Крах
В создавшихся условиях командующий 6-й армией Паулюс решил организовать прорыв кольца окружения в юго-западном направлении и вывести армию за Дон, на что запросил разрешения у верховного командования. Отход должен был начаться в ночь на 26 ноября. Мощный танковый клин, усиленный моторизованными частями, должен был проложить войскам дорогу.
Командующий группой армий «Б» генерал-полковник Вейхс согласился с этим предложением и определил рубеж — реку Чир, где должна была закрепиться армия Паулюса после выхода из окружения. [297]
Но Гитлер отход окруженных войск не разрешил. «6-я армия останется там, где она находится сейчас, — заявил он. — Это гарнизон крепости, а обязанность крепостных войск — выдержать осаду». 24 ноября он подписал приказ, в котором требовал от Паулюса продолжать обороняться в районе Сталинграда и «любой ценой удерживать там позицию, завоеванную столь большой кровью» до деблокирования извне{83}.
К этому доводу гитлеровское командование добавляло и второй — в ходе отступления будет потеряна вся техника, артиллерийское вооружение, и армия потеряет боеспособность.
Паулюс, поняв, что его армия, зажатая в крепкие клещи, оказалась пригвожденной к одному месту и полностью лишена оперативной маневренности,, стал усиленно укреплять рубежи обороны по окружности, вытянутой с запада на восток, и создавать резервы за счет войск, отведенных восточнее Дона и выводимых из Сталинграда. А германское верховное командование начало спешно создавать силы для проведения операции по освобождению армии Паулюса.
Нам не раз приходилось слышать вопрос, мог ли Паулюс вывести из окружения армию в 330 тысяч человек, если бы он получил на это разрешение или принял бы решение на свободу действий?
Если бы вывод 6-й немецкой армии начался сразу же по завершении ее окружения, тем более на завершающем этапе окружения, когда немецкие танки, артиллерия и живая сила могли совершать маневр, а наши войска еще не создали надежного внешнего фронта окружения, то, вероятно, какая-то часть 6-й армии могла бы прорваться из кольца. Исключать этого нельзя, потому что армия Паулюса была еще способна нанести довольно сильный удар.
Теперь же эта возможность исключалась.
Во-первых, отвод такой массы войск и по решению самого Паулюса, и по сложившейся обстановке мог начаться не ранее 26 ноября. К этому времени наши войска, действовавшие на внешнем фронте окружения, находились от дивизий противника, оказавшихся в кольце, на удалении от 100 до 200 километров, причем основная [298] масса войск могла передвигаться только пешим порядком. Следовательно, до выхода к внешнему фронту окружения гитлеровцам потребовалось бы минимум 4–6 суток.
В этих условиях, да еще на открытом поле, при ледяном степном ветре и при отсутствии зимнего обмундирования у этих полчищ, судьба их была предрешена.
Во-вторых, за последние дни боев танковые и тяжелые артиллерийские части гитлеровцев совершали много передвижений по разным направлениям для отражения ударов наших войск и почти полностью израсходовали горючее. Они уже были не в состоянии добраться до внешнего фронта окружения. А какую бы силу представляла остальная масса войск с потерей этих боевых средств? Они были бы уничтожены максимум в два-три дня.
Собственно, примерно к такой оценке положения своей окруженной армии приходили и сам Паулюс, и командующий группой армий «В» генерал-полковник Вейхс. В своем донесении Гитлеру Паулюс писал, что армия окружена, запасы горючего скоро кончатся, — следовательно, танки и тяжелые орудия будут неподвижны.
В-третьих, прежде чем добраться до внешнего кольца окружения, Паулюсу надо было еще вначале оторваться от войск внутреннего кольца окружения. Наше командование внимательно следило за всякими передвижениями противника и держало наготове артиллерию и танки для того, чтобы при обнаружении первых признаков отхода гитлеровцев немедленно перейти в преследование. Следовательно, отход врага внутри кольца в течение 4–6 суток мог проходить только под ударами наших войск и авиации.
Наше Верховное Главнокомандование правильно считало, что Гитлер будет принимать все меры к высвобождению 6-й армии.
Маршал Советского Союза А. М. Василевский, непосредственно координировавший тогда действия трех фронтов на сталинградском стратегическом направлении, пишет: «Гитлеровцы в самом срочном порядке, безусловно, примут все меры к тому, чтобы при максимальной помощи извне выручить свои войска, окруженные под Сталинградом. Поэтому важнейшей задачей для нас является скорейшая ликвидация окруженной группировки врага и освобождение своих сил, занятых этой операцией; до решения этой основной задачи нужно как можно надежнее [299] изолировать окруженную группировку от подхода неприятельских сил»{84}.
Действительно, после ликвидации окруженных сил врага у нас высвобождалось бы 300 тысяч человек личного состава, большое количество артиллерии, танков и целая воздушная армия. Они в зимней кампании могли бы быть использованы для решения новых задач на главных направлениях советско-германского фронта и еще более существенно повлиять на ход дальнейшей борьбы. Поскольку наши разведорганы определили численность окруженных войск в 85–90 тысяч, а в составе наших соединений, на которые возлагался разгром сил, оставшихся в кольце, имелось до 300 тысяч человек и 312 танков, задача по ликвидации врага могла быть выполнена в короткий срок.
Общий план действий наших войск сводился к тому, чтобы ударами по сходящимся направлениям на Гумрак расчленить фашистскую группировку и уничтожить ее по частям.
Однако первые же наши попытки двинуться на позиции окруженного врага встретили упорнейшее сопротивление. Дело в том, что фактически в котле оказалось в 4 раза больше сил, чем предполагалось. Значительно были преуменьшены данные и в отношении артиллерии и танков. Собственно, враг и теперь имел некоторое превосходство над нами в силах и средствах.
Потому и продвижение наших войск было незначительным. Например, за несколько дней наступления левое крыло 64-й армии преодолело всего 18 километров, а правое — только 4. Несколько успешнее действовала 57-я армия. И лишь войска Донского фронта, наступавшие с севера, заставили врага отойти на восток и вывести силы из малой излучины Дона на юго-восток за Дон. Кольцо окружения сжималось. Но в целом в ходе этих боев мы еще не смогли рассечь и разгромить находящегося в кольце врага.
Тогда Ставка приняла решение направить из своего резерва в состав Донского фронта под Сталинград 2-ю гвардейскую армию под командованием генерал-лейтенанта Р. Я. Малиновского и более тщательно подготовить операцию по уничтожению окруженной группировки. [300]
В ходе разработки советским командованием нового плана разгрома окруженных немецко-фашистских войск стали поступать данные о сосредоточении крупных вражеских сил к югу от Среднего Дона. Вскоре стало известно, что гитлеровское верховное командование спешно создает новую группу армий «Дон» под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна, на которую возлагалась задача по высвобождению окруженных в районе Сталинграда войск. В состав ее вошли оперативная группа «Холлидт» и армейская группа генерала Гота, сосредоточенная в двух районах: у Котельникова и у Тормосина.
Всего в группе армий «Дон» насчитывалось до 30 дивизий, в том числе шесть танковых.
Но Манштейн не мог собрать ударные силы за счет резервов ни в группе «Холлидт», ни у Гота, поэтому не был готов к наступлению, вынужден был стягивать войска с кавказского направления и ждать, пока на восточный фронт прибудут новые силы из Франции.
А время подстегивало. Паулюс торопил своих старых коллег — генералов. И Манштейн решил начать наступление пока силами одной котельниковской группировки, исходя при этом из того, что она ближе к Сталинграду, что на своем пути ей не придется преодолевать Дон и что советский заслон на котельниковском направлении по сравнению с другими участками фронта является наиболее слабым. Поэтому Манштейн надеялся на успех. А по выходе сил на рубеж реки Мышкова в наступление должна была перейти и тормосинская группировка.
Эти две группировки должны были сломить наши силы на южном участке внешнего фронта окружения, пробить коридор в кольце, двинуть по нему автоколонны грузовиков с горючим для снабжения танков и другой техники, находящейся в мешке, и соединиться с армией Паулюса.
И генерал Гот торопился. Его танковые дивизии к 15 декабря преодолели рубеж реки Аксай, а передовые части подошли к реке Мышкова.
Действовавшие здесь на очень широком фронте войска 51-й армии, 4-й и 13-й механизированные корпуса, серьезно ослабленные в предыдущих боях, не смогли остановить наступление трех танковых и четырех пехотных дивизий врага. А главные силы соединений 2-й гвардейской армии могли подойти к этому рубежу не ранее [301] 20–21 декабря. Поэтому командующий Сталинградским фронтом А. И. Еременко снял с внутреннего фронта окружения ряд стрелковых соединений и усилил 51-ю армию. Из 64-й армии туда были направлены 38-я стрелковая дивизия полковника Г. Б. Сафиулина и несколько артиллерийских частей. Но и это не могло гарантировать создание здесь устойчивого фронта. Обстановка складывалась очень сложной. В случае дальнейшего продвижения гитлеровцев на север создавалась непосредственная угроза удара по войскам 64-й и 57-й армий с тыла, В этих условиях Паулюс не замедлил бы нанести встречный удар из кольца, и левофланговые дивизии нашей армии, как и правофланговые соединения 57-й, рисковали бы оказаться, как говорится, между молотом и наковальней.
Следовательно, перед этими армиями стояла задача не выпустить противника из кольца окружения и не допустить удара по нашим войскам извне, с тыла.
Учитывая это, командующий 64-й армией генерал М. С. Шумилов решил создать более сильный общий резерв (две стрелковые дивизии) и противотанковый (три истребительных противотанковых артиллерийских полка) и одновременно держать наготове два гвардейских минометных полка «катюш». Все эти силы в случае необходимости предполагалось развернуть за левым флангом армии фронтом на юг.
Примерно такие же мероприятия проводились и в соседней 57-й армии, правофланговые соединения которой также могли оказаться под ударами врага с двух противоположных направлений. Поэтому нужна была особая согласованность в действиях двух наших армий.
Мне каждодневно приходилось вести переговоры по ВЧ с начальником штаба 57-й армии полковником Н. Я. Приходько по этому вопросу. А командующий 57-й генерал Ф. И. Толбухин, человек беспокойный и заботливый, сам часто звонил нам, и мы договаривались обо всем.
К 22 декабря ударной группировке Гота удается выйти за реку Мышкова. Теперь враг находился на удалении 40 километров от окруженных войск.
По замыслу Манштейна для наращивания силы удара котельниковсжой группировки должны были начать наступление немецко-фашистские войска из района Тормосина. А по достижении наступающими высот в районе [302] Ерико-Крепинский, до которых оставалось всего 20 километров, наносила удар из мешка и 6-я армия.
Манштейн был большим авторитетом в вермахте, и потому в армии Паулюса все надеялись, что кольцо окружения будет разорвано и кризисная ситуация превратится в победу.
Но тут подошедшие к рубежу реки Мышкова передовые части 2-й гвардейской армии генерала Р. Я. Малиновского вступили в сражение с котельниковской группой Гота, и продвижение ее было остановлено. В результате упорных десятидневных боев противник потерял свыше 200 танков и до 60 процентов пехоты, окончательно истощил свои силы и с 23 декабря перешел к обороне.
Тормосинская группировка тоже не могла наступать в сторону окруженных войск. Ей было не до выручки окруженной 6-й армии. Дело в том, что с 16 декабря, как нам стало известно, войска Юго-Западного и часть сил Воронежского фронтов развернули наступление на среднем течении Дона, громили там 8-ю итальянскую армию и немецкие войска из группы «Холлидт». Развивая удары к югу, они отодвинули внешний фронт окружения до 250 километров и стали угрожать тылу группы армий «Дон». Поэтому немецко-фашистское командование вынуждено было часть сил тормосинской группировки использовать против наступавших войск юго-западного фронта.
В таких условиях Паулюс не мог наносить удар из мешка.
В ожесточенных боях 2-я гвардейская армия вместе с войсками 51-й армии и 7-м танковым корпусом генерала П. А. Ротмистрова окончательно надломили хребет группе Гота и ночью 28 декабря овладели узловой железнодорожной станцией и городом Котельниково. С этого времени войска Сталинградского фронта развернули широкое наступление на всех направлениях. Противник повсеместно начал отходить. Так же успешно развивалось наступление и войск Юго-Западного фронта, которые с севера выходили на тылы группы армий «Дон».
Тут уж фельдмаршалу Манштейну было не до восстановления положения на Дону и не до вызволения 6-й армии Паулюса.
Таким образом, к концу декабря 1942 года замыслы врага полностью провалились. Если Паулюс не мог двинуть [303] из мешка армию навстречу Готу, когда между ними было расстояние всего в 40 километров, то теперь вопрос о высвобождении ее силами извне уже не стоял.
Положение окруженных войск все ухудшалось. Но Гитлер продолжал ободрять их. Он обратился к ним с новогодним приказом, в котором обещал сделать все возможное для освобождения войск.
Но этих возможностей у него уже не было.
Наступила новогодняя ночь. Мы собрались в блиндаже командующего армией Михаила Степановича Шумилова у радиоприемника. Прозвучали позывные Москвы, и вслед за этим мы услышали хорошо знакомый всем спокойный голос Михаила Ивановича Калинина. Хотя мы, сталинградцы, и знали военное положение на юге страны, но все же радостно было слышать главу государства, говорящего о ходе развития контрнаступления, о нарастающих ударах Красной Армии в районе Среднего Дона и на Северном Кавказе, о потерях врага и о том, что советские войска прочно удерживают инициативу.
Когда Михаил Иванович поздравил советский народ и Красную Армию с Новым годом, мы прокричали «ура!» и подняли кружки за скорую победу. А неподалеку ударили орудия, и рванулись в черное небо на врага тяжелые снаряды. В эту артиллерийскую музыку тут же подключились минометы, пулеметные очереди, а также разноцветные ракеты, запущенные ввысь. Страна вступила в новый, 1943 год.
Гитлеровское верховное командование понимало, что армия Паулюса неминуемо погибнет. Но ему выгодно было, чтобы она продолжала и в окружении упорно драться, чтобы этим сковать у Волги как можно больше и как можно дольше крупные силы Красной Армии.
Поэтому Гитлер требовал упорно держаться в окружении. Требовал этого и генерал-фельдмаршал Манштейн, который боялся, что в случае капитуляции окруженных войск высвободившиеся советские соединения будут брошены против него. И он даже теперь старался убедить Паулюса, что его армия будет деблокирована.
Паулюс, конечно, видел неизбежную гибель своей армии. Но он продолжал выполнять требования Гитлера и приказывал войскам удерживать свои позиции. [304]
Советское командование решило приступить к уничтожению окруженных войск. Задача эта возлагалась на Донской фронт, в состав которого с 1 января 1943 года включались 62, 64 и 57-я армии Сталинградского фронта. Теперь этот фронт имел семь армий, в которых насчитывалось 218 тысяч человек, 5610 орудий и минометов, 169 танков и до 300 самолетов{85}.
В людях и танках гитлеровцы имели равные с нами силы. У нас было больше артиллерии и минометов и абсолютное превосходство в авиации. Учитывая, что группировка Паулюса еще сильна, хорошо укрепилась на рубежах обороны и будет драться упорно, было принято решение действовать главным образом огнем, чтобы максимально сохранить жизни людей. С этой целью Ставка направила на Донской фронт несколько артиллерийских соединений орудий крупного калибра и части гвардейских минометов. Именно в связи с этим Ставка послала сюда же начальника артиллерии Красной Армии, крупнейшего и талантливого организатора массированных артиллерийских ударов генерал-полковника артиллерии Николая Николаевича Воронова.
В основу плана операции было положено нанесение главного удара с запада на восток с целью рассечения вражеской группировки на части и последующего их разгрома. Для наступления на направлении главного удара привлекались три армии. В центре на узком участке действовала 65-я армия генерала П. И. Батова, максимально усиленная артиллерией, реактивными установками и танками. Справа к ней примыкала 21-я армия генерала И. М. Чистякова, а слева — 24-я армия генерала И. В. Галанина. На этом же направлении использовалась и вся авиация фронта — 16-я воздушная армия. Здесь было создано внушительное превосходство наших сил над врагом: в людях и в артиллерии — в 2 раза, в минометах — в 4 раза и абсолютное превосходство в авиации.
Остальные четыре армии фронта — 66, 62, 64 и 57-я, — не имевшие превосходства над противником, должны были наступать на отдельных участках, стремясь приковать к себе как можно больше сил врага.
Эта операция получила закодированное наименование «Кольцо». [305]
Наша 64-я наносила удар в направлении разъезда Басаргино. Ударную группировку составляли 204, 29, 36-я гвардейская и 157-я стрелковые дивизии, 143-я и 154-я морские стрелковые бригады, поддерживаемые семью армейскими артиллерийскими полками.
После того как 64-я армия вошла в состав Донского фронта, к нам прибыли командующий этим фронтом генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский и командующий артиллерией фронта генерал-майор Василий Иванович Казаков. До этого мне не приходилось встречаться с ними. К. К. Рокоссовский был в зимней генеральской форме: бекеше, серой каракулевой папахе и в высоких валенках. Когда в блиндаже командарма он снял бекешу, на груди его блеснули два ордена Ленина и три ордена Красного Знамени. Выше среднего роста, стройный, подтянутый, с правильными и красивыми чертами лица, он своей внешней привлекательностью и подчеркнутой аккуратностью в одежде как-то, мне казалось, «не вписывался» в суровую фронтовую обстановку. Мы тогда не знали, что Рокоссовскому было уже за сорок пять. Выглядел он тридцатипятилетним, не больше, и мы немало удивлялись тому, что очень молодому генералу доверен такой ответственный пост.
Когда Константин Константинович заговорил с нами, в нем ничего не было «начальствующего». Говорил Рокоссовский очень просто, как-то по-товарищески и очень вежливо, мягко. Заслушивая доклад командарма Шумилова об обстановке на фронте, о состоянии войск и обеспеченности боеприпасами, он ни разу не перебил его.
Однако на просьбу М. С. Шумилова выделить пополнение и усилить армию артиллерией генерал Рокоссовский ответил тоже очень спокойно, но твердо:
— Ни того, ни другого мы вам не дадим. А чтобы для вас не был обиден такой ответ, скажу, что и соседние с вами армии Чуйкова и Толбухина тоже не получат ничего этого. Основные силы фронта будут сосредоточены на другом участке кольца...
В конце беседы стоявший рядом со мной член Военного совета армии генерал К. К. Абрамов тихо шепнул мне:
— Заметили, что командующий фронтом еще ни разу не употребил слово «я»? Любопытная деталь, знаете ли... [306]
Затем состоялся ужин. За столом в блиндаже командарма сидели человек восемь. В общем разговоре почти не касались предстоящей операции по разгрому Паулюса, а Константин Константинович больше говорил о боевых делах 16-й армии, которой он год назад командовал под Москвой.
После ужина командующий фронтом остался беседовать с М. С. Шумиловым, а генерал В. И. Казаков стал рассматривать разработанный нами план использования артиллерии в предстоящем наступлении. План был признан удачным и доложен К. К. Рокоссовскому.
Уезжая от нас, Константин Константинович сказал Шумилову:
— Учтите, главная ваша задача: огнем и активными действиями на отдельных участках истреблять врага, сковать его силы и по возможности притянуть на себя часть резервов.
Итак, войска Донского фронта были готовы к наступлению. Но советское командование, желая избежать напрасного кровопролития, 8 января 1943 года предъявило Паулюсу ультиматум о капитуляции. В нем говорилось:
«6-я германская армия, соединения 4-й танковой армии и приданные им части усиления находятся в полном окружении наших войск с 23 ноября 1942 года. Все попытки немецкого командования спасти окруженных оказались безрезультатными. Спешившие к ним на помощь германские войска разбиты Красной Армией, и остатки их отступают на Ростов. Положение окруженных тяжелое. Они испытывают голод, болезни и холод. Суровая русская зима только начинается.
Вы, как командующий, отлично понимаете, что у вас нет никаких реальных возможностей прорвать кольцо окружения. Ваше положение безнадежное, и дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла.
В условиях сложившейся для вас безвыходной обстановки, во избежание напрасного кровопролития, предлагаем вам принять следующие условия капитуляции:
1. Всем германским окруженным войскам во главе с вами и вашим штабом прекратить сопротивление.
2. Вам организованно передать в наше распоряжение весь личный состав, вооружение, всю боевую технику и важное имущество в исправном состоянии. [307]
Мы гарантируем всем прекратившим сопротивление офицерам, унтер-офицерам и солдатам жизнь и безопасность, а после окончания войны возвращение в Германию или в любую страну, куда изъявят желание военнопленные».
Ультиматум заканчивался предупреждением, что, если предложения о капитуляции не будут приняты, войска Красной Армии будут вынуждены вести действия на уничтожение окруженных германских войск.
Ультиматум был подписан представителем Ставки Н. Н. Вороновым и командующим Донским фронтом К. К. Рокоссовским.
Парламентеры, направленные с ультиматумом, к Паулюсу допущены не были. Более того, Паулюс отдал приказ в случае повторного появления советских парламентеров открыть по ним огонь без предупреждения.
А между тем очевидец этих событий командир 767-го гренадерского полка полковник Штейдле так писал о положении, в котором были тогда вояки Паулюса: «Поле, усеянное мертвыми телами, неописуемо страшно. С ужасом смотрели мы на трупы с обнаженными конечностями, разорванными грудными клетками и со сведенными судорогами руками, с лицами, застывшими в скорбных гримасах, и с оловянными, выпученными от страха глазами. И живые посягали на мертвых: они грабят мертвых, снимают с них сапоги и обмундирование, используя для этого нож и топор. Каждый думает только о самом себе. Вот так оставят и тебя, так же осквернят и твой заледенелый труп. И все мы дрожим при мысли о том, что и нас неотвратимо ждет такая же судьба, что и этих обитателей поля. Если раньше рыли могилы и ставили кресты, то теперь уже не хватало живых, чтобы копать могилы мертвым»{86}.
Да, Фридрих Паулюс являлся крупной фигурой фашистского германского генерального штаба и хорошей машиной в руках Гитлера. Он еще до войны был начальником штаба 6-й армии. А незадолго до ее начала был назначен на должность первого обер-квартирмейстера и заместителя начальника генерального штаба сухопутных сил. Он непосредственно разрабатывал план «Барбаросса [308] « — план войны против Советского Союза — и проводил крупные штабные учения с генералами с учетом этого плана.
Гитлер считал Паулюса одним из лучших генералов вермахта и намеревался назначить его начальником штаба оперативного руководства вооруженных сил Германии вместо Йодля, но воздержался сделать это только потому, что рассчитывал после победного завершения Сталинградской битвы связать падение Сталинграда с его именем. Паулюс верно служил Гитлеру и только поэтому не довел до подчиненных содержание ультиматума, отдал приказ об открытии огня по парламентерам без предупреждения, поставил под угрозу гибели свою армию.
И все же многим солдатам содержание ультиматума о капитуляции было известно. Некоторые узнавали о нем из листовок, сбрасываемых нашими самолетами, другие — из передач, проводимых нами на немецком языке. В 64-й армии к этой работе подключилась группа немецких коммунистов, возглавляемая выдающимся деятелем германского рабочего движения Вальтером Ульбрихтом. Эта группа антифашистов-коммунистов провела несколько дней в войсках армии, а сам Вальтер Ульбрихт ночевал у нас на командном пункте, в одном блиндаже с заместителем начальника штаба армии по политической части подполковником Б. И. Мутовиным.
Вместе с работниками политотдела армии эти товарищи, используя мощные громкоговорящие установки, вели работу по разложению войск 6-й армии. Передачу обычно проводили вечером, когда офицеры уходили на свои командные пункты и имелась возможность обратиться прямо к солдатам. В выступление включалось и содержание ультиматума о капитуляции и убедительные доводы, доказывающие, что ни Манштейн, ни «воздушный мост» Геринга окруженные войска спасти не могут и что продолжение борьбы только приведет к гибели солдат.
В политотделе армии и в группе товарища Ульбрихта было много писем немецких солдат, которые также свидетельствовали о плохом состоянии окруженных войск, их подавленном настроении.
Позволю себе привести отдельные характерные выдержки из некоторых писем. [309]
Ефрейтор-пехотинец писал домой: «Мы попали в настоящий чертов котел. Здесь форменный ад». Другой ефрейтор сетует: «Сталинград стал нам поперек горла. В роте осталось лишь 7 человек. Повсюду видны солдатские кладбища. Теперь только одно слово «Сталинград» приводит нас в ужас». А рядовой солдат, касаясь боевых действий, сообщал родителям: «Наиболее ужасными являются уличные бои. В нашем подразделении было 140 человек, сейчас осталось только шесть». Отчаяние звучит в письме его сослуживца: «Боюсь, нам не удастся вырваться. Русские тоже умеют воевать, они никого не выпустят из этого котла». А вот свидетельство одного унтер-офицера: «К нам самолеты уже не летают. Лошадей съели. У Иозефа была собака. Ее тоже съели. Поверь, это не шутка».
Немецкие солдаты были в отчаянном положении. Позже пленные рассказывали, что советские передачи по громкоговорящим установкам «хватали их за сердце, впиваясь в мозг, вызывали думы о плене и последующем возвращении на родину». И все же никто из них добровольно в плен не сдавался. Почему?
Ответить на этот вопрос можно так.
Во-первых, командование 6-й армии постоянно внушало солдатам, что фюрер непременно выручит окруженных. Для вселения в них больших надежд на это зачитывалось непосредственное обращение Гитлера к окруженным, в котором говорилось: «Армия может быть уверена, что я сделаю все, чтобы своевременно вызволить ее, поэтому не надо думать об уходе с Волги».
Уверяли солдат и в том, что войска Манштейна уже идут, спасение совсем близко и что надо продолжать удерживать позиции. И одурманенные солдаты все еще верили в победу фюрера. «В среде солдат, — пишет немецкий офицер Вельц, — говорили так: «Внутри — мы, вокруг нас — кольцом русские, а вокруг них — германские дивизии, которые уже идут к нам на выручку». Они слушали это охотно, потому что верили»{87}.
Во-вторых, в окруженных войсках все еще действовала строжайшая дисциплина. Приказа офицера пока никто не мог ослушаться. Офицеры требовали не сдаваться в плен и драться до последних сил. Солдат, предлагавших [310] сложить оружие, расстреливали. За отказ воевать в 6-й армии было вынесено более 300 смертных приговоров. К тому же все солдаты знали, что каждый из них находится под наблюдением гестапо, что добровольная сдача в плен сразу же станет известна ему. Поэтому могли пострадать их семьи.
Сама по себе 6-я армия считалась одной из лучших в вермахте. Ее называли победительницей столиц. В 1940 году она вихрем пронеслась по Бельгии и первой вошла в Брюссель. С такой же скоростью она продвигалась по полям Франции к Парижу. В июне 1941 года 6-я армия вторглась в пределы Советского Союза, захватила его южные районы и истребила сотни тысяч советских людей. С начала 1942 года ею стал командовать крупный военный теоретик-оператор и опытный генерал Фридрих Паулюс, и до последнего времени его полчища не знали горечи поражений. А если учесть, что в составе соединений 6-й и 4-й танковой армий было много эсэсовцев, жандармов и полицейских частей, так зверствовавших по отношению к нашим воинам, попавшим в плен, и к мирным жителям, то определенно можно сказать: они не ждали пощады за свои злодеяния, боялись мщения наших солдат и нашего народа, и потому воевали фанатично, с отчаянностью обреченных.
Безусловно, играла свою роль и пропагандистская машина Геббельса. Немецкий офицер Вельц писал: «...Она преподносила нам информацию о русских — как исчадии ада. Нам внушали, что в своей неуемной ненависти они не берут пленных, а предают смерти посредством чудовищных пыток. Это делалось для того, чтобы никому даже в голову не пришла мысль перебежать к русским. И этого в значительной мере добиться удалось»{88}.
И получалось так, что гитлеровские вояки и боялись, и не хотели сдаваться в плен.
После отказа Паулюса принять ультиматум советского командования и капитулировать Ставка дала указание Донскому фронту о проведении наступления с целью разгрома окруженных немецких войск.
Перед нанесением решающего удара по окруженному врагу Военный совет Донского фронта обратился к войскам с письмом-призывом, в котором говорилось: «Товарищи [311] бойцы, командиры и политработники... Вы блестяще справились с задачей героической защиты Сталинграда, разгрома и окружения сталинградской группировки немцев. Своей стойкостью и героизмом вы прославили свое имя в веках.
Но это только одна половина большой задачи... Ведь наш советский народ с нетерпением ждет от нас радостного известия о ликвидации окруженных войск, полном освобождении из кровавых рук подлого врага родного героического города Сталинграда.
В победный, решительный бой, дорогие товарищи!..»{89}
Когда об этом письме узнали воины, то их ответ был один: «Добьем фашистских извергов в Сталинграде и порадуем наш народ!»
И вот 10 января в 8 часов в нашей армии был получен сигнал «Оперативно», по которому немедленно прекращались всякие переговоры по линиям связи. А через 3 минуты после этого полковник А. Н. Янчинский подал команду открыть огонь. И в 8 часов 5 минут ударила артиллерия, громыхнули залпы «катюш». Началась огневая подготовка наступления. Около семи тысяч орудий и минометов и несколько сот реактивных установок обрушили сотни тонн губительного металла на вражескую оборону, подавляя и уничтожая огневые точки, разрушая укрепления, истребляя живую силу фашистов. А вслед за этим самолеты 16-й воздушной армии начали бомбить артиллерийские позиции, резервы и штабы противника.
Настало время атаки. Десятки зеленых ракет взвились в небо на широком фронте. Артиллерийский огонь переместился несколько вглубь. Ровно в 9 часов послышалось перекатистое мощное «ура!». Войска перешли в наступление. Начались завершающие действия по ликвидации окруженной группировки.
Однако сплошного продвижения войск не было. Обороняемые немцами выгодные и хорошо подготовленные рубежи являлись последними, на которых еще можно было упорно драться, и фашисты яростно цеплялись за каждую позицию. Используя многочисленные дзоты, доты, а также врытые в землю танки, они поливали огнем все открытое степное снежное поле и задерживали продвижение наших войск. [312]
Командующий фронтом К. К. Рокоссовский писал: «Бывая часто на позициях, я наблюдал, что собою представлял тогда боевой порядок наступающих войск. Жиденькие цепочки бойцов двигались по заснеженному полю. За ними перекатами, поэшелонно, двигались орудия прямой наводки. На огромном пространстве виднелось до десятка танков. Артиллерия, действовавшая с закрытых позиций, сопровождала весь этот боевой порядок, нанося удары по отдельным участкам. Время от времени обрушивались на противника залпы «катюш»{90}.
Да, было именно так. А в 62, 64 и 57-й армиях, не входивших в состав ударной группировки фронта, силы были еще малочисленнее. Поэтому на южном фасе кольца окружения противник удержал все свои позиции. Не имели заметного успеха и войска 21-й и 24-й армий. Лишь 65-я армия генерала П. И. Батова, имевшая наибольшее огневое усиление, ломая оборону, продвинулась до 4–5 километров.
Наша 64-я армия и правофланговые соединения 57-й стали проводить наступление ночью, чтобы не давать покоя врагу, изматывать и ослаблять его силы.
Ночные действия оказались довольно эффективными. 204-я стрелковая дивизия генерал-майора А. В. Скворцова и 36-я гвардейская дивизия генерал-майора М. И. Денисенко вклинились в оборону врага. А 422-я стрелковая дивизия полковника И. К. Морозова и 38-я стрелковая дивизия полковника Г. Б. Сафиулина, входившая в это время в состав 57-й армии, разгромили противника в районе Басаргино, прорвали его оборону и захватили Воропоново. На подступах к Воропонову был захвачен аэродром с восемнадцатью исправными самолетами. Личный состава аэродрома, спавший в блиндажах, был застигнут врасплох и захвачен в плен. Ночью с 12 на 13 января полк 38-й дивизии под командованием капитана Давиденко разгромил артиллерийскую часть противника, захватив 26 исправных орудий и склады с боеприпасами, а полк майора Петрова внезапной атакой овладел станицей Басаргино.
Но дальше войска 64-й и 57-й армий продвинуться не могли. Не имела особого успеха и ударная группировка фронта (65-я и 21-я армии). Противник, используя населенные [313] пункты по берегам рек Червленая и Россошка и подтягивая резервы в первую линию, успевал организовать оборону и оказывал упорное сопротивление.
17 января после некоторых перегруппировок сил войска 64, 57, 21, 65 и 24-й армий, поддержанные с воздуха силами 16-й воздушной армии, перешли в решительное наступление на всех направлениях. Враг не выдержал ударов и стал откатываться в сторону Сталинграда, цепляясь за окопы второй линии.
К 25 января войска фронта нанесли противнику большой урон и вышли на линию Большая Россошка, Воропоново, Садовое. Правофланговые соединения нашей армии завязали бои на улицах Сталинграда, а левофланговые и все войска 57-й армии, наступавшие до сих пор на запад и на север, повернули фронт наступления на восток и вместе с 21-й и 65-й армиями продвигались навстречу войскам 62-й армии генерала В. И. Чуйкова. Кольцо окружения продолжало неумолимо сжиматься. Протяженность линии фронта по кольцу стала составлять всего 110 километров вместо 170 на 10 января 1943 года. Положение окруженных войск становилось критическим.
23 января Паулюс вызвал на совещание командиров корпусов. В ходе обсуждения вопроса о дальнейших действиях все говорили о катастрофическом положении, но лишь некоторые высказывались за прекращение военных действий.
Начальник штаба армии генерал Шмидт после этого совещания попросил Паулюса послать его на самолете в ставку вермахта для личного доклада обстановки Гитлеру. Паулюс ответил: «Вы остаетесь здесь. Вы хорошо знаете, что конец может наступить в любой момент. Никто не поможет нам»{91}. И он поручил Шмидту составить доклад Гитлеру об обстановке с просьбой на разрешение капитулировать.
Утром 24 января Паулюс доносил в гитлеровскую ставку, что войска не имеют боеприпасов и продовольствия, связь поддерживается только с частями шести дивизий, единое командование невозможно, что катастрофа неизбежна, и просил разрешения на капитуляцию. [314]
Гитлер ответил: «Запрещаю капитулировать. 6-я армия выполняет свою историческую миссию и должна удерживать свои позиции до последнего человека и до последнего патрона».
И Паулюс слепо выполняет этот приказ Гитлера, требуя, чтобы войска продолжали упорно сопротивляться. Но теперь все попытки задержать наше наступление оказались тщетными. С утра 26 января, продолжая продвижение вперед, части 64-й и 57-й армий завязали бои на улицах города в южной его части. А войска 21-й и 65-й армий, наступавшие с запада, шли к Сталинграду в направлении центра. Навстречу им от Волги с востока стали приближаться соединения 62-й армии, настойчиво выбивавшие противника из развалин города, отвоевывая у него квартал за кварталом.
В этот день к 11 часам 51-я и 52-я стрелковые дивизии и 121-я танковая бригада 21-й армии, 13-я гвардейская дивизия генерала А. И. Родимцева и 284-я стрелковая дивизия 62-й армии соединились на западных скатах Мамаева кургана и у поселка Красный Октябрь.
Таким образом, окруженная группировка противника оказалась рассеченной на две части — на южную и на северную. В южной группировке, охваченной войсками 64, 57 и 21-й армий в районе центральной и южной частей города, находились десять потрепанных фашистских дивизий, а также штаб 6-й армии и ее командующий Паулюс. В северной группировке, зажатой войсками 65, 66 и 62-й армий в районе заводов «Баррикады» и Тракторного, были остатки двенадцати немецких дивизий.
И даже в этой обстановке Паулюс решил продолжать борьбу за удержание северной и южной частей города. Но осуществлять единое управление и руководство двумя рассеченными группировками стало невозможно. Тогда он назначает командующим северной группой войск командира 11-го армейского корпуса генерала Штренкера, а командующим южной группой войск — командира 71-й пехотной дивизии генерал-майора Росске. Фактически же руководство южной группой осуществлял штаб 6-й армии и сам Паулюс.
Перед нашими войсками теперь стояла более легкая задача — ликвидировать расчлененные и ослабленные вражеские группировки. Наши орудия вели огонь прямой [315] наводкой по гитлеровцам, укрывающимся в зданиях, за обломками стен домов, среди развалин.
В эти дни особенно отличился меткой стрельбой 140-й минометный полк полковника И. Г. Орлова. Эта часть была сформирована из рабочих сталинградского завода «Баррикады» и принимала участие в защите своего города во всех тяжелых боях в составе нашей армии.
28 января войска 64-й и 57-й армий преодолели сопротивление противника, вышли на северный берег реки Царица и вместе с 21-й армией продолжали сжимать кольцо окружения вокруг южной группировки врага.
В ночь на 29 января 29-я и 36-я гвардейская стрелковые дивизии, наступая вдоль улиц, вышли в район вокзала, 157-я и 204-я стрелковые дивизии уничтожали врага в юго-западной части города, а части 7-го стрелкового корпуса наступали с юга вдоль Волги, преодолевая глубокие овраги по берегам реки Царица. Беспрерывно грохотали выстрелы наших орудий и минометов, в сплошной рокот слились густые пулеметные и автоматные очереди. Теперь всюду можно было наблюдать, как на разрушенных домах, на небольших высотках и курганах наши бойцы водружали красные флаги.
В стане врага, несмотря на категорические требования немецких генералов в плен не сдаваться и удерживать позиции, солдаты и даже отдельные офицеры стали целыми группами выползать из блиндажей, из подвалов и других укрытий. Подняв руки, они медленно, чуть волоча ноги, шли навстречу красноармейцам. Другие поднимали вверх белые тряпки, становились на колени и кричали: «Рус, сдаюс. Гитлер капут!» Третьи, увидев перед собой советских воинов с автоматами, бросались обратно в убежище. Но в целом вояки Паулюса еще пытались оказывать сопротивление.
В ночь на 30 января на участке 204-й стрелковой перешел линию фронта офицер — адъютант командира 20-й румынской дивизии, который заявил, что командир этого соединения бригадный генерал Дмитриеску со своим штабом находится на элеваторе и что он хотел бы сдаться в плен, но, не зная условий, колеблется и потому направил его для выяснения обстановки и условий сдачи в плен. Командир 204-й дивизии генерал-майор [316] А. В. Скворцов доложил об этом генералу М. С. Шумилову. Командарм для ведения переговоров и принятия капитуляции румынской дивизии направил на место событий заместителя начальника штаба армии по политической части подполковника Б. И. Мутовина.
Мутовин вместе с генералом Скворцовым и его замполитом полковником Колесником решили с наступлением темноты направить румынского офицера обратно в свою дивизию с нашим представителем — командиром взвода разведки (в погонах майора) — в сопровождении двух автоматчиков-связистов, которые вслед за офицерами тянули линию связи.
Командир был проинструктирован о порядке и содержании переговоров. Вся эта группа благополучно перешла переднюю линию румынских войск, а вскоре офицер доложил по телефону, что находится в штабе 20-й румынской дивизии и вступил в переговоры с бригадным генералом Дмитриеску.
Мутовин и Колесник находились все это время у телефона. Они приказали передать Дмитриеску, что ему на размышление дается 30 минут. В случае непринятия наших требований по району элеватора будет открыт огонь артиллерии и «катюш».
Дмитриеску быстро ответил согласием и отдал своей дивизии приказ прекратить огонь, сложить оружие и сдаться в плен советским войскам. К 21 часу 30 января остатки сильно побитой дивизии были пленены нашими войсками. А генерала Дмитриеску подполковник Б. И. Мутовин доставил в штаб 64-й армии.
Генерал Дмитриеску не скрывал своей радости по поводу того, что для него теперь война закончилась благополучно. На первых допросах он ничего интересного об оперативной обстановке сказать не мог, так как сам ее не знал. Генерал утверждал, что его солдаты и офицеры давно хотели сдаться в плен, но боялись пулеметных и автоматных очередей немцев в спину, ведь те всегда находились непосредственно позади румынских полков. Говорил и о том, что румынский правитель Антонеску требовал от дивизии держать оборону вместе с немецкими войсками до конца.
А на всех остальных участках немецкие части все еще огрызались огнем пулеметов, автоматов, минометов и орудий. От пленных нам стало известно, что штаб 6-й [317] немецкой армии находится в южной группе войск и расположился в большом неразрушенном доме на большой площади в центре города. Это была, как мы поняли, площадь Павших борцов.
Для наращивания силы удара в направлении этого участка города в стык между 29-й и 36-й гвардейской стрелковыми дивизиями была введена в бой 38-я морская стрелковая бригада под командованием полковника И. А. Бурмакова. Весь день 30 января на фронте южного фаса кольца окружения шли упорные бои.
Части 64-й и 57-й армий вплотную подошли к центру города. Но и в этих условиях гитлеровцы все еще сопротивлялись.
А советские воины, горя стремлением быстрее уничтожить остатки фашистских войск и непременно быть активными участниками освобождения города, смело рвались вперёд и настойчиво штурмовали один за другим вражеские опорные пункты. 38-я морская стрелковая бригада полковника И. А. Бурмакова с приданным ей 329-м инженерным батальоном, наступая по улицам в центре города, встретила особо упорное огневое сопротивление на улицах Ломоносова и у площади Павших борцов. Захваченные здесь пленные показали, что они прикрывают подходы к большому зданию, в подвале которого размещаются штаб и командующий 6-й армией. Командир бригады И. А. Бурмаков решил в течение ночи окружить это здание. К 6 часам утра 31 января эта цель силами бригады и 329-го инженерного батальона в основном была достигнута.
В ту длинную зимнюю ночь в штабе 6-й немецкой армии, как потом стало известно, происходили следующие события. Поздно вечером Паулюс собрал ближайших своих помощников и снова подтвердил им свое решение о том, что за все действия войск северной группы и их последствия всю ответственность несет командир 11-го армейского корпуса генерал-лейтенант Штреккер, а за действия южной группы — командир 71-й пехотной дивизии генерал-майор Росске. По управлению армии все вопросы решает начальник штаба генерал-лейтенант Шмидт.
Хотя фактически Паулюс продолжал руководить штабом армии и войсками южной группы, все же этим решением он как бы полностью отстранял себя от командования армией и от возможных переговоров с советским [318] командованием о капитуляции. Он не хотел формально связывать свое имя с этим актом. А за несколько часов до этого Паулюс по предложению начальника штаба Шмидта направил Гитлеру телеграмму следующего содержания: «6-я армия, верная присяге Германии, сознавая свою высокую ответственность и воинскую задачу, до последнего человека и до последнего патрона удерживает позиции за фюрера и отечество»{92}. И может быть, отчасти благодаря этой угоднической телеграмме произошло любопытное последующее событие. Через несколько часов начальник штаба армии генерал-лейтенант Шмидт подал командующему телеграмму Гитлера о том, что Паулюс производится в генерал-фельдмаршалы, и поздравил его с этим высшим полководческим чином.
Прочитав телеграмму, Паулюс, как свидетельствует его адъютант полковник Адам, задумался, а потом сказал, что телеграмма, вероятно, должна означать приказ о самоубийстве, потому что фельдмаршалы в плен сдаваться не должны, однако такого удовольствия он фюреру не доставит, так как это будет поводом свалить всю вину за поражение на него, фельдмаршала.
А вслед за этим генерал Росске — командующий южной группой войск — доложил Паулюсу и начальнику штаба армии Шмидту о том, что русские приближаются к штабу армии и что войска южной группы больше не в состоянии оказывать сопротивление. Настал конец борьбы в окружении.
В предутренний час 31 января два этих ответственных немецких генерала и фельдмаршал Паулюс пришли к неизбежному и единственно возможному выводу о необходимости капитулировать.
Около семи часов утра по распоряжению генерал-лейтенанта Шмидта из подвала универмага вышел офицер — переводчик штаба — и поднял белый флаг. Находившийся на наблюдательном пункте командира 2-го мотострелкового батальона начальник оперативного отделения штаба 38-й мотострелковой бригады старший лейтенант Ф. М. Ильченко приказал прекратить огонь и вместе с офицером связи бригады лейтенантом А. И. Межирко, переводчиком и несколькими автоматчиками направился к зданию универмага. [319]
Немецкий офицер заявил, что их командование просит на переговоры высшего начальника. Ильченко взял на себя инициативу осуществить это дело. Он и горстка его людей вместе с немецким переводчиком спустились в подвал универмага. А через несколько минут подошли туда заместители командиров батальонов по политической части Н. Ф. Гриценко, Л. П. Морозов и Н. Е. Рыбак.
Старший лейтенант Ф. М. Ильченко был принят начальником штаба армии Шмидтом и командующим южной группой войск Росске. Они заявили, что готовы начать переговоры о капитуляции, но официально будут вести их только с представителями более высокого ранга, и тут же попросили, чтобы русские прекратили артиллерийский огонь.
О результатах первых предварительных переговоров с немецкими генералами Ильченко по телефону доложил командиру бригады полковнику И. А. Бурмакову, а тот — командующему 64-й армией генералу М. С. Шумилову.
Во всей истории прошлых войн ни один русский фельдмаршал не был пленен войсками вражеской стороны. Не был пленен врагами и советский маршал. Пленение советскими войсками немецкого фельдмаршала, воплощавшего собою высший полководческий ранг одной из самых сильных и агрессивных империалистических армий того времени, — тоже явление, пожалуй, уникальное и, несомненно, представляет интерес для читателей. Поэтому с нашей точки зрения показ тех конкретных условий, в которых проходила капитуляция огромной массы фашистских войск и пленение их командующего — фельдмаршала Паулюса, заслуживает детального освещения. Это тем более необходимо сделать, что в отдельных газетных и журнальных статьях по этому вопросу из-за незнания подлинных событий их авторами допускались отдельные неточности.
В 7 часов 40 минут 31 января меня и моего заместителя по политической части подполковника Б. И. Мутовина вызвал командующий армией генерал М. С. Шумилов. В его домике находился член Военного совета армия бригадный комиссар З. Т. Сердюк. Командарм, ознакомив нас с последним донесением командира 38-й бригады полковника И. А. Бурмакова, сказал, что вопросу капитуляции немцев Военный совет придает важное значение, поэтому поручает начальнику штаба выехать в район [320] боевых действий и в качестве официального представителя советского командования провести переговоры с гитлеровским командованием о прекращении военных действий со стороны немцев, их капитуляции, а также о сдаче в плен командующего 6-й армией Паулюса и его штаба. Со мной должен был поехать подполковник Б. И. Мутовин. Пленение Паулюса было обязательным условием.
В этот момент задребезжал телефонный звонок, и в трубке, которую поднял командарм, послышался голос полковника Бурмакова. Он снова докладывал, что, по сообщению старшего лейтенанта Ильченко, немецкое командование принципиально готово пойти на переговоры о капитуляции, однако вести их согласно только с официальным представителем штаба Донского фронта. Бурмаков просил указаний на дальнейшие действия.
— Для ведения переговоров с немецким командованием выезжает начальник штаба армии генерал Ласкин, — сказал М. С. Шумилов.
В район боевых действий сразу же выехали подполковник Б. И. Мутовин и начальник разведки. Маршрут их следования к фронту проходил через вспомогательный пункт управления армии, и находившийся там начальник оперативного отдела штаба армии полковник Г. С. Лукин, узнав о цели поездки офицеров, присоединился к ним.
Минут десять спустя выехал и я, взяв с собой переводчика и помощника начальника оперативного отдела капитана А. Ф. Ляшева.
Примерно в 8 часов 20 минут мы прибыли на наблюдательный пункт командира 38-й бригады. Командир ее полковник И. А. Бурмаков коротко доложил обстановку на участке бригады и о том, что в штабе 6-й армии немцев продолжают находиться старший лейтенант Ильченко и небольшая группа красноармейцев.
— Я направил туда своего заместителя по политической части подполковника Винокура, — добавил комбриг. — Но что там сейчас происходит, нам пока неизвестно, донесений не поступало...
Мы с полковником Бурмаковым тут же направились в район площади Павших борцов. И вот мы на переднем крае, примерно в 100 метрах от универмага. По этому участку наша артиллерия огня уже почти не вела. [321]
Здесь мы встретились с командиром 2-го батальона бригады Бурмакова старшим лейтенантом Латышевым. Небольшого роста, очень энергичный, он со знанием дела доложил нам обстановку в масштабе его боевого участка. Мы видели, что красноармейцы этого подразделения залегли на снегу, но вперед никто не продвигался, хотя сильного огня немцы здесь не вели. Я высказал недоумение по этому поводу.
— Пленные показывают, товарищ генерал, — доложил Латышев, — что впереди вся местность заминирована. Сейчас мы направляем саперов для разведки... А вот тропка, по которой проходили немецкие солдаты. — Комбат указал жестом направление. — Вам тоже можно идти только здесь...
— Хорошо, комбат. Спасибо за добрый совет, — поблагодарил я. — А огневое обеспечение нашего продвижения вы все-таки подготовьте на всякий случай.
— Обеспечим, товарищ генерал, — козырнул комбат.
Мы направились по указанной тропе. Впереди меня шел командир батальона старший лейтенант Латышев, за мной — полковник Бурмаков, потом — наши адъютанты, лейтенант Степанов и капитан Ляшев.
Для лучшего понимания обстановки важно знать, как действовала группа подполковника Б. И. Мутовина, которая к этому времени уже находилась в штабе Паулюса. Вот как об этом рассказывает сам Мутовин:
«В 8 часов 15 минут мы подъехали к площади Павших борцов и сразу направились к зданию универмага. Из окон его и дверей высовывались жерла пушек и пулеметов, из которых еще минут 20 тому назад немцы вели убийственный огонь. Но было видно, что враг и сейчас ощетинился и готов в любую минуту открыть его вновь. Охрану штаба несли вооруженные автоматами эсэсовцы. Они и скопившиеся здесь офицеры готовы были защищать штаб и фельдмаршала. Нас встретил первый адъютант Паулюса полковник Адам и провел в комнату начальника штаба армии генерал-лейтенанта Шмидта. Здесь мы увидели и других генералов, в том числе генерал-майора Росске, который теперь являлся командующим южной группой войск.
Сообщив генералам Шмидту и Росске о нас как о советской делегации, я назвал себя комиссаром. Слово «комиссар [322] « всех их, кажется, испугало, они заметно стушевались.
В этот момент к нашей группе подошли находившиеся в этой же комнате подполковник Винокур и старший лейтенант Ильченко. Мы потребовали от генерала Шмидта и всех находившихся здесь немцев сдать нам личное оружие и обеспечить встречу с Паулюсом. Генералы начали класть пистолеты на стол. А в отношении встречи с Паулюсом Шмидт ответил, что тот нездоров и армией в данное время не командует. Все переговоры о капитуляции он поручил вести начальнику штаба армии и генералу Росске. На повторное наше требование, чтобы Паулюс принял нашу делегацию, Шмидт твердо сказал, что командующий делегацию Припять не может, а далее заявил, что они могут вести официальные переговоры только с представителем от генерала Рокоссовского в чине генерала.
Мы передали, что такой генерал через несколько минут прибудет, а пока будет вести переговоры паша делегация. Я предъявил ультимативные требования о прекращении огня и сложении оружия войсками. Основные наши требования Шмидтом и Росске были приняты. Но они носили только предварительный характер. До прибытия генерала Ласкина никто из нас к Паулюсу допущен не был. В итоге получалось так, что окончательно все вопросы и условия капитуляции немецких войск были решены и приняты немецким командованием с приездом генерала Ласкина»{93}.
Об этом моменте я пишу главным образом потому, что ранее в статьях некоторых авторов указывалось, что будто с Паулюсом до нас имели встречу подполковник Л. А. Винокур и старший лейтенант Ильченко.
Уточняя детали истины, я подчеркиваю, что Ф. И. Ильченко и три-четыре человека, вошедшие с ним в штаб 6-й фашистской армии первыми и уже знавшие о том, как поступали эти изверги с нашими парламентерами, безусловно, рисковали жизнью. В темном подвале штаба любой гитлеровец мог всадить в них пулю или кинжал. Заслуга Ильченко состоит и в том, что он без всяких [323] указаний сверху взял на себя инициативу в ведении предварительных переговоров с командованием армии противника и успешно их провел.
Подключившаяся затем группа парламентеров во главе с Б. И. Мутовиным, конечно, способствовала успешному ведению переговоров о капитуляции немецких войск, однако она, как затем и наша группа, шла по проторенной Ильченко дороге и уже после того, как были определенно выяснены намерения противника.
Следует дать еще некоторые пояснения. Во-первых, все наши товарищи, оказавшиеся до нас в подвале универмага (в немецком штабе), входили туда с центрального входа — с площади Павших борцов. Мы же с полковником Бурмаковым подошли к этому зданию с тыльной стороны, где находились высокая арка и большой двор. Нас встретили не с белым флагом, а с автоматами. Во-вторых, о переговорах подполковника Мутовина с генералами немецкой армии нам в тот момент ничего не было известно. Мы даже не знали о том, что он уже находится в штабе, и поэтому действовали так, как нам подсказывала обстановка.
Во внутреннем дворе универмага было много вооруженных автоматами солдат и офицеров. Одни стояли, другие сидели на каких-то вещах, третьи — приплясывали, стараясь согреться. А впереди особняком стояла полукругом цепочка рослых гитлеровцев с автоматами наизготовку и расстегнутыми кобурами на поясах — личная охрана Паулюса.
Примерно в 8 часов 50 минут мы были остановлены стеною этих рослых автоматчиков, преградивших нам путь. Идущему впереди меня старшему лейтенанту Латышеву пришлось уступить мне дорогу. Я назвал себя генералом Красной Армии и руками оттолкнул в сторону двух автоматчиков, стоявших на нашем пути. Можно было заметить, что эсэсовцы были уже не теми, какими были до своего поражения. Ни те, кого мы оттолкнули от тропы, ни их соседи с автоматами, ни те, кто стоял в глубине и приплясывал, не оказали нам никакого сопротивления. Мы спросили, где вход в штаб, и один офицер подвел нас к небольшой каменной лестнице, показал рукой в подвал. Мы спустились туда. Впереди меня теперь опять шел Латышев. Спустившись вниз, мы оказались в совершенно не освещенном полуподвале, где толпилось [324] большое количество гитлеровцев. Окна были заложены мешками с песком, и лишь в небольшие щели между ними проскальзывали топкие лучи света. Кое-где мерцали, словно светлячки, огоньки карманных фонариков. Мы с вытянутыми вперед руками стали продвигаться вдоль стены. Я что-то сказал идущему впереди старшему лейтенанту Латышеву. Но получилось это, видимо, слишком громко. Комбат остановился и тихо сказал мне:
— Товарищ генерал, пожалуйста, тише. Тут ведь логово фашистов. Всего можно ожидать...
Нащупав в стене дверь, он открыл ее. И вот мы в большой полуподвальной комнате. И здесь низкие окна были заложены мешками с песком. Плавали облака табачного дыма. Посреди комнаты, которая слабо освещалась тускло горевшей керосиновой лампой, покрытой обгорелым бумажным абажуром, и огарком свечи, стоял длинный стол. У стола лицом к входу сидели и стояли несколько немцев. На плечах некоторых виднелись генеральские погоны. Между ними шел оживленный разговор. И видимо, поэтому никто из них не обратил на нас внимания. Всмотревшись в глубину компаты, мы увидели человек пятнадцать гитлеровских солдат, сидевших на полу вдоль стен с телефонными аппаратами. Некоторые из них негромко вели телефонные переговоры. На полу вразброс лежали чемоданы, котелки и каски.
Поняв, что мы вошли в комнату какого-то большого начальника, я подошел поближе к столу и подал команду:
— Встать, руки вверх!
Находившиеся у стола офицеры встали и застыли. Но руки подняли лишь некоторые из них. Изможденные лица, напряженно выжидающие глаза. А большинство гитлеровцев, находившихся в глубине комнаты, команду вовсе не выполнили. Видимо, не слышали или не поняли ее. Поэтому я вторично скомандовал, но уже в более резкой форме. Так как справа и слева от меня на гитлеровцев были направлены стволы автоматов двух наших адъютантов, они поняли, с кем имеют дело, и все быстро вскочили с мест, замерли, подняв руки.
— Вы все пленены.
Стоявший за столом немецкий генерал щелкнул каблуками и, приложив руку к козырьку, представился:
— Генерал-лейтенант Шмидт, начальник штаба шестой армии... [325]
— Генерал-майор Ласкин, официальный ответственный представитель советского командования, — назвал я себя. — Уполномочен принять капитуляцию немецких войск.
Поочередно отрекомендовались и другие офицеры и генералы, стоявшие у стола.
Затем генерал Шмидт сказал, обращаясь ко мне:
— Ваше имя нам известно, и поэтому мы можем приступить к переговорам. Переговоры буду вести я и генерал-майор Росске — командир семьдесят первой пехотной дивизии.
Затем Шмидт сообщил, что оружие большинством офицеров штаба уже сдано по требованию советских офицеров, прибывших ранее, но все же еще раз предложил присутствующим передать оружие нашим офицерам.
Едва он успел закончить фразу, как из-за стола вышел вперед подтянутый, еще молодой генерал, уже называвший себя, и теперь уже на русском языке отрапортовал:
— Генерал-майор Росске, командующий южной группой войск. Господин фельдмаршал Паулюс передал мне все полномочия по ведению переговоров о капитуляции.
Мне этот фашистский генерал показался слишком заносчивым и высокомерным и захотелось осечь его.
— Собственно, господин генерал, — сказал я, — мы прибыли не вести переговоры о капитуляции, а принимать саму капитуляцию.
В этот момент ко мне подошли полковник Г. С. Лукин и подполковник Б. И. Мутовин и сообщили, что их группа и заместитель командира 38-й бригады по политической части подполковник Л. А. Винокур с генералами Шмидтом и Росске уже договорились о капитуляции, что с нашими требованиями немцы согласились, но до конца переговоры не доведены, поскольку немецкое командование ожидало прибытия представителя от командования фронта в звании генерала. Не могли они встретиться и с Паулюсом, который не захотел принять их, объясняя это тем, что он нездоров и в данное время армией не командует.
Я не мог этого не учесть и потому сказал немецким генералам:
— Мы хотели бы поговорить с господином Паулюсом лично. [326]
Шмидт отрицательно качнул годовой:
— Это невозможно. Командующий шестой армией возведен в чин генерал-фельдмаршала, но в данное время армией не командует. К тому же сейчас он нездоров 0 все вопросы по ведению переговоров поручил решать мне — начальнику штаба — и генералу Росске.
Молнией мелькнула мысль: «А есть ли в подвале Паулюс вообще и жив ли он? Иначе почему он наотрез отказывался встретиться с нашими офицерами?»
— Где сейчас находится господин Паулюс? — спросил я Шмидта.
— Паулюс находится в другой комнате этого же подвала, — ответил Шмидт и зачем-то снова повторил, что ему присвоен чип генерал-фельдмаршала и что в данное время состояние здоровья его очень неважное.
Было понятно, что этим Шмидт намекал на необходимость соответствующего обращения с Паулюсом с нашей стороны.
Генералу Шмидту было предложено доложить фельдмаршалу о прибытии советской делегации и пригласить его в эту комнату для переговоров лично с ним. Шмидт направился к Паулюсу. Вместе с ним я направил и старшего лейтенанта Латышева, чтобы взять под охрану вход в помещение, где был Паулюс, и никого, кроме генерала Шмидта, в комнату не впускать и не выпускать из нее. Буквально через минуту комбат доложил, что немецкий часовой от охраны комнаты Паулюса отстранен и поставлен наш. Как потом я узнал, им оказался сержант Петр Алтухов. С ним вместе как ответственный за охрану Паулюса у двери находился и комбат Латышев.
Через несколько минут вернулся Шмидт.
— Фельдмаршал просит предоставить ему двадцать минут на приведение себя в порядок, — сообщил он, — а переговоры с вами поручает вести мне и Росске.
Убедившись, что Паулюс находится здесь, что вход к нему взят под нашу охрану, и согласившись с тем, что фельдмаршалу действительно неудобно сдаваться в плен в небрежном виде, мы предоставили ему это время и тут же предъявили генералам Шмидту и Росске требование немедленно отдать приказ всем окруженным под Сталинградом войскам прекратить огонь и всякое сопротивление.
— Гут, айн момент, — услужливо засуетился генерал Росске. [327]
И тут же последовало его распоряжение телефонистам передать в части приказ на прекращение огня.
Далее мы потребовали:
— организованно передать в распоряжение советского командования весь личный состав немецких войск, вооружение и всю боевую технику;
— передать все оперативные документы, в частности документы, исходящие от высшего немецкого командования;
— прекратить всякие радиопереговоры с высшими инстанциями;
— доложить содержание последних распоряжений Гитлера и командующего группой армий «Дон» фельдмаршала Манштейна для 6-й армии.
Короче говоря, нами велись не двусторонние переговоры об условиях капитуляции немцев, а предъявлялись категорические ультимативные требования о безоговорочной капитуляции, которые полностью принимались немецким командованием.
— Хотел бы сообщить господину генералу и господам офицерам, — сказал Шмидт, — что требование о передаче оперативных документов невыполнимо, так как все они сожжены. Радиопереговоры с высшим командованием уже не ведутся, поскольку все радиостанции выведены из строя огнем вашей артиллерии. — Генерал задумался, видимо перебирая в памяти наши требования, и добавил: — Что касается последних распоряжений Гитлера войскам шестой армии, то все они сводились к одному требованию — продолжать драться и удерживать позиции до последних возможностей. По поводу же распоряжений Гитлера Манштейну нам ничего не известно...
Затем генерал Шмидт также попросил прекратить огонь с нашей стороны.
Мы послали офицера 38-й бригады на ближайший наблюдательный пункт, чтобы доложить командующему армией генералу М. С. Шумилову о том, что переговоры начались и что немцы просят прекратить огонь на всем участке фронта.
Такое распоряжение командарм отдал. Но так как наступление вели и войска 57, 21 и 62-й армий, то, конечно, бои продолжались. Да и до красноармейцев нашей армии приказ дошел не сразу. Поэтому огонь продолжался даже в районе универмага. Несколько позже мне и командиру 38-й бригады пришлось из штаба Паулюса еще раз передавать [328] просьбу командарму о прекращении огня нашими войсками.
Поскольку зафиксированное на бумаге самим противником полное поражение немецких войск под Сталинградом представляло интерес, мы предложили генералу Росске написать короткий приказ об этом. Он тут же сел за пишущую машинку и стал печатать приказ с заранее подготовленного текста.
Пока готовился приказ, мы через переводчика следили за ходом передаваемых по телефонам распоряжений войскам и установили пункты, где гитлеровцы должны складывать оружие, передавать технику и группировать пленных. Было принято решение временно офицеров от солдат не отделять. У здания универмага и в подвале появились новые группы наших солдат и офицеров. Командир бригады полковник Бурмаков стал энергично руководить разоружением собравшихся здесь офицеров.
Но вот генерал Росске представил нам подготовленный им последний приказ немецкого командования от 31 января. При этом он назвал этот приказ прощальным. Переводчик зачитал нам его на русском языке. Вот его содержание: «Голод, холод, самовольная капитуляция отдельных частей... сделали для меня невозможным продолжать руководство боевыми действиями. Чтобы воспрепятствовать полной гибели моих солдат, чтобы принять на себя ответственность за этот миг, чтобы достичь человеческих условий для всех солдат и офицеров... решил я вступить с противником в переговоры о прекращении военных действий.
Человеческое обращение в плену и возможность вернуться домой после окончания войны гарантируется Союзом Советских Социалистических Республик.
6-я армия... полностью выполнила все задачи, возложенные на нее фюрером. Но такой конец ее — это сама судьба, которой должны покориться все солдаты.
Приказываю:
Немедленно сложить оружие. Солдаты и офицеры могут взять с собой все необходимые вещи...»{94}
— В приказе есть большие неточности, — сказал я генералу [329] Росске. — Ведь главную свою задачу — разгромить советские войска под Сталинградом и захватить этот город — армия не выполнила.
Росске поморщился, приподнял вверх плечи и сказал:
— Солдаты воевали хорошо.
— И главное, — заметил я, — не говорится о выполнении важного нашего требования — всем организованно сдаться в плен.
Росске, видимо понимая свое положение, тут же абзац «немедленно сложить оружие» дополнил словами «и организованно сдаться в плен».
С этим приказом Росске незамедлительно в части выехали немецкие офицеры и некоторые представители нашей делегации. В части, которые продолжали упорно сопротивляться, направился начальник штаба 71-й немецкой пехотной дивизии и начальник разведки 64-й армии.
Одновременно передавались распоряжения и по телефонам о том, чтобы немецко-фашистские войска сложили оружие.
Контролируя содержание этих распоряжений, мы заметили, что Шмидт и другие работники штаба южной группы не учитывают дивизии, находившиеся в северной окруженной группировке.
Мы предупредили об этом Шмидта. Генерал ответил, что с группой у них нет никакой связи и что командующий этой группой генерал Штреккер должен сам решить вопрос о капитуляции.
Пришлось указать, что мы имеем дело с командующим и с начальником штаба 6-й армии, а не с второстепенными лицами, что нами от имени командования фронта предъявлены требования о немедленной капитуляции всех окруженных под Сталинградом войск и поэтому необходимо дать указания генералу Штреккеру о немедленной капитуляции подчиненных ему частей. Доставку такого распоряжения мы брали на себя. Однако Шмидт продолжал упорствовать.
Мы поняли, что этот вопрос может решить пока что только Паулюс. Кстати, истекли и двадцать минут времени, предоставленные нами. Мы напомнили об этом Шмидту и потребовали встречи с фельдмаршалом.
Шмидт нехотя вторично направился к Паулюсу.
Минуты через две он вернулся и сообщил, что фельдмаршал плохо себя чувствует и просит дать ему еще двадцать [330] минут. Эта просьба вызвала у нас недоумение. Ведь ясно, что времени, ранее отпущенного командующему на подготовку к встрече с нами, было вполне достаточно. Поэтому просьба его была отклонена, и мы решили немедленно войти в комнату Паулюса.
Наш офицер бесшумно открыл дверь. Окно в продолговатой комнате не было заложено метками с песком. Мы сразу увидели Паулюса. Одетый в шинель, он, заложив назад руки, медленно шагал от двери в противоположную сторону. Я вошел в комнату. Паулюс повернулся к двери и, увидев меня, остановился. За мной в комнату вошли полковники Лукин, Бурмаков, подполковники Мутовин, Винокур, переводчик и немецкий генерал Шмидт.
Пятидесятитрехлетний фельдмаршал был выше среднего роста, худощавый, пожалуй излишне прямой, подтянутый, выхоленный. Сейчас лицо его было бледно. Он смотрел на нас усталыми глазами.
Я назвал себя и объявил его пленником. Паулюс подошел ко мне и, высоко подняв вверх правую руку, на скверном русском языке произнес:
— Фельдмаршал германской армии Паулюс сдается Красной Армии в плен.
Мы потребовали передать нам личное оружие. Паулюс ответил, что личного оружия он при себе не имеет, что его пистолет находится у адъютанта. Далее уже на немецком языке Паулюс почему-то счел необходимым и уместным сообщить, что звание фельдмаршала ему присвоено только 30 января, поэтому, мол, он новой формы одежды еще не имеет и представляется в форме генерал-полковника.
— Да вряд ли теперь новая форма мне и понадобится, — добавил он, как нам показалось, с горькой усмешкой.
Я потребовал предъявить документ, удостоверяющий личность командующего армией. Фельдмаршал заявил, что у него имеется только солдатская книжка, тут же вынул ее из внутреннего кармана кителя и подал мне.
Заглянув в книжку и не найдя в ней, кроме записи «Фридрих Паулюс», никаких других пометок, в том числе и фотокарточки, я вернул ее владельцу.
Потом наша делегация кратко обменялась мнениями по поводу сложившейся обстановки. Зная, что некоторые [331] гитлеровские генералы уже совершали самоубийство, чтобы не попасть в плен, мы решили проверить карманы Паулюса. Это сделал подполковник Мутовин. Паулюс хотя вначале несколько и удивился, но все же воспринял процедуру как должное, не выразив возражения.
Сообщив Паулюсу, что наши ультимативные требования о капитуляции немецких войск генералами Шмидтом и Росске выполнены только в отношении южной группы войск, мы потребовали от него немедленно отдать приказ о прекращении огня войсками северной группы 6-й армии и сдаче ее войск в плен. Паулюс ответил, что о всех условиях капитуляции он проинформирован начальником штаба и с ними согласен. Относительно капитуляции северной группы он заявил, что его армия рассечена на две изолированные группы, не имеет связи с северной группой и что в таких условиях единое командование всей армии невозможно.
— Поэтому, — сказал Паулюс, — я снял с себя обязанности командующего армией и поручил командование северной боевой группой командиру одиннадцатого армейского корпуса генералу Штреккеру и южной — командиру семьдесят первой пехотной дивизии генерал-майору Росске. Следовательно, вопрос о капитуляции должен решаться командующим каждой группой в отдельности, а по штабу армии — его начальником генерал-лейтенантом Шмидтом.
Несмотря на наши требования и сообщение о том, что доставку приказа фельдмаршала в северную группу о прекращении огня мы берем на себя, Паулюс стоял на своем.
Он, видимо, по-прежнему считал себя связанным приказом Гитлера, запрещающим капитуляцию.
Затем, перепроверяя показания Шмидта, мы потребовали от Паулюса передать нам шифровки высшего командования и другие оперативные документы, а также сообщить о содержании последних распоряжений Гитлера и фельдмаршала Манштейна.
Паулюс, как и раньше Шмидт, ответил, что все шифровки, карты и другие оперативные документы по указанию начальника штаба сожжены. Что касается последних распоряжений Гитлера, то в них повторялось требование продолжать упорно, до последних возможностей, удерживать [332] позиции и ждать подхода к Сталинграду группы Манштейна.
После этого Паулюс обратился к нам с просьбой, чтобы все пленные генералы и офицеры были размещены отдельно от солдат и чтобы у них были оставлены форма одежды и холодное оружие. Он передал нам список генералов и некоторых старших офицеров и кроме этого просил оставить при нем первого адъютанта полковника Адама.
Мы заявили, что вопросы размещения пленных генералов и офицеров будут решены позднее, а полковнику Адаму позволили оставаться при фельдмаршале. Паулюсу было разрешено взять с собой все личные вещи.
На наш вопрос, готов ли фельдмаршал к отъезду, Паулюс ответил, что все необходимые указания и штабу армии, и войскам им были отданы своевременно, и теперь он готов к отъезду.
На этом, собственно, и были закончены все принципиальные вопросы о капитуляции 6-й армии.
В разговоре с нами, в отличие от генерала Шмидта, который на каждый наш вопрос или требование реагировал недоверчиво, тревожно, Паулюс держал себя внешне спокойно. И наши офицеры и солдаты вели себя безукоризненно выдержанно. Они чувствовали в себе силу и действовали уверенно и спокойно.
Дальнейшее разоружение и пленение немецких войск, находившихся в районе площади Павших борцов и прилегавших к ней жилых кварталах, было возложено на командира 38-й бригады полковника И. Д. Бурмакова и представителя армии заместителя начальника штаба армии по политической части подполковника Б. И. Мутовина. С немецкой стороны ответственность за выполнение частями требований нашего командования возлагалась на генерала Росске. А фельдмаршалу Паулюсу, генерал-лейтенанту Шмидту и полковнику Адаму было предложено следовать со мной в штаб 64-й армии.
Мы вышли из подвала во двор универмага. Немецкой охраны здесь уже не было. Ее обезоружили и пленили наши воины. Эта операция полковником Бурмаковым была возложена на старшего лейтенанта Ф. И. Ильченко. Теперь весь двор был заполнен подошедшими сюда нашими солдатами и офицерами. [333]
Паулюс, увидев в непосредственной от себя близости советских бойцов, слегка кивнул им головой.
Красноармейцы ликовали, во дворе гремело наше могучее русское «ура!». Не передать то волнение, ту радость, которую испытывали все мы, глядя на наших воинов. Их ликование легко понять. Тяжелые дороги отступления, горечь утрат, неимоверные испытания — все выдержали эти люди. И именно они сбили спесь с гитлеровцев, считавших себя непобедимыми. Каждый из них, участвуя в разоружении немцев, видя перед собой гитлеровского фельдмаршала, мог по праву считать себя участником его пленения.
К этому времени во двор универмага были поданы машины. Генерал Шмидт должен был следовать с полковником Лукиным, полковник Адам — на втором грузовике, а Паулюсу я предложил сесть в легковую машину со мной. Бледный, с неподвижным лицом, он кивнул головой и пошел к машине. Но в этот момент в кирпичную стену, находившуюся от нас на удалении четырех-пяти метров, ударил артиллерийский снаряд. Паулюс вздрогнул, еще больше побледнел, заявил, что не может ехать в такой, по существу, боевой обстановке, и просил нас дать распоряжение нашим войскам о прекращении огня.
Конечно, находясь несколько дней в подвале и зная, что стороны получили приказ о прекращении огня, он полагал, что в городе уже установилась полная тишина. Но распоряжению командарма до солдата, который ведет огонь, надо пройти много инстанций. И видимо, кто-то из артиллеристов еще не получил приказа...
Мы убедили Паулюса, что наши войска огня уже не ведут, что выстрел был случайным, и снова предложили ему сесть в машину. Но Паулюс сказал, что он не хотел бы ехать в первой машине, так как все поле вокруг этого здания заминировано. Пришлось приказать полковнику Лукину ехать с его пассажиром первыми. Лишь когда мы выбрались на дорогу, наша машина обогнала Лукина и пошла в голове колонны.
Ехали мы неторопливо, сообразуясь с зимней дорогой, пересеченной оврагами. К тому же хотелось лучше рассмотреть все, что происходило вокруг на недавнем поле боя. Ведь всего два с лишним часа тому назад все живое здесь было укрыто и замаскировано, а утренний морозный [334] воздух прорезали снаряды, мины и пули. А сейчас огромное количество людей с обеих сторон вышло из окопов и блиндажей и усыпало белое снежное поле.
Наши красноармейцы небольшими группами и даже в одиночку конвоировали колонны пленных немцев, потерявших всякий воинский вид. Обутые в эрзац-валенки, накрытые и обмотанные полотенцами и женскими платками, обросшие бородами, на которых застыли сосульки, они были похожи на дикарей. С безучастным видом пленные шагали по снежным тропам и вдоль обочины дороги. Всю эту картину наблюдал и Паулюс. И когда наша машина подошла совсем близко к одной из таких колонн, я дал знак водителю замедлить ход, чтобы заставить фельдмаршала лучше увидеть своих вояк, которые всего несколько часов назад еще стреляли в нас, выполняя приказ командующего.
Паулюс уныло посматривал на шагавших пленных, печально покачивал головой и еще более серел.
— Вы неважно выглядите, господин фельдмаршал, — заметил я.
— Да, — согласился Паулюс. — Это ужасно... Позорная капитуляция, страшная трагедия солдат. А ведь до сих пор шестая армия считалась лучшей сухопутной армией вермахта...
В полдень мы въехали в Бекетовку и остановились у домика, где находился генерал М. С. Шумилов.
Предупредив Паулюса и Шмидта о том, что им предстоит встреча с командующим 64-й армией, мы направились в домик.
В комнате командарма было человек десять наших военачальников, в том числе заместитель командующего Донским фронтом генерал-лейтенант К. П. Трубников и первый секретарь Сталинградского обкома ВКП(б) — член Военного совета фронта А. С. Чуянов.
Я доложил командарму, что боевое задание по принятию капитуляции южной группировки немецких войск и пленению командующего 6-й армией и его штаба выполнено и что командование немецкой армии отказалось, однако, отдать приказ генералу Штреккеру о капитуляции войск северной группы.
Затем генералу М. С. Шумилову представился Паулюс, Вскинув правую руку вперед и вверх, он сказал по-русски: [335]
— Фельдмаршал германской армии Паулюс сдался войскам Красной Армии в плен.
Я заметил, что руки его дрожат, левая часть лица нервно дергается. Во всем его поведении чувствовалась растерянность.
За ним назвал себя генерал-лейтенант Шмидт. В его глазах был испуг. Встретившись впервые с группой советских генералов, он с тревогой поглядывал то на одного, то на другого из них.
Командарм М. С. Шумилов был внешне суров и как-то по-особому торжествен. Он предложил Паулюсу и Шмидту раздеться. Пока полковник Адам подхватывал их шинели, генерал Шумилов довольно громко сказал:
— Вас пленили войска шестьдесят четвертой армии, которые дрались с вашей шестой и четвертой танковой армиями, Начиная от Дона, Аксая и до конца битвы под Сталинградом. Вы хотели нас окружить и разбить. Но окружили и разбили мы вас... Прошу садиться.
И вот командующие двух сражавшихся друг против друга армий — 64-й советской и 6-й немецкой — сели за один стол. Шумилов потребовал от Паулюса предъявить документы, удостоверяющие, что он командующий 6-й армией. Хотя я еще в подвале универмага смотрел солдатскую книжку, удостоверявшую, что ее владелец — Фридрих Паулюс, имел об этом же подтверждение генерала Шмидта и нашего начальника разведки майора Рыжова, но, по правде говоря, где-то подсознательно тревожила мысль: самого ли Паулюса я привез?
Паулюс ответил то же, что и мне в подвале, и передал командарму солдатскую книжку.
— А есть ли документ, удостоверяющий, что вы произведены в генерал-фельдмаршалы? — спросил Шумилов.
— Нет, — ответил Паулюс. — Приказ фюрера был получен по радио. Но этот факт может подтвердить начальник штаба армии.
Шмидт тут же закивал, подтверждая слова Паулюса.
— Могу ли я с полной достоверностью доложить высшему командованию о том, что у нас в штабе находится командующий шестой армией фельдмаршал Паулюс? — спросил Михаил Степанович.
— Яволь, можно, — кивнул Паулюс.
— Кто пленен с вами? [336]
— Вместе со мной находятся начальник штаба армии генерал-лейтенант Шмидт и полковник Адам. Имена других генералов и полковников армии переданы в записке парламентеру, — ответил Паулюс.
Руки фельдмаршала, лежавшие на столе, дрожали мелкой дрожью, левая половина лица продолжала подергиваться. Но он все же старался держать себя спокойно. А генерал Шмидт непрерывно бросал испуганные взгляды то на Шумилова, то в сторону, то на графин с водой, стоявший перед ним, и беспокойно перебрасывал руки со стола к себе на колени и обратно.
— Советское командование гарантирует вам жизнь и безопасность, а также сохранность мундира и орденов, — громко и четко произнес Шумилов.
Лицо Паулюса сразу оживилось.
— Мы требуем от вас отдать приказ северной группе войск о капитуляции, — продолжал наш командарм.
Паулюс ответил, что после разъединения армии он сложил с себя обязанности командующего армией и отдавать приказы войскам не может.
— В северной группе имеется свой командующий, — повторил он, — который, оставаясь непосредственно с войсками, должен принимать необходимые решения по своему усмотрению. Я надеюсь, что вы поймете мое положение.
Но Шумилов настаивал на отдаче такого приказа, делая упор на то, что каждый начальник должен приказать своим подчиненным прекратить боевые действия, когда он видит, что дальнейшее бесцельное сопротивление приведет к полному их уничтожению.
Однако фельдмаршал, конечно же не желая связывать свое имя с капитуляцией, продолжал повторять, что он не командует армией, что сам находится в плену и такой приказ уже отдать не имеет возможности. Этот вопрос, повторял он, может решить только начальник, непосредственно находящийся с войсками.
Дальнейший разговор по этому вопросу становился бесполезным.
Шумилов спросил Паулюса, почему тот не принял ранее предлагаемый ему представителем Ставки генералом Вороновым и командующим Донским фронтом генералом Рокоссовским ультиматум. [337]
— Были многократные приказы и требования верховного главнокомандующего германской армией Гитлера сражаться, — сказал Паулюс. — И я не должен был нарушать их. К тому же армия для этого имела боевые возможности. Русский генерал поступил бы такине, как и я.
— Какие же мотивы послужили к сдаче оружия теперь?
— Теперь наши войска окончательно выдохлись и не стало боеприпасов. Поэтому борьба была прекращена.
На этом официальные переговоры с Паулюсом были закончены. Их содержание генерал М. С. Шумилов сразу же доложил командующему фронтом генералу К. К. Рокоссовскому, который приказал после обеда пленных направить в штаб фронта.
После этого фельдмаршал Паулюс, генерал Шмидт и полковник Адам были приглашены на обед.
За столом Паулюс весьма осторожно прикасался и к содержимому в бокале, и к еде. На вопрос Шумилова, почему фельдмаршал так осторожен к пище, Паулюс ответил, что за последнее время он очень мало ел и сейчас боится перегрузить желудок.
А генерал Шмидт совсем не пил и почти ничего не ел, очевидно боясь быть отравленным. И за столом у командарма и во время обеда он не проронил ни слова. Жестокий и надменный фашист, он теперь выглядел жалким, затравленным волком.
Совершенно по-особому и как-то независимо от своего начальства вел себя адъютант Паулюса полковник Адам. И в выпивке и в еде он себя не ограничивал. Развязнее стал и его язык.
По окончании обеда я спросил его, почему генерал Шмидт все время молчит.
— Шмидт хорошо знает, что побежденные должны молчать, — ответил Адам.
После обеда Паулюс, Шмидт и Адам были отправлены в штаб Донского фронта.
Между тем части нашей армии продолжали разоружать вражеские войска.
Однако не везде все шло гладко. Так, в универмаге, в подвале которого находились наши командиры, обстановка была напряженной. На верхнем этаже этого здания [338] продолжала оставаться довольно большая группа вооруженных немецких офицеров. То ли они еще не знали о капитуляции, то ли были не согласны с ней. Из пустых глазниц окон эти отъявленные фашисты открыли огонь из автоматов по советским воинам, находившимся неподалеку от универмага. Несколько наших солдат было ранено, был убит командир 125-го отдельного истребительного противотанкового артиллерийского дивизиона 29-й стрелковой дивизии майор Семен Маркович Рогач. До этого он был комиссаром 77-го артполка этой же дивизии. Будучи по натуре волевым, решительным, храбрым и имея за плечами большой боевой опыт, в том числе и финской войны, он захотел перейти на командную должность. Высокая партийность, организованность в работе, постоянные бои сделали С. М. Рогача прекрасным командиром и очень авторитетным в дивизии человеком. И вот какой печальный конец...
К 17 часам подполковник Б. И. Мутовин доставил в штаб армии семерых гитлеровских генералов, в том числе генерал-майора Росске, командира 29-й моторизованной дивизии генерал-лейтенанта Ляйзера, начальника артиллерии 51-го армейского корпуса генерал-майора Весселя, командира 1-й кавалерийской дивизии румын генерала Братеску и других. Всего в этот день советские войска пленили около 50 тысяч врагов. Три армии — 64, 57 и 21-я — прекратили боевые действия в районе Сталинграда.
Утром 1 февраля я позвонил начальнику штаба фронта генералу М. С. Малинину, чтобы узнать о положении дел на фронте северной группировки противника. Малинин рассказал, что Паулюс во время допроса его генералом Н. Н. Вороновым и командующим фронтом генералом К. К. Рокоссовским отказался выполнить их требование и отдать приказ окруженным войскам о капитуляции. Отказался подписать такой приказ и генерал Штреккер. Поэтому начат разгром группировки.
В 8 часов 30 минут артиллерия и авиация фронта нанесли огневой удар огромной силы по войскам и оборонительным сооружениям северной группы противника. А вскоре на некоторых участках стали появляться белые флаги. Из блиндажей и подвалов выползали перепуганные гитлеровцы. С поднятыми вверх руками они группами шли навстречу нашим воинам сдаваться в плен. Однако [339] на некоторых участках враг еще продолжал сопротивляться. Отдельные стычки продолжались и утром следующего дня. Наконец все стихло. Остатки окруженных войск стали в массовом порядке сдаваться в плен. В течение 1 и 2 февраля еще 40 тысяч солдат и офицеров сложили оружие.
За период ликвидации окруженного противника войсками Донского фронта было взято в плен более 91 тысячи гитлеровцев, в том числе 2500 офицеров, 24 генерала и фельдмаршал.
А на поле боя после завершения ликвидации окруженной группировки было подобрано и похоронено около 140000 убитых гитлеровских солдат и офицеров.
Общие же потери немецко-фашистской армии за время наступления советских войск с 19 ноября 1942 года по 2 февраля 1943 года на сталинградском направлении составили свыше 800 тысяч человек, около 2 тысяч танков и штурмовых орудий, более 10 тысяч орудий и минометов, до 3 тысяч боевых и транспортных самолетов{95}.
В 16 часов 10 минут представитель Ставки Верховного Главнокомандования генерал-полковник артиллерии Н. Н. Воронов и командующий Донским фронтом генерал-полковник К. К. Рокоссовский направили Верховному следующее донесение:
«Выполняя Ваш приказ, войска Донского фронта в 16 часов 2 февраля 1943 года закончили разгром и уничтожение окруженной сталинградской группировки противника... В связи с полной ликвидацией окруженных войск противника боевые действия в городе Сталинграде и в районе Сталинграда прекратились»{96}.
Итак, погасло огненное дыхание кровавых боев на Волге.
Советские войска под Сталинградом не только разбили лучшие армии германского вермахта и государств — сателлитов Гитлера, но и нанесли уничтожающий удар по бредовым замыслам и захватническим устремлениям нацизма.
В разрушенном Сталинграде и на подступах к нему смолкли громовые раскаты величайшего в истории сражения, продолжавшегося 200 дней. И теперь сталинградцы [340] с гордостью за свою армию смотрели, как по дорогам мимо Бекетовки и через нее нескончаемым потоком тянулись вереницы пленных гитлеровцев, тяжело волоча ноги, обернутые кусками шинелей, снятых с убитых солдат, мешками. Головы их были закутаны полотенцами, женскими платками, старым тряпьем. Все они были подавлены, унылы.
Некоторые из них впивались безумными и ледяными глазами в наших красноармейцев, гордо стоявших и наблюдавших эту картину, на их добротные валенки, полушубки и ушанки...
В те дни возвращались в родной город местные жители. Несколько женщин везли в санках своих детей с левого берега Волги на правый, в Сталинград. Но ведь в городе почти не осталось ни улиц, ни домов.
Работник политотдела армии полковник Валиковский спросил женщин:
— Куда же вы перебираетесь, ведь в городе негде жить?
Одна из женщин ему ответила:
— Мы с Тракторного. Мы знаем, что Красной Армии очень нужны танки, поэтому будем работать. А насчет устройства — это вопрос другой. Мы везем с собой железные печки...
Сталинградцы по-настоящему ощущали радость победы и заслуженно гордились своей причастностью к этому историческому событию. В те дни еще нигде не говорилось, что совершен перелом в ходе войны. Но в душах людей он уже совершился. Ликовали не только сталинградцы, ликовала вся Красная Армия, весь советский народ.
Оценивая позже героические дела воинов-сталинградцев, частей, соединений и армий, организаторские способности наших полководцев, Маршал Советского Союза А. М. Василевский вместе с тем подчеркивал, что храбро воевать, умело «управлять войсками, правильно распорядиться силами и средствами — это большое дело, но еще важнее создать эти силы и средства. Поэтому главная и основная заслуга в этой исторической победе под Сталинградом и в победах над фашизмом в целом безраздельно принадлежит советскому народу и Коммунистической партии, сумевшим мобилизовать все ресурсы страны для [341] отпора врагу... обеспечить армию первоклассным вооружением и техникой и послать на фронт лучших своих сыновей»{97}.
Значительную помощь воинам-сталинградцам в достижении победы на Волге оказал рабочий класс Сталинграда, который в условиях ожесточенного артиллерийского огня и бомбежки противника строил и ремонтировал танки, орудия, трактора, изготавливал боеприпасы, бутылки с горючей смесью, ручные гранаты и многое другое. А многие из рабочих садились в новые или отремонтированные танки и вели свои машины в бой прямо из цехов завода.
4 февраля в Сталинграде был проведен массовый митинг. На него прибыли тысячи бойцов и командиров — участников героических боев. Какая была всеобщая радость, какое ликование и подъем!
На митинге было принято приветствие воинам — участникам сталинградской битвы. В нем говорилось: «В памяти народной никогда не изгладятся величие и благородство ваших легендарных подвигов. Наши потомки будут с гордостью и благодарностью вспоминать вас, будут слагать песни и былины о стальных полках и дивизиях славных армий».
Приказом Верховного Главнокомандующего всем сталинградцам был дан пятидневный отдых. Победу торжественно отмечали в каждой воинской части. На праздничных встречах выступали солдаты и офицеры, рассказывали о наиболее интересных боевых эпизодах, о героических подвигах товарищей.
Был устроен торжественный вечер и Военным советом нашей ,34-й армии совместно со Сталинградским обкомом ВКП(б). Командарм генерал М. С. Шумилов и секретарь обкома А. С. Чуянов поздравили всех с победой. И после первых тостов запели душевные русские песни. Настроение у всех было радостное, приподнятое, по-настоящему торжественное. [342]
Не припомню сейчас, по чьему распоряжению на начальника тыла нашей армии генерал-майора Г. В. Александрова была возложена задача по организации питания всех взятых под Сталинградом военнопленных. Как только ему стало об этом известно, он вбежал ко мне в комнату, схватил трубку аппарата ВЧ и связался с начальником тыла Красной Армии генералом А. В. Хрулевым.
— Зачем вы без ножа зарезали старого своего сослуживца? — закричал он в трубку. — Зачем возложили на меня кормежку девяноста тысяч пленных? Где мы возьмем продукты, по какой норме кормить их, в чем готовить пищу? У меня целая армия своих людей. Тыл армии и без того измучился, обеспечивая полгода под огнем врага огромную армию. Учтите и то положение, что по приказу командарма мы проводим сбор вооружения, техники и боеприпасов противника, разбросанных по широким степным просторам у Сталинграда. Прошу организацию питания пленных возложить на другую армию.
Генерал Хрулев, отличавшийся исключительной памятью, ответил:
— Я вас, дорогой Григорий Васильевич, помню и знаю давно. Ваши способности и умение выходить из любого трудного положения мне тоже известны. Именно поэтому на вас и возложена эта задача. А мы вам поможем.
В эти же дни начальник инженерной службы армии генерал-майор В. Я. Пляскин тоже получил особое задание из Москвы: немедленно организовать разминирование полей в районе Сталинграда и на ближайших подступах к нему, чтобы весной колхозники могли приступить к вспашке и обработке земли. Указывалось, что эта задача имеет исключительно важное значение.
А ведь вся сталинградская земля была буквально начинена взрывчаткой. Стояла зима. Мины вмерзли в землю. И все же самоотверженными действиями инженерных войск громадная территория вскоре была очищена от взрывоопасных предметов.
Великая битва на Волге завершилась блестящей победой Советских Вооруженных Сил. Было разгромлено пять армий фашистской Германии и ее союзников: две немецкие, две румынские и одна итальянская. Всего враг потерял [343] убитыми, ранеными и пленными до полутора миллионов человек, лишился трех с половиной тысяч танков, свыше трех тысяч боевых и транспортных самолетов, более двенадцати тысяч орудий и минометов.
Разгромом врага на Волге была создана благоприятная обстановка для развертывания наступления советских войск на других направлениях советско-германского фронта, особенно на Северном Кавказе. Было положено начало массовому изгнанию врага с советской земли.
За боевые подвиги в боях под Сталинградом были награждены орденами и медалями 18 896 бойцов, командиров и политработников 64-й армии. А 1 мая 1943 года приказом Наркома обороны за проявленную отвагу и героизм личного состава в боях с гитлеровскими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность 64-я армия была преобразована в 7-ю гвардейскую, а входившие в ее состав стрелковые дивизии — в гвардейские соединения. Вскоре наша армия была выдвинута на другой «горячий» фронт — под Белгород, на Курскую дугу.
...15 мая 1943 года я был назначен на должность начальника штаба Северо-Кавказского фронта, которым командовал генерал Петров, тот самый Иван Ефимович Петров, который в период героической обороны Севастополя в 1941–1942 годах командовал Приморской армией и в составе которой я служил в должности командира 172-й стрелковой дивизии. Так боевая судьба снова свела меня с этим замечательным человеком.
И снова — сражения, тревоги, снова нелегкие фронтовые дороги, теперь уже ведущие к окончательной победе над врагом.