Часть первая.
Непокоренный Севастополь
До начала сражения
Накануне Великой Отечественной войны я был начальником штаба 15-й Сивашской моторизованной дивизии, которая дислоцировалась на территории Молдавии — в двух городках, разделенных рекой Днестр.
Поздним вечером 21 июня 1941 года командир дивизии генерал-майор Н. Н. Белов и я были вызваны в штаб 2-го механизированного корпуса. Комкор генерал-лейтенант Ю. В. Новосельский сообщил нам, что на границе отмечается тревожная обстановка и что командующий войсками округа приказал привести части в полную боевую готовность, вывести их из пунктов дислокации и замаскировать.
2-й механизированный корпус предстояло сосредоточить в лесах близ Кишинева и Оргеева. Наша дивизия к рассвету 22 июня должна была переправиться по железнодорожному мосту через Днестр и разместиться в лесных массивах юго-западнее Оргеева.
А заполночь была получена телеграмма Наркома обороны с сообщением о том, что утром 22 июня ожидается нападение Германии на Советский Союз, и с требованием привести войска в боевую готовность. О выдвижении их к границе указаний не было.
В 4 часа 30 минут 22 июня, когда по мосту проходили последние колонны машин нашей дивизии, в воздухе появились [6] две группы бомбардировщиков, с черно-желтыми крестами на плоскостях, по 30 самолетов в каждой. С небольшой высоты они начали сбрасывать бомбы. Ни одна бомба, правда, в мост не попала, и он остался невредимым. Нас всех удивило, что в 150 километрах от границы фашистские стервятники разбойничают безнаказанно, воздушное пространство совсем не контролировалось нашей истребительной авиацией.
Около 8 часов 22 июня было получено распоряжение выдвигаться к государственной границе для выполнения боевой задачи по плану войны. В пути, на аэродроме вблизи Кишинева, мы увидели обгоревшие самолеты. Летчики рассказывали, что примерно в половине четвертого утра немецкая авиация произвела массированный налет на все аэродромы авиационной дивизии. Вот, оказывается, почему не было в небе наших истребителей.
В этот час, как мы потом узнали, авиация врага бомбила почти все аэродромы, расположенные на территории западных военных округов, важнейшие пункты управления, а также ряд городов. Вслед за этими ударами огромная гитлеровская армия, разделенная на три стратегические группировки, перешла в наступление. Северная группировка была нацелена для захвата Прибалтики и Ленинграда, центральная устремилась через Белоруссию к Москве, а южная имела задачу овладеть Украиной, Крымом и Кавказом.
24 июня 15-я моторизованная дивизия с ходу вступила в бой на подступах к переправам через реку Прут севернее Унген и наголову разгромила румынские части, проникшие на советскую землю. Уцелевшие солдаты врага бросали пулеметы, минометы, ящики с боеприпасами, бежали назад к реке Прут и вброд переправлялись на западный берег.
В последующие дни наше соединение вместе с 11-й и 16-й танковыми дивизиями, в которых было всего по 20–25 танков, вело бои с переправившимися на восточный берег пехотными дивизиями гитлеровцев.
В один из дней в районе Корнешт 14-й танковый полк нашей дивизии совместно с небольшими группами танков 11-й и 16-й танковых дивизий нанесли внезапный удар по флангу 22-й немецкой пехотной дивизии и при поддержке мотострелковых полков, действовавших с фронта, почти полностью истребили ее. [7]
В дальнейшем 2-й мехкорпус и другие стрелковые соединения 9-й армии прочно удерживали рубежи на территории Молдавии.
Но севернее, на киевском направлении, где противник наносил более сильные удары, к двадцатым числам июля создалась крайне тяжелая обстановка. Захватчики приближались к Умани и обходили крупную группировку советских войск.
В этих условиях 2-й мехкорпус был выведен из боя и 20 июля направлен под Умань, где поступил в подчинение командующему 12-й армией генералу П. Г. Понеделину, войска которого вместе с 6-й армией генерала И. Н. Музыченко вели тяжелые оборонительные бои в районе Умани, Христиновки, Тального. Корпус занял выделенный участок обороны. Обстановка здесь несколько улучшилась, но не надолго.
В ходе первых же боев в 11-й и 16-й танковых дивизиях совсем не стало боевых машин. А из нашей дивизии командарм забрал 14-й танковый полк.
Командир корпуса генерал Ю. В. Новосельский включил в Сивашскую мотострелковые полки 11-й и 16-й танковых дивизий. Таким образом, с конца июля 2-й мехкорпус фактически перестал существовать, а наша моторизованная дивизия превратилась в обычную стрелковую.
В последующих боях войска 6-й и 12-й армий продолжали удерживать занимаемые рубежи. Но южнее и севернее их образовались большие разрывы в линии фронта. Противник стал обходить нас, угрожая выходом на тылы армий. Вскоре мы были отрезаны от баз снабжения и перестали получать боеприпасы, а штабы армий лишились связи с фронтом и Москвой.
Командование 12-й армии решило силами 15-й Сивашской нанести удар по противнику восточнее Христиновки, облегчить положение обороняющихся здесь частей и создать условия для их отвода в случае получения на это указаний.
28 июля соединение нанесло контрудар по противнику и с тяжелыми боями продвинулось на 5–6 километров. Но ни справа, ни слева от нас не было войск, которые смогли бы поддержать наступление.
К вечеру совершенно неожиданно нас с двух сторон атаковали танковые части 6-й и 9-й танковых дивизий противника. Завязались ожесточенные бои. Противотанковый [8] дивизион под командованием майора Ю. С. Рожанского и зенитный артдивизион в упор стреляли по танкам. Бил по ним и гаубичный артполк. И все же около сорока машин прорвалось через наши боевые порядки и вышло к артиллерийским позициям. Завязалась борьба с ними внутри наших боевых порядков, которая продолжалась до ночи.
В этих условиях управление войсками затруднялось. Сражаться на этом рубеже дальше — значило потерять дивизию. Поэтому было принято решение о выводе частей из боя.
К рассвету все полки вышли в свой прежний исходный район. Сразу же в дивизию прибыли генерал Ю. В. Новосельский и комиссар корпуса С. П. Семенов.
— Да, очень сильный танковый удар пришелся по вашим частям! — сказал комкор. — Мы сочувствовали вам, но помочь, увы, ничем не могли.
Обескровленные полки и дивизии продолжали вести неравные бои на широком фронте, часто не имея ни единого снаряда.
Противник теперь слабыми ударами сковывал нас, а крупными силами с севера и юга глубоко обходил. 2 августа войска 6-й и 12-й армий оказались в полном окружении.
Крепко зажав нас в огневое кольцо, гитлеровцы танковыми и моторизованными соединениями стали развивать наступление на внешнем фронте. О том, что происходило за пределами кольца, мы тогда мало что знали. Окруженные войска еще шесть суток продолжали удерживать свои позиции, мужественно сражаясь с вражескими полчищами.
Наконец командующие 6-й и 12-й армиями генералы П. Н. Музыченко и П. Г. Понеделин дали право подчиненным командирам действовать согласно обстановке. Командир 2-го механизированного корпуса генерал Ю. В. Новосельский и бригадный комиссар С. П. Семенов 7 августа собрали командировки комиссаров, в числе которых был я. После короткого совещания командир корпуса огласил свое решение: в полночь с 7 на 8 августа прорвать кольцо окружения врага и двинуться на соединение с нашими войсками.
До наступления темноты весь немногочисленный состав нашей дивизии и соседних частей подготовился к [9] ночной атаке. Бросок должен был начаться одновременно. Но за полчаса до установленного времени противник открыл сильный артиллерийско-минометный и пулеметный огонь. Наши боевые порядки оказались расстроенными, и мы понесли новые потери. В числе других погиб и командир нашей 15-й Сивашской дивизии генерал-майор Н. Н. Белов. В командование остатками дивизии вступил я. Мы снова собрали и организовали людей для прорыва.
В час ночи 8 августа началась наша атака. Рядом со мной с винтовкой бежал комиссар корпуса С. П. Семенов. А несколько левее вел людей в атаку боевой командир 47-го мотострелкового полка полковник А. В. Якшин. Враг вначале нас не обнаружил, но потом, спохватившись, почти в упор открыл огонь из орудий и пулеметов. Снова у нас большие потери. Но и мы уничтожили немало фашистов.
Через некоторое время нам все-таки удалось выйти к своим войскам. На базе сохранившихся тыловых частей и подразделений 15-я Сивашская дивизия стала переформировываться, а я был сразу же направлен снова в Действующую армию.
Крымский полуостров, глубоко вклиниваясь в Черное море в центральной его части, занимает выгодное стратегическое положение на всем черноморском побережье. А расположение на нем главной военно-морской базы Черноморского флота — Севастополя — еще более повышало его значение. Отсюда наш флот мог наносить удары по морским силам врага в любой точке Черноморского бассейна, здесь можно было предотвратить высадку морских десантов на северное его побережье, контролировать вход в Азовское море и прикрывать глубокий тыл юга нашей страны.
Крым мог использоваться и для базирования крупных сил авиации. Именно с полуострова советские летчики наносили удары по фашистским войскам, по портам и нефтеносным районам Румынии.
Кроме того, удержанием Крыма мы лишали врага возможности использовать Керченский полуостров в качестве трамплина для броска через пролив к Тамани и наступления на Кавказ по кратчайшему направлению. Начальник [10] Генерального штаба Маршал Советского Союза Борис Михайлович Шапошников отмечал, что «из Крыма один шаг на Тамань и к кавказской нефти»{1}.
Для гитлеровского командования Крымский полуостров с Севастополем имел особое значение. Не захватив его и не обеспечив фланг своей южной стратегической группировки, оно не могло бы двинуть войска на Кавказ для захвата бакинской нефти. Крымские равнины нужны были гитлеровскому командованию и для базирования авиации. Как известно, Гитлер в августе 1941 года, говоря о необходимости овладения Крымом, назвал его «непотопляемым авианосцем». Кроме того, захват Крыма позволил бы Германии еще больше усилить свое влияние на правителей стран юго-восточной Европы, и в частности — Турции. Начальник штаба сухопутных войск вермахта Ф. Гальдер в своем дневнике писал: «Мы должны продолжать стремиться изменить в нашу пользу политическую позицию Турции. Это приведет к значительному улучшению нашего военного положения на юго-востоке»{2}.
С захватом же Севастополя враг рассчитывал лишить Черноморский флот главной морской базы и этим резко ослабить его боевые возможности, что обеспечивало бы Германии господство в бассейне Черного моря. И видимо, поэтому Севастополь подвергся варварской бомбардировке с воздуха уже в первые часы войны.
После того, как была сорвана первая попытка врага овладеть с ходу Москвой, Гитлер подписал приказ: «Главнейшей задачей до наступления зимы является не взятие Москвы, а захват Крыма, промышленных и угольных районов на Донце и лишение русских возможности получения нефти с Кавказа»{3}.
В связи с быстрым продвижением противника на восток Ставка 14 августа принимает решение сформировать для обороны Крыма 51-ю Отдельную армию, включив в ее состав все сухопутные соединения, расположенные [11] на полуострове, создать мощные укрепленные оборонительные полосы на перешейках, связывающих полуостров с материком.
Командующим армией был назначен генерал-полковник Федор Исидорович Кузнецов, членом Военного совета армии — корпусной комиссар Андрей Семенович Николаев, а заместителем командующего армией — генерал-лейтенант Павел Иванович Батов.
Ставка считала, что успешно решить задачи по обороне Крымского полуострова можно только совместными усилиями сухопутных войск и флота. Поэтому, требуя удержать полуостров во что бы то ни стало, она обязала командование Черноморского флота оперативно подчинить часть сухопутных сил и авиации командующему 51-й армией. Вместе с этим флот должен был вести самостоятельные действия, обеспечивая на Черном море наше господство.
Командующий армией решил создать главную полосу обороны по линии Геническ, станция Сальково, Чонгар, южный берег Сиваша, Перекопский перешеек. Ее занял на фронте протяжением 120 километров 9-й стрелковый корпус в составе 276, 106 и 156-й стрелковых дивизий. Первые две были вытянуты на широком фронте — от Арабатской стрелки до Перекопского перешейка, а 156-я, которой командовал генерал-майор П. В. Черняев, занимала оборону на самом главном и опасном направлении — Перекопском перешейке. Остальные пять стрелковых соединений предназначались для ведения противодесантной обороны и поэтому дислоцировались в основном вдоль западного и южного побережья полуострова.
А три кавалерийские дивизии (40, 42 и 48-я) располагались в районе севернее Симферополя и выполняли задачи противодесантной обороны в центральной части Крыма и роль резерва армии.
Как видим, для противодействия возможным десантам выделялась большая часть сил армии.
Чрезмерные опасения, касающиеся возможности высадки морского десанта в Крыму осенью 1941 года, так сильно сказавшиеся на решении командарма, были явно необоснованными. У немцев не было реальных возможностей для высадки крупного десанта в таком удаленном районе и в условиях полного господства нашего флота на Черном море. Ведь по своей боевой мощи он превосходил [12] все вместе взятые военно-морские силы причерноморских государств.
К 15 сентября гитлеровские войска вышли к Перекопскому перешейку, заняли станцию Сальково, Геническ и закрыли выход из Крыма на материк.
Для овладения Крымом гитлеровское командование выделило 11-ю немецкую армию под командованием генерала Э. Манштейна. В оперативное подчинение ему передавались румынский горный корпус, артиллерийская группа резерва верховного командования и авиационная группа 4-го воздушного флота. Всего группировка противника насчитывала около 124 тысяч человек, имея около двух тысяч орудий и минометов и 150 самолетов-бомбардировщиков.
С утра 24 сентября после мощной артиллерийской и авиационной подготовки основные силы 11-й армии перешли в наступление на Перекопском перешейке. На всем Турецком валу завязались ожесточенные бои. Главный удар немцы наносили в направлении Перекоп, Армянск.
156-я дивизия сражалась в очень тяжелых условиях, защищая каждую позицию до последней возможности.
Лишь к вечеру следующего дня гитлеровцам удалось вклиниться в оборону, занять большую часть Турецкого вала, город Армянск, а на отдельных участках выйти к артиллерийским позициям.
Оборона на Перекопе стала терять свою устойчивость.
В этой обстановке командующий армией решил создать оперативную группу в составе 271-й, 172-й стрелковых и 42-й кавалерийской дивизий под командованием генерала П. И. Батова и этими силами 26 сентября нанести контрудар по прорвавшемуся противнику.
Но 172-я дивизия все еще находилась в районе юго-западнее Симферополя, а 271-я — в Евпатории, на удалении свыше 100 километров от перешейка. Их пришлось спешно выдвигать к линии фронта своим ходом и по железной дороге.
К утру 26 сентября к Перекопу смогли подойти только головные стрелковые полки этих соединений.
А враг упорно стремился как можно быстрее выйти из горловины на крымские просторы, поэтому вводил в бой свежие резервы, танки. К 11 часам 26 сентября ему удалось прорвать оборону 156-й дивизии. А так как других [13] наших войск на перешейке не было, то гитлеровцы, продолжая наступление, уже на следующий день могли бы выйти на рубеж Пятиозерья, так называемые Ишуньские позиции, и тут же вторгнуться в Крым.
Эту опасность предвидел генерал Батов и поэтому решил нанести контрудар силами трех подошедших полков, не ожидая полного сосредоточения дивизий, направляемых в его распоряжение.
Первыми с ходу атаковали противника в направлении на Армянск 383-й полк 172-й дивизии (командир — подполковник П. Д. Ерофеев, комиссар — В. М. Гнездилов) и 865-й полк 271-й дивизии.
Под сильным огнем артиллерии и бомбовыми ударами вражеской авиации советские воины неудержимо рванулись вперед, отбросили гитлеровцев и овладели Армянском. За короткое время захватчикам был нанесен значительный урон и остановлено их наступление. Однако в ожесточенных схватках и мы несли немалые потери, особенно в 172-й дивизии. Погиб начальник штаба дивизии майор Жуковин, осуществлявший руководство боевыми действиями прибывающих частей, были ранены заместитель начальника оперативного отделения штаба дивизии капитан Б. А. Андреев и комиссар 383-го полка В. М. Гнездилов, мужественно сражавшиеся непосредственно в боевых порядках.
Гитлеровцы не хотели смириться с потерей Армянска. Они яростно и остервенело сопротивлялись, отчаянно контратаковали. Северная часть Армянска не раз переходила из рук в руки. С утра 27 сентября начали действовать главные силы 172-й дивизии под командованием полковника И. Г. Торопцева — 514-й стрелковый полк подполковника И. Ф. Устинова, 747-й стрелковый полк подполковника В. В. Шашло, а также 5-й танковый полк, которым командовал майор С. П. Баранов. Танкисты были с ходу введены в бой в направлении Кулу, Армянск.
Десять тридцатьчетверок ворвались в Кулу. Там было до сотни фашистов. И ни один из них не ушел, все нашли гибель под огнем и гусеницами наших танков. Танк Баранова протаранил стену хаты, чтобы подавить гусеницами укрывшихся в ней немцев. Крыша, оседая, обвалилась на машину, заклинилась башня. Танк не мог двигаться и оказался в окружении немцев. Гитлеровцы стали [14] стучать по броне прикладами автоматов и кричать: «Рус, сдавайсь!» Баранов приказал механику-водителю Топоридзе дать вторую скорость и резко повернуть влево. Маневр удался. Машина рванулась в сторону, и немцы, стоявшие вокруг нее, были смяты. А танк снова вступил в бой.
Успешно били противника также 514-й и 747-й стрелковые полки 172-й дивизии. К исходу 27 сентября наши войска почти вплотную подошли к линии Турецкого вала.
С утра 28 сентября все части 172-й стрелковой продолжали атаки и вновь полностью овладели Армянском, а 5-й танковый полк, преследуя отходящего противника, выдвинулся далеко вперед и вступил в борьбу с подошедшими танками и пехотой. Тяжелый бой длился весь день. Наши воины подбили несколько танков и остановили продвижение врага.
Но к полудню немцы бросили против наших полков до 70 танков и свежие резервы. На линии Турецкого вала с новой силой разгорелась ожесточенная борьба. Вал в районе Перекопа переходил из рук в руки четыре раза.
Только огромное превосходство противника в силах позволяло ему постепенно вгрызаться в нашу оборону. К вечеру 28 сентября за Турецкий вал уже перевалило полностью три его дивизии, и отдельные наши части оказались в полуокружении. Удерживать фронт на рубеже главной полосы обороны имеющимися силами стало невозможно. Поэтому командующий армией приказал в ночь на 29 сентября отводить части на Ишуньские позиции.
Непосредственная оборона их возлагалась на ту же 156-ю стрелковую дивизию генерала П. В. Черняева, которая в течение пяти суток непрерывно сражалась на Турецком валу и в полках которой теперь сохранились лишь немногие ослабленные подразделения. Другие же части и соединения, участвовавшие в боях на перешейке, в том числе и 172-я дивизия, отводились южнее.
И все же при первом наступлении противника на Ишуньские позиции он не прошел. Упорные бои на рубеже и огромные потери, понесенные немцами в предыдущие дни, побудили Манштейна наступление приостановить. [15]
В течение двадцати дней гитлеровцы готовили новый удар для вторжения в Крым. На перешеек были выдвинуты три свежие дивизии.
Из советских войск, как уже было сказано выше, им на перешейке могли противостоять только ослабленные полки 156-й дивизии. А 172-й дивизии было приказано занять оборону на реке Чатырлык и далее по южному берегу Каркинитского залива на фронте шириной свыше 20 километров. Этот рубеж представлял собою как бы вторую линию в системе оборонительной полосы Ишуньских позиций.
Командир дивизии полковник И. Г. Торопцев поставил в первый эшелон все три стрелковых полка.
Предстояли суровые бои с крупными силами противника.
К этому времени тяжелая обстановка складывалась не только на подступах к Крыму. Для Красной Армии она продолжала ухудшаться на всем советско-германском фронте.
30 сентября группа немецко-фашистских армий «Центр» перешла в наступление на московском направлении. Одновременно враг стал развивать наступление и на юге. Здесь нашим 18-й и 9-й армиям снова пришлось начать отход на восток.
Крымский полуостров противник обошел с севера, и 51-я армия, таким образом, полностью утратила связь с сухопутными войсками Южного фронта.
Ставка Верховного Главнокомандования 30 сентября приняла решение эвакуировать Приморскую армию из Одессы и направить ее в Крым для усиления его обороны.
Одновременно Ставка требовала от командующего 51-й армией до прибытия войск Приморской армии всеми силами удерживать крымские перешейки и не допустить прорыва врага на полуостров.
1 октября 1941 года я прибыл в 172-ю дивизию на должность начальника штаба, но через шесть дней получил приказ вступить в командование этим соединением.
А двадцать один год тому назад, осенью 1920 года, мне, тогда курсанту 3-й Киевской курсантской бригады, довелось участвовать в боях за Крым против белогвардейцев, пройдя путь от Екатеринослава (ныне Днепропетровск) до Перекопского перешейка. Тогда врангелевцы, отойдя на полуостров, прочно прикрылись на перешейке [16] сильными укрепленными полосами. Но под натиском частей Красной Армии они не устояли и бросились бежать к морским портам. Теперь с севера через Перекоп наступала фашистская армия, а нам надо было удерживать Крым.
16 октября Приморская армия, оборонявшая Одессу, оставила город и на кораблях пошла в Севастополь. Об этом в тот же день стало известно немецкому командованию. Манштейн принял решение начать наступление 18 октября, чтобы нанести поражение обороняющейся 51-й армии на Ишуньских позициях до подхода сюда частей Приморской.
За двадцать дней затишья немцы серьезно подготовились к решительному наступлению. На перекопском направлении была сосредоточена почти вся 11-я армия, в которой насчитывалось теперь 320 тысяч человек, 1428 полевых орудий и 375 танков. Кроме того, Манштейну была подчинена вся 3-я румынская армия в количестве 36 тысяч человек.
В оперативной же группе генерала П. И. Батова, непосредственно оборонявшей Ишуньский рубеж, было всего около 16 тысяч человек и не более 50 артиллерийских орудий{4}.
Войска Приморской армии начали высаживаться в районе Севастополя только 17 октября, то есть в день перехода немцев в наступление. Часть ее войск была передана в состав 51-й армии, и теперь в Приморской остались только три стрелковые дивизии (25-я Чапаевская, 95-я Молдавская и 421-я), 2-я кавалерийская, а также армейские части.
Рано утром 18 октября авиация противника обрушила на Ишуньские позиции мощные бомбовые удары. Одна группа бомбардировщиков за другой летели на больших высотах и весь свой груз сбрасывали на довольно узком фронте. Затем загрохотала артиллерия врага, и два немецких корпуса (54-й и 30-й) начали штурм наших позиций. Главный удар противник наносил по левому флангу обороны на Красноперск. Здесь вместе с частями 156-й дивизии оборонялся и батальон 172-й дивизии, которым командовал капитан С. Т. Руденко. [17]
На позиции этого подразделения наступало свыше полка пехоты, а впереди двигалось 11 танков. Открыла огонь наша артиллерия. Но он был довольно слабым, и противник быстро приблизился к батальону. В течение часа воины отразили три атаки пехоты и, кроме того, бутылками с горючей жидкостью подожгли четыре танка. Однако гитлеровцы, наращивая силы, продолжали рваться вперед, обошли батальон с флангов, и к вечеру он оказался в окружении. Капитан Руденко повел красноармейцев на прорыв вражеского кольца. Бой продолжался всю ночь. Но к рассвету 111 бойцов все-таки пробились к своим. В течение непрерывного суточного боя батальон Руденко уничтожил более 500 фашистов.
К вечеру 20 октября враг прорвал Ишуньские позиции. 170-я немецкая пехотная дивизия при поддержке более 60 танков вырвалась к устью реки Чатырлык, где оборонялась 172-я стрелковая.
Заговорили орудия нашего 340-го гаубичного артиллерийского полка. На правый фланг обороны через русло реки Чатырлык, где более свободно могла проходить боевая техника, был выдвинут 5-й танковый полк майора Баранова. Вступили в бой артиллерия и пулеметы 514-го и 747-го стрелкового полков. Продвижение врага было задержано.
В этом бою наши танкисты истребили до сотни гитлеровцев, а уцелевших отбросили назад.
С того дня на Чатырлыке не затихали бои.
После того как мы потеряли Ишуньские позиции, линия фронта стала представлять слегка выгнутую дугу, обращенную выпуклой стороной к югу. Протяженность ее увеличилась, и плотность обороны нашей 172-й дивизии, таким образом, еще больше ослабла. У генерала Батова и в дивизиях не было уже ни вторых эшелонов, ни резервов.
А Манштейн торопился покончить с войсками 51-й армии на Чатырлыке до подхода сюда сил Приморской. И с утра 21 октября на нас снова обрушились сильнейший огонь артиллерии и удары авиации. Вперед пошла немецкая пехота. Особенно упорно враг рвался на позиции 514-го стрелкового полка подполковника И. Ф. Устинова. Он бросил туда свыше 20 танков. Но стойкость, мужество советских воинов были непреодолимы. [18]
На следующий день суровые схватки разгорелись с новой силой. Пехоте противника все же удалось преодолеть Чатырлык и довольно близко подойти к переднему краю 514-го полка, где оборонялась рота лейтенанта Степаненко. Тогда командир поднял своих красноармейцев в контратаку. Гитлеровцы от неожиданности и стремительности натиска наших бойцов сперва опешили, потом бросились бежать назад, но не многим удалось спастись.
Однако противник на некоторых участках проник в оборону и создал непосредственную угрозу нашему наблюдательному пункту.
В этой критической ситуации очень мужественно действовал заместитель командира дивизии полковник В. В. Бабиков. Это был человек прекрасной души и храброго сердца. Командиры, красноармейцы уважали его за справедливость, личную отвагу. Василий Васильевич воевал в гражданскую, до прибытия в нашу дивизию командовал 361-м стрелковым полком, участвовал в боях на Перекопе, был ранен.
Бабиков быстро собрал всех находившихся в этом районе, разделил их на две группы, организовал бой, а потом повел людей в контратаку. Часть гитлеровцев была уничтожена, а часть отступила. По возвращении Василий Васильевич сказал мне, показывая два немецких автомата:
— Поздравьте с победой, товарищ комдив! Хоть и маленькая она, но все же победа — и трофеи есть, и энпе теперь в безопасности...
Несколько позже, уже в Севастополе, Василий Васильевич все же ушел снова командовать полком в другую дивизию. Дальнейшая судьба его мне не известна: говорили, что погиб. В памяти моей этот замечательный человек и командир остался на всю жизнь.
Вскоре к нам на должность комиссара дивизии прибыл полковой комиссар Петр Ефимович Солонцов. Боевым командиром он, прямо скажем, не выглядел: небольшого роста, худощавый, даже какой-то хрупкий. Но скоро мы все узнали Петра Ефимовича поближе, и перед нами раскрылись прекрасные качества этого человека — коммуниста, комиссара: светлый ум, исключительная честность, скромность и вместе с тем личная храбрость воина и мужество руководителя. [19]
Вспоминается наш первый с ним разговор. Оценивая бои первых месяцев войны, я был склонен ожидать более тяжелых ударов врага, чем они потом оказывались на самом деле.
— Может быть, это и к лучшему, — ответил Петр Ефимович, когда я ему об этом сказал. — В этом случае как бы заранее обдумываются возможные решения на случай, если положение окажется труднее, чем предполагалось. Да и военная теория, кажется, говорит о том, что при оценке врага никогда не следует считать его слабым. Тем более это относится к гитлеровской армии. Очень сильный противник. Опыт первых месяцев войны показывает, что он может наносить и мощные, и неожиданные удары...
Мне этот нестандартный ответ понравился. Потом я узнал, что Солонцов родом из воронежских крестьян, только недавно блестяще окончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина. Поэтому по вопросам философии, диалектического материализма, общей истории, учения о войне и армии он был, пожалуй, самым осведомленным человеком в соединении.
...Но продолжим разговор о боевых делах нашей дивизии. А они были не совсем утешительны. Хотя свои позиции полки и удерживали, но понесли большие потери.
Вечером 21 октября позвонил генерал Батов и потребовал доложить об обстановке на участке дивизии и о состоянии полков. Я сообщил, что позиции пока удерживаются, хотя силы и на пределе, а чтобы полнее уяснить ситуацию, попросил разрешения сделать дополнительный доклад после того, как побываем в полках.
— А разве вы не были в полках? — довольно резко спросил Павел Иванович, и по его вопросу чувствовалось, что он был не в духе. Однако, когда я сказал, что мы только часа два тому назад вернулись из батальонов полка подполковника Шашло, а несколько ранее были в полку Ерофеева и что надо непременно еще побывать в полку Устинова, у которого день был очень тяжелым, генерал Батов смягчился, согласился с нашими доводами и потребовал доложить все обстоятельно не позже чем через час, так как он готовит свой доклад командующему армией.
За короткое время совместного с генералом П. И. Батовым пребывания на фронте я успел уже подметить в [20] нем отдельные черточки характера и стиля работы. Он очень требовательный, волевой командир, но способен выслушать мнение подчиненного, отличное от своего собственного, и согласиться с ним, если получит обоснованные доводы. Однако, если покажешь недостаточно полное знание дела, с просьбой лучше не обращайся и делай только так, как он сказал. А вообще Павел Иванович был очень самостоятелен в оценке обстановки и в принятии решений, и это говорило о его высокой оперативной подготовке и большом боевом опыте.
Уяснив до деталей обстановку в 514-м стрелковом полку, мы доложили генералу Батову, что против нас наступало до двух дивизий, что главные усилия направлялись на правофланговый полк Устинова, но все атаки врага отражены. Подкрепили этот участок за счет полка Ерофеева. Однако правый сосед — кавалерийская дивизия полковника В. В. Глаголева — несколько отошел. Поэтому завтра следует ожидать ударов врага на стыке наших дивизий.
Генерал Батов теперь говорил спокойно. Он сориентировал нас в обстановке на всем фронте и сказал, что наши данные о положении дивизии Глаголева неточны, поскольку она, мол, продолжает полностью удерживать все свои позиции, и потребовал от нас крепко держать оборону. Наши мероприятия по сосредоточению усилий на правом фланге Павел Иванович одобрил.
После этого разговора комиссар П. Е. Солонцов сказал:
— О том, что у Глаголева тяжелая обстановка, генерал Батов, безусловно, знает. Но он намеренно не говорит нам о ней. Ведь потеря соседом позиций могла бы побудить и наши части оставить их для выравнивания фронта.
В этот день был такой случай. На ничейной полосе оказался небольшой стожок сена. От термитного снаряда он запылал. Кто-то сказал, что там несколько тяжелораненых бойцов. Надо было срочно спасать людей. Как раз в этот момент офицер службы тыла А. И. Находкин привез боеприпасы, и бойцы переносили ящики в окопы. Узнав о раненых, Находкин упросил командира батальона поручить ему и его бойцам спасти их. Свистели вражеские пули. Находкин и три красноармейца по-пластунски добрались до горящего стога и так же ползком перенесли трех раненых в свои окопы. [21]
А через день или два с этим Находкиным пришлось встретиться и мне. Группа гитлеровцев подошла очень близко к нашему наблюдательному пункту, и мы приняли бой. Вдруг метрах в шестидесяти от нас из тыла появилось человек двадцать бойцов, которые перебежками продвигались к переднему краю. Но один из них, выделявшийся своим высоким ростом, ни разу не лег на землю и под огнем маячил на поле боя. Я подозвал его к себе:
— Откуда эти люди и кто вы такой?
— Красноармейцы собраны из служб тыла и направлены начальником тыла Николаевым в район наблюдательного пункта командира дивизии. А я назначен старшим.
— А почему вы под огнем противника выхваляетесь своим ростом?
— Виноват, но у меня тяжелая контузия позвоночника еще с гражданской, так что очень тяжело ложиться и вставать.
— Как вас зовут?
— Находкин Александр Иванович.
— Это вы спасали тяжелораненых у горящего стога?
— Бойцы спасали под моим командованием, — ответил он.
— Как же вы с таким позвоночником могли нести на себе раненого?
— Их выносили на себе красноармейцы. Я только руководил.
Позже я узнал, что Александр Иванович Находкин в гражданскую был комиссаром полка, стал инвалидом, а в 1941 году добровольцем пошел на фронт.
...С утра 22 октября противник снова всеми силами обрушился на дивизию. Атаки его стали еще более яростными. Авиация бомбила нас с каким-то остервенением. Видимо, Манштейн решил во что бы то ни стало прорвать нашу оборону. Ведь четыре дня немцы, по существу, топтались на одном месте.
Командиры стрелковых полков подполковники И. Ф. Устинов, В. В. Шашло и П. Д. Ерофеев удачно маневрировали артиллерийским и минометным огнем. Метко накрывали врага батареи 340-го гаубичного артиллерийского полка.
Однако на стыке дивизии с правым соседом — 42-й кавалерийской дивизией полковника В. В. Глаголева — [22] явно определился прорыв обороны. И часть сил врага стала обходить правый фланг 514-го полка.
Я обратился за помощью к командующему оперативной группой генералу Батову.
— Готовых резервов у меня под рукой нет, — ответил он. — Имеется лишь одна только что отмобилизованная рота. Она на подводах. Если это вас устроит, могу послать.
Мы и этому были, конечно, рады.
Но что может сделать рота, состоящая из одних новобранцев? Бросить ее в контратаку против превосходящих наступающих сил врага — абсурдно. Занимать оборону на необорудованных позициях тоже толку мало: людей быстро истребят танки и автоматчики противника.
Пока рота выдвигалась к нам, гитлеровцы успели продвинуться еще дальше. Обходя фланг нашего 514-го полка, они, однако, подставили под удар и свой фланг. В этой обстановке мы все-таки решили прибывающую роту немедленно использовать для контратаки в направлении заходящего фланга противника.
Я на броневике выехал в роту и вывел ее в исходный район для атаки. Все прибывшие красноармейцы были в солидном возрасте. Я тут же поставил задачу на наступление. Рота развернулась в цепь и быстро стала продвигаться вперед. Внезапный выход ее почти в тыл противника ошеломил его. С нашего НП было хорошо видно, как гитлеровцы в панике отступали. А рота почти без потерь громила и теснила их в сторону 514-го полка. Командир этого полка подполковник И. Ф. Устинов сумел подтянуть на свой участок огневые средства, активно их использовал, и враг, оказавшись в ловушке, понес большие потери. Но мне в этой атаке не повезло: я был сильно контужен и ранен.
Дивизия продолжала удерживать свой прежний рубеж обороны. В сводке штаба армии Генеральному штабу за 22 октября 1941 года говорилось, что на всех участках Ишуньских позиций в течение дня продолжались ожесточенные бои, что противник вводит новые резервы и на участке 172-й стрелковой дивизии проявляет особую активность.
Утром 23 октября наши войска были подвергнуты ураганному огню минометов и артиллерии, авиация крупными группами в буквальном смысле слова утюжила [23] пехоту. Особенно ощутимый огневой налет проводился в районе Воронцовки, которую обороняли части 172-й.
Вслед за этим противник опять стал обходить правый фланг дивизии и проникать к артиллерийским позициям. Командир 1-го дивизиона 340-го гаубичного артиллерийского полка майор Мирошниченко выдвинул батареи вперед, и гаубицы прямой наводкой ударили по наступающим гитлеровцам. Мощные снаряды, начиненные шрапнелью, как ветром, смахнули фашистов.
Но несколько левее автоматчики врага неожиданно обошли позицию роты 747-го полка, которой командовал совсем молодой лейтенант комсомолец Плотников и рядом с которой находились артиллерийские орудия батареи лейтенанта Г. Лукашева. Фашисты открыли сильный огонь с флангов и с фронта и тут же перешли в наступление. Бойцы от неожиданности несколько растерялись. Но оба эти лейтенанта проявили завидное самообладание, волю и командирскую распорядительность. Они твердо потребовали от красноармейцев выдержки, спокойных и расчетливых действий. По приказу Лукашева орудия тут же были развернуты на прямую наводку в сторону флангов, и выстрелы грянули по наступающей пехоте. Подносчиком снарядов здесь стал на место погибшего артиллериста фельдшер артдивизиона Г. И. Филатов.
А рота лейтенанта Плотникова била наступающую пехоту с фронта. Буквально за десять минут вражеские автоматчики были уничтожены. Около сотни фашистов нашли здесь свою гибель. Но растеряйся командир, потеряй самообладание, задержись на минуту-две с отдачей приказа, не потребуй твердо его выполнения, и поражение наших воинов было бы неизбежным.
Дня через два-три мы с болью узнали, что в новом ожесточенном бою комсомолец лейтенант Плотников был сражен пулеметной очередью врага.
Но вот новая угроза: артиллерийские наблюдатели доложили, что к рубежу обороны дивизии движутся три колонны пехоты. Они самое большее через час могли подойти к линии фронта. На таком удалении нанести удар по колоннам могла только артиллерия. Но в артиллерийском полку оставалось всего десять орудий. А было ясно, что подходившие резервы будут использоваться для развития наметившегося прорыва. [24]
Мы снова обратились к генералу П. И. Батову за помощью. Нам было известно, что в его распоряжении находится особо секретный минометный дивизион РС. Тогда у нас реактивные установки еще не называли «катюшами», а об удивительных поражающих свойствах этого оружия ходили самые невероятные слухи. И мы попросили направить дивизион под Воронцовку, чтобы сделать один-два залпа.
Павел Иванович, всегда быстро принимавший решения, на этот раз помедлил, а потом спросил:
— А есть ли там для дивизиона подходящие цели? Ведь он используется главным образом для массированных ударов по крупным скоплениям живой силы.
Я доложил о трех приближающихся колоннах и о том, что через час они могут быть введены для развития образовавшегося прорыва обороны в направлении Воронцовки. Своим артогнем мы сможем накрыть толы» одну колонну. Батов тихо и с расстановкой сказал:
— Да-а, цели вроде бы подходящие. Хорошо, направляю к вам Черняка. Но вы сами-то видели работу эрэсов?
Я ответил, что пока не приходилось, и тогда генерал предупредил меня о том, что нужно подготовить людей, иначе после залпа может возникнуть паника и среди своих.
Минут через пятнадцать к нашему наблюдательному пункту подошла полуторка. Из ее кабины выскочил офицер в гимнастерке с черными петлицами, на которых виднелись по две шпалы. Это и был майор Черняк. Я показал ему три пехотные колонны, движущиеся к линии фронта. Черняк посмотрел на них невооруженным глазом, затем в бинокль и спросил, где проходит наш передний край. Узнав, что немецкие колонны находятся сейчас от него в полутора километрах, майор сказал огорченно:
— Пока мы изготовимся к пуску, немцы подойдут совсем близко. Бить нельзя, рядом свои...
Я стал убеждать его, что колонны еще очень далеко от переднего края, что они движутся медленно и что наши бойцы, укрытые в окопах, находятся в полной безопасности.
— Ну хорошо, — согласился Черняк. — По какой колонне бить?
— По средней. [25]
— Но она ближе других к нашему переднему краю, давайте-ка накроем левую, что подальше.
— Но для нас опаснее средняя, — подсказал я майору. — Ведь она держит направление на участок, где немцы вклинились в нашу оборону. Если резерв успеет здесь войти в бой, то вся оборона дивизии может рухнуть.
Доводы, видимо, показались Черняку убедительными. Он еще раз посмотрел в бинокль на колонну, показал рукой район, откуда дивизион будет производить пуск, и, сев в машину, полным ходом помчался в тыл.
А 340-му гаубичному артполку был дан приказ накрыть огнем левую колонну.
Мы наблюдали за ходом боя под Воронцовкой, за подходом колонн врага и беспокоились о том, как бы они не развернулись до ударов Черняка.
В этот момент 340-й гаубичный артиллерийский полк накрыл огнем левую колонну, часть фашистов была уничтожена, остальные разбежались по полю. Мы опасались, что средняя колонна станет развертываться, и тогда «катюшами» придется бить правую.
Но тут же нам доложили: «Машины Черняка развертываются на позициях». Установки выстроились в цепочку и, как нам показалось, на малых интервалах друг от друга. Прошло минут пять-шесть. И вдруг раздался резкий, пульсирующий звук. Тут же над нашими головами зашелестели летящие реактивные снаряды. Мы хорошо видели полет почти каждого из них.
И вслед за этим в районе уже расчленившейся средней колонны гитлеровцев всплеснулось множество огневых вспышек, накрывших довольно большую площадь, и, словно частая барабанная дробь, послышались разрывы снарядов. Ввысь взметнулись густые клубы темно-серого дыма, постепенно расплывающегося по полю. Всюду на линии фронта сразу прекратилась стрельба, наступила оцепенелая тишина, — видимо, внимание всех приковал к себе массированный удар «катюш». А в районе позиций машин Черняка поднялось большое облако пыли или, может быть, белесого дыма. Можно было ожидать, что по ним противник сейчас же откроет артиллерийский огонь, но этого не случилось. Буквально через две-три минуты после пуска снарядов все машины отошли назад в укрытия. [26]
Определить степень поражения колонны противника сразу было невозможно: все прижалось к земле.
Мы запросили по телефону командиров полков. Устинов вначале спросил, кто вел огонь, а потом ответил:
— Снаряды взрывались вблизи передовых окопов. Но даже на наблюдательном пункте чувствовалось, как дрожала земля. Да и звук разрывов снарядов непривычный, очень сильный, похожий на раскаты грома. Не знаю, как чувствуют себя наши ребята в окопах. Дайте время на выяснение результатов удара...
А через несколько минут командир полка доложил:
— Удар пришелся по центру продвигавшейся колонны противника, и до сих пор на поле не поднялся ни один человек. Всех будто бы корова языком слизнула.
Артиллеристы в свою очередь доложили, что две другие колонны рассыпались по полю.
О результатах удара дивизиона Черняка мы тут же доложили генералу П. И. Батову и попросили при необходимости прислать его еще хоть разок.
— Значит, хорошо помог вам Черняк, — удовлетворенно сказал Павел Иванович. — Рад. Но на большее не надейтесь: нет, к сожалению, снарядов...
Вечером 23 октября генерал Батов позвонил нам и предупредил, что со стороны Севастополя подходят резервы — Приморская армия генерала И. Е. Петрова. Нам необходимо крепко удерживать оборону до их подхода во что бы то ни стало. Мы попросили его дать нам хотя бы скромный резерв.
Павел Иванович сказал как отрезал: нет и не будет.
— Поищите резервы у себя, товарищ Ласкин. И учтите, что вам предстоит не только держать оборону, но и вместе с армией Петрова участвовать в нанесении контрудара.
В полученном вслед за этим приказе говорилось, что 172-й стрелковой дивизии с отрядом морской пехоты во взаимодействии с частями 95-й стрелковой дивизии следует восстановить положение, выйти и занять оборону по южному берегу реки Чатырлык{5}. Это был наш последний [27] разговор с генералом Батовым на севере Крыма и последний его приказ 172-й стрелковой.
Через некоторое время выяснилось, что по приказу генерал-полковника Ф. И. Кузнецова в оперативную группу Батова дополнительно включалось пять дивизий, и она должна была вместе с подходившей Приморской армией нанести контрудар по противнику в направлении Воронцовки и устья реки Самарчик, сбросить его в Каркинитский залив и овладеть Ишуньскими позициями.
Это решение — нанести крупными силами контрудар с двух направлений и дать решающее сражение на Ишуньской рубеже — с оперативной точки зрения было разумным. И надо было бы немедленно отдать дивизиям приказ на выдвижение их в определенные районы, а командованию армии непосредственно включиться в руководство по организации удара. Но ничего этого, к сожалению, сделано не было. Таким образом, пять дивизий, разбросанных по всему Крыму, не были собраны в срок для нанесения контрудара.
К тому же части Приморской армии после выгрузки с кораблей только закончили сосредоточение в районах северо-восточнее Севастополя, удаленных от линии фронта более чем на 100 километров.
Наносить контрудар было нечем. 22 октября командующий 51-й армией Ф. И. Кузнецов был освобожден от должности.
Теперь вместо него командующим всеми войсками Крыма был назначен заместитель Народного комиссара Военно-Морского Флота вице-адмирал Гордей Иванович Левченко, а его заместителем по сухопутным войскам и командующим 51-й армией — генерал-лейтенант П. И. Батов.
В десятом часу утра 24 октября фронтовую тишину нарушили редкие пушечные выстрелы. Это должно было означать артиллерийский огневой налет перед наступлением Приморской армии. Затем слева от нашего наблюдательного пункта началось выдвижение стрелковых подразделений 95-й дивизии, вступивших в бой группами, по мере подхода. На равнинной, открытой местности их хорошо было видно. К ним подключились и наши ослабленные полки. Но загремела артиллерия противника. Сотни разрывов снарядов и мин окутали дымом [28] наступающую пехоту. И она залегла. Полчаса шел огневой бой.
Затем полки приморцев и нашей дивизии снова стали продвигаться вперед. Немцы были потеснены. Но этот успех был слишком небольшим и кратковременным.
С утра следующего дня без артиллерийской подготовки, совсем не имея танков и авиационной поддержки, в наступление вместе с нами перешла и подошедшая 25-я Чапаевская дивизия. Но сильный артиллерийско-минометный огонь остановил наше продвижение.
А во второй половине дня немцы сами перешли в наступление, нанося главный удар в стык 51-й и Приморской армий. Соседняя справа кавалерийская дивизия стала все более оттесняться на восток, и правый фланг Приморской оказался открытым.
Как видим, замысел нашего командования — нанести контрудар совместными усилиями войск 51-й армии генерала Батова и Приморской армии и выйти на Ишуньский рубеж — был сорван врагом. Войска Батова были крайне обескровлены еще до подхода Приморской, а ее контрудар силами двух стрелковых дивизий оказался слабым, запоздалым и решительного изменения в обстановку на Ишуньской рубеже не внес.
Итак, из-за недостатка сил наше наступление было сорвано. Но и враг в течение восьми суток на Ишуньско-Чатырлыкском рубеже не смог полностью прорвать нашу оборону и выйти на просторы Крыма. В боях войсками 51-й армии генерала Батова силы гитлеровцев были серьезно потрепаны и ослаблены. Вот что об этом пишет сам Манштейн: «В бою с противником, упорно обороняющим каждую пядь земли, к наступающим войскам предъявлялись чрезвычайно высокие требования, и потери были значительными. С беспокойством я видел, как падает боеспособность. 25 октября казалось, что наступательный порыв войск совершенно иссяк. Командир одной из лучших дивизий уже дважды докладывал, что силы его полков на исходе»{6}.
Но в этот же день Манштейн понял и другое: слабые атаки наших войск полностью отражены. Поэтому он решил ввести последние резервы и продолжать наступление. [29]
Бои разгорелись с новой силой. Несмотря на мощный артиллерийский огонь врага, наши полки стойко удерживали свои позиции. За день было отбито семь атак гитлеровцев.
Вечерело. Мы думали, что наступит затишье. Но вдруг разрывы снарядов и мин покрыли все поле, и тут же появились цепи наступающей пехоты и танки врага. До предела ослабленные подразделения 514-го и 747-го полков стали отходить. А две танковые группы противника, в которых насчитывалось до 40 машин, вышли на артиллерийские позиции. И тут батареи 340-го гаубичного артполка и одна полковая батарея из 25-й дивизии, которой командовал политрук Я. О. Пилипенко, вступили с ними в бой.
Наши орудия выпускали снаряд за снарядом. Танки врага загорались один за другим. Гитлеровцы выбирались из них, некоторые пытались бежать, но, объятые пламенем, падали на землю. Остальных настигали пули стрелков. Бой продолжался около часа. Было выведено из строя около 20 танков, а атакующая пехота почти полностью истреблена. Сотни убитых и раненых гитлеровцев остались на поле боя. В схватке и наш 340-й гаубичный артиллерийский полк понес серьезные потери, погибло немало артиллеристов, несколько орудий были выведены из строя.
В последние дни 5-й танковый полк боевых задач от нас не получал, так как в его строю осталось всего три танка. Майор Баранов, о котором я уже рассказывал, был назначен командиром бронепоезда «Войковец», действовавшего на железнодорожном участке Симферополь — Альма. Семен Петрович пришел попрощаться с нами.
Позже мы с ним встречались еще не раз. И я узнал, что «Войковец» много раз подвергался артиллерийскому обстрелу и бомбежке с воздуха. Во время одного из огневых налетов артиллерийский снаряд угодил в бронеплощадку. Были жертвы. Серьезно пострадал и майор Баранов: в него впилось 23 осколка. Был пробит и партийный билет этого мужественного человека.
Павел Иванович Батов совершенно правильно считал, что боевые дела 5-го танкового полка и его командира С. П. Баранова надо золотыми буквами вписать в историю обороны Крыма. [30]
...Бои продолжались.
Ночь на 26 октября 1941 года для нас была очень тревожной. Разведка доложила, что перед передним краем обороны наблюдается скопление больших масс пехоты и танков. Несколько позже выяснилось, что это подошли пополнившиеся в тылу 132-я и 22-я пехотные дивизии врага.
Было о чем призадуматься. Ведь наши полки истекали кровью в тяжелых боях.
26 октября Манштейн бросил в наступление шесть пехотных дивизий и свыше 100 танков. Их поддерживали крупные силы авиации. Главный удар наносился снова (в который раз!) на Воронцовку и несколько правее. Особенно свирепствовала авиация. Летая на низких высотах, фашистские летчики бомбили и обстреливали из пушек и пулеметов боевые порядки войск.
Истощенные до крайности, наши части уже не могли сдержать мощного удара врага, и после ожесточенных боев противник завершил прорыв оборонительных позиций. Войска вынуждены были отходить на неподготовленный рубеж. А так как оборонявшиеся правее нас части еще до этого потянулись на юго-восток, то наш правый фланг оказался совершенно открытым. Гитлеровцы стали глубоко обходить его.
Как бы ни хотел на войне командир создать для подчиненных выгодное положение, сохранить их жизни, удержать рубеж, нанести уничтожающий удар по врагу, ему далеко не всегда это удается, особенно в условиях огромного превосходства сил и техники врага.
И все же очень многое зависит от командира. В этом отношении мы высоко ценили мудрость, опыт и распорядительность генерала П. И. Батова. Он всегда умел определить главное, предвидел замысел врага, знал его тактику использования танковых клиньев, тактику клещей. И получалось так, что Манштейну до сих пор ни разу не удалось достичь окружения наших войск, хотя на равнинной местности при наличии подвижных войск и большой массы авиации и артиллерии все условия для этого были. П. И. Батов каждый раз своевременно предпринимал маневры скромными силами на угрожаемых участках. Но теперь даже таких сил не стало.
По гулу артиллерийской канонады и светящимся зеленым ракетам можно было определить, что бой уходил [31] вправо, на восток. С этого дня была полностью нарушена связь нашей дивизии с соседом справа и со штабом генерала Батова.
Не раз офицеры управления дивизии направлялись для поисков штаба армии, но связаться с ним не удавалось. Если до этого времени он всегда, даже в период самых напряженных боев, информировал нас о положении на фронте армии, то теперь мы не знали, где проходила линия фронта правее нас и что там делается, какие меры предпринимает командование.
Нам еще не сообщили о том, что 172-ю еще 25 октября было приказано включить в состав Приморской армии, в ней мы пока не считались своими, и поэтому многие информации и боевые распоряжения либо не получали вовсе, либо они приходили с большим опозданием.
Неизвестность или неясность на фронте иногда тяготит людей больше, чем пребывание в сложной, трудной, но ясной обстановке. Несмотря, на то, что по соседству с нами теперь находились дивизии Приморской, все же мы считали себя в составе 51-й армии. Поэтому и стремились осмыслить сложившуюся обстановку не только на фронте Приморской армии, но и на всем севере Крыма. Нам ясно представлялось, что оставаться далее на занимаемых позициях хотя бы и вместе с приморцами, но в отрыве от основных сил 51-й, не было смысла, так как эти силы не могли изменить общую обстановку на перекопско-симферопольском направлении. Но принять решение на отход вслед за частями 51-й армии без приказа старшего начальника я пока не решался.
Настало 30 октября. Теперь оба фланга Приморской армии оказались открытыми. Противник не замедлил использовать это для обходов и охватов наших войск и ослабил свои удары с фронта. Поскольку мы все еще держали свои позиции, то враг хотел взять нас в ловушку, чтобы потом окружить и истребить.
Требовалось новое решение нашего командования.
В этот момент к нам прибыл офицер и передал распоряжение генерала И. Е. Петрова о том, чтобы командование 172-й дивизий прибыло к нему в селение Экибаш, где располагался командный пункт 95-й стрелковой дивизии.
Так как после контузии я все еще передвигался с трудом, а на участке дивизии была сложная обстановка, то [32] хотел было послать за себя своего заместителя полковника В. В. Бабикова. Но комиссар дивизии П. Е. Солонцов сказал, что командарм непременно потребует полного доклада о составе и боевых делах дивизии и, может быть, поставит новую боевую задачу. Поэтому, мол, хоть и хромому, но лучше поехать мне самому, а он останется с Бабиковым в дивизии. Довод комиссара был веским, к генералу Петрову поехал я.