Глава пятая.

И снова — на запад

Укрепляя исходные рубежи

Морозным декабрьским утром вместе с полковником Охапкиным я выехал в 1085-й полк. Хотелось посмотреть, как батальоны и роты закрепляются на местности, а заодно поинтересоваться самочувствием людей, вынесших на своих плечах все испытания минувших боев. Несмотря на ранний час, мы с Николаем Ивановичем уже побывали в штабной землянке, ознакомились с текущей обстановкой, отдали необходимые указания, в общем, настроились на рабочий лад. После многодневного изнуряющего оборонительного сражения, когда почти каждое утро начиналось очередной контратакой врага, особенно отрадно было сознавать, что теперь уже не гитлеровцы нам, а мы навязываем им свою тактику и волю, предпринимая активные боевые действия, если это было нам выгодно.

Выбравшись из леска, в котором располагался штаб дивизии, газик юрко покатил по обледенелой накатанной дороге, подпрыгивая на ухабах и осторожно объезжая воронки и другие препятствия. Всего пару дней назад по этому маршруту бежала немецкая пехота, отброшенная за Меделевку внезапной контратакой частей нашего корпуса. На обочинах дороги и поодаль в поле чернели покореженные грузовики и опрокинутые вверх колесами повозки, валялись разбитые зарядные ящики и мятые металлические бочки из-под горючего, катушки с кабелем, мотки ржавой колючей проволоки. Тут же, припорошенные снегом, застыли в самых неестественных позах фигуры убитых гитлеровцев. Раньше, оставляя поле боя, враг всегда уносил с собой убитых и раненых. Теперь же, видно, [187] оставшимся в живых было не до того: лишь бы самим унести ноги.

Минут через тридцать подъехали к расположению полка. В те дни гитлеровцы, хотя и не беспокоили нас больше атаками, однако вели методичный обстрел позиций из орудий и минометов. Били обычно по большим площадям, и ущерба войскам такая стрельба почти не причиняла. Редко появлялись в небе и самолеты противника — землю плотно кутали туманы.

В ходе контрнаступления немецкая армия наносила удары по отдельным направлениям, на которых и были сгруппированы ее войска. Выдохшись, они перешли к обороне и первым делом закрепились в населенных пунктах, на господствующих высотах и перекрестках дорог, ведущих к ним в тыл. Фланги этих передовых опорных пунктов были прикрыты артиллерийским и пулеметным огнем. С наступлением темноты вперед и в стороны высылались группы охранения и сторожевые посты. Непрерывно освещая местность ракетами, гитлеровцы открывали огонь при каждом подозрительном звуке и шорохе.

Через некоторое время противник начал возводить сплошную линию укреплений. Опорные пункты соединялись между собой траншеями, отрывались ходы сообщения. Более совершенной становилась и система огня. Подступы к основным объектам прикрывались минами и проволочными заграждениями. Не теряли, разумеется, напрасно времени и мы. Используя передышку, бойцы укрепляли свои позиции, приводили себя в порядок.

На окраине Меделевки наша машина застряла в сугробе. Пока мы вытаскивали ее, на помощь подбежал недавно вернувшийся из медсанбата полковник П. К. Тимофеев с группой солдат. После гибели Микоберидзе он принял этот осиротевший полк.

— Как рана? Не беспокоит? — сразу осведомился Охапкин, видимо заподозривший, что и на этот раз Петр Клементьевич закончил лечение раньше срока.

— Все в порядке! — бодро отозвался Тимофеев. — Зарубцевалась — лучше некуда. — И, словно бы исключая дальнейшие вопросы, стал докладывать обстановку перед фронтом полка и свое решение на оборону.

Одобрив его замысел — строить боевой порядок в два эшелона (в предвидении скорого перехода в наступление), я посоветовал усилить противотанковый резерв еще одной [188] пушечной батареей (на случай активных действий немецких танков), затем детально уточнил участки заградительного артиллерийского огня.

В полк в то утро прибыло новое пополнение — человек 50 бойцов и младших командиров. Оставив Тимофеева принимать и распределять новичков, мы направились в 1-й стрелковый батальон, располагавшийся километрах в двух западнее Меделевки. Ходы сообщения еще только начали отрывать, пришлось добираться до траншеи перебежками от бугра до бугра, от овражка к овражку: противник хорошо просматривал равнинный участок местности.

В одной лощинке задержались: пока переводили дух перед следующим броском, неподалеку с пронзительным визгом вдруг начали рваться мины. Сопровождавший нас немолодой солдат-молдаванин, связной из 1-го батальона, в прожженной у костров шинели и спадавших с худых ног обмотках, проворно лег на снег и пополз к закраине лощины, где можно было надежнее уберечься от осколков. Мы последовали его примеру. В этот момент я невольно глянул на ноги бойца, вернее на его обувь. Донельзя стоптанные ботинки доживали последний час с помощью телефонного провода, которым крест-накрест были прикручены отстававшие подошвы. Приходилось с горечью признать, что за последнее время внешний вид у большинства людей стал, увы, не блестящим. Непрерывно находясь в течение месяца в боях, все обносились, почернели от копоти и грязи, давно не меняли белье. Заняться этим было крайне необходимо.

Выпустив еще пяток мин, гитлеровцы перенесли огонь метров на двести в сторону. Видимо, еще кто-то нарушил указание исключить всякое хождение на передовой в светлое время суток и привлек внимание противника. Впрочем, полностью исключить все передвижения из тыла на передний край и обратно до поры, пока не будут готовы ходы сообщения, не представлялось возможным. Необходимость в доставке боеприпасов и горячей пищи, эвакуации раненых и больных, вызове посыльных возникала и днем, поэтому всегда кто-нибудь ползком или по-пластунски утюжил снег на открытых участках.

Наконец наша группа благополучно добралась до окопа, приспособленного под НП, где располагался командир 1-го батальона капитан Ф. А. Пятицкий. Отсюда хорошо [189] была видна линия переднего края обороны противника. Поэтому, слушая доклад комбата, смелого в действиях и категоричного в суждениях офицера, мы изучали обстановку визуально, почти не прибегая к картам.

Подкрепляя каждое слово скупым жестом руки, Пятицкий пояснил, где располагаются его основные силы, какие задачи возложены на приданные орудия и минометы, как он организует в целом систему огня. Затем столь же лаконично обрисовал состав сил и характер обороны у противника, показал, где расположены огневые средства, командные и наблюдательные пункты гитлеровцев. Капитан Пятицкий воевал уже давно, несколько раз был ранен и со временем незаметно для себя несколько огрубел. И все же, несмотря на внешнюю бесстрастность капитана, нетрудно было понять: в эту минуту ему самому приятно сознавать, что он детально разобрался в обстановке, толково принял решение на оборону и в душе гордится, что теперь его внимательно слушают старшие офицеры. Ведь что ни говори, а участок у батальона важнейший — на стыке с соседней дивизией. Недаром комдив с начподивом пожаловали к нему самолично.

Хорошо понимая состояние капитана Пятицкого и щадя насколько возможно его самолюбие, я тем не менее подкорректировал его решение. Ширина района обороны по фронту была здесь небольшой, и не было нужды располагать все роты в линию, как сделал комбат. Одну из них надо было сместить уступом назад, углубив оборону на танкоопасном направлении. Некоторые изменения были внесены и в расстановку огневых средств батальона с таким расчетом, чтобы вся местность впереди и на подступах к флангам простреливалась более плотным косоприцельным огнем. Ликвидировав «мертвые» зоны, в которых гитлеровцы могли беспрепятственно накапливаться для перехода в контратаки, мы сообща наметили затем направления ответных контратак для батальона. Место, выбранное командиром под НП, было удобным для обзора и управления, и я одобрил его.

После рекогносцировки я спросил у Пятицкого, как его люди обеспечены обувью и зимним обмундированием и когда он намерен организовать им баню. Этот вопрос, оказалось, очень заботил и самого комбата.

— У многих бойцов сапоги и ботинки вконец износились, даже починить невозможно, — пожаловался он. — [190] Я сам, видите, в чем хожу? — он поднял ногу, обутую в кирзовый латаный сапог. — Валенок до сих пор не получили ни пары, а мороз поджимает. С одеждой дела несколько лучше, обеспечены почти по норме, а вот с баней худо: люди не мылись по-настоящему месяц.

Комбат тут же получил головомойку от Охапкина за то, что допустил такое ненормальное положение, не доложил кому следует, не потребовал помощи.

— Этак вы всех бойцов переморозите, и воевать будет не с кем!

Пятицкий только кусал губы да сверкал своими светлыми, словно прихваченными морозом, глазами. Возразить было нечего, начальник политотдела был абсолютно прав: за здоровье своих людей полностью отвечал он, комбат, и, значит, плохо следил за экипировкой, коли бойцы у него чуть не босые.

Мысленно дав себе зарок сегодня же любой ценой вырвать у армейских снабженцев теплую обувь, я приказал оборудовать несколько бань неподалеку от передовой. Для них отыскалось место в овраге, метрах в двухстах позади второй траншеи, возле большого пруда.

На передних скатах овальной высоты, за гребнем которой обосновался Пятицкий, солдаты одной из рот уже заканчивали отрывку траншеи. Они с любопытством посматривали временами в нашу сторону. Покончив с делами на НП, мы все трое спустились к ним, чтобы узнать, как живется-воюется. Возможность по душам поговорить с солдатами в последнее время выпадала не часто, а обоюдная польза от таких бесед, по моему разумению, исключительно велика. Только при личном общении с людьми командир сможет понять, чем дышат его бойцы, проверить свои умозаключения, сделать правильные выводы о их моральном состоянии и боевых возможностях.

Беседу, как водится, начали мы, старшие. На мой взгляд, искренность людей в таких случаях определяется уже самим характером вопросов, с которыми к ним обращаются. Трудно рассчитывать, например, на полную откровенность, если пытаться вызвать ее такими вопросами: «Ну что, орлы?» или «Ну, как дела?». В лучшем случае вам ответят столь же стереотипной фразой, вроде: «Хороши, мол, дела» или «Ничего-де, живем». Между тем у любого солдата или сержанта всегда есть немало насущных [191] забот и интересов, коими они охотно поделятся со старшими, если умело подвести к этому разговор.

В тот раз, помнится, Николай Иванович Охапкин первым делом поинтересовался питанием бойцов.

— Последнее время с этим — порядок, — заулыбались солдаты. — Трижды в день, как положено, горячая пища. Командир батальона назначил нового повара. До войны, говорят, то ли в ресторане, то ли в санатории работал, готовит дюже подходяще!

— Хватит, набила оскомину сухомятка, — блестя иссиня-черными цыганскими глазами, добавил высокий, со следами оспы на тонком смуглом лице ефрейтор. — Пока отходили, раз в сутки только и видели варево, а то пробавлялись сухариками. Зато теперь харч настоящий!

Мы и сами прекрасно знали, что в период отступления дела с питанием обстояли худо. В общем потоке войск, которые то пятились, теснимые противником, то сами переходили в контратаки, возвращая утраченные позиции, походные кухни зачастую отрывались от своих подразделений, плутали по чужим тылам, а если и находили своих, то не могли из-за шквальных обстрелов раздать пищу до наступления ночи.

— Ничего, теперь наверстаем упущенное, — продолжал рябоватый боец. — Пока стоим на месте, кухня никуда не денется, а пойдем в наступление — пустим ее вперед, вслед за танками.

Его слова покрыл общий смех. С тех пор как обстановка выправилась в нашу пользу, настроение у личного состава заметно поднялось, хотя наши люди на фронте вообще исключительно редко жаловались на трудности боевой жизни. Даже в таких вот беседах они предпочитали разговорам о пережитых и столь естественных на войне лишениях другие — куда, по их мнению, более интересные и важные.

Беседуя с невысоким черноволосым сержантом-артиллеристом Кротовым, оказавшимся в первой траншее, я спросил, получает ли он письма из дома.

— Так точно, вчера получил, — подтвердил сержант, судя по говору, волгарь. — И такое дорогое письмецо... Вот, взгляните, — достал он из кармана гимнастерки сложенный вдвое треугольник.

На листке в косую школьную линейку детским неровным почерком были выведены всего три строчки: «Папочка! [192] Мы гордимся тобой и рады, что ты живой и здоровый. Возвращайся домой с победой!»

— Дочь. Во второй класс пошла, — пояснил Кротов, бережно пряча треугольник обратно в карман. — Это она на то письмо ответила, что моим старикам в Горький послали, — смущенно глянул он на начальника политотдела. — Только уж слишком меня там расхвалили, прямо-таки герой!

— А вы, товарищ Кротов, и есть герой! — серьезно подтвердил Охапкин. — И все оно правильно было описано. За два месяца ваш расчет подбил семь фашистских танков, подавил две батареи и десять пулеметных точек врага. Вот, смотрите, и Родина ваши подвиги наглядно отметила, — тронул он рукою два ордена и несколько медалей, украшавших гимнастерку бывалого воина. — Мы все верим, что вы еще удвоите свой боевой счет. А будете писать родителям, жене и дочери — передайте и от нас привет, — наказал Николай Иванович. — Мы теперь все вроде земляки — дивизия-то горьковская!

— Спасибо, — поблагодарил тронутый добрым словом артиллерист. — Обязательно передам.

Разговор перешел на темы чисто военные. Стоявший рядом с Кротовым коренастый сержант-пехотинец без обиняков спросил, скоро ли будем наступать. Нетрудно было догадаться, что этот вопрос занимает и остальных.

— А что, уже надоело в обороне? — притворно удивился я. — И кухня рядом, и концерт самодеятельности обещают организовать, — кивнул я на начальника политотдела. — Чем не жизнь?

— Нет, наступать лучше, чем обороняться, — посерьезнев, не приняли шутки бойцы. — А тем более, чем отступать...

— Сидя в обороне, не выгонишь фашистов с нашей земли, — хмуро добавил сержант-крепыш. — Полютовал враг — хватит, пора с ним кончать!

— Совершенно верно! Вот поэтому, говоря по секрету, мы долго здесь никак не засидимся, — охотно поддержал я сержанта. — Подготовим исходные позиции для броска вперед, поднакопим сил и снова в наступление. Не так ли?

— Так точно! — оживились солдаты. — Надо поспешать, до Берлина еще далеко...

Как всегда, они рассуждали трезво, разумно, имея на все свое, не лишенное логики и здравого смысла мнение. [193]

Вот и теперь некоторые вслух удивлялись, например, тому, что в прошедших боях наша пехота слабо поддерживалась танками. Если, мол, и наступать против бронированных группировок врага придется таким же манером, то одной пехоте это будет несподручно.

Признаться, такие мысли одолевали в ту пору и меня самого. Сражаться с немецкими бронетанковыми подразделениями, не имея таковых у себя в резерве, было до крайности тяжело, и я неоднократно уже ставил этот вопрос перед командованием. В ответ, однако, всякий раз слышал ссылку на то, что все танковые наши части отражают контрудары противника на других участках фронта, где положение еще более тяжелое. Вот остановят гитлеровцев там, тогда и мы получим кое-что на усиление. Так приходилось объяснять все это и бойцам.

Время перевалило за полдень. Капитан Пятицкий предложил нам отобедать у него в батальоне. Мы направились в блиндаж, куда ординарец комбата вскоре притащил три солдатских котелка с борщом. Николай Иванович Охапкин, прихватив свой котелок, ни слова не говоря вышел куда-то и через минуту вернулся уже с другой посудиной.

— Поменялся с солдатом, — спокойно пояснил он, встретив удивленный взгляд Пятицкого. — В мой, поди, попало много мяса, а я его не ем...

Капитан, разумеется, понял, с какой целью все это проделано. Гостей, да еще начальство, в войсках всегда старались накормить получше. Иной раз там, где солдатский котел не пользовался высокой репутацией, для них даже готовили наособицу. Вот начальник политотдела и решил проверить, не отличается ли меню бойцов от нашего.

Ел он свой борщ с большим аппетитом, прихваливая. И первое и второе блюда действительно были приготовлены очень вкусно.

— Ничего не скажешь, наш повар знает свое дело, только трудно будет удержать его возле кухни, — сказал польщенный Пятицкий в ответ на наши похвалы. — И кулинар отменный, и солдат боевой, все просится на передовую. А то, говорит, вернусь с войны, дети спросят, как воевал, — что я им отвечу? Борщом, мол, стрелял по фрицам!

— А чего? Отпусти, — серьезно ответил начподив. — Пусть повоюет... без отрыва от производства, — добавил он. — Помните, был у нас в одном из стрелковых батальонов [194] такой повар Помазов? — обернулся он ко мне. — Тот все успевал: и обед готовить, и фашистов бить! О нем и в дивизионной газете «За Родину» писали...

В деревне Сапогово, что неподалеку от Курска, проходя после боя мимо походной кухни, заместитель редактора газеты старший лейтенант Н. В. Бакаев увидел, как солдаты поочередно поздравляли повара, щедро разливавшего по котелкам янтарный суп.

— В чем дело? — подошел офицер ближе. — Никак ваш повар сегодня именинник?

— Вот именно, — подтвердили солдаты. — Он в бою один семерых фашистов ухлопал.

А было это так.

Схватка за Сапогово длилась несколько часов. Гитлеровцы цеплялись за каждый дом, улицу, а накопив сил, переходили в контратаки, тесня наших солдат на задворки деревни. Младший сержант Ф. Помазов находился со своей кухней километрах в двух от населенного пункта, в овраге. Не видя картины сражения, повар, однако, по каким-то одному ему известным признакам безошибочно определял, когда наши стрелки двигались вперед, а когда отходили.

— Что-то бой подзатянулся, — озабоченно крутил он головой, прислушиваясь к треску автоматных очередей и винтовочных выстрелов. — Того и гляди суп перепреет. Сходить, что ли, туда, помочь ребятам?

— Иди, Филипп, наведи там порядок, а я за тебя подежурю, — подтрунивал над Помазовым пожилой боец, ходивший у него в помощниках.

Но младший сержант отнюдь не шутил.

Когда минометные взрывы участились, он не выдержал, схватил свою винтовку и бегом, не снимая белого халата, припустился к переднему краю. Без передышки добравшись до места, куда отошла цепь роты, повар упал в сторонке в снег и быстро осмотрелся.

На взгорье, у крайних хат, мелькали темные силуэты. Это были гитлеровцы, поднявшиеся в контратаку. Помазов впервые увидел их так близко, но не оробел, а спокойно дослал патрон в патронник. Тут он заметил совсем неподалеку трех немецких автоматчиков, заходивших во фланги стрелкам. Филипп прицелился, нажал на спусковой крючок, и первый гитлеровец с ходу ткнулся головой в снег. Такая же участь постигла двух других. [195]

Большие потери нанес врагу и залповый огонь роты. Контратака захлебнулась. Стрелки начали преследовать врага, охватывать с двух сторон. В их цепи бежал и Помазов. В центре деревни, где, сбившись в кучу, гитлеровцы приняли последний бой, Филипп одного за другим сразил меткими пулями еще четверых. Посчитав, что с остальными теперь управятся и без него, младший сержант поспешил к своей кухне, куда уже направлялись с пустыми термосами разносчики пищи. Очистив от захватчиков деревню, проголодавшиеся бойцы приступили наконец к обеду. Все ели с большим аппетитом и просили добавки.

— Вот у нас повар какой молодец! И обед сготовил на совесть, и навоевался вдоволь, — посмеивались они...

В другой раз младший сержант Помазов отпросился в стрелковую роту перед самым началом атаки. Закончилась артподготовка, цепь поднялась на ноги, и повар вместе с бойцами устремился вперед на врага. Опять воевал удачливо, смело. После того как их рота отбила у гитлеровцев важную высоту, в числе отличившихся представили к награде и Филиппа Васильевича Помазова. Он с благодарностью принял из рук командира медаль «За отвагу», однако сказал, что с фашистами полностью еще не рассчитался...

— Как видите, повар может стрелять в гитлеровцев не только борщом! — назидательно заключил Охапкин, поднимаясь из-за стола.

Двигаясь вдоль переднего края к правому флангу полка, где по траншеям, а где по низинам и кустарнику, пригнувшись, мы вместе с подоспевшими Тимофеевым и Никитиным побывали затем во 2-м и 3-м стрелковых батальонах. Их командиры, капитаны П. В. Моисеев и А. Е. Шарапов, несмотря на молодость, обладали богатым боевым опытом и энергично руководили подготовкой своих позиций к бою. Располагая в обороне свои стрелковые роты и средства их усиления, оба довольно умело использовали все выгоды рельефа местности и строили систему огня в соответствии с разведданными о противнике. Их доклады дополнял Тимофеев. Судя по всему, и он уже успел облазить каждый метр полкового участка, продумал все элементы обороны и проинструктировал на этот счет комбатов, потому так детально и аргументировал теперь любое их распоряжение. Впрочем, как я уже упоминал, [196] Петр Клементьевич очень своеобразно строил свою речь, и почувствовать ее логичность мог только человек, привыкший к его манере излагать мысли отрывистыми тяжеловесными фразами. Я, например, всегда питал отвращение к многословию и вычурным оборотам речи, а потому отлично понимал ход его рассуждений. Быстро уяснил и на этот раз все меры, кои предпринимались командиром 1085-го полка для более тесного взаимодействия между ротами первого и второго эшелонов и соседними батальонами на случай, если противник введет в дело танки. Для закрепления стыков Тимофеев лично наметил своим артиллеристам участки заградительного огня, выдвинул на прямую наводку несколько батарей орудий и приказал установить в промежутках противотанковые минные поля. Покончив с делами, я опять спустился к солдатам в траншею. Охапкин только что рассказал им об успехах тружеников советского тыла и международном положении СССР, после чего коротко прокомментировал последние события за рубежом.

— Рассчитывать, что наши союзники ударят в спину гитлеровцам в ближайшие дни или месяцы, не приходится, — услышал я хрипловатый голос Охапкина. — Германская армия еще очень сильна. Американцы с англичанами не прочь, как видно, выждать, пока мы одни поставим фашизм на колени. И получается, товарищи, что нам нечего возлагать надежды на их скорую и прямую военную помощь. Нужно быстрее самим очищать родную землю от фашистской заразы!..

Возвращаясь к месту стоянки машины, я указал Тимофееву на все упущения в снабжении и бытовом устройстве личного состава. Для Петра Клементьевича армия давно уже стала роднее семьи и дома. Он всегда заботился о нуждах солдат неизмеримо больше, чем о своих собственных. Поэтому ни в одном другом полку дивизии люди не питались так сытно, не имели такого молодцеватого внешнего вида и бодрого настроения, как у него в 1085-м. Не стал он и теперь ссылаться на то, что командует этой частью без году неделя и за прошлые упущения спрос с него маленький. Наоборот, выслушав замечания, полковник сразу доложил, какие меры примет для скорейшего устранения недостатков.

— Действуйте, а мы поможем, — заверил я Петра Клементьевича, прощаясь. — И вот еще что: начнется бой, [197] хоть немного берегите себя. — с шутливой укоризной добавил я. — А то, пожалуй, у вас и крови-то уже не осталось!

Петр Клементьевич, потерявший счет своим ранениям, понял мой намек. Он никогда не ложился в госпиталь, боясь, что потом его направят в другую армию, а поэтому штопал раны в медсанбате на скорую руку.

— Ничего, кровь у меня еще есть, — в тон мне ответил Тимофеев. — До конца войны хватит...

Возвращаясь под вечер на командный пункт дивизии, я перебирал в памяти многочисленные впечатления этого дня. Особенно теплое чувство осталось в душе от встреч с солдатами — простыми и славными, сильными духом людьми. То же самое испытывал, по-моему, и начальник политотдела, прикорнувший на заднем сиденье машины. В последние дни Николаю Ивановичу сильно нездоровилось, он почти потерял голос, и мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать, что он говорит.

— В мире не было и нет, пожалуй, другого такого бойца, как наш, советский боец, — произнес Охапкин, словно отвечая на мои мысли. — Видали, как по-детски радовался письму Кротов? Человек добрейшей души, застенчив, мухи не обидит, с подчиненными последним делится. А в бою — кремень, ничего не боится, готов голыми руками душить фашистов, хотя жить, известное дело, хочет больше всего на свете. Под стать ему и другие... Сколько видели горя, сколько пережили смертей тут на фронте, а все вынесли, не оскудев душой, не растеряв бодрости. И вот опять рвутся в бой, безгранично веря в нашу победу. Вот уж поистине народ-исполин...

В штабе с Коротковым мы быстро подготовили и спустили в полки указания, аналогичные тем, которые лично получил недавно Тимофеев: объем задач и последовательность всех работ по оборудованию позиций были примерно везде одинаковы. Затем распределили штабных офицеров для оказания помощи командирам и проверки исполнения. На стылом небе уже давно перемигивались яркие крупные звезды, когда и мы с Андреем Ивановичем собрались наконец на отдых. Но тут вдруг позвонили из штаба корпуса.

— К вам выехал генерал Людников, — сообщил оперативный дежурный. — Если нигде не задержится, будет скоро на месте. [198]

Отдых пришлось отложить. На стол вновь легли штабные бумаги.

За то время, пока наша дивизия воевала в составе 15-го стрелкового корпуса, я имел возможность близко узнать Ивана Ильича Людникова и убедиться в справедливости всего, что слышал о его выдающемся мужестве.

Один из героев Сталинградской битвы, генерал Людников пользовался в войсках репутацией грамотного и волевого военачальника, отлично знающего тактику, оперативное искусство, а также искусство использования в бою и операции соединений различных родов войск и их оружия. В отличие от некоторых командиров, вместе с которыми мне приходилось воевать, он не любил скоропалительных решений и любую задачу осмысливал глубоко и всесторонне, хорошо ориентируясь при этом в самой запутанной обстановке, настойчиво вырабатывая наиболее разумное решение.

Иван Ильич никогда не терял головы и в случае неудачного развития боя, оставаясь и в этот момент уравновешенным, подчеркнуто спокойным, отдавал распоряжения хладнокровно и вразумительно, не повышая голоса. Вместе с тем он, как никто, умел потребовать с подчиненных и помочь им. Чувствовалось, что горнило Сталинградской эпопеи, пламя Курской битвы и опыт многих других сражений, через которые он прошел, накрепко закалили его командирский характер.

Людников приехал один. Здороваясь, он удержал мою руку и несколько секунд разглядывал меня так, словно видел впервые.

— Вот именно, не чаял увидеть живым после боя у Студеницы, — улыбнулся Иван Ильич, заметив мой вопросительный взгляд. — Когда доложили, что немецкие танки вышли на ваш энпэ, так и порешил, что погиб Лащенко смертью храбрых. Позже, правда, получил донесение за вашей подписью, но не поверил, посчитал ошибкой. Так как, натерпелись тогда страху? — тут же поддел он. — Поди, и небо показалось с овчинку?

Я признался, что чувства, которые все мы испытали в те минуты, были не из приятных. Однако самообладание нас вроде не оставило. Я, например, даже помню, что танки, проскочив мимо, ринулись на высоты, где размещался НП самого Людникова. [199]

— Верно, так и было, — подтвердил, смеясь, генерал. — В общем, мы тоже хлебнули лиха...

Помолчав, он убежденно заговорил о том, что каждой стрелковой дивизии позарез нужны танки. Хоть батальон, штук тридцать! Тогда ударная ее мощь значительно возрастет, а командиры будут активнее и смелее маневрировать силами, удерживая более широкий фронт обороны и быстрее пробивая бреши в укреплениях врага при наступлении. Согласившись с этим, я, кстати, передал ему и свой разговор на эту тему с солдатами. Подтвердив кивком справедливость их слов, Иван Ильич невесело вздохнул. На все свои заявки в армию по поводу танков он получал точно такие отказы, какие давал сам в ответ на мои заявки.

Поскольку обстановку на нашем участке он знал отлично, комкор лишь заслушал мой доклад о состоянии частей дивизии и решение на оборону. С последним генерал целиком согласился, но посоветовал, совершенствуя и далее все наши позиции в инженерном отношении, больше уделять внимания подготовке личного состава и техники к наступлению.

— Определенных указаний на сей счет пока нет, но по всему чую — скоро опять двинем на запад, — сказал он. — Крупных резервов у противника нет, а мы набираемся сил с каждым днем.

Предчувствие не обмануло его. Некоторое время спустя был получен приказ о подготовке к активным наступательным действиям. В соответствии с планом, утвержденным Ставкой Верховного Главнокомандования, войскам 1-го Украинского фронта предстояло на этот раз разгромить сильную группировку противника на бердичевско-казатинском направлении. На десятый день наступления главными силами намечалось выйти на рубеж Любар, Хмельник, Винница, Володарск, а подвижными соединениями — в район Жмеринки. Войскам правого крыла, наносящим вспомогательный удар, приказывалось разбить коростеньскую группировку гитлеровцев и выйти на рубеж Олевск, Новоград-Волынский, Любар.

По замыслу командования, 60-я армия с приданными ей двумя танковыми корпусами наносила вспомогательный удар в направлении Чайково, Черняхов. Продвижение ее войск в обход малинско-радомышленской группировки противника преследовало цель свернуть оборону гитлеровцев [200] на данном участке, обеспечивая эффективное наступление главных сил. На важнейшем направлении в боевых порядках армии действовал 15-й стрелковый корпус, левый фланг которого составляли полки 322-й стрелковой дивизии.

Даже при беглой оценке основных факторов обстановки было видно, что они в целом благоприятствовали предстоящей операции. Противник, вынужденный перейти к обороне в спешном порядке, почти не имел долговременных инженерных сооружений. Плотность огневых средств и эшелонирование боевых порядков также были у него ниже обычной нормы. Что же касается наличных сил и степени оснащения их боевой техникой, то следовало полагать, что гитлеровцы испытывали и в этом существенный недостаток, только что потеряв в наступательных боях большое количество людей и вооружения. Даже такой фактор, наконец, как густые туманы и снегопады, сейчас играл нам на руку, затрудняя действия вражеской авиации.

Задача нашей дивизии состояла в том, чтобы в ходе наступления прорвать оборону противника на участке Мирча, Красноборка, освободить деревни Котовка, Заболоть и продвигаться в дальнейшем в направлении на Черняхов. Сил для этого было достаточно: 322-я насчитывала после пополнения около восьми тысяч человек личного состава, на вооружении у которых помимо винтовок, карабинов и автоматов имелось свыше двухсот ручных и станковых пулеметов, около шестидесяти орудий и минометов и больше сотни противотанковых ружей. Нам придали также истребительно-противотанковый артиллерийский полк. Не хватало опять только танков...

Непосредственно перед фронтом дивизии держало оборону до пехотного полка гитлеровцев, имевших передний край по восточной окраине населенных пунктов Красноборка, Красноселка и Мирча. В резерве на этом направлении у немцев был еще один полк пехоты с танками. Разными путями нам удалось установить местонахождение большинства артиллерийских и минометных батарей врага. Огневые точки на переднем крае были разведаны почти полностью, но в глубине их засекали чаще всего лишь предположительно, поскольку стрельбы они пока не вели. Зато танков у неприятеля оказалось, к счастью, [201] не так уж много: основная их масса, как уже говорилось, была переброшена на другие участки фронта.

Хорошо изучили наши наблюдатели и передний край противника: начертание траншей и ходов сообщения, расположение и характер заграждений, места пунктов управления. Гитлеровцам не удалось тщательно замаскировать их до того, как выпал снег, и теперь сотни зорких глаз неусыпно следили за малейшим движением в стане противника, который, совершенствуя оборону, усиливал боевые порядки, перемещал артиллерию, переносил наблюдательные пункты. В связи с этим приходилось не только фиксировать происходящие изменения, но и уточнять всякий раз задачи своей артиллерии и стрелкам.

Обложившись картами и таблицами, полковник И. А. Никитин самолично тщательно планировал порядок сопровождения наступающей пехоты огнем и колесами. Поскольку орудийных и минометных стволов для надежного подавления укреплений врага требовалось куда больше, чем имелось в наличии, то следовало очень вдумчиво распределить их по назначению. Большинство пушек, как всегда при прорыве оборонительных рубежей, мы решили поставить на прямую наводку. Каждый расчет получал конкретную задачу на уничтожение важной цели: вражеского пулемета или орудия, танка или САУ. Аналогичным образом готовился огонь и размещенных на закрытых позициях батарей. Стрелять по площадям в период артподготовки и в ходе наступления запрещалось категорически.

Сам Иосиф Андреевич Никитин был весьма искусным артиллеристом. В прошлом кустарь-сапожник, он начал тянуть солдатскую лямку еще в царской армии, в годы первой мировой войны. Вступив добровольно в Красную Армию весной 1918 года, фейерверкер Никитин был назначен краскомом в легкий артиллерийский дивизион, с которым и прошел многие сотни огненных верст по дорогам гражданской войны. В числе первых он вступил в бой с врагами Отчизны и в период событий на реке Халхин-Гол. Словом, наши дивизионные пушки находились в надежных руках и всегда использовались на полную мощь.

Готовили все для перехода полков в наступление и наши саперы. Проходы в своих минных полях и перед передним краем противника они проделали за сутки до начала боя незаметно для врага и настолько аккуратно, что не было потом ни одного случая подрыва людей и [202] техники на минах. Чтобы обеспечить быстрое продвижение стрелков в глубине обороны гитлеровцев, саперы заготовили все необходимое для устройства колонных путей, ремонта мостов и дорог силами отряда обеспечения движения.

Не имели часа покоя в те дни и тыловики. В полки и батальоны круглосуточно подвозились боеприпасы, горючее, продовольствие, фураж, а также долгожданное зимнее вещевое имущество. Весь личный состав прошел санобработку, получил теплое обмундирование, крепкую обувь и все, что полагалось по нормам довольствия. Подтянулись ближе к переднему краю, готовые к приему и Эвакуации раненых, медико-санитарные подразделения.

Накануне боев в войсках, как всегда, очень интенсивно велась партийно-политическая работа. И, по обыкновению, самое живое и непосредственное участие принимала в ней наша дивизионная газета «За Родину». О роли многотиражек в морально-боевой подготовке личного состава на фронтах минувшей войны следует сказать особо, тем более что сейчас, спустя много лет, не всякий, пожалуй, и знает, что же такое дивизионка. Человек, не шибко сведущий в делах военных, может подумать, что это — не что иное, как пушка определенного калибра. Другой посчитает, что так называлось одно из подразделений в дивизии. И только фронтовик улыбнется задушевно при воспоминании о небольшом листке солдатской газеты, остро пахнущем сырой типографской краской.

Маленькая, зато своя, родная дивизионка сопутствовала бойцам во всех боях и сражениях, на маршах и привалах. По силе и меткости «залпов», по близости к переднему краю ее и впрямь можно было сравнить с пушкой, поставленной на прямую наводку. Дивизионка вдохновляла людей правдивым, взволнованным словом, скупыми сводками Совинформбюро. Она оперативно извещала своих читателей о последних новостях на фронте и в тылу, публиковала множество различных памяток с целью ознакомить бойцов и командиров с новыми образцами вражеской техники и приемами борьбы с ней, давала советы, как вести бой в городе и в лесу, как форсировать водные преграды и преодолевать горные перевалы.

В боевом охранении и в цепи наступающих, на наблюдательном пункте и в разведке — повсюду можно было встретить и ее корреспондентов, хорошо знающих душу [203] и думы солдатские, на себе испытавших, почем фунт военного лиха. Мало чем отличались они от бойцов и внешне. Те же кирзовые сапоги, та же мятая серая шинель. Лишь особая чуткость, большое душевное внимание к собрату-фронтовику выдавали в них людей партийной профессии.

Пробираясь на передний край или догоняя подразделения на марше, корреспонденты представлялись скромно и лаконично: «Я из дивизионки». Но надо было видеть, с какой теплотой встречали их солдаты, как щедро делились последней щепоткой табаку и ложкой каши, как искренне рассказывали о самом сокровенном. И за полночь, бывало, теплилась задушевная беседа где-нибудь в землянке, блиндаже, у походного костра. Не успевая делать записи в своих блокнотах, газетчики жадно впитывали в себя все героическое и высокое, горькое и суровое, чем живут на войне, все яркое и типичное, что было присуще нашим солдатам, — их стойкость, мудрую веру в грядущую победу, детали их фронтового быта, обличья, языка.

Взять ту же нашу дивизионку «За Родину». В каких только переплетах не побывал ее корреспондент лейтенант Иван Перфильев. Не один раз пробирался с разведчиками за «языком» в тыл к немцам, отбивал с бронебойщиками натиск гитлеровских танков, ходил в цепи со стрелками в атаку на врага. И погиб он как воин, с оружием в руках.

Это произошло зимой 1942 года под селом Чернышево, Калужской области. На передовой гремел ожесточенный бой. Гитлеровцы настойчиво атаковали позиции стрелков, задержавших их на подступах к селу. В этот момент Иван Перфильев и пробрался по заданию редакции в роту офицера Гусева, чтобы затем рассказать личному составу дивизии о высоком мужестве ее бойцов. Враг обрушил на высоту, где оборонялась рота, огонь многих своих орудий. Сперва снаряды со свистом пролетали над головой, потом все чаще стали рваться совсем рядом, обдавая людей, укрывшихся в окопах, градом осколков и застилая снег вокруг комьями земли. Пушки громыхали долго, затем в атаку вновь хлынула немецкая пехота. И опять стрелки встретили ее свинцом.

В этот момент осколком снаряда был тяжело ранен лейтенант Гусев. Но управление ротой не нарушилось. Громкий голос Ивана Перфильева, раздавшийся из командирского окопа, услышали все бойцы. [204]

— Слушай мою команду! Огонь гранатами! — скомандовал офицер-журналист и первый швырнул лимонку в наседавших гитлеровцев.

Бой закипел с новым ожесточением. Лейтенант Перфильев руководил им инициативно и храбро. Показывая пример бойцам, он сам то ложился за пулемет и косил врага короткими меткими очередями, то вновь брался за гранаты. И гитлеровцы сначала по одному, потом группами начали отходить. Чтобы довершить их разгром, Перфильев поднял роту в атаку. В эту минуту пуля оборвала жизнь отважного корреспондента. Он не успел написать очерк о защитниках этой высоты. Он сделал большее, удержав ее от врага...

Всегда, даже во время напряженных боев, наша дивизионная многотиражка получала много писем из частей от военкоров — солдат, сержантов, офицеров. Это служило лучшим доказательством того, как нужна была людям своя газета и как уважительно относились они к ее выступлениям. Вот и теперь, в канун наступления, специальный выпуск газеты «За Родину» быстро разошелся среди бойцов, причем многие читали ее от строчки до строчки наедине и вслух.

Умело использовал партполитаппарат 322-й стрелковой дивизии для воспитания высокого наступательного духа у личного состава и встречи с делегацией трудящихся-горьковчан, прибывшей к нам в те дни. Связи между дивизией и городом, в котором она была сформирована, все более крепли. Бойцы и командиры, уроженцы Горького и Горьковской области, регулярно получали весточки из дома; в них, наряду с прочими новостями, сообщалось и о трудовых успехах их земляков, которые ковали грозное оружие для победы над врагом. Эти письма-рапорты воодушевляли и бодрили людей, постоянно напоминали им о той кровной связи, что объединяла в годы войны тыл и фронт, весь советский народ. Летом 1943 года в городе на Волге побывали и посланцы нашей дивизии. Как родных братьев встречали их в рабочих коллективах. В числе делегатов от дивизии был и прославленный артиллерист старший сержант И. Узлов.

В период формирования полков 322-й рабочие одного из оборонных заводов вручили своему товарищу Ивану Узлову, мобилизованному в армию, орудие за номером 5124. [205]

— Ты был рабочим, стал солдатом, вот тебе оружие, и бей фашистских гадов беспощадно! — наказали ему земляки.

Иван Узлов с честью выполнял их завет в битвах под Москвой и Воронежем, в сражениях под Курском и на Днепре. Отличился он и в ноябрьских боях на Житомирщине.

...Среди мятых подсолнухов на задах одной из деревень пылали три фашистских броневика, но в дымном мареве позади них уже виднелись массивные контуры тяжелых танков, неотвратимо надвигавшихся на позиции артиллеристов. Старательно прицелившись, старший сержант Узлов взмахнул рукой, и пушка с грохотом выбросила сноп яркого пламени. Еще не рассеялась пыль, взвихренная выстрелом, как бойцы расчета ликующе закричали: «Есть!» Передний танк, подбитый снарядом, закрутился на месте. Но остальные шли вперед, шире развертывая свой строй, и теперь стало видно, что их броню густо облепили автоматчики.

Расстояние сокращалось быстро, огонь врага становился все точнее. Один из немецких снарядов разорвался справа от пушки, перебив и поранив почти всю прислугу; на ногах остался один Иван Узлов, полуоглохший от близкого взрыва. Несмотря на контузию, вместе с подоспевшим на помощь ефрейтором К. Афанасьевым он продолжал вести огонь и подбил еще два танка, прежде чем гитлеровцам удалось вывести из строя его орудие. Но танки врага на этом участке так и не прорвались — их заставили отступить храбрые пэтээровцы.

После того жаркого боя я вызвал старшего сержанта Узлова к себе. Вручив ему четвертую боевую награду, я разрешил отважному артиллеристу съездить в отпуск на родину, повидать семью, а заодно рассказать горьковчанам, как сражаются на фронте воины их дивизии. На нескольких заводах и предприятиях побывал в те дни Иван Узлов.

— Фашистские «тигры» поджали теперь хвост, — говорил он землякам. — Прекрасное оружие даете вы фронту. На щите моей пушки много вмятин и пробоин, уже не раз артиллерийские мастера ремонтировали ее, и все равно она бьет фашистов без промаха!

Очень тепло и сердечно приняли посланцев героического тыла и мы у себя в дивизии. Гости из Горького побывали [206] и на передовой, где происходили незабываемые встречи. В блиндаж, куда они зашли, прямо в маскхалате, с оружием и гранатами за поясом первым ворвался лихой автоматчик М. Померанцев и... сразу попал в крепкие объятия друга своего детства, автозаводца Г. Баранова.

Представляя Померанцева остальным членам заводской делегации, командир батальона сообщил, что он уничтожил в минувших боях около десятка гитлеровцев. Затем по просьбе набившихся в блиндаж бойцов рапортовал о своих трудовых успехах и лучший станочник прославленного в стране завода Г. Баранов. Здесь же, на передовой, встретились и два других старых товарища — рабочий одного из заводов Гришин и артиллерист К. Навознов. Грудь нашего пушкаря украшали ордена Красного Знамени и Красной Звезды. В ответ на поздравления и расспросы земляков Навознов лаконично пояснил, что эти награды за 6 подбитых танков, 12 пулеметов и за 40 уничтоженных им гитлеровцев.

— Ну молодец, дружище! Радуешь земляков! — крепко жал ему руку Гришин. — Есть чем гордиться!

— Я слышал, и вы там не срамите нас! — похлопывал его по плечу артиллерист.

Пока в дивизии шли встречи с гостями, я с командирами частей тщательно анализировал уроки минувших боев, выискивая наиболее эффективные способы действий в наступлении. Больше, чем с другими, пришлось заниматься вопросами командирской подготовки с подполковником Д. П. Фомичевым. Он был назначен в 1087-й полк вместо майора Г. И. Михайлова, который был смертельно ранен уже после выхода его людей из окружения.

Дмитрий Поликарпович долгие годы был политработником. Это наложило отпечаток на его характер, стиль поведения, приемы работы. Прекрасно разбираясь в людях, он умел влиять на них спокойным, разумным словом, наглядным своим примером и почти не употреблял приказной тон, когда требовалось образумить иного строптивца. Точно так же не прибегал он и к дисциплинарным наказаниям там, где можно было пронять провинившегося, взывая к его совести. Рослый и кряжистый, всегда подтянутый и бодрый, он был вежлив и корректен в обращении с людьми, имел независимый характер, был строг, но справедлив по отношению к подчиненным. И в новой своей [207] должности Фомичев часто и охотно выступал перед бойцами с докладами, лекциями, беседами. Слушали его с огромным вниманием: знания у Дмитрия Поликарповича были самые разносторонние, рассказчик он был замечательный, да и вспомнить ему было что.

Как и Никитин, Фомичев начинал военную службу еще в царской армии. Октябрьскую революцию встретил в чине унтер-офицера восторженно и сразу с оружием в руках стал защищать молодую Республику Советов от ее многочисленных врагов. Сражался в красногвардейском отряде с юнкерами на улицах родного Елисаветграда, водил кавалерийский эскадрон на деникинцев, потом был комиссаром бронепоезда на польском фронте, а под конец, вплоть до 1922 года, участвовал в ликвидации на Украине банд Махно, Тютюнника, Маруси и других анархических батек и бандитских атаманш. На привалах и ночевках во время маршей, в обороне на передовой и в пунктах формирования возле Фомичева всегда было людно — каждому хотелось услышать из уст участника и очевидца тех событий о далеких легендарных днях. И память ветерана, разбуженная названиями городов, сел и местечек, где теперь воевала наша дивизия и близ которых проскакала на коне, прогромыхала на тачанке его тревожная молодость, подсказывала Дмитрию Поликарповичу все новые и новые эпизоды для воспоминаний...

Забегая вперед, скажу: хорошо зарекомендовал себя Фомичев и на командирской стезе, был вдумчив в решениях и смел в действиях, четко разбирался в премудростях тактики и в том, как наилучшим образом использовать в бою технику, оружие. Единственным недостатком было у него то, что иногда чересчур полагался на людей и не всегда регулярно контролировал их, на что приходилось ему указывать...

Всю подготовительную работу к наступлению мы завершили ровно за сутки до указанного срока. Поскольку боевые порядки полков с самого начала строились с расчетом на переход к активным действиям, перегруппировывать их не потребовалось.

В ночь на 26 декабря 1943 года на переднем крае было тихо. Мне, однако, не спалось: не давало покоя опасение, как бы гитлеровцы не провели на рассвете артиллерийскую и авиационную контрподготовку, чтобы попытаться сорвать наше наступление. Этого, к счастью, не произошло: [208] видимо, точными сведениями о начале нашего наступления враг не располагал.

Утро выдалось пасмурное, хмурое. Падал редкий снежок, затрудняя прицельную стрельбу артиллеристам, поэтому пришлось несколько отсрочить начало огневой подготовки. Как выяснилось позже, такая задержка обернулась нам же на руку. Часам к десяти гитлеровцы окончательно порешили, что очередной день не сулит им никаких неприятностей, и их пехота переместилась из тылов в первые траншеи. Тем временем знобящий сиверко разметал снежные тучи, вымел седые лоскутья тумана из лощин и балок, расчистил небо и дали. Когда подошло назначенное время, над притихшей землей тяжело раскатился первый удар пушечного грома. И — началось...

Над траншеями и блиндажами врага, перед амбразурами его огневых точек и наблюдательных пунктов непрерывно вздымался и опадал густой частокол разрывов. Глыбы мерзлой земли вперемешку с обломками досок и бревен взлетали к небу, на мгновение застывали в вышине и рушились вниз, пятная свежий снег грязью и копотью. Наши артиллеристы стреляли в высоком темпе и метко. Немецкие батареи, пытавшиеся вести ответный огонь, умолкали одна за другой. Ощутимый урон несла и пехота противника, застигнутая врасплох в передних траншеях. Тех гитлеровцев, кого начало артподготовки застало вне укрытий, поливали свинцом наши автоматчики и пулеметчики, открывшие огонь по их переднему краю одновременно с первым залпом наших орудий.

К сожалению, менее эффективно подавлялась живая сила и техника в глубине обороны врага. Как уже говорилось, разведать в деталях систему огня на второй его позиции не удалось, и немецкие пушки посылали теперь оттуда снаряд за снарядом в нашу сторону. Несмотря на это, по сигналу атаки цепи дружно устремились вперед. Через несколько минут, показавшихся вечностью, издалека сквозь треск автоматных очередей и грохот гранатных взрывов донеслось до нашего НП протяжное, устрашающее «ур-р-р-а!». Это бойцы ворвались в траншеи врага, уничтожая все, что препятствовало их продвижению...

В числе первых достиг окопов неприятеля сержант Владимир Черенков. С ходу забросав гранатами блиндаж, он уничтожил дюжину находившихся там фашистов. Затем заменил выбывшего из строя командира, повел [209] свой взвод в атаку на вторую траншею и захватил ее. Выполнить эту задачу стрелкам помогли минометчики лейтенанта Павла Колоскова. Двигаясь вплотную за пехотой, они уничтожили своим огнем четыре дзота и около 40 гитлеровцев, захватили несколько вражеских минометов. В свою очередь их прикрыли с фронта бойцы старшего лейтенанта Андриана Сычева, решительно атаковавшие опорный пункт противника, откуда били по минометчикам два крупнокалиберных пулемета.

Прорвав первые две позиции на участке Мирча, Красноборка, полки стремительно развили наступление. Стрелковые цепи и огневые средства двигались единым валом, никто не отставал и не терял направления, не путал своих задач. Батареи, поддерживающие пехоту, последовательно и быстро перемещались на новые позиции, а орудия сопровождения расчищали ей путь, находясь непосредственно в боевых порядках.

Опрокинув неприятеля, оборонявшегося на участке перед нами, и начав его преследование, части дивизии к пяти часам вечера того же дня достигли сел Котовка и Заболоть. С этого рубежа гитлеровцы ввели в бой свой резервный пехотный полк, усиленный двадцатью танками. Удар последних пришелся по боевым порядкам батальонов Фомичева. Уничтожив в ближнем бою почти все их противотанковые средства, противник начал теснить 1087-й стрелковый полк к востоку.

Узнав об этом, я немедленно выдвинул на угрожаемое направление приданный истребительно-противотанковый полк. Дивизионная артиллерия поставила одновременно мощный заградительный огонь перед танками врага, а Харланов и Тимофеев получили приказ — ускорить темп продвижения с тем, чтобы охватить с двух сторон фланги контратакующего неприятеля.

В результате принятых мер резервный полк гитлеровцев понес значительные потери, особенно в танках. Шесть машин со свастикой на борту подорвалось на минах, установленных минерами лейтенанта Е. Мишина, часть других была подбита меткими выстрелами советских артиллеристов. Не выполнив своей задачи, пехота противника стала отходить, преследуемая стрелками Фомичева.

Гитлеровцы отступали теперь в общем направлении на Черняхов, выставляя на нашем пути сильные заслоны. Усвоив их нехитрую тактику, стрелки обходили узлы дорог, [210] высоты и населенные пункты, где располагалось прикрытие, затем настигали и окружали большие группы фашистов, вынуждая их сдаваться в плен. Широта и гибкость осуществляемых командирами маневров позволяла избегать потерь в людях и во времени, неизбежных при атаках опорных пунктов в лоб. Бойцы наступали в высоком темпе, и уже на третий день полк Харланова во взаимодействии с соседом слева с ходу освободил Черняхов 29 декабря 1943 года.

В числе других отличились при этом стрелки взвода старшего сержанта Михаила Медведева. На подступах к городу они наткнулись на минное поле. Командир не растерялся. Приказав бойцам залечь и не ослаблять огня по противнику, он выделил группу солдат, знакомых с минновзрывным делом, которые проделали проходы в заграждениях. После этого стремительным броском взвод преодолел преграду и ворвался на окраину Черняхова. Здесь в свою очередь проявил солдатскую хитрость рядовой Франц Волковинский. Пробравшись в тыл фашистам, прикрывавшим отход большой группы, он с криком «Взвод, в атаку!» открыл автоматный огонь и начал швырять гранаты. Побросав в панике оружие, полтора десятка гитлеровцев подняли руки. Отважно, дерзко действовали в уличных боях и многие другие бойцы 1089-го полка.

Салют Москвы

Главные силы 322-й, обойдя Черняхов с севера, развивали меж тем наступление в юго-западном направлении. Пройдя с боями за четыре дня около 60 километров, они перерезали железную и шоссейную дороги, ведущие от Житомира на Новоград-Волынский, что облегчило продвижение войск 1-й гвардейской армии. Находясь под угрозой окружения, гитлеровцы предпринимали отчаянные попытки высвободить свои коммуникации. Мы же внезапными налетами старались посеять панику в их рядах, вынудить к отходу и сдаче в плен. Особенно активно и успешно действовали в этот момент мелкие подразделения.

В село Новая Александровка с ходу ворвался с небольшой группой своих бойцов командир взвода пешей разведки Петр Соломонов. Пользуясь внезапностью, бойцы открыли огонь по врагу, уничтожили до двух десятков гитлеровцев и, обратив в бегство остальных, очистили [211] село, захватив среди трофеев два исправных пулемета и миномет. Освобождать населенные пункты такими мизерными силами нам до этого еще не приходилось.

Другая группа воинов, среди которых находился и солдат Молофеев, ворвавшись в одну из деревень, уничтожила прикрытие врага, но была окружена подоспевшими гитлеровцами. Храбрецы заняли круговую оборону и до наступления темноты отражали атаки врага, осатаневшего от злобы. А когда землю окутали сумерки, Молофеев переоделся в форму убитого им фашистского офицера, разведал выходы из деревни и вывел всю группу из окружения.

Отразив контратаки неприятеля со стороны Житомира, передовые 1085-й и 1087-й полки совместно с другими войсками перешли к преследованию гитлеровцев, покидавших город по дороге, ведущей на Полонное, Шепетовку. 31 декабря, в канун Нового, 1944 года, Житомир был вновь и на этот раз навсегда освобожден от немецко-фашистских захватчиков.

В тот же день с группой офицеров я проехал по его окраинам. Грустное зрелище открылось нашим взорам. Среди черных от копоти, покрытых слоем пепла сугробов, как надмогильные памятники, вздымались обгорелые трубы печей и остовы домов, мрачно глядевших темными провалами окон. Некоторые строения еще догорали, распространяя вокруг едкий запах гари и выбрасывая вместе со снопами искр клубы сизого удушливого дыма. В одном месте дорогу преградил огромный костер из пылающих бревен — в него взрывом бомбы сбросило с фундамента угловой дом.

Свернув на соседнюю улицу, наша машина несколько минут плутала в темных тупиках и переулках. И всюду виделось одно и то же — тлен и руины, зловещие следы жестокости фашистского воинства, взывающие к отмщению.

Тягостное чувство, оставшееся от этой поездки, несколько рассеялось по возвращении в дивизию. Старший лейтенант Юрий Елисеев встретил меня приятным известием.

— Слыхали, товарищ полковник? Москва салютует войскам Первого Украинского за освобождение Житомира! — сообщил он, прежде чем я переступил порог хаты, выбранной им под жилье. — В приказе Верховного Главнокомандующего наша дивизия упоминается первой, — [212] спешил он выложить все новости. — Ей присвоено наименование Житомирской, а всему личному составу объявлена благодарность!

Человек любознательный и предприимчивый, адъютант принял эти вести прямо из столицы, отремонтировав и настроив на ее позывные трофейный радиоприемник. Вскоре его сообщение подтвердила телефонограмма, полученная из штаба армии. В ней также указывалось, что за успешные боевые действия в операции по освобождению Житомира большая группа бойцов и командиров соединения награждена орденами и медалями.

Эти радостные новости совпали с кануном Нового года. В управлении дивизии решили отметить их за праздничным столом, хотя обстановка и не совсем благоприятствовала этому. Армейская разведка доносила, что противник начал кое-где подтягивать резервы из глубины. Не исключены были контратаки в ближайшие дни и на нашем участке. Поэтому, внимая просьбам подчиненных, я разрешил собрать штабных офицеров и политотдельцев лишь около полуночи, когда гитлеровцы прекращали всякую активность. За праздничным столом предполагалось посидеть не более часа, а затем всем разъехаться в войска. В части были спущены указания усилить разведку и обо всем важном немедленно докладывать по команде наверх. Как всегда, усиливалось на ночь и боевое охранение.

Офицеры собрались в полуподвале чудом уцелевшего здания, в котором до войны размещались какие-то склады. Стараниями майора Фойгеля помещение было приспособлено под «банкетный», как он торжественно выражался, зал. Попадая с мороза и темени в огромную, жарко натопленную комнату, где остро пахло хвоей от лапника, устилавшего цементный пол, и ярко светились керосиновые лампы, все невольно останавливались у порога: столь неожиданно прекрасной казалась полузабытая атмосфера мирного уюта. Настраивались на иной лад не сразу, и это смятение чувств без труда угадывалось по лицам вошедших — поначалу люди выглядели несколько растерянными, смущенными, словно их по пустякам оторвали от важного дела. И вместе с тем в лицах их было что-то торжественное. Видимо, от сознания, что этот маленький праздник они заслужили вполне.

Наконец все разместились за скромно накрытыми столами. Я подал знак Андрею Ивановичу Короткову. Больше [213] обычного окая, он огласил приказы о присвоении дивизии почетного наименования Житомирской и о награждении отличившихся офицеров, солдат и сержантов правительственными наградами. После него с теплым словом обратились к присутствующим и мы с начальником политотдела. Поздравив всех с Новым годом, я кратко подвел итоги минувших боев и назвал лучших офицеров управления — и тех, что находились сейчас вместе с нами, и тех, кто погиб при освобождении Житомирщины. Все выступления завершались призывом в новом году громить ненавистного врага еще беспощаднее, не жалея сил, крови, самой жизни. И офицеры вслух повторяли эти слова как клятву Родине...

В круг, образованный столами, вышли затем артисты дивизионного ансамбля песни и пляски. Их коллектив мы поделили на небольшие концертные группы, которые выступали в ту ночь в самых разных местах — на передовой и в тылу, в медсанбате и в обслуживающих подразделениях.

Баянист развернул мехи, смолкли шум и разговоры, и под низкими сводами подвала поплыли суровые и грустные мелодии. Песни сменились плясками — огневой русской, задиристым гопаком... Взглянув на циферблат, я с удивлением обнаружил, что пошел второй час ночи. Нарушать установленный распорядок не годилось, да и оперативный дежурный уже заглядывал озабоченно в дверь. Пора было расходиться...

* * *

Дела складывались пока благоприятно для нас. Сбивая отдельные заслоны врага, 322-я продолжала безостановочно преследовать его в общем направлении на Дзержинск. Полки наступали по лесному массиву, раскинувшемуся с востока на запад более чем на 40 километров. В полосе их действий не было не только шоссейных, но и сквозных, проселочных дорог, поэтому приходилось прокладывать колонные пути. Их вели по отдельным просекам и тропам, в обход заболоченных участков, которые промерзли еще не настолько, чтобы выдержать артиллерию и обозы.

Ориентироваться в этих местах, особенно ночью, было трудно. Чтобы не сбиться с маршрутов, командиры высылали вперед разведку и тщательно прокладывали азимуты [214] движения. Некоторые брали с собой проводников из числа местных жителей, и те, надо сказать, самоотверженно помогали нам.

В те дни опять сверх всякой меры пришлось потрудиться саперам. Утопая в снегу и болотах, они расчищали кустарник и стелили гати, делали переходные мостки через рвы и сооружали колеи из бревен, по которым двигались колесные машины, орудия, повозки. Саперы, естественно, не успевали повсюду, поэтому не оставалась без дела и пехота, приобвыкшая за войну тащить на руках все, что не могло двигаться самостоятельно.

Наконец леса и топи остались позади. К исходу 2 января полки завязали бой у районного центра Дзержинск. Противник оборонял его частями 208-й пехотной и подразделениями 7-й танковой дивизий, при поддержке большого количества орудий. Несмотря на это, мы намеревались штурмовать город с ходу, полагая, что внезапность усилит шансы на успех.

При подходе велась интенсивная разведка обороны гитлеровцев. Выяснилось, что наиболее прочно противник закрепился в восточной части города, а к северу и югу сил у него меньше. Оценив ситуацию, я принял решение подтянуть все полки возможно ближе к городу, изготовиться и с наступлением ночи атаковать с разных сторон, дробя оборону противника на части. При этом Тимофеев наступал в обход Дзержинска с севера, продвигаясь на Булдычев; Фомичев наносил удар с фронта и выходил на село Вел. Козары, а Харланов огибал город с юга. Этот замысел позволял, не ввязываясь в затяжные уличные бои, окружить гарнизон гитлеровцев, отрезать ему пути отхода и уничтожить. Лишь небольшая часть сил вела наступление прямиком на городские кварталы, лишая неприятеля свободы маневра.

К сожалению, вывести все части на рубежи атаки к намеченному сроку не удалось. Лишь 1085-й полк вступил в бой вовремя. Подчиненные Харланова, овладевшие населенным пунктом Ясноград, подошли к юго-восточной стороне Дзержинска несколько позже. Стрелки Фомичева, наступавшие в центре, также отстали от Тимофеева из-за ожесточенного сопротивления неприятеля на их направлении.

Общей атаке предшествовала получасовая артподготовка. Несмотря на плохую видимость, батареи довольно [215] эффективно поражали огневые точки врага. Надежнее всего они были подавлены на северной и восточной окраинах города. Метко громили немецкие укрепления орудия тяжелых калибров, стрелявшие с закрытых позиций.

В назначенный час стрелковые полки поднялись в атаку. Ночная темень озарилась всполохами выстрелов и взрывов, светящимися трассами пуль, отблесками пожаров. Каждую минуту в какофонию звуков вплетались все новые ноты, пока скрежет, вой и громовые удары не слились в одну зловещую симфонию ночного, не знающего жалости и пощады боя.

Быстро преодолев сопротивление гитлеровцев, Тимофеев и Харланов начали охватывать город с двух сторон. Стрелки Фомичева тем временем ворвались на окраинные улицы Дзержинска с фронта. Пользуясь тем, что огонь противника, ввиду потерь в орудиях, стал довольно беспорядочным, они уверенно продвигались к центру города, тесня растерянного врага. Гитлеровцы, видимо, не ожидали столь мощной атаки ночью и не сумели использовать выгод, которые имеют те, кто обороняет крупный населенный пункт. Их оборона распалась на отдельные очаги, облегчая взаимодействие нашим стрелковым подразделениям.

На каждом шагу стрелков тесно поддерживали артиллеристы. Командир одного из орудий сопровождения Илья Гарякин в темени, кутавшей городскую улицу, заметил башню танка, маскировавшегося за каменным забором. Выпустив несколько снарядов с места, танк попытался сменить позицию, отойти назад. Но едва он покинул свое укрытие, как Гарякин поймал его в прицел и ударил в борт подкалиберным снарядом. Танк вспыхнул. Члены экипажа попытались покинуть машину, но их прикончили наши автоматчики.

Смело продвигался вперед со своей «сорокапяткой» и сержант Николай Петренко. По целеуказаниям, которые ему подавали стрелки, он уничтожил в ночном бою немецкую пушку, подавил две пулеметные точки и метким выстрелом разбил подводу, на которой пыталась удрать группа гитлеровцев.

Не отставали от других, очищая улицу за улицей от врага, и минометчики старшего лейтенанта Сергея Цыбы. Выявив группу фашистских головорезов, изготовившихся для контратаки, они накрыли их массированным огнем, [216] уничтожив попутно два станковых пулемета и миномет неприятеля.

Наиболее прочные очаги сопротивления врага были окончательно разгромлены лишь на рассвете. Проезжая часов в 9 утра по одной из центральных улиц Дзержинска, я увидел, как двое бойцов прикрепляли к фасаду большого здания с колоннадой красный флаг, хотя где-то внутри здания еще раздавались одиночные выстрелы. Это доживали в подвале свои последние минуты эсэсовцы, не пожелавшие сдаться в плен.

В дальнейшем мы развернули наступление на Нов. Мирополь с задачей с ходу форсировать Случь, прорвать оборону врага на западном берегу реки и овладеть рубежом Каменка, Дерюка, Прислучь. В те дни нашу дивизию навсегда покинул командир 1089-го стрелкового полка Иван Степанович Харланов. Раненный в боях под Дзержинском, он после излечения в тыловом госпитале уже не смог вернуться в родную дивизию. Самый одаренный из командиров полков, Харланов воевал доблестно, и добрая память о нем осталась в сердцах всех сослуживцев.

Двадцать лет спустя, к слову сказать, мне посчастливилось нежданно-негаданно встретить его прямо на улице в Москве, куда я прибыл в то время по делам службы. Тогда я и узнал, что полковник запаса Харланов проживает в столице. Мы оба очень обрадовались встрече. И хотя Иван Степанович заметно постарел, он по-прежнему был крепок духом, подвижен и деловит...

В командование 1089-м полком теперь уже по всей форме вступил самый молодой из наших командиров частей двадцатипятилетний майор Ф. С. Гришин. Питомец Московского Краснознаменного пехотного училища имени Верховного Совета РСФСР, он прибыл в дивизию во время ее формирования в сентябре 1941 года. Быстро мужал в непрерывных боях с врагом его командирский талант. Рос и сам Гришин, последовательно командуя взводом, ротой, батальоном. Особенно большой опыт и крепкую волевую закалку он получил в период службы под началом Харланова. Наблюдая впоследствии за тем, как энергично и спокойно управлял в сложной обстановке Федор Семенович своими людьми, я часто вспоминал при этом Харланова — так много схожего было в приемах руководства боем у обоих офицеров.

Части дивизии продолжали тем временем безостановочно [217] продвигаться на запад. Гитлеровцы вновь сменили тактику. Они обороняли теперь лишь те населенные пункты, через которые проходили расчищенные от глубокого снега дороги, прикрывая промежутки меж ними мелкими группами боевого охранения и огнем артиллерии. Их вынуждали к этому не только большие потери в прошедших боях, но и обильные снегопады. Мы в свою очередь перед каждой атакой громили вражеские опорные пункты из орудий и минометов, а затем обходили их подвижными группами пехоты с флангов и тыла. Неся каждый раз большой урон от огня из-за скученности и панически боясь окружения, противник часто спасался бегством, не ввязываясь в затяжной бой.

Именно в такой ситуации полки первого эшелона 8 января освободили Нов. Мирополь и Колодяжное. Не давая противнику закрепиться на западном берегу реки Случь, они организованно форсировали ее и овладели Каменкой, Прислучью, обеспечив переправу основных сил дивизии. Чтобы развить обозначившийся успех, я принял решение из-за правого фланга 1085-го полка ввести в бой стрелков Гришина, ускорить темп продвижения и с ходу освободить от немецко-фашистских захватчиков город Полонное.

По идее это решение во многом отличалось от того, которое осуществлялось в бою за Дзержинск. И разница состояла не только в том, что теперь мы намеревались атаковать врага не ночью, а утром: Полонное раскинулось на большой площади, не имело четкой планировки, и ориентироваться в темноте в его лабиринтах было бы затруднительно. Не предусматривалось, в частности, и фланговых демаршей по обходу города с севера и юга. Все три стрелковых полка атаковали с востока, двигаясь прямолинейно, поскольку их фланги надежно прикрывали части соседних дивизий, наступавших в обход города.

На этот раз удалось заранее раскрыть и план обороны неприятеля. Пробравшись на окраину Полонного, разведчик сержант Петр Рянзин захватил в плен гитлеровского ефрейтора, который охотно сообщил об основных укреплениях в городе. Не довольствуясь этим, Рянзин продвинулся со своим отделением до деревни Березники и организовал засаду, на которую наткнулись два немецких бронетранспортера. В стычке бойцы убили нескольких гитлеровцев, забрали их документы и доставили командованию. [218] Сопоставив все полученные сведения, штаб точно определил состав гарнизона, оборонявшего Полонное.

Утром 9 января 1944 года после короткой артподготовки стрелковые батальоны 322-й атаковали город. С самого начала бой протекал для нас благоприятно. Будучи не в состоянии построить сплошную линию обороны ввиду нехватки сил и времени, неприятель создал ее из отдельных опорных пунктов, не связанных подчас между собой общей системой огня. Эту его слабость быстро выявили и использовали в уличных боях наши командиры. Обладая богатым опытом действий в населенных пунктах, они обходили со своими людьми опорные пункты, просачивались в глубину вражеской обороны, а затем, улучив удобный момент, дружно наваливались на гитлеровцев, выбивая их из всех подворотен и подвалов домов огнем и гранатами.

Уже знакомый нам Илья Гарякин отличился и здесь. Заметив колонну бронетранспортеров с пехотой, выдвигавшуюся к северной окраине города по проселку, он быстро выкатил вперед свое орудие и открыл огонь. Когда рядом с головной машиной разорвались два пристрелочных снаряда, нервы у гитлеровцев не выдержали. Головная машина застопорила ход, потом свернула с проселка в сторону и скрылась за холмами. За ней повернули и остальные бронетранспортеры. Больше их на этом участке артиллеристы не видели.

Во второй половине дня 9 января город и железнодорожная станция Полонное были полностью очищены от фашистских захватчиков. Едва умолкли последние выстрелы на западной окраине, как я получил по радио новую задачу: развивать наступление на Вел. Медведевку.

До утра командиры и штабы перегруппировывали части, восполняли потери, подтягивали тылы. Полки вновь перестроились в два эшелона: назад были оттянуты стрелки Фомичева. Большая часть пушечной артиллерии следовала в боевых порядках двух передовых частей в готовности к отражению танковых контратак. Приданный нам с этой же целью отдельный танковый полк, насчитывавший всего десяток средних танков и САУ, я подчинил Тимофееву, наступавшему на левом фланге. В полосе действий полка Гришина двигался с запасом противотанковых мин подвижный отряд заграждения.

Такое построение дивизии вытекало из обстановки. [219]

По сведениям разведки, противник спешно сосредоточивал крупные резервы, в том числе танки, южнее и юго-восточнее Шепетовки. Танки действовали у него теперь перед фронтом наших частей, а оборона стала значительно плотнее, образовав сплошной фронт. Именно это и вызывало необходимость иметь в дивизии второй эшелон, сильные и маневренные противотанковые средства.

С утра 10 января наши части возобновили наступление. В течение нескольких последующих суток ценой напряженнейших усилий мы овладели рубежом Поляна, Червонное, Кохановка, продвинувшись вперед всего на 10–12 километров. Уже сам по себе этот факт говорит о том, насколько упорным стало сопротивление врага, как возросли его силы.

Вынуждено было считаться с этим и командование. Генерал И. И. Людников приказал 322-й закрепиться на достигнутых рубежах с задачей отразить все попытки немцев прорваться к Полонному. Дело в том, что на эту железнодорожную станцию сразу после ее освобождения стали прибывать эшелоны с войсками и грузами для 60-й армии. Захватом Полонного противник значительно улучшил бы не только свое тактическое, но и оперативное положение, усложняя вместе с тем обстановку и снабжение наших войск.

Весь последующий период боев характеризовался исключительной активностью с обеих сторон. Гитлеровцы почти ежедневно контратаковали силами одной-двух пехотных частей, усиленных танками. Их удары чередовались в двух направлениях: Кохановка, Полонное, с целью прорваться в город, и Червонное, Анусино, с намерением перерезать шоссейную и железную дороги, ведущие от Полонного на Шепетовку. Кроме переформированных полков 208-й пехотной в боях принимали участие подразделения и 7-й танковой дивизии врага.

В течение первой недели мы не только с успехом отражали эти контратаки, но и каждый раз понемногу продвигались вперед. Бойцы, как всегда, дрались смело, инициативно.

В бою под деревней Желудки отделение младшего сержанта Евгения Юрченко скрытно обошло немецкую пушку, которая буквально засыпала снарядами их стрелковую роту. Однако приблизиться к огневой позиции незаметно не позволяла открытая местность. Тогда Юрченко во главе [220] своих бойцов с криком «ура» атаковал артиллеристов во весь рост. Как он и рассчитывал, те не успели развернуть тяжелое орудие в их сторону и были уничтожены огнем автоматов. Пушка оказалась в полной исправности. Повернув ее на 180 градусов, Юрченко сам встал к прицелу и меткими выстрелами разбил пулемет, мешавший продвижению пехотной цепи. После ожесточенной схватки деревня была очищена от фашистов.

Однако так продолжалось лишь до тех пор, пока 208-ю, основательно потрепанную нами, не сменила свежая, полностью укомплектованная немецкая пехотная дивизия. Она возобновила контратаки в тех же направлениях, но их ударная сила заметно возросла. Наши стрелковые части не только не продвигались теперь вперед, но и с большим трудом удерживали занимаемые позиции. Гитлеровцы вклинивались в их боевые порядки, теснили передовые подразделения, и отбросить их назад удавалось лишь с помощью вторых эшелонов.

Непрестанные упорные контратаки выматывали и озлобляли людей. Необходимость ежечасно быть начеку, чтоб враг не застал врасплох, постоянно напрягать силы и нервы так ожесточила бойцов, что они подчас готовы были ринуться в рост на гитлеровцев, не считаясь с их превосходством в силах, однако благоразумие удерживало командиров от такого опрометчивого шага. Приходилось изматывать противника по-другому. Отразив очередную его атаку в светлое время суток, мы сразу начинали готовиться к следующей: совершенствовали оборону, пополняли боеприпасы, перемещали на новые места огневые средства, устанавливали дополнительные заграждения. И смотришь, наутро противник, если он рвался в бой без разведки, нес еще большие потери.

О таких боях в сводках Совинформбюро обычно сообщалось предельно кратко: на таком-то фронте ничего существенного не произошло, шли бои местного значения. Тот, кто не знал фронтовых будней, мог полагать, что речь шла лишь о легкой перестрелке. На самом же деле кипели тяжкие бои, требовавшие от личного состава предельного напряжения сил.

В один из дней, помнится, гитлеровцы атаковали 2-й батальон 1089-го полка, оборонявший село Червонное. За счет преимущества в численности им удалось окружить наших. Однако советские воины во главе с комбатом [221] капитаном В. Найденовым стойко дрались и в кольце, отбивая все атаки врага. На исходе дня майор Гришин, сосредоточив на фланге у гитлеровцев две роты автоматчиков и несколько орудий, решительным ударом отбросил их в исходное положение. Не принесли успеха врагу и повторные попытки овладеть Червонным.

Столь же отважно сражались в те дни и воины соседнего 3-го батальона под командованием капитана Я. Морова. Неприятель несколько раз бросал на их позиции танки, обрушивал огонь артиллерии и удары авиации. Но все — безрезультатно, батальон свой рубеж удерживал крепко.

Основная тяжесть атак пришлась на долю 9-й стрелковой роты, которой командовал двадцатилетний комсомолец лейтенант Н. Свинарев. Случилось так, что в два раза большая группа гитлеровцев приблизилась к траншее стрелков почти вплотную. Враг уже предвкушал торжество победы, когда Свинарев дал команду бойцам повысить плотность огня до предела. В течение нескольких минут цепи захватчиков заметно поредели, и лейтенант поднял подчиненных врукопашную. Немцы не приняли ее, бежали. Смертельно раненный Свинарев успел шепнуть ординарцу: «Передай... в штаб... фрицы... драпают...»

Мы несли в тех боях немалые потери. Однако все просьбы о подкреплении встречали отказ. Более того, вышестоящее начальство каждый раз намекало, что пора бы уже заставить противника отказаться от атак на Полонное.

Как-то утром я задержался в штабе дивизии, расположенном в деревне Анусино. С ночи пуржило, активных действий со стороны неприятеля не предвиделось, и я не торопился на свой наблюдательный пункт, разбирая различные административно-хозяйственные вопросы. В этот момент доложили, что к нам едет командующий армией. Я вышел встретить его на улицу.

Черняховский поздоровался тепло и просто, подчеркивая давнее наше знакомство. Но по пути к дому, где размещался штаб дивизии, стал вдруг в свойственной ему полушутливой манере пенять на то, что мы, дескать, разбаловали противника, особо его не тревожим, добровольно уступаем инициативу. Вот он и обнаглел, взял в привычку атаковать нас ежедневно, не с утра, так после обеда. [222]

— Неужели нельзя тряхнуть его хорошенько, чтоб он успокоился и сидел тихо-смирно? — подковыривал Иван Данилович, посматривая на меня сбоку с хитроватой, задорной усмешкой. — Не верю! Командир вы грамотный, воли не занимать, силы есть, захотите — своего добьетесь. Главное — обмозговать все, прикинуть заранее, глядишь, и получится как надо!

Не ответив на шутливые укоры командарма, я вошел в хату, молча расстелил на столе рабочую карту и кратко доложил обстановку перед фронтом дивизии. Упор делал на то, что противник почти в два раза превосходит нас в живой силе и технике.

— Знаю, — нетерпеливо подтвердил командующий. — Но воевать надо не числом, а умением, — напомнил он излюбленный афоризм. — Бить врага меньшими силами, искусно, внезапно.

— Это верно, — согласился я. — Однако руководствоваться суворовским правилом следует не только нам, но и старшим начальникам тоже.

Видимо, эта фраза прозвучала излишне резко.

— Кого вы имеете в виду? — нахмурился Черняховский. Отвернувшись к окну, он побарабанил пальцами по подоконнику и отрывисто произнес: — Опять будете просить танки и орудия? Не дам! Они предназначены для более важных задач, чем те, которые решаете вы, понятно?

Я ответил, что все понятно. Однако попросил выслушать меня до конца. Придвинув к себе карту, генерал хмуро кивнул: говори, мол, что угодно, а своего мнения я не изменю. Меня, однако, это не смутило.

— Гитлеровцы изо всех сил рвутся в Полонное потому, что хотят лишить армию важного пункта снабжения, — несколько академично начал я. — И вы и генерал Людников, напоминая об этом каждодневно, требуете не пропустить их любой ценой.

— Правильно, — не поднимая глаз от карты, кивнул Иван Данилович. — Иначе голову с вас снимем!

— Вот мы и выполняем ваш приказ в точности! — поспешил я разъяснить суть дела. — Поскольку у врага превосходство в силах, его удары сдержит лишь глубоко эшелонированная оборона. Наши полки размещены на трех позициях, причем маневрировать вторым эшелоном в момент отражения атаки противника категорически запрещено. [223] Так как же тогда бить его меньшим числом, не имея резерва, не обладая свободой действий?

— А, пожалуй, верно, — задумчиво сказал Черняховский. — Получается, что любая ваша инициатива скована приказами свыше... Что ж, так и быть, развяжем вам руки. Я дам указание усилить оборону Полонного на центральном участке за счет подошедших стрелковых резервов, — после минутной паузы продолжал он. — Дополнительных средств — танков, орудий — вы не получите. Но вашу контратаку поддержим огнем корпусной артиллерии...

Поднявшись из-за стола, Иван Данилович не спеша надел папаху, застегнул шинель и, оправляя снаряжение, раздельно закончил:

— Разрешаю маневрировать всеми наличными силами по личному вашему усмотрению. Но врага нужно разбить непременно, и в ближайшие дни.

Командарм покидал наш штаб в приподнятом настроении, словно уже предвидел благополучный исход нашего демарша. Как видно, ему очень хотелось поднять веру в успех предстоящего дела и у меня. Перед тем как сесть в машину, он оглянулся, отыскал меня взглядом, подозвал к себе.

— Разобьете фашистов — получите генеральское звание! — с ободряющей улыбкой пообещал он. — Хочу аттестовать вас не по выслуге, а по заслуге. Ясно?

— Ясно, товарищ командующий, — машинально ответил я, и «виллис» Черняховского, сорвавшись с места, растаял в снежной пыли.

Вернувшись в штаб, я немедленно уточнил у Короткова, Никитина, оператора и разведчика некоторые данные о противнике, а потом изложил им идею предстоящих действий. Суть ее родилась в те бессонные ночи, когда голова пухла от мыслей, каким бы образом проучить нахального и более сильного врага. Решение сводилось вкратце к следующему.

Перегруппировать силы с таким расчетом, чтобы весь четырехкилометровый участок Червонное, Кохановка, на котором гитлеровцы почти ежедневно атаковали нас силами до двух пехотных полков, оборонять одним 1087-м полком, построив его в два эшелона и надежно прикрыв местность минами. Главные же силы дивизии скрытно сосредоточить тем временем на линии Желудки, Червонное. [224]

Как только гитлеровцы ударят, по обыкновению, по нашему левому флангу, мы наносим молниеносный ответный удар правым крылом: одним полком на Вел. Медведевку, другим — по высотам 302,2 и 288,0.

Оба эти участка удерживались незначительными вражескими силами. Это давало возможность быстро прорвать их оборону и захватить в свои руки всю немецкую дивизионную артиллерию, расположенную на высотах. Одновременно мы выходили во фланг контратакующей группировке, что позволяло нанести ей удар в уязвимом месте, смять ее и закрепиться на рубеже западная окраина Вел. Медведевки, Бол. Каленичи, Кохановка.

Этот замысел после придирчивого разбора был целиком одобрен генерал-лейтенантом И. И. Людниковым, после чего началась интенсивная подготовка к бою.

Еще раз уточнили данные о противнике с помощью разведгрупп, засылаемых к нему в тыл. В одной из них действовал радист комсомолец Георгий Богатов. Регулярно выходя на связь, он передавал в штаб соединения все добытые с помощью агентуры и путем наблюдения сведения. Во время одного из сеансов рацию фпеленговали и разведчиков, укрывшихся в лесу, окружили гитлеровцы. Завязался бой. Немецкие солдаты имели приказ захватить радиста живым. Едва Богатов закончил передачу и начал свертывать станцию, как перед ним словно из-под земли выросли четыре фигуры и с криком «Хенде хох!» направили на него оружие. Но опытный и бесстрашный радист опередил врага. Отпрыгнув в сторону, он длинной очередью скосил всех четверых солдат и нырнул в лесную чащобу. Через полчаса Богатов догнал товарищей, и группа продолжала выполнять задание.

Противник готовился к очередной атаке около суток. За это время Тимофеев и Гришин незаметно сосредоточили основные силы на правом фланге дивизии для ответного удара. Действия этих полков обеспечивала, помимо дивизионной, значительная часть корпусной артиллерии.

И опять, как было уже не раз за последние месяцы боев, вместе с проблесками утреннего рассвета потянулись томительные минуты ожидания. А вдруг неприятель разгадал наш замысел? Откажись он от шаблонного начала атаки, перенеси ее острие на правый наш фланг — и нарушатся все расчеты. Но гитлеровцы ни о чем не [225] догадывались. В установленное время их пушки обрушились, как обычно, на левое крыло дивизии, где рассредоточились бойцы Фомичева. Открыли ответную стрельбу и наши артиллеристы; огонь с обеих сторон продолжался минут тридцать, то набирая силу, то ослабевая.

После такой своеобразной артподготовки-дуэли противник двинулся в атаку. Вскоре два его пехотных полка уже прочно связали себя боем на подступах к Кохановке. Вот тогда-то и последовал стремительный удар наших главных сил. Эффект от него превзошел все ожидания. Подразделения гитлеровцев, прикрывавшие Вел. Медведевку и обе высоты, были опрокинуты, их оборона прорвана. По пятам преследуя врага, наши бойцы ворвались на позиции его дивизионной артгруппы, захватив в полной исправности около сорока орудий разного калибра. Большая часть орудийной прислуги разбежалась, остальных уничтожили или взяли в плен.

Гитлеровцы никак не ожидали столь тяжелого исхода боя. Они были настолько ошеломлены случившимся, что немедленно прекратили наступление на 1087-й полк и, подвергаясь ударам во фланг со стороны передовых батальонов Гришина и Тимофеева, стали поспешно отходить, преследуемые стрелками Фомичева. Полностью лишившись артиллерии, враг не мог рассчитывать теперь на успех своих атак, сколько бы пехоты ни бросал в бой.

Получив донесение об итогах боя и наших трофеях, даже Черняховский усомнился, так ли это. Он приказал еще раз пересчитать пушки и точнее указать, куда вышли оба правофланговых полка. Вскоре в район высот прибыла группа штабных армейских офицеров. Они подтвердили, что все соответствует действительности: противник потерял всю свою артиллерию, а части 322-й вышли на новый рубеж. Короче говоря, задача, поставленная командармом, была достигнута полностью: противостоящая немецкая дивизия оказалась в таком положении, что в дальнейшем уже не могла угрожать атаками на Полонное.

Мы понимали, разумеется, что немецкое командование не смирится с таким конфузом и в покое нас не оставит. Сразу предостерег меня от беспечности и Черняховский, потребовав прочно закрепиться на захваченных рубежах и ждать танковых контратак врага. К этому мы и готовились. [226]

Встал вопрос, что делать с захваченной артиллерией. Стрелять из нее нечем — немецких снарядов было мало. Отбуксировать пушки к себе в тыл? Но конные упряжки из сугробов их не вытащат, а тягачей у нас нет. Оставить все на месте, как есть? А вдруг гитлеровцам удастся ценой огромных усилий вернуть обратно высоты?.. В конце концов решили привести трофейную технику в полную негодность. Часть орудий подорвали, с других сняли замки, а из оставшихся произвели холостые выстрелы, плотно забив их стволы землей. Стволы, естественно, раздуло и покорежило.

В предвидении вражеских контратак постарался чем мог помочь и Черняховский. На следующее же утро в Апусино прибыла на усиление танковая бригада, имевшая меньше половины штатного состава машин. Ознакомив ее командира с задачей дивизии, я направил его в распоряжение майора Гришина, указав район для сосредоточения бригады. Противник знал, безусловно, что танков у нас прежде не было, поэтому следовало ввести их в бой внезапно, чтобы усилить эффект и результаты применения.

Танки благополучно миновали минные поля, установленные в глубине нашей обороны, и рассредоточились в боевых порядках 1089-го полка в готовности к действиям. Командир бригады с начальником штаба немедленно направился к Гришину.

НП Гришина располагался в одиночном каменном строении. В минуты затишья Федор Семенович частенько пробирался на чердак этого дома, откуда хорошо просматривалось расположение гитлеровцев. Он и теперь решил поставить задачу танкистам оттуда, благо противник вел себя спокойно.

Поднявшись на чердак, офицеры встали у слухового окна и приступили к работе. Но едва Гришин успел показать передний край гитлеровцев, как те внезапно открыли массированный огонь из минометов. И первой же миной, пробившей крышу дома, был убит командир танковой бригады...

В командование бригадой временно вступил начальник штаба. Первым делом он бережно снес с чердака и передал подбежавшим бойцам тело комбрига, а потом вместе с Гришиным прошел в блиндаж, чтобы уточнить задачу, — светлое время суток было на исходе. Однако же, как [227] ни привычны люди к опасностям на фронте, все офицеры, находившиеся на НП, долго не могли прийти в себя — слишком внезапной и нелепой была гибель их товарища...

На следующий день немецкие танки, подошедшие с севера на наш участок, нанесли сильный удар по обороне 1089-го полка в районе Вел. Медведевка. Вместе с пехотинцами Гришина его приняли на себя танкисты этой бригады и бойцы истребительно-противотанкового артполка.

Только один сержант Д. Бухтияров, отражая натиск гитлеровцев, уничтожил из своей «сорокапятки» тягач и танк. До взвода пехоты противника рассеял огнем миномет Дмитрия Гридякина. Оказавшись без поддержки своих автоматчиков, фашистские танки не осмелились идти дальше, их атака захлебнулась. Большой урон наносили захватчикам и стрелки; каждый боец действовал мужественно и стойко.

В этот момент, пользуясь сумятицей, и мы и противник предприняли ряд вылазок с целью захвата пленных и различных диверсий. Мы лучше знали местность, тщательнее готовили людей и, на мой взгляд, действовали успешнее.

В разгар боя у майора Гришина прервалась вдруг телефонная связь со стрелковым батальоном капитана Я. Морова. Линейщик сержант Н. Калинин с двумя солдатами вышел на линию, нашел обрыв и устранил его. На обратном пути оба его подчиненных были ранены осколками снаряда, а связь вновь отказала, и пришлось ползти на линию одному. Когда Калинин добрался до места и начал сращивать провод, на него навалились сзади трое гитлеровцев, устроивших засаду у порванного кабеля. Хорошо, что оружие у сержанта было под рукой, да силой, как говорится, бог его не обидел. Вывернувшись, Калинин полоснул по фашистам из автомата. Послышались стоны, проклятия, затрещали кусты — и все смолкло. Судя по тому, что линия больше не рвалась на этом участке ни разу, ни один из охотников за «языками» не ушел целым.

В свою очередь, чтобы воспретить противнику возможность подбрасывать подкрепления к Бол. Медведевке, саперы младшего лейтенанта В. Бычкова, пробравшись в тыл к немцам, взорвали два моста в Березне и Мал. Каленичах [228] и заминировали маршруты выдвижения танков. Именно на их минах позже подорвалась не одна вражеская машина. Тем не менее существенное превосходство противника в силах давало себя знать. Дорогой ценой гитлеровцам все же удалось потеснить 1089-й полк. Однако в дальнейшем они, видимо, прикинули свои потери и больше ни на этом, ни на соседних участках уже не возобновляли контратак.

В начале февраля 60-я армия получила приказ: перейдя частью сил правого крыла в наступление, освободить от немецко-фашистских захватчиков населенные пункты Острог, Славуту, Шепетовку. Непосредственно на Шепетовку наступал с северо-востока 18-й стрелковый корпус. Левее, на восьмикилометровом участке, атаковала врага 322-я дивизия, усиленная одним танковым и двумя артиллерийскими полками.

В ночь на 11 февраля наши части способствовали своими дерзкими атаками изгнанию оккупантов из Шепетовки. Отмечая заслуги 322-й в разгроме немецкой дивизии в районе Полонного и активное участие в освобождении крупного железнодорожного узла Шепетовка, Советское правительство наградило ее орденом Красного Знамени. Личному составу соединения за образцовое выполнение боевых задач приказом Верховного Главнокомандующего объявлялась благодарность.

К середине февраля обстановка на нашем участке фронта постепенно стабилизировалась. Противник вел себя довольно пассивно. Пользуясь этим, мы совершенствовали свою оборону, отдыхая после тяжелых сражений. Момент был как нельзя более подходящим, чтобы провести в дивизии собрание партийного актива, обстоятельно обсудить с коммунистами итоги минувших боев, осмыслить задачи на будущее.

Партактив собрался в деревне Новичи, в школе. Гитлеровцы приспосабливали ее для обогрева людей. Поэтому пришлось предварительно привести в порядок загаженные ими помещения. Транспорт, на котором прибывали из частей и штабов коммунисты, разместили в укрытиях, на значительном удалении от школы, чтобы не демаскировать скопление людей. Незадолго до начала собрания вместе с членом Военного совета армии генерал-майором В. М. Олениным прибыл на актив и генерал-лейтенант И. Д. Черняховский. [229]

В своем докладе я постарался возможно глубже проанализировать не только уроки и результаты прошлых боев, но и опыт партийно-политической работы, накопленный в дивизии за истекший период, постарался раскрыть наиболее действенные формы и методы этой работы, привел в пример лучших политработников и особо отличившихся в боях коммунистов.

В докладе отмечалось, что основной упор партийно-политический аппарат соединения делал на воспитание у солдат, сержантов и офицеров непреклонного стремления к тому, чтобы любой ценой, вопреки всем трудностям выполнить поставленную им боевую задачу. Вместе с тем в многочисленных памятках и листовках, в беседах и выступлениях постоянно пропагандировались наиболее эффективные приемы и способы действий в наступлении и обороне, рассказывалось о высоком ратном мастерстве и боевом опыте лучших бойцов и командиров — коммунистов, комсомольцев, беспартийных.

О храбрости и отваге многих и многих политбойцов ярко свидетельствуют донесения, хранящиеся в архивах 322-й стрелковой дивизии. Достаточно хотя бы такого примера.

Старший лейтенант Н. Золотницкий воевал оружием, которое хотя и не стреляло в прямом смысле этого слова, однако наносило, пожалуй, не меньший урон моральному духу врага, чем, скажем, иной артобстрел. Старший инструктор политотдела дивизии офицер Золотницкий очень искусно и самоотверженно вел пропагандистскую работу по разложению войск противника. С этой целью он кропотливо готовил к заброске в расположение и в тыл к гитлеровцам специально отобранных среди военнопленных антифашистски настроенных людей. Осознав неизбежность катастрофы гитлеровского режима и веря в возможность демократического переустройства Германии в будущем, эти немецкие солдаты и офицеры вели потом в стане своих соотечественников смертельно опасную работу, разъясняя им, в угоду чьим сумасбродным планам и интересам они сражаются и умирают на русской земле.

Золотницкий регулярно вел передачи на немецком языке с помощью мощной громкоговорящей установки. И судя по тому, с какой яростью гитлеровцы поднимали стрельбу во время его радиосеансов и как настойчиво пытались нащупать огнем артиллерии место стоянки его [230] установки, правдивые слова пропагандиста страшили их не меньше, чем атаки советских солдат.

В то последнее в его жизни утро Золотницкий находился на передовом НП 1089-го стрелкового полка. Ему не терпелось лично допросить только что захваченного пленного. Но тут гитлеровцы перешли в контратаку. Их удар пришелся по участку, где располагался полковой НП. Вместе с находившимися там штабными офицерами лег на бруствер окопа с винтовкой убитого бойца и Золотницкий. И даже бывалые солдаты дивились тому, как хладнокровно и методично вел он огонь, словно находился не в бою, а на войсковом стрельбище...

Когда контратака противника была наконец отбита, защитники НП недосчитались многих своих товарищей. Среди убитых был и старший инструктор политотдела, жизнь которого оборвала вражеская пуля...

* * *

Завершая доклад на конференции, я перечислил задачи партийных организаций соединения по подготовке коммунистов и всего личного состава к предстоящим боям. Затем начались прения. Выступил и командующий. Он подчеркнул, что успех каждого боя во многом зависит от уровня партийно-политической работы в частях и подразделениях, от умения проводить эту работу с людьми в любой обстановке. В заключение И. Д. Черняховский обрисовал особенности предстоящих боевых действий в условиях весенней распутицы и потребовал от нас — руководителей — лучше заботиться о нуждах личного состава, о сбережении оружия, военной техники, транспорта...

Всем нам предстояло пройти через бесчисленные сражения и долгие трудные испытания. До логова фашистского зверя оставались еще многие сотни километров. Однако все, кто покидал в ту вьюжную ночь школьное здание в деревне Новичи, знали, что нет в мире силы, способной остановить нас на полпути к этой заветной цели. [231]