Юго-Запад в огне
Активных действий на нашем фронте не было, и мы в основном дежурили на земле. Изредка на большой высоте пролетали отдельные разведчики или бомбардировщики противника да какой-нибудь нахалюга на «мессершмитте» крутился над летным полем, вызывая, по-видимому, желающих на воздушный поединок. Однако полковое начальство строго-настрого приказало не демаскироваться без особой надобности, не отвечать на вызовы фашистских истребителей.
— Еще успеем помериться силами, — говорил комиссар Копылов.
Да, тогда никто в полку не знал, что командование Юго-Западного направления готовит наступательную операцию. Планировалось нанести два сходящихся удара (с юго-запада и северо-запада) в общем направлении на Харьков, окружить, и уничтожить там группировку противника и освободить город. Неприятель, как стало известно впоследствии, тоже готовился к наступлению. Прежде всего он стремился ликвидировать барвенковский выступ и разгромить оборонявшие его войска.
О начале наступления нам стало известно не только по усилению активности артиллерии, пехоты и танков в районе Волчанска и юго-восточнее Харькова, но и по нарастанию напряженности боевых действий полка. Несмотря на то что наш аэродром находился километрах в ста тридцати от Волчанска, группы «харрикейнов» вылетали на прикрытие наземных войск по два и даже по три раза в день. Южнее нас, в долине реки Оскол, базировались другие авиационные части — 436-й, 180-й истребительные полки и один полк штурмовиков. «Ильюшины» в сопровождении «харрикейнов» наносили ощутимые удары по гитлеровцам в районе Чугуева и других крупных населенных пунктов.
— Двинулся фронт! — радовались, летчики, узнав о том, что за три дня наши войска потеснили немцев под Волчанском на двадцать пять, а юго-восточнее Харькова— на пятьдесят километров.
В разгар наступления кадровикам почему-то понадобилось перевести от нас Копылова, человека, который не только воодушевлял однополчан на земле, но и показывал пример боевой выдержки, самообладания и бесстрашия в воздухе. Правда, уходил он, как мы слышали, на повышение, однако расставаться с ним было жаль. Кого-то пришлют вместо него? Не всякий коммунист, даже с солидным партийным стажем, может быть хорошим политработником.
— Ничего, друзья, надеюсь, что мы еще не раз встретимся в воздухе, — сказал на прощание Копылов. — В общем, вместе будем бить фашистов!
В целях сокращения полетного времени до района боевых действий полку приказали перебазироваться ближе к фронту — на одну из площадок под Новым Осколом. И сразу же начались вылеты на задания.
Мне приказали вести восьмерку самолетов на прикрытие наземных войск, сражавшихся с гитлеровцами западнее Волчанска. В состав группы включили шесть молодых летчиков, в том числе сержанта Барышнева — невысокого белокурого застенчивого юношу.
— Его, на мой взгляд, нельзя сегодня посылать на боевое задание. Человек только что перенес моральное потрясение. Надо повременить дня два-три, — пытался я убедить Попрыкина.
Дело в том, что во время посадки на новый аэродром на самолете сержанта подломился левый подкос шасси, и машина опустилась на левое крыло. Деформировалась плоскость, вышел из строя воздушный винт. Специалисты ПАРМа и механики эскадрильи быстро восстановили «харрикейн», но Барышнев очень переживал случившееся.
Сержант не отказывался от боевого задания, не ссылался на плохое самочувствие, хотя трибунал дал ему условный срок наказания. И внешне не было заметно моральной травмы, полученной им накануне, разве только голубые глаза Барышнева были грустнее обычного...
И вот мы в небе западнее Волчанска. Обстановка здесь резко изменилась. Если два-три дня назад наши [90] войска, взламывая оборону противника, медленно, но упорно продвигались на юго-запад, то теперь наступление приостановилось. Гитлеровцы подтянули свежие силы и бросили их в контрнаступление. Значительно больше стало и вражеской авиации над полем боя. Позже я узнал, что в районе Харькова в ту пору мы имели на триста самолетов меньше, чем немцы.
Заметив четверку «мессершмиттов», шнырявшую в поисках легкой добычи, я предупредил своих ведомых:
— Внимание, справа и ниже нас «худые».
Молодые летчики начали волноваться. Это стало заметно по их самолетам: то один нарушит заранее установленную дистанцию или интервал, то другой.
— Спокойнее! — подбодрил я ребят.
«Мессершмитты» намеревались нанести штурмовой удар по нашим наземным войскам. Как только первая пара остроносых машин приготовилась пикировать на избранную цель, я подал команду:
— Атакуем!
Первая четверка «харрикейнов» устремилась вниз. Длинная пушечная очередь — и «мессершмитт», шедший за своим ведущим, задымил, потом вспыхнул и почти отвесно пошел вниз. Представляю себе воодушевление молодых летчиков: на их глазах был сбит враг, значит, нечего бояться фашистских истребителей, надо смелее навязывать им бой, действовать инициативно, решительно!
Второе звено, ведомое одним из наших «стариков», преследовало напарника подожженного нами «мессершмитта». И вдруг один из «харрикейнов» оторвался от группы, словно спешил поскорее расправиться с ненавистным гитлеровцем. «Кто этот смельчак? Почему он так безрассудно действует?» — тревожно подумал я. Но что-нибудь предпринять уже не успела два «месса» хищно набросились на оторвавшегося «харрикейна» и сбили его.
Погибшим оказался сержант Барышнев. Через два дня его привезли и похоронили с почестями.
Вечером 13 мая Совинформбюро сообщило, что на харьковском направлении наши войска перешли в наступление и успешно продвигаются вперед. Затем мы узнали, что в этом районе уничтожено и подбито не менее ста пятидесяти вражеских танков, захвачено много [91] трофеев и пленные. О действиях авиации пока не говорилось ничего. Только в вечерней радиосводке 15 мая появилось несколько слов: «За три дня боев... сбито сорок самолетов противника».
15 мая немцы потеряли пятьдесят шесть машин, мы — тринадцать. Подробности харьковских боев стали известны всем из сообщения «В последний час» 16 мая.
Позже противник предпринял ряд мощных контратак. Появилось изюм-барвенковское направление. Враг остановил наши войска.
По напряжению, которое испытывал 191-й истребительный авиационный полк и соседние части, мы догадывались, что немцы имеют превосходство в воздухе. Активность вражеской авиации усиливалась. Над опорными пунктами наших наземных войск появились «юнкерсы» в сопровождении истребителей, приходилось с утра до вечера барражировать в районе боевых действий.
Ранним утром шестерка истребителей нашего полка, возглавляемая капитаном Гончаренко, получила задание вылететь для прикрытия с воздуха наземных войск. Солнце еще не поднялось, но горизонт уже был светлый. Пройдя на бреющем у самого края леса, мы взмыли вверх и минут через десять увидели линию фронта. Она обозначалась всплесками орудийных выстрелов и грязными облачками частых разрывов снарядов.
Вражеские зенитки молчали, но опасность подстерегала нас совсем с другой стороны. Четыре «мессершмитта» внезапно вынырнули со стороны восходящего солнца и ринулись в лобовую атаку. Ощетинившись дулами пулеметов, они прошли совсем близко от нас, едва не зацепив крыльями плоскости «харрикейнов».
Что такое? Обычно немцы побаивались ходить в лоб, уклонялись на встречных курсах, а тут сами лезут на рожон, да еще разворачиваются для повторной атаки. Может быть, они отвлекают на себя внимание, чтобы дать возможность другой группе самолетов нанести удар по войскам, которые мы прикрываем?
Я пристально посмотрел по сторонам. Ничего подозрительного. В небе только наши истребители да все те же четыре «мессершмитта». Идем навстречу врагу. [92]
Засверкали огненные вспышки. Снаряды рвались слева от моей машины. Это ударил лидер фашистской группы. Я создал скольжение вправо. Вовремя! Очередь пронеслась совсем близко, снарядом даже повредило законцовку левого крыла.
«Видимо, опытный разбойник, шутки с ним плохи! — подумал я и тотчас на фюзеляже поравнявшегося со мной «мессершмитта» заметил желто-черного зверя, похожего на огромную кошку.
Стремительно развернув машину, я осмотрел воздушное пространство. Четверка «мессеров» быстро уходила вверх, а на смену ей тут же появилось еще три пары. Однако они не пошли на сближение с нами, держались на почтительном расстоянии.
Возвратившись на аэродром, мы обсудили детали минувшего боя. Все были удивлены необычным тактическим приемом немцев.
— Я еще ни разу не видел, чтобы гитлеровцы первыми предпринимали лобовую атаку, — в раздумье сказал Василий Добровольский. — В чем тут дело?
На этот раз ответа мы так и не нашли. Но вскоре убедились, что на нашем участке фронта появился опасный и коварный противник. Из очередного полета Василий Добровольский привел машину с двумя большими пробоинами в лобовой части центроплана. Снаряды «мессершмиттов» разворотили обшивку и перебили управление элероном. Судя по почерку, это была та же самая четверка «мессершмиттов».
— Они атаковали нас нахально, — рассказывал Василий. — И тоже со стороны солнца. Их тактический прием — атака в лоб, как и в прошлый раз. Значит, надо смотреть, ребята, в оба!
Особенно мы волновались за нашу молодежь. Еще не очень опытные летчики, они могли оказаться жертвой фашистских истребителей.
— Будьте внимательны, — предупреждали мы новичков, — следите друг за другом в воздухе, не отрывайтесь от ведущего и своей группы, тщательно продумывайте систему взаимодействия и выручки в бою.
К сожалению, не было возможности особенно опекать их — время было очень горячее.
...Четверка фашистских истребителей вновь появилась около полудня, когда в воздух во второй раз была [93] поднята группа капитана Гончаренко. Рассредоточившись по фронту, «мессеры» устремились нам навстречу, обрушив на советские самолеты огонь всех своих пушек и пулеметов. Против меня и моего ведомого, как и ранним утром, оказалась основная пара немцев. Они применили старый маневр, который теперь уже не был для нас неожиданностью. Кстати, шаблон в воздушном бою — характерная черта гитлеровских, летчиков. А с врагом, действующим по шаблону, бороться, как известно, значительно легче.
Я увеличил скольжение самолета вправо и перенес точку прицеливания с кабины «мессершмитта» на середину его правого крыла. Нажал на гашетку. Оружие фашиста внезапно захлебнулось, умолкло, и «месс» проскользнул слева чуть ниже меня. На его фюзеляже — огромный желто-черный тигр.
Теперь я понял, почему огонь моего истребителя не причинял немецкому асу никакого вреда. Устремляясь в атаку, он тоже создавал незаметное скольжение вправо, и мои снаряды проходили в стороне от его левого крыла. Я ввел необходимую поправку. Хозяин «тигра» догадался, что его маневр перестал быть секретом. Стало быть, надо держаться осторожнее. И действительно, его повторная атака была совсем вялой. Вернее, немец даже не атаковал, а лишь обозначил маневр и отвернул в сторону еще задолго до того, как вышел на расстояние прицельного огня. Точно так же вели себя и три других вражеских истребителя. Они ориентировались на «тигра», а тот предпочел уклониться от новой встречи.
Вскоре фашистские самолеты ушли вверх и растворились в ослепительно-голубом небе.
После вылета я рассказал товарищам о своих наблюдениях и маневре, который применил против атаковавшего меня «мессершмитта». Оказывается, они тоже разгадали тактику неприятеля. Мы живо обсуждали результаты только что проведенного короткого боя, в то время как механики готовили самолеты к новому вылету.
Разведка донесла о большом скоплении вражеской техники на левом берегу Северного Донца. Штурмовики должны были нанести удар по фашистам, а нам приказали прикрыть «илы» с воздуха. [94]
Ждать пришлось недолго. Летчики уже сидели в кабинах, когда над аэродромом показалось восемь «ильюшиных». Мы попарно взмыли в воздух и быстро пристроились к своим подопечным.
За Волчанском развернулись на юг и пошли вдоль причудливо извивающейся внизу ленты Северного Донца. Под нами проплывали зеленые поля, перелески и довольно крупные лесные массивы. Временами у самой реки попадались деревушки — тихие, мирные, как и небо, налитое чистой майской голубизной. Но голубизна эта была обманчивой. Обманчивой была и мирная зелень мелькавшей под крыльями земли. Мы хорошо знали, что каждый метр ее перерыт траншеями, разорван воронками от бомб, исковеркан снарядами и полит кровью.
Вскоре я заметил встречную шестерку штурмовиков. Она возвращалась с боевого задания. А впереди и чуть справа в тугой клубок сцепились наши и фашистские истребители. Ввязываться в бой мы не стали: у нас было свое задание. Впрочем, немцам и так здорово перепало — один из «мессеров», объятый черным дымом, свалился на самом берегу Донца.
Штурмовики, прибавив скорость, еще ближе прижались к земле. Зорко оберегая их, мы шли к намеченной цели. Вскоре впереди по курсу показался лес. «Илы» круто взмыли вверх и, вытянувшись с левым разворотом в цепочку, стали переходить в пикирование. На лесной массив, где укрывалась вражеская техника, посыпались бомбы и реактивные снаряды. Снизу замелькали языки пламени. Это открыли огонь вражеские зенитки.
Бомбовые удары следовали один за другим. Замкнув наклоненный к горизонту круг, штурмовики ходили над лесом конвейером, уничтожая фашистские танки и автомашины.
Наконец ведущий «илов» сделал третий заход, расстрелял весь боекомплект и, отвернув на восток, вышел из атаки. За ним последовали остальные штурмовики. Это был самый ответственный момент, когда от нас, истребителей, требовался максимум внимания. Дело в том, что при выходе из атаки круг, обеспечивающий огневое прикрытие каждого находящегося в нем самолета, разрывается, и обычно последний штурмовик остается незащищенным. [95] «Мессы», как правило, подкарауливают его, и, если нет надежного прикрытия, он становится их добычей.
На этот раз все обошлось благополучно. Замыкающий пристроился к группе, и мы легли на обратный курс. Прошли уже около половины пути, как вдруг с северо-запада появилось несколько быстро увеличивающихся черных точек. Видимо, опоздали фашисты, не смогли своевременно помешать «ильюшиным» отбомбиться. И вот теперь хотят взять реванш. Сильно растянувшись на дистанции, вражеские истребители шли на высоте около двух километров. Я насчитал четыре пары «мессеров». Наша группа успела миновать Волчанск и приближалась к Валуйкам, когда «мессершмитты», не сбавляя скорости, свалились на нас сверху. Но мы уже подготовились к атаке. Охраняя друг друга, штурмовики снова образовали круг, а истребители замкнули второй круг чуть выше их, так, чтобы и самим чувствовать себя увереннее, и в то же время надежнее защищать своих подопечных.
Разделившись на пары, фашисты атаковали нас одновременно с разных сторон. Поливая огнем истребители, они пытались проскочить вниз, к «ильюшиным», но мы сдерживали их натиск. Взаимная поддержка всегда выручает в бою, поэтому экипажи работали очень слаженно.
Бой становился все ожесточеннее. Видимо, немцы не отказались от своего намерения расплатиться с нами за удачно проведенную штурмовку — атака следовала за атакой.
Наконец двум гитлеровцам удалось прорваться сквозь наше кольцо и приблизиться к «илам». Вот-вот полоснут вражеские очереди. Тогда пара «харрикейнов» рванулась внутрь круга. Испугавшись их стремительного броска, «мессершмитты» отказались от своего намерения и потянули вверх. «Харрикейн» гораздо тяжелее «мессера». Двигатель слабее, аэродинамика хуже. Поэтому тянуться вверх за неприятелем было невозможно, и вслед ему только засверкали огненные трассы.
Очередная атака на штурмовиков была отбита, но она не дешево обошлась нам...
В то время когда два «месса» прорвались внутрь круга, другая пара ударила по незащищенному «харрикейну» [96] с внешней стороны, сверху. Машина Андрея Аравина резко опустила нос и, вращаясь вокруг продольной оси, стремительно пошла к земле...
Воодушевленные удачей, фашисты снова рванулись в атаку. На этот раз двое из них бросились на самолет Павла Храпкова. У немецких летчиков было три преимущества: во-первых, капитан не видел их, так как шел впереди, во-вторых, их было двое против одного и, в-третьих, они нападали сверху. Однако гитлеровцам не удалось осуществить свой замысел: я вовремя заметил их. Реакция была почти мгновенной. Резко рванул машину вправо и вверх. Мощная очередь заградительного огня отрезвила противника, и «мессы» поспешно отвалили в сторону.
Следует сказать при этом, что мой маневр таил в себе некоторую опасность. Спасая Храпкова, я набрал большую высоту, чем была у моих товарищей, вследствие чего между мною и впереди идущим истребителем образовался разрыв. Противник не замедлил воспользоваться этим.
Пронизав строй штурмовиков, снизу вверх, в хвост машине капитана Храпкова с левым доворотом выходил еще один «мессер».
Я круто перевел самолет в пикирование и за счет запаса высоты и мощности двигателя стал быстро приближаться к вражескому истребителю. Необходимо опередить фашиста! Косые лучи солнца на мгновение осветили часть фюзеляжа «мессершмитта», и я увидел на нем желтого с черными полосами и раскрытой пастью огромного тигра. Так вот это кто — старый знакомый!..
Фашистский ас уже торжествовал победу, не замечая стремительно приближающейся к нему машины. Увидел меня он слишком поздно — когда оказался в моем прицеле. Немецкий летчик попытался вывести самолет в горизонтальное положение, переведя мотор на полные обороты. Но теперь это не имело решающего значения: с короткой дистанции я послал длинную пушечную очередь.
Снаряды достигли цели — вспороли обшивку крыльев «тигра» по обе стороны кабины..«Мессершмитт» потерял скорость и стал медленно оседать. Затем, опустив нос, вошел в крутую спираль. [97]
Потеряв «тигра», фашисты ослабили атаки, а вскоре и вовсе отошли от нашей группы на северо-запад.
Штурмовики благополучно возвратились на свою базу.
На следующий день двенадцать неприятельских истребителей блокировали наш аэродром. По всей видимости, они решили взять реванш за вчерашнюю штурмовку.
Неожиданно вынырнув из-за леса, фашисты с бреющего полета начали расстреливать неповоротливые «харрикейны», которые пытались взлететь.
На помощь поднялась четверка «харрикейнов» из полка майора А. Б. Панова, базировавшегося неподалеку от нас. Силы были явно неравны. Советские летчики вступили в схватку с восьмеркой «мессеров», но отвлечь на себя все самолеты противника не смогли. Четыре фашистских истребителя продолжали висеть над аэродромом.
Между тем на юго-западе на высоте полутора-двух тысяч метров появились две девятки вражеских бомбардировщиков. Звено за звеном Ю-88 шли вдоль линии железной дороги в сторону станции.
Связанные неравным боем с «мессерами», летчики Алексея Борисовича Панова все-таки нашли возможность атаковать «юнкерсы». Один из «харрикейнов» пристроился к хвосту бомбовоза, но вынырнувший снизу «мессер» пропорол его короткой пулеметной очередью. Прикрывавший товарища летчик не дал фашисту уйти — снял его метко сработавшими пушками. Оба самолета, беспорядочно кувыркаясь, пошли к земле. Вскоре почти одновременно от них отделились черные точки, а над ними вспыхнули белые купола парашютов.
Дым от горящих на станции эшелонов поднимался кверху, затем ветром его сносило на аэродром. В этом дыму в полукилометре от стоянок опускались в лес два парашютиста. С земли невозможно было определить, какой из них наш, какой немец. Командир полка, встретив первого попавшегося ему на глаза летчика Ивана Бунакова, приказал:
— Бери людей и немедленно в лес. Немца надо взять живым! — Он указал рукой на опускающегося парашютиста.
Бунаков и человек десять механиков, добровольно пожелавших участвовать в деле, поспешили к месту приземлеиия [98] парашютиста. Вскоре метрах в пятидесяти они заметили на верхушке дерева белый парашют и рослого летчика, освобождающегося от лямок. Рассредоточив людей полукольцом, Иван Бунаков рукой подал знак: ложись!
Внимательно наблюдая за парашютистом, ребята поползли. Когда оставалось метров тридцать, Бунаков с пистолетом в руке вскочил, бросился вперед. За ним последовали остальные. Парашютист оторопел от неожиданности. С удивлением следил он, как вокруг него смыкается кольцо людей, вооруженных винтовками и пистолетами.
Приблизившись метров на пятнадцать, Бунаков крикнул:
— Хенде хох! — и направил пистолет в грудь летчика.
— Ты что, Иван, с ума сошел, что ли? — послышался спокойный голос «пленника».
Бунаков опешил. Приглядевшись, он узнал своего друга из соседнего полка, Володю Елисеева. Растерялся настолько, что не знал, как быть дальше.
— Разве это ты? — еле выдавил он из себя, продолжая держать пистолет наготове.
— Как видишь, — спокойно ответил летчик.
— А где же немец?
— Не знаю, не видел, — сказал Елисеев.
Группа вместе с «пленником» направилась на аэродром. Однополчане от души посмеялись над Иваном и его помощниками.
Короток досуг летчиков. Но и уставшие после многократных вылетов за день, мы жадно прислушивались к голосу радио и газетным сообщениям. Еще 18 мая вместе с однополчанами я слушал сводку Совинформбюро: на харьковском направлении наши войска вели наступательные бои и, отбивая контратаки противника, продвигались вперед. А в направлении Изюм, Барвенково вели упорные бои с перешедшими в контрнаступление гитлеровцами.
Через десять дней харьковского направления не стало, а на изюм-барвенковском наши войска отражали ожесточенные атаки танков и пехоты противника. Потом [99] перестали говорить об Изюме и Барвенково, а харьковское направление снова стало упоминаться в сводках числа с 10 июня.
— Что-то неладное там, — угрюмо заметил Вадим Лойко, показывая трубкой в сторону Харькова. — Началось хорошо, а чем кончится — трудно сказать.
У всех на душе было тревожно. Кое-кто поговаривал, что не сегодня-завтра полк снимется с аэродрома и перелетит глубже в тыл, на северо-восток. Однако приказа о подготовке к передислокации не было, и мы по-прежнему ходили на боевые задания.
Драться с противником с каждым днем становилось все тяжелее: фашистская авиация намного превосходила нас численно. Потери тоже давали о себе знать — в полку становилось все меньше самолетов.
Однажды вечером начальник штаба П. И. Солдатенков сообщил летчикам нерадостную весть:
— Получен приказ оставить аэродром. Новое место базирования — Тростянка, километров с полсотни отсюда. Готовьтесь, друзья, к перелету: немецкие танки прорвали линию обороны наших войск и двигаются по шоссе на северо-восток.
— Сюда? — спросил Лукацкий.
Солдатенков молча кивнул: сюда. Потом жестко добавил:
— Только без паники!
Ночь прошла неспокойно. Мы часто выходили из землянок и прислушивались к каждому долетавшему до нас издалека звуку. Иногда доносилось урчание моторов, редкие выстрелы. Мы опасались, как бы к нашему аэродрому не вышли фашистские танки и не передавили последние самолеты,
С рассветом стали готовиться к перебазированию. В первую очередь на новый аэродром отправили основную группу технического состава. Оставили только тех, кто был необходим для обеспечения вылета и завершения ремонта неисправных машин.
Постепенно аэродром пустел. «Харрикейны» уходили на сопровождение штурмовиков и после выполнения боевого задания производили посадку в Тростянке.
Стрельба, еще недавно доносившаяся издалека, становилась все явственнее. Оставшиеся летчики нервничали, поглядывали то на часы, то на сереющее небо. Почему [100] до сих пор нет сигнала на вылет? Уже совсем рядом грохочут выстрелы и отчетливо слышится лязг танковых гусениц...
Командир эскадрильи капитан Гончаренко подозвал техника, стоявшего неподалеку от его машины:
— Сбегайте на командный пункт полка и узнайте, скоро ли вылет.
Минут через десять техник вернулся и доложил:
— Из штаба дивизии поступил приказ сжечь неисправные самолеты, нелетный состав отправить на машине в Тростянку, а вам подняться в воздух. Штабные документы уже подготовлены к перевозке.
Итак, ожидать больше нечего, приказ получен. Мы запустили моторы «харрикейнов» и спустя несколько минут покинули опустевший аэродром, на котором ярким пламенем горели облитые бензином неисправные машины.
Я глянул на извивающуюся под крылом дорогу. Она проходила километрах в пяти от нашего аэродрома. По ней, поднимая пыль, двигалась немецкая танковая колонна.
Минуя лесок, стальные коробки приблизились к железной дороге. И вдруг навстречу им засверкали острые язычки пламени. Это наши артиллеристы. Бесстрашные ребята пытаются остановить бронированную колонну.
В пыльном облаке зачадило несколько высоких костров. Вражеские танки приостановились. Затем колонна стала растекаться вширь, охватывая лесок, из которого метко били советские пушки. Нелегко им сейчас, нашим артиллеристам. Надо бы помочь храбрецам! Не раздумывая, я бросил свой «харрикейн» на вражескую автомобильную колонну, двигавшуюся за танками, и ударил по ней реактивными снарядами. За мной последовали остальные. Две автомашины вспыхнули как спички. Через борта на дорогу посыпались маленькие серые фигурки солдат. Дав по ним длинную очередь, развернулся группой для второго захода.
«Харрикейны» сновали над грузовиками и танками до тех пор, пока не израсходовали весь боекомплект. Мы понимали, конечно, что истребители мало причинят урона танкам, зато гитлеровцы недосчитаются нескольких автомашин с солдатами.
Больше летчики ничем не могли помочь артиллеристам. [101] «Харрикейны» еще раз пронеслись над фашистской колонной, почти касаясь фюзеляжами пригнувшихся в кузовах солдат, набрали за железной дорогой высоту и взяли курс на Тростянку.
К исходу дня на этом аэродроме собрались остатки четырех полков. К вечеру сюда прибыл командир дивизии полковник Иван Дмитриевич Подгорный. Это был высокий, стройный, очень энергичный человек с живыми внимательными глазами и спокойными, уверенными движениями. Прямо на стоянке он собрал летчиков 191-го полка и объявил мне благодарность за вчерашний удачно проведенный бой. Оказывается, сбитый мною «мессершмитт», на фюзеляже которого был намалеван полосатый зверь, принадлежал немецкому асу, удостоенному многих высших наград Германии.
— Сам летчик погиб при попытке выброситься с парашютом,— сказал Иван Дмитриевич, тепло пожимая мне руку, — а вот награды его я привез. Посмотрите, если интересуетесь.
Вот так и закончилась волновавшая нас загадка с «тигром» и его ведомыми. Недолго пришлось летать хваленому фашистскому асу в советском небе. Не помогли ему ни награды, ни устрашающий желто-черный зверь...
Полковник между тем начал рассказывать летчикам о событиях минувших дней.
— Положение, товарищи, серьезное, — говорил он, глядя в вечереющее небо, по которому проплывали на восток неприятельские бомбардировщики. — Враг наступает. Неизвестно, где и когда его удастся остановить. На этом аэродроме вы временно. Завтра или послезавтра перелетите на другой, оттуда и будете работать. А теперь... — комдив ласково улыбнулся, разглядывая серые, усталые лица летчиков, — а теперь — отдыхать.
Воспользовавшись случаем, я поинтересовался, известно ли что-нибудь комдиву о сбитом в бою Андрее Аравине.
Подгорный задумался.
— Аравин, Аравин... Погодите, — сказал наконец Иван Дмитриевич. — Не знаю, о нем ли шла речь, но недавно мне доложили, что какая-то наземная часть подобрала раненого летчика. Сами понимаете, — извиняющимся тоном добавил он, — что-либо уточнить в подобной [102] обстановке очень трудно. Но я постараюсь, обязательно выясню судьбу вашего друга.
Полковник сочувственно пожал мне руку и, повернувшись, скрылся в темноте.
...Жилья поблизости не оказалось, поэтому мы расположились на отдых прямо под крылом самолета, на жесткой и еще холодноватой влажной земле: я и Добровольский по краям, Шевелев в середине. Накрыться было нечем. Мы вертелись, ежеминутно просыпались и бранили себя за нерасторопность: можно же было захватить с собой куртку или какое-нибудь, пусть даже самое плохонькое, одеяло. Между тем в ложбинки опустился туман, белые пряди его, прижимаясь к земле, протянулись через все летное поле. Теперь и вовсе сон был не в сон.
Мы даже обрадовались, когда услышали сигнал подъема. Холод сковал наши тела, и мы долго бегали, чтобы разогреться.
— Ну и ночка! — тихо ругался Добровольский.
Еще до восхода солнца наша шестерка во главе с Вадимом Лойко получила на КП задание вылететь на прикрытие наземных войск, сдерживающих наступление противника в районе Нового Оскола. А четверка Гончаренко должна была выйти одновременно с нами на сопровождение штурмовиков.
Некоторое время мы летели вместе вдоль железной дороги. Показалась станция Новый Оскол. Там повсюду были разбросаны обгоревшие товарные вагоны и цистерны. Несколько паровозов, еще дымя, валялось под откосом.
Мы заметили шестерку «мессеров». Она шла прямо на нас. Это была уже известная нам тактика — отвлечь внимание, чтобы дать возможность своим бомбардировщикам прорваться к линии советской обороны.
Сначала мы сошлись в лобовую, потом, когда еще не успели отбить первой атаки, два «месса», кружившие в стороне, атаковали сверху пару Вадима Лойко. Их атаку вовремя заметил Василий Добровольский и тотчас поспешил на выручку к товарищу. Пристроившись одному из немцев в хвост, он погнал его вниз с такой стремительностью, что тот врезался на полной скорости в землю. А сам Василий едва успел выхватить свой самолет, немного зацепив верхушки деревьев. Он привез [103] на аэродром полный радиатор листвы, но все же его «харрикейн» был целехонек. А машина Лойко, изрешеченная пулями, оказалась в очень плохом состоянии. Техники покачали головой: вряд ли удастся поставить ее в строй. Что делать? Других самолетов не было. Из группы, выходившей на сопровождение штурмовиков в район Валуек, тоже не вернулось два истребителя. Их встретил на малой высоте сильный огонь неприятельских зениток. Один из летчиков выпрыгнул с парашютом из горящей машины и приземлился на своей территории, другой сел в поле, но его «харрикейн» взорвался.
Боевых машин оставалось совсем мало, поэтому все исправные самолеты собирали в одну группу и вылетали на задание по очереди.
А враг тем временем упорно рвался к Дону, шел на восток, не ввязываясь в бои за отдельные населенные пункты и обходя очаги сопротивления советских войск.
Нашему полку снова приказали перебазироваться. На этот раз в Коротояк. Я вел группу, вылетевшую в последний раз на прикрытие отходивших к Дону наземных частей. Возвратимся с боевого задания, заправимся и покинем этот аэродром. Всюду, на сколько хватало глаз, шли по полям и дорогам люди; поднимая густую пыль, двигалась техника.
Я попытался связаться по радио с войсками, но установленный позывной наземной радиостанции не отвечал. Невдалеке от нас прошмыгнула шестерка «мессершмиттов». Возможно, она не заметила нас, может быть, спешила на другое задание и решила не ввязываться в бой.
Мы пробыли положенное время в заданном районе и решили возвращаться — уже вечерело. Со снижением, на большой скорости, самолеты пара за парой пошли в сторону аэродрома. Пройдя над его центром, группа взмыла вверх и начала вытягиваться по кругу в цепочку для посадки.
Я уже выпустил шасси, как вдруг заметил выползавшие из леса прямо на взлетную полосу подозрительные зеленые прямоугольники.
— Не садиться! — передал я по радио следующим за мной истребителям. — Убрать шасси!
Сомнений быть не могло: на аэродром вышли немецкие танки. «Харрикейны» прошли над ними на небольшой высоте и снова взмыли вверх. Итак, аэродром пуст. [104]
Наших здесь нет. Видимо, успели сняться. А как быть нам? Выход только один — лететь до запасного. Это не очень далеко, но хватит ли горючего?..
Мы набрали высоту и легли на курс. К нашему счастью, горизонт был чист — ни одного «мессера». В Коротояк наша группа пришла, когда совсем уже стемнело. Аэродром был расположен в красивой излучине Дона, километрах в пяти от небольшой деревушки. Ночью на грузовиках прибыли техники и механики, а также несколько «безлошадных» летчиков.
С утра установили между полками очередность боевого дежурства. Вылеты следовали один за другим. Ходили прикрывать наземные войска и на разведку. Одну из четверок водил к западу от Острогожска Василий Добровольский. В этот вылет погиб Лукацкий. Добровольский рассказал мне подробности его гибели.
Самолеты шли на небольшой высоте. Внимание летчиков было приковано к дороге, по которой двигались на восток люди и техника.
— «Мессеры!» — услышал Василий предупреждение одного из ведомых.
Вражеские истребители шли с юго-запада. Группа Добровольского начала разворачиваться, чтобы принять бой. Лукацкий шел замыкающим. Услышав предупреждение об опасности, он растерялся и рванул машину слишком резко. Самолет сорвался в штопор. Лукацкий не справился с управлением и врезался в кусты неподалеку от шоссе. Обидная, бессмысленная утрата.
Воздушные бои стали вспыхивать все чаще. Активность противника в воздухе усиливалась. С утра до вечера небо сотрясалось от прерывистого гула тяжелых бомбардировщиков, начиненных смертоносным грузом. Мы атаковали врага, заставляли его сбрасывать бомбы в степь, но силы были слишком неравны. За последние трое суток нам удалось сбить всего лишь пять бомбардировщиков противника. Наши потери — три самолета и один летчик.
К концу недели в 191-м полку остался один-единственный «харрикейн», да и тот вскоре сгорел в воздушном бою. В группе с летчиками других полков на нем вылетел капитан Гончаренко. Немцы бомбили переправу через Дон в районе Коротояка. В трудном бою над [105] рекой Гончаренко атаковали два «мессершмитта» и подбили его.
Так мы остались без единого самолета, и нам приказали переправиться на левый берег Дона.
Оставшиеся самолеты всех частей, что стояли в Коротояке, были переданы в 436-й истребительный авиационный полк, которым командовал, как я уже говорил, майор Панов. Туда же перевели часть летчиков, в том числе и наших — Василия Добровольского и Павла Шевелева. Трудно было расставаться с ними, ведь мы прошли вместе с первого дня войны. Когда-то встретимся снова? И встретимся ли вообще?
Мы обнялись, и Добровольский с Шевелевым ушли.
Во второй половине дня началась переправа. Еще утром на восточный берег Дона была отправлена передовая группа в составе восьми человек. В ее задачу входило обеспечить транспортом личный состав полка.
Из прутьев и камыша мы сплели небольшие плотики и сложили на них штабные ящики с документами и оружие. Плотики взялись сопровождать до противоположного берега лучшие наши пловцы. После они должны были вернуться на правый берег, чтобы помочь товарищам, которые не умели плавать или плавали совсем плохо.
Проводив первую группу, мы стали ждать. Время тянулось медленно. До нас доносились выстрелы, грохот разрывов, треск установленных на главной переправе пулеметов. Уж не случилось ли с бойцами что-нибудь на левом берегу?!
Но скоро мы увидели передвигающиеся в воде темные точки. Течение было сильное, и пловцов снесло далеко в сторону. Мы побежали вниз, помогли им выбраться на берег, набросили на озябшие плечи куртки.
Минут через пятнадцать начали перебираться через Дон всем составом. К тем, кто не умел плавать, прикрепили по два-три хороших пловца. Остальные, привязав одежду к голове, осторожно спустились в воду.
Выбравшись на противоположный берег, облегченно вздохнули. Нам казалось, что теперь уже все позади. Сборы были назначены в небольшой рощице, подступившей почти к самой реке чуть ниже переправы. Мы оделись и стали ждать дальнейших распоряжений. Машин еще не было. [106]
В этот момент снова послышалось гудение фашистских бомбардировщиков. Оно становилось все сильнее и явственнее и вдруг разом захлебнулось в страшных взрывах, донесшихся со стороны переправы. Взрывы следовали один за другим, упруго подбрасывая под нами землю. Потом грохот прекратился, и мы решили, что все кончилось. Однако мы ошиблись.
— Воздух! — снова крикнул кто-то.
Я вскинул голову и увидел в вечернем небе низко проползающие над рощицей желтобрюхие «юнкерсы». От бомбовозов отделились черные комочки и со страшным свистом устремились к земле. Все кинулись в стороны. Земля встала подо мною дыбом, и сразу же вслед за этим раздался оглушительный взрыв. Потом земля снова встала дыбом. И снова грохот.
Наконец «юнкерсы» улетели. Стали считать людей. К счастью, пострадавших среди нас не оказалось.
Часов в девять вечера в рощице появились грузовики. Ночью мы уже были в Лисках. Противник варварски бомбил этот крупный железнодорожный узел. Над городом висело зарево нескончаемого пожара. Оно то затихало, то разгоралось вновь, вскидывая в небо высокие снопы искр. Осветительные бомбы озаряли все вокруг мертвенно-белым светом. Едва затухала одна свеча, как вспыхивала новая, за нею еще и еще...
Это была жуткая картина. Мы привстали со своих мест и смотрели на белую степь, на облитый багровым пламенем город. Смотрели стиснув зубы. И каждый думал, что мы еще вернемся на эту землю и будем вгонять в нее фашистскую нечисть. Вернемся, обязательно вернемся!
Утром, двигаясь к юго-востоку, на Павловск, наши машины обгоняли вереницу повозок. Вдруг кто-то из однополчан обрадованно крикнул:
— Андрюша! Аравин!
Иван Бунаков забарабанил по крыше кабины, и, едва машина остановилась, он выпрыгнул на дорогу через борт. Вокруг стояла пыль и ничего нельзя было разглядеть. А когда пыль рассеялась, мы увидели повозку, возле которой хлопотал Бунаков. На ней лежал длинный, худой, обросший щетиной человек с приподнятой на плетенку перебинтованной ногой.
Мы тут же соскочили с машины и окружили повозку. [107] Трудно было узнать в этом изможденном человеке нашего веселого друга. Только светящиеся радостью глаза говорили, что это Андрей.
— Ну, теперь мы его не отдадим! — твердо сказал Бунаков.
Ребята бережно перенесли Аравина в кузов машины. Собрали всю, сколько было, солому и устроили ему мягкое ложе.
— Теперь ты с нами, — продолжал хлопотать Бунаков возле Андрея.
Мы поблагодарили пехотинцев за то, что они не оставили раненого летчика в беде, и двинулись дальше.
Андрей был очень слаб и почти не мог говорить. На очередной остановке его осмотрел наш полковой доктор, военврач 3 ранга Сопов.
— Ранение серьезное, — сказал он нам. — Хуже всего то, что рана не обработана. — Помолчав, добавил: — Перебито сухожилие правой пятки.
Аравин смотрел на Сопова с надеждой.
— Вас нужно госпитализировать, — сказал военврач.— Это ненадолго, но крайне необходимо.
...На третий день под вечер мы остановились в небольшом местечке недалеко от станицы Ново-Анненская. Оставив нас на ночлег, Сопов взял автомашину и отправился разыскивать госпиталь.
Нам раздали по нескольку брикетов пшенной каши и предложили коротать ночь кто как может. Вадим Лойко, Виктор Юштин, адъютант 2-й эскадрильи, младший политрук Николай Абазин и я устроились в копне сена, лежавшей напротив белой мазанки. Беспокоить хозяев постеснялись.
В станице отдыхали два дня, затем двинулись в Иваново. Перед отъездом пришел приказ командировать еще трех летчиков в 436-й полк. Мы завидовали товарищам: они будут воевать в междуречье, бить врага, нацелившегося на Сталинград! А нас направляют в тыл...
Часть Алексея Борисовича Панова воевала под Сталинградом и спустя некоторое время была тоже отправлена на отдых и переформирована.
Впоследствии в этот полк откомандировали и остальных летчиков. Меня назначили заместителем командира 1-й эскадрильи, которой командовал старший лейтенант Николай Матвеевич Головков. [108]