Зимнее наступление

Перед нами стояла задача — форсировать болото Невий Мох, переправиться с его восточного берега на западный, затем спуститься берегом на десять километров южнее и, снова развернувшись на запад, повести наступление на Любецкое, Веретейка.

Этим маневром будут обойдены и потеряют свое тактическое значение опорные пункты Вершина и Высочек, за которые бьется теперь дивизия Штыкова. В этом и скажется наша реальная помощь левому соседу.

Болото Невий Мох — обширное пространство в междуречье Полометь и Полы, к юго-востоку от озера Ильмень. Длина его достигает сорока, ширина — от трех до десяти километров. Изрезанные берега болота и острова причудливой формы покрыты густым лесом. Отдельные деревья растут и по всему заболоченному пространству. Болото проходимо только зимой. Посреди него находится длинный лесистый мыс Урочище Вершинский Кремняк, занимаемый вражеским боевым охранением, а за ним — остров Саватес, превращенный фашистами в сильный опорный пункт. Избежать боя никак нельзя. Кремняк и Саватес преграждают нам путь.

В первый же день наша боевая разведка овладела северной частью Кремняка. Поставленная на лыжи, она широкой цепью ринулась через болото. Бой был коротким и успешным.

С наступлением темноты к берегу подтянулись Новгородский и артиллерийский полки. Но неожиданно произошла задержка. Оказалось, что по болоту трудно пройти без лыж и совершенно невозможно протащить артиллерию и обозы. Бойцы по пояс проваливались в снег, касаясь ногами незамерзшей болотной воды. Создалась опасность обморозить людей.

Пришлось приостановить выдвижение в Кремняк и всю первую половину ночи затратить на подготовительные работы. Пехотинцы и саперы начали прокладывать два маршрута: тропу для пеших и санную дорогу для [67] артиллерии и обозов. Снежный пласт разгребался до слабенькой подснежной корки, затем дорога гатилась ветками и смачивалась водой. Освобожденная от снега поверхность быстро леденела и превращалась в плотное покрытие.

Вторая половина ночи ушла на переброску в Кремняк двух полков. Штаб дивизии к утру переместился на восточный берег и, раскинув палатки, приступил к работе.

Светало. Подернутое утренней зарей безоблачное небо поминутно меняло оттенки. От сильного мороза трещали деревья, скрипело под ногами и полозьями. Мороз обжигал лицо.

Над Кремняком, в том месте, где сосредоточились наши полки, в небе висело облако белесого дыма. И чем сильнее разгоралось утро, тем больше беспокоило меня это облако. В любую минуту мог появиться воздушный разведчик и, обнаружив скопление войск, навести бомбардировщиков.

Не выдержав, я поспешил туда сам. Волнение мое оказалось не напрасным: в Кремняке творилась неразбериха. На узкой полосе, в которую упиралась дорога, сбились люди и лошади, обозы и артиллерия. В лесу снег оказался еще более рыхлым и сыпучим, чем на болоте, он буквально засасывал.

Морозное утро встряхнуло людей, лес гудел голосами, у походных кухонь толпились очереди за завтраком. Тянуло дымом от затухающих костров и кухонь, и этот дым, собравшись в облако, стелился над лесом и демаскировал. Большого труда стоило мне развести людей, рассредоточить артиллерию и обозы.

Подтвердив командиру Новгородского полка задачу — овладеть островом Саватес, — я возвратился в штаб.

Там меня поджидал генерал Берзарин. Прибыл он к нам спозаранку, после бессонной ночи, возбужденный и обеспокоенный неприятным разговором со штабом фронта. Его плотная фигура в полушубке и валенках маячила между штабными палатками и санной дорогой. Он то и дело посматривал на болото.

— Как дела? — тревожно спросил Берзарин, когда я соскочил с саней п подошел к нему.

— Все в порядке, товарищ командующий. [68]

Подробно доложив обо всем, что было сделано за ночь и утром, я рассказал и о своих дальнейших намерениях. Берзарин внимательно выслушал меня. Его хмурое, озабоченное лицо оживилось и приняло обычное приветливое выражение. Взяв меня под руку и прохаживаясь, генерал говорил:

— Имейте в виду, на вашу дивизию я возлагаю большие надежды. Выходом западнее болота и наступлением на юго-запад вы должны нарушить всю оборону противника, вынудить его произвести перегруппировки и тем самым облегчить задачу Штыкову. Возможно, в глубине встретите новый подготовленный противником рубеж. Прорывайте его, не теряя времени, действуйте смелее и увереннее. От меня этого требует командующий войсками фронта, а я требую от вас.

Я заверил командарма, что все его требования будут выполнены, и в то же время доложил ему, что меня сильно тревожит открытый правый фланг. К тому же на западном берегу болота, там, где дивизия должна сделать разворот к югу, находится опорный пункт противника Пустынька, который также может угрожать нашим тылам.

— Ко мне прибудет лыжный батальон, — сказал командарм. Направлю его для обеспечения стыка, а возможно, и подчиню вам. С Пустынькой же следует разделаться самим. Да, самим. И это, пожалуй, будет выгоднее всего.

— Пустынька отвлечет на себя часть моих сил, а их у меня и так немного. Нельзя ли высвободить и возвратить мне Карельский полк? — попросил я.

— Нет. Такой возможности пока не предвидится, — сказал Берзарин. — Все задачи придется решать наличными силами.

— Тогда у меня еще одна просьба — ускорить назначение начальника штаба дивизии.

— Это сделаю. Сегодня же пришлю.

Пожелав дивизии успеха и напомнив еще раз о необходимости решительных действий, Берзарин уехал.

Во второй половине дня я снова был на болоте. Погода резко изменилась. Подул ветер, густыми хлопьями повалил снег. Видимость сократилась. За остров Саватес разгорался бой: там наступал батальон Чуприна. [69]

Прокладка дороги к западному берегу шла успешно. Работы велись уже севернее Саватеса. Наступившее ненастье позволяло полку начать продвижение, не ожидая темноты. И я стал торопить Свистельникова.

План был таков: прикрываясь батальоном Чуприна, полк выходил на западный берег, а оттуда повертывал на Любецкое. По прямой до Любецкого насчитывалось около двенадцати километров. В голову колонны полка Свистельников направил батальон старшего лейтенанта Лютикова.

По бездорожью и глубокому снегу батальон мог продвигаться только налегке: без артиллерии, минометов, обоза, с одними пулеметами на лыжных установках. Головную роту поставили на лыжи. Она должна была прокладывать маршрут и утрамбовывать снег, чтобы дать возможность пройти всему батальону.

Батальон получил задачу — ночным маршем сблизиться с противником, выйти на подступы к Любецкому и внезапной атакой овладеть этим населенным пунктом.

Вечерело. Густой снег продолжал слепить глаза. Пообедав и оставив свой транспорт в Кремняке, пехота начала строиться в колонну вдоль проложенной дороги. Когда я и Свистельников подошли к батальону, Лютиков, окруженный командирами рот, ставил задачу. Говорил он отрывисто, сопровождая слова резким взмахом правой руки.

В головную заставу выдвигалась шестая рота лейтенанта Балабанова. Она получила задачу обойти остров Саватес с севера и продвигаться берегом болота на юго-запад. Через десять километров марша рота должна была повернуть строго на запад и, выйдя на подступы к Любецкому, прикрыть сосредоточение батальона.

Задача по своему замыслу бьла проста — не сбиться с направления и выйти в заданный район. Но ее исполнение в условиях ночи, лесною бездорожья и ненастной погоды таило немалые трудности.

Застава тронулась, а вслед за ней двинулся весь батальон Лютикова. Через час должны были выступить и главные силы полка.

Свистельников попросил высвободить ему батальон Чуприна, и я обещал сделать это к утру независимо от [70] результатов боя за остров. Нужно было подготовить дивизионную школу младшего начсостава, и поэтому я, не ожидая выступления главных сил, вернулся на командный пункт.

* * *

Снег шел всю ночь. Саперы выбивались из сил, расчищая дорогу.

Опорный пункт Саватес был взят, и батальон Чуприна получил возможность присоединиться к полку. Прибывшей для смены батальона школе младшего начсостава участвовать в бою не пришлось. Утром курсанты вместо ожидаемого боя оказались на своеобразной экскурсии. Они с интересом осматривали оборонительную систему острова: противопехотные минные поля, проволочные заграждения, разбросанные по опушкам леса, пулеметные площадки на деревьях, систему просек с легкими дзотами для перекрестного огня перед опушкой и в глубине леса.

По всему было видно, что гитлеровцы намеревались серьезно защищать остров и готовились обороняться всю зиму.

Бросалось в глаза отсутствие земляных построек. Блиндажи и землянки заменялись утепленными солдатскими шалашами продолговатой формы с длинными, вовсю стену, нарами и рублеными офицерскими домиками с двойными стенками. Углубляться в землю не позволяла подпочвенная вода.

У шалашей под навесами хранились огромные, неуклюжие, сплетенные из соломы эрзац-валенки.

Штабелями лежали ящики с неиспользованными минами для малокалиберного ротного миномета, который в зимних условиях оказался непригодным: легкая мина при падении в снег не взрывалась.

Кроме курсантов, на острове побывали разведчики, саперы, связисты. Приезжала группа командиров Казанского полка. Всем хотелось познакомиться с обороной врага в болотистом лесу.

Пробыв почти весь день в Кремняке и на болоте, я продрог, простудился и ночью заболел ангиной. Температура подскочила до сорока, заложило горло, пропал голос. На два дня я вышел из строя. [71]

А события на фронте продолжали развиваться. Правда, не так, как хотелось нам.

От Новгородского полка донесения поступали с перебоями. С большим трудом прибивал он себе дорогу. Подобно огромному бураву, врезался полк в полутораметровый слой снега, сверлил и разбрасывал его в стороны, подминал под себя и в образовавшийся проход втягивал сначала голову, потом туловище, а затем уже длинный хвост из артиллерийских и санных запряжек.

Без помощи каких-либо дорожных машин люди боролись со снежной стихией и шаг за шагом отвоевывали пространство. Более суток затратил полк на прокладку двенадцатикилометровой дороги и выдвижение к своей цели.

На второй день, под вечер, в штабе дивизии с часу на час ожидали доклада Свистельникова о соединении с Лютиковым и вступлении в Любецкое. Но, к общему разочарованию, поступили сведения иного характера.

Пробившись через лес, полк вышел на подступы к населенному пункту, занятому противником, а батальона Лютикова там не оказалось. Какой перед полком населенный пункт, где сейчас Лютиков, командир полка не знал: находясь со своим штабом в лесу, он потерял ориентировку.

День подходил к концу, между тем положение у Свистельникова не менялось, сам он все больше и больше терял уверенность в своих действиях.

Вечером мне удалось с помощью адъютанта переговорить с командиром полка.

— Что вы сейчас делаете?-спросил я у Свистельникова.

— Уточняем положение.

— Ну и что же, уточнили хоть сколько-нибудь?

— Да. Полк как будто бы находится у Любецкого.

— А где же Лютиков?

— С ним еще не связались.

— Вы атаковали Любецкое?

— Пытались, но безуспешно. Сковывает глубокий снег.

— Что же вы намерены делать?

— Выполнять задачу.

— Каким же образом? [72]

— Пока еще не решил, но будем выполнять.

— Может быть, вы не у Любецкого, а у какого-либо другого пункта? Где вы сами-то? Что вы лично видите и слышите?-допытывался я, стараясь уяснить положение полка.

— Я в лесу, в километре от населенного пункта. Ориентиров здесь никаких нет. Днем вправо слышалась перестрелка, а теперь и там тихо. Пехота лежит на опушке, артиллерия находится на лесной поляне.

— Вы уточняли, кто вел перестрелку?

— Посылал разведку, но она возвратилась ни с чем.

Слушая доклад Свистельникова и всматриваясь в карту, я думал о действиях полка и о его командире. Дело обстояло не так уж плохо, как это представлялось Свистельникову. Попав в новую обстановку, резко отличавшуюся от обычной при обороне на хорошо изученной местности, он просто растерялся.

«Если полк находится у Любецкого, то это нетрудно проверить, — рассуждал я. — В двух — двух с половиной километрах южнее проходит железная дорога, нужно только подтвердить это».

— У вас есть под рукой несколько лыжников? — спросил я у Свистельникова.

— Есть,- ответил он, — комендантский взвод, связисты, разведчики.

— Вышлите трех бойцов по азимуту 180 — прямо на юг, пусть они пройдут по лесу и определят расстояние до железной дороги. По возвращении немедленно доложите.

Минут через пятнадцать — двадцать Свистельников вызвал меня к телефону и сообщил, что лыжники возвратились. До железной дороги напрямик оказалось 600 — 700 метров.

— Правильно! Теперь скажите, где вы находитесь и за какой населенный пункт ведете бой?

— Извините, — виновато донеслось из трубки, — полк находится не у Любецкого, а перед Большим Калинцем.

— То-то и оно! Вы вышли на два километра южнее и втянулись в бой за Большой Калинец. А Лютиков вышел к Любецкому и, возможно, захватил его. Перестрелку, которую вы слышали справа, вел он. [73]

— Все ясно. Черт знает, как я запутался, — удивлялся командир полка.

— Немедленно свяжитесь с Лютиковым и, если нужно, окажите ему помощь.

— А что же делать с Калинцем?

— Как что? Готовьте атаку и захватывайте. Разговор этот окончательно убедил меня, что Свистельников как командир полка со своими задачами не справится. Нужно срочно заменить его другим, более энергичным, волевым и инициативным командиром, способным решать задачи самостоятельно, без излишней опеки. В обороне с ним можно было еще мириться, а для наступления в сложных условиях он явно не подходил. Но где взять другого командира? Ждать, пока пришлют из армии, слишком долго, да и пришлют ли его? Готовых командиров полков и там нет. Искать надо было у себя. Пригласил комиссара. Его мнение не расходилось с моим. Перебрали всех кандидатов и остановили свой выбор на майоре Корнелии Георгиевиче Черепанове [74] — начальнике пятого отделения штаба дивизии, однофамильце моего адъютанта.

В штабе у нас Корнелия Георгиевича Черепанова называли Черепановым большим, а Федора Степановича Черепанова-маленьким. Это соответствовало и их служебному положению, и воинскому званию, и возрасту, и даже внешнему виду.

— Корнелий Георгиевич, думаю, подойдет, — сказал Шабанов. — Волевой командир.

— Подойти-то подойдет, да вот маловато у него командирской практики, командовал только взводом, а потом все время был на хозяйственных и штабных должностях.

— Да, командных навыков мало, это верно. Но я уверен, что он справится. Будем помогать,-заявил Шабанов.

— А не заменить ли нам и комиссара полка? И он там временный, — предложил я.

— Правильно! Укреплять так укреплять.

Комиссаром полка мы решили назначить батальонного комиссара Егорова.

Решение о снятии Свистельникова было оформлено на другой день, когда нам стало известно о судьбе батальона Лютикова. В неуспехе батальона был повинен и Свистельников. Он явно переоценил молодого малоопытного комбата, а переоценив, ввел в заблуждение и нас.

С батальоном же Лютикова, как мне доложили, произошло следующее.

Незадолго до рассвета батальон вышел к Любецкому и, установив, что оно занято противником, атаковал. Бой длился не более десяти — пятнадцати минут. Захваченный врасплох и ошеломленный внезапным ударом, противник не мог оказать организованного сопротивления и был выбит из населенного пункта. Победителям достались натопленные дома, а кое-где даже готовый завтрак.

После напряженной бессонной ночи, после марша по снежным сугробам в мороз и снегопад усталых и замерзших людей потянуло к теплу.

Возбужденные боем, командир, комиссар и старший адъютант, сопровождаемые связистами и автоматчиками [75] заскочили в освещенный дом, который полчаса тому назад занимало немецкое начальство.

— Иван Тихонович! А крепко мы им всыпали! Замечательно получилось! — потирая застывшие руки и бегая по комнате, говорил Лютиков комиссару батальона старшему политруку Володину.-Я думаю,-продолжал он, — мы сделаем сейчас так: ты пойдешь по ротам и посмотришь, как они устраиваются-надо людей обогреть и накормить,-адъютант подсчитает трофеи и заготовит донесение командиру полка, а я соберу командиров рот и переговорю с ними. Не возражаете?

Возражений не было. Каждому хотелось поскорее выполнить порученное дело и хотя бы немного отдохнуть.

Минут через десять — пятнадцать командиры рот были уже в штабе и докладывали о том, какие они захватили трофеи и как устроились. Восседая за столом в позе победителя, Лютиков чувствовал себя превосходно.

А время шло. Снегопад прекратился. Брезжил рассвет. И вдруг застрекотали автоматы.

«Что такое? В чем дело?»

— Товарищи! Бегом по ротам! — закричал Лютиков, вскочив из-за стола. Он сразу понял, что произошло непоправимое.

Помещение опустело. Вместе с командирами рот выбежали старший адъютант и командир взвода связи.

— Товарищ старший лейтенант, скорее, скорее! — торопил Лютикова его автоматчик, — а то опоздаем!

Бой разгорался. К автоматной трескотне прибавились разрывы гранат.

Выскочив из дома и отбежав от порога всего на несколько шагов, Лютиков уткнулся в снег, сраженный автоматной очередью.

Было уже совсем светло, когда батальон, выбитый из Любецкого, вновь сосредоточился на опушке леса, откуда два часа назад он переходил в атаку.

— Что же произошло? — Где командир батальона? — спрашивал Володин у командиров рот. — Как это получилось?

А ответ был прост. Пришла расплата за головокружение от успеха, за самоуспокоенность и беспечность. Овладев Любецким, батальон занялся в первую очередь бытовыми вопросами и забыл про врага. Люди разбрелись [76] по ломам греться и отдыхать. За это время гитлеровцы опомнились, получили подкрепление из Большого Калинца, внезапно контратаковали и заняли Любeцкое.

Володин и командиры рот решили снова атаковать этот населенный пункт и захватить его.

Повторная атака, однако, несмотря на ее настойчивость, успеха не имела. Противник оказывал упорное сопротивление. Потеряв около пятидесяти человек убитыми и ранеными, батальон вынужден был отойти. В числе раненых оказался и Володин. Рискуя жизнью, с большим трудом его вынесли из боя связные командира шестой роты Ченцов и Шумов.

Раненые отнимали много времени и внимания. За ними требовался уход, их надо было не только перевязать, но и накормить и обогреть. Из-за раненых отошли поглубже в лес.

Найден был батальон на второй день в лесу на подступах к Любецкому.

Так неудачно для Новгородского полка начался его второй наступательный бой.

Новому командованию предстояло срочно всё выправлять.

* * *

Почувствовав угрозу окружения своей демянской группировки, гитлеровцы начали срочно создавать новую полосу обороны к западу от болота Невий Мох, фронтом на восток.

Фашистское командование выдвинули на участок между болотом и рекой Пола свежую 290-ю пехотную дивизию, которая оседлала железную дорогу на Старую Руссу. Передний край обороны дивизии опирался на естественный рубеж из ряда населенных пунктов, вытянутых с севера на юг: Мотыренку, Большой и Малый Заход, Пестовку, Любецкое, Большой и Малый Калинец, Дуплянку, Ольховсц, Заречье. Эти десять населенных пунктов на фронте в двенадцать километров были превращены а опорные пункты, связанные между собой огневой системой. Каждый опорный пункт занимался одной — двумя пехотными ротами с пулеметами, орудиями, минометами.

Во второй линии, на глубине трех километров, к северу и к югу от железной дороги, в Большом Яблонове [77] и Веретeйке были созданы батальонные узлы сопротивления.

Полковые резервы н штабы полков располагались западнее, в Сельцо и Тополево. Штаб дивизии с дивизионным резервом занимал районный центр Пола.

Общая глубина оборонительной полосы немецкой дивизии достигала восьми — десяти километров.

Наша дивизия, форсировав болото Невий Мох и спустившись к югу, в первых числах февраля оказалась перед этой новой полосой обороны. Попытка Новгородского полка прорвать оборону с ходу и овладеть Любецким и Большим Калинцом успеха не принесла. Сосредоточившись восточное Большого Калинца, полк приступил к более тщательной подготовке.

Севернее Новгородского полка, против Любецкого, сосредоточивался Казанский полк.

Еще севернее для обеспечения правого стыка с соседней армией вышел армейский лыжный батальон.

Дивизионная школа младшего начсостава блокировала опорный пункт Пустынька. Левый сосед — дивизия Штыкова, используя наше выдвижение на юг, освободила Вершину и Высочек, срезала выступ и, выравнивая фронт, выходила своим правым флангом к линии железной дороги. Ее передовые части ввязались в бой за станцию и поселок Беглово.

Генерал Берзарин торопил меня с прорывом, но нас задерживали дороги н подъездные пути к районам сосредоточения, сковывал глубокий снег. Надо было подтянуть артиллерию и тылы, подвезти боеприпасы, продовольствие.

Перемещение нашей дивизии и ее подготовка к прорыву не остались незамеченными. Противник производил артиллерийско — минометные налеты по исходному положению. Новгородский полк дважды подвергался бомбежке. Медлить с атакой было нельзя, и Новгородцы атаковали. Однако, к большому нашему огорчению, задачи своей они не выполнили и Большим Калинцем не овладели. Полк израсходовал свыше тысячи снарядов и мин, но этого количества оказалось слишком мало.

Гитлеровцы приспособили для обороны дома, разместились в полуподвалах н на чердаках, за всем наблюдали и поливали нас прицельным огнем. Нашим подразделениям не удалось преодолеть открытого заснеженного [78] поля, которое отделяло исходное положение от населенного пункта. Обычные приемы атаки не привели к успеху. Надо было искать что-то новое, более действенное.

Целый день мы с Шабановым, командиром полка и начартом изучали огневую систему противника, планировали новые варианты штурма. Всесторонне оценив обстановку, решили, что для успеха необходимо повысить действенность своего огня и сократить время броска в атаку.

К этому выводу мы пришли сами, другой нам подсказал генерал Берзарин, прибывший в дивизию на следующий после атаки день.

Я доложил командарму наш новый план. Если в предыдущей атаке участвовало шесть рот, то теперь число их сокращалось до трех. Зато исходное положение для броска мы при помощи отрытых в снегу траншей приблизили до ста метров. Артиллерийское обеспечение оставалось прежним, артиллерия подготавливала атаку с закрытых позиций.

Выслушав меня, командарм, хотя и не возразил против плана, но, как мне показалось, не совсем остался доволен им.

— Обидно, товарищ генерал, что мы никак не можем пробить брешь в обороне, — откровенно признался я.

— А сделать это все-таки надо, — заметил Берзарин.

— Да, но как?

— Пушками.

— Снарядов маловато, товарищ командующий, — вставил Иноходов.

— А вы пушки поближе подвиньте, тогда и снарядов потребуется меньше.

«Конечно, если вести огонь прямой наводкой, тогда, пожалуй, и можно было бы выкурить немцев», — подумал каждый из нас. Но в то же время эта мысль показалась странной. Применять дивизионную артиллерию для стрельбы прямой наводкой по противнику, засевшему в жилых постройках, нам еще не приходилось.

— Жалко построек, товарищ командующий. Наши крестьяне десятками лет строили, а мы разрушать станем, — сказал Иноходов.

— А вам людей не жалко? Сколько вы их здесь [79] потеряли? Останутся в живых люди, дома построят новые, а вот если людей не станет, то строить уже будет некому.

Казалось, и дело-то простое, а вот не додумались сами. Я поблагодарил командующего за совет.

Начинался снегопад. Командующий спешил по своим делам. Провожая его, мы попали под артиллерийский обстрел. Пришлось немного переждать в снегу под кустиками. Здесь мы случайно сделались свидетелями воинского подвига,

Небольшого роста боец в легком ватнике, подхватив под мышки другого, более плотного, одетого в полушубок и валенки, тащил его волоком по снегу. Оба тяжело дышали: один — от огромных усилий, другой — превозмогая сильную боль.

Присмотревшись, я узнал в маленьком бойце Катю, а в большом — командира артдивизиона, поддерживающего батальон Чуприна.

— Что случилось. Катя? — спросил я у девушки, когда она доползла до кустов.

— Беда, товарищ полковник, капитана тяжело ранило. — Катя осторожно положила свою ношу на снег. Раненый открыл глаза и, облизнув запекшиеся губы, застонал.

— Почему ты одна его тащишь?

— Мы вдвоем с разведчиком вели, разведчика убило, а капитана ранило во второй раз. Теперь я одна осталась.

— Помоги! — сказал я адъютанту.

Адъютант осторожно поднял капитана и направился на батальонный медпункт. Следом за ним заторопилась и Катя.

— Чудесная девушка! — похвалил Берзарин. — Не забудьте представить к награде.

Через два часа на опушку для стрельбы прямой наводкой выдвинулись дивизион капитана Нестерова (двенадцать пушек) и вся полковая артиллерия. Каждому орудийному расчету были указаны цели.

План артподготовки пришлось изменить. Он выглядел теперь совсем просто: орудия прямой наводки в течение пяти минут ведут самый напряженный огонь на разрушение и подавление.

Под прикрытием огня прямой наводкой пехоте предстояло сделать бросок и ворваться в населенный пункт. [80]

Артиллерия с закрытых позиций должна была отражать возможные контратаки, парализовать огонь соседних опорных пунктов и преследовать противника при отходе.

В четыре часа дня полк атаковал. С той же опушки, где несколько часов назад стоял Берзарин, я вместе с Шабановым, Черепановым и Егоровым наблюдал за ходом боя.

Это был прекрасно слаженный скоротечный бой.

Внезапный шквал огня в упор из двадцати дивизионных, полковых и батальонных орудий в сочетании с огнем пулеметов и автоматов быстро сделал свое дело. Рушились стены, валились чердаки и крыши; огонь и дым, пламя разрывов ошеломили противника. Не успел он опомниться, а пехота уж ворвалась на улицу. Тудa же, для закрепления успеха, артиллеристы покатили пушки.

После десятиминутного боя Большой Калинец был освобожден.

Так была пробита в обороне врага первая брешь. Ключом победы явилась прямая наводка. Три сотни снарядов в упор оказались действеннее тысячи снарядов, выброшенных ранее издалека, с закрытых позиций.

Берзарин, выслушав мой доклад, был удивлен той быстротой, с которой мы на этот раз разделались с опорным пунктом.

Всем участникам штурма Большого Калинца генерал объявил благодарность.

Следующими объектами, которые нам предстояло захватить, являлись Любецкое и Малый Калинец. Но теперь, когда ключ борьбы был найден, задачи эти не представляли большой сложности. При атаке Казанским полком Любецкого и Новгородским — Малого Калинца был использован положительный опыт Новгородского полка. Опять исключительную роль сыграли орудия прямой наводки. И Любецкое и Малый Калинец удалось освободить почти без потерь.

С освобождением этих трех населенных пунктов ширина прорыва достигла четырех километров. В эту брешь для развития успеха в сторону Веретейки устремился Новгородский полк. Казанский же полк временно остался на рубеже Любецкого, чтобы прикрыть дивизию от контратак справа и затем развить успех в направлении на Большое Яблоново. [82]

* * *

Сидели мы в обороне — спокойно было с кадрами. Тронулись наступать — тронулись и наши кадры.

Не успели проводить комбрига Корчица и распрощаться с майором Свистельниковым, как вскоре пришлось расстаться с начартом Иноходовым, командиром Казанского полка Герасименко, комиссаром полка Антоновым, комбатом Чуприным.

Иноходов уезжал в глубь страны для передачи боевого опыта новым войсковым формированиям. На его место был назначен подполковник Павел Георгиевич Носков.

Герасименко назначили командиром стрелковой бригады, Антонова — начальником политотдела дивизии.

В Казанский полк прислали из армии нового командира, но он оказался больным, прокомандовал всего неделю и уехал обратно. В командование полком вступил начальник штаба майор Саксеев.

Самым неприятным и, как мне казалось, ничем не обоснованным явился перевод в дивизию Штыкова нашего лучшего комбата капитана Чуприна.

О его переводе я узнал впервые от него же самого за час до атаки Казанским полком Любецкого. Чуприн явился ко мне на НП. Выглядел он на этот раз необычно. Я привык видеть Чуприна бодрым, подвижным, а теперь он как-то весь сник. Капитан явно был чем-то расстроен.

— Почему вы здесь, а не готовите атаку на Малый Калинец?- спросил я у него.

— Товарищ полковник, я пришел к вам с разрешения командира полка, по личному делу.

— Случилось что-нибудь?

— Поступило распоряжение направить меня в отдел кадров армии.

— А почему вас хотят перевести, разве вы просили об этом?

— Нет. Я никуда не хочу из своего полка. Делается это помимо моего желания.

— Кому же нужен перевод? Я вами доволен, новый командир полка тоже. Он за Большой Калинец представляет вас к награде. Вы знаете об этом?

— Знаю, — тихо ответил Чуприн и, потупившись, добавил: -Мне кажется, товарищ полковник, перевод связан с Катей. Вы ведь знаете Катю Светлову? [83]

— Знаю. Славная девушка. Но она-то при чем здесь?

— Видимо, нашлись недоброжелатели, которые завидуют чужому счастью. Вот они и стараются разлучить нас. Товарищ полковник, — продолжал Чуприн, — я пришел просить вас оставить все по-старому.

— Если не поздно, то постараюсь, — пообещал я ему.

— Ну а если перевод вес же неизбежен, тогда чем помочь вам? — спросил я у Чуприна.

Он задумался, как бы не решаясь высказать свою самую заветную мысль. Но, посмотрев на меня и увидев в моих глазах сочувствие, попросил:

— Позвольте тогда взять с собой Катю.

— Вот что, товарищ Чуприн, — после некоторого раздумья ответил я, — пока не разберусь с переводом, не смогу дать ни положительного, ни отрицательного ответа. Придется подождать до завтра.

Вечером я позвонил начальнику отдела кадров армии. Он ответил:

— Перевод связан с особыми соображениями. Приказ уже подписан.

Все стало ясно. Чуприн в своих предположениях оказался прав. А для меня приказ подлежал не обсуждению, а выполнению.

Наутро я был на НП командира Новгородского полка и наблюдал за атакой Малого Калинца.

Атаковал батальон Чуприна. Его целиком поставили на лыжи, собрав их со всего полка, чтобы совершить пятисотметровый бросок от железной дороги по чистому полю как можно быстрее.

Атака была проведена образцово. Великолепно показала себя артиллерия Нестерова, прекрасно действовала и пехота Чуприна, а сам комбат выглядел настоящим орлом.

В освобожденном Калинце я поздравил Чуприна с успехом и объявил благодарность.

«Служу Советскому Союзу»,- вытянувшись радостно ответил он.

Чуприн стоял передо мной в своей неизменной телотрейке, легкий как ветер, готовый броситься куда угодно по первому моему приказу. Я с восхищением смотрел на него.

— Слушайте, капитан, а я не ожидал, что вы лично поведете батальон в атаку, — признался я ему. — Мне [84] казалось, что, узнав о переводе, вы уже не в состоянии будете сделать это.

— Нет, товарищ полковник, я очень люблю свой батальон и, пока не получу приказ сдать его, всегда буду с ним, — ответил он.

— Честь и хвала вам. A все-таки, товарищ Чуприн, придется нам с вами расстаться, — сказал я после непродолжительной паузы. — Приказ о переводе получен, и мы должны его выполнить. С ходатайством об оставлении вас в полку я опоздал.

Чуприн на мгновение побледнел, но четко ответил:

— Слушаюсь! Кому прикажете сдать батальон?

— А кого бы вы считали достойным преемником? Кто сможет заменить вас?

— Старший лейтенант Крелин. Достойнее его никого нет, — не задумываясь, ответил Чуприн.

— Пожалуй, так и сделаем, — сказал стоявший рядом Черепанов.

— Вам виднее, — согласился я. Наступила пауза. Я ожидал от Чуприна вопроса о Кате, но он молчал.

— Перед отъездом зайдите ко мне, я напишу письмо Штыкову, — сказал я Чуприну.

— Спасибо, товарищ полковник, зайду. Сделав крутой разворот, он легко заскользил на лыжах на окраину захваченного населенного пункта наводить порядок, а я вместе с командиром полка направился на НП.

* * *

Удар за ударом наносили наши войска под основание Демянского выступа, и один за другим откалывались от обороны противника опорные пункты.

Все больше округлялся выступ и все уже становился перешеек, соединявший выступ с основной линией фронта, проходившей где-то западнее реки Ловать.

И чем уже делался перешеек, тем ожесточеннее сопротивлялся враг.

На помощь своим войскам, оборонявшимся восточное реки Пола, гитлеровское командование бросило транспортную авиацию. Целыми днями кружили в небе немецкие самолеты, сбрасывая на парашютах вооружение, боеприпасы, продовольствие. [85]

Наше фронтовое командование требовало от своих соединений ускорить темп наступления и стремилось одновременными ударами с севера и юга как можно скорее соединить ударные группировки и завершить окружение.

26-я стрелковая дивизия своим Новгородским полком, располагавшимся на левом фланге, выдвинулась на подступы к Верeтейке, а ее правый фланг, в том числе лыжный батальон, передаюшй нам из армии, находился в пятнадцати километрах севернее, у Лутовни.

Соседняя с нами армия генерала Морозова вела бои за Старую Руссу.

Войска 1-го и 2-го гвардейских корпусов и 1-я ударная армия, прорвавшись из района Парфино на юг, сражались в междуречье Ловати и Порусьи, отделяя старорусскую группировку противника от демянской.

Веретейка расположена на возвышенности и командует над окружающей местностью. В разных направлениях от нее расходятся восемь дорог на Любецкое, Большое Яблоново, Полу, Тополево, Подбело, Горчицы, Гривку, Дуплянку.

Генерал Берзарин, подтвердив задачу дивизии — овладеть Веретейкой, — настойчиво торопил с выполнением.

Борьба за этот сильно укрепленный узел приняла ожесточенный характер.

Гитлеровцы, учтя нашу тактику коротких огневых ударов прямой наводкой и быстротечных атак, создали вокруг Веретейки внешний оборонительный обвод. С трех угрожаемых сторон они опоясали ее двухметровым снежным валом с амбразурами для стрельбы из автоматов и пулеметов.

Высокий снежный вал, удаленный от построек на двести-триста метров, хорошо маскировал огневые средства, позволял немцам скрытно маневрировать вдоль фронта живой силой и таким образом создавать преувеличенное впечатление о своих силах и огневой мощи. С населенным пунктом вал был соединен прорытыми в снегу траншеями.

Попытка Новгородского полка овладеть Веретейкой с ходу оказалась неудачной. Снежный вал явился дополнительным препятствием, помешавшим нашей атаке.

Черепанов готовил новую атаку: бойцы разгребали [86] снег, сближались с противником, подкатывали поближе к валу орудия.

Под утро полк атаковал вторично, однако опять безуспешно. Правда, пехоте удалось проникнуть через вал и захватить на окраинах несколько домов, но закрепиться там она не смогла. Ожесточенными контратаками гитлеровцы восстановили положение.

Утром мне предстояло отчитаться за неудачную ночную атаку и принять другое, более действенное решение.

Кто командовал, тот знает, как тяжело докладывать старшему начальнику о неуспехе, объяснять, почему не выполнен приказ. Выслушав мой доклад, Берзарин огорчился, но упрекать меня не стал.

— Помочь вам я уже больше не смогу ничем, — сказал он. — Принимайте меры сами, а Веретейка должна быть взята. И как можно скорее. Этого требуют фронт и Ставка.

Да, эти требования были справедливы. Веретейский узел тормозил наше продвижение навстречу южной ударной группировке армии, и захватить его надо было во что бы то ни стало. От этого во многом зависел успех не только армейской, но и всей фронтовой операции.

Мучительно долго не приходило решение. Новгородский полк ни днем ни ночью не справился со своей задачей, сил и средств у него оказалось мало. А где же взять новые силы? Может быть, использовать Казанский полк? Но ведь он решает свои задачи.

После долгих колебаний я все-таки решил снять Казанский полк со старого направления и перебросить его под Веретейку. При этом возникала одна серьезная опасность: противник мог с оголенного участка нанести нам удар в спину и отрезать нас от коммуникаций. Но выхода другого не было, приходилось идти на риск.

Я отдал приказ ночью атаковать Веретейку всеми наличными силами дивизии: Новгородским полком — с севера, Казанским- с юга. На старом направлении Казанский полк для маскировки оставлял лишь одну роту. Наступила третья, последняя, ночь нашей борьбы за Веретейку. Казанский полк, оставив свой участок у Лю-бецкого и незаметно оторвавшись от противника, двинулся через Большой Калинец в направлении на Веретейку. Ему предстояло проскользнуть мимо занятого гитлеровцами опорного пункта, расположенного на высоком [87] холме, пересечь дороги из Верстейки на Гривку и Горчицы, по которым противник маневрировал резервами, поддерживал связь между опорными пунктами и обеспечивал снабжение своих частей, и занять исходное положение.

Малейшая неосторожность могла привести к потере внезапности и срыву всего намеченного плана. На это я и обратил внимание командира полка и двух его комбатов, явившихся ко мне за получением задачи.

По своему характеру и командирским качествам комбаты Казанского полка резко отличались один от другого. Командир первого батальона старший лейтенант Седячко во всем был исключительно осторожен, очень дисциплинирован и упорен в достижении цели.

Командиру второго батальона старшему лейтенанту Каминскому недавно исполнился 21 год. Для солидности он отпустил пышный чуб и маленькие усики. За чуб, за удаль друзья называли его донским казаком.

В противоположность Седячко Каминский был подвижен, решителен и горячо брался за выполнение любой задачи.

Если Седячко хорош был в обороне, где события развиваются медленно и есть время всесторонне взвешивать их, то в наступлении незаменимым становился Каминский.

Зная обоих комбатов, я одобрил решение командира полка выделить в первый эшелон батальон Каминского.

Проводил Казанский полк до Малого Калинца и долго смотрел ему вслед, пока последние ряды не растаяли в темноте...

Потянулись часы и минуты, полные тревог и ожиданий.

Мой наблюдательный пункт — в Большом Калинце. Со мной комиссар, начарт, адъютант и по одному командиру от отделов штаба: оперативного, разведки, связи.

Размешаемся мы вместе с узлом связи в полуподвале одного из полуразрушенных домов. Сюда загнал нас холод, и спрятаться от него больше негде: прямая наводка сделала свое дело.

Из Калинца хорошо просматриваются и Веретейка, где развернулся бой Новгородского полка, и Дуплянка, за которую дерется дивизия Штыкова, и правый фланг [88] в сторону Любецкого, Пeстовки. Большого Яблоново, куда наступал ранее Казанский полк.

Где идут бои — легко определить по звукам и пожарам. В небо тянутся густые столбы дыма, а затем, расплывшись, стелятся над населенным пунктом. Ночью зарево пожаров, отблески разрывов и искрящиеся потоки трассирующих пуль еще резче обозначают места боев.

Каждые десять минут из полвала поочередно вылезают командиры штаба и, забравшись на разбитый чердак, смотрят, не появится ли что-нибудь новое. Особенно беспокоит маневр Казанского полка. Как бы не наскочил он на кого-либо и раньше времени не обнаружил себя. Но пока всё идет по намеченному плану.

Новгородский полк атаковал северную окраину Веретейки несколько раньше Казанского, чтобы все внимание противника, как и раньше, привлечь на себя. Медленно вгрызался в оборону батальон Крелина. Штурмом брался каждый дом. Завершали дело автоматы и ручные гранаты, а когда не помогали и они, то подкатывались пушки.

Батальону старшего лейтенанта Балабанова, который атаковал левее крелинцев, также удалось преодолеть снежный вал, но приблизиться к постройкам ему мешал автоматный огонь. Пришлось глубоко зарыться в снег и сближаться ползком. Уходило дорогое время, однако другого выхода не было.

Около четырех часов от Черепанова стали поступать тревожные вести: к противнику с запада, со стороны Херенок и Тополево, подходят подкрепления.

Приближался кризис ночного боя. Надо было спешить, чтобы упредить врага в последнем и решительном ударе. И как назло молчал Казанский полк. [89]

«Где же Каминский, неужели подвел? — неотвязно сверлила мысль. — Нет, не может быть!»

А бон становился все ожесточеннее. Пожары, ракеты и трассирующие пули освещали подступы к Веретейке, а сама она на фоне темной ночи казалась горящим факелом.

Но вот грохот и треск захватили и южную окраину. «Значит, и казанцы начали». Минут через десять по проводу донесся радостный и возбужденный голос Каминского:

— Товарищ первый! Захватил семь домов... штурмую дальше!..

Голос оборвался, растворившись в грохоте. Но вскоре послышался снова, такой же взволнованный:

— Товарищ первый! Захватил еще семь домов. Мало карандашиков. Выручайте! Противник контратакует...

И опять голос пропал.

По наследству от Герасименко бойцы кодировались у Каминского карандашиками.

Батальон Каминского, захватив четырнадцать домов, понес потери и стал выдыхаться.

Надо было немедленно помочь ему и развить достигнутый успех. Это сделал сам командир полка без моего вмешательства. Он ввел в бой свой второй эшелон — батальон Седячко.

Последовал удар и с востока батальоном Балабанова, который вместе с пушками ворвался в центр Вeретейки.

Никакие ожесточенные контратаки гитлеровцев не могли уже исправить положения — судьба Всретейки была решена. К утру наши войска полностью уничтожили веретейский гарнизон.

Под ударами соседних частей не выдержала и Пола. Остатки разбитой немецкой дивизии предстояло уничтожить на рокаде западнее Веретейки, в опорных пунктах Херенки, Тополево, Горчицы. Сюда и направились части дивизии.

Новгородский полк получил задачу овладеть Херенками, затем, развернувшись на юг, захватить Тополево и выйти на берег реки Пола на соединение с частями южной ударной группы.

Казанский полк повел наступление на юго-запад с задачей овладеть Подбело и Горчицы.

Лучше всех со своей задачей справился Новгородский [90] полк. Сломив ожесточенное сопротивление врага в лесу западнее Веретейки и захватив там склады с продовольствием и боеприпасами, он вышел на подступы к Херенкам. Гитлеровцы, почувствовав приближение советских войск, заперли пленных в колхозном сарае, а также в бане и подожгли.

В разгар боя из объятых пламенем построек неслись душераздирающие крики и мольбы о помощи. Когда новгородцы захватили Херeнки, враг уже сделал свое подлое дело.

Рядами лежали на снегу обуглившиеся трупы, и каждый боец, проходя мимо, невольно срывал с головы шапку и клялся отомстить врагу.

Взволнованные трагической гибелью советских людей и охваченные благородной яростью, бойцы стремительно рвались вперед: батальон Крелина — на Тополево, батальон Балабанова -правее, на высоту 49,4.

Ни огонь, ни снежный вал, опоясывавший Тополево, не смогли сдержать натиска. Отрадно было наблюдать, как дружно и самоотверженно управляли своими подразделениями командир и комиссар полка.

Черепанова и батальонного комиссара Егорова я застал на временном НП по дороге из Херенок на Тополево. Цепи по заснеженному полю продвигались к Тополеву, а командир и комиссар в широких полушубках, с расстегнутыми белыми воротниками, в больших валенках спорили у телефона. Жестикулируя, они то поднимались со снега, то вновь опускались, наклоняясь к телефонному аппарату.

— Ты, комиссар, побудь немного у телефона, а я побегу вперед, — говорил Черепанов.

— Нет, лучше я побегу, а ты побудь здесь, — возражал Егоров.

— Не будем торговаться, посиди, а я побежал. И Черепанов вскакивал и бежал к цепям. Егоров, выждав немного, пока цепи продвинутся, снимал аппарат и вместе с телефонистами, прокладывавшими кабель, догонял Черепанова.

На новом месте опять начинался спор — кому быть впереди.

— Теперь ты, командир, посиди, а я побегу к людям, — говорил Егоров. [91]

— Стой! Стой!-кричал ему вдогонку Черепанов, но Егоров продолжал удаляться.

Тогда Черепанов в свою очередь, выждав немного, переносил телефон и догонял комиссара.

Новое командование Новгородского полка резко отличалось от старого своей подвижностью, настойчивостью, умением появляться среди бойцов в самые ответственные минуты. Это радовало меня — мы не ошиблись, выдвинув Черепанова и Егорова.

Боевое возбуждение наступающих передавалось всем: и телефонистам, и посыльным, и ездовым. Каждому хотелось как можно скорее овладеть последними опорными пунктами врага и соединиться с частями, действующими с юга.

Еще один бросок — пехота стремительно преодолевает снежный вал и врывается в Тополево. На окраине села, в старинном тенистом парке с аллеями из вековых лип, в бункерах с обшитыми тесом стенами и красивой раскладной мебелью располагался штаб немецкого полка. Поспешно удирая, гитлеровцы не смогли вывезти ни роскошной мебели, ни даже штабных документов.

В Тополево Новгородский полк захватил пленных, оружие, тяжелую батарею и два портфеля со штабной перепиской и картами.

Развивая успех, батальон Балабанова спустился с высоты 49,4 на восточный берег Полы, овладел Кошелево и вошел в соприкосновение с пехотой и лыжниками 1-го гвардейского стрелкового корпуса, занявшими к этому времени Черный Ручей и Чапово. В этот же день (20 февраля) произошло соединение южной ударной группировки 34-й армии с частями того же гвардейского корпуса в районе Залучье.

Так, после многодневных напряженных боев сомкнулись клещи вокруг демянской группировки врага.

На огромном пространстве, достигавшем 2300 квадратных километров, были окружены основные силы 16-й немецкий армии общей численностью в 60-70 тысяч человек с разнообразной военной техникой и крупной базой снабжения в Демянске{4}. [92]

Было приятно и радостно сознавать, что в решении столь важной задачи есть доля и нашей дивизии, что напряженный ратный труд и пролитая кровь не пропали даром.

* * *

Вечером Шабанов позвонил мне в Казанский полк, где я в то время находился, и попросил приехать в штаб. Оказалось, что Шабанов получил новое назначение — начальником политотдела армии генерала Морозова.

Расставаться с Шабановым было очень грустно. Нас сдружила с ним совместная служба на Дальнем Востоке и особенно боевая жизнь с ее неисчислимыми трудностями и мимолетными радостями.

Мы проговорили почти всю ночь. Потолковали обо всем: о положении в стране и на фронтах, о наших делах и о наших людях.

Радовало то, что начинал нарастать перелом и в стране и у нас на фронте. Советская Армия, измотав врага в оборонительных сражениях, получила возможность перейти в наступление на главных участках громадного фронта. Она нанесла удары под Ростовом-на-Дону, пол Тихвином, в Крыму и под Москвой. Советские войска освободили Московскую и Тульскую области, десятки городов и сотни сел других областей. Успешно развивалось наступление и на нашем фронте.

Вспомнили мы в эту ночь и о своих семьях.

...Шабанов достает из кармана гимнастерки листок. На нем цветными карандашами нарисованы два танка и два самолета с большими красными звездами. Под танками надпись кривыми буквами: «Папы и дяди».

— Ада прислала, — говорит Шабанов.

Передо мной сразу возникает милый образ белокурой четырехлетней девочки, дочери Шабанова. [93]

— Что пишут? — спрашиваю я у комиссара. — Все ли благополучно дома?

— Как видишь: живут, весточки шлют с самолетами и танками. Совсем неплохо.

— Все там же?

— Да, на старом месте, в Ленинск-Кузнецком. А как твои? Им, наверное, труднее. У твоей на руках трое маленьких, а у моей — одна Ада.

Шабанов знает, что моя семья из Воронежа была эвакуирована за Волгу, в Питерку. Всю осень она жила там, а потом связь вдруг прервалась. Долго беспокоился я, не имея сведений, но недавно стал получать письма уже из Пензы.

День на командном пункте начался, как всегда: были подведены итоги за ночь, послано донесение в штаб армии, подтверждены частям боевые задачи и установлен контроль за их исполнением.

Пока адъютант готовил завтрак, мы с Шабановым, выскочив на мороз, проделали зарядку и начали умываться ледяной водой.

— Даниил Оскарович! Ждем завтракать — окликнул я начальника штаба, выглянувшего из своего блиндажа.

С новым начальником штаба нам, как говорится, повезло. Майор Вольфенгаген, назначенный на место комбрига Корчица, оказался не только хорошим начальником, но и прекрасным товарищем, интересным, остроумным собеседником.

Как ни старались мы растянуть завтрак, во время которого Даниил Оскарович развлекал нас шутками, наступила пора прощания.

Крепко пожав друг другу руки и расцеловавшись, расстались мы с Шабановым.

* * *

Не затихая, шли бои на ближних подступах к Старой Руссе. Все дальше на запад, к берегам Порусьи и Полисти, удалялись они от окруженной демянской группировки противника. Их вели соседние с нами армии, образуя по отношению к окруженной группировке внешний обвод фронта.

Главные усилия 34-й армии были сосредоточены на внутреннем обводе, на сжимании кольца вокруг окруженных [94] немецких соединений. Перед армией стояла сложная и ответственная задача — как можно скорее покончить с окруженным врагом. Однако сил а армии для этого было явно недостаточно. По количеству войск и боевой техники она уступала врагу. Растянутая на огромном фронте и по-прежнему скованная обороной в своем центре, армия имела свободный маневр только флангами.

Наша дивизия, действовавшая на крайнем правом фланге армии, после трехдневных безуспешных боев за Горчицы получила новую задачу. Сделав поворот налево, она в течение одной ночи пересекла ближайший тыл соседней, только что вступившей в бой дивизии и вышла в новый район: Свинорой, Пожалеево, Кузьминское. Отсюда дивизии предстояло наступать в юго-восточном направлении — на Вязовку. От Свинороя до Вязовки десять километров. Расстояние небольшое, но на пути лежали три опорных пункта: Норы, Лялино и Горбы, которые надо было взять.

Наступление развернулось вдоль двух лесных дорог, идущих почти параллельно. Расстояние между этими дорогами -один — два километра. Правую дорогу преграждали Лялино и Горбы, левую — Норы.

Построившись в два эшелона — в голове Новгородский полк, а за ним Казанский — дивизия в первых числах марта приступила к выполнению своей новой задачи.

Командный пункт переместился в лес восточное Свинороя.

Опорным пунктом Норы Новгородский полк овладел с ходу, а за Лялино и Горбы бои велись несколько дней, причем каждый бой имел свои особенности и свои поучительные стороны.

Лялино — небольшой населенный пункт всего в пятнадцать дворов, расположенный на крутом холме. Одна сторона холма, удаленная от нас, покрыта лесом, другая, обращенная к нам, открытая, заснеженная. Скат крутой, снег глубокий, и добраться до вершины нелегко.

Лялинский холм сковал наши действия. Пройти мимо него без потерь нельзя ни днем ни ночью.

Первая атака Лялино ограниченными силами успеха не принесла. [95]

Вторично Лялино атаковал весь полк, усиленный батареей гвардейских минометов.

За полчаса до начала атаки я приехал на НП Черепанова. После короткой артподготовки и залпа гвардейских минометов пехота по глубокому снегу начала карабкаться на холм. Подъем оказался трудным, но вначале все шло хорошо. Цель была уже близка. До вершины и населенного пункта оставалось метров двести. Противник молчал. Наша артиллерия перенесла огонь на обратные скаты.

И вот тут-то враг заговорил. Он обрушил на наши цепи шквал огня, сковал их и заставил зарыться в снег.

Всякие попытки подняться и продвинуться вперед хотя бы на несколько метров вызывали повторный шквал.

Атака захлебнулась. Мало-помалу пехоте пришлось отползти обратно. Без подавления огня об успехе нечего было и думать. Повторные лобовые атаки обрекались на провал, и мы тут же отказались от них. Нужен был новый тактический прием, еще не известный противнику.

До самого вечера лазили мы с командиром полка по снегу, стараясь нащупать в обороне врага слабое место и найти наиболее подходящее решение.

Слабым местом у Лялино оказался левый стык с соседним опорным пунктом. Хотя днем стык обеспечивался пулеметным огнем, а ночью патрулировался еще и дозорами, все же он был наиболее уязвим.

Сюда мы и решили направить резервную роту лыжников под командованием лейтенанта Зуева.

В целом план ночной атаки был следующий. К 3.00 рота лыжников проникает в тыл противника и занимает исходное положение для атаки на обратных лесистых скатах холма. В это время пехота, оставаясь на обращенных к нам скатах, открывает огонь из всех видов оружия и после сигнала «две ракеты» кричит «ура», но в атаку не переходит.

Предполагалось, что, услышав крики «ура», противник займет свои окопы и изготовится к отражению атаки с фронта. В это время гитлеровцам будет нанесен внезапный удар с тыла, который и обеспечит успех.

Главная роль в плане отводилась роте лыжников. Ей предстояло совершить сложный и опасный маневр. [96]

От командира роты и всего личного состава требовались исключительная выдержка, выносливость и отвага. От того, как они справятся со своей задачей, зависел успех всего ночного боя.

С ротой в качестве проводников направили группу разведчиков, проводивших ранее разведку стыка.

Ночная атака явилась для лялинского гарнизона полной неожиданностью. Опорный пункт был взят в 15 — 20 минут и с незначительными потерями. Нами было захвачено все тяжелое оружие пехоты и свыше ста пленных.

После взятия Лялино Новгородский полк двинулся по лесной дороге к Вязовке.

Казанский полк в это время вел бой за Горбы. Бой вначале развернулся неблагоприятно для наших войск. Докладывая об этом, майор Саксеев нервничал — он не был уверен в успехе.

Захватив с собой своего старого адъютанта — старшего лейтенанта Федю Черепанова и нового — лейтенанта Пестрецова, я поехал к Саксееву.

Замену адъютанта я произвел перед началом наступательных боев. Черепанов настойчиво просил меня перевести его в оперативный отдел. Он мечтал приобрести боевой опыт оперативного работника и поступить в военную академию.

...Лошади рванули с места, заскрипели полозья, морозный ветер обжег лицо. Кутаясь в меховые воротники полушубков и отворачиваясь от резкого ветра, мы долго молчим, занятые каждый своими мыслями.

Неожиданно Федя Черепанов спрашивает:

— Товарищ полковник, что слышно о Герусове?

— Ничего не знаю. Надо бы запросить Карельский полк — своим-то однополчанам он, наверное, пишет.

Вот уже два месяца, как майора Герусова направили на учебу в Военную академию имени Фрунзе.

— А чего там запрашивать? — говорит Черепанову Пестрецов. — Скоро весна. Болота наши раскиснут, бои затихнут, тогда и ты можешь поехать и встретиться в академии с Герусовым.

— При чем тут бои? — возражает Федя. — Разве набор в академию от боев зависит?

— А как же! — говорит Пестрецов. — Учатся во время передышек, а во время боев какая же учеба? [97]

— Эх, ты! Тюфяк! — смеется Федя. — Академия, брат, от боев не зависит. У нее свои планы, свои бои.

— Ну а если знаешь, то чего же спрашиваешь? — обидчиво говорит Пестрецов и отворачивается.

— Не сердись! — дружески обнимает его Федя Черепанов.-Поедем вместе! Попросим комдива — он обоих отпустит.

— В добрый час! — говорю я. -Хорошие намерения всегда готов поддержать.

— Вот видишь? Поедем!

— Тебе-то хорошо. Ты среднее образование имеешь, военное училище окончил, а у меня только семилетка да стаж старшины мирного времени, — печально говорит Пестрецов. — Куда уж мне...

— Ничего, лишь бы захотелось! — не унимается Черепанов. — В наше время горы можно свернуть. Правда, товарищ полковник?

— Правда? При желании все можно сделать.

Тррах-ра-рах! Та-та... Та-та... Та...-неожиданно раздается где-то совсем близко.

— Вот тебе и академия! Приехали! — задорно говорит Черепанов.

Мы приближались к командному пункту Казанского полка, и противник «салютовал» нам из Горбов.

Командир полка коротко доложил мне обстановку и повел на местность, на подступы к Горбам. Вместе с нами на рекогносцировку направился командир поддерживающего дивизиона. Туда же должны были подойти и командиры батальонов.

В Горбах около двадцати дворов, разбросанных на пяти — шести небольших плоских холмах. Вздыбившись на ровной лесной поляне, холмы эти действительно напоминают чем-то горбы. Возможно, это сходство и обусловило название населенного пункта.

Со всех сторон Горбы окружены лесом. Только две дороги связывают их с внешним миром: одна, которая идет на север, на Лялино, другая — на юг, на Ольховец и Вязовку.

Полк обложил Горбы с трех сторон: с востока — батальон Седячко, с севера — батальон Каминского, с северо-запада — третий батальон. Пехота расположилась на опушках и блокировала всю поляну. Оба выхода из Горбов перехвачены: северный — Каминским, [98] южный — Седячко. Дорогу на Ольховец седлала третья рота лейтенанта Гришина.

Так обрисовал мне обстановку командир полка.

— Вы отсюда атаковывали? — спросил я у него, показывая на чуть заметные следы на снегу.

— Да. товарищ полковник. Пехота почти вплотную подошла к населенному пункту, а затем вынуждена была отойти в исходное положение.

— Получают ли Горбы откуда-либо помощь?

— Нет. Мы считаем, что гарнизон полностью изолирован, — уверенно ответил Саксеев.

— Разрешите, товарищ полковник! — обратился ко мне командир дивизиона. До этого он слушал молча и в разговор не вмешивался.

— Вы не согласны с командиром полка? — спросил я у него.

— Согласен, но... имеются новые данные, разрешите доложить?

Мы с удивлением посмотрели на капитана. А он продолжал: — Сегодня в предутренних сумерках мои наблюдатели обнаружили подводу, которая двигалась из Горбов на Вязовку. Была ли она с грузом или то были легковые сани — разведчики не рассмотрели.

— Как же так? У вас одни сведения, у командира дивизиона другие, кому же верить? — спросил я у Саксеева.

— Впервые слышу, — пожал он плечами.

— А Седячко действительно седлает дорогу на Вязовку?

— У меня имеется его донесение и схема. По схеме дорогу седлает его левофланговая рота. Лично не проверял.

— Проверять все не обязательно самому, надо было послать командира штаба.

— Товарищ полковник! — обратился ко мне снова командир дивизиона. — Позвольте пробежать в третью роту, я сейчас же выясню. Здесь совсем близко, возвращусь минут через двадцать.

Вместе с капитаном я послал Черепанова. Подошли Седячко и Каминский. Командира третьего батальона мы не вызывали, он находился по ту сторону поляны.

— Вы что же, товарищи, отстаете?-спросил я у [99] комбатов. — Новгородцы уже забрали Норы и Лялино. А вы почему не выполняете задачу?

Комбаты в нерешительности мялись, поглядывая на командира полка.

— Ну, так что же? Рассказывайте. Начнем с вас, — обратился я к Каминскому.

— Мне кажется, товарищ полковник, уважительных причин у нас нет, — немного подумав, ответил он. — Мы несколько недооценили противника и переоценили себя, плохо прицелились, вот и получился пустой выстрел. Деревенька маленькая, рассчитывали забрать ее с ходу, да вот сорвалось. Думали, гитлеровцев здесь не более роты, а оказывается, их тут до батальона.

— A что скажете вы? — обратился я к Седячко.

— У нас мало огневых средств. Атака по глубокому снегу развивается медленно, противник все видит и отражает все наши действия. Я думаю...

Седячко неуверенно посмотрел на командира полка, потом перевел взгляд на меня, видимо, не решаясь делать выводов, но, пересилив свою нерешительность, ответил уже твердо: — Думаю, что дневная атака в наших условиях бесполезна, она не оправдывает себя. Атаковать нужно только ночью.

Выводы комбата, на мой взгляд, были правильны. Дневная атака не принесла успеха потому, что здесь не представлялось возможным применить в полной мере прямую наводку. В Горбах хорошо просматривались постройки, расположенные на холмах, а те, что скрывались в низинах, на обратных скатах, оставались недосягаемыми для прямого выстрела. Без подавления огневой системы рассчитывать на успех днем было трудно.

— А теперь, Седячко, скажите: ваша третья рота седлает дорогу на Вязовку или нет? — спросил я комбата.

— Седлает... Вернее, не седлает, а лежит около дороги, — с заминкой ответил он.

— Как не седлает? На вашей схеме ясно показано, что седлает, — удивился Саксеев. — Выходит, вы обманываете меня, а я ввожу в заблуждение командира дивизии?

— Тут какое-то недоразумение, — сказал Седячко. — Вчера вечером я сам был в третьем роте, она окопалась в снегу вдоль дороги, фронтом на запад. [100]

— А как могла проехать подвода из Горбов на Вязовку? — спросил я.

— Какая подвода? Я о ней ничего не слышал, — удивился в свою очередь Седячко.

— Вот видите, комбат даже не знает, что творится у него на участке, — заметил я командиру полка. — Разберитесь!

— Есть! Разберусь! Кстати, вот и командир дивизиона возвращается, — он сейчас доложит.

Я увидел приближающихся капитана и комиссара полка. Черепанова с ними не было.

Из доклада капитана выяснилось, что третью роту они нашли не на дороге, а в лесу и потребовали от командира роты лейтенанта Гришина объяснения. Ранее рота располагалась на поляне у самой дороги, но там было слишком ветрено и холодно, поэтому Гришин решил отвести роту на ночь в затишье, на опушку, а утром, до рассвета, вновь занять свои окопы. Но так не получилось. Людей он отвел, а противник, узнав об этом, тут же занял их окопы. Рота вынуждена была остаться в лесу. О ночном происшествии командир роты комбату не донес: побоялся ответственности. В следующую ночь он рассчитывал восстановить положение.

— Когда мы все выяснили, — сказал в заключение капитан, — Черепанов захотел проверить достоверность доклада и с лейтенантом Гришиным пошел на опушку, поближе к дороге. Там Черепанов был ранен и сразу же потерял сознание.

— После перевязки мы отправили его на ваших санях в медсанбат, — вставил молчавший до этого комиссар.

Ранение Черепанова взволновало меня до глубины души.

Лейтенанта Гришина я приказал привлечь к ответственности. Поступок его был для всего полка позором.

В целях внезапности атаку Горбов решено было провести ночью, ограниченными силами и без предварительной огневой подготовки.

Для начального броска от каждого батальона выделялось по одной роте. Кроме того, в атаке участвовала и рота лейтенанта Гришина, которая получила приказ выйти на свое прежнее место и закрыть дорогу на Вязовку. [101]

По опыту боев за Калинец и Веретейку, траншеи подводились вплотную к населенному пункту. С наступлением темноты пехота приступила к расчистке снега.

Всю ночь, до конца боя. я оставался в Казанском полку.

В четыре часа ночь огласилась взрывами гранат и трескотней автоматов. Горбы озарились ракетами. А через несколько минут заработали станковые пулеметы, и поток пуль с посвистом пронесся над штабными палатками.

«Кто же бьет сюда? Не сорвалась ли атака?»

Рука невольно потянулась к телефонному аппарату.

И тут же из телефонной трубки глуховатый и радостный голос Каминского:

— Алло! Алло! Говорит Каминский. Я из Горбов. Горбы наши!

— А кто же бьет оттуда?

— Извините! Это мы с комбатом-три из трофейных пулеметов Седячке привет шлем... Он опять опоздал...

В трубке послышался приглушенный смех. Вызвали к телефону Седячко и попросили доложить обстановку.

— Третья рота заняла свои прежние окопы и осел-лала дорогу, а штурмовая группа перешла в атаку. Из Горбов сильный огонь, поэтому она немного запоздала.

Седячко не догадывался еще, что огонь поверх голов вел из Горбов Каминский.

— Опоздал, опоздал, Седячко! — заметили ему. — Но лучше поздно, чем никогда. Выдвигайтесь скорей, остальные батальоны уже в Горбах.

Итак, внезапным ночным штурмом был взят еще один опорный пункт.

Путь на Ольховец и Вязовку для Казанского полка стал свободен. [102]

Командир третьей роты лейтенант Гришин искупил свою вину кровью — в ночной атаке он получил тяжелое ранение и был эвакуирован в тыл.

Лично для меня радость успешного боя омрачилась известием о смерти Феди Черепанова, скончавшегося на рассвете.

Хоронили его на командном пункте. Всматриваясь в безжизненные черты своего адъютанта, я думал о том, какой огромный мир несбывшихся надежд молодости унес он с собой — чудесный, славный товарищ.

* * *

Целую неделю наша дивизия вела бои за Вязовку. Фронт дивизии представлял собой вдавленный в оборону противника тактический мешок. Ширина его четыре — шесть километров, глубина восемь.

К Вязовке с запада примыкали два опорных пункта — Обжино и Ольховец. Все три пункта образовывали сильный огневой узел, занимаемый хорошо оснащенным немецким полком. Гитлеровцы проявляли здесь особое упорство.

А наша ударная сила ослабла — полки были обескровлены, пополнение не поступало. Поэтому мы и топтались на месте.

Казанский полк был скован со стороны Ольховца, а Новгородский — непосредственно на подступах к Вязовке. Приостановилось наступление и у наших ближайших соседей.

Несколько дней подряд мимо нашего командного пункта, на стыке с дивизией Штыкова, тянулись лыжные батальоны, засылаемые внутрь окруженной группировки. Ночью они пересекали линию фронта, проскальзывали между опорными пунктами и, углубившись в тыл, развертывали боевые действия.

Однако молодые, неопытные и необстрелянные лыжники, попадая сразу в сложную обстановку, не приносили той пользы, которой от них ожидали.

К нам прибыл новый комиссар дивизии — старший батальонный комиссар Григорий Александрович Воробьев. Оказалось, что мы с ним лет пять — шесть назад служили вместе в Московской Пролетарской дивизии: он — инструктором политотдела, я -начальником штаба полка. [103]

С первой же встречи у нас установился деловой контакт.

Вскоре дивизия получила на пополнение одну маршевую роту в сто человек, и одновременно штаб армии подтвердил нашу задачу — овладеть Вязовкой.

Мне хорошо запомнилась эта рота: я сам принимал ее, был у нее на партийном собрании, напутствовал в первый бой, представлял к награде отличившихся. Мы не стали роту расформировывать, а целиком влили ее в батальон Новгородского полка.

Народ в роте был самый разнообразный и по возрасту и по опыту. Командовал ею только что окончивший армейские курсы младший лейтенант Корольков. Политрука рота не имела, его обязанности выполнял парторг Раков. Взводами командовали сержанты. Ротная парторганизация состояла из пяти членов партии и двух кандидатов. Комсомольская — из девяти комсомольцев.

Роте предстояло вступить в бой в составе третьего батальона Новгородского полка. Батальон должен был совершить скрытный маневр, обойти Вязовку с востока и атаковать опорный пункт с фланга и тыла. С фронта атаковали другие батальоны. На новую роту, по замыслу комбата, ложилась вспомогательная задача — прикрыть батальон со стороны Дедно. Она выдвигалась на дорогу, связывающую Дедно с Вязовкой, седлала ее и создавала заслон фронтом на восток.

После выдачи оружия в роте состоялось открытое партийное собрание с докладом Королькова о предстоящей задаче и о примерности в бою коммунистов и комсомольцев. Я призвал бойцов достойно выполнить свой долг. И нужно сказать, свою задачу рота выполнила с честью.

Бои за Вязовку явился последним боем на этом участке фронта. Протекал он не совсем удачно для нас. Мы многого не предусмотрели, не смогли произвести дополнительной перегруппировки, а главное — не достигли внезапности.

Совершая обходный маневр, командир батальона допустил две непоправимые ошибки, что по существу и предопределило неуспех.

Первая ошибка заключалась в том, что батальон [104] слишком далеко уклонился в сторону Дедно и не сумел выйти до рассвета на свое исходное положение, вторая — в том что комбат пренебрег мерами личной маскировки, не сменил свою телогрейку на шинель, то есть не оделся так, как были одеты его бойцы.

Оставив роту Королькова заслоном на дороге, батальон стал приближаться к Вязовке. Начинало светать. И вот тут, на опушке леса перед Вязовкой, при выходе на исходное положение батальон наскочил на засаду из «кукушек».

Первым был убит комбат, шедший в голове колонны в своем ватнике, а через несколько минут снайперы нанесли значительный урон и всему батальону.

За контратакой из Вязовки последовала контратака со стороны Дедно. При отражении контратак и отличилась рота Королькова. Она приняла на себя удар со стороны Дедно, сковала гитлеровцев и сдерживала их до вечера. В бою Королькова ранило. Командование принял старшина роты старший сержант Митряев.

Рота, охваченная с трех сторон превосходящими силами противника, действовала на отшибе. После ранения Митряева в командование ею вступил ротный писарь сержант Никитин. В лесном бою помочь роте артиллерией и минометами с закрытых позиций было нельзя, а усилить численно не представлялось возможным.

Командир полка разрешил роте отойти и для ее прикрытия выслал группу разведчиков — последний свой резерв. Но рота сцепилась с врагом вплотную и оторваться от него днем не могла. Только с наступлением темноты ей удалось выйти из боя. При выходе из боя ранило Никитина. В командование ротой вступил четвертый по счету командир — парторг Раков.

Маршевая рота, имевшая в своем составе много бывалых воинов и спаянная коммунистами, в первом же бою прекрасно справилась со своей задачей.

В ночь на 20 марта дивизия получила новый приказ: сдать свой участок под Вязовкой, выйти из боя и сосредоточиться в ближайшем войсковом тылу.

Так закончился первый этап нашего наступления. Дивизия прошла с напряженными боями более ста километров и освободила пятьдесят пять населенных пунктов. [105]