Самая светлая весна
В небольшом курортном городке Кранц, где мне довелось встречать первомай 1945 года, воздух был напоен ароматом сирени. Ее цветущие кусты — то белые, как пена морского прибоя, то розоватые, напоминающие подкрашенные заходящим солнцем облака, то нежно-фиолетовые — со всех сторон обступали протянувшиеся вдоль золотистого пляжа дачи, отели, клиники.
Явственно слышный артиллерийский гул не смущал птиц. Они шумно хозяйничали в зарослях сирени, а по утрам, словно соревнуясь друг с другом, затевали бесконечные концерты.
Весна. В тот год она была необыкновенно солнечная. Она несла с собой не только тепло. Она принесла с собой долгожданную победу. Война, длившаяся четыре долгих года, подходила к концу. Это понимал теперь каждый. Наши войска сражались уже на Шпрее, в центре Берлина.
Но враг еще сопротивлялся. Это была агония злобы и отчаяния. Спасти она гитлеровцев не могла. Иного выхода, кроме безоговорочной капитуляции, для них не было. Но эту очевидную истину приходилось втолковывать им залпами пушек, что грохотали в этот первомайский день в германской столице, подавляя последние очаги сопротивления врага на подходах к рейхстагу. Не стихали бои и в других местах, в частности и здесь, в Прибалтике.
Гром орудий доносился со стороны Либавы, где наши войска все туже сжимали кольцо вокруг прижатой [267] к морю курляндской группировки противника. Бой гремел на косе Хела, откуда гитлеровцы все еще пытались вывести своих солдат — а их там было около пятидесяти тысяч. Жаркие схватки продолжались на побережье Померанской бухты, где противник пока еще удерживал военно-морскую базу Свинемюнде и остров Рюген.
На этих направлениях действовали в то время и торпедные катера нашей бригады.
В последних числах апреля прибыли по железной дороге с Черного моря шесть торпедных катеров типа «Г-5». После спуска на воду и опробования моторов вся эта шестерка в ночь на 1 мая перешла из Клайпеды в Нейфарвассер на усиление базировавшегося там дивизиона Героя Советского Союза капитана 2 ранга Б. П. Ущева.
Дивизион этот был численно невелик, но он нанес врагу несколько довольно чувствительных ударов, В ночь на 16 апреля, как я уже упоминал, звено катеров этого дивизиона, незаметно проникнув на внешний рейд порта Хела, торпедировало два немецких миноносца — по миноносцу на каждый из катеров! Трудный бой провели три торпедных катера этого дивизиона в ночь на 21 апреля. Капитан-лейтенант П. П. Ефименко получил задание осмотреть открытый рейд порта Хела. В случае если там кораблей противника не окажется, провести поиск в районе устья Вислы и на подходах к Пиллау (в то время эта база была еще в руках гитлеровцев).
Вот что рассказывает в своем письме о подробностях этого боя его участник — в то время командир торпедного катера старший лейтенант А. Н. Аксенов:
«...В 4 часа мы вышли из Нейфарвассера. Шли строем кильватера, без бортовых огней. Головным — катер лейтенанта Н. А. Короткевича (на его борту был командир отряда П. П. Ефименко), вторым — старший лейтенант И. Я. Устимов и третьим — мой катер.
У косы Хела противника не нашли, увеличив скорость, направились к устью Вислы.
На переходе боцман мне доложил:
— Правый борт сорок градусов — два силуэта.
Это были немецкие сторожевые катера. Вступать с [268] ними в бой и обнаруживать себя нам никакого резона не было. Но я подумал, что болтаются они тут неспроста. Наверняка где-то поблизости есть «рыба» и покрупнее.
Но и в устье Вислы кораблей противника не оказалось. Петр Петрович Ефименко повел нас на норд-вест, приказав увеличить ход до полного. Нужно было спешить: ночь на исходе.
Наконец в предутренней дымке показался долгожданный конвой: за миноносцем и сторожевым кораблем шел осевший в воду по самую ватерлинию транспорт. Потом еще сторожевой корабль. А в правом уступе от них — две БДБ и сторожевые катера. В наушниках шлемофона я услышал спокойный голос капитан-лейтенанта Ефименко:
— Внимание!.. Конвой прямо по курсу. Атака!.. Я атакую эсминец, Устимов — сторожевой корабль, Аксенов — транспорт!
Я ответил:
— Вас понял. Атакую транспорт.
Заметив нас, корабли охранения открыли огонь из всего, что только могло у них стрелять. Но мы, маневрируя, подходили к целям все ближе и ближе. Четыре кабельтова. Включаю автомат стрельбы. С шумом вырвавшись из аппаратов, торпеды устремились к транспорту. Выполняю послезалповое маневрирование, а сам то и дело оборачиваюсь на транспорт: попал или промахнулся? Но вот над морем прокатился взрыв. Получив в борт обе торпеды, транспорт быстро погружался в воду...»
Тут рассказ А. Н. Аксенова хочется дополнить одной подробностью. Вместе с Аксеновым атаковали свои цели Короткевич и Устимов. Атаковали даже дважды, но, выпуская оба раза по одной торпеде, успеха не добились. И миноносец, и сторожевой корабль всякий раз успевали увернуться, и торпеды проходили мимо. Знакомая ошибка! Многие североморские катерники первое время тоже не решались сразу выпускать обе торпеды, но быстро убедились, что такая экономия не оправдывается. К сожалению, на Балтике некоторые командиры катеров не смогли избавиться от этого заблуждения до конца войны.
Но вернемся к письму: [269]
«...Я передал по радио:
— Транспорт атаковал и потопил. Отхожу в точку встречи.
Но не прошли мы и двух миль, как катер вздрогнул, словно бы стукнулся обо что-то, сбросил скорость и начал зарываться форштевнем в волнах. Оказалось, осколки разорвавшегося вблизи снаряда угодили в моторный отсек, и оба мотора стали.
Вражеский сторожевой корабль и обе быстроходные десантные баржи направились к нам, стреляя из всех пушек. На наше счастье, их артиллеристы стреляли далеко не лучшим образом. Трассы проходили то по корме, то по носу катера. А может быть, немцы делали это умышленно, рассчитывая запугать нас и взять живыми.
Мы решили драться до последнего. Пока мотористы старались завести моторы, наши пулеметчики стреляли по немецким кораблям. Два пулемета против десятка пушек!
Один мотор заработал, катер получил ход. Правда, со скоростью 16–18 узлов, которую мог обеспечить один мотор, трудно было оторваться от преследования. Но хорошо уже то, что мы перестали быть неподвижной мишенью.
А гитлеровцы усилили обстрел. Со сторожевого корабля стали бить шрапнелью. Худо пришлось бы нам. Но в это время в предрассветной дымке показался торпедный катер старшего лейтенанта Устимова. Боевые друзья спешили на помощь.
Поставив короткую дымзавесу, они приблизились к нам и подали буксирный конец. Мы не мешкая закрепили его на битинге. На среднем ходу буксировка шла нормально, но, как только Устимов дал полный, трос натянулся струной и лопнул. Все пришлось начинать сначала. Отойдя немного вперед, Устимов поставил новую дымзавесу. Под ее прикрытием он вновь пытался взять нас на буксир. Тут к нам подошел флагманский катер лейтенанта Короткевича. Командир отряда П. П. Ефименко скомандовал:
— Аксенова беру на буксир я. Устимов, прикрывайте нас!..
Наш катер снова повели на буксире.
А немцы палили не жалея боеприпасов, палили наугад [270] в дымовую завесу. Снаряды рвались вокруг. Но мы уходили все дальше и дальше. И вот когда, казалось, что все опасности уже позади, снаряд разорвался совсем рядом. Осколком перерезало трос. В третий раз заводим буксир. Но руководил маневром уже не Короткевич — он упал, тяжело раненный. К штурвалу флагманского катера встал капитан-лейтенант Ефименко.
Устимов все это время прикрывал нас дымзавесами и огнем пулеметов. Наконец показался берег. На выручку к нам пришли армейские артиллеристы. Своим огнем они преградили путь вражеским кораблям. Несколько снарядов попали в БДБ. Баржа загорелась...»
Уже утром три катера капитан-лейтенанта П. П. Ефименко благополучно ошвартовались в Нейфарвассере. Лейтенанта Короткевича вынесли на берег мертвым. Отважный офицер пожертвовал своей жизнью для спасения товарищей. На польской земле, в Гданьске, появилась еще одна могила советского моряка.
В первых числах мая мы получили приказ адмирала Трибуца о перебазировании части торпедных катеров бригады в Кольберг. Оттуда они должны были поддерживать войска 1-го Белорусского фронта, которые вели бои на побережье Померанской бухты, а также действовать против вражеских группировок, сосредоточившихся на островах Рюген и Борнхольм. Сюда же направились пятнадцать бронекатеров и три дивизиона тральщиков.
В Кольберг мы направили торпедные катера типа «Д-3» Героя Советского Союза капитана 3 ранга В. М. Старостина и капитана 3 ранга Е. В. Осецкого, базировавшиеся до этого в Кранце, где армейские саперы построили для нас небольшой пирс.
3 мая в далекий 135-мильный путь вышли шесть торпедных катеров капитана 3 ранга Е. В. Осецкого. Для обеспечения этого перехода штаб бригады вынужден был развернуть на маяке Рисхефт — это примерно на полпути от Кранца до Кольберга — свою передвижную радиостанцию. Вынудил нас к этому случай с дивизионом [271] Героя Советского Союза капитана 3 ранга В. М. Старостина, Три звена катеров этого дивизиона вышли из Кранца первыми. Около двух часов ночи от командира дивизиона была получена последняя радиограмма. Потом связь прекратилась. Мы в штабе места себе не находили: неужели погиб весь отряд? Лишь через двое суток из Кольберга поступило сообщение: катера прибыли благополучно.
А молчание Старостина объяснялось просто: маломощные рации катеров не могли обеспечивать связь на таком расстоянии.
Помня этот горький урок, штаб бригады, отправляя в Кольберг катера капитана 3 ранга Осецкого, развернул на маяке Рисхефт свою собственную радиостанцию. Теперь мы, уже ни от кого не завися, могли поддерживать с ними связь на всем пути.
И все же 3 мая переход катеров Е. В. Осецкого не удался. Миновав меридиан мыса Брюстерорт, отряд попал в густой туман и распался. Собирая катера, Евгений Вячеславович вынужден был включить ходовые огни, вести открытые радиопереговоры, которые без труда мог подслушать противник. Пока враг не бросил авиацию и корабли на перехват наших катеров, мы вернули их. В Кольберг они перешли спустя двое суток.
6 мая, проводив из Кранца в Кольберг последние торпедные катера, я тоже перешел в новую базу.
Блокада Либавы и Виндавы — портов, через которые немецко-фашистское командование питало, а последнее время и эвакуировало, войска группы «Курляндия», окруженные Красной Армией, вначале осуществлялась лишь авиацией да подводными лодками. И только с февраля 1945 года в ней приняли участие торпедные катера бригады. Тяжело тогда было нашим катерникам. Ведь бороться приходилось не только с сильным охранением вражеских конвоев, но также со злыми зимними штормами, плавающими льдинами, туманами. Тем не менее торпедные катера в общей сложности более двадцати раз ходили к Либаве на перехват конвоев, уничтожив восемь транспортов и сторожевой корабль.
Наиболее, пожалуй, примечательной была атака конвоя, проведенная 17 марта 1945 года двумя звеньями [272] торпедных катеров под общим командованием капитана 3 ранга Чебыкина — рослого, чуть грузноватого, но очень энергичного для своих сорока лет офицера. Они обнаружили тогда вышедший из Либавы конвой, насчитывавший в своем составе до десяти транспортов и более трех десятков кораблей охранения.
Первым повел в атаку свое звено капитан-лейтенант Яков Беляев. Стремительно ворвавшись в середину конвоя, капитан-лейтенант чуть ли не в упор выпустил торпеду в один из самых крупных транспортов, а его ведомый лейтенант Александр Самарин атаковал второе судно.
Вторая пара катеров напала на конвой с правого борта. Командир звена Герой Советского Союза капитан-лейтенант Алексей Афанасьев атаковал четвертый в строю транспорт, но, как это зачастую случалось при стрельбе одной торпедой, промахнулся. Пришлось вновь прорываться сквозь смертоносную паутину трасс и повторять атаку. Теперь, чтобы не промахнуться, Афанасьев стрелял с предельно короткой дистанции. Транспорт затонул.
Последним выходил в атаку катер лейтенанта Михайловского. Удачно выпустив торпеды, лейтенант вынужден был провести свой катер между двумя колоннами транспортов. Наперерез ему устремились корабли охранения. Советским морякам пришлось вступить в неравный бой. Катер получил несколько попаданий. Была разбита радиостанция. Через пробоину в борту затопило носовой отсек. Сам лейтенант и несколько старшин и матросов получили ранения. Лишь несгибаемая воля помогла молодому офицеру и его подчиненным с честью выйти из испытания и довести свой корабль до базы.
Вступив в командование бригадой, в числе других я познакомился и с лейтенантом Михайловским. Внешне он мало походил на героя. Чуть выше среднего роста, худощавый, застенчивый. А в бою оказался вон каким молодцом!
Выполняя малыми силами нелегкую задачу по блокированию с моря курляндской группировки противника, катерники, случалось, несли и потери. Так, спустя десять дней после только что упомянутого боя шесть наших торпедных катеров были встречены вдвое большим числом сторожевых и торпедных катеров гитлеровцев. [273] В результате ожесточенной схватки гитлеровцы не досчитались двух кораблей. Но не вернулись в базу и два наших катера.
Бригада наша все время пополнялась. Стали прибывать катера с Севера. В Клайпеде я встретился с А. О. Шабалиным. Он привел к нам отряд катеров, переданных североморской бригадой, и готовился вместе со всеми принять участие в поиске и атаках конвоев у Либавы. Клайпедские рабочие в условиях разрушенного врагом порта самоотверженно помогали морякам быстрее отремонтировать корабли, совершившие длинный путь по воде и по железной дороге. Этим неутомимым труженикам мы были обязаны тем, что поступившие на пополнение нам торпедные катера уже через несколько дней вступали в боевой строй бригады.
Прибытие отряда Шабалина имело для нас особое значение. Один из его катеров имел радиолокационную станцию. Эх, будь она у нас пораньше!.. Тогда наверняка боевые успехи бригады были бы еще больше.
Встреча с Александром Осиповичем очень обрадовала. Вспомнили родное Заполярье, сослуживцев по североморской бригаде.
Александр Осипович был настроен по боевому.
— Разбили гитлеровцев на Севере, не дадим им спуску и здесь!..
Ранним утром 8 мая стало известно, что немецкая радиостанция в Фленсбурге передала приказ гроссадмирала Деница вооруженным силам Германии о том, что с 1 часа 00 минут 9 мая боевые действия должны быть прекращены. Все служебные инстанции немецкой армии, флота и авиации, а также части, говорилось в этом приказе, остаются на своих местах. Не должно быть потоплений или повреждений судов и самолетов. Приказы, которые после 1 часа 00 минут 9 мая будут отданы Верховным командованием советских войск и союзников должны беспрекословно исполняться. Казалось, что полная и безоговорочная капитуляция гитлеровской Германии наконец-то стала реальным фактом и вторую мировую войну можно считать законченной. Однако спустя несколько часов другая немецкая радиостанция, теперь [274] уже с острова Борнхольм, передала довольно странную радиограмму с приказанием: «Транспортировку немцев с востока производить с максимальной быстротой». Гитлеровцы явно замышляли какую-то очередную авантюру. Наше командование приказало усилить блокаду побережья. Мы решили послать в море не одну и не две, а сразу несколько групп торпедных катеров. Теперь у нас такая возможность была.
Еще накануне вместе с капитаном 3 ранга Тимченко мы побывали в штабе ВВС флота и договорились во всех деталях о взаимодействии торпедных катеров и авиации.
Катера готовились к выходу. Мы разъяснили боевую задачу. Политработники провели беседы с моряками. Но внезапно получили распоряжение: до темноты в море не выходить. Нам разъяснили: над Либавой идут жаркие воздушные бои, в которых наряду с флотской авиацией участвуют и армейские истребители; как бы армейские летчики не перепутали наши катера с немецкими.
Вообще-то эти опасения имели под собой почву. Никто не смог бы полностью гарантировать, что кто-то из армейских летчиков не перепутает в горячке боя наши катера с катерами противника и не обстреляет их. На войне вообще трудно все заранее предусмотреть и какая-то доля риска есть постоянно. Но нам было известно, что в боях над Либавой между авиацией армии и флота строго разграничены районы. Над портом и морем, в частности, должны действовать только флотские истребители, а у нас с ними был заранее оговоренный план взаимодействия. Так что, строго говоря, не следовало бы задерживать нас в базе. Но никакие доводы не помогли.
Мы сидели у радиоприемника, настроенного на волну истребительной авиации. Летчики то и дело докладывали о выходивших из Либавы вражеских судах. Наша авиация атаковывала их, но далеко не каждое судно попадало под бомбы. Вот если бы вместе с самолетами эти цели атаковывали еще и наши торпедные катера!.. Частенько звонил телефон или раздавался стук в дверь: командиры отрядов, нервничая не меньше нас, задавали один и тот же вопрос: когда же наконец разрешат выход? [275]
Промучившись около часа, я позвонил вице-адмиралу Виноградову.
— Николай Игнатьевич! Катерам нужно выходить в море сейчас же или уж не выходить совсем. Ведь до Либавы два часа хода. Какой же смысл появляться там к шапочному разбору?..
— Ну ладно. Ослушаемся на этот раз начальства, возьмем грех на душу. Давай выпускай катера...
Но выйти в море успел только лишь один отряд «Г-5» капитан-лейтенанта В. Я. Александрова. Штаб флота распорядился остальные катера задержать.
Приказ был выполнен. Отряды капитана 3 ранга Шабалина, капитан-лейтенанта Ефименко, капитана 3 ранга Становного вышли в море лишь с наступлением полной темноты. И, как мы ожидали, ни одного корабля там уже не оказалось.
А три катера капитан-лейтенанта Александрова, вышедшие засветло, успели до наступления полной темноты подойти к Либаве. Связались, как было заранее условлено планом боевого взаимодействия, с авиацией. Летчики не только навели катера на недавно вышедший из Либавы конвой, но и подсветили цели САБами. И в 23 часа с минутами старший лейтенант Олейник с короткой дистанции выпустил торпеды по крупнотоннажному транспорту. Лейтенант Кузнецов, на катере которого находился командир отряда, атаковал и потопил тральщик. А лейтенант Лаптев метким торпедным залпом уничтожил неопознанное судно. Успешность всех этих трех атак была подтверждена летчиками.
Ночью, пока мы дожидались докладов от вышедших в море катеров, у нас в штабе возник замысел: а что, если вместо пассивного выжидания на либавских фарватерах прорваться прямо в порт? Для осуществления этой цели у нас были все условия. По показаниям пленных и перебежчиков, солдаты потрепанных частей курляндской группировки, прижатых к морю, в значительной мере деморализованы. Высшие фашистские чины, спасая собственную шкуру, бегут на самолетах и кораблях, хотя им это далеко не всегда удается. В Либаве начались пожары, слышны взрывы — верные своему варварскому обычаю, гитлеровцы приступили к уничтожению [276] города и сооружений порта. Прорыв торпедных катеров в Либаву давал возможность не только сохранить важный для страны порт, но в какой то мере и ускорить капитуляцию остатков вражеской группировки.
Чем подробнее обсуждали мы различные варианты этого плана, тем все более убеждались в его практической реальности. В этот момент нам позвонил вице-адмирал Н. И. Виноградов и повел разговор тоже о прорыве катеров в Либаву. Я признался, что мы тут думаем о том же самом.
— Значит, вопрос действительно назрел, если пришел в голову сразу нескольким людям. И что же вы там надумали?
Я высказал наши соображения. Вице-адмирал дополнил их своими предложениями и в заключение сказал:
— На том и порешим. Главное — не дать возможности противнику разрушить порт. А кто возглавит прорыв?..
Я попросил разрешения идти в Либаву мне самому.
— Хорошо. Ну, готовьтесь. Времени у вас в обрез. А я свяжусь с Кольбергом и поговорю обо всем этом с комфлотом.
— А там что? Борнхольм?..
— Да. На рассвете начинается.
Датский остров Борнхольм, расположенный в западной части Балтийского моря, стал в последние недели войны прибежищем для многих фашистских солдат и офицеров. По данным штаба Краснознаменного Балтийского флота, к началу мая 1945 года на Борнхольме находилось около 11–13 тысяч гитлеровцев, перебравшихся сюда главным образом из Померании. Возглавлял гарнизон острова командир корпуса генерал-лейтенант Вутман.
Имея сведения, что противник пытается вывезти хотя бы часть гарнизона Борнхольма в западные порты Германии, наша бригада по приказанию командующего флотом сосредоточила в этом районе несколько отрядов торпедных катеров. Базируясь на Кольберг, они вели поиск в районе треугольника Свинемюнде — остров Рюген — остров Борнхольм. [277]
5 мая войска 2-го Белорусского фронта овладели крупным портом и важной военно-морской базой противника Свинемюнде. На следующий день был занят остров Рюген. После этого основной задачей стало овладение Борнхольмом.
7 мая командование флота направило по радио открытым текстом требование коменданту гарнизона острова о капитуляции. Ответа не последовало. Тогда, заблаговременно предупредив жителей, по острову нанесла мощные бомбо-штурмовые удары флотская авиация (за один день 8 мая балтийские летчики совершили 600 боевых вылетов).
Перед торпедными катерами бригады была поставлена задача обеспечить высадку на остров Борнхольм десанта с тем, чтобы принудить к капитуляции его гарнизон, взять под свою охрану плавсредства и все сооружения порта Ренне. По рекомендации штаба бригады практическое осуществление этой задачи было возложено на командира дивизиона капитана 3 ранга Е. В. Осецкого.
Самому мне участвовать в высадке десанта на Борнхольм не довелось (мы почти одновременно с катерами Е. В. Осецкого осуществили прорыв в Либаву). Но эту операцию подробно описал мне сам Евгений Вячеславович — ныне капитан 1 ранга запаса.
«...8 мая все торпедные катера, стоявшие в Кольберге, находились в боевой готовности номер один, но в море не выходили. Около 18 часов меня вызвал к себе командир Кольбергской военно-морской базы капитан 1 ранга Е. В. Гуськов и передал приказание: на рассвете 9 мая высадить морской десант на остров Борнхольм, в порт Ренне».
Тут рассказ Е. В. Осецкого следует дополнить такой деталью: для обеспечения предстоявшего десанта вечером 8 мая к Борнхольму высылался на разведку отряд торпедных катеров. Герою Советского Союза капитану 3 ранга А. Г. Свердлову было поручено разведать подходы к Ренне и по возможности уточнить работу навигационного ограждения порта. Вернувшись около 4 часов 9 мая Свердлов доложил, что все навигационное ограждение действует нормально. Никаких кораблей противника на подходах к порту не обнаружено. [278]
Проведение этой разведки в какой-то мере способствовало успеху прорыва в Ренне и высадке там десанта.
Возвратимся, однако, к воспоминаниям Е. В. Осецкого: «...Десант в составе 108 человек был сформирован, как помнится, из состава комендантских частей базы, во главе с майором П. И. Антонюком — будущим комендантом Борнхольма. С нами шли начальник штаба Кольбергской военно-морской базы капитан 2 ранга Шевцов и еще два офицера штаба. Воздушное прикрытие десанта обеспечивала расположенная поблизости авиационная истребительная дивизия флота. После получения приказа и беседы с капитаном 1 ранга Гуськовым я побывал в этой дивизии, и мы договорились о всех деталях взаимодействия.
В 6 часов 15 минут 9 мая шесть торпедных катеров, приняв на борт десант, вышли в море, взяв курс на остров Борнхольм.
Примерно на полпути у нас, не скажу уж точно по какой причине, нарушилась связь с истребителями прикрытия. А они спустя некоторое время начали вдруг проделывать замысловатые горки, виражи. Мы поначалу никак не могли понять, что все это означало. Потом кто-то из находившихся на мостике офицеров высказал предположение: уж не обнаружили ли они что-нибудь? Я попробовал на всякий случай еще раз вызвать самолеты по радио и попросил командира ведущего истребителя в случае, если обнаружены какие-то цели, показать направление на них, как мы об этом ранее договаривались. И вот удача!.. Оказывается, приемник на самолете работал. Истребители зашли нам в корму. Прошли над нами, а потом сделали резкий разворот вправо.
Теперь все было ясно.
Мы легли на новый курс. Вскоре были обнаружены быстроходная десантная баржа и шесть рыбацких мотоботов, битком набитых фашистскими солдатами и офицерами. Наши катера разошлись и звеньями с трех направлений пошли в атаку. Но на мачте БДБ заполоскалась по ветру поднятая на фалах простыня — флаг довольно красноречивый. Один из катеров ошвартовался к ее борту. Майору — старшему из немецких офицеров — было сказано, что баржа и мотоботы будут отведены в Кольберг. В случае какой-либо провокации на любом из судов, оно будет немедленно потоплено. И [279] весь караван с сотнями пленных в сопровождении торпедного катера, с которого были сняты десантники, отправился к нашему берегу. Возглавил эту армаду командир отряда катеров Герой Советского Союза капитан 3 ранга В. И. Тихонов. Довел он суда до Кольберга без каких-либо происшествий.
А пять остальных катеров продолжали путь к Борнхольму. Около 11 часов попали в полосу тумана. Хотя задержка была очень нежелательна, но пришлось все же остановиться — видимость сократилась до 8–10 метров. Легли в дрейф.
Минут через сорок туман стал рассеиваться. Двинулись, идя по счислению (с этим, надо сказать, отлично справился штурман дивизиона капитан-лейтенант И. Н. Ратьков). Вскоре перед нами открылась панорама южного берега острова. Увеличив скорость, мы направились к входу в порт. Два звена катеров — старшего лейтенанта Пьянова и лейтенанта Воскресенского — получили приказание прорваться в бухту и ошвартоваться у стенки.
Когда мы приблизились к берегу, то увидели, что все возвышенности, окружавшие бухту, усеяны толпами гитлеровцев. Их тут было несколько тысяч, а наш десант, как я уже говорил, не насчитывал и полутораста человек...
Миновав входные ворота порта, катера Пьянова и Воскресенского ошвартовались в назначенных им местах. Причем звено старшего лейтенанта Пьянова встало к борту баржи. В ее трюме оказались согнанные со всего острова русские — мужчины и женщины, в свое время насильственно привезенные на остров из оккупированных врагом областей Украины, Белоруссии и других мест. Как потом было установлено, гитлеровцы готовились вывести эту баржу в море и затопить вместе с находившимися на ней людьми. Только приход наших катеров не дал возможности фашистам осуществить это очередное злодеяние.
Вслед за двумя первыми звеньями катеров вошел в порт и ошвартовался у пирса наш головной катер, который вел лейтенант Троненко.
Через несколько минут на причале появилась автомашина, накрытая полотнищем с большим красным крестом. Вышедший из нее пожилой человек представился [280] как датский губернатор острова. С ним был переводчик и еще один датчанин — командир борнхольмского отряда Сопротивления. Мы сообщили губернатору о цели нашего прибытия и попросили предоставить помещение для советской комендатуры. Командир отряда Сопротивления, насчитывавшего, по его словам, около двухсот человек, заверил, что с его стороны нам будет оказана необходимая помощь. Для начала мы попросили выделить в распоряжение советского коменданта острова людей, хорошо знающих расположение главных немецких оборонительных объектов.
Вслед за этим в порту появился немецкий майор — адъютант коменданта борнхольмского гарнизона генерал-лейтенанта Вутмана. Коверкая, но все же довольно понятно произнося русские слова, этот тип довольно нахально заявил, что если через двадцать минут наши торпедные катера не покинут порта, они будут расстреляны. Капитан 2 ранга Шевцов спокойно ответил, что условия будем ставить мы, а не гитлеровцы. Их время кончилось, В случае же какой-либо провокации сюда тотчас будет вызвана наша авиация, и тогда немцы пусть пеняют на себя. Барражировавшие в это время над Борнхольмом наши истребители наглядно свидетельствовали, что это предупреждение — не пустые слова.
Адъютанту было заявлено, что никакие переговоры вестись не будут. Спасти немцев может только полная капитуляция.
Вечером мы двумя катерами вышли в Кольберг, оставив в Ренне звено лейтенанта Воскресенского. Вскоре к осту от Борнхольма был обнаружен немецкий транспорт, шедший в сопровождении четырех стотонных торпедных катеров. Мы связались по радио с Воскресенским, принявшим на себя обязанности старшего морского начальника Борнхольма, и передали указание завернуть этот транспорт в Ренне, а в случае неподчинения — торпедировать. Подробности этого, пожалуй, последнего в Великую Отечественную войну морского боя на Балтике я не знаю. Мы только получили доклад лейтенанта, что атака не удалась. На катере у него есть раненые. Ранен и сам Воскресенский. После этого, обнаружив довольно крупный конвой, мы вызвали нашу авиацию, указав ей примерные координаты целей.
Погода стала портиться. Шестибалльный ветер разогнал [281] порядочную волну. Однако мы шли против волны на предельной скорости. Около 22 часов прибыли в Кольберг и доложили о выполнении приказа».
Спустя уже много лет после окончания войны мне удалось разыскать в Керчи участника того последнего морского боя на Балтике, о котором говорил Е. В. Осецкий, капитан-лейтенанта запаса Николая Дмитриевича Воскресенского. Привожу его письмо:
«...Получив тогда, 9 мая 1945 года, сообщение командира дивизиона о немецком транспорте, я сыграл боевую тревогу и, вместе с катером лейтенанта Моловствова, вышел из Ренне в пролив.
Отыскав транспорт и сблизившись с ним, легли на параллельный курс в дистанции не более одного кабельтова. По международному своду сигналов я передал на транспорт приказание застопорить ход. Немцы делали вид, что поднятого нами сигнала не понимают, и хода не стопорили. Пришлось дать очередь из пулемета по носу судна. После этого транспорт остановился. Остановились и сопровождавшие его немецкие торпедные катера. Я подошел чуть ли не к самому борту транспорта и приказал капитану следовать в порт Ренне. Транспорт стал было разворачиваться в сторону Борнхольма. Но в это время к северу от нас показался еще один большой конвой. От него отделились семь торпедных катеров и направились в нашу сторону.
Увидев подходившее подкрепление, транспорт снова лег на прежний курс. Мне не хотелось использовать оружие — война-то ведь, по существу, закончилась, и лишние жертвы ничем, казалось бы, не оправдывались, — и я предпринял еще одну попытку образумить капитана немецкого транспорта. Он был предупрежден, что в случае неисполнения нашего приказа судно будет торпедировано. Однако эта наша гуманность по отношению к побежденному противнику дорого нам обошлась. Пока велись переговоры, четыре немецких катера заняли позицию между нами и транспортом, а семь подходивших вражеских катеров открыли огонь.
Я по радиофону приказал лейтенанту Моловствову атаковать транспорт, но услышал в ответ, что на катере неисправен мотор. Тогда, поставив короткую дымзавесу [282] и развернувшись за ней, пошел в атаку сам. Однако атака была неудачной. В момент залпа на катере разорвался снаряд. Из двух торпед вышла только одна (у второй осколком срезало хвостовое оперение), и транспорт сумел от нее увернуться. Сам я к этому времени был ранен в ногу и в лопатку.
После нашей атаки все одиннадцать немецких катеров набросились на нас. Катер Моловствова был далеко в стороне и прикрылся дымзавесой. А мы и этого сделать не могли, потому что осколками снарядов дымаппаратура была выведена из строя. Кроме меня был тяжело ранен боцман старшина 1-й статьи Приходько и пулеметчик. Плохо, судя по всему, пришлось бы и всем остальным членам экипажа. Да в это время на выручку к нам подоспели штурмовики.
Вначале летчики никак не могли разобраться, где среди маневрирующих и ведущих огонь катеров свои, а где чужие. Я передал им по радио: «Я самый маленький. Бейте всех больших!» И наши штурмовики рассчитались с гитлеровцами за все. Транспорт и восемь из одиннадцати катеров противника были потоплены. Остальные удрали. Но недалеко. Подходили все новые и новые группы самолетов. Летчики потом сообщили, что будто бы один из немецких катеров потопили и мы. Но я этого утверждать не могу...»
Да, если враг не сдается — его уничтожают!
Вернувшись в порт Ренне, лейтенант Воскресенский, несмотря на серьезное ранение, остался на катере, а боцман был направлен в датский госпиталь. Там ему сделали операцию. Однако от большой потери крови старшина 1-й статьи Приходько скончался. Со всеми воинскими почестями его похоронили близ маяка в Кольберге.
Оставшиеся на Борнхольме десантники, во главе с майором П. И. Антонюком, не только удерживали в своих руках порт Ренне, но к вечеру 9 мая захватили также телеграфно-телефонную станцию, аэродром и другие важные объекты. Над островом все время барражировали наши самолеты. Немецкий гарнизон вел себя тихо. 10 мая в порт прибыл на катере командир советской дивизии полковник Коротков. Вутман отдал приказ о капитуляции гарнизона. В тот же день торпедные катера В. М. Старостина доставили на остров 600 пехотинцев. [283] Потом количество наших войск все время наращивалось.
Последняя крупная немецко-фашистская группировка на Южной Балтике была разоружена и пленена.
Интересная деталь: гитлеровцы так надоели датчанам — жителям Борнхольма, — что около ста частных судовладельцев по собственной инициативе предоставили в распоряжение нашего командования свои шхуны и мотоботы, лишь бы только как можно скорее перевезти пленных с острова на материк, чем мы не преминули воспользоваться.
Когда торпедные катера Е. В. Осецкого уже шли с десантом к Борнхольму, мы получили от вице-адмирала Н. И. Виноградова подтверждение, что командующий флотом дал «добро» на прорыв в Либаву.
— Утром туда и направляйтесь, — закончил разговор Николай Игнатьевич. — Желаю успеха!
До выхода в море оставалось всего час-полтора, а дел разных было еще немало. Прежде всего нам нужен был человек, хорошо знающий Либавский порт. Сам я до той поры ни разу там не был, а полагаться в таком деле лишь на карты было рискованно. Кто-то подсказал: С. А. Осипов до войны не раз бывал в Либаве.
Сергей Александрович был приглашен в штаб.
— Вы хорошо знаете Либавский порт?
— Еще бы, — ответил Осипов. — В июне 1941 года отходил из него последним. За нами тогда еще немецкие торпедные катера гнались. Драться пришлось.
— Так вот. Отходили вы оттуда одним из последних, а входить в Либаву будете первым. Вас это устраивает?..
У Сергея Александровича даже глаза заблестели.
— Вполне!
— Значит, договорились.
С Осиповым, начальником политотдела Ильиным и начальником штаба Тимченко мы еще раз подробно обсудили детали предстоявшего прорыва.
А у пирса в это время готовились к походу шесть торпедных катеров и в их числе несколько «Комсомольцев» — новейших наших катеров.
Скоро мы вышли из базы, взяв курс на Либаву. На головном «Комсомольце» кроме меня находились капитан [284] 2 ранга Осипов и командир десантной группы морских пехотинцев, насчитывавшей всего 50 человек, подполковник О. С. Лейбович — великолепный организатор и большой храбрости человек. На остальных катерах кроме десантников шли начальник политотдела, начальник штаба и другие офицеры.
Не доходя двух-трех миль до порта, уменьшили ход и стали маневрировать. Тут к нам присоединился отряд катеров капитана 3 ранга И. Становного.
Перед нами за широкой золотистой полосой песчаного пляжа открывалась панорама залитой щедрым майским солнцем Либавы — города, который вместе с Брестом и Севастополем принял на себя первый удар немецко-фашистских захватчиков. В незабываемые июньские дни 1941 года, окруженная врагом, атакуемая с воздуха, моря и суши, мужественно оборонялась Либава. В наскоро отрытых окопах, у противотанковых рвов, вместе с пехотинцами, пограничниками, артиллеристами, военными моряками стойко бились и жители города — металлурги, судоремонтники, рыбаки. Когда после многих трудных дней и ночей непрерывного боя у мужественных защитников города уже иссякли патроны и снаряды, они отбивались гранатами. А не стало гранат — дрались врукопашную!..
И вот теперь тут, где без малого четыре года назад была начата одна из первых страниц летописи великого подвига советского народа в Великой Отечественной войне, заканчивалась ее последняя страница.
В 10 часов 20 минут (так записано в моем дневнике) 9 мая 1945 года наши торпедные катера с вьющимися по ветру бело-голубыми флагами ворвались в гавань.
Мы видели растерянные лица солдат у четырехствольных крупнокалиберных автоматов, расставленных на молах, которые широкой подковой охватывали акваторию аванпорта. В расстоянии четверти километра, на берегу Коммерческой гавани, стояло еще с десяток таких же счетверенных автоматов. Один их залп, и нашим катерам, а вместе с ними и нам самим, нельзя бы было позавидовать. Но немецкие артиллеристы окаменели, пораженные нашей дерзостью. Мы, кстати сказать, на [285] это и рассчитывали, разрабатывая план прорыва в Либаву. По катерам не было произведено ни одного выстрела. А когда через минуту-две артиллеристы пришли в себя, было уже поздно. Наши катера разделились: отряд Становного (рыжеватая «макаровская» борода капитана 3 ранга развевалась на ветру в рубке головного катера) повернул вправо, а наша шестерка — влево.
Оба берега узкого канала были густо усеяны немецкими солдатами, во все глаза глазевшими на неведомо откуда появившиеся советские корабли. А мы мчались сорокаузловым ходом, и после нас накатывала на берег высокая пенистая волна.
Катера, сбавив ход, ткнулись в берег. Выскочившие с них десантники, пулеметчики и комендоры катеров направили оружие в сторону солдат и офицеров, столпившихся на проезжей дороге и территории, примыкающей к пирсам.
Ко мне подскочил какой-то низкорослый немецкий ефрейтор и, четко пристукнув каблуками, на довольно сносном русском языке попросил:
— Господин полковник! Разрешите быть вашим переводчиком!
Хотя у нас был свой переводчик, но я все же решил воспользоваться услугами ефрейтора.
— Хорошо. Передайте офицерам приказание построить своих солдат.
Ловко повернувшись, ефрейтор направился к стоящей особняком группе офицеров. Над площадью зазвучали команды. Толпа солдат, дотоле молчаливая, загудела, зашевелилась и довольно быстро стала разбираться в строй по четыре. Тот же бравый ефрейтор громко, как команду, перевел мое приказание сдать оружие. Двинувшись, длинная колонна медленно проходила мимо нас, и солдаты бросали на землю автоматы, винтовки. Куча оружия с каждой минутой поднималась все выше.
Один за другим подходили немецкие офицеры, и ефрейтор добросовестно переводил их просьбы принять капитуляцию вверенных им частей.
Пока шла эта церемония, кто-то из десантников подполковника Лейбовича, взобравшись на крышу стоявшего напротив пирсов длинного кирпичного здания, сорвал полотнище с ненавистной гитлеровской свастикой и [286] поднял на флагштоке наш красный советский флаг. Алые стяги и советские военно-морские флаги (выходя из Швентоя, мы предусмотрительно захватили с собой весь запас флагов, оказавшийся на складах береговой базы) были подняты на всех портовых зданиях и на мачтах стоявших здесь судов.
Связавшись по радио с командующим ЮЗМОРом, я доложил, что мы в Либаве и ее гарнизон капитулировал.
Ко мне подошел русский парнишка лет пятнадцати. Любовно заглядывая в лицо, сказал:
— Дяденька! А там, в городе, в госпитале, наши русские матросы лежат. Раненые.
— А ты знаешь, где госпиталь? Покажешь, как туда проехать?
— Ага. Знаю. Покажу.
Забрав с собой мальчишку и двух автоматчиков, мы с начальником политотдела сели в первый попавшийся «оппель» (а машин тут было сколько угодно).
На протяжении нескольких километров, что отделяют порт от города, нам то и дело попадались идущие, сидящие, лежащие немецкие солдаты. Серые обросшие лица, воспаленные глаза, неряшливая одежда показывали, как много пришлось пережить этим людям в курляндском мешке, где они многие месяцы находились по воле гитлеровских генералов.
По дороге к госпиталю заехали в торговый порт к Становному. Удовлетворенно поглаживая бороду, капитан 3 ранга рассказал, что им тут вообще не пришлось иметь дело с представителями немецкой армии. Гражданские же власти порта не только не противодействовали, а напротив оказывали нашим катерникам всяческое содействие.
У ворот дома, занятого под госпиталь, нас с капитаном 2 ранга Ильиным встретили перепуганный врач-немец и медицинская сестра-латышка, выступавшая в роли переводчика. Заикаясь, врач доложил, что во вверенном ему госпитале находятся на излечении раненые советские моряки.
— Отношение к ним все это время, смею вас заверить, было самым гуманным, — поспешил заявить врач.
В большой палате, накрытые чистыми перинками, заменяющими в Германии одеяла, лежало около десяти наших матросов-катерников из числа экипажей тех двух [287] торпедных катеров, что в марте 1945 года в неравном бою с немецкими катерами были потоплены неподалеку от Либавы. Увидев нас, эти мужественные люди, смело бившиеся с врагом до последнего снаряда, не сгибаясь перенесшие все нелегкие испытания вражеского плена, заплакали, словно дети.
— Ничего друзья. Теперь зачем же плакать, — старались мы успокоить раненых. — Все самое трудное — позади...
Как оказалось, немецкий врач не случайно завел разговор о гуманности. В эту палату наши раненые моряки были переведены всего полчаса назад, а до этого лежали в подвале. Кормили их впроголодь. В тот же день мы доставили раненым продукты получше. А на второй день их перевезли в наш советский госпиталь.
Вернувшись в военный городок, мы, к немалому удивлению, уже не увидели еще недавно бродивших тут толпами немецких солдат. Оказалось, что предусмотрительный подполковник О. С. Лейбович собрал всех их и приказал разместиться на причалах, выставив охрану из своих десантников.
— Так-то оно спокойнее будет, — объяснил Оскар Соломонович, — тут они у нас все под надзором. И уйти некуда — вода кругом.
Спустя пять часов после нашего прорыва в Либаву вошли первые части Советской Армии. Мы им, как говорится, с рук на руки передали всех пленных.
А через несколько дней, сдав обязанности старшего морского начальника командиру Либавской военно-морской базы, я вернулся в свой штаб.
Балтийская Краснознаменная бригада торпедных катеров за успехи, достигнутые в последних боях, была награждена орденом Нахимова I степени.
Над землей царила весна — самая светлая и самая радостная для каждого советского человека — весна Победы.