На дальних подступах к Москве
В конце ноября мы приехали в Иваново. Город встретил нас холодной погодой. Пока добрались до аэродрома, промерзли до костей.
В классе было почти так же холодно, как на улице. Нечем топить. Тысячи ивановских ткачих корчевали лес, крушили торфяные болота, простужались, надрывались на этой неженской работе, а топлива все равно не хватало. Мы знали об этом и потому не роптали, не сетовали на трудности.
Центр переучивания возглавлял тучный, чуть волочивший ногу полковник Шумов. Он ходил опираясь на толстую суковатую палку, при случае потрясал ею перед провинившимся летчиком и зло кричал на него.
Наш 191-й истребительный полк укомплектовали довольно быстро. Костяк части составляли те полтора десятка летчиков, которые прибыли с Ленинградского фронта.
В звене теперь стало по две пары самолетов, и каждому «старику» дали по три новичка: учи, готовь себе ведомых. Не успели мы прослушать несколько обзорных лекций, как начались практические занятия на материальной части. А там подоспели и полеты.
«Харрикейны», «харрикейны»! — восторгалась молодежь английскими самолетами, которыми вооружались полки, отправляемые на фронт.
Но бывалые летчики помалкивали: полетаем — увидим, что за «ураганы» («харрикейн» по-русски «ураган»).
Машины оказались не приспособленными к эксплуатации в зимнее время. Чтобы запустить двигатель, техники и механики буквально выбивались из сил: утепляли чехлами, подогревали с помощью специальных [74] агрегатов, без конца проворачивали винт. От людей пар идет, а мотор — как мертвый.
В крыльях двенадцать пулеметов. Кажется, куда еще больше! А калибр обычного винтовочного патрона. За сиденьем летчика вместо бронеплиты, какая была на И-16, дюралевая полоска пяти — шестимиллиметровой толщины. Пистолетная пуля пробивала эту защиту насквозь.
Самолет предназначался для эксплуатации на идеально ровных бетонированных площадках. А на наших грунтовых аэродромах с плохо укатанным снежным покровом он клевал носом во время рулежки или пробега: при малейшем сопротивлении на колесо возникал опрокидывающий момент. Винт на «харрикейне» деревянный, чиркнешь по снегу — разлетится в щепки.
— Что делать? — задумались инженеры и летчики. Выручил моторист Гарбуз.
— Я живым противовесом сяду на хвост, а вы рулите, — сказал он командиру экипажа.
Попробовали — получилось. «Харрикейн» не клевал носом. А Гарбуз окоченел.
Среди инструкторов на местном аэродроме оказался и Павел Друзенков, перегонявший самолеты вместе с Василием Нечаевым.
— Машины дрянь, — безнадежно махнул он рукой.
Много неприятностей из-за этих «харрикейнов» натерпелись и мы.
В звене Добровольского был новичок Лукацкий. Посадив парня в переднюю кабину учебно-тренировочного истребителя УТИ-4, Василий пошел на старт, чтобы узнать, кто из инструкторов будет проверять Лукацкого. После этого тому предстоял самостоятельный вылет. Старт был забит машинами, и Добровольский задержался.
Лукацкому, по-видимому, надоело ожидать. Он запустил мотор и решил ускорить дело — подрулить к старту и найти там звеньевого.
По неопытности, а больше всего из-за неосмотрительности (широкий лоб мотора закрывал переднюю полусферу) Лукацкий растерялся и порулил на стоянку самолетов. Шум, крик. Прибежал полковник и задохнулся от негодования.
— Не миновать бы тебе, парень, серьезного взыскания, [75] да обстановка уж больно напряженная. Пожалел тебя Шумов, — сказал майор Радченко.
Прежде всего новые машины освоили коренные летчики полка, и некоторые из них вскоре были назначены в другие части. Ушли от нас Николай Савченков и Александр Савченко, Герман Мамыкин, Владислав Плавский, Федор Иванович Фомин. Все они хорошо воевали, по-ленинградски. Александр Петрович Савченко, будучи капитаном, командиром эскадрильи 127-го истребительного авиаполка, в феврале 1944 года был удостоен звания Героя Советского Союза.
Совсем осиротел наш 191-й истребительный.
— На чем воевать, на кого опираться в бою? — тревожились летчики.
Тревога была не напрасной. Громоздкий «харрикейн» по скорости уступал немецким истребителям, а по маневренности, особенно на вертикалях, был совсем никудышной машиной.
— При развороте одно крыло этой каракатицы в небе, другое в земле, — невесело шутили мои друзья. — Только и радости, что на борту радиостанция: хоть на помощь позовешь кого-нибудь в воздухе.
— А кого? Посмотришь вокруг — аж в глазах зеленеет от новичков...
Парадокс, но отправку полка на фронт ускорил все тот же Лукацкий. Ему предстояло выполнить последний полет на «харрикейне». Забыв о том, что на хвосте сидит моторист, Лукацкий ухарски вырулил на старт и, не останавливаясь, дал полный газ и пошел на взлет. Все, кто находились на старте, обмерли:
— Моторист...
Летчик уже был в воздухе, и мы каждое мгновение со страхом ожидали: вот-вот окоченевший человек упадет с хвостового оперения машины. И тут надо отдать должное спокойствию руководителя полетов. Не сказав Лукацкому о «живом противовесе», он плавно завел его на посадку, и, как только самолет коснулся земли, моторист упал. Он был в полуобморочном состоянии.
Лукацкий, бледный как полотно, стоял перед командиром звена. Не знаю, чем бы кончилось дело, если бы к ним не подоспел Вадим Лойко, назначенный заместителем командира эскадрильи. [76]
— Василий, спокойнее, — глухо произнес он и сломал мундштук своей неизменной трубки.
Подошел Шумов. На этот раз полковник сдержался, никого не стал отчитывать, только спросил:
— Не пора ли сто девяносто первому на фронт?
Летчики и техники ленинградцы радовались, прослушав радиопередачу «В последний час». В ней сообщалось, что наши войска во главе с генералом армии Мерецковым наголову разбили 12-ю танковую, 18-ю моторизованную и 61-ю пехотную дивизии противника и заняли город Тихвин. Потом было специальное сообщение о трофеях наших войск.
— Ну, братцы, — сказал .Павел Шевелев, — пошли дела. Особенно под Москвой. Пока мы тут клевали носом на «харрикейнах», произошли события мировой важности.
Павел не преувеличивал. Отправляясь с Ленинградского фронта в тыл, мы лишь в общих чертах знали о грандиозном сражении, развернувшемся на ближайших подступах к столице. Теперь же, от командира полка до моториста, все были точно осведомлены о провале немецкого плана окружения и взятия Москвы. Имена отличившихся полководцев и военачальников — Рокоссовского, Лелюшенко, Голикова, Кузнецова, Говорова, Болдина, Белова и других — передавались из уст в уста. Их войска освободили Рогачев, Яхрому, Солнечногорск, Истру, Венев, Сталиногорск, Михайлов, Епифань — целое созвездие городов и свыше четырехсот других населенных пунктов.
Удар за ударом обрушивался на немецко-фашистских захватчиков. Снова свободными стали Ливны и Ефремов, Клин и Руза, Алексин и Калинин. А потом опять радостные вести с Ленинградского фронта: войска генерала Федюнинского основательно потрепали противника на войбокаловском направлении.
На фронт мы отправлялись в приподнятом настроении. Наш путь лежал на северо-запад.
— Может быть, снова под Ленинград? — предположил Василий Добровольский, и в глазах его заблестели огоньки надежды. [77]
И все думали так, тем более что промежуточный аэродром был неподалеку от Калинина. Мне эти места были особенно знакомы. Отсюда когда-то вместе с товарищами я уезжал на финскую войну.
Холод погнал нас через весь аэродром в жилой городок. Уютным, приветливым казался он издали. А вот и мой дом. Неужели все осталось нетронутым? Хорошо бы сейчас пододеть шерстяные носки и свитер, оставленные на довоенной квартире.
Спешу, поднимаюсь на второй этаж, где когда-то была моя комната. На двери замок, а сама-дверь взломана топором или ломом. Комната ограблена. Везде следы фашистских варваров...
На другой день прилетела еще одна группа «харрикейнов». Это был полк майора Ф. И. Фомина, бывшего заместителя А. Ф. Радченко. Затем прибыла транспортная машина с обслуживающим составом и техническим имуществом. И сразу же захлопотали техники у «харрикейнов», начали отогревать застывшие на морозе и ветру моторы. Часа два-три спустя аэродром повеселел. Ожили, загудели наши «ураганы». Теперь можно дальше лететь.
— На Торопец! — приказал командир полка.
И мы взлетели. В лучах солнца роились мириады тонких ледяных иголок, образующих морозную дымку. Впереди у перекрестка дорог показался большой населенный пункт, утопающий в белых сугробах. Это был Торопец, отбитый у противника 20 января 1942 года. Мы снизились. Многие дома разрушены. На улицах — оживленное движение повозок и автомобилей. Кое-где из труб поднимаются прямые столбы дыма. Возле руин теплятся костерки, обогревающие людей, которых война оставила без крова.
Ведущий нашей группы отвернул в сторону лесного массива; мы потянулись за ним и вскоре рядом с опушкой леса увидели белую поляну — Кудинское озеро. У самого берега посверкивала расчищенная ледяная полоска. Это и есть наш аэродром.
Сели. Слева и справа возвышались огромные снежные брустверы. Нашли место для стоянки самолетов. Наученные горьким опытом, не стали студить моторы, все время поддерживали их подогретыми. От частых запусков двигателей с помощью аккумуляторов батареи [78] заметно разрядились. Это угрожало большими неприятностями, но других средств запуска у нас не было.
К вечеру с промежуточной площадки прилетел 195-й истребительный полк Ф. И. Фомина. Все самолеты расположили у обрывистого берега и замаскировали ветками. На ночь решили оставить шесть дежурных летчиков, которые должны были прогревать моторы. Остальные отправились в город, потому что на аэродроме не было помещения для отдыха.
Возвратились к рассвету. Жесточайший мороз пробирался под меховую одежду, студил руки и ноги, обжигал лицо. Из всех наших «харрикейнов» только грачевский подавал признаки жизни. Все другие застыли. Техников по-прежнему не было. И соседи тоже не прибыли.
— Что, застыли ваши каракатицы? — крикнул какой-то солдат, приплясывавший у самодельной зенитной установки.
Это был один из пулеметов «максим», предназначенных для обороны ледяного аэродрома. Мы знали, что существенного противодействия он не может оказать противнику, но все-таки с ним было немного веселее.
— Застыли, браток, — отозвался Василий Добровольский. — А твой ветеран действует?
— Ночью пробовали, тарахтит.
Иван Грачев сидел в кабине и блаженствовал, а мы бегали вокруг своих омертвевших машин, отбивали чечетку. Часов около одиннадцати послышался отдаленный гул.
— Не техники ли наши летят? — предположил Павел Шевелев. — Хорошо бы!
Гул нарастал, и, по мере того как он приближался к озеру, нам становилось все яснее: идет несколько самолетов. Но чьи — свои или чужие? В сердце закралась тревога. Летчики запрокинули голову и до боли в глазах вглядывались в белесое небо. И вот показались бомбардировщики. Навстречу им взлетел заместитель командира эскадрильи Иван Грачев. Недавно ему присвоили звание Героя Советского Союза, и он был теперь в особенно боевом настроении. Заработал тот самый «максим», что находился возле нашей стоянки.
Иван дважды атаковал «юнкерсов» и, преследуя их, стрелял почти в упор. Однако пули винтовочного калибра [79] не причиняли врагу большого вреда. Грачев гнал противника до тех пор, пока не кончились горючее и патроны.
Двадцать четыре Ю-88 основательно потрепали материальную часть обоих полков, но люди остались невредимы. Оставаться на Кудинском озере было небезопасно; и нам приказали перебраться на аэродром, где дислоцировался истребительный авиационный полк, летавший, как и мы, на английских машинах. Неожиданно встретились с Николаем Савченковым и Владимиром Залевским, служившими в этой части командирами звеньев.
Разговорились. Савченков рассказал, что авиации на Калининском фронте значительно меньше, чем было под Ленинградом, и действует она менее активно, хотя летать ребятам приходится не так уж редко.
— Почему? — спросил я Николая.
— Мне трудно судить об этом, — сказал он. — Сам понимаешь: командир звена — небольшой начальник. Но недавно к нам прилетал представитель штаба ВВС Калининского фронта и в беседе сообщил кое-что интересное.
— Просто объяснил обстановку, — без особого энтузиазма добавил Залевский.
— Ну как «просто», — возразил Савченков. — Рассказал о взаимодействии ВВС Западного, Северо-Западного и нашего фронтов, о соотношении сил в воздухе, об особенностях обстановки. Ведь что получается? Наши войска глубоко вклинились в немецкую оборону. Холм, Великие Луки, Белый, Погорелое Городище — это же около восьмисот километров! А в распоряжении штаба ВВС фронта всего-навсего около сотни самолетов. Вот и думай-гадай, куда их бросить.
— В общем, приходится распылять силы, — подытожил Владимир. — Поэтому высказываются соображения, что необходимо создавать воздушные армии. Армия — мощный кулак!
— Ну а как дела в вашем полку, Николай? — спросил Савченков.
Я рассказал о налете немцев на ледовый аэродром.
— Между прочим, их разведчики и сюда летают, — заметил Владимир Залевский. — Так что надо глядеть в оба. [80]
И действительно, вскоре после этого разговора над Старой Торопой появился вражеский разведчик Ю-88. Лойко, меня и Шевелева подняли на перехват. Но с такой скоростью, какую имел «харрикейн», о перехвате или преследовании «юнкерса» нечего было и думать. И мы решили подождать разведчика, который, по правилам немецкой пунктуальности, обязательно должен пройти прежним маршрутом. Расчет оказался правильным. Минут через пятнадцать северо-восточнее района нашего барражирования мы заметили разрывы зенитных снарядов и поспешили туда.
«Юнкерc» возвращался на высоте две тысячи метров. Мы шли с превышением и, внезапно свалившись на него, открыли огонь из тридцати шести пулеметов. Минут десять с разных сторон поливали его огнем, а он продолжал лететь как ни в чем не бывало. Преследование прекратили возле самой линии фронта.
— Это детские пукалки, а не оружие, — доложили мы командиру.
— А ты что скажешь? — спросил Радченко инженера полка по вооружению. Тот развел руками:
— Ничего не поделаешь. Была бы отечественная машина, можно было бы написать рекламацию в конструкторское бюро. А в Англию не пошлешь...
Из штаба мы ушли разочарованные. Я долго ходил вокруг «харрикейна» и думал, как усилить его огневую мощь. Вспомнил свой верткий И-16 с пушками, эрэсами и бронеспинкой. Все ожидал новую машину. Вот и дождался...
Николай Зайчиков готовил самолет к очередному вылету.
— Что не идете в землянку, Николай Федорович? — озабоченно спросил он.
Я рассказал о своих раздумьях и еще раз добрым словом помянул И-16.
— А ведь это идея! — подхватил техник мою мысль. — Кое-что переставить с «ястребка» на «ураган» — и получится великолепный гибрид!
Мы рассмеялись.
— Нет, я вполне серьезно, — снова возвратился Зайчиков к нашему разговору. — Я видел в лесу разбитый [81] И-16. Пойду посмотрю, нельзя ли кое-что снять с него. Но пока никому не говорите об этом...
Вечером Николай принес добротную бронеспинку и две направляющие балки реактивных снарядов. Начали с установки бронеплиты. В ту же ночь мы установили ее, а дюралевый щит, снятый с «харрикейна», выбросили.
— Теперь сзади нас пушкой не пробьешь — радовался Зайчиков. — Завтра займемся эрэсами.
Минуло еще две ночи — и направляющие для реактивных снарядов были установлены. Подвели к ним и электропроводку.
— А где возьмем эрэсы? — спросил я техника.
— Раньше на этом аэродроме, кажется, стояли «чайки» или «ишаки». Посмотрю, не остались ли снаряды в складе, — пообещал Зайчиков.
Реактивные снаряды нашлись. Мы подвесили их. Оставалось опробовать это оружие в бою. Я надеялся, что во время очередного вылета встречу неприятельский самолет, и ожидал боевого задания с нетерпением.
Вот и небо. Барражировал почти до полной выработки горючего, но самолетов противника, к сожалению, не было. Чтобы не возвращаться с эрэсами домой, метров с четырехсот ударил по облачку от зенитного снаряда. Получилась незадача: взрыв произошел ниже цели. Значит, надо регулировать установку. Это было делом нескольких минут. Главного мы добились с Зайчиковым — оружие действовало! Сразу же после посадки Николай отрегулировал установку.
Чаще всего мы летали на разведку войск противника в районах Великих Лук, Крестов, Велижа, Белого и других городов. Прикрывали над полем боя наземные части. Иногда приходилось летать и на штурмовку. Однако главные события развивались не здесь, а восточнее, где шла подготовка к окончательному разгрому ржевско-сычевско-вяземской группировки врага.
Мы думали, что в феврале или в крайнем случае в марте нас направят именно туда — на левый фланг Калининского фронта, где ожидалась активизация боевых действий. Но для продолжения мощного наступления, видимо, не хватало сил и средств, поэтому войска Западного и нашего фронтов проводили лишь отдельные операции, приводившие к частным успехам. А с началом [82] весенней распутицы вообще не было сколь-нибудь значительных боев.
По распоряжению штаба ВВС фронта наш полк должен был передать оставшиеся самолеты в соседнюю часть, а личный состав — снова отправиться в тыл, чтобы получить другие машины. Вскоре соседи прибыли к нам за материальной частью.
Среди других летчиков принимать «харрикейны» пришел и Владимир Залевский.
— Надеюсь, — весело сказал он, — что по-дружески вы дадите мне самые хорошие машины.
— А сколько тебе?
— Четыре.
— За четыре не ручаюсь, — сказал я Владимиру, а мой — лучший самолет в полку.
— Почему?
Я рассказал Залевскому обо всем, что мы сделали с Николаем Зайчиковым.
— Вот спасибо, себе возьму твою машину. Завтра же и облетаю ее.
Владимиру повезло. Едва он взлетел и выполнил несколько пилотажных фигур, как услышал по радио предупреждение: с юго-востока идет разведчик. «Юнкерсы» совершенно игнорировали заморские «ураганы». Ю-88 как шел на высоте пять тысяч метров, так и продолжал идти, не меняя курса и высоты.
Залевский пошел на сближение. Летчики, наблюдавшие с земли за его маневром, ожидали результата атаки. Больше всех, пожалуй, волновался я: ведь Владимир летел на моем самолете. Уже на глаз было видно: пора открывать огонь. Владимир помедлил секунду, а в следующий миг из-под крыльев его истребителя вырвались два смерча. Удар — и «юнкерc», тот самый «юнкерc», что и внимания не обращал на какой-то «харрикейн», развалился на части.
Трудно передать восторг людей, наблюдавших за этим боем. Кричали все, многие подбрасывали шапки:
— Ай да «харитон»!
— Молодец, «харитоша»!
Так английский «ураган», переоборудованный русским техником, перекрестили в «харитон», ласково — «харитоша».
Владимиру Залевскому, вызванному в штаб ВВС Калининского [83] фронта, пришлось рассказать, благодаря чему он легко уничтожил фашистского разведчика.
Ах, что за чудо-городок Кинешма! Леса кругом — тихие, дремучие, отороченные белыми, чуть ноздреватыми снегами. А посреди лесов красавица Волга в ледяном панцире с промоинами. По округе места знаменитые: Нерехта, откуда вышел подьячий Ефим Крякутной, первым на Руси поднявшийся выше колокольни на фурвине, самодельном воздушном шаре, еще в 1731 году; Палех с его потомственными мастерами росписи по дереву; Решма, Южа, Увадь, Лух — все древнерусские названия, идущие, наверное, еще с дотатарских времен.
В один из таких уголков, которых не коснулось военное лихо, и приехали мы с Калининского фронта, чтобы получить новые самолеты, освоить их и опять отправиться на войну. Однако новыми машинами оказались те же «харрикейны». Правда, поговаривали, что оружие на них установлено наше, отечественное. Но вскоре оказалось, что это лишь благие намерения, а стоят на «ураганах» прежние пулеметы-пукалки. И что больше всего поразило нас — начальником нашим снова оказался полковник Шумов, которого в шутку кто-то назвал «авиакнязем ивановским, кинешминским, тейковским и прочая и прочая...».
— А-а, старые знакомые! — проговорил Шумов. Он усмехнулся и добавил: — Три дня сроку. Самолеты вам знакомы. Получите, облетаете — и с богом, как говаривали прежде. На фронт.
Отведенные дни промелькнули быстро. За это время сменилось командование полка. Вместо А. Ф. Радченко, переведенного в другую часть, командиром стал его заместитель майор Александр Иванович Попрыкин. Комиссара Павлюченко сменил летчик Копылов. Новый политработник сразу всем пришелся по душе — вниманием к людям, заботой о них он чем-то напоминал А. Л. Резницкого.
Настало время отлета. Сначала сказали, что будем садиться где-то возле Москвы, потом аэродром посадки изменился — приземляемся в самой Москве!
— Говорят, «харрикейны» будут перевооружать.
— Наконец-то! [84]
Вот и старт. Летим в столицу с новыми надеждами: авось на этот раз приведется повоевать как следует!
Центральный аэродром был сплошь забит самолетами самых различных типов: «чайками», «мигами», «ильюшиными», «петляковыми». Одни машины садились, другие взлетали, около третьих хлопотали бригады заводских рабочих.
— Завтра получите «харрикейны» с нашими пушками и реактивными установками, — сказали нам.
Мы усомнились: неужели такие темпы? И напрасно. Москвичи сдержали слово.
— Это тебе, Коля, не самоделки. Сила! — Иван Грачев оттопырил большой палец.
— А все-таки «ишачок» был лучше, — возразил Василий Добровольский.
— Как вы сказали? — переспросил незнакомый нам человек, следивший за работой заводских бригад.
— «Ишачок», говорю, лучше этих каракатиц, — повторил Василий. — А вы, извините, кто будете?
— Конструктор Поликарпов, не слышали? — улыбнулся наш собеседник,
— Как же! — Добровольский не смутился. — На ваших самолетах не один десяток «юнкерсов» и «мессов» сбили под Ленинградом.
— Вот как! Что за полк?
— 191-й истребительный.
— Расскажите-ка подробнее, — попросил конструктор.
Мы окружили Н. Н. Поликарпова и долго беседовали с ним, вспоминали наиболее характерные воздушные бои, рассказывали о выносливости И-16.
— Однажды Кузнецов, — Добровольский кивнул в мою сторону, — привез сто пятьдесят шесть пробоин.
— И ничего? — спросил Поликарпов.
— Жив-здоров. А «ишачок», наверное, и сейчас в строю, товарищу передал, — ответил я конструктору. — Кстати, он всю финскую войну прошел. Крепкая машина.
— Спасибо, друзья мои, за похвалу, но главное все-таки люди. Очень, очень рад знакомству с вами.
Конструктора позвали, и он, простившись с нами, ушел на завод. А мы в тот же день улетели под Можайск.
Стояла ранняя весна. Отцвели подснежники, из-подростали [85] показывались зеленые усики травы. Почки на деревьях вот-вот лопнут и превратятся в молоденькую малахитовую листву. В чистом весеннем небе затрепетали первые жаворонки. Песенно, светло и радостно. И не только потому, что на синих крыльях прилетела весна, а главным образом потому, что наши войска продолжали громить немецко-фашистские полчища. Изо дня в день победы радовали советских людей.
Боевая работа началась сразу же после того, как мы перелетели на новый аэродром. Чаще всего ходили на прикрытие наземных войск в районе Вереи. «Харитоны» стали немного тяжелее, зато оружие на них любо-дорого! Поэтому, естественно, каждому из нас хотелось помериться силами с истребителями и бомбардировщиками противника. Однако в течение нескольких дней мы не встретили ни одного вражеского самолета.
— Встретим еще, и не раз, — говорил заместитель комэска Вадим Лойко.
Вскоре полку поставили задачу обеспечивать боевые действия конницы генерала П. А. Белова, которая прорвала оборону противника и врезалась в его тылы. Много хлопот и неприятностей доставляли оккупантам отважные конники, и фашистское командование бросило против кавалеристов значительные силы авиации.
Каждый день по нескольку раз летали мы в район действий корпуса П. А. Белова, и редко какой вылет обходился без воздушного боя с «лапотниками», пытавшимися бомбить кавалерийские части.
Первыми испытали оружие новых истребителей Лойко и командир звена Добровольский. От их меткого огня рухнули, объятые пламенем, два Ю-87. И экипажи вражеских бомбардировщиков сбавили спесь и без истребителей сопровождения уже не рисковали появляться.
— Уважать стали наших «Харитонов», — говорили ребята, довольные тем, что оружие, установленное на английских машинах, действовало весьма эффективно.
Ветераны полка учили искусству воздушного боя молодых летчиков. У Василий Добровольского ведомыми в звене были младший лейтенант Лукацкий и сержант Барышнев. Однажды Василий повел их на боевое задание. «Юнкерсы» под прикрытием «мессеров» рвались к сражавшимся в окружении конникам. Пока командир звена с одним из ведомых разгонял стервятников, два [86] новичка неожиданно оторвались от ведущего. Туда-сюда виражили — нет ребят. В заданный район уже подошла другая группа летчиков, а Лукацкий и Барышнев словно растворились. Так и вернулись домой без них.
— Доложите, как это случилось? — спросил капитан Лойко, проводивший разбор полета.
— Во время первых двух атак противника Лукацкий был в строю, — рассказывал Добровольский. — Потом началась такая суматоха, что мы едва успевали отгонять «юнкерсов» и отбиваться от «мессершмиттов». В это время, видимо, и оторвались.
— Может быть, их сбили? — пытался выяснить Лойко.
— Нет, нас прикрывала третья пара, — в один голос заявили ведущие.
Разбор полета ни к чему не привел, и мы разошлись расстроенные, удрученные. Вечер и ночь, проведенные в чудом сохранившемся домике на крутом берегу Протвы, показались с год. Тихо было, словно кого похоронили. «Не так, не так» — неугомонно постукивали ходики.
А утром в полк пришла телефонограмма: «Посадку произвели пятьдесят километров восточнее Коломны. Самолеты ремонтируются. Жду ваших указаний. Лукацкий».
— Вот стручки! — покачал головой Лойко. — Зеленые стручки...
Им сообщили, что без самолетов нечего делать в полку: «безлошадников» и без того хватало. Спустя несколько дней ребята прилетели.
Заместитель командира полка собрал летчиков и, после того как Лукацкий и Барышнев рассказали о своей ошибке, обратил внимание опытных товарищей на то, чтобы больше уделялось внимания молодежи.
— Надо боевую работу сочетать с учебой, — сказал в заключение комиссар полка Копылов.
Спустя несколько дней старший политрук принес неожиданное для нас сообщение: часть должна перебазироваться в район Старого Оскола, на Юго-Западный фронт. Почему именно туда? Вот уже с 13 апреля утренние и вечерние сообщения Советского информационного бюро начинались одной и той же фразой: «На фронте ничего существенного не произошло». Не говорилось об активных действиях и на Юго-Западном направлении, [87] объединявшем Брянский, Юго-Западный и Южный фронты. Почему же мы перелетаем?
— Затрудняюсь точно сказать об этом, — отвечая на наши вопросы, откровенно признался Копылов, — но если там концентрируют авиацию, значит, наша армия готовится к серьезным боям с противником. Думаю, на месте будет виднее. Очень прошу вас, друзья, хорошо подготовиться к перелету. Ни машин, ни тем более летчиков нам нельзя терять: они пригодятся там, где, видимо, скоро закипит большое сражение.
К совету старшего политрука, понимавшего толк в летной работе, все отнеслись весьма серьезно: каждый летчик детально изучил маршрут перелета, расположение попутных аэродромов, чтобы в случае необходимости не делать вынужденной посадки на неподготовленной площадке, вместе со своим техником и специалистами других служб тщательно проверил самолет и все его оборудование.
И работа эта не пропала даром: полк перебазировался без происшествий. [88]