдавал распоряжения, и подчиненные понимали его с полуслова. Добродушное, слегка тронутое оспой лицо полковника постоянно светилось лукавой улыбкой. Со стороны казалось, что Орленко ни во что не вмешивается, но все в его подразделениях делалось так, как он хотел. Во всем чувствовалась организующая воля командира.
На войне зачастую приходилось наблюдать обратное. Командир суетится, кричит. А подчиненные его не понимают. Надо ли говорить, к каким горьким и тяжким последствиям приводил такой стиль командования.
Бригада Т. С. Орленко была укомплектована людьми, уже нюхнувшими пороху. Танки и вооружение имела полностью. По предложению начальника штаба армии Военный совет оставил ее в резерве, чтобы она была готова к действию в районе Бородинского поля совместно с 32-й стрелковой дивизией.
13 октября. Легкий морозец. Серебристый иней неузнаваемо изменил местность. Лужи покрылись коркой льда. Листья на кленах и березах пожелтели, и на их фоне ярко выделялась неясно-зеленая хвоя елей и сосен. Но бывают моменты, когда человек смотрит на окружающую природу только со своей профессиональной точки зрения. Вряд ли, скажем, рыбак, уходя в море, размышляет о цветовых оттенках волн. Он думает о более прозаических вещах: сколько рыбы поймает, как бы шторм не унес в море баркас. Так и мы с членом Военного совета армии П. Ф. Ивановым, подъезжая к Бородинскому полю и глядя на окружающие леса, думали о том, что эти леса — отличное укрытие для войск и боевой техники и в то же время хорошее препятствие для танков противника, а следовательно, и дополнительное укрепление для нашей обороны.
Вот Кукаринский лес. Здесь расположился штаб 32-й дивизии. Нас встречает комиссар дивизии полковой комиссар Г. М. Мартынов. На груди у него орден Красного Знамени.
— Когда получили?
— За Хасан...
32-я дивизия — одна из старейших в Красной Армии. Один ее полк был создан в ноябре 1917 года из рабочих Петроградской стороны. Он бил Колчака, освобождал Новониколаевск (ныне Новосибирск), участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа. Войсковой номер полка 113-й, но старые служаки по-прежнему именовали его Рабочим полком. Героический путь прошел и второй полк дивизии — 17-й. Основателями его были гомельские и стародубские партизаны. Он тоже громил Колчака, но особенно отличился на Западном фронте и за коллективный подвиг был награжден орденом Красного Знамени.
Третий полк, 322-й, самый молодой, но уже успел проявить себя в боях у озера Хасан. Там, у Хасана, прославилась вся дивизия — ее наградили орденом Красного Знамени. 1700 бойцов и командиров получили тогда ордена и медали, а капитан М. С. Бочкарев, лейтенант В. П. Винокуров, механик-водитель С. Н. Рассоха, красноармеец Е. С. Чуйков — звание Героя Советского Союза. Все они и теперь находились в рядах дивизии.
Настроение у дальневосточников было отличное. Еще до отправки на фронт в дивизии насчитывалось 570 членов партии, 308 кандидатов, 4313 комсомольцев. В пути 622 человека подали заявления о приеме в партию, 440 — в комсомол, а теперь перед боем партийные организации получили еще 219 заявлений. Помню, именно в тот вечер, 13 октября 1941 года, 133-й легкий артиллерийский полк полностью стал партийно-комсомольским.
Вскоре подъехал и командир дивизии В. И, Полосухин. Он изложил свое решение: основной упор в обороне делать не на передний край, как это трактовалось в наставлениях, а на вторые эшелоны.
— Прошу обосновать, — заинтересовался я.
— Во-первых, товарищ командарм, местность непосредственно у переднего края нашей обороны полузакрытая: рощи, кустарники и складки рельефа позволяют противнику скрытно сосредоточиться и одним броском ворваться в нашу оборону. Во-вторых, мы ожидаем в первую очередь наступления танков противника, с которыми нужно вести борьбу еще до подхода к переднему краю, а местность не просматривается. Поэтому, видимо, нам придется бороться против танков главным образом в глубине обороны и отсекать от них пехоту.
— Обоснование разумное. Давно командуете дивизией?
— Три месяца, — смущенно ответил Полосухин, чувствуя, что этим вопросом я как бы воздаю должное его командирским качествам.
Через полчаса мы выехали в боевые порядки одного из полков.
Когда проезжали мимо старых памятников, вспомнил толстовское описание Бородинского поля, каким оно представлялось Пьеру Безухову накануне знаменитой битвы. Безухов видел тогда поля, курганы, ручьи и бесчисленные колонны войск... Поляны, ручьи и леса остались и теперь, а вот войск не было видно — не та война! Подразделения зарылись в землю и замаскировались. Поле казалось пустынным.
Да, не та война, не тот характер сражений. И если тогда на этом куске русской земли — девять километров по фронту и два с половиной в глубину — огнем и врукопашную сражались в сомкнутом строю, решая судьбы истории, сто двадцать тысяч русских солдат и сто тридцать тысяч французов, то теперь тут было сравнительно немного войск. И исход войны определялся не на Бородинском поле, точнее, не только здесь, но и на всем тысячекилометровом фронте, где в эти дни шли ожесточенные бои.
На огневых позициях артиллерийской батареи 17-го стрелкового полка к нам подбежал невысокий крепыш с треугольниками на петлицах.
— Командир орудия старший сержант Корнеев! — доложил он.
— Готовы, товарищ Корнеев, встретить противника?
— Так точно, товарищ генерал!
— Кто у вас в расчете?
— Наводчик орудия сержант Строганов — шахтер из города Сучана; заряжающий — казах Башмеев, тоже шахтер, из Караганды. Остальные номера — туркмен Кадмыков, рабочий ашхабадского элеватора; Смолярчук — слесарь из Минска, белорус. А вот Рябченко — с Дона, до армии был трактористом. Сам я из Свердловска, токарь завода «Уралмаш».
— Не расчет, а прямо Совет Национальностей! — пошутил член Военного совета.
— Коммунисты и комсомольцы есть?
— Все комсомольцы, за исключением Смолярчука, но он собирается вступить в комсомол.
— Желаем удачи в бою!
— Спасибо, товарищ генерал! Немцев к Москве не пропустим!
Полосухин все время молчал, но выражение его лица говорило, что он доволен своими солдатами.
Несколько дальше, на позициях запасного учебного полка, мы встретили добровольцев-москвичей с завода «Серп и молот»: инженера В. Г. Григорьева, электромонтера С. Ф. Гончара. В этом же отделении находились отец и сын Павловы и два пожилых рабочих Орлов и Захаренко с фабрики «Трехгорная мануфактура».
— Получили мы на днях наказ от краснопресненцев, — сказал Захаренко, вынул из кармана письмо и передал его нам. — Вот, почитайте сами!
Павел Федорович быстро прочитал письмо и с волнением сказал:
— Да, Дмитрий Данилович! Красная Пресня не зря славится своими революционными традициями. Вот и теперь краснопресненцы призывают воинов Западного фронта стоять насмерть, но врага к Москве не пропустить. Какой патриотический документ! Мне думается, стоит его размножить и довести до каждого солдата.
— Я тоже так считаю.
Через несколько дней письмо краснопресненцев уже читали во всех ротах.
В те грозные дни по зову партийных организаций на фронт пошли десятки тысяч коммунистов и комсомольцев.
Московская партийная организация, а по ее примеру и многие другие превратились в своего рода боевые штабы по мобилизации сил и средств на борьбу с немецко-фашистскими захватчиками. Только за первые пять месяцев войны в армию влилось около четырехсот тысяч московских коммунистов и комсомольцев.
В столице было сформировано двенадцать дивизий народного ополчения. Командовали ими достойные и способные военачальники: 3-й Московской коммунистической стрелковой дивизией — полковник Николай Павлович Анисимов; 4-й Московской стрелковой дивизией народного ополчения — полковник Андрей Дмитриевич Сидельников и позже полковник Александр Дмитриевич Борисов. 158-ю Московскую стрелковую дивизию возглавлял генерал-майор Алексей Иванович Зыгин, а затем генерал Иван Семенович Безуглый. Дивизии ополченцев сражались героически и многие заслужили звание гвардейских. Одновременно было сформировано восемьдесят семь истребительных батальонов, состоявших почти наполовину из коммунистов. Более двадцати тысяч посланцев партии пришло в 5-ю и 30-ю армии.
В сентябре 1941 года в Москве было создано двести шестьдесят военно-учебных пунктов. Все, кто были способны носить оружие, учились здесь владеть винтовкой, пулеметом и применять гранаты.
Для увеличения производства оружия и боеприпасов были расширены действующие заводы оборонной промышленности. На выпуск оборонной продукции переключились и многие предприятия гражданской промышленности. «Работать столько, сколько необходимо для обеспечения победы!» — таким был девиз москвичей.
Труженики Москвы явились инициаторами сбора средств на постройку танков, самолетов и других видов вооружения. Они собрали более ста миллионов рублей. В Советской Армии по сей день находится танк «Мать-Родина», построенный на сбережения москвички Марии Иосифовны Орловой{18} и переданный в состав 4-й гвардейской танковой армии.
Так же успешно прошел в столице сбор теплых вещей для защитников Москвы. С сентября 1941 года по февраль 1942 года москвичи отправили на фронт более семисот тысяч предметов обмундирования и четыреста пятьдесят тысяч продуктовых посылок.
Для защиты Москвы горьковчане прислали бронепоезд «Кузьма Минин», из Мурома — бронепоезд «Илья Муромец», построенные на средства трудящихся. Бой одного из них против двадцати немецких танков мне довелось наблюдать 28 ноября между Яхромой и Дмитровой.
Направление главного удара Смоленск — Вязьма — Москва и дороги, по которым наступал враг, были те же, что и сто тридцать лет назад. Правда, сейчас дороги заасфальтированы. Поэтому именно к ним была привязана из-за осенней распутицы главная ударная сила фашистских войск — танки.
Я постоянно думал над тем, где взять дополнительные противотанковые средства. Вспомнил, что до войны в этом районе был полигон. Не раз мне приходилось участвовать там в учениях. Нет ли на полигоне хотя бы неисправных танков? Послал майора А. Ефимова. Часа через полтора он с радостью доложил:
— Есть шестнадцать танков Т-28 без моторов, но вооружение исправное.
В тех тяжелейших условиях для нас это явилось просто находкой. Конечно, надо использовать эти танки как неподвижные огневые точки. Зарыть в землю, дать им больше боеприпасов и поставить на направление Бородино — Можайск, где, по нашим предположениям, враг нанесет главный танковый удар. В расчеты новых огневых точек решили назначить артиллеристов из 32-й дальневосточной.
13 октября получили директиву: «Немедленно привести войска в боевую готовность и в случае наступления противника стоять насмерть, не допустить прорыва обороны».
Войска 5-й армии к этому времени уже заняли свои боевые участки: 32-я стрелковая дивизия с частями усиления — на рубеже Авдотьино — Мордвинове (двенадцать — восемнадцать километров западнее и юго-западнее Можайска); один танковый батальон 22-й танковой бригады — в шести километрах северо-восточнее села Бородино; 20-я танковая бригада — чуть восточнее памятника Кутузову. 18-я и 19-я танковые бригады под давлением превосходящих сил противника отходили от Гжатска в направлении Бородина и станции Бородино. Они оказывали упорнейшее сопротивление рвавшимся на Москву 10-й танковой дивизии и мотодивизии СС «Рейх» противника. За два дня — 11 и 12 октября — мотострелковый батальон 18-й танковой бригады Дружинина под командованием капитана Г. Одиненко при поддержке танковой роты старшего лейтенанта Л. Райгородского уничтожил до семисот вражеских солдат и офицеров, двенадцать танков, шестнадцать орудий и минометную батарею. Командир танка младший лейтенант Лященко подбил семь вражеских боевых машин. 19-я танковая бригада Калеховича нанесла сильный удар полку дивизии СС «Рейх» и отбросила его назад восточнее Гжатска, отбив населенные пункты Куряково и Полянино.
В этих боях наши воины проявили воистину массовый героизм.
Командиры танковых рот капитан Е. Лямин и старший лейтенант В. Луганский, прорвавшись в тыл врага, уничтожили девятнадцать неприятельских танков. Старший сержант Петр Афанасьевич Гурков подбил четыре вражеские машины. Политрук Матвей Григорьевич Маслов сжег четыре танка. Комиссар Сали Киязович Марунов — три.
Многие пали смертью храбрых на подступах к столице.
В боевые порядки 32-й дивизии на Бородинском поле встали три артиллерийских противотанковых полка (121, 367 и 421-й). Пять гвардейских минометных дивизионов РС (реактивных снарядов) расположились на огневых позициях в районе Псарево — Кукарино — Сивково и пять отрядов добровольцев-москвичей — на левом фланге армии. 36-й мотоциклетный полк вел разведку, 20-я танковая бригада и 509-й противотанковый артиллерийский полк находились в резерве.
В полдень 13 октября над Бородинским полем появились «юнкерсы» и «мессершмитты». Из Гжатска доносилась артиллерийская канонада: там войска Западного фронта вели тяжелый бой с наседавшим противником. Часть гитлеровцев прорвалась вперед, но натолкнулась на боевое охранение 32-й дивизии. Так началось сражение на поле русской славы. Первыми вступили в действие саперы. Под прикрытием одного орудия и танка они вместе со стрелками 17-го полка минировали автостраду Москва — Минск и готовились взорвать мост. К ним приближались тринадцать немецких танков. Раздумывать было некогда. Бойцы Клюшин и Сафонов продолжали минировать автостраду, а старший сержант Мухтаров взорвал мост. Примерно в ста пятидесяти метрах от моста первые три танка немцев подорвались на минах. Остальные десять начали разворачиваться, пытаясь обойти минное поле. Тогда открыли огонь наши орудие и танк. Они подбили еще четыре вражеские боевые машины. На автостраде возник затор. Противник отошел в лес.
Рано утром 14 октября неприятель оттеснил 18-ю и 19-ю танковые бригады на линию Можайского укрепленного района. Немецкая артиллерия вела огонь по площадям. После артподготовки последовал налет тридцати бомбардировщиков. С наблюдательного пункта армии было видно, как тридцать пять танков с пехотой в расчлененных боевых порядках приближаются к переднему краю. Наши орудия своим огнем пытались остановить их движение. Артиллеристы 32-й дивизии под руководством майора Битюцкого вели подвижный заградительный огонь. Через несколько минут пять вражеских танков подорвались на минном поле, восемь были подбиты артиллеристами, четыре — нашими танками. Но гитлеровцы продолжали наседать. Я приказал дивизионам РС открыть огонь. Немецкая пехота не выдержала этого огня, часть ее залегла, а часть попятилась назад. Через сорок пять минут над Бородинским полем вновь появились вражеские бомбардировщики и принялись обрабатывать нашу оборону. Вскоре показалось тридцать немецких танков. За ними — пехота. Они ворвались на передний край 17-го стрелкового полка.
Тогда была распространена своеобразная болезнь, хотя и не внесенная в медицинские справочники, но хорошо знакомая всем, кто пережил первый период Великой Отечественной войны, — «танкобоязнь». Комдив Полосухин предусмотрительно провел среди своих бойцов профилактику против нее, дав им танковую «обкатку», иначе говоря пропустил через окопы, где находилась его пехота, свои танки. Солдаты поняли, что это не так уж страшно, как казалось раньше.
По вражеским машинам одновременно открыли огонь противотанковые полки и артиллерия Битюцкого. Участок между железной дорогой и автострадой Москва — Минск стал огромным фашистским кладбищем. Несколько танков оказались подбитыми, часть застряла на надолбах и в противотанковом рву. До конца дня враг не предпринимал больше атак, но в ряде мест ему удалось небольшими подразделениями незначительно вклиниться в нашу оборону.
Итак, первый натиск гитлеровцев был отражен. Дальневосточники и добровольцы-москвичи выдержали удар. Но в целом обстановка на Западном фронте складывалась не в нашу пользу: 12 октября советские войска оставили Калугу, 14-го неприятель с ходу ворвался в Калинин...
Ночью в штабе армии подвели итоги боев: подбит тридцать один немецкий танк, уничтожено девятнадцать орудий, до четырехсот солдат и офицеров противника.
Из штаба фронта сообщили, что справа продвигаются фашистские танковые части, а слева другая их группа развивает наступление от Вереи в направлении Наро-Фоминска. Было ясно, что утром враг возобновит наступление. Посоветовавшись с помощниками, я решил вывести в армейский резерв дополнительно 19-ю танковую бригаду и два противотанковых полка, чтобы использовать их на нужных направлениях в решающие моменты.
Ночью 14 октября мне вручили пакет из Ставки: «5-я армия включается в состав войск Западного фронта». А через несколько минут по ВЧ был получен приказ Г. К. Жукова{19} : «Продолжать упорную оборону на Можайском рубеже».
Как и следовало ожидать, на рассвете 15 октября, после пятнадцатиминутного огневого артиллерийского налета и очередного удара бомбардировщиков, неприятель, подтянув дополнительные силы, перешел в наступление, нанося главный удар вдоль автострады Москва — Минск.
При подходе к нашей обороне противник был встречен организованным огнем артиллерии, танков, пехоты. Но, несмотря на большие потери, продолжал вклиниваться в наши боевые порядки. Пришлось ввести в бой часть резерва. Два залпа дали четыре дивизиона РС. К месту прорыва немецких танков были брошены два противотанковых артиллерийских полка.
И все же фашисты усиливали нажим, вводя все новые и новые части. Дивизия Полосухина напрягала последние силы. Командование фронта направило нам на помощь двадцать пять штурмовиков. Над Бородинским полем разгорелся ожесточенный воздушный бой.
Большое превосходство в силах позволило неприятелю развить прорыв на участке 17-го полка 32-й дивизии до четырех километров по фронту и до двух в глубину. Наступил критический момент — боевой порядок дивизии оказался разрезанным на две части. Командир дивизии бросил к участку прорыва все, что мог, чтобы не допустить продвижения немцев. Я приказал сосредоточить огонь всей артиллерии армии: выдвинул противотанковый полк, саперов, 20-ю танковую бригаду и только что прибывший разведывательный батальон 32-й дивизии под командованием капитана Корепанова. Из остатков 3-го батальона 17-го полка и роты курсантов был сформирован боевой отряд под командованием майора Воробьева. Комиссаром отряда назначили секретаря партийной комиссии дивизии Я. И. Ефимова.
На участке 3-го батальона вместе с бойцами сражался комиссар полка Г. М. Михайлов. Некоторые позиции не раз переходили из рук в руки. Продвижение противника задержать удалось, но полностью восстановить положение мы уже не могли, хотя бойцы и офицеры показывали образцы мужества и бесстрашия.
Рано утром 16 октября я, С. И. Богданов и другие офицеры штаба находились на наблюдательном пункте. Член Военного совета П. Ф. Иванов выехал в 32-ю дивизию. Начальник штаба армии В. А. Глуздовский старался наладить связь с соединениями. Этот холодный осенний день запомнился мне на всю жизнь. Едва рассвело, как враг обрушил на нас сильный артиллерийский огонь. «Юнкерсы» нанесли удары по всей глубине нашей обороны. Затем перед передним краем появились немецкие танки. Их встретил подвижкой заградительный артиллерийский огонь. На пути неприятельских бронированных машин встала сплошная стена разрывов. То и дело загорались вражеские танки, однако фашисты продвигались к нашему переднему краю. Орудия Битюцкого и танки Орленко, поставленные в засаду, прямой наводкой в упор расстреливали неприятеля.
Да, война не та, что была. 1941 год не 1812. Но неизменными остались мужество, выдержка, верность своему долгу. И солдат наш был в этом смысле достойным наследником тех гренадеров, что потрясали своей стойкостью Европу. А его стремление отстоять родную землю было еще большим: ведь сейчас он сражался за свою социалистическую Родину. Русские воевали рядом с украинцами, белорусами, казахами, с сынами всей могучей семьи советских народов.
Радио и телефон надежно связывали меня с войсками, и я в основном был в курсе главного, что происходило на поле боя. И все же некоторые поистине героические эпизоды оставались в те часы мне неизвестны. Только позже я узнал, что в самые горячие минуты боя, близ того места, где в 1812 году стояла легендарная батарея Раевского, раненый наводчик комсомолец Федор Чихман подбивал шестой вражеский танк, стреляя из единственного уцелевшего орудия батареи Н. П. Нечаева. В бою погибли смертью героя командир артиллерийского взвода Милов и наводчик Кравцов — они тоже уничтожили девять вражеских танков. Уже четвертый танк в упор расстреливал из неподвижной огневой точки Т-28 сержант Серебряков. Три танка пылали от огня орудия старшего сержанта Корнеева. Командир батальона 322-го полка майор В. А. Щербаков, прорываясь с героями дальневосточниками через вражеские боевые порядки (выходил из окружения), уничтожил до батальона гитлеровцев. Капитан Воробьев, командир танкового батальона 20-й танковой бригады, уничтожил шесть боевых машин врага. Комиссар 32-й дивизии Г. М. Мартынов с двадцатью восемью воинами спасли знамя 17-го полка, но почти все погибли. Лишь чудом остались в живых сам комиссар и знаменосец Жданов, вынесший знамя.
Ни на шаг не отступили москвичи-добровольцы В. Г. Григорьев, С. Ф. Гончар, Н. Г. Егорычев {20}, отец и сын Павловы, Н. А. Пантелеев, П. В. Тумаков, комсомолец К. П. Чернявский, Е. В. Казаков, шестнадцатилетний Сережа Матыцын, А. М. Хромов и многие другие рабочие заводов «Серп и молот», имени Владимира Ильича и других московских предприятий.
Я не мог также знать, что в стане врага, здесь, под Бородином, фельдмаршал фон Клюге, командующий 4-й германской армией, обратился с демагогической речью к французскому легиону (в его армию входили четыре батальона гитлеровских наймитов, предавших свою родину). Напомнив, как во времена Наполеона французы и немцы сражались бок о бок, он призывал французов быть стойкими. Однако его призыв оказался тщетным. Французы пошли в наступление, но не выдержали нашей контратаки и были наголову разбиты.
В те минуты нам казалось, что мы стоим перед лицом истории и она властно повелевает: не посрамите славу тех, кто пал здесь смертью храбрых, умножьте их доблесть новыми подвигами, стойте насмерть, но преградите врагу путь к Москве.
Ожесточенная борьба шла за каждый населенный пункт, выгодный рубеж. Некоторые деревни по нескольку раз переходили из рук в руки. И все же перевес в результате численного превосходства в танках был на стороне противника.
К вечеру неприятель, подтянув свежие силы, снова повел наступление во взаимодействии с авиацией. До тридцати танков с пехотой прорвались и стремительно пошли прямо на наблюдательный пункт армии. Даю сигнал 20-й танковой бригаде — последнему резерву: «Атаковать врага в направлении наблюдательного пункта!»
Все, кто находились на НП, быстро разобрав винтовки и бутылки с горючей смесью, заняли места в окопах. Рядом со мной лежали подполковник Переверткин и полковник Богданов, поблизости — майор Ефимов, подполковники Остренко, Подолынный и другие офицеры штаба. Впереди в лучах предзакатного солнца виднелся памятник фельдмаршалу Кутузову. Чуть в стороне шли в контратаку танкисты Орленко. Комбриг запомнился мне в тот момент, когда закрывал люк своего танка. Больше я не видел Тимофея Семеновича живым...
Танки врага лавиной надвигались на нас. Где-то рядом слышался топот бежавших по окопам бойцов в темно-синих комбинезонах. Это командир 36-го мотоциклетного полка подполковник Танасчишин{21} шел к нам на выручку со своей «черной пехотой» (так называли мы мотоциклистов, когда они наступали в пешем строю). Танасчишин был храбрым офицером. Он отлично проявил себя под Орлом и Мценском и здесь возглавил контратаку своих отважных мотоциклистов.
В те критические минуты, когда немецкие танки прорвались на НП армии, бойцы вели огонь, бросали бутылки с горючей смесью в танки противника. Офицеры штаба строчили по пехоте врага из автоматов.
На наш окоп надвигался фашистский танк, за ним пехота. И тут меня ранило...
Никогда я не был так счастлив, как в ту минуту, когда, придя в сознание, услышал от своего боевого товарища В. А. Глуздовского, что враг не прошел через Бородино.
В ночь на 17 октября противник пытался выйти в район Можайска, но попал на минные поля и был встречен заградительным артиллерийским огнем, подготовленным майором Битюцким, и огнем прямой наводки из наших «дотов» (вкопанных танков Т-28). Потеряв много техники, враг на короткое время остановился, а затем нанес второй, еще более мощный удар на участке 322-го стрелкового полка, прорвал его оборону и вышел на артиллерийские позиции 133-го полка, того самого полка, который 13 октября полностью стал партийно-комсомольским. Артиллеристы не растерялись. Они открыли по прорвавшимся танкам огонь в упор. Контратаки 322-го полка совместно с артиллеристами остановили фашистов. Мужество и отвагу показал в этом бою командир полка майор Г. С. Наумов.
32-я стрелковая дивизия стояла у Бородина насмерть. Каждый сражался до тех пор, пока руки держали оружие, пока билось сердце.
Не могу не рассказать еще об одном памятном эпизоде. Пятеро тяжелораненых воинов-дальневосточников оказались в зоне, временно захваченной противником, близ деревни Беззубово. Ночью их подобрал и перенес к себе в избу колхозник Савелий Евстафьевич Ревков. Ему помогала жена Татьяна Васильевна. Не страшась расправы, они в течение трех месяцев укрывали, лечили, кормили и выхаживали красноармейцев Подсоскова, Кокорина, Евсикова, лейтенанта Гончарова и младшего лейтенанта Денисова. С приходом наших войск в Беззубово вылечившиеся дальневосточники снова вернулись в строй.
Патриоты Савелий Евстафьевич и Татьяна Васильевна Ревковы, спасшие жизнь раненым воинам, заслуживают награды. Об их подвиге должны знать советские люди.
Высокий патриотизм проявили жители сел Семеновское и Псарево близ Бородина: Анастасия Ивановна Бойкова, Любовь Илларионовна Дрозд, Анастасия Григорьевна Канаева, Мария Петровна Николаева, Василий Варфоломеевич и Анна Петровна Филипенковы, Григорий Сидорович Савченко и многие другие. Они подобрали на поле боя около ста пятидесяти тяжелораненых солдат и офицеров 5-й армии, оказавшихся на территории, захваченной врагом, вылечили и спасли им жизнь.
После моего ранения 18 октября в командование 5-й армией вступил генерал Л. А. Говоров. Большую роль в последующих боях на этом участке фронта сыграли прибывшие и влившиеся в состав 5-й армии 50-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Н. Ф. Лебеденко, 82-я сибирская мотострелковая дивизия генерал-майора Н. И. Орлова и танкисты Д. И. Заева. Дальше Кубинки и Дорохова враг не прошел, захлебнулся своей же кровью.
Бои 5-й армии на Бородинском поле были составной частью великой битвы за Москву. За мужество и доблесть, проявленные в этих и последующих сражениях, тысячи воинов, в том числе славный командир 32-й дивизии Виктор Иванович Полосухин{22} , были награждены правительственными наградами, а самой дивизии присвоено звание гвардейской.
Спустя более двадцати лет после этого ожесточенного сражения, в 1962 году, когда отмечалось 150-летие Бородинской битвы, здесь, на поле русской славы, состоялся большой митинг.
После митинга мы с бывшим командиром батальона 32-й дивизии Василием Алексеевичем Щербаковым и бывшим командиром батареи той же дивизии Николаем Петровичем Нечаевым поднялись на курган Раевского. Тут, неподалеку, в 1941 году стояла батарея 76-миллиметровых орудий старшего лейтенанта Н. П. Нечаева. У Николая Петровича нет левой руки, он потерял ее в боях под Берлином. Накануне митинга Нечаев увлеченно рассказывал мне, как разыскал в селе Беззубово восьмидесятилетнего Савелия Евстафьевича Ревкова, его жену Татьяну Васильевну и Григория Сидоровича Савченко — тех, кто в октябре 1941 года оказывал помощь тяжелораненым советским бойцам.
С Шевардинского редута хорошо обозревалось Бородинское поле. Железная дорога, шоссе с вереницей автобусов, зеленые поля, по которым двигались цепочки пионерских отрядов. Синеватая стена Утицкого леса и словно взмывающие в небо бронзовые орлы памятников. Родная, трогающая сердце картина!
Сейчас на этих полях раскинулось хозяйство колхоза «Бородино»...
В том же году состоялась волнующая встреча с бывшими добровольцами. Зал Дворца культуры завода «Серп и молот» был переполнен. Послушать ветеранов боев за Родину пришли молодые металлурги, инженеры, техники, пионеры.
Когда на трибуну поднялся начальник цеха Виктор Григорьевич Григорьев, в зале наступила тишина. Широкий, статный, он положил свои большие руки на край трибуны и стал рассказывать:
— В 1941 году в первые же дни войны сто восемьдесят рабочих, инженеров и техников нашего завода ушли в дивизии народного ополчения... У меня была броня. В ту пору варить сталь было не менее важно, чем воевать. Но я решил идти на фронт.
Ветеран, проработавший на заводе «Серп и молот» тридцать пять лет, говорил о том, как девятнадцатилетним юношей в годы гражданской войны пошел на фронт, как встретился в 16-й армии с Михаилом Николаевичем Тухачевским.
Григорьеву не было и двадцати, когда его избрали судьей полка. Немалый авторитет надо было иметь человеку, которого избирали на такую должность. Законов в ту пору не было. Существовал только один закон — закон революционной совести. И Виктор Григорьев решал дело так, как подсказывала революционная совесть!
После гражданской войны Виктор вернулся в Москву. Здесь он встретился с Николаем Ильичом Подвойским — одним из ближайших помощников Владимира Ильича Ленина в период Октябрьского переворота в Петрограде.
— Обязательно идите учиться, Виктор! — наставлял Подвойский. — Сейчас стране нужны инженеры.
И Виктор Григорьев прислушался к совету старого большевика. Закончив политехнический институт, он вернулся на родной завод инженером.
Когда грянула Великая Отечественная война, Виктор Григорьевич вновь пошел к Подвойскому. Хотелось поговорить с любимым наставником, услышать доброе напутствие.
— Что делать, Николай Ильич? Оставаться на заводе или идти на фронт!
— Поступай, как подсказывает совесть! Инженер-капитан запаса Виктор Григорьевич Григорьев в первые же дни подает заявление с просьбой зачислить в дивизию народного ополчения. Вместе с ним ушли в ополчение Семен Филиппович Гончар, отец и сын Павловы, сталевар Василий Васильевич Беляев и другие.
И вот во Дворце культуры, как с родным братом, мы обнялись и расцеловались с Виктором Григорьевичем Григорьевым, теперь инженер-подполковником запаса...
Мои воспоминания прервал дальневосточник Василий Алексеевич Щербаков.
— А ведь мы ровно двадцать один год здесь не были, — сказал он. — В октябрьские дни сорок первого жарковато здесь приходилось. Помнишь, Николай Петрович? Твоя батарея стояла вот тут, на склоне холма. А мой батальон держал оборону чуть впереди...
Но вернемся к 1941 году.
18 октября меня отправили в госпиталь в город Горький. Привезли нас туда поздно вечером. В городе находилось много предприятий и учреждений, эвакуированных из западных областей страны. Станционные пути были забиты эшелонами с войсками, идущими на фронт, вооружением, цистернами с горючим, заводским оборудованием, продовольствием. Но во всем чувствовались спокойствие и порядок. Другая картина была в центре города. Здесь скопилось много автотранспорта с людьми, некоторые из них сеяли панические слухи. Двое азартно спорили у бензозаправочной колонки по поводу очереди.
Вскоре выяснилось, что в здешних госпиталях мест нет, и нас повезли дальше на восток, в Казань. В Казани госпиталь помещался в здании какого-то техникума: в палатах остались стенды с изображением деталей машин.
Через шесть дней в госпиталь приехал первый секретарь Татарского обкома партии товарищ Алемасов. Он сообщил, что звонили из Москвы и просили узнать, в состоянии ли я добраться в обком для разговора по ВЧ. С помощью санитаров оделся и поехал.
В обкоме пришлось долго ждать. Наконец раздался звонок. Я взял трубку и услышал знакомый голос маршала Б. М. Шапошникова:
— Как себя чувствуете?
— Скоро буду ходить на костылях.
— Ну, это уже благо!
— А что нового под Москвой?
— Наши войска упорно сдерживают врага. За последние дни его нажим заметно ослаб.
Маршал пожелал быстрейшего выздоровления.
— Разрешите перевестись в прифронтовой госпиталь?
— Этого я решить не могу. Не моя епархия. Решать должны врачи.
Разговор с начальником Генерального штаба меня очень растрогал. Шли тяжелые бои. В Ставке была адская работа. Но все же Борис Михайлович нашел время поговорить со мной. Хотелось быстрее расстаться с костылями и лететь в Москву...
Когда в госпиталь прибывали новые партии раненых, мы с интересом расспрашивали их о положении на фронте.
Рана моя постепенно затягивалась. Я уже ковылял по палате, сначала на двух костылях, а потом и на одном. Мечтал быть ближе к своей армии. С упоением читал заметки в «Красной звезде» о сражениях под Москвой, и прежде всего о боевых делах воинов 5-й армии. Она была мне особенно близка: ведь там сражались мои боевые друзья.
Еще раз обратился к высшему командованию с просьбой перевести меня в любой подмосковный госпиталь. Через некоторое время Начальник Тыла Красной Армии Андрей Васильевич Хрулев сообщил, что согласие на перевод во фронтовой госпиталь дано. Это меня очень обрадовало.
В тот же день я получил еще одну приятную весть: жена прислала письмо из Новосибирска. Расстались мы с ней на второй день войны. С тех пор я ничего не знал о судьбе семьи. Оказалось, что жена вместе с четырехлетним сыном находится под Новосибирском, помогает шить обмундирование для фронтовиков.
В госпитале я подолгу размышлял, мучительно искал ответа на вопрос: как случилось, что враг за короткий срок оказался уже под Москвой? Внезапность нападения? Да, этот фактор имеет существенное значение в самом начале войны. Сильный и опытный противник? Причина серьезная. Враг располагал первоклассной авиацией: истребителями с металлическим корпусом, пушечным вооружением и бомбардировщиками, не имевшими равных себе по качеству. Наши самолеты в то время уступали им. Что же касается танков, то здесь противник имел лишь количественное преимущество. Советский Т-34 оставался с начала и до конца войны самой совершенной машиной. Некоторые наши механизированные корпуса (4, 6, 8-й и другие) еще до начала войны были почти полностью укомплектованы танками КВ и Т-34. Но использовались они во многих случаях безграмотно и непродуманно. К тому же излишние переброски приводили к быстрому израсходованию горючего и моторесурсов. В результате наши первоклассные боевые машины нередко доставались врагу, так как не были в состоянии двигаться.
В смысле организации войск враг, пожалуй, тоже опередил нас: он свел свои танковые дивизии в четыре группы (армии); у нас же высшим соединением был только механизированный корпус.
Немало бед причинило промедление с перевооружением и с переходом на новые штаты: многие стрелковые и кавалерийские дивизии сдали лошадей и прежнее вооружение, а новую технику не получили, ее не хватало. В таком положении оказался, в частности, и 21-й механизированный корпус {23}.
Напрашивался вывод. Да, мы не были достаточно подготовлены, чтобы отразить нападение сильнейшего агрессора. И именно в этом главная причина наших неудач.
Время шло. С каждым днем я чувствовал себя все лучше, и мысли часто уносили меня на фронт. Вспоминались слова начальника Генерального штаба, что наши войска упорной обороной сдерживают врага и его наступление выдыхается. Это подтверждали и прибывающие раненые. Крепла уверенность, что скоро мы погоним противника. Боевой дух наших войск возрастал, но для победы над врагом необходимо было еще многое сделать.
27 октября начальник госпиталя получил телеграмму, в которой ему предписывалось эвакуировать меня из Казани в Москву для продолжения лечения в госпитале Западного фронта. Укутанный в тулуп, я ехал в легковой машине, поставленной на платформу. Поезд пришел в Москву вечером 29 октября. В той же машине меня и повезли в Кремлевскую больницу. Кругом неистово выли сирены. Громкоговорители на перекрестках предупреждали: «Граждане, воздушная тревога!»
— Не беспокойтесь, товарищ генерал, проскочим! — сказал мне шофер Федор Седых.
Всю войну он был моим спутником, а часто и спасителем. Федору было присуще почти феноменальное предчувствие опасности. Помню, как-то в сумерках, когда мы на «виллисе» догоняли наступающие войска, он вдруг сказал:
— Товарищ командующий, давайте срежем поворот. Голову на отсечение, тут мины.
Я не возражал.
Когда мы снова выбрались на дорогу, позади, на том самом участке, который мы только что объехали, раздался взрыв — в воздух взлетела автомашина...
Дорогой мой Федор...{24}
Впереди, перед самым зданием Кремлевской больницы, вспыхнул гигантский огненный столб. В тот же миг что-то грохнуло, и я оказался на мостовой. Подбежал врач. Я видел, как у него шевелились губы, но ничего не слышал. Контужен! Было обидно и досадно вновь выйти из строя.
В ту ночь на улицах и площадях столицы разорвалось немало вражеских бомб, не обошлось и без человеческих жертв.
Под утро меня отвезли в госпиталь Западного фронта, размещавшийся в здании Тимирязевской академии. Здесь во всем чувствовалось дыхание фронтовой жизни. Становилось легче. Быстро пошел на поправку.
Особый прилив энергии и бодрости мы, раненые, почувствовали, узнав, что 7 ноября на Красной площади, как и обычно, состоялся парад войск.
Я начал добиваться приема в Ставке. 14 ноября меня принял маршал Шапошников. На мою просьбу направить в войска Борис Михайлович ответил:
— А мы хотим вас послать за танками. Английскими. Надо, чтобы вы с ними ознакомились, выяснили их тактико-технические данные. А затем решим, куда вас направить.
— Я готов. Но прошу, очень прошу направить поскорее на фронт.
...На другой день вместе с группой инженеров из Главного автобронетанкового управления мы осматривали в Горьком английские танки «валентайн» и «Матильда». Это были машины невысокого класса. Они во многом уступали по боевым качествам не только нашим, но и немецким танкам. Однако приходилось их брать. Наша танковая промышленность не могла еще удовлетворить запросы фронта.
Два дня провозились мы с английскими танками, изучая их моторную группу, боевое отделение, вооружение, механизмы, ходовую часть и броневую защиту.