Под курсантским куполом
Первая моя реакция после мандатной комиссии была шоковой, я, как пьяный, шел по территории училища, не соображая ничего от счастья. По всем злым стечениям обстоятельств я не должен был стать курсантом, но тем не менее сдал экзамены, выжил и поступил.
В казарме я взял лист бумаги и написал домой письмо. Не помню дословно, что писал, но, конечно, об условном зачислении не упомянул, а слова были самые восторженные.
Но училищная жизнь долго пребывать в состоянии восторга возможности не давала. В течение суток нас переодели в военную форму, и я ощутил на своих плечах погоны — признак солдата, которым мне предстояло только стать, в чем я убедился в самое ближайшее время.
В последние дни моего последнего гражданского лета нас подняли по тревоге, экипировали по полной боевой выкладке, и мы пешком прошли пять с половиной километров от училища до пристани на Оке. Здесь нас усадили в видавший виды речной трамвай под номером 13, и мы в течение трех часов добирались до летнего лагеря, созерцая проплывающие мимо поля и деревни. Высадились мы в пустынном низком месте напротив высокого берега села Кузьминское. Огляделись вокруг — пусто. Узнали, что до лагеря еще пять километров. Для бывалого солдата — это не расстояние, а из нас многие впервые надели сапоги. Как заворачивать портянки, никто не знал, естественно, ноги были сбиты, и на финише колонна представляла жалкое зрелище — доплелись на последнем дыхании.
Лагерь училища располагался в красивом сосновом лесу и был совсем небольшим: несколько одноэтажных дач, где жили офицеры, пять деревянных казарм для постоянного состава [25] батальона обеспечения учебного процесса. Мы же, курсанты, жили в палатках и гордились этим, считая дурным тоном располагаться в казармах. Палатки вносили в нашу жизнь некоторую романтику.
На другое утро, несмотря на сбитые ноги и совсем не боевое настроение, все были подняты, и началась учеба. Учили нас жестко, сурово, но никакой дедовщины, хотя рядом находились две роты третьего курса, не было. То есть, может, и было снисходительное отношение к нам, салагам, но издевательств не припомню. Да и такого понятия, как дедовщина, не было.
Трудно, а порой и очень трудно, проходили первые полтора-два месяца, но и сейчас я считаю, что это самый важный период в становлении человека, пришедшего в армию. Либо он сумеет преодолеть себя и станет солдатом, либо так и останется «чудом» и недоразумением в армейской жизни.
Нашей ротой командовал старший лейтенант Плетнев. Забегая вперед, скажу, что погиб он в автомобильной катастрофе в 80-х годах в звании полковника, командуя Кутаисской десантно-штурмовой бригадой. Николай Васильевич был для нас эталоном офицера: всегда подтянутый, щеголеватый, в хромовых сапогах со сглаженными голенищами. Смотрел он на нас, как смотрит мастер на глину, когда начинает лепить сосуд. Пешком мы не ходили: или строевым шагом, или бегом. Физическая подготовка в лагере занимала основное время.
Все курсанты с восторгом смотрели, как этот, невысокого роста офицер мог подойти к перекладине в кителе (или даже в шинели) и спокойно выполнить весь комплекс упражнений, необходимых на сдачу военно-спортивного комплекса (ВСК) первой степени, не слезая. А это было для нас немало, восемь раз подъем переворотом, пять раз выход силой на одну или две руки, одиннадцать раз поднести ноги к перекладине. А мы пыхтим в трусах, и у нас не получается. Подойдет Плетнев, посмотрит на наши потуги и сам все продемонстрирует. А потом, спрыгнув с перекладины, спокойно скажет: «Кто повторит за мной — получит отпуск». Хотя курсантам отпуск не положен, но, видимо, командир был уверен, что таких не найдется.
Мы своего командира называли любовно — наш Плетень. Если Плетень сказал, то нужно выполнять беспрекословно. [26]
Бегал Плетнев отлично на любые дистанции, и мы за ним тянулись, стараясь не отставать. А вечером падали и засыпали замертво. До сих пор помню, как мы осваивали километровую дистанцию по лесной дороге. Сачковать было невозможно. Слева и справа от дороги — сосны с густым подлеском. Старт и финиш на расстоянии туда и обратно по 500 метров. Но что это были за метры для наших новеньких яловых сапог? Лучшие бегуны роты Некрылов и Крымский пробежали первый раз на тройку, остальные на двойку. Десятка полтора курсантов вообще добежать не смогли. Дорога была усыпана песком, ноги разъезжались.
После первого финиша Плетнев сказал все, что о нас думает. Ругался матом он исключительно редко, когда кто-то очень сильно доводил, но строй речи был таков, что нам хотелось его слушать, несмотря на самые нелицеприятные истины. Говорить он умел долго и со вкусом, и всегда без бумажек. Для меня, по характеру молчаливого, в ту пору это казалось верхом человеческого разума, а само это искусство речи — непостижимым.
Слушая его, рота всегда стояла, не шелохнувшись. Слышно было, если муха пролетала. После таких чисток нам не надо было никаких дополнительных объяснений. Сами старались сделать так, чтобы командир был доволен. В нашем сознании он имел на это все права, так как являл собой образец начальника, живущего по правилу: «Делай, как я!»
Хорошо помню мой первый прыжок с парашютом в училище. Нужно сказать, что после неудачной попытки освоить набегом парашютное дело, перелома и больницы у меня появилась боязнь земли. Я боялся не прыжка, не полета в воздухе, а именно приземления. В конце сентября мы закончили теоретическую подготовку, и командир роты объявил, что теперь переходим к практике. Рано утром нас подняли по тревоге. Плетнев отдал команду: «Хромые и немощные, на склад парашютно-десантного имущества для загрузки парашютов».
Рота без парашютов должна была добираться до парашютодрома. По дороге несколько раз мы развернулись в боевой порядок, отразив атаку мнимого противника. По прямой до парашютодрома три километра, а мы пробежали вдвое больше.
Поскольку первый прыжок положено было совершать без оружия, то мы сложили его на поле и сдали под охрану. Надели [27] парашюты типа Д-1-8, в просторечии именуемые «Дубом». Такое название они получили из-за того, что были громоздкими, тяжелыми, один перкалевый купол весил 16 килограммов да плюс еще семь килограммов запасной парашют.
На поле стояла готовая к взлету эскадрилья АН-2. В самолет садились по девять парашютистов и десятый выпускающий. Все это время, когда готовился, прыгал и летел, меня сверлило одно тревожное чувство — чувство земли. Я не думал о прыжке, не сомневался, что парашют откроется, Д-1-8 при принудительном раскрытии предельно надежный парашют, хотя неуправляем, и приземлиться можно было только там, куда занесет. В голове — одна мысль: «Как я приземлюсь?..» Мне казалось, что опять должно произойти что-то непредвиденное. Совершенно спокойно, почти автоматически я толкнулся левой ногой и прыгнул в рассветную осеннюю прохладу. Чем ближе был к земле, тем больше страх. Повезло. Я приземлился на сухое, слегка кочковатое, очень мягкое и удивительно уютное, как мне тогда показалось, болото. Психологический барьер исчез как-то очень просто и ненавязчиво. Позже всякое бывало, но такого страха перед землей, как на втором прыжке, я больше никогда не испытывал.
Полтора месяца до середины октября бегали мы марш-броски и кроссы. На фоне всеобщей попутной физической тренировки. Это когда в баню бежишь — моешься, в бане — моешься и из бани бежишь — моешься. Главное воспоминание того периода — это непроходящее чувство голода. И кормили, в принципе, неплохо, и чайная работала, но все постоянно были голодны. Пока не втянулись. Такая насыщенная спортивно-спартанская жизнь привела к тому, что 17 человек из роты написали рапорта и были отчислены. Зато оставшиеся приобрели шкуру и пятки носорога. Произошла естественная селекция: все, кто погнался за легкой романтикой красивой офицерской жизни, отсеялись, рота сплотилась, и через полтора месяца это были уже другие люди, готовые к трудностям и испытаниям.
Испытания нам пришлось преодолевать уже в октябре. На третьем курсе случилось ЧП. Во время огневой подготовки пропал пистолет Макарова. Сутки весь батальон искал исчезнувшее оружие: прочесывали лес километр за километром. Нашелся пистолет в лагере. Кто-то, испугавшись, подкинул его в [28] бачок для окурков, в курилку. Комбат подполковник Алексей Степанович Карпов, чтобы объяснить доходчиво, что воровать оружие нехорошо, принял решение: всему третьему курсу совершить марш-бросок «по полной боевой» по маршруту Сельцы (учебный лагерь) — Рязань, через Ульевую, что означало ни много ни мало — 70 километров. Первый курс стоял и смотрел во все глаза. А комбат подумал немного и добавил, что и первый курс для профилактики тоже совершит марш-бросок. Комбат для нас был если и не богом, то по табели о рангах стоял где-то рядом.
Марш-бросок подразумевал преодоление «зон заражения», то есть нужно было бежать часть пути в ОЗК (общевойсковой защитный комплект). Если для третьего курса это было делом привычным, то для нас, первогодков, задача на пределе возможного. За сутки мы преодолели 70 километров пути. Финишировали под Рязанью. Оставшиеся три километра уже шли, но так, что два крайних поддерживали среднего. Помню, в училище я входил, неся два автомата и гранатомет, и был этим страшно горд.
После осенней физической подготовки мы попали в совершенно иной мир. Начались лекции. Мы сидели в теплых классах и вспоминали — как о чем-то далеком — об осеннем лагере. Переход от огромных физических нагрузок к учебникам-задачникам по математике и физике был разительным. Мы вспоминали о тех, кто сломался на первых физических испытаниях, и где-то даже жалели их, ощущая гордость, что прошли, выдержали и дожили до спокойной училищной жизни. Хотя это спокойствие тоже было относительным. Как только выпал снег, мы стали тренироваться ходить на лыжах. Согласно учебному плану рота в среднем раз в два месяца выходила на учебный центр на 2 — 3 недели. Как некогда Николай I провел прямую линию, по которой построили первую железную дорогу Петербург — Москва, так брал линейку и наносил Плетнев по прямой на карте маршруты движения роты. На определенный отрезок пути один из курсантов назначался командиром роты. Ему вручались карта, компас и ... единоначалие. Никто не подсказывал — это было обязательным условием. На ведущего роту курсанта возлагалась полная ответственность. Если плутал — рота наматывала лишние километры, и такой незадачливый «ротный» спиной чувствовал «теплые», «участливые» взгляды своих подчиненных. Так у нас вырабатывали чувство ответственности. [29]
В конце первого курса к нам приехал командующий Воздушно-десантными войсками генерал армии Василий Филиппович Маргелов, создатель ВДВ, Герой Советского Союза, прошедший всю финскую и всю Отечественную войну, человек орлиного племени, живший по принципу: «Нет задач невыполнимых» и сумевший сделать этот принцип девизом Воздушно-десантных войск, живая легенда. Для нас это было явление Христа народу, когда дверь спортзала открыл 60-летний генерал и командир взвода лейтенант Н. В. Гер-лейн подал команду и доложил: «Товарищ командующий, с курсантами 3-го взвода 1-й роты проводятся занятия по физической подготовке. Командир взвода...» Курсанты онемели и стояли, не шелохнувшись, переживая сошествие Бога на землю.
Командующий обвел нас отеческим взглядом и спокойно сказал:
— Первый курс! Что можете, сынки?
Командир взвода начал докладывать...
— А через коня можете? — последовал вопрос.
С конем, честно говоря, дело обстояло неважно, половина еще не освоила как следует, но ударить лицом в грязь было невозможно, и все в один голос сказали, что можем. Поставили коня, и три лучших курсанта благополучно через него перелетели. Я был четвертым, но прыгнуть не успел. Маргелов вдруг спросил: «А как насчет сальто через коня, можете?» Это мы вообще никогда не пробовали, но так же дружно ответили, что можем.
Развернули коня поперек, установили подкидной мостик. Двое перепрыгнули и благополучно совершили сальто. Настала моя очередь. Все мои мысли были сконцентрированы на одном: «Я никогда не делал сальто через коня, но отступать нельзя». Я разогнался и прыгнул. Хорошо помню, как сделал одно сальто и начал крутить второе, но тут помешал пол — удар был такой сильный, что я потерял сознание. Очнулся в госпитале с сотрясением мозга. Так окончилась моя первая встреча с командующим ВДВ.
На втором курсе нас покинул Плетнев, получивший звание капитана и ушедший в войска. Сменил его капитан А. И. Ильин. Правда, пробыл он совсем недолго. Анатолий Иванович хорошо знал, к несчастью для нас, английский язык, и его забрали командовать 9-й ротой спецназа. Ильина сменил капитан В.М.Зайцев. О нем нужно сказать особо. [30]
Зайцев был военным корреспондентом окружной газеты, подготовил план «эпохального» романа о ВДВ и с целью «проникновения в образы» попросил командующего дать ему возможность командовать ротой. В Фергане ему дали роту в 105-й дивизии. За 2 — 3 месяца он развалил все, что было можно. Кто уже там подсуетился — сказать теперь трудно, но его «выдвинули» на курсантскую роту, полагая, по-видимому, что здесь он принесет меньше вреда. Был он среднего роста, тридцати лет и абсолютно лысый, как шар. Человек с задатками крайне скверного администратора, он как нельзя лучше напоминал одного из героев известного произведения Салтыкова-Щедрина («История города Глупова»), а именно Органчика, уяснившего общие, расхожие фразы и примитивные команды. Восемь месяцев он терзал нашу роту. Я был к тому времени заместителем командира взвода, старшим сержантом. Несмотря на свой опыт и дисциплинированность, заработал от Зайцева в общей сложности 23 суток ареста, хотя не отсидел ни одного дня. Зная, что можно наказывать арестом курсантов, Зайцев налево и направо раздавал сутки арестов, но в конечном счете никто не сидел, так как у командира роты не хватало воли претворить объявленное взыскание в жизнь. А получить сутки можно было ни за что, ни про что! Как-то я зашел в канцелярию и стал докладывать по занятиям, а Зайцев без перехода вдруг говорит:
— А почему вы вчера стояли у КПП?
Оторопев, отвечаю:
— Мать приезжала.
— А кто вас туда отпускал?
— Никто! Я ведь за КПП не выходил!
— Так вы пререкаетесь?
— Ну, если вы считаете мой ответ пререканием, то пусть будет так!
— Отлично. Тогда пять суток ареста.
И такие бессмысленные, нудные и никчемные беседы длились постоянно, и казалось, не будет этому ни конца, ни края. В конечном итоге книги Зайцев никакой не написал и с роты его сняли. Куда он делся — одному Богу известно. Обычно запоминаются яркие, сильные личности, но это была выдающаяся серость, необыкновенная и бездарная посредственность. И я благодарен судьбе, предоставившей мне возможность [31] на собственной шкуре испытать: каким не должен быть офицер. Особенно разителен был этот контраст после такого командира, каким был Плетнев. В принципе, отрицательный результат эксперимента — это тоже результат.
Иногда нам приходилось экспериментировать и с преподавателями. Английский язык в нашем взводе преподавал капитан Г.И.Федоров — низкорослый кривоногий человек со скверным характером. Во время занятий он не произносил ни одного слова по-русски. У него легко в течение 45 минут можно было получить 5 — 7 двоек, а это было чревато оставлением без увольнения, лишением отпуска да еще и промыванием мозгов на комсомольском и партийном собраниях.
С этой карой господней необходимо было как-то бороться. Стали искать слабости и обнаружили целых три: бокс, шахматы и значки с названием городов.
В боксе у меня успехи были неплохие. На втором курсе помню один бой. Выступал я в тяжелом весе и где-то около 21 часа выбил во втором раунде соперника за канат и под рев публики вышел в полуфинал соревнования на первенство училища. В первом ряду зрителей сидел Геннадий Иванович Федоров и страстно болел.
На другой день была суббота и первым часом — английский. В присущей ему манере Федоров вбежал вприпрыжку в класс, заслушал доклад дежурного и лаконично объявил: «Квиз», что в переводе на русский означало диктант. К нему я был, естественно, не готов. Я об этом честно сказал Геннадию Ивановичу. Он из уважения ко мне ответил по-русски: «Пиши!»
— Я не буду писать, я не готов!
— Пиши!
— Есть! — ответил я.
Взял лист бумаги и подписал: «Старший сержант Лебедь» и сдал чистый листок.
Когда я получил его обратно, то обнаружил на нем следующие расчеты: «За сегодняшний диктант — кол. За вчерашний бой — отлично. Единица плюс пять — равняется шесть. Делим на два — получаем три. Вводим коэффициент два. Три плюс два равняется пять. Браво!»
С шахматами у меня тоже получалось неплохо. Геннадий Иванович заходил в класс, а на подоконнике, как бы случайно, лежали шахматы. Вид шахматной доски Федоров выдерживал не более пяти минут. Он ставил взводу задачу: от сих [32] до сих читать, от сих до сих переводить и отдавал мне команду по-английски: «Расставляй!» Играл я сильнее его и при серьезном подходе мог легко обыграть, но тактика была иной. Первую партию я выигрывал. Вторую проигрывал. Естественно, нужно было играть контрольную. Обычно на этом месте урок кончался. Взвод задышал.
Научились курсанты использовать и третью страсть Геннадия Ивановича — значки. Все ярко выраженные остолопы, потеряв всякую надежду соответствовать предъявляемым Федоровым требованиям в познании английского языка, всю свою энергию, пыл и жар души направляли на поиски значков. Естественно, при официальной сдаче экзамена получали двойку и дальше шли на индивидуальную пересдачу, заложив в карман носимый запас если не знаний, то предметов, способствовавших их положительной оценке. Здесь тоже была своя тактика. Представившись, обладатель кармана ненавязчиво звякал значками. Услышав знакомый звук, Геннадий Иванович настораживался: «Что это у тебя?»
— Да вот, значки!
— Ну-ка, покажи! Так, так, так, — говорил он, — это ерунда, это — тоже, ага, вот — Псков! Это уже другое дело! Тебе тройки хватит?
Большинство удовлетворялось вожделенным трояком, но отдельные, наиболее нахальные, обладатели карманных коллекций начинали канючить:
— Товарищ капитан, я по всем предметам, кроме английского, отличник. Командир роты сказал, что если трояк получу — в отпуск не отпустит.
И из второго кармана курсант при этом доставал увесистую жменю значков. Глаза у Геннадия Ивановича разбегались, и он, махнув рукой, говорил: «Ну, хорошо. Иди, пусть будет четыре. И скажи командиру роты, чтобы тебя отпустил».
Зимой на втором курсе я женился. Собирался летом, но из-за материальных затруднений пришлось отложить на полгода. Моей женитьбе предшествовал один забавный эпизод. По существовавшим законам нужно было за месяц до росписи подать заявление. Командир роты Н.В.Плетнев отпустил меня для этой цели на три дня. Выехал в субботу вечером и в воскресенье был дома. Думал: в понедельник подадим заявление, а вторник останется на обратную дорогу. Но в понедельник во Дворце бракосочетания был выходной. Я оказался [33] в тяжелом положении, но помог найти выход. Аэрофлот. Мне взяли билет на рейс Ростов — Москва, Из Москвы до Рязани на поезде ехать было три часа — я успевал вернуться в училище к сроку. Во вторник утром заявление, наконец-то, мы подали. Я не самый впечатлительный человек, но волновался очень здорово, целую ночь не мог заснуть. Во вторник Инна проводила меня в ростовский аэропорт. Когда я сел в самолет и почувствовал расслабление, одолела меня странная сонливость. Я проспал все два часа полета, но не только не пришел в себя, но меня еще больше разморило. В Москве, в которую я попал впервые, я шел буквально «на автопилоте». Не помню даже, как в автобусе добрался до города. Я знал, что мне надо попасть в метро, в кармане лежала схема моего маршрута. Начало вечереть. Вышел из автобуса и вижу: через дорогу светится буква «М», значит, иду правильно — впереди метро. По провинциальной своей простоте пошел к нему напрямую, как в каком-то полусне слышал скрежет тормозов, свистки. Передо мною вырос младший лейтенант милиции и не очень навязчиво стал обнюхивать на предмет наличия алкоголя. Убедившись, что я не пьян, сделал вежливое внушение, что переходить улицу в неположенном месте чревато тяжелыми последствиями, и указал на подземный переход. Однако ни визг тормозов, ни свистки, ни милицейская проповедь из состояния «автопилота» меня не вывели. В метро я попал в общий поток, и, когда неожиданно на эскалаторе скользнула нога, я потерял равновесие и, пытаясь устоять, кого-то существенно «заехал» чемоданом.
Получилось, как в анекдоте: «Пустите Дуньку в Европу!» Таковы были мои первые впечатления о столице. 15 февраля я отправился в отпуск. 20 февраля 1971 года я женился. Свадьба получилась искренняя и веселая. Меня пришли поздравить все одноклассники. Им это было в диковинку: я первым из класса становился женатым человеком. С женой мне повезло: она у меня одна-единственная и на всю жизнь. Сейчас уже трое взрослых детей, но чувства мои к ней не остыли, как была любимой лебедушкой, так и осталась. Время не подточило и не изменило чувств.
Двенадцать дней отпуска пролетели быстро, нужно было возвращаться в училище. Начиналась наша первая разлука.
Но на семейном совете решили поменять квартиру тещи на Рязань. К лету я уже жил в Рязани и почти в своей квартире.
Больше второй курс ничем знаменательным не был отмечен, [34] если не считать, что получил единственную тройку по предмету, который любил, знал и стремился знать еще лучше. Тройка эта была единственной в моем дипломе. Экзамен за второй курс по огневой подготовке проводился на общевойсковом стрельбище в Сельцах, там же выполняли упражнения контрольных стрельб и всевозможных нормативов. Я как заместитель командира взвода представлял взвод на экзамене. Преподаватель подполковник Филиппов усадил первых четырех человек и объявил: «Кто идет отвечать без подготовки, ставлю на балл выше». Огневую подготовку я любил и знал, решил идти отвечать. Достался мне простой билет. Помню его до сих пор. Первый вопрос — взаимодействие частей и механизмов автомата при производстве одиночного выстрела. Второй — устройство выстрела ПГ-7В. Третий — задача на определение дальности прямого выстрела из пулемета. Преподаватель дал минуту на сосредоточение. По первым двум вопросам я был готов отвечать сразу, а задачу набросал и получил ответ. Начал отвечать на первый вопрос — Филиппов ставит с плюсом четверку, второй — «отлично». Даю задачу, он говорит: «Неправильно». Посмотрел опять: одна пропорция, один ответ. Я второй раз настаиваю, что решение верно. Преподаватель советует подумать. Время подоспело отвечать очередному. Филиппов говорит: «Думай!» На столе лежало лекало. С его помощью я изобразил траекторию разноцветными пастами, нанес ростовую фигуру, то есть сделал все то же самое, только красиво и аккуратно. Подаю ему, он говорит: «Теперь другое дело!» Тут я взбеленился. За нетактичное поведение Филиппов выставил меня и поставил «неудовлетворительно». При подведении итогов преподаватели, командир роты, командир взвода оценили мой ответ без подготовки, но осудили мою бестактность. Компромисс был вскоре найден — мне поставили трояк.
Подполковник Филиппов был фронтовик, имел два тяжелых ранения, поэтому зла на него я не держу. Да и вскоре после этого экзамена он уволился. Сейчас я думаю, что это был всплеск психологической несовместимости.
На третьем курсе была ровная напряженная учеба, я уже более двух лет находился на должности заместителя командира взвода. Научился командовать и разговаривать с людьми.
В конце третьего курса командовать нашим взводом приехал [35] из Прибалтики лейтенант Павел Грачев. Через месяц он сменил Зайцева. В то время Грачев был полной противоположностью Зайцева. Вновь в короткие сроки мы вернулись к системе, заложенной еще Плетневым. Грачев, мастер спорта по лыжам, подтянутый и строгий офицер, умел увлечь за собой курсантов. В роте ожила спортивная жизнь, возродился дух соревновательности. На стажировку мы уезжали внутренне удовлетворенные закончившейся учебой.
На стажировке я бы хотел остановиться отдельно. Направили нашу роту в 345-й парашютно-десантный полк, находившийся в Фергане, который входил в состав 105-й воздушно-десантной дивизии. Замысел командования училища был прост: сразу окунуть нас в бурную армейскую жизнь, приурочив наше появление в части к полковым учениям. По замыслу полк должен был десантироваться в Казахстан под населенный пункт Уш-Табе. Поскольку в учении участвовал один полк, вся наша рота вошла в него целиком, и стажеры попали на какие угодно должности. Все зависело от фантазии командования. Я стажировался на псевдодолжности заместителя начальника штаба батальона. При этом же начальник штаба, мой товарищ сержант Леонид Аршинов, числился помощником. Забегая вперед, скажу, что практику получили неплохую. Но память сохраняет яркие и потешные моменты, вот на них я и хочу остановиться.
Командиром батальона, где я стажировался, был майор В.А.Данильченко, сапер по образованию, человек резкий, разносторонне подготовленный, с оком зорким и всевидящим, с языком ядовито-насмешливым. За месяц стажировки Владимир Ананьевич четко объяснил нам, подкрепив массой практических примеров, главное: Офицер — это Артист. Другими словами, обязан ты, Офицер, овладеть любой ситуацией, подобрать душевный ключик и уметь держать в руках любую, самую разнообразную публику. А посему — никаких шаблонов, с единой зимой и летом постной физиономией удачи не видать. Учил комбат здорово, один недостаток: перебрал я в голове все образчики данильченковского артистизма — все до единого и установил, что они, как бы это помягче сказать, трудно поддаются литературной обработке.
В ходе подготовки к учениям мы совершили по два тренировочных прыжка. Причем, когда в первый раз увидели площадку приземления, у нас у всех без исключения глаза на лоб полезли: каменистая, твердая, как бетон, поверхность [36] была густо устелена мелкими камнями, камни величиной с кулак и более собраны в кучи. «И это вы сюда прыгаете?» — «Да, а что?» Действительно, приноровились, даже ногу никто не подвернул. Прыгали из самолета АН-12 в два потока в рамку. Теория предусматривает отделение парашютистов в шахматном порядке, что должно гарантировать безопасность, а практика показала, что начиная с 5 — 6 пары порядок отделения нарушается, в результате некоторые индивидуумы приземлялись, имея на лице явные следы соприкосновения с сапогом ближнего своего из соседнего потока.
В день, предшествовавший учению, Данильченко принес бархатное знамя с бахромой размером 1,5 х 1 метр с вышитым портретом Ленина. Вручил мне этот стяг и определил задачу: «Ворвемся на высоту — водрузишь!»
Я проявил совершенно неуместную инициативу: «А древко? Что я его, в руках держать буду?»
— Молодец, — похвалил комбат, — соображаешь. Иди в саперную роту, я ею раньше командовал, и возьми щуп, он заменит древко.
Взял я этот щуп на три колена по 50 сантиметров каждое и вторую пустую сумку от противогаза, куда и упаковал знамя, а «колена» пришлось примостить в сапоги: никуда они больше не лезли. Прихватил с собой и бинт. Решил: если с этими чертовыми «коленами» при прыжке поломаю ноги, так хоть их использую в качестве шин.
Подняли нас затемно. Весь полк вышел к аэродрому, где стояло более сорока АН-12. Когда уже сидели в самолетах, прибежал выпускающий и раздал по рядам по четвертушке хлеба и куску жирной колбасы. Все голодные — сразу накинулись и съели. Впереди меня сидели командир роты и два связиста с радиостанциями. Лететь предстояло 2,5 часа.
В салоне был тяжелый воздух: отдавало керосином. Согласно расчету на десантирование, в самолете на 2/3 оказались молодые солдаты. Как выяснилось несколько позже, «букет» получился совершенно замечательный: жирная колбаса, керосин, волнения и неопытность. Результат не заставил себя ждать. По прошествии часа народ стал суетиться и звать борттехника, прося принести ведро. Началась «тошниловка». Борттехник, наобещав всяких кар земных и небесных, принес ведро. Правда, оно было высокое и узкое, и самый нетерпеливый, первым его схвативший, не попал в горлышко. К парам керосина добавился едкий запах рвоты, [37] и пошла цепная реакция. Меня сроду никогда не мутило, ни до этого случая, ни после, но тут я почувствовал, что близок к тому, чтобы ударить лицом в грязь. Техник, поняв безнадежность ситуации, смирился. Зелено-бледные лица, специфические остатки колбасы на полу, соответствующие «ароматы» — я сидел и почти молился, когда, наконец, откроется рампа и я смогу отсюда вырваться. Это было пределом мечтания. Полтора часа почти бреда, когда я сам себя уговаривал потерпеть еще немного. И уговорил. Ух с каким наслаждением я оставил самолет! Как это здорово — голубое небо и очень много свежего воздуха. Воистину, что имеем — не храним...
Ко всему еще выяснилось, что задача батальону была изменена. На предполагаемую высоту мы не попали: кругом, насколько хватало глаз, расстилалась песчано-каменистая пустыня с редкими кустиками верблюжьей колючки. Ноги я не переломал, но и знамя водружать было некуда, и я все учение протаскался с ним, как дурень с писаной торбой.
Задачу батальон, тем не менее, выполнил успешно. Мы должны были совершить по жаркой пустыне двадцатикилометровый марш. Вода в наших фляжках иссякла, но мы не унывали, зная, что по маршруту движения находились два колодца. У нас были специальные таблетки пантацит, с помощью которых можно было в течение 20 минут любую воду сделать пригодной для питья.
Пункт хозяйственного довольствия ушел далеко вперед. Вскоре мы приблизились к первому колодцу. Доктор опустил «кошку» в колодец и достал... дохлую собаку. Врач объявил, что эту воду пить нельзя, и все с ним согласились. Жара отупляла и изматывала. До следующего колодца нужно было топать еще семь километров. Но и в другом колодце вместо воды нам досталась дохлая собака.
Все были на пределе. Я на себе в полной мере испытал, что такое настоящая жажда. Когда к нам подошла цистерна с водой, люди кинулись к ней, началась давка, вода лилась на землю, но никто не мог ее набрать. Пришлось всех растащить, и тогда начали набирать во фляги живительную влагу.
Летели мы 2,5 часа, а возвращались 2,5 суток эшелонами. Когда снова оказались в Фергане, после «прогулок» по пустыне, город показался нам живой восточной сказкой. Вообще Фергана того времени запомнилась мне шумной, жаркой, пыльной, веселой. В центре города — роскошный восточный [38] базар с горой арбузов (начинался август), сладостей. По улицам текли арыки, степенно ходили ишаки, словом, все излучало покой и довольствие.
На стажировке я усвоил главное: с разными категориями людей надо и по-разному разговаривать. Вынес твердое убеждение, какое окрепло с годами: каждый солдат — прежде всего человек, и даже если он что-то делает не так, взыщи с него по уставу строго, но ни при каких обстоятельствах не трогай человеческое достоинство. Уяснил себе твердо и навсегда: нигде и ни при каких обстоятельствах нельзя давать волю рукам. Если ты, офицер, среди множества педагогических средств воздействия на подчиненного не нашел ничего и последним аргументом является кулак — тебе не место в армии. Приплыли, значит, ваше благородие. Снимайте погоны и катитесь поднимать или опускать — как получится — народное хозяйство.
Четвертый курс был ознаменован серьезной работой над дипломом. Нужно отметить, что до 1971 года училище выпускало офицеров-переводчиков. Однако это не оправдало себя, так как язык требует постоянной работы над ним, что в условиях ВДВ затруднительно. Поэтому с 1968 года началась подготовка инженеров по эксплуатации бронетанковой техники и автомобилей.
Кроме усиленной работы над дипломами, мы продолжали прыгать. Стоял март, 18-го числа нам предстояло совершить одиночные прыжки на площадку Житово. Снега было много, глубина его достигала полуметра. Но оттепель сделала свое дело: он набух, и нам с самолета были видны темные пятна водянистой массы. Рядом со мной сидел мой товарищ Юра Лазаренко. Глянул он в окно и присвистнул: «Не, я сегодня прыгать не буду».
— Куда ты денешься, — пошутил я, — с подводной лодки? Но Юра молча срезал со страховочного прибора КАП-3М контровочную нить и, подозвав выпускающего, с чувством глубокого сожаления показал: «Вот, расконтровалась. Можно переконтровать?»
Выпускающий решил не рисковать и отставить курсанта от прыжка. Лазаренко поэтому поводу выразил бурное возмущение и высказал страстное желание прыгать вместе со всеми, упирая на то, что контровка — мелочь, минута — и все будет готово. Выпускающий обозлился, резким движением распустил парашют Лазаренко и приказал ему проследовать [39] в гермокабину. «Опечаленный» Лазаренко «уныло» удалился, сопровождаемый завистливыми взглядами.
Приземлились мы, как и следовало ожидать, в снежно-водную ледяную кашу, как раз по край сапога. Парашюты тут же натянули воду и стали неподъемными. По полю (в зависимости от того, кому как повезло) предстояло пройти от трех до пяти километров, так как никакая техника на площадку приземления попасть не могла. При этом добрая половина при приземлении попадала, и люди шли, мокрые с головы до ног. Запомнил я, как один из наших курсантов махал идущим рукой: «Идите сюда, здесь мелко, только по пояс!» Пробарахтались мы целый день в ледяной воде, но на другой день не было ни одного заболевшего. Сдали мокрые портянки, высушили белье — и все.
Под руководством Грачева мы на 4-м курсе настолько окрепли, что на внутриучилищной спартакиаде стали единственными, кто мог на равных соревноваться с 9-й ротой спецназа. Тут нужно сказать несколько слов об этой роте. В 1969 году с целью подготовки командиров взводов для частей спецназначения в Рязанском десантном училище была создана отдельная рота по принципу: взвод — курс. Отбор в роту был чрезвычайно скрупулезным. Если считать, что ВДВ — войска элитные, то это была элита элиты. При таком подборе соревнование с ними было выдержать непросто. А спартакиады у нас были жесткими. Помню заместителя начальника училища полковника Родионова, который всегда ходил в тонких черных перчатках из-за нервной экземы. Между собой мы его называли «черным полковником». Постановка вопроса у него была такая: никаких технических поражений. Если ты считаешь себя десантником, то дерись, неважно, кто тебе достался: мастер или кандидат в мастера. Если становая жила слаба — не можешь, тогда не заявляйся. И дрались. И нередко воля к победе творила чудеса. Случалось, что третьеразрядники одерживали верх над мастерами спорта. У нас в спортзале училища долго висела фотография, на которой — финал соревнований на первенство училища по боксу в тяжелом весе. Бой окончен. Судья держит за руки двух могучих парней в ожидании объявления победителя. Глаза у обоих закрыты, головы свесились в разные стороны, даже на черно-белом снимке видно, что лица разбиты самым добросовестным образом. Надпись под снимком: «Так достигается победа!» [40]
В конце мая все училище выходило на учебный центр. Выход училища всегда ознаменовывался открытием летней спартакиады. Здесь нам стремились организовать мини-олимпийские игры: основу соревнований составляла легкая атлетика, все виды спортивных игр. Спартакиада организовывалась таким образом, что каждая рота должна была задействовать максимум участников. Полностью исключалась возможность, когда несколько хорошо физически подготовленных курсантов вытягивали роту в победители. Спартакиада выявляла действительно сильнейшие подразделения.
Училищный марафон в качестве курсанта я завершил гораздо успешнее, чем его начинал. Все выпускные экзамены сдал на «отлично», в том числе и огневую подготовку. Диплом мне достался типовой: спроектировать Т-образный парк для хранения бронетанковой техники и автомобилей. Защитился я успешно, но в ходе экзаменов случился один эпизод, который наложил отпечаток на мою дальнейшую военную судьбу. Двух лучших из выпуска офицеров решено было оставить в должности командиров взводов в училище. Первоначально наметили оставить старшину 1-й роты В. Попцова и заместителя командира взвода 1-й роты И. Панкова. Мне Грачев также предлагал остаться, но я отказался и получил назначение в 7-ю воздушно-десантную дивизию, дислоцировавшуюся в Каунасе.
В ходе государственных экзаменов по научному коммунизму Попцов начал выяснять отношения с комиссией, за что ему поставили двойку. Это было ЧП. После долгих переговоров, шума и гама удалось уговорить госкомиссию исправить ему двойку на тройку. Но начальник политотдела училища полковник Н. М. Киваев был категорически против того, чтобы возмутитель спокойствия остался в училище.
Тогда, никого уже не спрашивая, буквально за два дня до выпуска, нас поменяли местами. Когда начальник строевой части майор Снегов вручил мне предписание, я был ошарашен. Побежал к ротному, потом к комбату подполковнику В.И.Степанову. Они только развели руками: «Ну, что делать, кто знал, что пролетит Попцов?! Теперь уж ничего не изменить!» И я смирился.
Выпуск у нас получился тоже не совсем обычный, вернее, совсем необычный. Пришел старший лейтенант Грачев и объявил, что будут снимать фильм о нашем училище, где один из фрагментов будет посвящен нам. [41]
Но тут, как назло, в день выпуска, 29 июля 1973 года, зарядил дождь, перешедший в обвальный ливень. Когда он прошел и облака немного рассеялись, дождь не перестал, он то нудно и противно накрапывал, то принимался лить сильнее. Около плаца собралось большое количество приехавших родителей, гости — дальше откладывать было нельзя, и мы в парадной форме выстроились на плацу. Мокли долго и упорно во главе с начальником училища генерал-лейтенантом А. В. Чекризовым, потому что киношники снимали по два-три раза вручение дипломов понравившимся им курсантам. Чекризов, например, три раза повторил свой доклад первому заместителю командующего ВДВ генерал-лейтенанту Курочкину. Церемония окончилась тогда, когда нас пять раз заставили повторить прохождение, мы были мокрыми до пояса и вычерпали своими ботинками все лужи на плацу.