Переход линии фронта

Утро первого ноября. Низкие осенние облака. Серое, но радостное утро. Мы идем к фронту. Николай впереди. Он решил проводить нас до села Кривского, что километрах в трех по пути от Тимашево на Балабаново. А до Балабаново — двенадцать. Там же всего останется до Нары двадцать восемь.

Легко идти утром по замерзшей тропинке и даже целине.

Поднимаемся на бугор к церкви. Позади небольшой домик, и у калитки тетя Луша и дядя Кузьма. Машут руками.

— До свидания, родные!

За церковью бывший барский пруд и усадьба. Здесь бывшее хозяйство дяди Кузьмы — свиноферма. Но сейчас она пуста. Скот и свиней успели угнать на восток.

Дорога широкая, к лесу сужается.

«Цок, цок, цок» — вдруг раздается впереди, в лесу.

— Ко мне, — быстро скомандовал политрук и бросился влево за полуразрушенный сарай.

Мы с Николаем устремились за ним.

Рассыпчато-звонкая дробь лошадиных копыт усилилась, возросла до предела и стала затихать в направлении Тимашево.

Осторожно подняли головы: пять немецких всадников въезжали в деревню.

— Пошли! Быстро, — вполголоса приказал политрук. Шли по дороге. Тишина. Через полчаса дорога резко пошла вниз. На пригорке показались избы. [33]

— Сбегаю в село, потом покажу, где перейти речку, — предложил Коля.

Кругом безлесное пространство, дорога проходила через мост рядом с деревней. Другого пути не было. Ну, а если в деревне фашисты?

Политрук немного подумал и разрешил: «Хорошо, побыстрее. Выясни обстановку».

Николай быстро спустился к реке, перешел через мост и скрылся за домами. Минут через двадцать помахал нам рукой: «Подходите».

Перешли Протву, пересекли деревню и снова углубились в лес.

— Вот по этой дороге пойдете на Балабаново. Больше деревень не будет. Держитесь правее станции, — сказал Коля.

Попрощались. Посмотрели друг другу в глаза.

— Спасибо за все!

— Прощай. Если что... возвращайся. Живи у нас.

— Лучше, Коля, я зайду к вам после войны. Обнялись и расстались. Потом долго шли с политруком глухими лесными тропами.

Где-то завыла машина.

— Что это, товарищ политрук?

— Немецкий грузовик. У них моторы работают на высоких оборотах. А зови меня Николай Николаевич.

— Хорошо. Но гул приближается.

— Я слышу. Делай, как я.

Мотор гудел сильнее и сильнее. Мы шли по лесу и не знали, где дорога. Возможно, она прямо за кустом. Тогда немцы увидят нас.

Политрук выбрал толстое дерево, встали за ним. За кустом раздался сильный вой грузовика. Мы быстро легли. Показался капот, кабина, кузов. Машина прошла левее нас.

Мы вскочили, пошли дальше.

Впереди загромыхал поезд. Это железная дорога Москва — Киев. Ее нужно перейти. Но где? У станции невозможно. Нужно брать правее.

Послышался шорох, шаги. Мы притаились под кустом. Два пистолета направлены в сторону, откуда раздаются шаги.

Женщина. Идет по дороге влево от нас. Увидев, вздрогнула, потом улыбнулась и показала, где лучше перейти железную дорогу. [34]

— Метров двести отсюда под полотном труба для стока воды. Труба большая — даже подводы проезжают.

Это нас устраивало, и мы двинулись в указанном направлении.

Идти первому пришлось мне. Короткий овчинный полушубок, брюки неопределенного цвета и материала, порванные ботинки с подвязанными бечевкой галошами. Кепка старая с отвислым козырьком. Это та форма, в которой вести разведку сподручнее всего. А политруку показываться днем у железной дороги опасно.

И я с независимым видом зашагал к железной дороге. До нее было шагов пятьдесят. Прошел полпути, оглянулся. Политрук тоже вышел из леса. Странная тишина. Все идет пока хорошо.

Но не успел я об этом подумать, как раздалась беспорядочная стрельба и с десяток немцев вынырнули из леса на поляну.

Резко повернулся к лесу. Свист пуль смешался со свистом ветра — так, мне казалось, быстро я бежал. Вслед неслось:

— Русь комиссар!

— Коммунист!

— Хальт, хальт!

Николай Николаевич бежал впереди меня. Ему до леса было всего пять — десять шагов, и он быстро скрылся за деревьями, а меня схватили за руки сразу двое здоровенных солдат и бросили на землю.

Я не чувствовал боли от ударов прикладами и коваными сапогами, как сквозь сон слышал брань фашистов. Наконец солдатам надоело издеваться, они подняли меня на ноги. Двое повели в сторону станции, остальные побежали искать политрука. Но, как узнал я потом, им не удалось пленить комиссара.

Прошли метров пятьсот, впереди показался шлагбаум, а за ним станция. Станция Балабаново. Конвоир привел меня к сараю, который охранял пожилой обросший солдат.

В сарае сидели и стояли человек двенадцать русских. Большинство — красноармейцы. Две женщины. Одна из них с ребенком тихо сидела на соломе. Глаза печальные, заплаканные, одежда порвана. Ребенок спал на руках, не сознавая всего ужаса происходящего.

Красноармейцы молчали. Усталые, измученные лица, ободранная одежда говорили о многом. Они пытались попасть к своим, но не смогли. [35]

Один из них спросил:

— Кто ты?

— Да тут, из деревни Бавыкино. — Сказать им, что летчик, было бы неосторожно.

— Вы давно здесь? — в свою очередь спросил я. — С утра все.

— А что будет дальше?

— Наберут человек шестьдесят и погонят на запад. Я уж убегал однажды, да вот... — парень горестно махнул рукой.

Стены сарая просвечивались. Плетень, а не стены. Немец сидел у входа не шевелясь.

«А что, если...»

От дерзкой мысли заколотилось сердце. Стараюсь успокоиться. «Не спеши! Подумай! Рядом шоссе. До него метров триста. От шоссе до леса метров пятьдесят. А что, если попробовать?..»

Я стал наблюдать за часовым.

Вот к нему подошел немец. Оба вошли в сарай, дали поесть: хлеб, вода, картошка. Потом немцы вышли, о чем-то разговорились. Второй ушел. Обросший опять сел у двери, вытащил губную гармошку и запиликал какую-то мелодию.

«Пора!»

Но ноги не шли. Сердце колотилось. Решаю посчитать до десяти и идти. До десяти. Не больше. Раз, два, три... Хочется считать медленно, хочется растянуть время. Четыре, пять... Немец сидит и играет на гармошке. Десять! Пора. Вздохнул, поднялся с соломы. Спрятал узелок с салом под овчинный полушубок, пошел.

Взялся за живот. Немец зло, но понимающе кивнул: «Давай». Я медленно зашел за сарай, выбрал направление, чтобы солдат подольше не видел.

На шоссе никого не было. Оглянулся. Охранника не видно. Сердце колотилось. Вытащил узелок, взял его в левую руку, вздохнул и... ринулся к шоссе.

Сначала бежал прямо. Потом начал петлять. Бежал без оглядки. Дорогу преодолел тройным прыжком. Перед лесом не выдержал, оглянулся. Немец махал руками, автоматом, что-то, видно, кричал. Но от быстрого бега было непонятно — стрелял или нет. Во всяком случае, выстрелов слышно не было.

Стемнело. Мучает вопрос, правильно ли я иду. Впереди показалась поляна, стог соломы. Приглушенный русский [36] говор. Кто там? Замер, прислушиваюсь. Наши! Они тоже, наверное, идут к линии фронта.

Подошел к ним, поздоровался. Их было трое, и у них был компас. Оказалось, что иду я неправильно — на юг. Разговорились: красноармейцы шли к своим. Днем шли лесами, ночью отдыхали.

Солдаты были рады, что я знаю, куда нужно идти и где проходит линия фронта. Но, пожалуй, больше всего они были рады салу. А мне приятно, что пойдем вместе, что снова обрел друзей.

Старшему было лет сорок пять. Его слушались беспрекословно, он был по-настоящему старшим. Даже отдавая мне компас, сказал: «Я буду идти позади, если ошибешься — подскажу».

Второй — лет двадцати двух. Светлые волосы на бороде почти не видны. Его звали Петр.

Третий — лет сорока. Худой, маленький, с бегающими черными глазками — Никита.

У всех одна мечта — как можно быстрее пробиться к своим. Они прошли, как и политрук, из-под Ельни двести километров. Конечно, устали, измотались. Но оставались крепкими и физически и морально.

Удивились моему рассказу о летчиках, о вылете, о Шурыгиных.

— Ну иди, летчик, вперед. Мы за тобой.

Быстро наметив ориентир по компасу — сорок пять градусов, я пошел первым. Под Москвой хорошие леса. Если бы не они — как бы мы шли.

Идем гуськом. За мной метрах в десяти — пятнадцати бородач Егор, за ним Никита, потом Петр. Подходим к какому-то шоссе. Шоссе широкое, бетонированное. Но карты нет; и определить, что за шоссе, не можем. Впереди должна быть река Нара, а за ней — наши. Это усвоили все. Но до Нары, по нашим подсчетам, не менее двадцати пяти — тридцати километров.

А по шоссе идут на северо-восток танки. Их двадцать один. Это нужно запомнить. Придем к своим — доложим.

Петр и Никита на мое замечание улыбнулись. Но Егор поддержал:

— Правильно сержант говорит. Вдруг меня или его убьют — так вы доложите, что видели танки. Все, что видим у противника, — запоминайте. [37]

. Перешли шоссе, углубились снова в лес. Ночуем в копне соломы. После завтрака подсчитали остаток продуктов. Осталась соль да горсть пшенки. Тетилушиных продуктов на всех явно не хватало. Хорошо, в одной из деревень крестьяне снабдили нас картошкой и капустой.

Всю следующую ночь шли без отдыха. В одном месте лес поредел, показалась опушка. Я вышел на разведку. Вдали виднелась река. За рекой деревня и дорога. По дороге в деревню и из деревни снуют подводы и всадники. Не оставалось сомнения, что это река Нара и совсем близка фронт.

Невдалеке подвода. Решил поговорить с возницей. Если местный крестьянин, поможет сориентироваться. Подхожу к повозке и глазам не верю: грузит солому немец. Что делать? Бегу к лесу. Оборачиваюсь. Немец целится из автомата. Рывок в сторону — и стремительный бег под пулями. В лесу свернул влево и через двести метров нашел своих.

Выстрелы смолкли. Петр смотрел восхищенно, Егор осуждающе. Егор старше, опытнее. Говорит: раньше нужно было повернуть, коль увидел, что немец.

Ну что ж, может быть, Егор и прав, но не всегда получается, как хочешь.

Мы убедились, что перед нами Нара, но вокруг фашисты.

Снова углубились в лес и стороной обошли деревню. Еще сутки мы шли в полном неведении окружающей обстановки и вдруг:

— Стой, кто идет! Руки вверх!

Стоим с поднятыми руками. Перед нами трое в шапках, в стеганых брюках и ватниках. Двое направили на нас автоматы, а один замахнулся гранатой. На шапках — звезды.

«Партизаны, — мелькнула мысль, — конечно, наши, партизаны!» И радость теплой волной разлилась в груди.

— Откуда? — строго спросил тот, что был с гранатой.

— Из-под Ельни идем, — ответил Егор, — а это летчик, идет с нами из-под Боровска.

— Обыскать! — скомандовал тот же.

Обыскали. Компас отобрали.

— Ну, что ж, поздравляем вас с праздником Великой Октябрьской революции, — опять проговорил старший. — Вам здорово повезло. Мы ведь разведчики. [38]

Разведчики?! Это еще лучше! Значит, рядом фронт, рядом наши!

— А ты что же назад кинулся? — улыбнулся старший. — Ведь еще несколько секунд, и граната полетела бы в вас.

— Да так, по привычке, неожиданно вы появились, да и форма незнакомая, — неловко возразил я.

Шли вчетвером вдоль Нары, сопровождаемые разведчиками. Молчали, каждый думал о своем, и настроение у всех было самое хорошее.

Лес подошел к самой реке. Разведчик свистнул, и с другой стороны солдат на коне въехал в воду. На привязи был еще конь. Быстро переправились на левый берег.

Трудно описать состояние, которое охватывает тебя при переходе линии фронта. Вот земля и лес по правому берегу — они заняты врагом. Тишина скрывает опасность на каждом шагу, таит смерть там, где ее не ждешь. Оттого правый берег кажется чужим.

А вот левый. И сосны раскачиваются, будто приветствуют, и тишина какая-то особенная, приветливая, и земля совсем другая, родная.

Сегодня 7 ноября — наш двойной праздник. Двадцать четвертая годовщина Октябрьской революции и возвращение к своим. [39]