Вперед — на запад!

Около трехсот боевых вылетов сделали мы под Проскуровом, Винницей, Шепетовкой, сбили пятнадцать фашистских самолетов, затем перелетели в Дубно — старинный украинский городок, почти совсем не пострадавший от войны. Чем стремительнее отступают немцы, тем целее освобождаемые города, села.

Однажды я обнаружил в районе Сокаля немецкий аэродром, и на мою «четверку» поставили огромный фотоаппарат.

В последнем за день полете мы подошли к Сокалю на высоте четыре тысячи метров, с запада, со стороны солнца.

— Буду фотографировать, — передал я ведомому и пошел на снижение.

— Вас понял, — ответил Свиридов, летевший за мной. Резко снизился до двух тысяч метров, включил аппарат и перевел «четверку» в горизонтальный полет.

«Жжик... жжик... жжик» — слышал я в наушниках, как срабатывает затвор аппарата.

Это самый ответственный участок. Не должно быть разрывов между снимками и отклонений по курсу и высоте. Отвернуть в сторону, посмотреть, где ведомый, нет ли «мессеров» сзади, нельзя, испорчу фотопланшет.

«Жжик... жжик... жжик...»

Три минуты над целью кажутся вечностью, но вот, пожалуй, и конец боевого пути — справа вижу ориентир выхода. Резко перевожу самолет в набор высоты. «Мессеров» не видно. Лишь кое-где темные шапки зенитных [103] разрывов. Но где ведомый? Может быть, потерял? Или погиб?

Так пропал без вести младший лейтенант Свиридов — скромный, отзывчивый товарищ, только что пришедший в наш полк. Может быть, его подбили зенитки или «мессеры»? Может, потерял ведущего и заблудился? Или отказала материальная часть? Все может быть. Это фронт.

Недели две я ходил темнее тучи. Потерять такого парня было очень тяжело.

Чуть не подрался с Гамаюном — растрепанным рыжеволосым старшим лейтенантом-штурмовиком. Что-то не поделили. Нас разняли после первой схватки. А потом мы стали друзьями. Вот как это было.

1-й Украинский фронт в битве за Западную Украину двинулся на запад значительно севернее Львова. Горохув, Берестечко и другие населенные пункты вокруг запылали. Это было хорошо видно с воздуха. Черной стала земля восточнее Западного Буга.

До трех тысяч самолетов насчитывала 2-я воздушная армия Красовского подо Львовом. В воздухе стало тесно. Штурмовики восьмерками колонна за колонной двигались на запад. Истребители дивизии Покрышкина прикрывали поле боя. То снижаясь, то вновь набирая высоту, патрули не допускали ударов фашистов по нашим войскам.

Мы шли все дальше на запад. Пахло гарью, дым поднимался до высоты трех тысяч метров. Бой, огромная воздушная карусель над полем сражения. Трудно разобрать, кто кого бьет. То здесь, то там проскакивают истребители.

— Внимание, в воздухе «мессеры»! В воздухе «мессеры»! — непрерывно информирует наземная станция.

Штурмовики медленно переваливают линию фронта, заходят на цель.

— Я Вася Гамаюн, орелики, за мной! — слышится бас знакомого штурмовика.

— Еще заходик, еще разок, орелики, за мной! — грохочет Гамаюн.

В эфире шум, крики, сплошной гвалт. И только бас Гамаюна перекрывает всех.

— За Родину, еще заходик, за Родину!

«Мессеры» свистят и носятся повсюду, а Гамаюн повторяет заходы. Сумасшедший, не понимает, как трудно сдержать натиск «мессеров». А они уже атакуют левого [104] штурмовика, и Мовчан устремляется вниз. Очередь, вторая, фашист падает, но и самолет ведомого командира эскадрильи горит. Черный шлейф дыма отвесно спускается вниз...

Два «мессера» заходят в атаку справа.

— Атакую, не отрываться! — кричу своему ведомому Ивану Гришину.

«Як» устремляется вниз. Резко растет, увеличивается в прицеле «мессершмитт». Очередь — мимо! «Мессершмитт» уходит вниз и идет бреющим возле шоссейной дороги.

«Не уйдешь!» И я снижаюсь за фашистом. Но стрелять тяжело — мимо с огромной скоростью проносятся телеграфные столбы. «Мессершмитт» идет на высоте 100–200 метров.

Гашетки нажаты: мой «як» вздрагивает и сноп огня вырывается из носовой части фюзеляжа. Пули и снаряды летят в цель, а через несколько секунд «мессершмитт» взрывается рядом с дорогой.

— Орелики, курс девяносто, топаем домой. Молодцы, хорошо поработали! — не унимается Вася Гамаюн.

И неприязнь к этому рыжеволосому забияке совершенно проходит. Ведомый — Гришиа — рядом, мы идем вместе с группой, вот-вот перескочим линию фронта. Настроение хорошее. Молодец все же Гамаюн. Ему с земли приказывают прекратить огонь, а он уговаривает генерала Каманина разрешить поработать: «Не везти же боеприпасы в Дубно». И командир 5-го гвардейского корпуса соглашается.

На какой-то волне фашисты информируют своих летчиков: «Внимание, внимание! В воздухе Покрышкин, в воздухе Покрышкин!»

Мы переводим дух — линия фронта под нами, А на нас со снижением идет восьмерка «кобр». Это покрышкинцы отсекают от нас прицепившихся «мессеров». Стремительная атака — и небо пустеет. «Мессеров» словно ветром сдуло.

Впереди и сзади идут восьмерки штурмовиков, идут домой усталые, но довольные. Трудно в день выполнить несколько таких полетов. Со штурмовиками по четыре — шесть истребителей. Много и не надо. Поле боя постоянно прикрывается нашими самолетами. [105]

А навстречу мчат шестерки и восьмерки новых бомбардировщиков, которые бросают смертоносный груз на врага.

И линия фронта дрогнула, начала изгибаться, все быстрее и быстрее двигаясь на запад. Мы не успевали стирать и вновь наносить красно-синюю линию фронта на наших картах-пятикилометровках. Это было настоящее большое наступление.

Вспомнилась наступательная операция начала сорок третьего года. Снег потемнел тогда от работы штурмовиков и артиллерии, но линия фронта нехотя передвинулась всего на 4–5 километров и замерла.

А сейчас войска стремительно вышли к Западному Бугу, форсировали его и устремились к Польше. Там Висла и Сандомирский плацдарм, там граница...

В столовой вечером шумно. Молодежь веселится. Каждый мог не вернуться с задания. Но он вернулся, поэтому радуется. Радуется жизни, друзьям, победам. Мы сидим рядом с Гамаюном.

— Так это ты прикрывал? Молодец! — Гамаюн улыбается широко, открыто, просто. — Молодец!

— Ты поменьше крутись, если в воздухе «мессеры», — отвечаю летчику.

— Ничего, выдержишь, а мне не хочется бомбы впустую бросать, — уже серьезно говорит Гамаюн.

— Мы ж потеряли одного из-за этого, — настаиваю я на своем.

Мы уже не враги, что нам делить, двум старшим лейтенантам? Еще летать да летать вместе.

Я восхищаюсь его смелостью, отвагой, бесстрашием.

Наши летчики тоже отличились в последних боях. Росляков за эти дни сделал пятнадцать боевых вылетов и сбил три самолета. Гугнин, Артемьев, Рыбалка и Клюев тоже имели победы.

Виталий сопровождал Ил-2, и четверка «яков» встретилась с шестеркой «мессеров». Из них только троим удалось уйти. Остальные фашисты остались на Львовщине. Один Ил-2 гитлеровцам удалось подбить, но он произвел посадку на своей территории.

Николай Гугнин встретил четырнадцать ФВ-190. Бой был исключительно трудный, но потерь ни истребители, ни штурмовики не понесли. Один же из стервятников нашел здесь могилу. [106]

Шестнадцатого июля Гугнин выполнил семь боевых вылетов, провел пять боев, уничтожил три самолета врага. Неизменно уравновешенный и скромный Гугнин считался лучшим командиром эскадрильи. Его ведомые умело перенимали, опыт и хорошо дрались в воздухе.

Однажды командир полка Росляков поставил нам с Гришиным задачу вскрыть передвижение немецких войск на участке Львов, Перемышль, сфотографировать скопление войск и аэродром «Цунюв».

Я прикинул расстояние. Горючего не хватало.

Я знал, что Росляков до назначения к нам работал старшим штурманом дивизии. Уж кому, как не штурману, понимать толк в расчетах.

— Что, далековато? — улыбнулся Росляков.

— Конечно. Горючего может не хватить.

— Таков приказ штаба дивизии! — твердо повторил командир. Он не хотел спорить с начальником штаба и начальником разведки. Я молчал, хмурился.

— Вот что, — неожиданно заявил командир полка, — полетим вместе. Если действительно, останется мало горючего, я изменю маршрут.

И через десять минут наша пара уже пересекала линию фронта севернее Львова.

Росляков снижался, набирал высоту и ловко маневрировал между облаками. Я сфотографировал указанный в задаче аэродром, догнал ведущего и старался не потерять его.

Мы не дошли до Перемышля, развернулись на восток. Я вздохнул. Теперь горючего хватит. Очевидно, Росляков заранее решил на Перемышль не идти. Километров за двадцать до Львова ведущий снизился и на высоте 200 метров «брил» над лесом. Я прикрывал его с высоты полторы тысячи метров. Неожиданно самолет командира обстреляли зенитки. Серия красно-белых шариков взметнулась вверх и погасла.

— У вас за хвостом белый шлейф, — передал я командиру. — Может быть, сядете в Красне?

Белая полоска не то бензина, не то пара почти сразу же растворялась за самолетом Рослякова.

— Нет, нет, горючего хватит! Пойдем в Броды.

Полк несколько дней назад перелетел в Броды, и командиру не хотелось садиться на другой аэродром. Но пришлось. Оказывается, вытекал не бензин, а вода. Температура [107] резко возросла, и двигатель мог остановиться каждую секунду.

За Росляковым сел и я.

— Зачем сел, прислали бы за мной По-2, — запротестовал майор.

— У вас данные разведки, а на моем самолете пленки. Так что другого выхода нет.

Росляков согласился и пересел на мой самолет. А через полчаса моя «четверка» на взлете крутила бочки. Росляков хорошо пилотировал.

— Это кто крутит бочки? Накажу, — вдруг услышал я зычный голос.

Обернулся — генерал с черными усами. Кто это?

— Ну-ка, идите сюда, доложите, что произошло, — потребовал генерал.

Я доложил, генерал рассмеялся:

— Росляков? Да его ни одна пуля не возьмет. Мне передали — череп пробит, без сознания, а он бочки крутит. Молодец. Такой жить будет долго!

— Передай Рослякову, — вновь обратился ко мне генерал, — чтобы сегодня же послал шестерку и чтоб зенитки были уничтожены. Понял? Передай, что приказал Красовский!

— Есть, товарищ генерал! — бодро козырнул я. Так вот он какой, командующий 2-й воздушной армией.

Я отправился искать командный пункт. Повернул к еле видимой палатке, прикрытой ветвями. Это и был КП. Рядом на лужайке сидел молодой крепкий летчик. Приятное лицо, правильный нос и вьющиеся светлые волосы. На вид ему можно было дать лет 25. Летчик сидел, поджав ноги, и пил чай из самовара, который дымился рядом. Чуть в стороне стоял «як», весь капот которого был разрисован красными звездочками.

«Ого, это кто-то из наших асов», — подумал я.

Вдоль фюзеляжа надпись: «Сергею Луганскому от алма-атинских комсомольцев». Все ясно: Луганский, дважды Герой Советского Союза.

Я представился. Луганский расспросил меня о летчиках полка, самолетах. Поговорили о тактике фашистов, и к вечеру я улетел на По-2 в Броды.

Утром штурмовали найденные нами зенитки.

— Здорово перепугался я за вас, — признался Крылов, [108] сержант-механик. — Ждем час — вас нет. Час тридцать — нет. Подумали, конец.

— Что ты, Крылов, моя четверка не подведет!

— Да, товарищ командир, так и я подумал, когда через два часа «четверка» произвела посадку. Только никто не мог понять, как можно столько времени пробыть в воздухе. А когда я увидел Рослякова в вашей кабине, то чуть не обалдел. Как вы могли пересесть в воздухе, думал я, как?

Двадцать седьмого июля наши войска взяли Львов, а правое крыло фронта форсировало Западный Буг и Сан и вышло к Висле.

Полторы тысячи вылетов произвел 122-й полк, провел 43 боя, летчики сбили 52 самолета. Потеряли 15 самолетов и 10 летчиков. 88 правительственных наград выдали личному составу. Рослякову присвоили звание подполковника и наградили орденом Суворова III степени. Такой же орден прикрепили к полковому Знамени.

Вернигора перешел командиром эскадрильи в 179-й полк нашей дивизии. 331-я И АД стала именоваться Львовской.

Мы летим дальше на запад. Перелетаем Западный Буг, справа Замостье — польский городок, о котором когда-то мальчишками пели песню:

Южнее Рава-Русская, Жолкев — места, где когда-то летал прославленный русский летчик Петр Нестеров.

Окончательно останавливаемся в Жешуве. Линия фронта недалеко. Дембица занята фашистами. Сандомир в наших руках. Южнее Жешува — Карпаты.

Наш 5-й гвардейский штурмовой корпус выполняет две задачи: не дает спокойно отходить фашистам из района Дембицы и поддерживает пехоту, закрепившуюся в ожесточенных схватках с врагом на западном берегу Вислы в районе Сандомира.

Днем переправиться через Вислу невозможно. Наши как бы отрезаны на левом берегу и ждут ночи. Под покровом [109] темноты наводятся переправы, плацдарм получает пополнение, боевую технику и имущество.

Нашей авиации больше, господство в воздухе за нами. Штурмовики непрерывно бомбят врага, дивизия Покрышкина прикрывает наши наземные войска.

Приказ Верховного Главнокомандующего суров — Сандомирский плацдарм не сдавать.

Генерал Каманин охрип. Он не уходит с наблюдательного пункта, руководит авиацией непосредственно на поле боя.

— Я Гамаюн. Дрожите, фрицы! Приготовиться ко второму заходу, орелики!

В эфире гвалт, шум, треск, но голос Василия всегда слышен. Он уже Герой Советского Союза.

Грамотно, не спеша атакует Гамаюн.

— Правее, правее, Гамаюн, — приказывает Каманин.

— Понял, правее! — весело кричит Василий.

— Передайте по радио, чтобы еще два полка вылетели, — требует командир корпуса.

— Есть, передать! Орелики, за мной, еще заходик за Родину. Так фашистов, так! — кричит Гамаюн. — И еще на один приготовиться — за партию большевиков!

Василий не может без того, чтобы не подбодрить группу, не поставить ей задачу. И летчики гордятся своим командиром.

Мы с Гришиным приказом по полку окончательно определены как разведчики. Приказ Каманина — для сопровождения нас не использовать, а немедленно вылетать по его приказу. И мы летаем. То за Дембицу, то за Сандомир. Качество аэросъемок и разведки с каждым днем все лучше и лучше.

— «Чайка»! — раздается голос дежурного телефониста. — Вылет на Дембицу!

Наш сигнал! Немедленный вылет! Через две-три минуты моторы взревели, и пара «яков» с места пошла на взлет.

Задачу получаем по радио: «Связаться с наземной станцией восточнее Дембицы и разведать дороги на юг и запад».

— «Адмирал», вас вижу, идите от завода курсом 200 градусов, — получаю приказание с земли.

«Адмирал» — мой позывной. Завод у Дембицы ракетный, поэтому летаем в этот район ежедневно. Сначала [110] КП вызывает наших истребителей, они разгоняют «мессеров», потом вызывают меня с Гришиным. И мы ползаем по дорогам, ищем врага.

На третьем участке дороги замечаем повозки и какие-то длинные ящики.

— Повозки и ящики в квадрате номер ... — передаю на КП. И Гришину: — Приготовиться к атаке!

Лошади шарахаются в кюветы, немцы отстреливаются из автоматов. В колонне оказались не только повозки, но и автомашины.

Мы возвращаемся в Жешув.

— Десятый, вам задание меняю! Выйти в район Дембицы и уничтожить колонну немцев в квадрате ... — слышим голос по радио. Это Каманин перенацеливает «илов».

Восьмерки и шестерки штурмовиков меняют курс и штурмуют обнаруженного врага.

Снова мы с Иваном сидим под крылом. Жара невыносимая, но уйти нельзя. Обед принесли к самолетам. Есть не хочется: жарко да и летаем много. Сказывается нервное напряжение.

Не успели доесть второе, слышим сигнал: «Чайка», вам вылет!

Наша пара в воздухе, курс Сандомир. Подходим к Висле, чуть севернее в нее впадает река Сан. Где-то здесь КП генерала Каманина. Встаем в круг, запрашиваем КП.

— «Адмирал», нужно отыскать фашистские танки. Понял? Танки. Они должны быть примерно в семи-восьми километрах от меня. Понял?

— Вас понял! — И покачиваю крыльями ведомому: «За мной».

Тщательно просматриваю местность. Горят три танка.

— Это не то, — передает Каманин, — идите дальше!

Посматриваю вверх — нет ли «мессеров». Гришин тоже крутится надо мной, ищет воздушного противника.

— Больше ничего не видно, — передаю на КП.

— Ваша высота?

— Семьсот.

— Снижайтесь до ста метров. Танки обязательно найти, любой ценой. Вы поняли, «Адмирал»?

— «Адмирал» вас понял.

Фонарь открыт. «Яковлев» снижается и летит вдоль дороги. Высота 200, 100, 50 метров. Танков нет. Прочесываю одну дорогу, вторую, лесок, иногда бросаю взгляд [111] вверх — Гришин ходит надо мною на высоте 600–700 метров. Правильно, молодец Иван!

Я понимаю, что за опасность таят танки для наших бойцов. Кругом пепелища, ни одного целого дома, сарая. Все выжжено за Сандомиром, все голо. И танки горят, но это не те, нужно найти другие. Гарь проникает в нос, в глотку, становится трудно дышать.

Пролетаем над «коробочкой». Но что это? «Коробочка» зашевелилась, и от нее на земле остались два следа. Танк, это танк!

— Севернее лесочка в одном километре вижу танк, выполняю над ним разворот.

— Правильно, «Адмирал»!

Над самым лесом разворачиваюсь и выхожу к танкам. Они, словно спичечные коробки, приклеились к выжженной земле. Маленькие спички — орудия — вращаются вместе с башнями и направлены на мой самолет. Я вспомнил, как под Москвой танкист влепил снаряд в нашего штурмовика. Захотелось набрать высоту, но нельзя. Нужно сосчитать обнаруженные танки: раз, два, три. Три больших «тигра» и десять поменьше. И не стреляют. Если бы я увидел дымок или вспышку — немедленно бы подскочил вверх, на высоту. Но они не стреляют, хотя орудия-спички точно следуют по курсу полета самолета. Значит, они не хотят выдавать себя!

Все! Если сейчас проскочу, разведка выполнена. Я иду рядом с танками, скрываюсь за лесом и ухожу на восток.

— Докладывает «Адмирал». Тринадцать танков, из них три больших — «фердинанды» или «тигры». Четыре в первом ряду, остальные сзади в шахматном порядке. У всех курс — к Висле. Лесок в квадрате ... очень хорошо заметен. Танки в одном километре севернее лесочка.

— Молодец, «Адмирал», благодарю. — Голос Каманина теплый, мягкий, ласковый. Не тот голос, каким он отдавал приказание полчаса назад.

Набрав высоту, возвращаемся на свой аэродром. Посадку запрещают — взлетают штурмовики. Одна группа, другая, третья. Весь корпус поднял Каманин бомбить найденные нами танки.

Не успели заправиться, как получили новый приказ — сопровождать Гамаюна к Сандомиру.

Моя пара правее группы. Слева Михаил Стороженко [112] — командир эскадрильи. Михаил — первоклассный летчик, летает уверенно, дерется напористо.

— Гамаюн, севернее лесочка один километр — танки! Уничтожить их, — слышим голос генерала Каманина.

— Гамаюн понял! Орелики, за мной!

Но Василий не торопится атаковать — боится ударить по своим войскам. Он ищет танки, но с высоты их не видно.

Летчик делает круг, но сзади подходит еще одна группа, мы мешаем им.

— Гамаюн, вот они, — пикирую я на цель, — вот, смотри! — И я нажимаю на гашетку.

— Нет, здесь свои войска, — сомневается Гамаюн.

Для штурмовика очень важно правильно выбрать цель, и Гамаюн не торопится.

— Правильно показывает тебе «Адмирал»! — повторяет Каманин.

Но Гамаюн не знает, что эти танки разыскал я, не верит. Медленно разворачивается группа.

— Уходи за десять километров, Гамаюн, ищи цель и действуй! — кричит Каманин. — Не мешай работать другим.

— Вас понял! — отвечает Гамаюн.

Группа уходит в тыл врага, и черепичная красная пыль разлетается в стороны от удара восьмерки «илов», накрывших еще одно скопление войск противника.

Вечером прилетел Каманин. Велел построить всех летчиков.

— Кузнецов, выйти из строя! — приказал он. Росляков махнул — выходи! От неожиданности я покраснел.

Каманин худенький, небольшого роста, один из первых Героев Советского Союза. Большой лоб, серьезные глаза.

— Объявляю благодарность! — И Каманин крепко сжал мою руку. — Танки уничтожены, вы, товарищи летчики, сегодня хорошо поработали.

Мы с Гришиным были именинниками.

Подошел Вася Гамаюн.

— Где ты выкопал эти танки?

— Выкопаешь, если надо.

— Будешь знать, как на моей высоте достается, — заулыбался широкой улыбкой Гамаюн. — А я побоялся бить по тому месту, которое ты указал, не был уверен в достоверности цели. [113]

— Ты, Вася, не бойся. Твоя группа всегда штурмует правильно, — подбодрил я его.

Этот наш разговор был последним. Через несколько дней Гамаюна не стало — его сбила зенитка. Первым выстрелом — по ведущему. Самый опасный залп — первый. Летчики не видят снаряда, идут спокойно, прямо, без маневра.

Трудно было тогда приказать летчикам уйти от цели после первого и второго заходов. Каманин разрешил. штурмовикам быть над целью до полного израсходования боеприпасов. И они сделали больше пяти заходов.

А Гамаюна не стало. Не часто попадаются такие смельчаки. Мне вспоминается Вася Карякин, Костя Брехов... И навсегда останутся в памяти команды Гамаюна: «Еще заходик, орелики», «Еще заходик за партию большевиков», «Еще заходик, братцы, за Родину».

Он не дожил до получения звания дважды Героя Советского Союза, но был вполне достоин его.

Через несколько дней мы перелетели в Румынию.

Группа в воздухе. Плавно покачиваясь, плывут самолеты. Что может быть красивее восьмерки истребителей в безоблачном голубом небе! Светло-зеленые «яки» стремительно преодолевали Карпаты, Горы остаются правее.

Мы летим в Станислав — на юго-восток. Там должны дозаправиться горючим.

После дозаправки пересекаем Прут, Серет. Приземляемся возле Бакэу.

Наш корпус прибыл в Бакэу, когда Ясско-Кишиневская операция уже завершилась. Мы отстали от фронта и торопились на запад. Через несколько дней полк перелетел в Брашов, а затем в Альба-Юлию. [114]