Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Тбилисская смута

Болтаться во всеоружии по столицам союзных государств с полицейскими функциями — удовольствие, прямо скажу, сомнительное, а если взять в учет то обстоятельство, что проведенные невесть где месяцы практически полностью выпадают из учебного процесса и латать образовавшиеся дыры приходится тебе посредством всевозможных ухищрений, то и вообще никакого удовольствия в этом нет. Можно и нужно заниматься боевой подготовкой и в «горячих» точках, более того, это обязательное условие поддержания на должном уровне воинской дисциплины, сохранения необходимой боевой формы рот и батальонов. Но чем можно заниматься с солдатами, которые вырваны из привычного, нормального режима жизни и службы? В усеченном виде строевой, физической, огневой, технической подготовкой, можно изучать уставы, отрабатывать нормативы по защите от оружия массового поражения. Само собой, политзанятия. Политзанятия, пожалуй, можно поставить и на первое место, так как в ходе их приходилось, в меру сил и возможностей, объяснять, что случилось с дружбой народов, какая холера искусала интернационализм, как стало возможным, что национальный вопрос, который мы давным-давно закрыли, все же остался, оказывается, открытым и почему, в конечном счете, мы вынуждены защищать одну часть новой общности людей от другой части советского народа. Жизнь заставляет и подсказывает, чем заниматься, но, по большому счету, это так, оранжевая заплата на зеленых штанах. Вроде и дырка не светится, а вид — не тот. Посему по возвращении в надежде на лучшие времена и отсутствие социальных катаклизмов почти полтора месяца было затрачено на восстановление, возобновление и отлаживание порушенного учебного процесса. Вести из Баку были утешительные, в середине марта [278] вернулся и остававшийся там Костромской полк с опергруппой но... все, как когда-то у нас в ВДВ посмеивались, как всегда началось неожиданно. 5 апреля резко обострилась обстановка в Тбилиси. По просьбе тогдашнего первого секретаря Коммунистической партии Грузии Патиашвили для ее стабилизации было принято решение ввести в Тбилиси войска. Какие войска? Ну, конечно же, воздушно-десантные. Хорошо укомплектованные, мобильные, крутые. Первым задачу получил бывший отдельный «Баграмско-афганский», а на тот период вошедший в состав 104-й воздушно-десантной дивизии с пунктом постоянной дислокации в Гяндже (бывший Кировабад) 345-й парашютно-десантный полк. Здесь необходимо сделать маленькое отступление. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. В качестве производной от этого принципа можно сделать вывод, что есть фатально несчастные люди, невезучие машины и даже невезучие парашютно-десантные полки. 345-й уцелел при расформировании 105-й воздушно-десантной дивизии в 1979 году, в числе первых вошел в Афганистан, с июня 1979-го по февраль 1989 года воевал, без него не обходилась ни одна мало-мальски значимая операция. В Баграмской долине и ее окрестностях он был, что называется, в каждую дырку затычка. 15 февраля 1989 г. полк последним оставил Афганистан и был выведен. Куда? Да в Гянджу Азербайджанской ССР. Если припомнить Карабах, Баку, Сумгаит и развертывавшиеся там события, можно однозначно сказать, что полк поменял одно «теплое» место на другое. Сейчас полк дислоцируется в Гудауте (Абхазия). В общем, по принципу — кто везет, того и погоняют. Вот этот полк, 15 февраля 1989 г. последним ушедший из Афганистана, 6 апреля 1989 г. получил задачу: совершить 320-километровый марш из Гянджи в Тбилиси и своими опытными штыками поддержать шатающийся режим Патиашвили.

Полку было не привыкать. Он имел колоссальный боевой опыт. За сутки полк совершил этот марш и вошел в столицу Советской Грузии, а если точнее, то сосредоточился на подступах к Дому правительства. Легко можно понять настроение офицеров и солдат. Не прошло и двух месяцев, как был оставлен Афганистан, попали на совершенно неподготовленную базу в Гянджу: ни тебе квартир, ни тебе казарм, ни парков. В условиях тотального отсутствия денежных средств предстоит проделать колоссальную работу по [279] благоустройству на новом месте, а тут тебе такая миленькая полицейско-жандармская задача.

Полк блокировал подступы к Дому правительства и площадь перед ним, на которой вторые сутки бушевал южный, горячий, нервный митинг. Подступы к площади были забаррикадированы большегрузными машинами, наполненными отборной щебенкой с кулак величиной. Прикрывались эти импровизированные баррикады боевичками самого разного происхождения, вооруженными чем попало, но очень агрессивно настроенными. Полк, беспрестанно воевавший почти десять лет, знал цену жизни, цену крови и, обладая этим сокровенным знанием, не спешил. Хлебнув военного лиха, полк был, что называется, без комплексов. В бою профессионально жесток и беспощаден. Но то в бою!.. А здесь полк не видел противника. И все его навыки были, казалось бы, ни к чему. Да и задача-то была поставлена так, как это было принято в эпоху М. С. Горбачева: совершить марш по маршруту... к такому-то времени сосредоточиться там-то... Это конкретно и понятно. А дальше... голубая муть типа: действуя по обстановке, оказать помощь и содействие партийным и правоохранительным органам в наведении порядка. Полк ждал! Одновременно судорожно разбираясь: что же от него хотят, что он должен сделать? Страсти на митинге продолжали накаляться. Митинг, как уже было сказано, шел вторые сутки. Участие в нем принимали люди обоих полов и самых разных возрастов. На газонах перед Домом правительства в лежачем положении располагались голодающие, протестующие и просто смертельно усталые, наиболее слабые участники митинга. Солдаты ждали... «Свобода», «Независимость», «Суверенитет», «Оккупанты», «Сволочи», «Ублюдки». Солдаты ждали... Ждали, стиснув зубы. Ты добросовестно, не щадя живота своего, воевал там, куда послала тебя Родина, в крови, в поту, в грязи. С честью вышел на родную землю и ... ублюдок, оккупант! От этой несправедливости можно было задохнуться, от нее сводило челюсти. Но они ждали... Кому-то были очень невыгодны терпеливые, стойкие, мужественные русские солдаты. Всякой революции или контрреволюции — черт их разберет — нужны жертвенные бараны, это необходимая атрибутика. Они, бараны, должны своей кровью окропить революцию (или контрреволюцию) и освятить ее. Расчет прост: провокационные подробности, нюансы, детали скоро забудутся, точнее, будут ретушированы [280] ловкими идеологами революции (или контрреволюции), а жертвы останутся. Останутся как символ, как знамя, как призыв: к борьбе, к мести. В солдат полетела отборная щебенка, заточки из арматуры. Полк терпеливо и мужественно отражал этот град, вытаскивал раненых. Поток брани, угроз и камней нарастал. Надо было принимать какое-то решение. И оно созрело. Захватить машины и тем самым избавиться от малоприятного камнепада. Полк сжал челюсти, атаковал и захватил грузовики. Ему нужны были только грузовики, но на пылающей страстями площади возникла паника. Огромное, потное, яростное тело митинга несколько раз плеснулось от края до края площади, давя и калеча наиболее слабых. В результате погибли 18 человек, из них 16 женщин в возрасте от 16 до 71 года. Горе, ярость, ужас, отчаяние, месть, злоба — все это слилось, сбилось в какой-то потрясающий, фантасмагорический клубок. Митинг растворился. Это было только начало. Потом будет Звиад с глазами лани, гестапо при Звиаде, расстрелянный и сожженный проспект Шота Руставели, Южная Осетия, Абхазия. Война всех против всех, с десятками тысяч жертв. Но они, эти жертвы, будут уже никому не интересны. Свобода, независимость, суверенитет обернутся холодом, голодом, безденежьем, тотальным разрушением цветущей страны и отбрасыванием ее на десятки лет назад. «Великий кормчий» Шеварднадзе останется с одним полуразрушенным Тбилиси, где газ, вода, электроэнергия станут пределом мечтаний. Но это все будет потом.

А пока 8 апреля, вверенная мне дивизия была поднята по тревоге, совершила марш к аэродрому, армада самолетов поднялась в воздух и перенесла три полка в солнечный Тбилиси. Я приземлился в одном из первых самолетов. Транспортники садились один за другим. На рулежках шла деловитая, без суеты, привычная работа. Разгружалась техника, вооружение, экипировались люди, все это строилось в колонны. Один транспортник сел вне плана. Из чрева транспортника важно выплыли два длинных-длинных, очень длинных правительственных ЗИЛа, вышли несколько человек, первым шел член Политбюро ЦК КПСС, министр иностранных дел СССР Э. А. Шеварднадзе. Их встретила достаточно многочисленная группа людей. После непродолжительного обмена Мнениями все резво расселись по машинам и растворились во мраке. [281]

Дивизия приземлилась и начала выдвижение в назначенные зоны ответственности. Время было позднее, ночь с 9-го на 10 апреля. Я вел колонну по городу и поражался его мертвенному виду: погашенные окна, фонари, редко где мелькнет огонек, ни одного прохожего, ни одного милиционера, даже собак и тех не было видно. Вымерший город, гнетущая пустота, тишина, и в этой тишине один звук — лязг гусениц. Может, это ощущение родилось позже, а может, и тогда — теперь трудно сказать, но оно было, это ощущение, город, живущие в нем люди преступили грань дозволенного, перешагнули невидимую, но роковую черту и готовы ринуться в пучину кровавых страстей дальше, бездумно, безрассудно и безоглядно, независимо от чьей-то там персональной воли. С утра, как водится, началась свистопляска. Как выяснилось чуть позже, на вводе войск панически настаивал потерявший контроль над ситуацией Патиашвили. По его заполошным звонкам слетелось в Тбилиси ни много ни мало три воздушно-десантные дивизии. Командующий Закавказским военным округом генерал И.Родионов против этого категорически возражал. В марте 1989-го на выборах в Верховный Совет СССР за генерал-полковника Родионова проголосовали 96 процентов тбилисцев, а глас народа, как известно, глас Божий. Генерал Родионов — один из умнейших и образованнейших генералов советской, а ныне российской армии. Это интеллектуал, человек чести. Его авторитет и уважение к нему были огромны, но... При существовавшей на тот период системе у генерала Родионова при всем его уме и интеллекте не было шансов одержать верх над первым секретарем Коммунистической партии Грузии. Генерал был виноват потому, что он был генералом. Позднее М. С. Горбачев и иже с ним косвенно признали нелепость навешанных на генерала обвинений, назначив его начальником Академии Генерального штаба, но значительно позднее и именно косвенно. А тогда город украсился надписями: «Родионов — убийца!», «Смерть убийце Родионову!».

Раздавались требования отстранения от должности, предания суду. Не знаю, может быть, я не прав, но мне кажется, что генерал Родионов прямо тогда, по свежим следам, мог бы легко отмести все обвинения, но он для этого был слишком благороден и дисциплинирован. Страсти накалялись и бушевали, но из плоскости мордобоя они ушли в прлитичес-кую плоскость — присутствие трех воздушно-десантных дивизий [282] действовало отрезвляюще. Там много было интересного, и вспоминать об этом можно долго, но целесообразно остановиться на двух характерных моментах.

На третий день по докладу командира полка я срочно выехал в зону ответственности костромичей. В зоне возник скандал. Дело в том, что одним из объектов, взятых под охрану, была личная резиденция Шеварднадзе. Для охраны ее приказано было выделить парашютно-десантную роту и не менее пяти боевых машин.

Прибыл я к резиденции вовремя, в кульминационный момент. Но сначала о том, что собой представляла резиденция: пятиэтажный особняк, перед ним симпатичный, тенистый подковообразный скверик шириной метров 50, длиной метров 100, с лавочками. По внешнему обводу скверика — дорога, другая дорога рассекала скверик пополам и вела непосредственно к особняку. Эта центральная дорога переходила в коротенькую, метров 40 — 50, улочку, которая заканчивалась Т-образным перекрестком. За обводной дорогой, жилые строения. На пятачке перед особняком сосредоточены пять боевых машин и около сорока военнослужащих.

Людей и машины командир роты капитан Левинсон расположил грамотно, насколько позволяла местность. А кульминация, на которую я попал, состояла в том, что три полковника (неизвестного происхождения) яростно, на двух языках (русском устном и русском матерном) требовали от Ле-винсона оборудовать в скверике окопы для машин.

Левинсон в ответ им доказывал, что, где машину ни закопай, дальше 50 метров огонь она вести не сможет, да и танковой атаки на резиденцию Шеварднадзе не ожидается. У окапывания будет два результата: полное отсутствие какой-либо маневренности и порча симпатичного скверика. Одному капитану против трех полковников приходилось туго. Уточнять я не стал, но по некоторым признакам можно было понять, что ребятки были из политуправления округа. Узнав, кто я такой, они с жаром переключились на меня и попытались мне доказать, что я лично ответственен за драгоценную жизнь Э. А. Шеварднадзе. Я их внимательно выслушал, кротко порекомендовал не совать нос не в свое дело, дал 15 секунд на то, чтобы убраться с охраняемой территории. По моим прикидкам, этого с лихвой должно было хватить, чтобы добраться до стоящего метрах в десяти УАЗика, завести и отъехать.

Лицо у меня было, по-видимому, достаточно [283] выразительное — полковники сгинули секунд на пять раньше установленного срока. Левинсон доложил, что уже третий день систематически подвергается нападкам всевозможных военных и гражданских должностных лиц, которые в разных формах (советов, рекомендаций, требований и приказов) домогаются от него изменения системы охраны и обороны резиденции, причем сплошь и рядом одни требования диаметрально противоположны другим, что крайне утомительно. Я ему объяснил, что у нас — страна Советов, советы не дорого стоят; посоветовал, порекомендовал, потребовал и уехал... Именно по этой причине (наличия большого количества советчиков) не сношаются на площадях. Приказал к исходу дня уточнить и утвердить у комбата схему расположения машин и постов. Всем советующим и рекомендующим говорить: «Есть!», но действовать согласно утвержденной схеме.

Командир роты выразил недоумение по поводу того, что до сих пор Э. А. Шеварднадзе не удостоил ни взглядом, ни кивком, ни приветствием ни одного солдата и, офицера.

— Мы для него даже не быдло, — сказал командир роты, — а так, пни!

На это я ему порекомендовал обязать всех надеть на себя маски сфинксов. Эту мысль подхватили и развили: всем понравилось. Идет себе Эдуард Амвросиевич к машине с постной физиономией, а вокруг него такие же постные рожи, ни тебе доброе утро, ни тебе добрый вечер! Так и бдили: сборище дубовых пней.

В ходе контроля зон ответственности, уточнения задач приходилось неоднократно беседовать с горожанами. Все беседы развивались по шаблонному сценарию. Надо сказать, что все южные города имеют одну характерную особенность: стоит на несколько секунд остановиться и заговорить с кем-нибудь или ответить на чей-нибудь вопрос, и вокруг тебя мгновенно вырастает здоровенная толпа: шум, гам, горячность, выкрики.

— Ну что, граждане, — говорил я, — будем орать или разговаривать? Если орать — то я пошел, а если разговаривать — то пожалуйста!

— Хорошо, будем разговаривать, — отвечали из толпы. — Вот в газете «Заря Востока» (городская тбилисская газета) написано, что солдат-десантник три километра гнался за старушкой 71 года от роду и зарубил ее лопатой!

— Написано, написано, а как же!.. Только вопросы есть? [284]

— Какие там вопросы! Зарубил!

Толпа мгновенно возбуждается. Опять мат, угрозы.

— Спокойно, граждане! Вы меня все-таки выслушайте. Вопрос первый: что это была за старушка, которая бежала от солдата три километра? Вопрос второй: что это был за солдат, который не мог на трех километрах старушку догнать? И третий вопрос, самый интересный: они что, по стадиону бегали? На трех километрах не нашлось ни одного мужчины-грузина, чтобы заступить дорогу этому негодяю?

Удар, как говорится, в солнечное сплетение на выдохе! Крыть нечем. Если чисто эмоционально, то возмутительно, а если с легким анализом, то бред!

Каждый раз в толпе находился «витязь», который более или менее искусно пытался перевести разговор в другую плоскость.

Если убрать в сторону эмоции и поубавить темперамент, вопрос каждый раз ставился одинаково. Даже не вопрос, а не терпящая возражений констатация факта: «Вы нас на площади отравили!»

— На организмы фашистов и коммунистов отравляющие вещества одинаково действуют?

Легкая заминка — соображают. Потом приходят к выводу, что анатомия к идеологии никакого отношения не имеет. Констатируют факт: «Одинаково!»

— Значит, если я, допустим, хочу вас отравить, то должен надеть средства защиты, в противном случае умрем мы вместе. Так?

— Так! — нехотя соглашаются.

— Кто из вас видел хоть одного солдата в противогазе, я уже не говорю об ОЗК? Или вы полагаете, что сюда собрались несколько тысяч камикадзе с целью помереть, непонятно во имя чего, на подступах к вашему Дому правительства?

Толпа бурлит, растекается, жужжит, обсуждая услышанное. Проклятия в адрес Горбачева, Патиашвили, призывы резать русских. Черные южные глаза, в которых ненависть, сомнение, попытка уяснить, что же все-таки произошло. Толпа до известной степени шокирована: устоявшиеся штампы жуткого произвола и патологической жестокости как-то уж больно просто рассыпаются и рушатся, и крыть вроде нечем. Можно матом, но неубедительно, это понимают даже самые горячие. [285]

— Вы подумайте, — говорю я на прощанье. — Всего вам доброго. До свиданья!

И как нож сквозь масло.

...Запомнились пожилые рабочие-грузины с седыми усами, висками, бровями, натруженными узловатыми руками: «Вы не уходите, — просили они. — Мы сейчас на мафию за копейки пашем. Если вы уйдете, тогда совсем крышка! Тогда война! Много людей погибнет! Не уходите...»

Мудрые пожилые рабочие люди, уже тогда они видели дальше политиков. Уже тогда тоньше и зримее они представляли ситуацию. Вот где, припомнилось мне снисходительно-презрительно-высокомерное отношение грузин к армяно-азербайджанскому конфликту: «А, дураки, что делят, непонятно! Вот мы...» От тюрьмы и от сумы не зарекайся!

Улица, ведущая прямо к вокзалу, не помню, как называется. Я впереди на УАЗике, «на хвосте» — радиостанция Р-142. Густое оранжевое облако мгновенно застит лобовое стекло, скрежет тормозов, округлившиеся глаза начальника связи: — Товарищ полковник, вокруг УАЗика пять кирпичей веером легли! Повезло вам.

На асфальте — отметины от кирпичей, оранжевая пыль на машинах, по тротуарам справа и слева идут люди, им до нас нет никакого дела. Справа — девятиэтажка, слева — девятиэтажка. На лоджиях — никого. И как будто ничего не случилось. Как будто нерадивая хозяйка вытряхнула из передника картофельные очистки. Неприятно — но не смертельно.

Забросанные камнями офицеры у штаба Ставки, забросанный пузырьками с тушью и банками с краской огромный, метров на пять, памятник Орджоникидзе. Попытки его отмыть, а когда это не удалось — тайный ночной демонтаж и отвоз в неизвестном направлении.

Комендантские посты, патрули, вагончики, доппайки, неудовлетворительные санитарные условия, препирательства, споры, непонимание, приемы по личным вопросам, отлаживание боевой подготовки — все, как всегда, смешалось в клубок проблем, трудноразрешимых и неразрешаемых вообще.

Здесь, в Тбилиси, я впервые близко познакомился со вновь назначенным командующим воздушно-десантными войсками генерал-лейтенантом В.А. Ачаловым. Командующий с относительно спокойного Ленинградского округа сразу попал в гущу событий, и ему необходимо было самоутвердиться, поэтому он был излишне придирчив и строг. Это понятно. Претензий никаких. Но именно это почему-то запомнилось. [286]

Дальше