Глава шестая.

Штурм Тарнополя

Третья военная весна пришла на Украину рано. Направляясь по утрам в передовые части, я проезжал обычно вдоль опушки березовой рощи, маскировавшей в течение полумесяца землянки штаба 322-й. И всякий раз невольно подмечал, как день ото дня оседают обдутые теплыми ветрами сугробы рыхлого, ноздреватого снега, наливается влажной голубизной чистое бездонное небо, наполняются пьянящими запахами проклюнувшихся почек и горьковатой прели прошлогодней травы лесные поляны и буераки.

В те дни войска 1-го Украинского фронта готовились к Проскуровско-Черновицкой наступательной операции. По замыслу Ставки Верховного Главнокомандования, им предстояло рассечь одновременными и сильными ударами на нескольких направлениях оборону противника и уничтожить его раздробленные группировки. 60-я армия наступала при этом на Тарнополь (ныне Тернополь). Ей приказывалось с ходу освободить город от немецко-фашистских захватчиков, развить успех в западном направлении и, выйдя на рубеж Озерная, Козлов и далее к югу по реке Стрыпа, перейти к временной обороне. 322-я стрелковая дивизия — второй эшелон армии — имела задачу двигаться в составе 15-го стрелкового корпуса по маршруту Шепетовка, Каменка, Ямполь, Збараж.

В ночь на 27 февраля 1944 года полки дивизии переместились в район сосредоточения — Судилков, Траулпн, Хролин. Уточняя мне задачу в Судилкове, генерал И. И. Людников достаточно широко обрисовал план армейской операции в целом, выделив в ней роль и место 15-го стрелкового корпуса и нашей дивизии. Он подчеркнул, что в полосе наступления 60-й армии предполагается ввести в сражение 4-ю и 3-ю гвардейскую танковые армии. Стало быть, и нашим стрелковым полкам требовалось [232] двигаться вслед за ними с максимальной скоростью. Не отрываясь ни на шаг от войск первого эшелона, вместе с тем следовало быть в постоянной готовности к тому, чтобы с ходу уничтожать отдельные группы противника, которые окажутся в промежутках между танковыми колоннами. В условиях предстоящей распутицы танки должны были двигаться по указанным направлениям. Что же касается стрелков, то им предстояло очищать местность от врага во всей полосе наступления.

Бойцы, командиры и политработники готовились к трудному маршу и новым боям привычно и старательно. Работа в частях не прекращалась и ночью. Ремонтировали вооружение и транспортные средства, чинили обувь и конскую сбрую, запасались продовольствием и фуражом, распределяли пополнение и различное снаряжение. Пользуясь тем, что все подразделения находились в сборе, парторги и комсорги проводили собрания. В батальонах и ротах состоялись и общие собрания, на которых актив доводил до каждого солдата, сержанта приказы командиров и обязанности личного состава. После этого люди трудились еще энергичнее, глубоко сознавая требования момента и свой долг.

Ставя задачу командирам полков на наступление, я приказал двигаться на Шепетовку в боевых порядках, позволявших в любой момент и без каких-либо сложных перестроений организованно вступить в бой с противником. Всю артиллерию разместил в колоннах двух головных частей, усилив их огневую мощь. 1089-й полк должен был следовать во втором эшелоне в готовности к маневру на любом угрожаемом направлении. Много внимания уделялось, естественно, разведке основных маршрутов, параллельных дорог и путей обхода с тем, чтобы максимально повысить скорость движения. Штабы частей двигались за головными своими батальонами, впереди штабов находились командиры полков. Такая расстановка органов управления позволяла им при столкновении с противником немедленно брать на себя руководство боем.

Утром 4 марта 1944 года войска 60-й армии в составе ударной группировки фронта перешли в наступление. Прорвав при поддержке артиллерии и авиации оборону гитлеровцев на тарнопольском направлении, они устремились на запад, освобождая пядь за пядью родную советскую [233] землю. В полосе их действий были введены в сражение танковые части, развившие успех общевойсковых соединений. Понеся значительные потери в первых же боях, немцы начали отходить. Упорное сопротивление они оказывали лишь в крупных населенных пунктах, расположенных вблизи магистральных дорог. Однако советские танкисты, умело маневрируя на местности, дополняли удары с фронта атаками во фланги и тыл. Боясь окружения, гитлеровцы в этом случае быстрее откатывались назад и снова закреплялись на выгодных рубежах.

В соответствии с полученной задачей 322-я стрелковая дивизия спешно двигалась за частями первого эшелона корпуса. Марш проходил в неимоверно тяжелых условиях. Могу сказать, что за всю сорокалетнюю армейскую службу мне никогда не приходилось видеть ничего, похожего на этот труднейший переход. И не мне одному. Участники того памятного марша, с кем мне приходилось встречаться впоследствии, не могли вспоминать о нем без содрогания.

Проселочные дороги, по которым, начиная с Белогорья, двигались двумя параллельными маршрутами полки, через несколько дней так развезло, что все шли, увязая по колено в густой непролазной грязи. Черная, как деготь, и тяжелая, как свинец, она пудовыми пластами липла к сапогам и полам шинелей, сразу истощая силы и вгоняя в жаркий пот. Кроме личного оружия и подсумка, противогаза, лопатки и вещевого мешка с сухим пайком и солдатским имуществом, каждый боец имел при себе запасные комплекты гранат и диски с патронами — на случай, если отстанут обозы и придется вести длительный бой, не рассчитывая на скорое пополнение боеприпасами. Тяжелая ноша пригибала к земле, и люди с трудом вытаскивали ноги из липкого месива, чтобы сделать очередной шаг. А шагать приходилось по четырнадцати и более часов в сутки, не имея возможности присесть на сухом месте, перевести дух, перемотать портянки, не говоря уже о том, чтобы просушить обувь и одежду, подкрепить силы горячей едой, поспать час-другой в тепле. Питались в основном всухомятку и забывались коротким сном на мокрой земле под открытым небом там, где заставала измотанных людей команда на отдых.

В течение первых трех суточных переходов, пока не разгулялась оттепель и не полили дожди, бойцы еще толкали [234] из последних сил машины, орудия, повозки по грязи, и те тащились с грехом пополам в хвосте колонн. Потом дороги окончательно пришли в негодность, и колесный транспорт стал. Теперь вытаскивать пушки и автомобили из колдобин и трясин и буксировать их до ближайших участков шоссе приходилось с помощью немногих, имевшихся у нас, крайне изношенных тракторов. Но едва обозы и артиллерия выезжали на проселки, как все мытарства начинались сызнова.

Маршрут, по которому мы двигались, пролегал через гряды небольших холмов, изрезанных у подножия оврагами, залитыми теперь до краев талой водой. Часто встречались ручьи и речушки, вышедшие из берегов, мосты, которые до основания разрушили прошедшие ранее танки. Шоферам и ездовым, артиллеристам и минометчикам приходилось поэтому карабкаться на холмы и спускаться с них прямиком, преодолевать вброд ручьи. Часто случалось, что в овраг орудие или повозка спустится, а выбраться оттуда уже не может. Тогда отпрягали лошадей и на себе, по снаряду, мине, мотку телефонного кабеля или ящику взрывчатки, выносили на ближайшую высотку все имущество, а уже потом толкали вверх пушки, зарядные ящики, повозки. После спуска в следующую балку все повторялось в такой же очередности. Если же застревали тяжелые артиллерийские системы, то приходилось впрягать в них по нескольку пар волов сразу — обессилевшие кони не могли здесь ничего сделать.

С наступлением ночи температура резко падала. Мокрые, грязные шинели и ватники покрывались коркой льда, сковывая движения людей, пронизывая тело знобящим холодом. С лошадиных грив и хвостов свисали гроздьями сосульки, кони тащили свой груз волоком: на холоде грязь загустевала и колеса не вращались. Черная бугристая наледь сплошь покрывала и чехлы пушек, и борта машин, и снаряжение бойцов, словно все предметы перед этим окунали в грязную ледяную купель.

Вспоминаю случай, который произошел при подходе к городу Збараж. С утра в тот день я приказал Тимофееву обойти этот населенный пункт, окружить и уничтожить гитлеровцев, не дав им возможности отойти на Тарнополь. Выполняя эту задачу, 1085-й полк, миновав село Нижние Лубянки, сошел с большака и двинулся прямиком по полям и кустарнику в обход укрепленного пункта [235] слева. Часа через три бойцы спустились в глубокий овраг, преградивший им путь, и застряли в нем до вечера. Когда землю окутал морозный туман, грязь, облепившая людей, затвердела, словно панцирь. Солдаты еще кое-как выбрались с личным своим оружием из оврага, но вся артиллерия полка и обозы остались внизу.

Тимофеев, сам валясь с ног от усталости, вновь повел людей в злополучный овраг. Пока разгрузили повозки, распрягли артиллерийские упряжки, перетащили все имущество и технику наверх, наступило утро следующего дня. Встретили его в мрачном молчании: все окончательно выбились из сил, не могли двинуть ни рукой, ни ногой.

Как раз в тот момент я и добрался верхом до места, где застрял Тимофеев. Поняв с первого взгляда, что тут происходит, я тем не менее начал выговаривать ему за медлительность: разгадав наш замысел, гитлеровцы беспрепятственно отошли из Збаража, влившись в гарнизон Тарнополя. Однако, глянув в лицо Петру Клементьевичу, я оборвал себя на полуслове: в глазах у командира полка стояли... слезы. Храбрый и настойчивый, закаленный невзгодами офицер сознавал справедливость моих упреков и все же не мог признать своей вины — обстоятельства оказались выше человеческих сил...

Невзирая на такие испытания, 322-я безостановочно двигалась вперед. Спустя несколько дней ее части переместились в первый эшелон корпуса. Отбрасывая и уничтожая противостоящего врага, они проходили с боями по 18–20 километров в сутки, что в тех условиях являлось пределом возможного. Оставив позади около полутораста километров бездорожья, дивизия вышла к 8 марта на рубеж рек Гнезна и Гнездечна, где встретила организованное и упорное сопротивление противника.

Утром того же дня генерал-лейтенант И. И. Людников поставил новую задачу: очистить от захватчиков села Стегниковцы, Черниховцы, что в 12–15 километрах северо-восточнее Тарнополя, и к вечеру овладеть районом Нижний Иванов, Плотыча, Белая, Байковцы. Затем в течение ночи захватить передовыми отрядами населенные пункты Верхний Иванов, Вел. Глубочек и с этого рубежа повести наступление непосредственно на Тарнополь.

В течение 7–11 марта войска ударной группировки фронта овладели районом Волочиск, Черный Остров, перерезав железнодорожную магистраль Львов — Одесса. Гитлеровцы [236] придавали очень большое значение удержанию этой дороги, а также городов Тарнополь и Проскуров. Еще в конце февраля они перебросили на этот участок пять танковых дивизий из района Умани. Между Тарнополем и Проскуровом было сосредоточено до девяти танковых и шести пехотных немецких дивизий, которые своими контрударами задержали дальнейшее продвижение ударной группировки фронта.

Но все это произошло несколько позже. Пока же мы довольствовались довольно скупой информацией о противнике, хотя и в ней отмечалось, что с юго-восточного направления к Тарнополю отходят части 154-й охранной и 44-й пехотных дивизий, имеющие в своем составе танки. Арьергардные их подразделения всячески препятствуют продвижению наших войск, обеспечивая отрыв своих главных сил и организацию обороны города.

Основываясь на этих данных, я принял решение, в соответствии с которым полку Фомичева предписывалось овладеть населенными пунктами Нижний Иванов, Белая, а двум другим после захвата Черниховцев, Стегниковцев начать наступление с рубежа западнее Гнездечны, Байковцев на Тарнополь и во взаимодействии с частями 4-го гвардейского танкового корпуса овладеть городом.

До командиров приказы доводились на ходу. Времени на подготовку к штурму города не оставалось, хотя бои за него были сопряжены с большими трудностями. В полках уже ощущался недостаток в боеприпасах, тылы, несмотря на все наши усилия, отстали. Не придавалось на этот раз и никаких средств усиления...

Передовой батальон от Тимофеева на подходе к Черниховцам наткнулся на сильный заградительный артиллерийско-пулеметный огонь. Развернувшись повзводно в цепи, бойцы залегли. Позади них быстро изготовились и открыли ответную стрельбу, нащупывая огневые точки врага, батальонные пушки. Быстрее других это сделал расчет сержанта М. Блажко. Первые же его снаряды угодили в пулеметные гнезда, оборудованные по обе стороны от моста через Гнезну. Воспользовавшись этим, стрелки захватили мост, переправились через реку и завязали бой на другом берегу.

Маневрируя колесами, расчет Блажко еще раз сменил позицию, подкатив орудие ближе к окраине села, откуда стреляли вражеские пушки. Во избежание лишних жертв [237] сержант оставил при себе лишь наводчика Опанасенко и заряжающего Горбенко, приказав остальным подчиненным уйти в укрытие. Вступив в огневой бой с артиллеристами врага, советские пушкари одержали полную победу над ними. Две немецкие пушки со всей прислугой были выведены из строя, а третью гитлеровцы бросили сами, пустившись наутек. Наши стрелки вновь поднялись в атаку.

Тем временем к месту боя подоспели два остальных тимофеевских батальона. Загнув фланги, они начали охватывать село с двух сторон. Цель этого маневра была достаточно ясна, и гитлеровцы, разгадав ее, без промедления покинули Черниховцы и откатились к Тарнополю.

Совместной атакой стрелковых рот смежных 1085-го и 1089-го полков вслед за тем была освобождена и Гнездечна. Здесь особенно хорошо проявили себя истребители танков. После того как одна из улиц села была уже полностью очищена от противника, потребовалось переместить их противотанковую батарею на новую позицию. Старший лейтенант Е. Кислицкий и лейтенант С. Сотский в сопровождении двух артиллерийских разведчиков направились на западную окраину села. Неожиданно из боковой улицы показался немецкий бронетранспортер с пушкой на прицепе. Ехал он медленно, неуверенно — видимо, водитель не знал обстановки.

Не растерявшись, Кислицкий скомандовал:

— По фрицам на транспортере — огонь!

Прогремели две длинные автоматные очереди. Их выпустили сопровождавшие офицеров разведчики и не промахнулись. Три или четыре гитлеровца, убитые наповал, как кули с мукой свалились с бортов машины, остальные вслед за водителем попрыгали на землю и в панике разбежались. Так артиллеристы вчетвером захватили исправный бронетранспортер с пушкой.

Для последней тут же нашлась цель. Заглянув за угловой дом, Сергей Сотский увидел на соседней улице несколько фашистских танков.

— Движутся сюда! — подбежал он к Кислицкому. — А ну-ка, встретим их «хлебом-солью»! — ухватился он за станину трофейной пушки.

Ствол ее в момент был повернут в сторону бронецелей. Офицеры и солдаты, образовав один орудийный расчет, [238] открыли огонь и подбили головной танк. Остальные, не приняв боя, скрылись за домами в глубине улицы.

Несколько позже Кислицкий и Сотский обнаружили немецкий наблюдательный пункт. С колокольни полуразрушенной церкви противник корректировал огонь своих орудий и минометов. Нацелив на нее трофейную пушку, артиллеристы произвели несколько пристрелочных выстрелов. Внутри церкви что-то загремело, с треском распахнулась боковая дверь, и наружу вывалилось несколько темных фигур, тотчас попрятавшихся, как клопы, по ближайшим щелям. Гитлеровские корректировщики поторопились оставить свой наблюдательный пункт, не дожидаясь прямого попадания в колокольню.

Полк Фомичева, овладев селами Плотыча, Чистилов, завязал одним батальоном бой на подступах к Белой. Бойцы Тимофеева и Гришина, очистив с ходу от гитлеровцев ряд других населенных пунктов, вышли на исходный рубеж Гнездечна, Байковцы и без всякой паузы повели наступление на Тарнополь.

Противник был полон решимости удерживать город до последнего солдата. Как мы слышали, Гитлер издал даже специальный приказ, запрещая сдачу этого важного стратегического и железнодорожного узла и грозя жестокой карой всем, кто покинет его без приказа. Исключительное значение придавал он обороне Тарнополя, падение которого открывало советским войскам путь на Львов.

Оборона города была круговой и состояла из нескольких рубежей. Внешний обвод проходил на удалении до четырех-пяти километров от городской черты, упираясь своими закраинами в реку Серет. Второй рубеж отстоял от города в полутора-двух километрах, а его фланги также упирались в реку. И, наконец, третий — вплотную опоясывал северную, восточную и южную окраины Тарнополя, разделенного, помимо того, на ряд опорных пунктов и секторов обороны.

Кроме регулярных частей, отошедших под натиском наших войск, город обороняли специальные подразделения, в числе которых были два офицерских штрафных батальона. Позже, в период уличных боев, мы часто натыкались на трупы этих вояк. Случалось, их находили прикованными к пулеметам, установленным в наиболее важных, с точки зрения обороны города, зданиях. Сознавая безвыходность своего положения, штрафники в этом случае [239] уже не помышляли о бегстве, а дрались до последнего патрона, и таких редко брали в плен.

...Мартовский вечер короток, и было уже темно, когда командиры, на ходу организуя взаимодействие, повели своих бойцов на штурм Тарнополя. Сбив заслоны врага и прорвав до полуночи первые его укрепления, передовые подразделения 1085-го и 1089-го полков с ходу ворвались на восточную окраину города. Вперед сразу же вырвалась одна из стрелковых рот Тимофеева во главе с лейтенантом В. Гекало. Перебегая от укрытия к укрытию, то припадая к земле, то вновь поднимаясь на ноги, ее бойцы огнем из автоматов, а чаще — в беспощадных рукопашных схватках уничтожили несколько десятков фашистов, очистив две окраинные улицы и захватив несколько пулеметов. Потом их внезапно контратаковала многочисленная группа гитлеровцев, подоспевших на подмогу своим. Один взвод дрогнул и, отстреливаясь, стал отходить. Тогда офицер Гекало, организовав оборону в двух остальных, догнал этот взвод, повернул его лицом к врагу и повел в атаку. Решительность и храбрость командира воодушевили бойцов. Отбив натиск врага, они опять начали теснить его, захватывая ближайшие дома и переулки.

С беззаветной отвагой сражались в ту ночь и бойцы батальона, которым командовал любимец 1085-го полка капитан Н. А. Курятников. На их долю, как это бывало нередко, выпало наиболее трудное — захватить центральную улицу Тарнополя. Огневые точки, расположенные в зданиях по обе ее стороны, поливали свинцом каждый метр узкого пространства, перегороженного завалами и колючей проволокой. Не желая напрасно рисковать людьми, Курятников принял все меры, чтобы надежнее подавить вражеские орудия и пулеметы. Он сам указывал цели батальонной артиллерии и минометам, сам отыскивал бреши в заграждениях и ставил задачи бойцам на штурм особо важных зданий. Разгоряченный боем, окрыленный верой в успех, Курятников одним своим присутствием заражал подчиненных бодростью и отвагой, вливал в них решимость быстрее сокрушить ненавистных оккупантов.

— Рядом с таким орлом и себя чувствуешь соколом, — сказал своему напарнику по штурмовой группе рядовой А. Бехтиаров, указывая взглядом на комбата. — [240] Его смелость будто становится и твоей, а его удача хранит тебя от пуль.

Старый солдат-сапер, годившийся Курятннкову в отцы, не мог, разумеется, предчувствовать в тот момент, что слепая фронтовая судьба, которую так часто испытывал их молодой бесстрашный командир, уже отсчитывает ему последние минуты... Едва проделали проходы в завалах и огонь противника несколько ослаб, как Курятников поднял бойцов в решительную атаку и в то же мгновение был тяжело ранен. Через полчаса, не приходя в сознание, он скончался на батальонном медицинском пункте. Герой Советского Союза, он и погиб геройски, в открытом бою с врагом, очищая от фашистской нечисти родную советскую землю...

Известие об этой утрате вмиг облетело 3-й батальон. «Бить фашистов беспощадно! Уничтожать их, как бешеных собак!» — прокатилось от бойца к бойцу, от роты к роте, и не было уже силы, способной остановить этот святой порыв мести.

Утром 9 марта бой в городе продолжался с неослабным напряжением. Батальоны Тимофеева и Гришина громили один опорный пункт противника за другим, не давая гитлеровцам ни минуты передышки. Воины хорошо освоились с обстановкой, приспособились к условиям ведения боя на узких городских улицах и действовали инициативно, напористо. При стычках внутри зданий, на лестницах, чердаках и в подвалах нелегко приходилось иной раз пулеметчикам — бить по одиночным целям навскидку в тесноте и темноте не очень сподручно. И все же они непрерывно поддерживали штурмовые группы своим огнем, а когда требовалось, бились вместе со стрелками врукопашную, как делали бойцы пульвзвода младшего лейтенанта Тюковкина, который лично уничтожил на чердаке большого дома пятерых фашистов меткими очередями из своего ППШ.

Уверенно и привычно чувствовали себя в атмосфере уличных боев наши полковые и дивизионные разведчики. Одной группе из семи человек было приказано разведать силы и укрепления врага в северо-восточном квартале Тарнополя. Перебегая под градом пуль и осколков от дома к дому, бойцы внезапно, как говорится, нос к носу столкнулись с гитлеровцами. От такой неожиданности поначалу опешили и те и другие. Однако замешательство среди [241] наших воинов длилось всего мгновение. Выхватив из-за пояса нож, первым бросился на ближайшего вражеского солдата Василий Порохов, и тот рухнул на землю, сраженный сильной и верной рукой. В ту же секунду опомнились и остальные разведчики. Кто колол ножом, кто бил прикладом, а Виктор Сербии пустил в ход гранату; она разорвалась позади гитлеровцев, подкосив сразу несколько человек. Стычка продолжалась не более минуты, но мало кто из врагов уцелел. Оставшихся в живых допросили, и полученные сведения тотчас направили командиру.

Иногда полковым разведчикам приходилось решать и непосредственно боевые задачи. Так, группе старшего сержанта Н. Маренкова майор Гришин приказал овладеть крупным зданием, в котором прочно засел враг. Два немецких пулемета веером сыпали из оконных проемов пули, держа под обстрелом все подступы к фасаду каменного особняка. Пытаться брать его в лоб было делом безнадежным, и Маренков решил обойти здание с тыла.

По его команде разведчики сосредоточились в цепи ближе к флангам и изготовились к броску. Лишь несколько солдат остались за укрытиями напротив здания. Начав сильную стрельбу, они громко закричали «ура», создавая видимость, что вот-вот поднимутся в атаку. Фашисты сразу сосредоточили на них и внимание и огонь. Пользуясь этим, боковые группы стремительным рывком обогнули особняк и швырнули в окна нижних этажей десяток гранат. Услышав взрывы в здании, гитлеровцы пришли в замешательство и побросали пулеметы. Некоторые выпрыгнули из окон во двор и разбежались, остальные были перебиты.

В ожесточенных боях за Тарнополь мы применяли заранее подготовленные штурмовые группы (по одной—две в каждом полку). В состав таких групп входили один-два взвода стрелков, отделение саперов, два-три орудия или танк. Под руководством офицеров группы блокировали и громили самые прочные опорные пункты на тарнопольских улицах и площадях.

Одна из таких групп блокировала угловой кирпичный дом на перекрестке узких улиц. После ожесточенной стычки бойцам удалось ворваться внутрь и очистить все три этажа, но в подвале дома забаррикадировались гитлеровцы. Держа под обстрелом смежные улицы, они не [242] давали возможности нашим стрелкам накопить силы для очередного броска в атаку.

Вход в подвал был чем-то плотно завален изнутри. Не подступиться было и к окнам снаружи — оттуда хлестали кинжальные очереди. Тогда солдат-сапер Козулин предложил выкурить гитлеровцев дымом. Пробив толовой шашкой небольшое отверстие в бетонном полу, он бросил через него в подвал куски горящего бикфордова шнура. Фашисты здорово перепугались. Решив, что к шнуру прикреплена взрывчатка и сейчас громыхнет взрыв, который обрушит все здание, они сами выломали дверь, выскочили из подвала и сдались в плен.

Трудно перечислить все эпизоды, в которых проявлялась храбрость, стойкость и сметка, присущие нашим бойцам и командирам. Независимо от званий и боевых специальностей, все они показывали зрелое боевое мастерство и величайшую твердость духа.

В разгар сражения солдат В. Свительский был послан за патронами и гранатами на ротный пункт боепитания. Ему пришлось дважды перебираться через улицу, которая простреливалась противником вдоль и поперек. Хоронясь в воронках, обходя завалы, где ползком, а где перебежками, Свительский преодолел опасный участок и благополучно добрался до места. Получив ящик гранат и несколько цинковок с патронами, солдат положил все это в мешок, взвалил его на плечи и пустился в обратный путь. Однако немецкие автоматчики уже полностью блокировали улицу, по которой ему предстояло пройти.

Поняв это, Свительский решил доставить свой груз к месту назначения «по почте». Заскочив в один из домов, он сорвал со стены электропроводку, связал из нее длинный шнур и, прикрепив к концу кусок железа, перебросил провод через улицу. На той стороне в укрытии его уже поджидали товарищи: боеприпасы в роте были на исходе. Теперь оставалось лишь привязать второй конец шнура к мешку с патронами, что солдат и сделал. После того как патроны были перетянуты в укрытие, за ними последовал и ящик с гранатами. Пополнив боеприпасы, стрелковая рота вновь начала теснить врага, предварительно очистив тыловую улицу...

Ружейно-пулеметный огонь с обеих сторон достигал временами такой плотности, что каждый шаг за укрытие грозил смертью. Несмотря на это, управление в бою осуществлялось [243] непрерывно: связисты ухитрялись чинить телефонные кабели под самым носом у противника. Рядовой Григорий Витрик в течение нескольких часов двенадцать раз выползал на линию, чтобы устранить порывы, и всякий раз возвращался невредимым.

В тринадцатый раз немецкая мина порвала провод, идущий от НП батальона к передовой стрелковой роте. Черной тонкой змейкой он наискось пересекал ровную как стол небольшую овальную площадь, мощенную гладким тесаным камнем. Трое связистов получили ранения при попытке добраться до места и устранить обрыв, а связь нужна была комбату позарез — головная рота того и гляди могла попасть в окружение. Тогда еще раз испытать свое счастье вызвался Григорий Витрик.

На площади в разных местах виднелись трупы вражеских солдат и офицеров. Витрик тоже решил притвориться убитым. Дождавшись, когда поблизости разорвалась, подняв облако пыли и дыма, очередная немецкая мина, он метнулся вперед и, пробежав метров десять, упал, распластавшись на брусчатке. Через минуту последовал новый взрыв. Солдат опять переместился вперед и вновь упал лицом вниз, раскинув руки и неловко поджав под себя ноги. Лежать в такой неестественной для живого человека позе пришлось довольно долго — минометный обстрел прекратился. Но Витрик ничем не выдал себя. Тем временем площадь стало затягивать дымом — горели деревянные строения по соседству. Пользуясь этим, отважный связист медленно пополз вперед. Соединив концы оборванного провода, он незаметно перетянул его затем ближе к домам, где легче было укрыться от огня гитлеровцев.

Связь заработала. Получив нужные сведения, командир батальона организовал контратаку. Отбросив противника, наши стрелки очистили весь прилегающий к площади квартал...

Не отставая от передовых рот, шли в самое пекло боя и санитары, в большинстве — молодые девушки. Под огнем противника они оказывали первую помощь раненым и выносили их потом в безопасные места. Отважно боролась за жизнь каждого бойца, подвергаясь ежеминутно смертельной опасности, и Надя Осина, санинструктор одного из батальонов 1089-го полка. [244]

В разгар боя на одной из улиц Тарнополя Надя с трудом перетащила в подъезд полуразрушенного дома тяжело раненного сержанта. В этот момент пробегавшие мимо гитлеровцы заметили девушку и решили прихватить ее с собой. Но Надя не струсила. Схватив автомат потерявшего сознание бойца, она в упор хлестнула длинной очередью по кучке фашистов. Трое упали замертво, остальные отказались от своего намерения. А Осина, отложив оружие, начала делать перевязку сержанту. В тот день она перебинтовала и перенесла в укрытие двадцать шесть раненых воинов.

...В 1089-м полку Надя появилась в период боев у деревни Бол. Медведевка. В тот холодный зимний вечер комбат 1 Николай Стороженко возвратился к себе на КП донельзя усталый и злой. Весь день он пробыл в 3-й стрелковой роте, организуя ее атаки на сильно укрепленную противником высоту. Однако гитлеровцы сопротивлялись отчаянно, сбить их с выгодной позиции так и не удалось. Потому капитан и ввалился в свою землянку в самом дурном расположении духа.

Навстречу ему с табурета поднялась невысокая светловолосая девушка в солдатском ватнике, с медицинской сумкой через плечо. Глянув снизу вверх на рослого мрачноватого офицера, она сразу признала в нем комбата и, ловко вскинув к ушанке маленькую узкую ладонь, одним духом выпалила:

— Товарищ капитан! Санинструктор красноармеец Осина прибыла в ваше распоряжение!

Стороженко опешил. Полчаса назад, отчаянно ругаясь, он поднимал людей в последнюю атаку. Весь пропахший порохом, потом и кровью, он живо представил, что ожидает на передовой эту худенькую и несмелую на вид девчонку. На его глазах война с хрустом ломала и не такие плечи, вгоняла в дрожь и не такие души.

«И о чем только думают в штабе полка, — злясь, подумал Стороженко. — Батальон считается лучшим в дивизии, а в качестве санинструктора прислали младенца?! Ну, нет! Немедленно отправлю девушку назад. Здесь не детский сад!»

Окинув еще раз критическим взглядом прибывшее к нему не совсем взрослое и чересчур нежное пополнение, Стороженко обернулся к дежурному телефонисту и коротко бросил: [245]

— Вызвать связного! Живо!

Но отправить девушку в медсанбат, откуда она прибыла, комбату, вопреки всем его стараниям, так и не удалось. Характер у Нади оказался на редкость твердым. От намерения служить санинструктором в стрелковом батальоне ее не смогли отговорить ни начальник медико-санитарной службы дивизии подполковник Невредимов, ни другие старшие офицеры, хотя и исчерпали все аргументы и запас терпения, объясняя, почему ей не следует переходить в стрелковый батальон.

— Да пойми же ты, черт возьми! — стукнул наконец кулаком по столу темпераментный майор В. Ф. Константинов, начальник штаба 1089-го полка. — Тебя могут убить там в первый день! Или жизнь не мила?!

— Жить хотят все, — открыто глядя в глаза майору, ответила Надя. — Я солдат и комсомолка, а потому не хочу, чтобы мне было легче других.

Позже начсандив показал Константинову целый ворох рапортов, поданных Осиной на имя ее командира за год пребывания в медсанбате. Написанные в разное время и в разных выражениях, все они заканчивались словами о долге солдата, о чести комсомолки.

— С виду хрупкая, а духом — кремень! — уважительно добавил старый медик. — Помнится, под Житомиром медсанбат расположился возле самой передовой. Так она первой вызвалась помочь санитарам эвакуировать раненых с поля боя. Насилу ее вернули потом обратно. Дело знает и неутомима, не гляди, что маленькая, — любую перевязку вмиг сделает, на себе в тыл вынесет, приободрит, успокоит...

И Константинов сдался. Более того, уговорил и Стороженко зачислить девушку в батальон. Тот долго ворчал что-то про детский сад, а потом поставил условие: быть по сему, но пусть сначала Осина проявит себя в боевой обстановке. И отважная девушка делом доказала, что по праву считает себя солдатом...

Хочу сказать, что наши медицинские работники в любых условиях выполняли свой долг самоотверженно. Приведу хотя бы такой пример. На марше, о котором я уже рассказывал выше, все санитарные повозки намертво застряли в непролазной грязи. Тогда группа врачей, сестер и санитарок, прихватив сумки с медикаментами, пошли вместе с войсками вперед пешком. Можно представить, [246] какие они приняли муки в пути, пока добрались со своей тяжелой ношей до предместий Тарнополя. Там уже кипел бой, и врачи, не отдыхая ни минуты, начали оказывать помощь раненым, число которых увеличивалось на глазах.

Почти все хаты в селе, где развернули медицинский пункт, были разрушены огнем артиллерии, помещений не хватало, и раненых клали прямо на землю. Мало было медикаментов и перевязочного материала, отсутствовала связь с полевым госпиталем, не было транспорта для эвакуации тяжелораненых. И все же горстка медработников во главе с капитаном медицинской службы О. Белоусовым безупречно справилась со своей задачей и в этих тяжелейших условиях. Трое суток, пока не пробилось через грязь и топь подкрепление из медсанбата, все они без сна и отдыха боролись за жизнь раненых. Такое поведение можно охарактеризовать лишь одним словом — подвиг!

Однако вернемся к событиям на участке 1087-го полка. Он наступал на Тарнополь с севера, по левому берегу реки Серет, и наткнулся на сильные укрепления врага в селе Белое. Гитлеровцы нарыли траншей, приспособили к обороне все каменные строения и сопротивлялись бешено. На полк Фомичева обрушился шквал огня, но бойцы, исполненные ненависти к врагу, рвались вперед.

В их рядах получила боевое крещение большая группа молодых солдат из очередного пополнения. Стараясь не ударить лицом в грязь, они действовали подчас не хуже бывалых воинов.

Иван Марченко, например, одним из первых спрыгнул в немецкую траншею в ходе атаки. На него сразу навалился здоровенный гитлеровец. Юноша не испугался. Изловчившись, он резко и сильно, как учили в запасном полку, ударил фашиста прикладом по голове. Свалив врага с ног, боец заскочил в бункер, откуда только что стрелял станковый пулемет. Тот оказался в полной исправности, со снаряженной лентой. Развернув пулемет круто влево, насколько позволял сектор обстрела, Марченко нажал на спусковой крючок и начал поливать удиравших по траншее вражеских солдат. «Это вам, сволочи, за поруганную Украину! За наше сожженное село! За убитого батьку!» — выкрикивал он, пока не кончились в ленте патроны.

Продвижению этой же роты в самом селе помешал [247] другой пулемет, установленный в полуподвале каменного строения. Два солдата, Сухомлинский и Ильин, добровольно вызвались уничтожить огневую точку. Они скрытно подползли к дому, нашли лаз, ведущий вниз, и, изготовив карабины, ворвались внутрь.

— Руки вверх! — скомандовал Сухомлинский.

Один из пулеметчиков схватился было за автомат, но был сражен пулей Ильина. Два оставшихся подняли руки: в таких ситуациях, как эта, гитлеровцы прекрасно понимали русский язык и переводчиков не требовалось.

К исходу 10 марта полк Фомичева полностью освободил от захватчиков Белое и устремился на Тарнополь. К тому времени части, ведущие бой непосредственно в городе, уже достигли железнодорожного вокзала, очистив большую часть Тарнополя. 4-й гвардейский танковый корпус вел бой на южной окраине и, теряя людей и технику, отражал непрерывные контратаки неприятеля.

Вечером 10 марта я перенес свой наблюдательный пункт в черту города. Добирались туда затемно. Путь то и дело преграждали груды битого кирпича, обгорелые бревна, снарядные воронки; приходилось постоянно петлять между ними, рискуя потерять ориентировку. К счастью, адъютант успел побывать здесь засветло и вел нас с Никитиным уверенно.

Наконец мы начали осторожно спускаться куда-то по узкой каменной лестнице. Миновав несколько ступенек, я нащупал в темноте тяжелую, обитую жестью дверь, потянул ее на себя. В нос ударил крепкий спиртовый запах лежалого картофеля; где-то поблизости хранились овощи. Подсвечивая фонариком, Елисеев свернул влево и повел нас по узкому сырому туннелю, который уперся еще в одну дощатую дверь. Распахнув ее, мы очутились в небольшом, тускло освещенном подвальном помещении, в центре которого стоял стол, а в углу уже дул в трубку, повторяя «Резеда», «Резеда», я — «Тюльпан», дежурный телефонист.

— Дальше по коридору — сквозная лестница на чердак, — сообщил наш провожатый. — Оттуда видно полгорода.

В этом пока необходимости не было. Да и что можно увидеть даже днем с чердака в каменных лабиринтах города, когда все живое прячется от пуль и осколков в укрытиях, бой переместился внутрь зданий, а улицы затянуло [248] плотной пеленой дыма? Выдвигая сюда НП, я руководствовался лишь тем соображением, чтобы быть ближе к боевым порядкам полков и оперативнее реагировать на все изменения в обстановке. С этой точки зрения подвал, облюбованный начопером Пановым, вполне устраивал нас. Не успел я разложить на столе карты и крупномасштабный план Тарнополя, как в дверях уже появился связной офицер от Гришина. Следом прибыли разведчики со свежим «языком», истеричным обер-лейтенантом в разодранном мундире. Как и в предыдущую, в эту ночь не удалось сомкнуть глаз ни на минуту...

Обстановка все более усложнялась... У противника сил в городе оказалось куда больше, чем мы рассчитывали. Причем вместо частей охранной дивизии, о которых сообщалось в предварительной развединформации, нам противостояли в действительности полки 359-й и 63-й пехотных дивизий вермахта. Не полагаясь на стойкость «охранников», гитлеровское командование отвело их в тыл, усилив гарнизон Тарнополя регулярными частями. Действия последних поддерживали два бронепоезда, курсирующих по ветке, проходящей в черте города, и несколько десятков танков. Оправившись от первых неудач, фашисты стремились теперь вернуть утраченные позиции.

В середине дня 11 марта до полка вражеской пехоты при поддержке двадцати тяжелых танков и восьми бронемашин нанесли сильный удар по боевым порядкам полка Тимофеева и начали теснить его. Создавая ощутимое превосходство в силах на узких участках, гитлеровцы бросались в бой очертя голову, не считаясь ни с какими потерями. Зная, что у нас нет ни одного танка, они вполне резонно считали, что рано или поздно именно этот фактор окажет решающее воздействие на исход всего сражения.

В этих оборонительных боях бойцы и командиры полковника Тимофеева вновь покрыли себя славой. Успеху их способствовало то, что Петр Клементьевич сразу после освобождения Шепетовки скрупулезно обобщил накопленный к тому времени опыт боевых действий и вооружил им весь личный состав. С офицерами различных категорий он разобрал в мельчайших деталях организацию боев за города Дзержинск и Полонное и села Свиное и Мал. Каленичи. Анализу подвергалось все — способы ведения разведки группировки и обороны противника, [249] порядок подготовки к бою в населенных пунктах, особенности взаимодействия сил и средств в атаке, эффективность управления в бою. Особое внимание обращалось на тактику действий мелких подразделений и штурмовых групп. Не забыл Тимофеев разобрать и вопросы организации обороны в населенных пунктах. Последнее особенно пригодилось теперь, на заключительном этапе сражения за Тарнополь.

К смелым действиям личный состав побуждало также и то обстоятельство, что о каждом героическом поступке бойца или командира сразу узнавали все в полку. Об этом постоянно заботился энергичный заместитель Тимофеева по политической части майор Милованов. Для подобной информации использовались любые возможности. Стрелки батальона, который после гибели Курятникова принял под свое командование капитан А. И. Новиков, оставляли, например, «мемориальные» надписи на фасадах больших зданий, отбитых у врага. На одном из них куском мела комсорг батальона Н. Ларичев написал: «Этот дом штурмом захватил 3 сб. Первыми ворвались в него коммунист Снегов и комсомолец Французов. Следуйте примеру отважных! Бейте врага беспощадно!»

Таких надписей на стенах зданий было множество. Прославляя героев, они служили своеобразными реляциями их побед и подвигов и вместе с тем ориентирами, по которым можно было наглядно проследить боевой путь каждого подразделения. По рукам ходили также рукописные листовки, в которых кратко сообщалось о славных боевых делах однополчан. Издавались листовки и типографским способом. Во время боев в Тарнополе одна из них была посвящена опять-таки Алексею Французову, вторая — Наде Осиной, в других говорилось о героизме артиллеристов и минометчиков, саперов и снайперов. Это воодушевляло бойцов на беззаветно смелые действия: недаром говорится, что слово зовет, а пример ведет.

Вечером 11 марта фашистские контратаки следовали одна за другой. Мы отражали их с большим трудом, ценой значительных потерь.

На 1-ю стрелковую роту 1089-го полка навалились три «тигра» и два «фердинанда» в сопровождении большой группы пехоты. Командир роты старший лейтенант Б. Якунин, сосредоточив огонь всего стрелкового оружия по гитлеровским солдатам, выдвинул вперед нескольких [250] гранатометчиков. Им была поставлена задача не подпускать вплотную к траншее танки и самоходки врага. Злобно урча моторами, бронированные чудища двигались развернутой линией. Наткнувшись на частокол гранатных взрывов, некоторые попятились назад, сломав свой безукоризненный строй, но крайний «тигр» уже обошел фланг роты и начал утюжить окопы, в которых находились бойцы. И тогда на виду у всех Якунин вскочил на его броню, просунул пистолет в щель неприкрытого люка и застрелил гитлеровского механика-водителя. Вздрогнув, точно смертельно раненный зверь, танк осел задом в разрушенный окоп, уставив ствол пушки в дымное небо.

Старший лейтенант Якунин был тут же убит разрывом немецкого снаряда. Но воины роты, воодушевленные его подвигом, дрались с удвоенной силой и яростью...

Еще тяжелее пришлось 3-му батальону этого же полка. Гитлеровцам удалось окружить его. Но ни один воин и не помышлял о спасении, все дрались из последних сил с одной мыслью — удержать рубежи, щедро политые их кровью. И почти все полегли, как богатыри в былинной сече, устлав всю землю вокруг трупами захватчиков. Лишь небольшой горстке героев во главе с начальником штаба батальона лейтенантом Павловым удалось вырваться из смертельного кольца.

В эти критические для нас часы отважно сражались в городе бойцы истребительно-противотанкового дивизиона. На 2-ю их батарею насело восемь тяжелых танков и пехотная рота. Артиллеристы вступили в единоборство с врагом и в течение получаса уничтожили два танка и три бронетранспортера. При повторной контратаке гитлеровцы вновь недосчитались двух танков и большого количества солдат. Наводчик Порфирий Шелудько, оставшись у орудия в единственном числе, уничтожил два пулеметных расчета врага и очень удачно влепил снаряд прямо в борт «тигру». Уже будучи раненным, он в рукопашной застрелил из пистолета несколько гитлеровцев.

Младший сержант Иван Власкин, наводчик этой же батареи, уничтожил два пулемета и рассеял до взвода немецких автоматчиков. Раненный в голову, он отказался покинуть огневую позицию и продолжал бить прямой наводкой по бронемашинам врага. От его снарядов загорелась направляющая машина, потом вспыхнула еще одна. В этот момент Власкин почувствовал резкую боль и [251] чуть не потерял сознание: он был ранен во второй и третий раз. И все же, когда контратака была наконец отбита, сержанта удалось отправить в санроту лишь по приказу командира батареи — добровольно уйти он не захотел.

Иптаповцы отважно громили даже и такие цели врага, которые во много раз превосходили их мощью огня.

По железнодорожной ветке взад-вперед курсировал по городу немецкий бронепоезд. Он непрерывно обстреливал позиции нашей артиллерии, посылал снаряд за снарядом в стрелковые цепи. Я приказал вывести бронепоезд из строя. Сделать это поручили командиру «сорокапятки» старшему сержанту Носову. Не мешкая, тот отыскал скрытые подходы к железнодорожной насыпи, выбрал хорошо замаскированную позицию и выкатил на нее через проломы в стенах зданий свою пушку.

Через несколько минут из-за поворота вынырнул бронепоезд. Носов аккуратно прицелился и самолично послал в него первый бронебойный снаряд. Потом по этой громоздкой, ощетинившейся стволами орудий и пулеметов цели открыл ураганный огонь его расчет. Попадания были точными — на закованных в сталь платформах прогремели гулкие взрывы.

Прислуга бронепоезда всполошилась — никто не смог засечь, откуда по ним стреляют. Тем временем очередной снаряд угодил прямо в паровоз. Тот дернулся раз-другой, затем стал и тревожно загудел. На помощь на всех парах примчался второй бронепоезд. Открыв шквальный заградительный огонь, он взял на буксир покалеченного «коллегу» и уволок на станцию, снова находившуюся в руках немцев. Так малокалиберная советская пушка осилила в этой короткой дуэли тяжелую бронированную батарею врага.

Гитлеровцы, однако, продолжали подтягивать подкрепления к Тарнополю, все более увеличивая превосходство в силах. Разведка донесла, что их танки входят в город по дамбе, соединяющей берега реки Серет. Я дал задание майору Чернецову подорвать дамбу. Быстро выполнив все расчеты, тот поручил это группе саперов. Захватив взрывчатку, солдаты А. Архипов, В. Лепешков, Н. Приданников незаметно подползли в сумерках к дамбе и приступили к работе. Немцы находились рядом, всего лишь метрах в пятидесяти впереди. Над головой у солдат непрерывно [252] посвистывали пули, землю рядом секли осколки своих же мин, однако привыкшие смотреть в лицо опасности подрывники трудились быстро и хладнокровно. Отрыв шурфы, они заложили в них ящики с толом, вставили в заряд электродетонатор и протянули назад провода. Присев на дно окопа, Чернецов крутанул ручку подрывной машинки. Тотчас прогремел оглушительный взрыв. Расколов земляную гору, страшная сила разметала тело дамбы, образовав в этом месте глубокий ров, преградивший путь танкам врага.

К сожалению, любые действия такого рода в лучшем случае могли только отсрочить на час-другой развязку событий, но отнюдь не изменить их ход. Измотанные десятидневным маршем и двухсуточным боем, испытывая острый недостаток в боеприпасах и средствах усиления, наши полки теряли последние шансы на то, чтобы отбросить врага и вернуть первоначально отбитые у него улицы и площади, хотя и не жалели для этого сил. Короче, наступил момент, когда командованию стало ясно, что исход сражения предрешен и штурм города следует прекратить...

Покидая с боями предместья Тарнополя, мы с горечью сознавали, что не достигли цели, во имя которой затратили столько энергии и положили немало жизней. Правда, и враг, вернувший себе восточную половину Тарнополя, заплатил за это дорогой ценой — были уничтожены многие сотни его солдат, разбито и сожжено большое количество боевой техники. И все же, будь в дивизии танки, имей мы больше артиллерии, располагай резервами, не пришлось бы противнику праздновать и этой пирровой победы...

В силу ряда причин (главным образом потому, что бои носили преимущественно очаговый характер) часть стрелковых рот и взводов осталась в городе и продолжала сражаться в окружении. Почти трое суток бились в плотном кольце врага и стрелки младшего лейтенанта Сургутского. Все попытки гитлеровцев уничтожить или пленить смельчаков оканчивались неудачей. На четвертые сутки остатки взвода пробились к своим. Каждый оставшийся на ногах солдат нес на себе раненого товарища. Отход прикрывал сам Сургутский, уничтоживший при этом из ручного пулемета целую группу фашистов. За мужество и стойкость он был награжден орденом Красного Знамени. [253] Были удостоены боевых наград и все его подчиненные.

К исходу 11 марта неприятелю удалось вытеснить из города и полки соседней 336-й дивизии. Им также не оставалось ничего другого, как отойти, чтобы восполнить потери и перестроить боевые порядки.

После отхода наши части заняли оборону по берегу реки Серет между селами Верхний Иванов, Белое, в полутора-двух километрах севернее и восточнее Тарнополя. Окопавшись и организовав систему огня, мы оборудовали позиции в противотанковом отношении, особенно на левом участке обороны: здесь гитлеровцы беспокоили нас контратаками, и пришлось прикрыть этот фланг сплошными минными полями. К востоку от Тарнополя, где расположились вторые эшелоны дивизии, мы выдвинули противотанковый резерв с подвижным отрядом заграждения. Через день-два оборона стабилизировалась.

Тем временем подошли отставшие обозы. Тыловики подвезли в полки боеприпасы, обеспечили людей всем необходимым, и жить стало веселее. Чуть позже, по настоятельной моей просьбе, начало поступать пополнение, подбросили нам и вооружение. Свежей струей оно вливалось в поредевшие полки и батальоны.

По сведениям разведки, спешно закреплялся и противник, причем не только перед фронтом наших войск, но и по рубежу у населенных пунктов Озерная, Козлов, где проходила вторая полоса его обороны. Одновременно он готовил Тарнополь к защите в условиях полного окружения.

Кстати, характер местности к западу от Тарнополя весьма благоприятствовал этому, усложняя любые действия по окружению города. С тыла его прикрывал Серет, пойма которого, залитая водой, достигала в период весеннего паводка у стен города и к северу от него километра и более в ширину при глубине до трех метров. Вдоль правого берега реки тянулась гряда высот, с которых гитлеровцы держали под обстрелом всю местность впереди. По достоинству оценив их выгоду, противник после непродолжительных боев оставил местность севернее Тарнополя и прочнее укрепился на господствующих высотах. Продвинувшись вперед, заняли новые позиции на этом участке и наши полки.

На этих позициях дивизия находилась до 20 марта. Отбивая контратаки гитлеровцев, предпринимавшиеся небольшими [254] силами и с ограниченной целью, мы в свою очередь старались разведать боем участки для форсирования реки севернее города и пути его обхода с запада. Сомнений на тот счет, что нам предстоит окружать Тарнополь, уже не оставалось.

Одной стрелковой роте 1087-го полка удалось как-то ночью переправиться через водную преграду и с боем вклиниться в расположение противника. Собрав под утро силы, гитлеровцы потеснили и прижали нашу роту к реке. Воины целый день стойко отражали все попытки сбросить их в воду, а под покровом темноты вернулись на исходный берег. Этот бой дал очень важные сведения об укреплениях врага.

20 марта из штаба армии поступил приказ на возобновление наступления. Частью сил обороняя рубеж Плотыча, Чистилов, Белая, гласил он, двумя стрелковыми полками — 1087-м и 1089-м — форсировать Серет, прорвать оборону противника на участке Глядки, Вел. Глубочек, уничтожить противостоящего противника и овладеть населенными пунктами Куровцы, Вел. Глубочек. В последующем развивать наступление в западном направлении и овладеть рубежом Цебров, Должанка, отрезав путь отхода на запад немецкой тарнопольской группировке.

Одновременно с нами переходили в наступление соседи — слева 148-я и справа 336-я стрелковые дивизии, которые способствовали 322-й в выполнении ее задач. Поэтому 1085-му стрелковому полку, действовавшему на второстепенном направлении, вторая часть задачи формулировалась так: в случае успешного продвижения 336-й стрелковой дивизии перейти от обороны к наступлению и овладеть северной частью Тарнополя.

Отдав необходимые распоряжения о подготовке частей к бою, я с группой штабных офицеров отправился рано утром 21 марта на рекогносцировку. Надлежало в последний раз уточнить места, удобные для форсирования Серета. Самым подходящим оказался участок между селами Верхний Иванов, Плотыча. Русло реки, начавшей помалу входить в берега, было здесь уже, чем ниже по течению, и заболоченные подходы к ней несколько подсохли. Сами населенные пункты облегчали маскировку войск, занимавших исходное положение для наступления, и сбор подручных переправочных средств. На обратных [255] скатах высоты, возвышавшейся между ними, можно было скрытно расположить огневые позиции нашей артиллерии.

На этом участке саперы уже оборудовали три наблюдательных пункта, с каждого из которых можно было осуществлять организацию наступления с форсированием реки. На двух боковых разместились Гришин и Фомичев, на центральном НП, у села Нижний Иванов, работал я. Метр за метром обшаривая через стереотрубу местность за рекой, я одновременно беседовал с командиром 2-го батальона 1089-го полка Героем Советского Союза капитаном И. Н. Черновым. Он со своими людьми находился здесь уже третьи сутки и мог привести не только интересовавшие меня данные о характере обороны и системе огня немцев, но и свои соображения о том, как лучше преодолеть реку и атаковать ближайший опорный пункт за нею, на высоте 377,4.

Неподалеку от нас, в ячейках, расположилась группа солдат. Охраняя наблюдательный пункт, они тоже со вниманием и интересом смотрели в сторону неприятеля. Как видно, до них долетали обрывки нашего разговора. Пожилой рыжеусый боец, помявшись на месте, вдруг подошел к нам и попросил разрешения обратиться.

— Я вижу, вас очень интересует эта местность, — сказал он. — Я хорошо ее знаю. Мне пришлось воевать здесь еще в первую империалистическую. Точно помню, бои шли как раз за эти высоты, — указал он на противоположный берег. — Крови мы пролили тогда много, а взять их так и не взяли, потому что били в лоб, а немцу это было сподручно. Потом пошли в обход, правее, — повел он рукой на северо-запад, — по лощинам, буеракам. Подобрались тихо, незаметно темной ночью и навалились с тыла. Тут уж, ясное дело, из противника дух вон, а высота осталась за нами!

Слова бывалого солдата укрепили мысль, которая зрела у меня самого, — провести на этом участке глубокий обходный маневр с выходом в тыл врагу, чего вряд ли тот будет ожидать. Душевно поблагодарив ветерана, я сказал, что непременно воспользуюсь его советом, и объявил ему за усердие благодарность. Польщенный похвалой, он лихо козырнул на прощание и пошел к себе в ячейку, провожаемый почтительными взглядами молодых безусых бойцов. Их еще и на свете не было в ту [256] пору, когда он уже сидел здесь в окопах и воевал с германцем.

В ходе рекогносцировки я уточнил задачи частям с боковых НП и организовал взаимодействие. 1087-й полк после форсирования реки должен был круто повернуть влево, освободить пригород Тарнополя — село Загребля, соединиться там с частями 148-й стрелковой дивизии, наступавшими с юга, и завершить окружение тарнопольской группировки врага. Другой передовой 1089-й полк, преодолев реку, двигался строго на запад, в направлении села Озерная, обеспечивая успешные действия своих соседей слева и образуя внешний фронт окружения. Затем определил исходное положение для наступления, направления основных усилий полков, порядок артиллерийского обеспечения боя.

В оставшееся время я занялся с дивизионным инженером. Саперы уже завершили разведку реки, подготовили переправочные средства, скрытно оборудовали подходы к урезу воды. Оставалось дать указания по оборудованию пунктов переправ и установить очередность форсирования. Вслед за первым эшелоном — стрелковыми батальонами — следовали танки (учтя горький урок минувшего боя, нам придали танковый полк), за ними — вторые эшелоны полков — артиллерия, минометы и тыловые подразделения.

Наконец все было готово. Ранним утром 23 марта бойцы Д. П. Фомичева стремительно преодолели реку Серет в районе Плотыча, частью уничтожили, а частью рассеяли противостоящего противника и овладели селом Вел. Глубочек. Захваченные врасплох гитлеровцы в беспорядке откатились на запад и начали концентрировать силы для ответного удара. Чтобы парализовать их последующие действия, Дмитрий Поликарпович разделил свои силы и повел наступление в двух направлениях: в южном — с задачей завершить окружение тарнопольской группировки и в юго-западном — в готовности отразить контратаки отброшенного неприятеля.

Одобрив его решение и действия, я приказал Фомичеву ускорить выход к Загребле. Затем информировал его о продвижении Гришина, создававшего внешний фронт окружения, и о порядке артиллерийской поддержки их совместных действий. [257]

1089-й стрелковый полк с приданным ему 59-м танковым полком перешел в наступление несколько необычным путем. Сначала, в ночь на 23 марта, скрытно переправилась через реку и обошла с севера высоту 377,4 усиленная рота из состава 2-го батальона. Удар с тыла по важному опорному пункту противника был нанесен внезапно и дерзко. Поддавшиеся панике вражеские солдаты сопротивлялись хаотично и вскоре начали оставлять свои позиции. Через несколько часов опорный пункт врага со всеми его укреплениями и огневыми точками, построенными с расчетом на длительное отражение наших фронтальных атак, пал. Так еще раз целиком оправдал себя тактический замысел тридцатилетней давности, о котором сообщил старый солдат, участник двух мировых войн.

Бой, начавшийся ночью на тыльных скатах высоты 377,4, приковал к себе внимание и тех гитлеровцев, что оборонялись слева и справа от нее. Пока они уточняли состав передового подразделения и гадали, что это — повторная разведка боем или начало нашего наступления, главные силы Гришина и взаимодействующие с ними танкисты переправились без особых помех через реку, стремительно атаковали село Куровцы и вскоре освободили его.

Первая часть задачи, поставленной нашей 322-й стрелковой дивизии, была, таким образом, выполнена. Оценивая этот успех, следует подчеркнуть, что в него самоотверженно внесли свою лепту бойцы и командиры всех частей и подразделений, всех боевых специальностей.

Сложные испытания, например, выпали в том бою на долю танкистов. Чтобы расчищать путь стрелкам в укреплениях врага, им постоянно приходилось проявлять не только мужество и находчивость, но и высокий наступательный порыв. Ни мостов через реку, ни паромов на ней не было, все танки переправлялись вброд. Еще тяжелее оказались маршруты за рекою — залитые половодьем овраги, лощины и слабый, раскисший грунт, сковывавший и скорость и маневренность боевых машин. Ко всему этому противник сосредоточил на этом участке большое количество противотанковых средств. Тем не менее экипажи 59-го танкового полка выполняли свои задачи с большим мастерством, настойчиво продвигались вперед, смело уничтожали вражеские орудия и пулеметы, надежно [258] поддерживали стрелков в момент отражения контратак.

В этот период значительно усложнилось и управление войсками. Каждый наш полк имел особую задачу, действовал на самостоятельном направлении, в отрыве от других частей и соседей. Приходилось особенно скрупулезно организовывать поэтому взаимодействие при захвате выгодных рубежей и важнейших объектов.

С этой целью мы организовали два пункта управления. С одного, расположенного северо-восточнее Тарнополя, руководил через Петра Клементьевича действиями его полка начальник штаба дивизии полковник А. И. Коротков. С другого, подвижного, управлял двумя остальными стрелковыми частями, наступавшими в обход города с запада, я сам. Это не означало, разумеется, что полк Тимофеева полностью выпадал из-под моего контроля, а начальник штаба совершенно не вникал в положение главных сил дивизии. Между обоими пунктами управления непрерывно осуществлялась тесная и разносторонняя связь, позволявшая нам с Коротковым быть в курсе всех событий на любом участке наступления и эффективно влиять на их ход.

На направлении, где перемещался вслед за войсками мой КП, действия развивались стремительно. К утру 24 марта передовой стрелковый батальон капитана В. Смыкала из состава 1087-го полка с ходу захватил село Пронятин. Двигаясь безостановочно, он освободил затем в течение дня населенные пункты Кутковцы и Загребля и соединился к вечеру в Загребле с авангардом от 148-й стрелковой дивизии. Кольцо вокруг Тарнополя замкнулось!

Это внутреннее кольцо окружения было, правда, пока еще слабым. Командиры передовых батальонов, соединившихся в Загребле, не только не закрепили захваченных рубежей, но даже не успели как следует разобраться в тактической обстановке. Не удалось пока образовать и сплошной внешний фронт окружения. Пользуясь этим, гарнизон осажденного города мог предпринять попытку прорваться с боем на запад или же, напротив, пополнить свои силы в Тарнополе за счет резервов, пробивавшихся из района Озерной. И в том и в другом случае требовалось сорвать любые намерения противника по деблокированию окруженных войск. С этой целью я приказал [259] Гришину продолжать наступление на Озерную, имея один батальон в готовности к отражению возможных контратак со стороны села Должанка. Соседние дивизии тоже спешно выходили на внешний фронт окружения, однако локтевой связи с ними у Гришина еще не было.

Вышеизложенные предположения, увы, сбылись. Утром 25 марта свежий пехотный немецкий полк с танками двинулся из Озерной на Тарнополь. По моему приказу путь им преградили бойцы Фомичева, оседлавшие к тому времени шоссе севернее Должанки. Гитлеровцы с ходу атаковали стрелков и потеснили один батальон. Редкий по ярости и напряжению бой продолжался около трех часов. Его исход стал ясен лишь после ответного удара, который нанес противнику подоспевший на помощь головной батальон Гришина. Недосчитавшись несколько сотен своих солдат и оставив у Должанки более десятка сожженных танков, немецкий резерв был вынужден вернуться назад, в Озерную.

Не позволяя противнику закрепиться на выгодных рубежах, главные наши силы двигались на запад. К утру 26 марта они достигли берега ручья Васушка, полностью выполнив возложенную на них задачу, и здесь, севернее села Покропивна, перешли, в соответствии с приказом, к обороне. Вскоре на эту же линию вышел и сосед — полки 148-й стрелковой дивизии, примкнувшие справа и слева к нашим флангам. Так на исходе третьих суток наступления в 16–18 километрах западнее Тарнополя образовалось второе, внешнее кольцо окружения. Теперь участь оказавшейся в нем немецкой группировки полностью была предрешена.

Местное население встречало наши войска ликованием. Независимо от национальности и религии (а ее влияние, кстати, было очень сильным в ту пору в западных областях Украины) и вопреки самым злостным измышлениям гитлеровской пропаганды, трудовой люд на освобожденных землях прекрасно понимал, что Красная Армия несет не только избавление от ужасов фашистской неволи, но и лучшую долю, право на жизнь, достойную свободного человека. На протяжении долгих военных лет жители этих сел и местечек почти не имели информации о том, как развертываются в действительности события на советско-германском фронте. Зато изо дня в день они [260] слышали хвастливые заверения гитлеровцев и их бандеровских холуев о силе германского оружия, о скором крахе Москвы, о прочности «нового порядка» на Украине и во всей порабощенной Европе. И все же в большинстве своем западные украинцы не переставали верить, что Червонная Армия рано или поздно разобьет ненавистных оккупантов и принесет им свободу и счастье. Верили и терпеливо ждали этого часа, с надеждой взирая на восток...

В этом самолично убедились однажды и офицеры нашей оперативной группы. Перемещаясь в одну из ночей поближе к Озерной, мы наткнулись на крохотный хуторок, приютившийся на опушке леса. Хата со слепыми оконцами и крышей из гнилой соломы, два покосившихся сарая и жалкий инвентарь для полевых работ, валявшийся во дворе, — все выдавало крайнюю степень нищеты обитателей этого жилья. И все же мы решили побеспокоить их: уже несколько часов кряду хлестал проливной дождь, все мы вымокли до нитки, иззябли и мечтали хотя бы немного обсушиться, передохнуть.

Дверь открыл немолодой, истощенный мужчина со спутанной шапкой седых волос, в одном белье и накинутом на плечи рваном полушубке. Окинув испуганным взглядом чужих людей, постучавшихся к нему в такую глухую и тревожную пору, он отступил назад и, путая польские и украинские слова, пригласил нас войти в хату. В единственной комнате, где мы очутились, лежали вповалку на полу шесть или семь человек, в основном малые дети. Несмотря на поздний час, никто не спал — все, подняв головы, с тревогой взирали на нас, безмолвно гадая, кто мы и что принесли — горе или радость.

Скинув у порожка мокрые ватники и шинели, мы, оделив детишек сахаром и сухарями, попросили хозяйку согреть чаю и присели к столу. Не без труда уговорили сесть и хозяина хатенки. Сначала он лишь осторожно и немногословно отвечал на наши вопросы. Но потом поверил, что мы действительно советские офицеры, а не переодетые гитлеровцы, и сразу повеселел, захлопотал, суетливо размещая нас на отдых, выставляя на стол скромное угощение и помогая пристроить в сарае верховых лошадей.

Неожиданно вспомнив о чем-то, он распахнул посудный шкаф в углу избы, пошарил в нем и, смахнув рукавом [261] пыль с обложки, подал мне книгу. Это оказался Краткий курс истории ВКП(б).

— Вы что, коммунист? — с любопытством глянул на него начподив.

— Ни, — покачал головой хозяин. — Я коммунистив, мабуть, николы и ни бачив! То дал мне один русский жолнеж, ще в сорок першем, когда уходил на восток с Радяньской Армией. Казал, сховай до поры, а возвернемся до вас, то я возьму ее знова.

— А вы читали ее, эту книгу? — поинтересовался Охацкин.

— Ни, — вздохнул селянин. — Нема у нас никого грамотных в семьи. А тильки я гадаю, то очень важная книга...

— А если бы ее нашли немцы? Они расстреляли бы вас: эта книга — о коммунистах.

По лицу хозяина скользнула горделивая улыбка.

— То так, пан, — кивнул он. — Тильки я ее ховал все эти роки в овине. А вчора принес в хату, вдруг, кажу, прийцет тот жолнеж...

О горестной своей жизни в условиях фашистской оккупации он рассказывал мрачно и немногословно: видимо, даже вспоминать об этом было тяжело. Но и того, что мы услышали, было вполне достаточно, чтобы понять: голод и страх, террор и надругательства царили здесь неизбывно. Сознавая, что все эти ужасы теперь в безвозвратном прошлом, поляк-крестьянин торопился спросить о другом: когда установится в округе Советская власть, дадут ли таким, как он, многосемейным и безлошадным хозяевам, семян для посева и будут ли учиться в школе его дети? Получая на каждый из этих вопросов утвердительный ответ, он светлел лицом, расправлял плечи...

Забегая далеко вперед, скажу, что лет через двадцать после этого мне пришлось побывать в тех местах снова. Я был поражен происшедшими там переменами. В корне изменились не только условия жизни, но и сами люди в тех, некогда захолустных селах и хуторах Тернопольщины, через которые прокатилась война. К сожалению, мне не удалось разыскать хозяина халупы, в которой мы нашли пристанище в мартовскую ночь 1944 года. Его семья переселилась в дальнее село, а на месте хаты разбили колхозный сад. Но я встречался с десятками других [262] людей, чьи отцы и деды с лихвой изведали тяжесть ярма панской неволи и фашистской оккупации. Живут они зажиточно и культурно, уверенно смотрят в завтрашний день и с живым интересом, как о чем-то стародавнем, слушают рассказы пожилых односельчан о прошлом...

Однако вернемся к боевым действиям 322-й стрелковой дивизии в Тарнополе. Бои в черте города, куда вступил с востока полк Тимофеева, развернулись упорные, затяжные. Гитлеровцы сопротивлялись с отчаянием обреченных. Их командование, обещавшее скорую и эффективную помощь гарнизону города, предприняло, правда, несколько попыток прорвать внешнее кольцо окружения. Но всякий раз немецко-фашистские войска, наступавшие извне, несли большие потери и, не добившись успеха, откатывались в исходное положение.

Не дала желаемых результатов и операция «Воздушный мост». Тарнопольская группировка находилась в осаде около месяца. Она, безусловно, не могла бы держаться так долго, не имея средств для ведения боевых действий в окружении, а запасы провианта и боеприпасов в городе уже иссякли. Волей-неволей гитлеровцам пришлось снабжать войска по воздуху.

Почти ежедневно с наступлением сумерек над осажденным городом появлялись транспортные немецкие самолеты с планерами на буксире. С них сбрасывали на парашютах тюки с продуктами, патронами, медикаментами, оружием. Нередко грузы падали в расположение наших войск, и по их содержимому мы легко устанавливали, в чем именно неприятель испытывает особую нужду. Все более явным становилось и другое: для обеспечения осажденного гарнизона таких посылок было совершенно недостаточно, а больше доставлять гитлеровцы не могли — мешали наши авиация и зенитки. Дальнейшая судьба окруженных войск находилась, таким образом, всецело в наших руках.

Убедившись наконец в тщетности попыток прорваться к Тарнополю извне и потеряв надежду удержать его изнутри, гитлеровское командование приказало гарнизону — прорываться на запад самостоятельно. К тому времени он насчитывал в своем составе уже не более тысячи солдат и офицеров, потерявших почти всю свою технику в уличных боях. Бросив оставшиеся орудия и минометы [263] и вооружившись поголовно автоматами и ручными пулеметами, гитлеровцы разделились на две группы. Одна из них решила прорываться в полосе нашей дивизии, другая — на участке соседней, 148-й стрелковой.

Мы ожидали этого и сделали все, чтобы расставить ловушку в нужном месте и захлопнуть ее вовремя. В промежутке между Озерной и Тарнополем были развернуты фронтом на восток истребительно-противотанковый артиллерийский полк и наш дивизионный резерв — усиленный стрелковый батальон. Разведка непрерывно держала под наблюдением каждую лощину, овраг, населенный пункт в этой полосе местности. И едва сводная группа фашистов вышла из западных предместий города, известие об этом получили все командиры.

Противник оставлял Тарнополь ночью, в кромешной тьме и без всякого шума. Он рассчитывал, что бдительность в эти часы у нас невысокая, поэтому удастся незаметно обойти заслоны и внезапной атакой с тыла прорвать кольцо окружения. Эти надежды, однако, не сбылись.

Авангардная их рота, численностью 50–70 человек, подошла около трех часов ночи к району КП 322-й стрелковой дивизии, расположенного в овраге у села Должанка. Два расчета ручных пулеметов, охранявшие штаб со стороны Тарнополя, встретили врага шквальным огнем. Через несколько минут в бой вступил весь личный состав, находившийся в этот момент на КП, во главе с полковником Коротковым. В ходе яростной стычки гитлеровцам удалось захватить два крайних дома на окраине Должанки, в которых размещалась административно-хозяйственная часть штаба, но прорваться дальше по оврагу к основному ядру нашего КП они так и не смогли. Тогда, бросив в овраге всех раненых, остатки авангарда попытались пробиться левее, но вышли на позиции противотанковой артиллерии, где их уже ждали, и были полностью уничтожены.

Такая же участь постигла часом позже и главные силы неприятеля из этой группы прорыва. Нарвавшись в темноте на пулеметные позиции, гитлеровцы предприняли безнадежную попытку пробиться по прямой на запад и почти все полегли в лощинах и оврагах под пулеметным и автоматным огнем. В серых предутренних сумерках к окопам наших стрелков вышло, подняв руки, несколько [264] десятков фашистских солдат — все, что осталось от многотысячного войска, некогда составлявшего тарнопольский гарнизон.

Столь же решительно было покончено и со второй группой, которая пыталась прорваться через позиции 148-й дивизии. Известие о полной ликвидации тарнопольской группировки дошло, надо полагать, и до Геббельса. Тем не менее, выступая сутки спустя по германскому радио, он высокопарно заявил, что доблестный гарнизон Тарнополя, выполнив до конца свою задачу, соединился по приказу командования с остальными войсками. В ряды германской армии были, таким образом, беспардонно зачислены мертвые души тех, кто бесславно погиб при попытке вырваться из железного кольца советских войск.

За успешные действия по овладению крупным городом и железнодорожным узлом двум нашим стрелковым полкам — 1085-му и 1087-му, а также 886-му артиллерийскому полку было присвоено почетное наименование Тарнопольских. Всему личному составу 322-й стрелковой дивизии за отличие в этих боях объявлялась благодарность.

На митинге, где зачитывался приказ Верховного Главнокомандующего, в числе других бойцов выступил и сорокапятилетний пулеметчик Н. Шинкарчук, награжденный незадолго до этого орденом Красной Звезды.

— Мне дважды довелось освобождать Тарнополь от чужеземных захватчиков, — сказал он, — в 1918 году, в составе красногвардейского отряда, и вот теперь, в рядах Краснознаменной триста двадцать второй. В гражданскую войну я был вторым номером в пулеметном расчете, а ныне первый. И всегда мой «максим» разил врага беспощадно. Клянусь без устали громить фашистскую нечисть и впредь, пока на советской земле не останется ни одного оккупанта!

На второй или третий день после освобождения Тарнополя 1085-й полк, успешно выполнивший свою задачу, присоединился к главным нашим силам. Полоса обороны дивизии соответственно увеличилась. Закрепляясь на указанных им рубежах, части производили все инженерные работы с таким расчетом, чтобы после доукомплектования личным составом и боевой техникой создать вторые эшелоны. Трудились круглосуточно, но не упускали ни одного случая показать врагу, что сменили винтовку на лопату временно и оборону рассматриваем лишь как [265] вынужденную прелюдию к новому наступлению. Особенно часто досаждали гитлеровцам минометчики, внезапно обрушивая им на голову меткий град мин. Мастерами таких внезапных налетов были подчиненные старшего лейтенанта Ефима Чичельницкого.

Как-то они обратили внимание, что по вечерам в один и тот же час из-за холма, который опоясывала первая немецкая траншея, доносится какой-то глухой шум. Чичельницкий решил выяснить причину этого явления и засел в окопе боевого охранения. Когда ветер подул в лицо, командир минроты явственно различил позвякивание котелков и многоголосый шум. Значит, за холмом по вечерам располагалась немецкая полевая кухня.

«Ладно, угостим вас завтра «ужином»!» — решил Чичельницкий.

К вечеру следующего дня все минометы в его роте нацелились в одну точку. В обычный час в немецкой траншее опять зазвякали термосы и котелки. Выждав некоторое время, чтобы кухню окружило побольше солдат противника, минометчики ударили по обратным скатам холма беглым огнем. Вместе с грохотом первых разрывов до них донеслись истошные вопли, панический топот, ругательства и мольбы о помощи. Вся эта вакханалия длилась до тех пор, пока оставшиеся в живых вражеские солдаты, порастеряв по дороге свои котелки, не юркнули в спасительные окопы. Однако с той стороны долго еще доносились проклятия и стоны.

Через несколько дней одна из стрелковых рот этого же полка пошла ночью в разведку боем и захватила группу пленных. Чичельницкий спросил одного, что произошло в тот вечер у них в тылу за холмом.

— О! — с ужасом покачал головой гитлеровец. — Ваши мины порвали на куски более тридцати наших солдат и двух унтер-офицеров. А одна угодила прямо в котел!..

Успешно работали в эти дни и наши снайперы.

— Вместе с напарником Дроздовым я подыскал удобную позицию на передовой, — вспоминал позже лейтенант Михаил Бойцов. — За ночь мы тщательно оборудовали ее, а с рассветом взяли под наблюдение все подходы к блиндажу, в котором ночевала группа гитлеровцев. Через некоторое время над бруствером траншеи, заслонявшим вход в блиндаж, показалась каска. Мы оба даже не шевельнулись. Затем высунулась по плечи фигура, [266] одетая в форму немецкого солдата, покрутилась на месте, помаячила в глазах и юркнула обратно. Но и тут Дроздов ничем себя не выдал: каску гитлеровцы поднимали вверх на палке, а человека заменили чучелом. Решив, что никакой опасности нет, из блиндажа вылез наконец настоящий солдат. В руках он держал шинель, видимо, собирался повесить ее для просушки. Дроздов выстрелил. Взмахнув руками, фашист завалился на спину, сраженный наповал. Прошло минут двадцать. Из блиндажа обеспокоенно выглянул другой солдат. Увидев лежащего товарища, он бросился к нему: что, мол, такое? В ту же секунду раздался второй выстрел Дроздова, и этот гитлеровец осел снопом. Ровно через час меткий стрелок сразил третьего фашиста. С термосом за спиною тот возвращался в блиндаж по траншее и на миг приподнял голову на повороте. Дроздову хватило этого мгновения, чтобы взять его на мушку...

Подобных эпизодов можно было бы привести множество. Помнится, между нашими и немецкими снайперами нередко происходили даже своеобразные дуэли. Побеждал в них тот, у кого крепче нервы, тверже рука, зорче глаз.

Одно время на окраине села, близ которого располагался в обороне 1087-й полк, обосновался опытный и осторожный немецкий снайпер. Он постоянно держал под прицелом окопы стрелков, молниеносно карая тех, кто допускал оплошность, забывая о маскировке.

Возмущенный такой наглостью, меткий стрелок солдат Е. Хватов решил уничтожить гитлеровца. Выбрав в одну из ночей укромное место метрах в двухстах от околицы села, он оборудовал ячейку и залег со снайперской винтовкой.

Едва забрезжил рассвет, боец обратил внимание на притрушенный сверху сухой травкой куст боярышника, росший у крайнего в ряду, разбитого снарядами дома. Глянув в оптический прицел, солдат заметил, что из-под куста летят в стороны комья сухой земли: по всей видимости, немецкий снайпер как раз подправлял в тот момент свой осыпавшийся окопчик. Только этим он и выдал свое присутствие, а затем в течение нескольких часов лежал затаясь, соблюдая все меры предосторожности. Замер в ожидании и Хватов.

Внезапно рванул порыв ветра, и с куста, маскировавшего [267] тайник гитлеровца, свалился пучок травы. Немецкий снайпер не сразу убрал ее с бруствера, хотя трава и мешала вести наблюдение. Прошло минут 20–30, прежде чем из окопа осторожно показалась рука. Однако гитлеровец никак не мог дотянуться до травы. Тогда, решив, что за ним никто не наблюдает, он осмелел и высунулся по пояс. Хватов тотчас нажал на спусковой крючок и метким выстрелом прикончил врага. Тот так и остался лежать под кустом с протянутой вперед рукой.

Готовясь к наступлению, мы тщательно скрывали свои планы и секреты и в то же время прилагали массу усилий к тому, чтобы вскрыть силы и намерения врага. Не было дня, чтоб не приходилось ломать голову над этим и мне: разведка в полках велась пока безуспешно.

Наконец однажды утром в начале июня позвонил подполковник Д. П. Фомичев.

— Если прикажете, можем взять «языка» хоть сегодня, — доложил он. — У нас почти все готово.

— Давно пора! — обрадовался я. — Так что же, ночной поиск?

— Нет, — последовал удививший меня ответ. — На этот раз начнем около полудня.

Чтобы понять мое удивление, следует учесть обстоятельства, предшествовавшие нашему разговору. Дело в том, что все попытки полковых разведчиков захватить пленных терпели до этого неудачу — гитлеровцы были постоянно начеку. Казалось, уже перепробовали все, чтобы обмануть их: совершали вылазки с наступлением вечера и под утро, устраивали засады и ловушки, вели поиски боем, но всякий раз разведчики возвращались ни с чем, и хорошо еще, если без потерь.

Действия наших разведчиков затруднял на редкость сложный характер немецкой обороны, передний край которой проходил по правому топкому берегу ручья Васушка. Подступы к первой траншее прикрывались, помимо того, минными полями, которые круглосуточно держали под прицелом гитлеровские пулеметы. С наступлением темноты дежурные немецкие расчеты непрерывно освещали ничейную полосу ракетами. Казалось, тут и мышь не проскользнет незамеченной, не то что люди.

И все же группе наших бойцов удалось в одну из ночей проникнуть в расположение врага. Бесшумно спустившись в траншею, они подкрались к ближайшему блиндажу [268] и, изготовив гранаты, распахнули дверь. Но внутри никого не оказалось: заметив на светлом фоне неба стремительно приближавшиеся силуэты наших лазутчиков, гитлеровцы успели перебежать из блиндажа в окоп к своим пулеметчикам и подняли тревогу. Едва советские воины поравнялись с изгибом траншеи, их встретила пулеметная очередь. Подобрав раненых, отбиваясь гранатами, разведчики с трудом отошли за ручей.

А нужда в «языке» ощущалась все острее. Перед новым наступлением требовалось многое уточнить в стане гитлеровцев, и эти сведения могли дать только пленные. Поэтому из штабов фронта и армии непрерывно раздавались звонки: «Еще не взяли? Да вы что? Приказано, значит, надо взять!»

Так примерно ставил задачу своим командирам и я: «Взять «языка» во что бы то ни стало!» Однако с предложением провести усиленной стрелковой ротой разведку боем не соглашался: это наверняка не обошлось бы без больших потерь.

— Придумайте что-нибудь получше, — требовал я от подчиненных. — Успеха надо добиться без лишних жертв.

И вот — звонок...

На первый взгляд идея, которую предложил Фомичев, могла показаться абсурдной. Послать разведчиков в расположение противника белым днем, прямиком через ручей и минные поля, на пулеметы и орудия — это же верная смерть. Однако чем больше я знакомился уже на месте, в полку, с планом вылазки, с доводами Дмитрия Поликарповича, тем больше склонялся к выводу, что именно этот вариант действий и может обеспечить успех.

Все было учтено и продумано со знанием обстановки и дела. По приказу Фомичева его наблюдатели тщательно изучили суточный режим, установленный у гитлеровцев: порядок перехода от ночных действий к дневным и обратно, время смены дежурных расчетов на передовой, места и длительность их отдыха, часы приема пищи, сигналы оповещения об опасности и т. п. Было намечено и несколько подходящих объектов для разведки, определены подходы к ним, метр за метром изучена вся местность впереди.

Основываясь на этих данных, командир 1087-го полка и сделал вывод, что самое благоприятное время для вылазки — около полудня: именно тогда гитлеровцы проявляли [269] некоторую беспечность. Их пулеметные расчеты, дежурившие с рассвета, в этот момент поджидали смену, затем с чисто немецкой аккуратностью приступали к обеду и направлялись на отдых в блиндаж, расположенный чуть в стороне от огневых позиций. Заступившие на их место пулеметчики тоже вели себя спокойно. Им, конечно, и в голову не могло прийти, что советские бойцы нагрянут к ним в гости именно в столь неподходящий для визитов час.

Оставалось лишь более детально, чем это сделали в полку, организовать вылазку. В течение следующей ночи группа саперов незаметно проделала проходы в своих и чужих заграждениях. У гитлеровцев, чтобы не насторожить их, мин с места не снимали, а лишь обезвредили их в границах узкого прохода. После этого поставили задачи артиллеристам и пулеметчикам — в случае необходимости прикрыть своим огнем действия разведчиков и одновременно воспретить отход вражеским солдатам и офицерам, которых наметили взять в плен. Затем уточнили сигналы взаимодействия, организовали связь, продумали порядок эвакуации раненых и пленных. В заключение разыграли с разведчиками все этапы вылазки на практике, начиная с момента перехода через ручей и кончая возвращением в свои траншеи. Тренировки проходили в тылу 1087-го полка на участке, похожем по характеру рельефа на передний край немецкой обороны. Все огневые точки и заграждения, траншеи и ходы сообщения, обозначенные на нем условно, в точности соответствовали реальным.

Дня через два после звонка Фомичева разведвзвод его полка приступил к намеченной операции. Она была выполнена блестяще. Проскользнув словно тени в расположение неприятеля, разведчики как по нотам осуществили весь порядок действий и через полчаса притащили шестерых пленных, в том числе унтер-офицера. Их взяли без единого выстрела в блиндаже, где гитлеровцы, только что сменившись и отобедав, расположились на отдых. В итоге были получены многие из тех данных, которые интересовали штабы.

Две недели спустя не менее успешно провели разведку боем и разведчики 1089-го стрелкового полка. Их готовил к действиям в ночных условиях новый начальник разведки дивизии майор А. Б. Жвания, мы же с Гришиным [270] лишь проверили накануне выучку и экипировку поисковой группы. Для огневой ее поддержки выделили до тысячи выстрелов из орудий и минометов.

Вечером 26 июня наши орудия и минометы открыли внезапный и сильный огонь по врагу. По этому сигналу разведчики лейтенанта Ю. Смирнова стремительным броском ворвались в немецкую траншею. Первой ее достигла группа захвата во главе со старшиной Маренковым, вслед за ней подошла поддерживающая группа старшего сержанта Богуша. Однако гитлеровцы успели отойти во вторую траншею, откуда открыли минометный и автоматный огонь. Вдвоем с солдатом Щербулой Богуш закидал минометчиков гранатами, прикончив восьмерых гитлеровцев и взяв в плен двоих.

Тем временем разведчики сержанта Сервина блокировали вражеский дзот. Группа вражеских солдат, численностью около взвода, попыталась освободить его, но была встречена гранатами и автоматным огнем. Часть их была убита, другие разбежались, а трое во главе с обер-фельдфебелем попали в плен.

В траншеях еще вовсю гремел бой, когда разведчикам Щербуле, Степанову, Кудрявцеву и Смоляру было приказано доставить первых «языков» в штаб. Немцы решили отбить этих солдат и устроили возле тропинки, по которой возвращались к себе советские бойцы, засаду. Однако разведчики зорко смотрели по сторонам и вовремя заметили опасность. Стычка была короткой: оставив еще четверых убитыми, гитлеровцы убежали, а Щербула с товарищами благополучно доставил пленных по назначению.

Быть всегда настороже, проявлять сметку, умело распознавать козни врага бойцам приходилось не только на переднем крае. Обстановка требовала от них постоянной бдительности повсюду, в том числе и в тылу. В этом лишний раз убедил нас случай, который имел в те дни место в соседней дивизии.

А произошло там следующее.

Как-то днем в передовую часть этой дивизии направлялся обоз — десятка три подвод с людьми из числа нового пополнения. В большинстве своем это была зеленая, не нюхавшая пороху молодежь, за исключением десятка бывалых солдат, возвращавшихся на передовую после лечения в госпиталях. Каждый имел при себе [271] оружие. Возглавлял эту команду — всего около полусотни человек — толковый и смелый офицер.

Жарко пригревало солнце, и люди, растянувшись на соломе, блаженно дремали, наслаждаясь покоем, царившим в тылу. Со стороны казалось, что, кроме ездовых, в обозе никого нет. Именно это и ввело в заблуждение вражеских наймитов. Вблизи одного из сел колонна была внезапно атакована бандой численностью 30–40 человек. Разношерстно одетые и вооруженные люди с криком и стрельбой выскочили из кустов и начали окружать подводы, приказывая ездовым остановить коней. Однако у возниц заряженные винтовки находились под рукой, и они немедленно открыли ответный огонь. Мигом очнувшись от сна, вступили в схватку и бойцы, лежавшие на подводах. По внешнему виду трудно было судить, что за люди напали на них средь бела дня, но солдаты были наслышаны о присутствии в этих местах украинских буржуазных националистов и сразу раскусили, с кем довелось встретиться.

Получив негаданно отпор и потеряв несколько человек убитыми, бандиты бросились наутек и попрятались по хатам. Тогда старший команды приказал прочесать населенный пункт и выловить гитлеровских последышей. Плотно оцепив село, бойцы разбились на группы и начали обшаривать каждый дом и сарай, чердак и подвал, заглядывая во все потайные схроны. К ним присоединилась часть жителей из тех, кто посмелее, — бандиты терроризировали местное население, жестоко мстя всем, кто помогал Советской власти.

В течение нескольких часов с бандой было покончено. Тех, кто не захотел сдаться, уничтожили, остальных обезоружили и доставили куда следует. Участь этих ублюдков разделили, видимо, и их бандеровские вожаки — в последующем в районе не наблюдалось никаких диверсий и вылазок врага.

Тем не менее этот случай заставил нас удвоить бдительность. Командиры усилили охрану штабов, складов, тыловых подразделений и обозов, запретили офицерам и солдатам ходить куда-либо в одиночку. Активизировалась и разъяснительная работа в частях. Из бесед и докладов бойцы узнавали о враждебной сущности буржуазно-националистического отребья, поднявшего голову на только что освобожденных от оккупации территориях, о вероломстве [272] и садизме этой жалкой кучки изуверов, пытавшихся повернуть вспять ход истории и оставить в ярме иноземного рабства украинский народ. Личный состав дивизии, значительную часть которого составляли уроженцы западных областей, прекрасно сознавал, какие темные силы стоят за спиной оуновцев, власовцев, бандеровцев и всех прочих бандитов, толкая их на тягчайшие преступления против нашей Родины и человечности. Сталкиваясь с бандитами, бойцы расправлялись с ними столь же беспощадно, как и с их нацистскими хозяевами — гитлеровскими головорезами...

Много внимания уделялось в те дни боевой подготовке личного состава. Особенно запомнилось занятие, проведенное с комдивами и начальниками штабов соединений новым командующим 60-й армией генерал-полковником П. А. Курочкиным (И. Д. Черняховский в ту пору уже вступил в командование войсками 3-го Белорусского фронта). Военная игра, проведенная на картах, дала всем нам много полезного, помогла творчески усвоить опыт минувших сражений, нацелила на активное решение предстоящих боевых задач.

Весьма глубоко обобщался и опыт, полученный дорогой ценой в ходе Тарнопольской операции. По указанию генерал-полковника Курочкина планирование, ход и результаты данной операции изучались в 15-м стрелковом корпусе на специальной теоретической конференции. Готовили ее тщательно: разработали тематику, подобрали иллюстрационный материал, назначили докладчика и выступающих. Участников конференции предупредили, что к рассмотрению каждого вопроса должны быть готовы все — будь то командир дивизии, начальник политоргана или старший штабной офицер.

Спустя некоторое время генерал Курочкин столь же поучительно провел с командирами соединений и начальниками штабов в порядке подготовки к предстоящей операции учение на картах. На этом учении с двухчасовой беседой-лекцией выступил перед нами новый командующий войсками 1-го Украинского фронта Маршал Советского Союза И. С. Конев. Многие из присутствовавших, и я в том числе, видели маршала впервые, хотя достаточно наслышались за годы войны о его полководческом опыте, энергии, искусстве в ратных делах. [273]

И. С. Конев начал с того, что прокомментировал важнейшие наступательные операции, проведенные весной того года войсками 2-го Украинского фронта, которыми он до этого командовал. Выделив характерные особенности и задачи тех боев, он подробно разобрал роль и назначение в них различных родов войск с учетом качественных изменений, происшедших за последнее время в их вооружении, организации и боевом опыте личного состава. Вслед за тем маршал дал развернутую характеристику состояния немецко-фашистской армии. Подчеркнув ряд факторов, свидетельствующих о некотором ее ослаблении (упадок морального духа среди определенной части солдат и офицеров, утеря превосходства в основных средствах вооружения), командующий фронтом указал одновременно и на сильные стороны врага, с которыми в первую очередь надлежало считаться при организации и ведении наступательных действий. После этого он пояснил, как именно готовить к предстоящим боям войска, командиров и штабы.

Касаясь работы штабов, Иван Степанович заметил, что отдельные штабные работники еще редко бывают в войсках. Чувствовалось, что на этот счет он располагал свежими фактами, хотя и не стремился бросать тень на кого-либо из присутствующих. Напротив, он тут же очень высоко оценил подготовку и работоспособность большинства штабных офицеров 60-й армии, умело облекающих, по его выражению, «в плоть» скрупулезных расчетов и конкретных распоряжений решения командиров и замыслы командования. Без огромной и квалифицированной работы штабов, подчеркнул маршал, просто немыслимо детально разработать, четко спланировать и правильно провести бой даже силами полка, не говоря уже об армейской или фронтовой операции. Вот почему каждый штабной офицер должен постоянно расти и совершенствоваться, стремиться к тому, чтобы всегда знать все необходимое о возможностях и положении своих войск и противника, проявлять в работе инициативу и оперативность.

Выступление командующего произвело на меня, как, видимо, и на всех остальных, сильное впечатление. Я впервые, пожалуй, слышал, чтобы из множества вопросов, определяющих в своем комплексе эффективность боевых действий, столь умело отбирались, так популярно преподносились и с таким знанием всех тонкостей военного дела [274] раскрывались наиглавнейшие, стержневые вопросы, от которых в решающей степени зависит успех любого боя, операции. Выступление маршала дало командирам нашего звена массу сведений, выводов и рекомендаций, совершенно необходимых в практической работе.

Возвращаясь в тот раз в расположение дивизии, я всю дорогу мысленно перебирал в уме слова И. С. Конева о высоком назначении штабов и штабных работников. Его требования к ним были совершенно справедливыми. Возросшая техническая оснащенность нашей армии, богатый боевой опыт, приобретенный ее личным составом за годы войны, и зрелый полководческий талант советских военачальников позволяли осуществлять все более грандиозные операции по разгрому врага с участием огромных масс войск, боевой техники, средств обеспечения. Естественно, что разработка таких операций и руководство ими требовали все более четкой и слаженной работы штабов всех степеней и каждого их офицера в отдельности. Превосходство советского военного искусства над гитлеровским должно было полностью проявить себя и в этой области, как оно проявлялось теперь на полях всех сражений.

В бытность мою начопером 60-й армии мне постоянно везло на штабных офицеров в том смысле, что все они были люди знающие и старательные, энергичные и исполнительные и работали, не щадя сил.

Особенно возрастала нагрузка с началом боевых действий, когда мы просиживали над картами и бумагами, не помышляя об отдыхе, целыми сутками. Одновременно много приходилось заниматься и практической стороной дела: доводить обстановку и задачи до войск, уточнять и увязывать в деталях взаимодействие, обеспечивать выполнение отданных распоряжений материальными средствами и т. п. А чуть осложнялась ситуация или нарушалось управление в каком-то звене, штабисты срочно направлялись туда, чтобы выправить положение, помочь командирам. И никто не засиживался в штабе, если обстановка требовала работы в войсках или пребывания на передовой...

Продолжая размышлять, я перебрал вслед за тем в памяти всех штабных офицеров нашей дивизии. Начал с начальника штаба. Очень повезло мне с полковником Андреем Ивановичем Коротковым: работоспособен, трудолюбив, грамотен, честен, смел. [275]

Много общего, родственного с Андреем Ивановичем было у начальника оперативного отделения нашего штаба майора Н. К. Панова. Тот тоже работал самозабвенно, в любой момент знал боевую обстановку самым детальнейшим образом, был смел, хладнокровен, самостоятелен в решениях. В период форсирования Припяти, после ранения П. К. Тимофеева, успешно возглавлял стрелковый полк, командовал им решительно и умело.

Под стать двум названным были и остальные работники штаба, И если некоторые уступали строевым офицерам в умении командовать, руководить боем, зато кое в чем превосходили их. Не секрет, что на штабную работу отбирают в войсках самых грамотных, культурных и дисциплинированных офицеров, имеющих вполне определенные задатки и способности. Объективно оценить их труд можно лишь при условии, если хорошо знаешь всю его незаурядность, специфику...

* * *

Спустя некоторое время после описываемых событий меня вызвал командарм 60-й генерал-полковник П. А. Курочкин.

— Думаем назначить вас на должность начальника штаба армии, — без обиняков объявил он. — Тер-Гаспарян тяжело болен и к исполнению обязанностей уже не вернется. Что скажете на это? — видимо не ожидая отказа, все же поинтересовался он. — В армии вы служите с момента ее формирования, на дивизию уходили с должности заместителя начальника штаба, так что вы — первый кандидат.

Честно признаться, это предложение было достаточно лестным и заманчивым. Однако я колебался недолго. Несмотря на весь интерес к штабной работе, остановить на ней свой выбор я уже не мог. И прежде всего потому, что накрепко сроднился с людьми в дивизии и чувствовал себя не вправе покинуть тех, с кем почти целый год делил все опасности и лишения походно-боевой жизни.

Генерал-полковник Курочкин был удивлен моим отказом. И не пытался скрыть этого. Но потом, кажется, понял все мои доводы, в том числе и невысказанные.

— Когда войска наступают, все хотят быть «впереди на лихом коне», — устало улыбнулся он. — А как прикажете быть мне? Без начальника штаба я — как без рук! [276]

Поднявшись из-за стола, застланного картой, он прошелся взад-вперед по деревянным половицам горенки, остановился у раскрытого в сад окна и, не оборачиваясь, неожиданно спросил:

— Вы никогда не бывали во Львове? Очень, говорят, красивый и своеобразный по архитектуре город... — И, не дожидаясь моего ответа, решительно произнес: — Ну нет, значит, нет. Возвращайтесь обратно в дивизию, неволить не стану!

Я так и не понял тогда, к чему относилась последняя фраза — то ли к моему нежеланию возглавить штаб, то ли к тому, что мне не привелось бывать раньше в древней столице западноукраинских областей. Однако сам по себе вопрос, машинально заданный командармом, был, безусловно, не случайным. Склоняя меня к штабной работе, Павел Алексеевич невольно выдал то, над чем усиленно размышлял в последние дни наедине с собою: что армия, по всей видимости, скоро будет наступать как раз на львовском направлении. Чтобы проверить его догадку, достаточно было внимательнее глянуть на создавшуюся ситуацию — с захватом Тарнополя открылся прямой путь на Львов. Ну, а об архитектуре этого города генерал, надо полагать, вспомнил лишь попутно, в силу тех ассоциаций, которые часто и непроизвольно возникают в нашем мозгу.

Так, значит, на Львов? [277]