Глава седьмая.

Колтовский коридор

Враг не дремлет

К середине июня 1944 года 322-я стрелковая дивизия основательно закрепилась на рубеже по ручью Высушка, западнее Тарнополя. Вскоре на всем советско-германском фронте наступила короткая пауза: перешли к временной обороне и остальные наши войска. Но это, однако, было всего лишь затишье перед бурей — во всех частях и соединениях полным ходом шла интенсивная и планомерная подготовка к летним наступательным операциям.

Обстановка для них сложилась довольно благоприятная. В частности, разгром крупных группировок противника в Белоруссии и на Правобережной Украине, освобождение Крыма и выход советских войск к предгорьям Карпат создали к тому времени все необходимые предпосылки для нового наступления войск 1-го Украинского фронта на рава-русском и львовском направлениях. Близился долгожданный час полного освобождения всех западноукраинских земель из-под гнета ненавистных оккупантов.

Три долгих года ждало его население этих областей, находясь в оковах фашистского рабства. Гитлеровцы сожгли и разрушили на временно захваченной территории тысячи украинских сел и деревень, зверски уничтожили великое множество ни в чем не повинных людей.

Только во Львове и Львовской области они замучили и расстреляли около 700 тысяч человек — поляков, русских, украинцев, евреев, а также иностранных граждан, доставленных сюда на казнь из многих концлагерей Германии. Десятки тысяч жителей Львовщины угонялись на фашистскую каторгу. [278]

Но даже в самую тяжелую годину испытаний народ верил, что наступит день избавления от бесчеловечного «нового порядка», который огнем и железом насаждали на оккупированных землях гитлеровцы, что свободу вновь принесет Красная Армия с востока.

И мы готовились к этому, ни на минуту не забывая о тяжкой доле наших братьев. Полки пополнялись людьми и оружием, имуществом и боеприпасами, с утра до вечера шла напряженная учеба. Солдаты и офицеры не теряли времени, копя силы и наращивая мастерство для решительных и мощных ударов по врагу.

А дни в обороне с их постоянными тревогами, будничными заботами и тяжелым, до седьмого пота, солдатским трудом шли и шли чередой, подгоняемые нетерпеливым ожиданием грядущих событий и перемен. Незаметно отшелестел клейкой молодой листвой, отгремел летучими буйными грозами май. Отцвел в ярком убранстве разнотравья, отполыхал поздними огненными закатами щедрый на краски и запахи июнь. И вот уже в жаркое тревожное лето покатился сухой, как порох, июль...

С каждым днем незримо приближался и тот спланированный заранее в высоких штабах час, когда советским войскам предстояло обрушить на врага всю свою богатырскую силу. Говоря иначе, близился момент начала и осуществления Львовско-Сандомирской наступательной операции. Цель ее заключалась в том, чтобы наголову разгромить группу фашистских армий «Северная Украина», занимавших оборону от Полесья до Карпат и стремившихся не допустить прорыва советских войск в район Львова и в важный промышленный и нефтяной район Дрогобыч, Бориславль. Войскам 1-го Украинского фронта предстояло осуществить эту операцию совместно с левым крылом 1-го Белорусского, наступавшего севернее, на люблинском направлении.

Исходя из стратегического замысла Ставки, маршал И. С. Конев решил разгромить немецко-фашистскую группировку, противостоящую войскам его фронта, двумя мощными и одновременными ударами. Первый, главный, планировалось нанести тремя общевойсковыми и двумя танковыми армиями из района Тарнополя на Львов, обойти город силами двух танковых армий и конно-механизированной группы, освободить Львов и выйти на рубеж Немиров, Яворов, Роздол. [279]

Второй удар предполагалось нанести двумя общевойсковыми и одной танковой армиями во взаимодействии со второй конно-механизированной группой из района юго-западнее Луцка в общем направлении на Сокаль, Томашув. Кроме того, предусматривался дополнительный удар частью сил названных выше группировок в сторону города Каменка-Бугская с задачей окружить и уничтожить крупные силы противника в районе Броды. В дальнейшем войскам фронта предстояло развить наступление в сторону рек Висла, Сан и предгорья Карпат, завершая освобождение советской земли.

Наша 60-я армия действовала в составе главной группировки фронта, наступавшей из района Тарнополя. Ей предстояло нанести удар в направлении Тростянец, Золочев, прорвать оборону противника и, обеспечив ввод в прорыв частей 3-й гвардейской танковой армии, развить наступление на Львов, в обход его с севера. 4-ю танковую армию планировалось ввести в сражение слева от нас, в полосе действий 38-й общевойсковой армии, для обхода Львова с юга.

Замысел и масштабы этой операции я излагаю столь подробно единственно лишь затем, чтобы легче было судить, какую именно роль сыграла в ней наша дивизия и под влиянием каких факторов складывалась обстановка в полосе ее действий. Следует оговориться, что многие детали этого плана мне стали известны несколько позже, уже в ходе наступления, тогда же я знал о них не больше, чем положено знать комдиву для уяснения полученной задачи. В чем именно она состояла, я расскажу ниже. А пока расскажу, как осуществлялась перегруппировка полков на новое направление.

Приказ, полученный на сей счет, был кратким: в ночь на 2 июля 1944 года сдать оборону на ручье Высушка частям 148-й стрелковой дивизии и к рассвету 4-го числа сосредоточиться в районе Подлиски, Заложцы, что севернее Озерной. Тотчас были отданы все необходимые распоряжения и приняты меры, чтобы противник не заметил никакого движения на позициях и не догадался о начавшейся передислокации войск. Строжайше соблюдалась бдительность и позже, в ходе двух ночных пеших маршей. Маршруты движения и места сосредоточения знали лишь командиры частей, возглавлявшие маршевые колонны. Личному составу категорически запрещалось [280] следовать куда-либо в одиночку: в ближайших зарослях и оврагах могли прятаться вражеские лазутчики, которые только и мечтали взять «языка». С этой же целью, чтобы лишить разведку противника каких-либо данных о конечном пункте нашего марша, мы даже не высылали вперед квартирьеров.

Местность близ Подлисок и Заложец, покрытая густыми лесами, облегчала как маскировку войск до начала операции, так и скрытую подготовку к ней. Части дивизии расположились на удалении до 15 километров от линии фронта — вне досягаемости артиллерийского огня немцев, не имевших на этом участке тяжелых орудий. Чтобы не подвергаться ударам их авиации, мы рассредоточили полки и батальоны на больших площадях, избегая полян, опушек и других открытых участков. Бойцы немедленно начали отрывать щели и укрытия для себя, техники и транспорта на случай воздушных налетов, тщательно маскируя кустами и ветками орудия, машины, павозки и ящики с боеприпасами. Саперы задрапировали все лесные дороги вертикальными маскировочными сетками.

В течение недели, вплоть до 10 июля, все распоряжения, связанные с подготовкой к наступлению, отдавались исключительно в устной форме и только непосредственным исполнителям. Вести какие-либо разговоры о предстоящей операции по телефону, даже в иносказательной форме, командирам и штабным работникам строжайше воспрещалось. В таком же точно порядке, с глазу на глаз, командир 15-го стрелкового корпуса проинформировал о замысле операции и меня самого в то утро, когда штаб дивизии расположился на хуторе близ села Заложцы.

Отдав необходимые указания по размещению и приведению в порядок частей, завершивших марш, я сразу выехал на участок, намеченный нам для прорыва. Не терпелось скорее получить хотя бы беглое представление о поле будущего сражения и те, пусть неполные, сведения о противнике, которые имелись в оборонявшихся там частях. Со мной отправились новый начальник артиллерии дивизии подполковник Н. С. Вакуленко (Иосифа Андреевича Никитина назначили с повышением на аналогичную должность в корпус) и адъютант. Чтобы не будоражить гитлеровских наблюдателей, не спускавших глаз с этих позиций, и не возбуждать лишних толков среди бойцов, находившихся на передовой, мы переоделись в солдатское [281] обмундирование и решили сойти с машины, не доезжая метров семьсот до переднего края.

Впрочем, многоопытный Скобелев, привычно лавируя по балкам и суходолам, доставил нас почти к самому месту, в расположение 914-го стрелкового полка, который мы должны были в скором времени сменить, чтобы пойти из его траншей в атаку на врага. Оставив газик в узком овраге, мы прямиком направились к полковому НП.

Нас встретил моложавый, с резкими ястребиными чертами лица подполковник, заместитель командира 914-го стрелкового полка. Прекрасно догадываясь о цели нашего визита (документы он просмотрел очень придирчиво), подполковник не задал, однако, никаких лишних вопросов, а сразу начал вводить нас с Вакуленко в обстановку.

— Нервничают фрицы, товарищ генерал, — многозначительно сообщил он, уступая мне место у стереотрубы. — Особенно лихорадит их с наступлением ночи и перед рассветом. Перетаскивают пушки с фланга на фланг, сажают и вновь снимают пехоту из первых траншей. Не иначе ждут внезапной артподготовки и нашего наступления, вот и суетятся, как муравьи...

В ответ я посоветовал почаще беспокоить гитлеровцев по ночам. Пусть нервничают! Ложные тревоги, страх, постоянное ожидание опасности — все это изнуряет и подтачивает дух войск, играет нам на руку.

— А мы так и делаем! — озорно улыбнулся подполковник. — Редкая ночь обходится без того, чтоб не всыпали соли под хвост фашистам: то вылазка, то перестрелка, то минометный налет. Так что режим для них создали самый подходящий.

Доложив все, что он знал о силах и средствах, которыми располагали тут гитлеровцы, заместитель командира показал переднюю их траншею, хорошо видную с наблюдательного пункта, некоторые огневые точки — ближние и в глубине, а также места расположения одиночных танков, самоходок и некоторых артиллерийских позиций. После этого в его голосе все явственнее стали проскальзывать конфузливые нотки, а слова все чаще перемежались паузами: данные о противнике большей частью носили самый общий и поверхностный характер. И как ни напрягал он память, как ни понукал стоявшего рядом своего начальника разведки, оба смогли назвать в итоге [282] не более двух десятков целей противника, в то время как по нашим предположениям, основанным на безошибочном фронтовом чутье, в полосе наступления дивизии таких целей могло быть примерно в пять раз больше.

Пришлось устроить этим офицерам форменный экзамен. Вдвоем с Вакуленко мы начали уточнять, сколько огневых точек, подлежащих уничтожению в период артподготовки, расположено на каждой вражеской позиции, где находятся пулеметные площадки и установлены орудия прямой наводки, откуда гитлеровцы ведут наблюдение за нами и корректируют свой огонь, каковы возможные маршруты маневра их танков и т. п. Не ожидавший подобного оборота замкомполка сначала еще отделывался общими фразами, а потом замолчал вовсе, хмуро поглядывая на своего разведчика и вытирая платком взмокшую шею.

— Эх вы! — с горечью и досадой произнес наконец, потеряв терпение, Николай Степанович Вакуленко. — Столько сидели в обороне, а противника как следует не изучили. Чего стоят тогда все ваши огневые налеты? Бьете из пушек по воробьям...

Уязвленный пехотинец-подполковник побагровел, но смолчал. Что до меня, то я был совершенно согласен с артиллеристом. Тех данных, что мы получили в первый выход на НП этого полка, для организации наступления было совершенно недостаточно. Чтобы надежно подавить большую часть огневых средств врага, требовалось куда точнее знать их наличие и расположение, чтобы не бросать потом пехоту в атаку на пулеметные гнезда и огневые позиции гитлеровцев. Дополнить, проверить и уточнить имевшиеся сведения, засечь и выявить максимум целей до начала наступления было теперь для нас самой насущной задачей.

К моменту нашего возвращения в дивизию прояснились и некоторые другие вопросы, определяющие порядок дальнейшей работы. Наряду с доразведкой противника требовалось сразу провести рекогносцировку участка прорыва с командирами полков, помочь им принять правильное решение на бой, организовать на местности взаимодействие всех сил, средств и управление ими, дать указания до дооборудованию исходных позиций для наступления и т. п. [283]

Во время рекогносцировки мы тщательно оценили характер местности и оборону врага.

В полосе действий нашей дивизии, в промежутке между рекой Серет и городом Золочевом, простиралась средне-пересеченная равнина, изрезанная густой сетью ручьев и речушек, текущих как в широтном, так и в меридиональном направлении. Некоторые из них имели заболоченные берега и являлись серьезной преградой для орудий и обозов. Вдоль переднего края обороны противника за Серетом тянулась гряда холмов высотою до 300–400 метров. Укрепившись на них, немцы простреливали почти весь район, который предназначался в качестве исходного для нашей дивизии. Большую часть инженерных работ по устройству позиций нам предстояло поэтому выполнять по ночам.

В свою очередь и мы с одного из наблюдательных пунктов 914-го полка видели оборону гитлеровцев на глубину до двух километров. Лес на этом участке уступал место открытой равнине, затрудняя и нам и противнику расположение и маскировку войск. Под ходы сообщения и укрытия для различных хозяйств дивизии пришлось шире использовать лощины и овраги, благо их было множество на нашей стороне.

Километрах в двадцати перед Золочевом равнина вновь переходила в леса, изрезанные просеками, по которым войска могли двигаться почти свободно. Однако и там на отдельных участках путь преграждали глубокие овраги. Учитывая это, мы заранее придали в помощь стрелкам и артиллеристам группы саперов, обязанных обеспечивать их продвижение. Кстати говоря, сквозных дорог, даже проселочного типа, в полосе наступления почти не было, нам предстояло наступать по полям, болотам и лесам напрямик. К счастью, погода установилась сухая, но не дай бог зарядят дожди — опять хлебнем лиха на бездорожье, как это было под Тарнополем...

Еще более тщательно, чем местность, мы изучали глубоко эшелонированную трехполосную систему немецкой обороны. Укрепления здесь возводились капитально в течение нескольких месяцев силами вражеских войск и подневольного местного населения. Главная полоса обороны, глубиной до семи километров, состояла из двух-трех позиций, каждая из которых включала две-три траншеи полного профиля и разветвленную сеть ходов сообщения. [284]

Первая позиция проходила по восточным скатам высот, расположенных за рекой Серет. На ней, как и на других, имелось, по сообщениям разведчиков, множество дзотов и пулеметных площадок. Отдельные участки траншей и ходы сообщения перекрывались сверху бревнами, чтобы предохранить солдат от поражения пулями и осколками.

Первая полоса обороны была прикрыта сетью различных заграждений. Все мосты на этом участке, перекрестки дорог, жилые и хозяйственные постройки также были заминированы. Ближние подступы к переднему краю сплошь прикрывались пулеметным огнем, дальние — обстреливались артиллерией и минометами.

Вторая полоса неприятельской обороны отстояла от первой на 7–8 километров, опоясывая траншеями восточные окраины деревень Нище, Ивачев. В инженерном отношении она была несколько слабее. Зато третья — по рубежу Золочева и ближних к нему сел — опиралась на систему опорных пунктов, оборудованных в прочных зданиях, костелах и других каменных строениях. Все это опять-таки было окружено траншеями, опутано колючей проволокой, обнесено минными полями.

Перед нами в полосе предстоящего прорыва оборонялся 913-й немецкий пехотный полк 349-й пехотной дивизии. Первую траншею и позиции боевого охранения занимали группы автоматчиков и дежурные пулеметные расчеты. На ночь их усиливали из второй траншеи, где размещалась большая часть гитлеровских солдат. Последнюю траншею занимали резервы немецкого пехотного полка. Дивизионный резерв — пехотный батальон с ротой танков — находился в селе Перепельники, а оперативный — в районе Золочева.

Противник имел, таким образом, достаточно личного состава и вооружения, чтобы прочно удерживать свои оборонительные позиции и наращивать из глубины сопротивление наступающим войскам. Чтобы прорвать все эти укрепления и полностью разгромить врага, требовалось приложить много сил, проявить большое умение в организации предстоящего боя. Что касается первого, то по численному составу и вооружению (вместе с приданными средствами) наша дивизия превосходила врага. Если же говорить о втором — боевом мастерстве, то и его у наших командиров частей и подразделений было достаточно. Многие из них наступали от самой Москвы и владели [285] искусством руководства любыми видами боя в совершенстве.

В ходе двух рекогносцировок и заслушивания разного рода справок от начальников служб каждый командир полка достаточно полно уяснил свою задачу и уточнил все вопросы, которые могли оказать влияние на ход и успех дела. Затем все они приняли предварительные решения, позволявшие тщательно организовать подготовку к выполнению боевой задачи. После того как задачи полкам и батальонам (опять-таки в общем виде) были доведены до офицеров, подготовка к наступлению приобрела больший размах и плановость. Усилилась и разведка. По нашему настоянию и приказу сверху ее более интенсивно вели теперь разведчики 914-го стрелкового полка, в помощь которым мы выделили своих наблюдателей. Большие группы солдат, наряжаемые на исходе каждого дня из стрелковых полков, приступили к дооборудованию и маскировке исходных позиций. С остальным личным составом организовали занятия в районе сосредоточения дивизии.

По мере того как двигалась подготовка войск, все более детализировались и наши задачи. 8 июля новый командир 15-го стрелкового корпуса генерал-майор Петр Вакулович Тертышный (сменивший генерала И. И. Людникова на этом посту) собрал командиров дивизий, чтобы объявить свое решение на наступление.

До этого мне приходилось встречаться с ним очень редко. Поэтому, пользуясь случаем, я приглядывался к новому комкору с вполне понятным любопытством. Для командиров, разделенных одной-двумя ступенями подчиненности, очень важно хорошо знать друг друга. Без этого трудно установить ту атмосферу взаимного понимания и доверия, без которой нельзя, как говорится, схватить на лету замысел старшего начальника, а ему — понять мотивы решений и действий подчиненных командиров.

Генерал П. В. Тертышный прибыл в 60-ю армию уже после того, как она завершила Тарнопольскую битву. В сражениях мы пока его не видали, а значит, не могли судить и о том, как он руководит войсками в боевой обстановке. И все же в тот раз все участники совещания с удовлетворением отметили, что новый командир корпуса обладает богатым военным опытом и характером, необходимым для того, чтобы разумно и твердо распоряжаться [286] судьбами тысяч людей, направляя их к достижению победы.

Чувствовалось, что Петр Вакулович глубоко разобрался в новой для него оперативно-тактической обстановке. Все его указания и советы были хорошо продуманными, целесообразными, и командиры дивизий воспринимали их с должным вниманием. Хотелось верить, что с началом операции комкор проявит и смелость, и волю, столь необходимые начальнику такого ранга в решительных обстоятельствах. И наши ожидания всецело оправдались. Мне лично в силу трагического обстоятельства, о котором поведаю позже, мало пришлось воевать с ним вместе, но память о тех днях я сохранил самую добрую.

После совещания генерал Тертышный провел с нами рекогносцировку с нескольких точек на местности. Он уточнил задачи стрелковым соединениям, дал указания по взаимодействию, затем определил маршруты и время вывода дивизий для смены частей, державших оборону в полосе их наступления.

Вечером 10 июля поступил наконец письменный боевой приказ. Задача нашей дивизии формулировалась следующим образом: действуя на направлении главного удара, прорвать оборону противника на участке между высотой с отметкой 396,0 и селом Белокриница, уничтожить противостоящего врага и развить наступление на Перепельники, Тростянец, Золочев. Справа переходила в наступление 336-я стрелковая дивизия нашего корпуса в направлении на Гарбузов, слева действовала 302-я стрелковая дивизия, наступая на Белокриницу, Лапушаны.

Уяснив свою задачу, я решил сосредоточить основные силы на правом фланге дивизии и нанести удар в направлении высоты 396,0, южная окраина села Гарбузов; боевой порядок построить в два эшелона: в первом наступают 1085-й и 1089-й стрелковые полки, во втором — 1087-й без одного батальона (в качестве передового этот батальон предназначался для разведки боем, о чем я еще расскажу).

На усиление нам придали более двадцати танков и самоходок. Кроме того, для артподготовки и огневого сопровождения пехоты привлекалось несколько пушечных полков и гаубичных бригад. В целом плотность артиллерии на километр фронта прорыва достигала свыше двухсот стволов орудий и минометов. Правда, и с такой сильно [287] укрепленной обороной врага нам в прошлом приходилось сталкиваться не часто.

Не везде, разумеется, плотность орудийных стволов была столь же высокой: в тот период мы еще не имели возможности массировать артиллерийский огонь в таких пределах и делали это лишь на главных участках наступления. А поскольку дело давнее, то я открою, пожалуй, и секрет, каким образом удалось получить для поддержки те артиллерийские части, которые хотелось, и командиров, коих я хорошо знал по прошлым боям.

Занятый в те дни разработкой крупной наступательной операции, штаб 60-й армии не успел сообщить в войска, какие именно артиллерийские части предназначаются на усиление каждой стрелковой дивизии первого эшелона. А тут за два или три дня до начала наступления к нам в 322-ю прибыл маршал И. С. Конев в сопровождении генерал-полковника П. А. Курочкина и командующего артиллерией 60-й армии.

На КП дивизии кроме меня находились в тот раз начальник штаба А. И. Коротков и начальник разведки майор А. Б. Жвания. Поздоровавшись с каждым, командующий фронтом поинтересовался, как идет подготовка к боям. Задавая вопросы, он попеременно заслушивал то одного, то другого, давал попутно краткие, ясные и совершенно конкретные указания, как строить работу дальше. В один из моментов, пока я просматривал данные о численном составе и вооружении дивизии, прежде чем передать их в руки И. С. Коневу, он спросил о чем-то вполголоса у полковника Короткова, потом сверился с картой начальника дивизионной разведки и наконец обратился с вопросом ко мне:

— Сколько всего целей обнаружено на сегодняшний день в полосе наступления вашей дивизии?

— Сорок семь! — быстро ответил я. (Что-что, а это мы знали назубок, поскольку уделяли разведке особое внимание.)

— Назовите и покажите! — приказал маршал.

Я перечислил все до единой, давая краткие характеристики и справляясь со своей картой. Иван Степанович выслушал не перебивая, и, когда «баланс» сошелся с точностью до единицы, лицо его, строгое и непроницаемое до этого, прояснилось. [288]

— Теперь вижу, что эти цели действительно существуют на местности и вы знаете их координаты, — заключил он. — Столько же назвали и оба ваши офицера. Ну, а теперь признайтесь, как вы расцениваете весь этот экзамен? — неожиданно спросил маршал и сам же ответил: — Не доверяет, мол, нам командующий и сам разменивается на мелочи, так, что ли? Ошибаетесь. Для меня совершенно не важно, сколько названо целей: сорок семь, восемьдесят или сто, хотя я еще спрошу с вас, почему их разведано так мало. Главное, что все это — реальные, а не выдуманные цели, что вы ищете, выявляете, засекаете их, наносите на карты, а не занимаетесь гаданием и обманом, как делают некоторые другие. Следовательно, у вас есть возможность организовать бой в деталях, не забывая о каждой пушке и пулеметной точке противника и том уроне, который они способны вам нанести. Это хорошо! Значит, не будет литься напрасно солдатская кровь из-за чьей-то беспечности и лени, не будет гореть техника, посланная в бой сдуру и сослепу. Вот почему и приходится командующему фронтом считать цели на передовой и заставлять воевать на реальной земле с конкретным противником, а не бросать в бой людей наобум. А вы говорите «мелочи», — ни к кому в отдельности не обращаясь, ворчливо закончил он, вновь углубляясь в изучение моей карты.

На меня, да, видимо, и на всех, кто находился в тот момент на КП, слова командующего фронтом произвели большое впечатление. Мы понимали, разумеется, что суровый, не привыкший перед кем-либо отчитываться в своих суждениях маршал произнес их отнюдь не из чувства пустой деликатности, чтобы только не обидеть нас недоверием. Заниматься такими пустяками он действительно не имел ни склонности, ни времени. Просто на этом примере командующий фронтом преподал нам наглядный урок, как тщательно и ответственно нужно подходить к планированию каждого боя, чтобы избежать неоправданных потерь. Опытный полководец, человек с твердым и властным характером, по воле которого посылались в сражения сотни тысяч людей, он дорожил жизнью каждого солдата и был беспощаден к тем командирам, которые организовывали боевые действия небрежно или неграмотно, не задумываясь о тяжелых последствиях своего легкомыслия или нерадения. Таких И. С. Конев не только разносил, но и наказывал, а бывало, и отстранял [289] от должностей. Наряду с этим, уже своим отношением к делу, подлинно научным стилем руководства войсками он учил подчиненных командиров искусству боя, умению всесторонне оценивать и использовать в интересах боя сильные и слабые стороны противника, все факторы обстановки и те возможности, которые позволяют достигать победы ценой минимальных жертв.

Вслед за тем я доложил командующему свое решение на бой, которое не вызвало с его стороны каких-либо замечаний. Правда, маршал, как и грозил, тут же потребовал ответа, почему выявлено так мало целей. По его разумению, их на этом участке по крайней мере в два раза больше! Я подтвердил, что таково и наше мнение, и объяснил, какие скудные разведданные мы получили от своих предшественников. Пообещав разобраться во всем и наказать кого следует, Иван Степанович спросил, как я намерен использовать приданную артиллерию. Пришлось доложить, что пока еще не известно, сколько и какой именно артиллерии нам выделят на период боя.

— Как же так? Объясните, в чем дело! — потребовал Конев теперь уже от командующего артиллерией 60-й армии.

Тот пояснил, что план артиллерийского наступления в штабе армии еще не готов и артиллерийские полки и бригады поэтому пока не распределены.

— Но вы же тормозите работу общевойсковых командиров! — вскипел маршал. — Дивизиям через день-два идти в бой, а у них еще нет артиллерии. Почему не выполнен мой приказ — спланировать артиллерийское наступление в первую очередь?

Командующий артиллерией попытался чем-то оправдать допущенную затяжку, но Конев не стал слушать. Взяв со стола карандаш, он попросил меня назвать номера артиллерийских полков и бригад, расположенных в полосе нашей дивизии, которые я знаю по памяти. Эта задача не доставила мне затруднений, поскольку я помнил все их номера наперечет. Я назвал 50-ю и 108-ю гаубичные артиллерийские бригады, 155-ю пушечную артиллерийскую бригаду, 108-й, 640-й и 1178-й истребительные противотанковые артиллерийские полки и некоторые другие части. Маршал записал их на полях моей карты, отмечая рядом количество стволов и их калибр. Когда, по его мнению, артиллерии набралось достаточно, он остановил меня, [290] подчеркнул этот список жирной чертой и ниже поставил свой характерный росчерк.

— Вот эти части и возьмите на усиление, — распорядился он. — Если армейские штабисты будут препятствовать, звоните сразу мне. В следующий раз, глядишь, они оперативнее выделят артиллерию сами. А теперь, — обращаясь ко мне и Короткову, продолжил командующий фронтом, — в течение суток вместе с командирами и штабами этих частей разработайте план боевого использования всей приданной артиллерии. Вас, — повернулся он к П. А. Курочкину, — попрошу проверить этот план и доложить мне.

Эта история завершилась самым неожиданным образом. Я забыл сказать, что Ивану Степановичу с первого взгляда не понравилось место расположения нашего штаба — в хуторском домике, стоящем в полутора километрах от села Заложцы, в лесу.

— И чего вас тянет в постройки? С комфортом хотите жить? — напустился он на нас с Коротковым, едва выйдя из машины. — Вот налетят «мессеры», они вам покажут комфорт.

Сознавая справедливость этих слов, я, однако, ответил, что гитлеровцы не будут бомбить этот безжизненный хутор, на котором у нас нет ни одной повозки, ни одного солдата. На крайний случай за домом отрыта щель.

— Все-таки в лесу спокойнее, — покачал головой Конев. — Да и бойцам приятнее, когда комдив вместе с ними кормит комаров, а не ищет на войне удобств...

Покончив с вопросами артиллерийского обеспечения наступления, маршал еще некоторое время уточнял положение дел в нашей 322-й. До этого он побывал в ряде других соединений, действующих на направлении главного удара, и имел полное представление о их боевых возможностях. Генерал Курочкин, как видно, уже рассказал, что мы провели много занятий по тактике и стрельбе, и Конев начал с интересом расспрашивать, какие темы отрабатывались и каким методом, какова в целом подготовка звена младших и средних командиров, в чем еще нуждается дивизия из снаряжения.

— Так как полагаете, смогут ваши стрелковые полки за день боя прорвать первую полосу в обороне врага? — спросил он под конец. [291]

Ответить я не успел: в небе невесть откуда появился целый косяк немецких бомбардировщиков. Коротков торопливо предложил маршалу пройти в укрытие. В ту же минуту стекла из окон со звоном посыпались на пол: на Заложцы обрушился бомбовый удар.

— Ну вот, видите! — выразительно произнес Иван Степанович. — Я же вам говорил, что в лесу безопаснее.

В щели, крытой сверху бревнами, мы находились минут пятнадцать. Не обращая внимания на то, что дощатый стол, установленный посередке, ходил ходуном, а со стен сыпались от близких взрывов комья глины, командующий фронтом и тут не остался без дела: дал несколько наставлений П. А. Курочкину по авиационному обеспечению наступления и решил ряд вопросов, касающихся снабжения дивизии различным имуществом.

После отъезда И. С. Конева я с группой артиллерийских офицеров, вызванных из приданных частей, сразу засел за разработку плана боевого использования артиллерии. Хорошо развитая в инженерном отношении система немецких укреплений, большая ее насыщенность средствами вооружения и заграждениями делали эту задачу довольно трудной, но мы справились с нею за одну ночь. Поскольку маршал требовал, чтобы наша артиллерия особенно надежно подавила живую силу и огневые средства в первых трех траншеях противника, мы решили поставить достаточное количество пушек на прямую наводку.

Продолжительность артподготовки была установлена в пределах 1 часа 40 минут. Движение в атаку пехоты и танков до полутора километров в глубину планировалось поддержать огневым валом с одновременным сосредоточенном огня по заранее намеченным целям и важнейшим объектам. Сопровождение наступающих до рубежа выполнения ближайшей задачи предполагалось осуществить с помощью последовательного сосредоточения огня, в соответствии с заявками командиров стрелковых полков и батальонов. С началом боя в глубине обороны гитлеровцев батальонные и полковые пушки и минометы перемещались вперед вместе со своими частями и подразделениями, а приданные огневые средства меняли позиции перекатами. Орудия сопровождения должны были наступать, как водится, в передовых цепях стрелков, расчищая им путь своим огнем. [292]

Чтобы не демаскировать раньше времени столь большую массу артиллерии, пристрелку всех целей в полосе дивизии вели специально выделенные орудия, не нарушая при этом режима огня, установившегося здесь ранее. На каждое орудие, миномет выделялось три боекомплекта снарядов и мин, из них полтора — для ведения артподготовки.

План артиллерийского обеспечения наступления 322-й стрелковой дивизии был представлен в срок и не вызвал особых замечаний у П. А. Курочкина. Маршал И. С. Конев также не внес в него каких-либо поправок, хотя и заметил, что длительность артподготовки и порядок поддержки пехоты в бою, возможно, придется изменять в зависимости от эффективности нашего огня и характера противодействия со стороны противника. Как показали потом события, его предположения на этот счет сбылись: командующий 60-й армией был вынужден внести необходимые коррективы в этот план в соответствии с изменившимися обстоятельствами.

Последние приготовления

Не менее тщательно требовалось спланировать и использование других средств, приданных нам на усиление.

Все танки мы распределили между стрелковыми полками первого эшелона для непосредственной их поддержки в атаке. Вслед за ними решили пустить самоходные артиллерийские установки с задачей вести борьбу с танками противника и обеспечивать продвижение наших боевых порядков. На совместных рекогносцировках офицеры — пехотинцы, танкисты и самоходчики — договорились о порядке взаимодействия и способах поддержания связи в бою, выбрали на местности общие ориентиры и наметили цели, которые требовалось уничтожить в первую очередь. Командиры и механики-водители танков и самоходок заранее разведали маршруты следования на исходные позиции, а с них — в атаку.

У стрелков задачи тоже доводились до каждого бойца. Любой из них твердо знал, за каким танком наступает его отделение и какое орудие будет их сопровождать в атаке, где им помогут перебраться через ручей или овраг саперы, а где самим придется расчищать заграждения перед [293] танками или перетаскивать пушку через траншею. Такая тесная согласованность действий между воинами разных специальностей — важное условие успеха при прорыве обороны, когда все силы должны бить в одну точку.

Очень тщательно увязывалось взаимодействие с фронтовой авиацией, завоевавшей к тому времени полное господство в воздухе. Были уточнены задачи, возлагаемые на авиацию в полосе действия нашей дивизии, установлены сигналы целеуказаний и способы обозначения своего переднего края. На КП дивизии прибыл от авиаторов штурман наведения со средствами связи, через которого мы могли вызывать свои самолеты и корректировать их удары.

До начала наступления фронтовая авиация прикрывала перегруппировку своих войск и вела воздушную разведку противника. С началом операции, в период артиллерийской подготовки, на нее возлагалась задача подавить основные опорные пункты врага, его артиллерийские и минометные батареи в тактической зоне обороны и в глубине, а затем — поддержать наступающих массированными ударами по скоплениям живой силы и боевой техники неприятеля, одновременно воспрещая ему маневр резервами и организованный отход на левый берег реки Золочевка.

В соответствии с разработанным планом в эти дни интенсивно осуществлялось оборудование исходных позиций для наступления. Развивалась сеть траншей, чтобы вместить в несколько раз больше личного состава, чем оборонялось тут раньше, отрывались новые ходы сообщения с передним краем, оборудовались наблюдательные пункты и укрытия, позиции для своей и приданной артиллерии, окопы для танков, пути подвоза и эвакуации и т. п. Чтобы приблизиться к противнику на расстояние броска в атаку и выровнять передний край, по ночам солдаты из первой траншеи вели подкопы в сторону противника — отрывали «усы», выносили вперед пулеметные площадки, стрелковые ячейки, наблюдательные посты. К утру все следы земляных работ тщательно маскировались.

На участках, где выполнялись основные инженерные работы силами саперов, я часто встречал в те дни майора М. Н. Чернецова — похудевшего от недосыпания, обремененного тысячью дел, но неизменно деятельного, уравновешенного, [294] собранного. Удерживая в своей цепкой памяти все задания, которые получали его люди, постоянно оперируя астрономическими цифрами, в которых выражались в пересчете на кубометры земли и леса эти задания, дивизионный инженер умел доходить и до деталей дела, лично показывая, когда было нужно, как правильнее рассчитать толщину перекрытия от тяжелой фугаски или крутизну заложения котлована в сыпучем грунте, как скрепить в шип дверную коробку или связать удлиненный заряд. Все получалось у него удивительно легко, аккуратно и... просто, как это бывает лишь у людей с золотыми руками, природной сметкой и хорошим знанием теоретических основ своего ремесла.

В одну из таких встреч Чернецов, выпачканный в глине, обросший и помятый, доложил мне об итогах работы по проделыванию проходов в заграждениях противника. Сделано было многое, и я, довольный этим, попенял Михаилу Николаевичу на то, что он за последнее время совсем извелся в заботах, даже вон бороду отпустил. Нельзя же так, нужно и дело делать, и о себе помнить: нам воевать еще долго. Под конец я посоветовал привести себя в порядок и поспать хотя бы несколько часов.

Выслушав эту сентенцию, Чернецов виновато потрогал колючую щетину на подбородке, счистил прутиком грязь, прилипшую к сапогам, и... пропустив мимо ушей мой совет, продолжал доклад, по привычке оговариваясь то и дело: «Эти данные я сейчас же уточню», «Туда я как раз собираюсь», «Это я возьму на себя» и т. д. Поняв, что сейчас инженера не оторвешь от работы даже в приказном порядке, я решил как-то иначе, но показать ему, что очень дорожу его знаниями, энергией, добросовестностью и, разумеется, здоровьем. И тут я вспомнил вдруг, что уже длительное время не представлял Михаила Николаевича к наградам, хотя он того, безусловно, заслуживал. Виной всему была не только моя забывчивость, но и необыкновенная скромность дивизионного инженера. Даже после завершения самого удачного боя он ухитрялся оставаться в тени в тот момент, когда отмечались заслуги каждого, кто отличился, писались многочисленные отчеты и реляции. Получалось так, словно все инженерное обеспечение прошедшего боя осуществлялось без участия майора Чернецова, — по крайней мере, сам он никогда о том не говорил и в отчетах себя не показывал. [295]

Стесняясь открыто высказать свою симпатию к этому застенчивому человеку и столь ценимому мной специалисту, я грубовато объявил:

— Ну что ж, заканчивайте все свои дела разом, без передышки, а потом уже будем бриться и мыться, как это положено по русскому обычаю перед боем. И если не подорвете в нем стрелков на немецких минах, считайте, что реляцию на орден Красного Знамени я на вас уже подписал.

На щеках Чернецова вспыхнул мальчишеский румянец.

— Благодарю за высокую оценку моего труда, — негромко произнес он. — Только я и без того все сделаю, что потребуется. Я же не из-за награды стараюсь...

— Вы ее вполне заслужили, — ответил я, чтобы прекратить этот смущавший инженера разговор.

Судьбе, к несчастью, суждено было распорядиться иначе, чем я тогда предполагал. Михаил Николаевич не получил обещанной награды. Этому помешали трагические обстоятельства...

Как уже говорилось, все земляные и фортификационные работы, не требовавшие специальных знаний и навыков, выполнялись солдатами тех подразделений, на участках которых они производились. Саперы же занимались в оставшееся время самой тонкой и опасной работой — проделыванием проходов. В своих минных полях их расчистили за сутки до начала наступления, а у противника только в ночь накануне, чтобы он не заметил приготовлений к атаке и не всполошился. Под каждый проволочный забор немцев саперы подложили удлиненные заряды взрывчатки; их рвали обычно во время артиллерийской подготовки, чтобы замаскировать начало перехода в атаку. Каждый проход в заграждениях обозначили указками и показали командирам взводов, для которых они предназначались. Для пропуска артиллерии и транспорта через свои и вражеские траншеи было изготовлено большое количество перекидных мостков. Продвижение танков и САУ во время боя в глубине и закрепление захваченных рубежей должны были обеспечивать специальные группы саперов, приданные стрелковым батальонам и имевшие при себе взрывчатку и противотанковые мины. Действуя самостоятельно или совместно с артиллерийско-противотанковым резервом дивизии, они могли быстро [296] преградить путь фашистским танкам, перешедшим в контратаку с любого направления, путем установки мин внаброс.

Не оставили, естественно, мы без внимания и вопросы управления войсками в бою. В целях удобства нумерацию основных ориентиров, кодировку местности и важнейших объектов установили для всех частей общую, чтобы легко можно было ставить задачи и осуществлять маневр силами и огнем в ходе боя. КП дивизии расположили ближе к переднему краю, на стыке двух стрелковых полков, с задачей перемещаться с началом наступления за частями первого эшелона. Наблюдательные пункты также приблизили к передовой. Мой НП находился, к примеру, метрах в семистах от противника, командиры же полков и батальонов вели наблюдение за полем боя соответственно из третьей и второй траншей.

Налаживалась связь во всех звеньях. Внутри дивизии, со штабом корпуса и с соседями она осуществлялась с помощью проводных, радио — и подвижных средств, а с авиацией — с помощью сигналов и по радио, причем переход на передачу в радиосетях артиллерии и авиации разрешался лишь с началом артподготовки, а в стрелковых частях — с началом атаки. В исходном положении и в наступлении телефонная связь обеспечивалась до стрелкового батальона включительно по линии командных и наблюдательных пунктов. Ниже, в ротах и взводах, связь в ходе боя поддерживалась в основном посыльными и установленными сигналами.

Полным ходом готовились к штурму укреплений врага все бойцы и командиры. С батальонами, предназначенными для действий в качестве передовых, проводились специальные занятия с привлечением всех средств, которые им придавались на усиление. Бойцы учились вести одиночный и залповый огонь из своего оружия, стремительно преодолевать заграждения, метко бросать гранаты, дружно атаковать и закрепляться на захваченной местности. Командиры всех степеней отрабатывали вопросы организации наступления на подготовленную оборону врага. В задачах, которые они решали на картах и местности в соответствии с занимаемыми должностями, противник и тактическая обстановка полностью соответствовали тому, что фактически имелось на нашем участке фронта.

Наряду с решением чисто военных вопросов, как [297] всегда перед ожесточенными боями, большое внимание уделялось партийно-политической работе в войсках. Чтобы поднять наступательный дух у личного состава, в полках и батальонах дважды в день зачитывались победные сводки Совинформбюро о действиях наших войск на других фронтах Великой Отечественной войны. С особым вниманием солдаты и офицеры дивизии следили в те дни за развитием наступления в Белоруссии, воспринимая успех соседей как прямой пример для себя. Их интерес к этой операции определялся в значительной мере и тем обстоятельством, что войска 3-го Белорусского фронта, добившиеся крупных военных успехов и освободившие к исходу 3 июля столицу республики Минск, возглавлял бывший командующий 60-й армией дважды Герой Советского Союза генерал армии И. Д. Черняховский.

Наша многотиражная газета, по обыкновению, отводила основное место на своих страницах материалам, освещающим опыт минувших боев. Прославляя подвиги и ратное мастерство героев, она призывала личный состав выполнить боевую задачу с честью, давала последние напутствия, учила науке ненависти к проклятому врагу. За несколько часов до перехода в наступление вышел специальный номер многотиражки, который тут же доставили на передовую и раздали бойцам. Броские газетные заголовки, призывы к воинам дышали верой в правоту нашего дела, верой в победу.

Живо и предметно, с пользой для дела проходили в ротах беседы фронтовиков-ветеранов с новым пополнением. Бывалые солдаты рассказывали молодежи о многих боевых эпизодах, в которых они участвовали, учили, как вести рукопашный бой в немецких траншеях, блокировать огневые точки врага, преодолевать проволочные заграждения. В свою очередь новички, многие из которых на себе испытали весь ужас вражеской оккупации, бесхитростно рассказывали о зверствах, чинимых гитлеровцами над военнопленными и мирным населением. Правдивые рассказы молодых солдат вызывали у сослуживцев острую ненависть к врагу, стремление сурово покарать его за все страдания, которые он принес народу.

После того как части дивизии сосредоточились в полосе наступления, работники партполитаппарата вместе с заместителями командиров полков и батальонов по политчасти провели собрания с коммунистами и комсомольцами. [298]

Повестка была везде одинаковой: «Значение личного примера в бою». Чтобы обеспечить полное и точное выполнение всех командирских приказов в период подготовки и в наступлении, парторги и комсорги рот дали каждому коммунисту, комсомольцу персональные задания.

Большое мобилизующее воздействие оказало на личный состав дивизии Обращение Военного совета 60-й армии, прочитанное в землянках и траншеях в ночь перед боем. Обращение призывало всех солдат, сержантов и офицеров с честью выполнить боевую задачу и завершить полное освобождение советской территории от немецко-фашистских захватчиков. Этот приказ Родины, Коммунистической партии нашел горячий отклик в сердцах всех бойцов и командиров. Выступая на собраниях и митингах, они клялись бить врага беспощадно, не жалея сил и собственной жизни. Многие воины, желая идти в бой коммунистами, тут же подавали заявления с просьбой о приеме в партию...

Чем меньше оставалось времени до начала решительных действий, тем большую нервозность проявляли гитлеровцы. Как установила наша разведка, в ночь на 10 июля они хотели скрытно отвести свои войска из первых двух траншей в третью, оставив на местах лишь огневое прикрытие. Этот факт давал основания полагать, что противник незадолго до нашей артподготовки попытается оттянуть всю живую силу в глубину, чтобы уберечь ее от уничтожения, и введет в дело лишь после того, как советская артиллерия израсходует по пустому месту большую часть боеприпасов.

Симптомы такого намерения проявились и днем 12 июля. Наблюдатели, расположенные во всей полосе прорыва, в один голос докладывали, что не обнаруживают признаков присутствия неприятеля в первых траншеях. Видимо, в эти часы гитлеровская пехота была отведена по ходам сообщения в тыл (лишь к вечеру она вновь заняла весь передний край). Одновременно немцы резко усилили артобстрел наших позиций. Их минометы пытались накрыть огнем все балки, лощины и обратные скаты высот, где предполагалось скопление нашей пехоты, артиллерии, танков, сосредоточенных, по расчетам неприятеля, для начала атаки. В небе встревоженно кружились гитлеровские разведчики, прикрываемые истребителями. [299]

Чтобы спутать расчеты врага и одновременно детальнее вскрыть систему его огня, было приказано до начала общего наступления провести разведку боем — сначала силами стрелковых рот от полков первого эшелона, а затем передовыми батальонами от дивизий.

Первую разведку боем в полосе 15-го стрелкового корпуса провели в ночь на 13 июля две усиленные стрелковые роты от 914-го стрелкового полка. Они установили, что противник с часу на час ждет начала наступательной операции и большую часть пехоты держит в глубине первой позиции. Основываясь на этих данных, командующий 60-й армией генерал-полковник П. А. Курочкин приказал провести перед боем передовых батальонов получасовую артподготовку, чтобы создать видимость перехода в общее наступление.

В течение ночи 13 июля части нашей дивизии скрытно заняли исходные позиции для наступления, сменив роты и батальоны 914-го полка. Приданная нам артиллерия подтянулась ближе к передовой двумя сутками раньше и уже подготовила огневые позиции. Танки и САУ заняли выжидательный район в трех-четырех километрах от переднего края в готовности выйти на рубеж атаки за 10–15 минут до конца общей артподготовки.

Началось!..

В 5 часов утра 14 июля 1-й батальон 1087-го стрелкового полка после тридцатиминутного артналета стремительно и дружно атаковал противника на высоте 396,0. Ведя разведку боем, он преодолел упорное сопротивление врага и к 11 часам овладел первой и второй его траншеями. В этот момент более полусотни немецких автоматчиков при поддержке шести танков тщетно пытались контратаковать наших бойцов из третьей траншеи. Потеряв два танка и почти половину своих солдат и офицеров, гитлеровцы отхлынули назад.

Особенно геройски действовали с началом этого боя стрелки 7-й роты под командованием лейтенанта Н. Черткова. Под сильным пулеметным и минометным огнем врага они первыми преодолели проволочные заграждения и минное поле, с ходу ворвались в траншею, уничтожили охранение, закрепились и начали отражать контратаку гитлеровцев. Бойцы взвода лейтенанта К. Алексеева, [300] оставшегося в строю после контузии, и отделение сержанта X. Михасяна тоже показали смелость и боевое мастерство в боях за высоту, помогая друг другу в трудную минуту.

Передовой батальон поддерживали метким огнем полковые артиллеристы и минометчики. Они быстро и точно накрывали цели противника по заявкам, поступавшим от пехотных командиров по телефонным линиям связи.

Еще с вечера командиру минометной роты младшему лейтенанту Е. Чичельницкому было приказано подавить огневые точки гитлеровцев левее высоты 396,0. Задачу поручили выполнить расчету младшего сержанта Ю. Биндара. Вместе с наводчиком сержантом Гридяхиным и заряжающим солдатом Коваленко тот перетащил в сумерках свой миномет в овраг, оборудовал наскоро позицию, произвел пристрелку, а затем открыл губительный огонь по пулеметным гнездам врага. В течение ночи было подавлено три огневых точки.

На рассвете, когда стрелки изготовились к атаке, минрота открыла стрельбу уже в полном составе. Следуя за разрывами своих мин, бойцы передового батальона без особых потерь достигли немецких траншей и завязали ближний бой. Минометчики тотчас продвинулись следом и накрыли огнем убегавших вражеских солдат. На обратном скате высоты, где рвались наши мины, было найдено потом два исковерканных пулемета и более десятка убитых гитлеровцев, среди них два офицера.

Учитывая успешные действия передовых батальонов, командующий 60-й армией приказал несколько сократить продолжительность артподготовки перед началом общей атаки и поддерживать пехоту и танки не огневым валом, как было задумано, а последовательным сосредоточением артиллерийского огня.

В 14 часов 30 минут вздрогнула на десятки километров вокруг земля: началась мощная артиллерийская и авиационная подготовка. Советские орудия и самолеты обрушились на вражеские укрепления, поднимая на воздух огневые точки и инженерные сооружения, сметая заграждения, выводя из строя пункты управления, уничтожая живую силу и технику. В течение долгих шестидесяти минут вся равнина впереди нас полыхала от разрывов тысяч снарядов и бомб, словно на ней бушевал огненный ураган. Поле боя затянуло плотной пеленой [301] дыма и пыли, в которой непрерывно сверкали ослепительные молнии. Едва огонь был перенесен в глубину, как передовые стрелковые полки атаковали противника на всем участке прорыва. Самоходки и орудия сопровождения следовали вплотную за пехотой и «тридцатьчетверками», уничтожая ожившие огневые точки врага.

На один из таких дзотов наткнулась в районе второй траншеи стрелковая рота лейтенанта Луданова. Бойцы были встречены кинжальным пулеметным огнем, но не поддались страху и растерянности. Ослепив дзот гранатами, они ворвались в него с тыла и, уничтожив восьмерых гитлеровцев, захватили два ручных пулемета.

На подходе к третьей траншее стрелки попали под массированный огонь артиллерии врага, расположенной в районе села Гарбузово. Прямыми попаданиями снарядов были подбиты два танка, сопровождавшие пехоту. На этом же рубеже сильным фланговым огнем со стороны села Лапушаны был остановлен и 1085-й полк полковника П. К. Тимофеева. Тяжесть положения усугублялась тем, что соседи справа и слева — части других дивизий — отстали, и враг теперь брал в огневые клещи весь выступ, образованный нашими вклинившимися батальонами. Это вынуждало нас прикрывать частью сил свои открытые фланги, ослабляя силу ударов, наносимых противнику с фронта.

Один из стрелковых взводов, наступавший по левому фасу этого выступа, неожиданно попал в огневую засаду. Расположившись у развилки дорог в прочном окопе, гитлеровцы видели наших бойцов как на ладони, их очереди ложились кучно и прицельно вокруг людей, прижавшихся к земле. Положение создавалось тяжелое, не было пути ни вперед, ни назад.

Тогда к командиру взвода подполз старший сержант Василий Проничев.

— Разрешите, товарищ лейтенант, подобраться к немецкому пулемету, — сказал он. — Может, погибну, но фрицев уничтожу, в этом не сомневайтесь.

Получив разрешение, Проничев взял у одного из бойцов сумку с гранатами и по-пластунски пополз к огневой точке врага. Гитлеровские пулеметчики строчили непрерывно, делая короткие паузы лишь затем, чтобы сменить патронную ленту. Пули стегали по земле, вздымая веером пыль буквально в полуметре от старшего сержанта. Местность [302] была открытая и ровная — ни кустика, ни ложбинки, которые могли бы заслонить или укрыть Проничева. И чудом было уже то, что ему удалось преодолеть более половины расстояния до немецкой пулеметной ячейки. Казалось, еще метр, полтора — и смертоносные росчерки пуль скрестятся как раз в той точке, к которой упрямо подбирался старший сержант. Товарищи изо всех сил прикрывали его огнем, отвлекая внимание гитлеровцев и ежесекундно изумляясь тому, что их товарищ еще жив. Они так страстно желали ему удачи в осуществлении дерзкого замысла, что сами наконец поверили в возможность чуда, словно уже одна отвага храбреца должна была защитить его от смерти...

До пулемета оставалось не более 30 метров. Проничев на секунду сжался в комок, потом рывком поднялся на колено и швырнул одну за другой три гранаты в немецкий окоп. Когда отгремели взрывы и рассеялся дым, старший сержант увидел, что убиты только два гитлеровца, снаряжавшие ленты, а наводчик и заряжающий вместе с пулеметом невредимы.

Гранат больше не было. И все же он не повернул назад, а, используя замешательство пулеметчиков, бросился на них. В несколько прыжков Проничев достиг окопа и с разбегу упал, скошенный очередью. Ошеломленные самопожертвованием русского воина, оба пулеметчика бросили пулемет и стали удирать, но их догнали пули наших стрелков.

Так ценою жизни старший сержант В. И. Проничев спас от гибели своих боевых друзей. Подвиг его навсегда остался в памяти однополчан.

Чтобы подавить опорные пункты врага, я приказал П. С. Вакуленко сосредоточить весь огонь нашей артиллерии по Гарбузово и Лапушанам. Одновременно через командира 1089-го полка майора Ф. С. Гришина поставил задачу одному из его комбатов, капитану В. Найденову, решительным броском овладеть третьей траншеей и выйти в тыл к немцам южнее Гарбузово. В последующем во взаимодействии с батальоном капитана Н. Стороженко, наступавшим по прямой, Найденову предстояло оттеснить врага в направлении села Перепельники.

Полковник П. К. Тимофеев в свою очередь получил приказ, прикрываясь одним батальоном с фронта, обойти двумя остальными третью траншею немцев, окружить и [303] уничтожить их и овладеть безымянной высотой северо-западнее Лапушан.

Оба маневра были осуществлены искусно и энергично. Вследствие этого обстановка заметно улучшилась. Гитлеровцы, повсюду выбитые с первой позиции, начали отходить в сторону Перепельники, Гукаловец. Однако при этом они все еще предпринимали внезапные контратаки и оставляли на выгодных рубежах сильные заслоны с танками и орудиями.

Хочу особо отметить роль нашей авиации в ходе всей этой наступательной операции. В тот период она полностью господствовала в воздухе и буквально нагоняла ужас на противника. Бомбардировщики, штурмовики, истребители смело наносили удары по отходящим частям и скоплениям гитлеровцев. Используя прикрытие с воздуха, стрелковые полки, как острием отбойного молотка, продолжали долбить немецкую оборону, углубляя наметившуюся брешь.

На подступах к Перепельникам батальон Николая Стороженко задержала кочующая вражеская батарея. Средств для ее подавления у комбата не оказалось, а обойти пушки стороной не позволял открытый характер местности. В этот момент над боевыми порядками пехотинцев на небольшой высоте проходила группа советских штурмовиков. В эфир полетели позывные, в сторону немецкой батареи — две красные и одна зеленая ракеты, являвшиеся сигналом целеуказания, а в зенит — серия желтых ракет, обозначавших свой передний край. Однако самолеты, казалось, не услышали зова с земли. Словно черные стрелы, они промчались над головою и скрылись вдали, прежде чем расцвели и опали в небе огненные гроздья ракет. Стрелки приуныли. Кое-кто начал поругивать летчиков и язвить насчет того, что им-де «сверху видно все», как вдруг до слуха людей вновь донесся гул моторов. Это, сделав разворот, возвращалась девятка штурмовиков, выходя на цель, указанную с земли. Через минуту немецкая батарея прекратила свое существование, накрытая точными попаданиями бомб. Батальон Стороженко поднялся на ноги и с ходу захватил село.

К исходу 14 июля полк Тимофеева вышел с боями на юго-западную окраину Перепельников. Бойцы Гришина вышли тем временем на подступы к окраине села Нуще, где и закрепились. В ходе первого дня наступления они [304] прорвали, таким образом, главную полосу немецкой обороны на фронте шириной 2–3 километра и продвинулись вперед до 9 километров. В образовавшуюся брешь, используя наш успех, начали втягиваться своими флангами соседние 336-я и 302-я стрелковые дивизии.

За день боя гитлеровцы понесли большие потери. Как явствовало из перехваченных нами документов, в 1-м батальоне немецкого 913-го пехотного полка осталось всего несколько десятков солдат и офицеров, а в разведбатальоне был убит или выбыл по ранению каждый второй человек.

Противник пытался быстрее восполнить потери, чтобы остановить наступление наших войск. Пленные показали, что им известно о переброске 507-го немецкого танкового батальона, насчитывающего до полусотни боевых машин, из Бродов в район Колтова. Мы также располагали сведениями, что на это направление перебрасываются другие крупные силы гитлеровцев.

В свою очередь наше командование решило ввести здесь в бой 69-ю механизированную бригаду. Наступая совместно со стрелковыми полками на Мал. Тростянец, она должна была овладеть урочищем Городыловский лес, обеспечивая ввод в бой не только главных сил своего корпуса, но и 3-й гвардейской танковой армии.

На этот раз время и место ввода в бой мехбригады были выбраны удачнее, что позволяло рассчитывать на успех. Я говорю «на этот раз» потому, что днем 14 июля, когда передовые подразделения 1089-го стрелкового полка достигли южных окраин села Гарбузово, 69-я мехбригада уже пробовала нащупать слабое место в обороне немцев на этом рубеже, но безуспешно. Она была введена в бой западнее Гарбузово, фронтом на северо-запад, где противник все еще отбивал натиск частей 336-й стрелковой дивизии. Едва передовые подразделения бригады высунулись за разграничительную линию справа, как напоролись на позиции вражеских самоходок.

Поздно вечером 14 июля я с полковником Коротковым тщательно увязал все вопросы взаимодействия как с этой бригадой, так и со стрелковыми частями, наступавшими у нас на флангах. А ближе к ночи приказал повысить активность передовым батальонам Гришина и Тимофеева, чтобы сбить заслоны гитлеровцев и улучшить свое положение. [305]

К трем часам утра передовым подразделениям удалось вплотную приблизиться ко второй полосе вражеской обороны. Майор Гришин немедленно двинул вперед два других батальона, нанес сильный удар во фланг гитлеровцам на опушке рощи у села Нуще и начал обходить его с юго-запада. В итоге к утру удалось вклиниться и во вторую оборонительную полосу немцев, где полк Гришина закрепился.

В 8 часов 30 минут 15 июля после интенсивной артподготовки части дивизии возобновили наступление. В центре наших боевых порядков вошла в прорыв и мехбригада. Поначалу действия в целом развивались нормально. Однако около 10 часов утра бойцы Гришина наткнулись возле села Залуч на плотную оборону противника и были атакованы со стороны села Ивачув большой группой пехоты с 14 танками.

Продвижение 1089-го полка было приостановлено. Но враг заплатил за это дорогой ценой. Артиллеристы офицеров Рубана и Васютинского, хладнокровно подпустив «тигров» на дальность прямого выстрела, открыли ураганный огонь и подбили три танка. Четыре другие тяжелые машины были уничтожены затем огнем наших самоходок. Оставшиеся танки уступили поле боя и скрылись в лесу. Используя благоприятный момент, бойцы Гришина во взаимодействии с мехбригадой овладели селом Нуще и развили наступление на Мал. Тростянец, громя оборону врага.

О напряжении тех боев и мужестве наших воинов можно судить и по такому эпизоду.

Во время очередной контратаки гитлеровцы бросили против наступающей пехоты танки «пантера». Стреляя на ходу, они двигались с большими интервалами, чтобы затруднить огонь нашей артиллерии. За танками, пригнувшись, бежали автоматчики.

— К бою! — приказал своим расчетам лейтенант Ф. Корнилов. — Бить врага до последнего. В щели не прятаться! Дрогнем — танки сомнут и нас, и пехоту...

Бойцы мигом заняли места у орудий и открыли огонь по «пантерам». Первый танк удалось подбить расчету старшего сержанта И. Лаптея. Едва тот остановился, как к нему свернул соседний. Выскочив из люка, его экипаж попытался взять подбитую машину на буксир, но меткие очереди советских пулеметчиков уничтожили танкистов. [306]

Не зевали тем временем и подчиненные Лантея. Ефрейтор Носов с помощью правильного Тюрина за несколько секунд навел пушку в борт второго танка и поджег его. Очередная контратака немцев захлебнулась и на этот раз.

К концу второго дня наступления 1089-й стрелковый полк, обойдя Мал. Тростянец с севера, достиг опушки леса, что южнее Колтова, Оберткова, и овладел селом Монастырка. В то же время авангард от 56-й танковой бригады, вступивший в бой с задачей поддержать и развить успех нашей пехоты, достиг села Зозули, а 69-я мехбригада перерезала шоссейную дорогу Сасов — Золочев несколько южнее Елеховичей.

Главным итогом боев 15 июля было для нас то, что 322-й стрелковой дивизии, единственной из всех соединений, наступавших на львовском направлении, удалось к исходу дня глубоко вклиниться во вторую полосу немецкой обороны. В результате южнее Колтова была пробита брешь, названная впоследствии военными историками Колтовским коридором и сыгравшая исключительно важную роль в развитии всей наступательной операции на этом участке фронта.

В целом обстановка для остальных войск сложилась здесь неблагополучно. Наши соседи продвинулись за два дня боев незначительно из-за упорного сопротивления противника. Гитлеровцам удалось все-таки оттянуть большую часть живой силы с переднего края в глубину и организовать сильное противодействие войскам прорыва. Оперативно подтягивали они и подкрепления, создав сильную группировку для контрудара в районе Зборова. Все это требовало немедленного ввода в бой танковой армии.

В конце дня 15 июля командование фронта решило утром следующего дня ввести в сражение через Колтовский коридор 3-ю гвардейскую танковую армию генерала П. С. Рыбалко. Чтобы обеспечить ввод ее главных сил, было намечено завершить передовыми танковыми отрядами и частями нашего корпуса в ночь на 16 прорыв тактической зоны обороны врага и захватить рубеж Сасов, Золочев.

Забегая вперед, скажу, что с вводом в сражение армии Рыбалко темп наступления стрелковых соединений повысился. Однако на флангах прорыва сопротивление [307] противника не ослабевало. Удерживая оборонительные позиции в районе Колтова, немцы создавали угрозу и флангу и тылам 3-й гвардейской танковой армии и 15-го стрелкового корпуса.

Роковая «вилка»

В те дни части 322-й дивизии сражались в неимоверно тяжелых условиях, непрерывно находясь под огнем: узкий коридор в обороне противника простреливался даже малокалиберной его артиллерией, не говоря о пушках большой мощности. Так, под разрывами мин и снарядов, и двигались не только передовые подразделения, но и вторые эшелоны и тылы. Другого пути вперед не было. И бойцы, включая последнего ездового, прекрасно понимали это. Люди выполняли свои задачи буднично и стойко, с какими бы жертвами это ни было сопряжено.

Стремясь остановить полк Тимофеева на подступах к Золочеву, противник непрерывно контратаковал его слева силами пехотных и танковых подразделений. Чтобы сломить на этом участке сопротивление гитлеровцев и расширить горловину Колтовского коридора, настало время ввести в бой второй эшелон дивизии — 1087-й полк Д. П. Фомичева. Я решил двинуть его уступом справа, из-за боевых порядков Тимофеева, с задачей разгромить ударом во фланг контратакующие группы неприятеля и обеспечить продвижение двух направляющих полков в сторону Золочева.

Наращивая усилия по фронту наступления, я не опасался вместе с тем, что немцы попытаются опрокинуть в этот момент полк Тимофеева и закрыть образовавшуюся брешь силами 8-й танковой дивизии. Надежной гарантией на этот случай являлись танки П. С. Рыбалко, двигавшиеся за нами следом и частично уже вступившие в бой. Я знал, что если гитлеровцы и попытаются отрезать нас от своих, то танковые части с ходу сомнут их резервы. Поэтому гораздо больше я был озабочен мыслями о том, как тщательнее организовать артиллерийское обеспечение для ввода в бой 1087-го стрелкового полка. На этом участке действовало до двух десятков вражеских танков и большие группы пехоты. Поэтому я решил выехать на передовую и лично поставить задачи артиллеристам и стрелкам Д. П. Фомичева. [308]

Часов около семи вечера 15 июля я с офицерами оперативной группы начал собираться на новый командный пункт. Утром следующего дня стрелковым полкам предстояло идти на штурм третьей полосы. В связи с этим требовалось заблаговременно вынести вперед КП дивизии, чтобы обеспечить непрерывное и твердое управление в наступлении. Место под КП выбрали на опушке густого леса, западнее села Перепелышки.

Сборы были недолгими. В машине заняли места я, артиллерист Вакуленко, адъютант Елисеев и солдат-радист. Сидя рядом с шофером (Скобелев прихворнул, и за баранкой находился другой водитель), я слышал, как радист вкрадчиво вызывал на связь «Кубань», рекомендуясь «Тереком», потом бормотал сквозь зубы какие-то ругательства, отстраиваясь от помех, и вновь переходил на заискивающий тон, словно «Кубань» была своенравной красавицей и, чтобы она отозвалась, требовалось непременно улестить ее.

Газик резво попетлял по запутанным лесным тропам, потом запрыгал по проселкам и запылил по изрубцованной глубокими колеями и растоптанной тысячами ног дороге, усеянной тем хламом, который оставляют после себя на поле боя и на маршах воюющие стороны: стреляными гильзами, пустыми цинковками из-под патронов, обрывками телефонного провода и какого-то тряпья. Следы длительного пребывания гитлеровцев и только что отгромыхавших здесь боев были заметны повсюду. В редком сосняке, в воронках и окопах виднелись трупы вражеских солдат, в кустах громоздились штабеля снарядных ящиков, в глубине темнели провалами черных ям землянки и блиндажи. Вся эха безмолвная картина, залитая ярким солнцем и обрамленная густой зеленью кустов и нескошенных трав, казалась бы неестественной и неправдоподобной, если бы на заднем плане не вздымались к небу дымы пожарищ и не гремела кругом, то нарастая, то утихая, артиллерийская канонада.

Так ехали с четверть часа. Каждый из нас вряд ли спал за последние двое суток хотя бы несколько часов, поэтому сидели молча, смежив веки и наслаждаясь относительным отдыхом и покоем. На исходе знойного, бесконечно длинного летнего дня каждый чувствовал утомление и сидел молча, целиком отдавшись своим мыслям. Лишь слух у всех оставался настороженным, привычно [309] улавливая отзвуки сражения, громыхавшего теперь совсем неподалеку.

Километрах в полутора от передовой мы обогнали маршевую колонну 1087-го стрелкового полка. Бойцы шли рассредоточонно, подразделения следовали на определенной дистанции, чтобы уменьшить потери в случае авиационного или артиллерийского налета противника. По сторонам двигалось охранение, прикрывая полк от возможных внезапных атак врага. Впереди головного батальона на крупном сером мерине ехал Дмитрий Поликарпович Фомичев. Он явно тяготился пребыванием во втором эшелоне дивизии и теперь поминутно подхлестывал своего злого и балованного мерина, тут же одергивая его, чтобы не оторваться от колонны. Лошадь горячилась, грызла удила, с храпом встряхивала головой, словно злилась на своего нетерпеливого седока.

Остановившись на минутку, я пояснил Фомичеву, где расположу свой КП, и приказал ему прибыть туда не позже чем через полчаса.

— Торопитесь, а то покончим с фашистами без вас! — без улыбки добавил Вакуленко, на что стосковавшийся по горячему делу Дмитрий Поликарпович лишь сверкнул глазами, давая понять, что в данную минуту шутки неуместны: не может же он ускакать вперед один, бросив полк на марше, хотя с удовольствием и сделал бы это!

Едва затих позади мерный топот колонны, как все мы ощутили какое-то смутное беспокойство, легкую и еще неосознанную тревогу. Даже радист, сорвав наушники, вытянул шею, будто намеревался заглянуть в неведомое. И тут неожиданно ухнули громовые раскаты близких взрывов. Проселок впереди машины встал на дыбы, затем распался на дымные рваные полосы и рухнул вниз, обволакивая все вокруг клубами едкой вонючей пыли. Это шагах в ста пятидесяти разорвался тяжелый немецкий снаряд. Не иначе как этот сюрприз противник уготовил людям Фомичева, к счастью, запоздавшим на несколько минут.

Прежде чем я успел подать какую-либо команду, водитель сам быстро вывернул вправо и прижал газик к обочине дороги, туда, где возвышался огромный дуплистый дуб с густой кроной. В следующее мгновение тяжкий грохот, больно резанув барабанные перепонки, вновь обрушился на нас откуда-то сзади. На крышу машины [310] посыпались ветки, срезанные с дуба осколками, а заднее стекло вдавило внутрь взрывной волной.

— Давай вперед! — крикнул я шоферу, отчетливо сознавая, что немецкая артиллерия взяла нас в «вилку» и что через несколько секунд снаряды накроют участок дороги, где мы находимся. Спасение было в одном — молниеносно выскочить из зоны огня напрямик: съезда с дороги не было, по обеим сторонам вздымались крутые насыпи.

И водитель, поняв меня, рывком послал машину в мутное марево, клубившееся впереди. Это не заняло и пяти секунд, но мы не успели вырваться из огненного кольца: газик вдруг встал на дыбы, потом его резко тряхнуло, занесло вбок, и я почувствовал, как меня ударило по темени железным молотком, а в затылок вонзились две раскаленные и тупые иглы.

«Ранен!» — молнией обожгла догадка. Распахнув дверцу машины, я вывалился наружу и, не удержавшись на непослушных ногах, упал ничком на землю. Изо рта ручьем хлынула кровь, и тут я обнаружил, что у меня недостает половины передних зубов: вместе с мундштуком, который я держал в зубах, их выбило осколком снаряда, пробившим челюсть у левого уха. Потрогав рукою шею, я нащупал вторую осколочную рану. Кровь из нее залила воротник шинели и стекала на траву, образуя на глазах лужицу. «Тяжело ранен...» — сообразил я и чуть не потерял сознание от невыносимой боли, сжавшей тисками голову.

В следующую минуту, хотя и с большим трудом, я все же поднялся на ноги, чтобы посмотреть, что стало с моими спутниками. Снаряд, как видно, разорвался у самой машины, искорежив всю ее заднюю часть. Вакуленко и Елисеев были мертвы, радист и водитель, хотя и подавали признаки жизни, тоже истекали кровью. Я хотел было крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь, но язык, иссеченный осколками, не повиновался, лишь забулькала в горле кровь и потемнело от слабости в глазах. Индивидуального пакета при мне не оказалось, да я и не смог бы им воспользоваться. Поэтому, повернувшись спиной к машине, я побрел по дороге навстречу подходившей колонне, с каждым шагом теряя силы и напрягая всю волю, чтоб не упасть.

Метров через 50 я, как в тумане, увидел скачущего во [311] весь опор всадника, который кричал что-то, оборачиваясь назад. Это оказался Фомичев, он звал санинструктора. Однако санинструктор, как на грех, куда-то запропастился, и тогда Дмитрий Поликарпович перевязал меня сам, как умел, не жалея бинтов. Через минуту подбежали бойцы, уже успевшие осмотреть разбитую машину. Они подтвердили, что начальник артиллерии и мой адъютант погибли. (Обоим солдатам уже оказывалась медицинская помощь.) Вслед за тем откуда-то из хвоста колонны вынырнула моя запасная старенькая «эмка», за рулем которой сидел бледный, взиравший на меня с состраданием и испугом Скобелев. Прежде чем отправиться с ним в медсанбат, я вновь попытался произнести несколько слов, отдать последние распоряжения. Однако из-под толстой марлевой маски, скрывавшей рот, донеслось лишь невнятное бормотание. Впрочем, Фомичев догадался обо всем и так.

— Сейчас же сообщим по рации Короткову и Лятину, чтоб прибыли на новый КП, — кивнул он понимающе головой. (Майор А. Н. Лятин, командир нашего 886-го артиллерийского полка, после гибели Вакуленко оставался старшим артиллерийским начальником в дивизии и теперь должен был обеспечить огнем ввод в бой 1087-го стрелкового полка.) — Не беспокойтесь, все будет в порядке, дадим фашистам жару, — усаживая меня в машину, добавил он и шепнул Скобелеву, чтоб тот ехал осторожно, но как можно быстрее, — повязки, которые наложил Фомичев, уже взбухли от крови.

Я плохо помню, как мы добирались до санбата: сознание то покидало меня, то возвращалось вновь. В такие минуты мысли путались, хотя и кружились вокруг одного и того же. Несколько раз я начинал думать о том, справится ли полковник Коротков с руководством дивизией, пока не прибудет новый комдив, и мысленно хвалил себя за то, что во время совместной работы старался предоставить ему побольше самостоятельности. Потом начинал тревожиться, сумеют ли артиллеристы Лятина уничтожить те 20 немецких танков, что появились на участке, отведенном полку Фомичева. И опять успокаивал себя: артиллеристы не подведут, недаром их наводчики славятся снайперским огнем...

Силы постепенно оставляли меня, и тут стала неотвязно донимать мысль: «Неужели это конец?..» Как же [312] не хотелось умирать! Сколько раз я бывал под бомбежками и артобстрелом, слышал посвист пуль и осколков у себя над головой, попадал в переплеты, когда смерть миловала лишь чудом! И никогда не думал о смерти, хотя не раз бывал легко ранен... А теперь, выходит, все? Неужели не доживу до радостного Дня Победы, до полного разгрома врага?..

Первый же хирург, к которому я угодил на операционный стол, сказал потом, что в те минуты я действительно был на волосок от смерти из-за сильного кровотечения. К счастью, мне суждено было выжить. И я бесконечно благодарен за это не только опытным хирургам, сделавшим несколько сложных операций, чтобы вернуть меня к жизни. Я навсегда сохраню самую горячую признательность медицинским сестрам, чья забота и терпеливое искусство помогли мне встать на ноги и чью кровь мне вливали, когда не оказывалось под рукою крови нужной группы. Я всегда буду считать себя их неоплатным должником...

Тяжелое ранение надолго вывело меня из строя, и я уже не смог вернуться в 322-ю стрелковую дивизию. Однако, прикованный к постели, я, как все советские воины, находившиеся в тот период на излечении, жил исключительно событиями на фронте, постоянно чувствовал свою нераздельную сопричастность к ним. С особым волнением и интересом следил я за развитием Львовско-Сандомирской наступательной операции, за ратными подвигами своих однополчан.

Не прерывались (и поддерживаются по сей день) мои связи с офицерами и солдатами родной дивизии. Одни из них навещали меня в госпиталях, где я лечился, с другими я регулярно переписывался, третьих разыскал сразу после выздоровления. И естественно, всякий раз узнавал что-то новое о боевых делах сослуживцев и славных страницах в летописях их полков. В последующем я получил, кроме того, возможность самым тщательным образом ознакомиться с документами, относящимися к боевой истории дивизии, которой командовал в ту пору. Все это дает возможность закончить рассказ о событиях тех дней.

Еще в армейском госпитале, едва очнувшись от наркоза, я услышал печальную весть о том, что на другой день в период массированных артналетов противника погиб [313] и наш дивизионный инженер М. Н. Чернецов. Хотя мое собственное состояние в те часы было до крайности тяжелым, об этой утрате я скорбел столь же остро и горько, как и о гибели своих спутников — подполковника Н. С. Вакуленко и старшего лейтенанта Ю. Ф. Елисеева. И не я один, разумеется.

Несмотря на выход из строя целого ряда офицеров руководящего звена, 322-я стрелковая дивизия, хорошо подготовленная и заранее нацеленная на выполнение своих задач, продолжала играть важную роль в армейской наступательной операции. В общем ансамбле действий быстро нашли свое место и бойцы Фомичева, после того как их часть с ходу вступила в бой. Артиллеристы майора Лятина сделали все, что было в их силах, уничтожив до полутора десятков танков из тех, что пытались воспрепятствовать наступлению стрелков.

С утра 16 июля полк Гришина во взаимодействии с танковыми бригадами перерезал шоссе у Золочева и завязал бой за село Хильчицы, в 4 километрах северо-западнее Золочева. Бойцы Тимофеева в это время с ходу форсировали реку Золочевка и ворвались на восточную окраину города. С выходом стрелковых частей на этот рубеж участок прорыва значительно расширился. Войска 3-й гвардейской танковой армии, введенные в прорыв в это же утро, начали развивать наступление на Красное.

Гитлеровцы отчаянно пытались удержать Золочев. Уличные бои протекали с редким ожесточением. Увлекая за собой остальных, первыми на вражеский огонь и заграждения шли коммунисты. Кандидат в члены партии старший сержант Алексей Французов, ветеран и любимец полка, одним из первых ворвался в немецкую траншею на окраине Золочева и уничтожил из автомата 12 фашистских солдат. Герой тарнопольских боев был представлен за это к ордену Красного Знамени.

Стрелковый батальон капитана А. Новикова из состава 1085-го полка, которому принадлежит особая заслуга в освобождении Золочева, был встречен на восточной окраине города сильнейшим ружейно-пулеметным огнем. Оборона противника проходила здесь вдоль насыпи железной дороги. За нею располагались огневые точки и превращенные в доты кирпичные дома. Прижатые огнем к земле, бойцы залегли. Тогда Александр Новиков передал приказ по цепи — скрытно подобраться к пулеметным [314] гнездам врага, блокировать и уничтожить их. Вместе с другими передовыми отделениями такую задачу получили и солдаты старшего сержанта Максима Хлебного.

Сначала перебежками, потом ползком они начали продвигаться к железнодорожному пути. Лучи солнца и пот слепили глаза, в горле першило от жажды и едкой пыли. Добравшись наконец до разбитого шлагбаума, Максим Хлебный поднял голову и огляделся. Его внимание привлек небольшой куполообразный холмик, видневшийся среди вишен в пристанционном садике, сразу за насыпью. На фоне окружающей потемневшей от зноя зелени он выделялся свежей, изумрудно-сочной одерновкой. Скользнув взглядом ниже, старший сержант заметил узкий зев амбразуры, черневший над светлой лентой рельс.

«Вот где дзот построили, сволочи!» — сообразил Хлебный и, обернувшись к солдатам, лежавшим чуть поодаль, махнул им рукой:

— Давайте сюда! Сейчас устроим фрицам фейерверк!

Прижимаясь плотнее к земле, бойцы проползли еще несколько десятков метров. Неожиданно по ту сторону насыпи, в вишневом садике, послышался шум, донеслись звуки команд. Видимо, гитлеровцы заметили смельчаков, изготовились к бою. И точно — из дзота хлестнули торопливые трассирующие очереди. Судьба горстки советских солдат, казалось, была предрешена. Выручили сметка и боевой опыт отделенного командира. Мгновенно сообразив, что шагах в двадцати перед насыпью уже начинается мертвое пространство, Максим Хлебный выскочил из-под огня и с силой метнул через насыпь противотанковую гранату. Она угодила в амбразуру дзота. Раздался оглушительный взрыв, вверх взметнулись куски шпал, ребрами выгнулись рельсы, и пулемет смолк.

Бойцы Хлебного тотчас укрылись за спасительным железнодорожным полотном.

В тот же момент из траншеи, отрытой по другую сторону железной дороги, один из гитлеровцев тоже бросил гранату, но уже пехотную. Она упала у ног старшего сержанта. Не раздумывая, тот молниеносно схватил ее и метнул обратно, за насыпь. Грохот взрыва, истошные крики, автоматные очереди — все слилось затем в шуме короткого яростного боя. Вражеский пост, охранявший подступы к дзоту, был полностью уничтожен. С падением этой огневой точки в линии обороны гитлеровцев образовалась [315] брешь. Стрелки немедленно устремились в нее и хлынули в крайние дома, очищая их от захватчиков.

Люди дрались как львы, не думая о смерти, отдавая жизнь за святое и правое дело.

Сержант Ревчук, заскочив в одну из улиц, заметил, что несколько гитлеровцев юркнуло в подвал дома. Оттуда сразу застрочил пулемет. Сержант незаметно обогнул дом и подкрался ко входу в подвал с тыла. До его слуха донесся возбужденный говор немецких солдат, суетившихся у пулемета. Не мешкая, Ревчук подскочил к двери, сильным ударом приклада вышиб ее, швырнул в подвал противотанковую гранату. В тот же миг пуля оборвала жизнь храброго сержанта, но гитлеровцы заплатили за это дорогой ценой.

Как выяснилось уже после боя, в подвале укрывалось более тридцати фашистов. Около двадцати были убиты взрывом гранаты, остальные получили тяжелые увечья. Так один советский воин вывел из строя целый вражеский взвод.

На улицах Золочева стрелки широко и смело применяли обход и охват, блокируя многочисленные группы противника, засевшего в прочных сооружениях. Наиболее мощный узел сопротивления оказался в здании городской тюрьмы, которое штурмовала 9-я рота. Ее командир лейтенант В. И. Гекало, оценив обстановку, отказался от лобовой атаки. Оставив перед фасадом тюрьмы группу бойцов для отвлекающего маневра, он с остальными обошел опорный пункт, ворвался в него с тыла и разгромил его гарнизон. Сам Гекало был при этом ранен, но не оставил роту, пока не убедился, что сопротивление врага сломлено. Заменивший его лейтенант И. М. Галушко немедленно начал преследовать отходящего противника.

Выкуривать гитлеровцев из прочных сооружений помогли своим огоньком артиллеристы нашего 886-го артполка. Особенно отличился командир батареи офицер Новиков. В разгар боя он перебрался в трофейную немецкую самоходку, зарядил ее пушку и лично подбил появившийся в этот момент на улице танк с крестом на броне. Двигаясь затем в самоходке через центр города, Новиков одну за другой обнаруживал цели противника, а затем вызывал и корректировал огонь своей батареи. Лишь после того как самоходное орудие было подбито [316] фашистами, офицер покинул его и перешел на другой наблюдательный пункт.

Кстати говоря, наши артиллеристы, корректировщики, разведчики нередко пробирались и в тыл врага. Следует сказать, что достаточно искусно вел разведку и враг.

После одного из тяжелых боев солдаты братья Леонид и Василий Мазур обратили внимание на незнакомого офицера, который появился в их траншее. Держа забинтованную руку на перевязи, тот спросил, как пройти в медсанбат. По облику незнакомец ничем не отличался от наших офицеров, которые нередко тоже спрашивали у солдат дорогу на КП, узел связи или в тыловые хозяйства. Странным показалось другое: расспрашивая братьев, из какого они полка и батальона, офицер то и дело подносил забинтованную руку к губам, словно хотел согреть ее дыханием.

Солдаты, как их и учили, попросили его предъявить документы. Они оказались в полном порядке. Но пока Василий читал их, Леонид, стоявший позади, заметил, что «офицер» слишком крепко прижимает локтем «раненой» руки футляр из-под бинокля. Присмотревшись внимательнее, солдат увидел, что оттуда тянется к забинтованной руке тонкая проволочка. Заподозрив неладное, Леонид Мазур поднял автомат и повелительно скомандовал: «Руки вверх!»

Незнакомец попытался оказать сопротивление, но бойцы мигом разоружили его. Задержанный оказался немецким шпионом в чине обер-лейтенанта, пробравшимся на передовую из прифронтовой полосы. Для передачи сведений он пользовался портативным радиопередатчиком, находившимся в футляре от бинокля, а микрофон был прикреплен бинтами к ладони руки. Бдительность наших солдат позволила обезвредить лазутчика.

Однако вернемся к боям в Золочеве. Несмотря на то что враг сопротивлялся с большим упорством, наши бойцы очищали улицу за улицей, проявляя храбрость, сметку, презрение к опасности. Причем отважно и решительно действовали не только стрелки, пулеметчики, артиллеристы, которых принято относить к «активным штыкам», но и телефонисты, санитары, подносчики патронов и снарядов, ездовые.

В который уже раз проявила геройство санинструктор Надя Осина. Перемещаясь вслед за солдатами, наступавшими [317] по западной окраине города, она заметила, как один из бойцов попытался с ходу перескочить через невысокую изгородь, но, сраженный автоматной очередью, повис на изгороди вниз головой. Не размышляя о том, ранен он или убит, санинструктор поднялась во весь рост и побежала на помощь. Над головой свистели пули, руки в кровь разодрала колючая проволока, но смелая девушка вместе с двумя подоспевшими солдатами сняла раненого с изгороди, убедилась, что он еще дышит, и начала ловко делать перевязку.

— Ты настоящая героиня, Надя! — сказал ей полчаса спустя младший лейтенант Ефим Чичельницкий, видевший эту сцену.

— Знаешь, две пули в грудь, но будет жить! — только и ответила на это любимица батальона.

В ночь на 17 июля бои не затихали ни на минуту. К рассвету батальоны Гришина овладели селом Хильчицы. Сбивая отдельные заслоны гитлеровцев из 349-й пехотной и 8-й танковой дивизий, наши продолжали наступать и захватили село Княже. Полк Тимофеева, взаимодействуя с танкистами 59-го отдельного танкового полка, 17 июля полностью очистил от захватчиков Золочев и по приказу свыше занял оборону фронтом на юго-запад. Бойцы Фомичева, пройдя через освобожденный город, вновь развернулись в боевой порядок, повели наступление на Ясиновцы и к вечеру 17 июля освободили это село. Потом они продвинулись вдоль шоссе на запад и очистили от врага Червоное, а под утро — Бол. Ольшаницу.

Менее удачно развернулись действия войск, наступавших слева от нас. Их продвижение было приостановлено в результате контрудара, нанесенного гитлеровцами из района города Зборов. По этой причине изменилось и направление ввода в бой 4-й танковой армии. Сразу после освобождения Золочева она получила задачу войти в прорыв опять-таки через Колтовский коридор и развить стремительное наступление на Куровичи, Городок, в обход Львова с юго-запада.

Так успех наших стрелковых частей был вновь использован танкистами. В четвертом томе «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945» об этом решении командования на странице 213 говорится следующее: [318]

«В Великой Отечественной войне наши командиры часто принимали оригинальные и смелые решения и умело претворяли их в жизнь. Но пример ввода в сражение двух танковых армий в столь узкой полосе прорыва при одновременном отражении сильных контратак противника на флангах является единственным в своем роде».

Конец бродской группировки

18 июля части 3-й гвардейской танковой армии соединились в районе Буск, Деревляны с войсками конно-механизированной группы генерала В. К. Баранова. Так было завершено окружение бродской группировки врага в составе восьми дивизий. Окруженные сразу повели себя крайне агрессивно. Немецкое командование также прилагало все силы, чтобы встречными ударами танковых частей из районов Золочева, Плугова перерезать Колтовский коридор и вызволить своих из котла.

Теснимые с востока и севера нашими войсками, немецкие дивизии, запертые в кольце западнее города Броды, пытались пробиться из окружения через Княже и Червоное на юго-запад, для соединения с главными своими силами. На участке 322-й стрелковой дивизии они предпринимали многократные контратаки из Гологоры на Червоное.

С утра 20 июля противник потеснил наши полки и прорвался в район Бельзец, Почапы. Разделившись здесь на две группы, он перешел в наступление на Скваряву и Княже, обрушив сильный удар по боевым порядкам полка Гришина. Однако ответным ружейно-пулеметным и артиллерийским огнем обе атаки были отбиты. На поле боя осталось до 200 вражеских солдат и офицеров, и около 100 было взято в плен.

С наступлением ночи гитлеровцы предприняли вторую попытку прорваться на участке возле станции Скварява, но опять потерпели неудачу.

Еще более отчаянные попытки вырваться из бродского котла предпринимались на другой день. Не менее десятка раз охваченные паникой гитлеровцы бросались на позиции батальонов Гришина, но им так и не удалось прорвать оборону 1089-го полка.

К исходу 22 июля в частях дивизии, сражавшихся на три фронта, после того как они отбили все атаки [319] врага с запада, севера и востока, сложилась довольно своеобразная обстановка. Потеряв надежду вырваться из окружения, гитлеровцы отошли и укрепились в лесу севернее Княже, отрезав наши тыловые коммуникации. Подвоз боеприпасов, продовольствия и других предметов снабжения, естественно, сразу прекратился. В полках к тому времени уже набралось до полутора тысяч пленных. Отправить их в тыл теперь уже не представлялось возможным, а прокормить такую массу лишних ртов было затруднительно. Кроме того, в любой момент можно было ожидать возникновения беспорядков среди этих озлобленных и уже оправившихся от первого шока людей. Пленных разместили в домах, банях, сараях, землянках, а также в других жилых и нежилых постройках. Охраняли их небольшие группы наших солдат. Малочисленность стражи и кажущаяся близость свободы могли толкнуть гитлеровцев на любой отчаянный шаг.

Требовалось без промедления ликвидировать остатки окруженной группировки врага. Ее сопротивление становилось все более бессмысленным. Видя это, многие солдаты и офицеры сами сдавались в плен. Однако, по их же рассказам, генерал Гауффе еще питал надежду пробиться с оставшимися войсками в лесистые предгорья Карпат.

Чтобы избежать напрасного кровопролития при ликвидации врага, генерал-полковник Курочкин приказал взять в плен самого Гауффе и офицеров его штаба. С этой целью в 322-й дивизии были созданы три разведывательные группы. В сумерках 22 июля они проникли в Княже и начали поиски корпусного КП. В селе царил беспорядок и паника: чувствуя безвыходность положения, гитлеровцы толпами метались по улицам, пытались организовать оборону, но деморализованные солдаты уже выходили из повиновения. Многие только и думали, как бы сдаться в плен и сохранить себе жизнь, зато самые ярые нацисты предпочитали кончать самоубийством. Пользуясь этим хаосом, разведчики к утру 23 июля точно засекли местонахождение КП и взяли под усиленное наблюдение все ходы и выходы из него.

Когда полк майора Гришина перешел на рассвете в последнюю атаку на село, одна из групп разведчиков под командованием старшего лейтенанта Кукринова молниеносно ворвалась в немецкий бункер и пленила всех, кто [320] там находился. Кроме командира 13-го армейского корпуса, среди офицеров оказались два полковника — представители ставки фюрера, начальник штаба и начальник оперативного отдела корпуса, врач и адъютант генерала Гауффе. Все они сдали личное оружие беспрекословно. А вскоре это же сделали и их войска. С бродской группировкой врага было покончено.

С ликвидацией бродской группировки гитлеровцев на этом участке высвободилось большое количество советских войск — пехоты, танков, артиллерии, авиации. Они были немедленно использованы для дальнейшего развития фронтовой операции. 60-я армия продолжала безостановочно наступать на Львов.

Флаг над ратушей

Находясь по-прежнему в первом эшелоне 60-й армии, 322-я стрелковая дивизия наступала на Львов в направлении Балучин, Замостье, Журавники.

В течение 24 июля полки 322-й вели упорный бой за село Верхняя Билка. Приспособив к круговой обороне кирпичные здания, церковь, замок, школу, гитлеровцы сопротивлялись бешено. Чтобы подавить их опорные пункты, потребовалось поставить все орудия на прямую паводку. Наконец, преодолев сильное огневое противодействие врага, бойцы ворвались на восточную и западную окраины села. Всю ночь шли кровопролитные бои. Лишь к рассвету 25 июля советские воины полностью очистили от захватчиков населенный пункт и повели наступление на Подберезцы, Винники.

Сбитые с одних позиций, гитлеровцы, не мешкая, отходили на заранее подготовленные другие рубежи и вновь оказывали упорное сопротивление. Кстати сказать, все населенные пункты на подступах ко Львову были превращены в узлы обороны.

Неоднократные попытки частей 322-й прорвать эти укрепления в течение 25 июля успеха не имели. Потребовалось организовать дополнительную разведку, подвезти боеприпасы, выдвинуть ближе к переднему краю всю противотанковую артиллерию и только после этого попытаться решительным ударом сбить прикрытие противника.

Утром 26 июля дивизия возобновила наступление. Полки Фомичева и Тимофеева, поддержанные несколькими [321] танками, сломили сопротивление противника и медленно двинулись вперед, с боем очищая каждую высоту, каждый перекресток дорог, каждый хутор.

Придавая особую важность действиям 322-й стрелковой дивизии, днем на ее КП прибыл маршал И. С. Конев. Подробно разобравшись в обстановке и понаблюдав лично за развитием боя, он организовал помощь наступавшим полкам огнем дальнобойной артиллерии и ударами авиации с воздуха, после чего дал новому командиру соединения генерал-майору П. И. Зубову полезные советы, как нужно действовать непосредственно на улицах и площадях Львова. Указания опытного военачальника весьма пригодились при освобождении города.

К вечеру сопротивление гитлеровцев на подступах к восточным окраинам Львова было сломлено полностью. Бойцы Гришина и Тимофеева овладели селом Лесничи, а Фомичев освободил к тому времени Подберезцы и завязал бои за Винники.

Наступающим советским войскам активно помогали многие жители сел и деревень западных областей Украины. Они строили мосты и гати, ремонтировали дороги, являлись проводниками, помогали раненым бойцам.

В период боев за Львов, например, жители села Свирж, Львовской области, разместили у себя в хатах 70 раненых советских солдат и офицеров. Неожиданно гитлеровцы перешли в контратаку и захватили село. В панском имении оставалось еще 25 тяжелораненых, которых нельзя было переносить. Фашисты не стали их добивать. Они строжайше запретили подходить к имению, чтобы раненые погибли сами, без пищи, воды и ухода. Крестьян не остановил запрет. Рискуя жизнью, они продолжали тайком ухаживать за «радяньскими воинами». А вскоре наши войска вновь освободили село. Это избавило раненых бойцов и их спасителей от гибели...

Развивая наступление, бойцы Тимофеева овладели селом Великие Кривчичи.

Батальон Пятицкого почти без потерь ворвался затем на восточную окраину Львова и начал быстро продвигаться вперед. В черте города гитлеровцы сопротивлялись вяло. Отдельные их группы вели огонь только в районе железнодорожной станции, Яновского кладбища, старинного костела и на западной окраине, где начиналось шоссе на Перемышль. [322]

Около полуночи и батальоны Гришина, соединившиеся с танкистами Д. Д. Лелюшенко, достигли центральной части города. Над крышей городской ратуши уже победно реял красный флаг. Его укрепил еще 22 июля в знак того, что Львов снова и навеки стал советским, отважный радист одной из первых «тридцатьчетверок», ворвавшихся в древний город, старший сержант Александр Марченко. При выходе из ратуши воин был смертельно ранен. Шесть суток бились в городе его товарищи по экипажу, уничтожив за ото время восемь немецких танков и более сотни фашистов. Они отомстили врагу за смерть боевого друга, но и их танк был подбит...

Уничтожая мелкие группы гитлеровцев, бойцы Гришина медленно продвигались вдоль улиц, осматривая каждый дом, чердак, подвал, и только к рассвету достигли западной окраины города. Овладев железнодорожным вокзалом, стрелки Тимофеева очищали в это время район Левандовки, а Фомичев, овладев Винниками, вступил со своими батальонами во Львов с юга.

Утром 27 июля 1944 года жители Львова со слезами радости приветствовали долгожданных освободителей.

В полях за Вислой сонной...

Не останавливаясь, лавина советских войск проследовала через Львов и двинулась на запад. Впереди их ждали тяжелые бои на висленском плацдарме. Полки 322-й стрелковой дивизии опять наступали на главном направлении и в первом эшелоне.

Продвинувшись на юг вдоль западного берега притока Вислы — реки Вислоки, стрелки, ослабленные потерями, понесенными в минувших боях, в течение многих дней пытались опрокинуть гитлеровцев, затем сами отбивали их яростные атаки, удерживая захваченные рубежи. Об ожесточенности тех боев, о стойкости наших воинов читатель может судить по такому эпизоду.

Однажды утром после мощной огневой подготовки крупные силы гитлеровцев внезапно ударили по боевым порядкам 1085-го полка. Вот что вспоминал об этом майор А. Овсянников, назначенный незадолго до того в полк П. К. Тимофеева на должность комбата 3:

Ураганный артиллерийский огонь обрушился внезапно, как снег на голову. Связь с соседями и штабом полка [323] вскоре нарушилась, но тут прибежал посыльный из 7-й роты.

— Товарищ майор! Фрицы атакуют! — еще издали крикнул он. — Сил у них — тьма, теснят нас к реке...

Я и сам уже понял, что дело — дрянь. Для гитлеровцев, имевших превосходство в танках, орудиях и пехоте, не составляло большого труда прорвать нашу жидкую оборону — мы не успели даже закрепиться как следует после того, как отбили эту местность у врага. Схожая ситуация возникла и на участке соседнего батальона: противник теснил его тоже, угрожая окружением.

Находиться дальше на НП было бесполезно, и я, оставив вместо себя начальника штаба, побежал в роты. Вижу — 7-я уже начала пятиться к прибрежной круче, за которой плещется река. Бегу наперерез, падаю на землю рядом с солдатами, которые ведут сильнейший огонь из автоматов, и тоже достаю пистолет. Однако выстрелить не успел. Прихрамывая и опираясь на палочку (он был ранен в ногу), ко мне приближался позади цепи командир полка Тимофеич. Подойдя почти вплотную, он остановился, глянул на меня сверху вниз колючим взглядом и спокойно, без всякой иронии спросил:

— Ну, майор, а дальше что?

От такого вопроса, понятно, все мое возбуждение схлынуло, как от ушата холодной воды. Стыдно стало и за свою растерянность, и за пустяковое занятие, которым чуть не увлекся, словно атаку врага можно было отбить с помощью одного моего пистолета. Вскочил на ноги, лицо горит, а в душе такая злость, аж дышать трудно.

— Батальон отсюда не уйдет! — говорю. — Будем драться до последнего!

— Правильно, — отвечал Петр Клементьевич. — В таком случае организуйте оборону!

Людей у меня тем временем прибавилось: кто ни пробегал мимо, всяк сворачивал к нам и занимал место в цепи, когда замечал, что командир полка стоит тут же во весь рост под пулями, словно заговоренный, и спокойно отдает приказания. А потом подоспел капитан Ф. Бондаренко, командир пулеметной роты. Один его расчет в последнюю минуту вышел из строя, так этот здоровяк сам вынес на плечах «максим» из-под артиллерийского огня.

Бондаренко указал своим людям позиции справа и слева, а сам расположился неподалеку от меня, вставил [324] полную ленту — да как ударил по фрицам, так те и повалились как подкошенные. Ну, мы тоже наподдали огня, пока Тимофеев ставил задачи артиллеристам и минометчикам. А когда вступили в бой и они — совсем полегчало. Снаряды и мины ложились так кучно, что через полчаса от вражеских автоматчиков едва ли осталась половина. Они отползли к нашим брошенным окопам и прекратили атаки.

Тимофеев тем временем восстанавливал положение на участке 2-го батальона. С высотки, куда я перенес свой НП, можно было различить в бинокль, как полковник не спеша прохаживался среди бойцов. Всем своим видом он показывал, что уходить отсюда никуда не собирается, пока батальон не приведет в чувство гитлеровцев. И это его спокойствие и бесстрашие подействовало на людей лучше всяких приказов, укрепило их стойкость и мужество...

Продолжая рассказ майора Овсянникова, добавлю, что после многочасового боя гитлеровцам ценой больших потерь удалось лишь чуточку потеснить 1085-й полк. Тогда Тимофеев почистил свои тылы и направил всех, кто способен был держать в руках оружие, на линию огня. И постепенно начал обозначаться перелом. Стрелковые роты все чаще сами переходили в контратаки, отбивая выгодные в тактическом отношении участки польской земли.

Как всегда, их активно поддержали огнем и колесами храбрые пушкари.

В одном из боев отличился другой командир орудия, старший сержант Г. Климухин. Перед населенным пунктом, где дрались пехотинцы, стоял особняком большой кирпичный дом со службами-пристройками. Оборудовав в нем две огневые точки, гитлеровцы прочно прикрыли подступы к своим траншеям, расположенным по окраинам села. Климухину приказали уничтожить этот опорный пункт врага.

Расчет его орудия действовал смело и проворно. Скоро в оконные проемы здания один за другим влетело шесть снарядов. Верхний этаж обрушился, и пулеметы смолкли. Тогда Климухин вдвоем с наводчиком Овруцким обошел фольварк, пробрался к вражеской траншее, швырнул в нее связку гранат и крикнул по-немецки, чтобы оставшиеся в живых сдавались. Результат превзошел все его [325] ожидания. Прекратив стрельбу и побросав оружие, с поднятыми руками вылезло наверх до двух десятков гитлеровцев. Наши стрелки немедленно устремились в брешь, смяли противника на этом участке и захватили населенный пункт.

Случаи добровольной сдачи гитлеровцев, подобные приведенному здесь, происходили не часто. В массе своей немецкие солдаты все еще сражались с фанатичным упорством, хотя у многих уже не оставалось сомнений в том, что война ими проиграна. Некоторые, правда, еще не теряли надежды выйти живыми из этой адской игры. Страшась советского плена, о котором гитлеровская пропаганда распространяла самые невероятные небылицы, они в момент приближения наших войск забивались, как тараканы, в укромные щели, надеясь переждать, пока отбушует война.

На такую стаю «пруссаков» наткнулись однажды подчиненные сержанта А. Корецкого, захватившие небольшой фольварк Белец.

После боя мы осмотрели все чердаки и подвалы домов, — докладывал потом командиру сержант.  — И обнаружили несколько подозрительных лиц. Когда извлекли их на свет божий, все дружно принялись ругать Гитлера на каком-то тарабарском языке.

— Кто такие? — спросил я.

— Мы поляки, — ответил на ломаном немецком языке мужчина, одетый в рваную женскую кацавейку и стоптанные домашние туфли.

— А что вы здесь делаете? Есть у вас какие-нибудь документы?

— Никаких документов у нас нет, — последовал ответ. — Мы бежали из концлагеря.

Поначалу мы поверили им, — признался Корецкий. — Но потом ездовой Колачев пошел в сарай за сеном и обнаружил там спрятанное оружие и военное обмундирование. В карманах немецких кителей и брюк оказались документы, по которым и установили личности гитлеровцев. Маскарад не помог им избежать плена.

В ходе этих боев 322-я стрелковая дивизия полностью восстановила свое первоначальное положение и продолжала развивать успех. Передовые подразделения то и дело вступали в стычки с засадами противника. В ход пускалось не только оружие, но и солдатская хитрость. [326]

Вот что вспоминал потом об одном из таких эпизодов сержант Михаил Алексеенко:

Командир приказал прочесать участок леса, разведать, есть ли там неприятель. Направляющим двигался Григорий Омерчук: у него все повадки таежного охотника — идет бесшумно, а сам все видит и слышит. Он-то и заметил легкий дымок над кустами, а потом почувствовал запах табака. По знаку Омерчука я велел бойцам залечь, а сам тоже пополз вперед. Вижу, стоит под елью немецкий часовой и курит, пряча в рукав сигарету. Пошептались мы с Григорием и решили брать фрица партизанским способом. Омерчук незаметно обойдет часового и поднимет легкий шум, а когда гитлеровец обернется, я уже буду тут как тут. Хитрость удалась. Только зашуршали позади ветки, как часовой повернулся ко мне спиной. Ну, я подскочил к нему, оглушил прикладом и рот заткнул, чтоб сгоряча не закричал. А когда фриц поостыл немного, то рассказал, где прячутся его товарищи. Их оказалось чуть больше двадцати человек. Это было все, что уцелело от егерского батальона, разбитого в последние дни. Навалившись с двух сторон, гитлеровцев захватили врасплох. Человек пятнадцать уничтожили, а шестерых взяли в плен...

Окончательно сопротивление противника удалось сломить на этом участке лишь в двадцатых числах августа.

В боях этого периода и позже, во время овладения Краковским укрепленным районом, стрелкам довольно часто приходилось штурмовать мощные немецкие долговременные огневые сооружения. Их действия облегчало то обстоятельство, что у противника, вынужденного теперь обороняться сплошь по всему фронту, недоставало резервов для восполнения потерь в живой силе и технике. За метровыми стенами железобетонных сооружений, в глубоких бункерах и стальных колпаках сидели солдаты, уже измотанные физически и морально непрерывным отступлением и разуверившиеся в возможности остановить ту грозную силу, которая неумолимо двигалась с востока. Не рассчитывая выйти из своих казематов живыми, не надеясь на помощь извне, они зачастую дрались до конца. Но эта их храбрость была отчаянием смертников, обреченных на гибель и потому неспособных победить, чтобы остаться жить...

Приближая час победы над врагом, наши воины дрались [327] самоотверженно, с той решимостью и инициативой, которая всегда окрыляет людей, сражающихся за святое и правое дело. Пример отваги, образец инициативы показывали командиры.

При освобождении одного из польских городов 1085-й полк пытался рассечь оборону неприятеля сильными ударами во фланги. С трудом отражая натиск советских бойцов и опасаясь за свой тыл, гитлеровцы надумали эвакуировать часть боевой техники по железной дороге к себе в тыл. Проведав об этом, Тимофеев решил захватить готовые к отправке эшелоны, поручив задачу капитану Владимиру Найденову. Смелый и искусный в таких делах офицер выполнил ее блестяще. Совершив стремительный фланговый маневр, он со своим стрелковым батальоном с ходу атаковал немецкое охранение и ворвался на станцию. Чтобы помешать гитлеровцам в последнюю минуту угнать стоявшие под парами паровозы с гружеными платформами, в обход станции была послана диверсионная группа. Солдаты Семенюк, Тимофейчук, Юницкий и другие быстро подорвали стальное полотно, что вело на запад, и тоже навалились сзади на охрану. Быстрота и натиск позволили бойцам В. Найденова с малыми потерями овладеть станцией и захватить один эшелон с танками и пять с подготовленными для отправки в ремонт самолетами, автомашинами и другой военной техникой.

Солдаты, пришедшие по дорогам войны на территорию Польши, были в подавляющем большинстве опытными я закаленными воинами, знали в тонкостях тактику ближнего боя. Умело, храбро действовали они не только в составе отделения, взвода, но и в одиночку, даже если сталкивались с группой фашистов или оказывались лицом к лицу с пулеметом, пушкой, танком...

Кстати говоря, на заключительном этапе войны наши бойцы часто били врага его собственным оружием, используя трофейную технику. Быстро освоили они и фаустпатроны. Инициаторами выступали обычно ветераны войны, коммунисты и комсомольцы, научившиеся обращаться на фронте с любым оружием на «ты».

От бывалых фронтовиков быстро набирались отваги, сметки и молодые бойцы. Многие из них также не упускали возможности проявить инициативу, помериться с врагом силами в жестоком единоборстве. Особенно хорошо [328] проявили себя молодые солдаты-комсомольцы. Павел Шингальский, получивший комсомольский билет за полчаса до первого в его жизни боя, уничтожил автоматным огнем два пулеметных расчета противника. А командир «сорокапятки» Петр Бойко даже не успел получить комсомольский билет. Поняв, что гитлеровцы вот-вот ринутся в контратаку, командир орудия поискал глазами среди стрелков комсорга батальона младшего лейтенанта Астафьева, встретил его ответный вопрошающий взгляд и, подняв над головой руку, крикнул:

— Что бы ни случилось со мною — считайте комсомольцем!

Петр Бойко произнес эти слова по велению сердца, как свое завещание. Он знал, что бой предстоит ожесточенный, а потому победить или умереть хотел, числя себя в рядах Ленинского Союза Молодежи. Предчувствие не обмануло Петра Бойко: на участок, где находилось их орудие, гитлеровцы бросили три танка и два бронетранспортера. Ведя с ходу ураганный огонь, вражеские машины неумолимо надвигались на позицию артиллеристов. Но Бойко огня не открывал, хотя остался один: оба номера в его расчете пали от осколков снарядов. Только когда до переднего танка осталось не более ста пятидесяти метров, Бойко ударил по нему бронебойным снарядом. Танк остановился как вкопанный. Следующими двумя выстрелами храбрый пушкарь поджег бронетранспортер. Страшась такой же участи, остальные машины скрылись в дыму, нависшем над полем боя.

Помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу капитан Павел Кузьменко сам вручил герою-артиллеристу комсомольский билет.

— Вот какие люди у нас в комсомоле! Вот так они бьют проклятого фашиста! — сказал он, обращаясь к молодым бойцам — уроженцам западноукраинских областей, указывая на Петра Бойко.

Многие из новичков по примеру своего отважного земляка тоже вступили в тот день в Ленинский Союз Молодежи.

В этом же бою бессмертный подвиг совершил ветеран дивизии, участник двух войн солдат Александр Семенович Евстигнеев. В период контратаки врага он, улучив момент, метнул из своего окопа гранату в немецкий бронетранспортер, прорвавшийся на позиции стрелков, и [329] уничтожил находившихся там фашистов. Однако второй бронетранспортер продолжал идти вперед. Тогда старый солдат, движимый чувством острой ненависти к врагу, бросился со связкой гранат под гусеницы и подорвал машину. Указом Президиума Верховного Совета СССР А. С. Евстигнееву было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза...

Так шли вперед воины 322-й стрелковой, теряя лучших бойцов и командиров, недосчитываясь после каждого боя верных товарищей и с великой радостью принимая вновь в свою боевую семью тех однополчан, которым удавалось вернуться после излечения в родную часть.

Когда бойцы Гришина после успешного боя освободили от захватчиков крупное село и остановились в нем на короткий отдых, они стали свидетелями трогательной сцены.

В сумерках в центре населенного пункта, где расположился штаб 1-го батальона, осторожно сошла на землю с попутной полуторки бледная, без кровинки в лице, девушка в солдатской шинели. Осмотревшись, она закинула за плечо вещмешок и неуверенно направилась к крыльцу дома, возле которого курили, переговариваясь, солдаты.

— Смотрите-ка, Надя! — словно не веря своим глазам, вдруг крикнул один из бойцов. — Ну, брат, и дела — выходит, рано мы похоронили нашу спасительницу!

— Надя и есть! Обманула «безносую», — подхватили остальные. — Вот молодец!

Это действительно была Надя Осина.

Отзывчивую на чужую боль и беззаветно смелую девушку все бойцы 1-го батальона называли не иначе как сестренкой и дочкой. В зависимости от возраста, каждый вкладывал в эти слова свою безмерную признательность санинструктору за ее человечность, заботу о раненых. Крепко горевали солдаты, когда пронесся слух, что в одном из боев Надя была смертельно ранена и скончалась, не приходя в сознание... И вот — нежданная встреча!..

* * *

Продолжая двигаться с боями вдоль шоссе на Пильзно, части нашей дивизии достигли рубежа Лятошин, Стасювка, где перешли к обороне. На этом и завершилось их участие в Львовско-Сандомирской наступательной операции. [330]

Боевые заслуги 322-й стрелковой дивизии получили высокое признание. Приказами Верховного Главнокомандующего всему личному составу соединения дважды объявлялась благодарность. 1089-й стрелковый полк удостоился почетного наименования Львовского, а 603-й отдельный саперный батальон стал называться Дембицким. За храбрость и отвагу, проявленные в тех боях, около двух тысяч солдат, сержантов и офицеров дивизии получили правительственные награды. Им, как и всем бойцам и командирам 1-го Украинского фронта, столица нашей Родины — Москва салютовала в августе 1944 года двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий.

Волею случая мне довелось услышать этот салют, поскольку в те дни я находился уже в Главном военном госпитале в Москве. Это были минуты, исполненные особо волнующего и радостного смысла. Радуясь победному шествию своих товарищей, я мысленно находился вместе с ними, и это ощущение, притупляя физическую боль, скрашивало горечь постигшей меня беды...

А два-три дня спустя здесь же, в госпитале имени Бурденко, произошло еще одно памятное событие. Из случайно оброненной санитарами фразы я узнал, что в соседнем лечебном корпусе лежит с тяжелым ранением какой-то генерал Иванов.

«Уж не Николай ли Иванович?» — встрепенулся я. С тех пор как мы расстались в августе 1943 года, мне ни разу не пришлось повидаться с ним: по слухам, он командовал стрелковым корпусом где-то на 3-м Белорусском. И хотя вероятность встречи, учитывая широкое распространение на Руси фамилии Иванов, была ничтожной, я, пользуясь преимуществом ходячего больного, немедленно отправился на розыски. Это действительно оказался он — мой старый друг и предшественник по должности комдива 322-й!

Встретились мы сердечно и не скрывали своих чувств. В первые минуты разговор перескакивал с пятого на десятое, пока не прошло возбуждение, вызванное удивлением и радостью. После этого оба стали интересоваться, где, когда и каким образом каждый из нас был ранен.

Кряхтя и морщась от боли, Николай Иванович дотянулся до прикроватной тумбочки и достал оттуда эмалированную солдатскую кружку, на треть наполненную острыми и тяжелыми снарядными осколками. [331]

— Вот, полюбуйтесь, какую начинку извлекли из меня хирурги, — высыпал он на газету содержимое кружки. — И половины таких осколков хватит, чтоб отправить быка на тот свет. А человек... Живуч все-таки человек! — словно сам себе удивляясь, покачал он головой.

Дела у Николая Ивановича шли уже, как видно, на поправку. Выслушав мой рассказ, он, по обыкновению, не удержался от шутки:

— Ну, убедились теперь, какой я предусмотрительный человек? — с лукавой усмешкой разглядывая мои повязки и шины, произнес он. — Я будто знал, какая участь уготована командиру триста двадцать второй, и вовремя сдал вам дела...

В ответ я напомнил, при каких обстоятельствах это произошло, и, выразительно оглядев Николая Ивановича, заметил:

— А все же от солдатской судьбы, видать, не уйдешь... [332]