Здравствуй, Печенга!
Вечером 10 октября в Пумманки прибыли командующий и член Военного совета флота. Поздравив с успешной высадкой десанта в Маативуоно и сообщив о первых боевых успехах морских пехотинцев, адмирал Головко сказал:
— А теперь перед вашей бригадой новая задача: подготовить группу катеров для прорыва в Лиинахамари. Пойдут они туда не одни. Как и в Маативуоно, в высадке десанта примут участие гвардейцы Зюзина. Десантный отряд — примерно пятьсот человек — готовит Дубовцев. Прорыв в Лиинахамари и высадка десанта прямо на пирсы — дело трудное. Но дать вам много времени на подготовку мы не можем. Максимум три-четыре дня. А то и меньше...
Все это было настолько неожиданно, что я, признаться, не сразу собрался с мыслями. Потом спросил:
— А как батареи на мысе Крестовом? Они же закрывают туда вход, словно пробка бутылку...
Вопрос о батареях на мысе Крестовом не случайно был первым.
Придавая большое значение порту Лиинахамари, расположенному в глубине Печенгского залива (Петсамовуоно), гитлеровцы не жалели ни сил, ни средств, чтобы надежно прикрыть его со стороны моря. Задавшись целью превратить Петсамовуоно, по словам одного из пленных немецких артиллеристов, в «коридор смерти», они установили тяжелые батареи на Нурменсетти, [192] Нумерониеми и Ристиниеми, 210-миллиметровую батарею на одной из высот к западу от мыса Девкина, а по обоим берегам залива расставили противокатерные орудия и десятки железобетонных и каменных дотов. Но главным опорным пунктом обороны Лиинахамари был мыс Крестовый. Выступая острым уступом чуть ли не на середину залива, он накрепко закрывал проход в порт. С высоких, нависших над водой гранитных скал Крестового хорошо просматривался весь залив Петсамовуоно и подступы к нему. Установив тут две батареи — 88-миллиметровую зенитную и тяжелую 150-миллиметровую, — простреливающие продольным огнем весь более чем трехмильный проход в порт, гитлеровцы не зря считали Крестовый «замком Лиинахамари». Не подобрав верных и надежных ключей к этому замку, нельзя было рассчитывать на прорыв даже ценой очень больших потерь.
— Ну, что я тебе говорил, Александр Андреевич, — с улыбкой сказал Головко вице-адмиралу Николаеву. — И этот сразу же заинтересовался Крестовым... — А меня успокоил: — Об этом мы уже побеспокоились. Высаженные вчера разведчики Барченко и Леонова получили задание захватить батареи Крестового. Сейчас разведчики в пути. Дорога туда трудная и неблизкая. Но они дойдут! Мы в этом не сомневаемся. А как только батареи Крестового будут захвачены или блокированы, вы получите приказ о прорыве в Лиинахамари, Так что готовьтесь...
Прощаясь, Арсений Григорьевич добавил:
— Да, у меня есть намерение перебраться на несколько дней с КП Дубовцева сюда, в Пумманки. Примете?..
Я ответил, что катерники народ гостеприимный. Вот только бытовые условия у нас не ахти какие.
— Значит, «гранд-отеля» не обещаете? — пошутил адмирал. — Ну что же, учитывая военные условия, придется с этим смириться.
Возвращаясь на КП-200, я раздумывал о только что полученном приказании. Перебрал все операции, проведенные [193] с участием торпедных катеров за время второй мировой войны и не мог найти ни одной схожей с той, в которой предстояло участвовать нам. На Западе много говорилось о прорыве группы английских кораблей в марте 1942 года в захваченный немцами французский порт Сен-Назер. Действительно, задача перед отрядом из трех миноносцев и семнадцати катеров, принявших на борт десантные группы «командос», была нелегкая. Поднявшись вверх по реке Луаре, они должны были прорваться в порт и вывести из строя входные шлюзы (батопорт) единственного сухого дока на Атлантическом побережье оккупированной немцами Франции, способном принимать линейные корабли типа «Тирпиц». Предполагалось, что, ворвавшись в порт, миноносец, переоборудованный под брандер, таранит батопорт дока и, взорвавшись, затонет там. В это время высадившиеся с катеров группы «командос» подорвут вход в другой док, служивший убежищем для вражеских подводных лодок, насосное хозяйство и иное портовое оборудование Сен-Назера, являвшегося для немцев важной базой в боях за Атлантику.
Хотя и не все эти задачи были выполнены, английские моряки и «командос» сумели сделать главное: разрушить входные шлюзы большого сухого дока.
Но нам, готовясь к прорыву в Лиинахамари, нечем было попользоваться из опыта сен-назерской набеговой операции. Там, во-первых, ставилась задача диверсионная: разрушить док, оборудование порта и тотчас покинуть гавань. Мы же должны были захватить порт и, напротив, не допустить его разрушения. А это, разумеется, куда сложнее. Во-вторых, сен-назерская операция далась слишком дорогой ценой (причем английское командование заранее предусматривало большие потери). В результате из семнадцати катеров, вошедших в устье Луары, вернулось к двум поджидавшим их миноносцам только восемь, а на свою базу в Англии пришло всего три катера. Три из семнадцати! И хотя нашим катерам предстояло пройти более трех миль узким, простреливаемым с обоих берегов заливом, мы должны сделать все, чтобы потерь было как можно меньше.
Из десантных операций советских моряков я, конечно, прежде всего вспомнил Новороссийскую. Она готовилась тщательно и была осуществлена блестяще. Между [194] прочим мало кто знает, что в успехе этой операции есть и некоторая доля тихоокеанских катерников.
Ранней весной 1943 года нашей тихоокеанской бригаде было приказано провести испытание новых методов торпедной стрельбы — с неподвижного катера и торпедами, движущимися по поверхности воды. На катерах того времени, вооруженных желобными аппаратами, сталкивавшими торпеду за корму, и тот и другой метод осваивался очень трудно. Неудача следовала за неудачей, а Москва торопила. Приезжие инженеры испытывали то одно, то другое приспособление, что-то доделывали, что-то исправляли. И снова катера выходили на полигон и со «стопа» выпускали торпеды. Как мы ни торопились, все же испытания и доработка приспособлений заняли около двух месяцев. За это время мы выпустили в общей сложности более ста торпед.
Для чего это делалось? Об этом я узнал в октябре того же, 1943 года, когда в качестве стажера приехал на Черное море. Побывав в Новороссийске спустя месяц после успешно проведенной десантной операции, я увидел разорванные боны и разнесенные на куски молы вместе со стоявшими на них вражескими орудиями, дотами и дзотами. Все это сделали торпеды, идущие по поверхности воды. Значит, не зря мы столько труда потратили на их испытания и доводку.
Припоминая сейчас все, что мне удалось узнать и увидеть тогда в Новороссийске, я не без досады убеждался, что и опытом черноморцев нам вряд ли удастся воспользоваться в полной мере.
Там, в Новороссийске, прорыв осуществлялся широким фронтом, когда каждый катер более или менее был свободен в своем маневре, что заставляло противника рассредоточивать свой огонь. Нашим же катерам в Лиинахамари предстояло практически идти в кильватер друг другу по фиорду, который простреливался во всех направлениях.
Надо было придумать что-то новое. Нам волей-неволей нужно было идти какими-то своими собственными, еще никем не проторенными путями.
В. А. Чекуров, когда мы, оставшись вдвоем, обсуждали только что полученную задачу, сказал: [195]
— Дело прошлое, но когда я узнал, что директива «Вест» возлагает на нас лишь участие в высадке десанта в Малой Волоковой, то сразу подумал: что-то не договорено. Так оно и оказалось. И только сейчас адмирал Головко начинает «ходить козырями», которые до поры держал в секрете не только от противника, но и от нас.
Что ж, командующий верен мудрой пословице: то, что не должен знать враг, не говори до времени и другу.
Начали мы с подбора командиров катеров, знавших особенности прохода в Лиинахамари. Выяснилось, что прежде там бывал лишь один А. О. Шабалин.
— Да и то давно, — признался Александр Осипович. — А что, товарищ комбриг, если нам заручиться помощью специалистов-лоцманов? Они сейчас призваны на флот. Служат в гидрографии. Эти в порт и с закрытыми глазами войдут.
Обратились в штаб флота. Через сутки лоцманы были у нас. Следует сказать, что, находясь на торпедных катерах и малых охотниках при прорыве в Лиинахамари, они сыграли немалую роль в обеспечении успеха прорыва. К сожалению, не запомнились имена этих скромных тружеников моря.
Из многих вариантов плана предстоявшей высадки десанта мы остановились в конце концов на самом простом. Сводился он схематически к следующему. Первыми в Лиинахамари прорываются и высаживают головную группу десанта два торпедных катера типа «Д-3» под командованием капитан-лейтенанта Шабалина. На командиров этих катеров возлагалась также задача разведать наиболее безопасный путь к портовым причалам, в случае необходимости пробить торпедами проходы в бонах и сетях, а затем быть своеобразными «диспетчерами», показывая остальным катерам места швартовки. Вслед за Шабалиным, на дистанции в десять — пятнадцать кабельтовых, пойдут пять торпедных катеров под командованием капитана 2 ранга Коршуновича. Каждый из этих катеров, оставив, как и в предыдущей высадке в Маативуоно, торпеды на базе, принимает на борт до семидесяти десантников с вооружением и необходимым запасом боеприпасов. И, наконец, последними с основными силами десанта в порт прорываются [196] пять малых охотников гвардии капитала 3 ранга С. Д. Зюзина и торпедный катер, который будет прикрывать десантный отряд дымовыми завесами, а в случае появления вражеских кораблей — контратаковать их. С моря прорыв в Лиинахамари прикрывается подвижными дозорами — несколькими заранее развернутыми группами торпедных, катеров.
Даже самый лучший план сам по себе еще не может гарантировать успеха. Последнее и решающее слово всегда остается за людьми, которые должны претворить этот план в жизнь. И мы всецело рассчитывали на мужество и инициативу моряков, на то, что каждый из них безупречно выполнит свой долг.
Не имея времени на разработку принятых в таких случаях штабных документов, мы запросили из штаба авиации фотоснимки Лиинахамари. Вычертили в крупном масштабе схему порта со всеми его причалами. По минутам расписали последовательность движения катеров: когда и к какому пирсу каждый из них должен швартоваться для высадки десанта, как и когда выходить обратно. Познакомили с этими расчетами командиров катеров, выделенных на прорыв. На тренировках перекрестными вопросами добились, чтобы каждый из них понял и твердо усвоил свою задачу.
Большие надежды возлагались нами на дымовые завесы. Поначалу это вызывало возражение некоторых офицеров.
— Такого еще никогда не бывало, чтобы при форсировании узкого залива корабли с десантом сами ставили дымовые завесы! — говорили наши оппоненты и стращали тем, что в дыму катера могут столкнуться, потерять ориентировку, сесть на мель...
Что касается утверждения, что такого еще никогда не бывало, с этим нельзя было не согласиться. Трудно было спорить и с тем, что ориентироваться в дыму не так-то просто. Но иного выхода у нас не было. Чем открыто лезть под прицельный огонь, лучше укрыться в дымзавесе, пусть это и грозит некоторыми неприятностями. К тому же, если мы не на словах, а на деле добьемся, чтобы каждый командир катера точно знал свое место, уяснил свою роль в общем маневре и был в меру осторожен, то риск, связанный с постановкой дымзавес, будет не так уж велик. [197]
Против этого довода никто не мог возразить. И необходимость активного использования дымовых завес при прорыве в Лиинахамари была признана всеми.
Вечером 11 октября в Пумманки прибыл командующий флотом. Поместили мы Арсения Григорьевича на нашем запасном КП у подножия горы Клубб, на перешейке, соединяющем полуострова Рыбачий и Средний. Тут, чуть выше причала, в расщелинах гранитных скал было у нас несколько землянок, которые матросы называли кубриками, офицерское общежитие с двухъярусными койками, как в железнодорожном вагоне, и столовая. К стене офицерского общежития прилепилась крохотная пристройка, в которую не без труда удалось втиснуть две кровати и тумбочку. Среди катерников эта пристройка официально именовалась запасным командным пунктом — ЗКП, но в действительности у нее было куда более скромное назначение: намучившись на КП-200, мы с Валентином Андреевичем Чекуровым по очереди приезжали сюда, выкроив свободный часок, чтобы отоспаться в тепле и относительном уюте.
Узнав, что на ЗКП будет жить командующий флотом, Василий Игумнов пообещал, что тут будет полный порядок. А наш вестовой слов на ветер не бросал.
Интересный был человек Вася Игумнов.
В свое время он служил у нас на торпедных катерах. Потом пошел добровольцем в бригаду морской пехоты. В бою на Западной Лице был ранен. Подлечившись, снова вернулся на фронт. Стал разведчиком, раздобыл не одного «языка». Потом снова ранение. На этот раз серьезное. После госпиталя Игумнова хотели демобилизовать. Но он попросился к нам на бригаду. Отказать такому человеку у меня язык не повернулся. Плавать на катерах по состоянию здоровья Игумнов не мог. Согласился стать вестовым в офицерском общежитии в Пумманках. И тут еще раз убедительно подтвердилась справедливость слов, что не место красит человека, а человек место.
Вестовой, по правде говоря, не ахти какая завидная должность. Но надо было видеть, с какой любовью относился Вася — его так называли все офицеры — к своим многотрудным обязанностям! Первым вставая и последним [198] ложась отдыхать, он весь день проводил в хлопотах: топил печи, носил воду, следил, чтобы на постелях постоянно были чистые простыни. Да всего и не перечтешь... Игумнов был для нас и товарищем, и доброй нянькой. И если бы вдруг он перестал появляться в общежитии, то это было бы для всех наших офицеров очень большой потерей.
Вот и на этот раз к приезду комфлота заботами Васи Игумнова на нашем ЗКП был наведен образцовый порядок. Пол чисто вымыт. На столе свежая скатерть. Матрацы и подушки взбиты и застелены белоснежными простынями. Простенький рукомойник доверху налит ключевой водой.
— А ты прибеднялся: «Где поселим?!» Это же в наших условиях комфорт не хуже любого «гранд-отеля», — пошутил Головко, осматривая восьмиметровую комнатушку. — Вот только низковато малость. Когда строили эти хоромы, должно быть, к твоему росту примерялись...
Доложив адмиралу разработанный нами план прорыва в Лиинахамари, я собрался было вернуться на КП-200.
— Тебя там какие-то неотложные дела ждут? Нет. Ну так оставайся, — предложил Арсений Григорьевич. — Что же, я тут один бедовать буду?
За интересной беседой время пробежало незаметно. Отдыхать улеглись часа в два ночи. Разбудил нас легкий стук в дверь: связист принес срочную телеграмму из Главного морского штаба. Подсветив фонариком, Головко прочитал плотно исписанный лист бланка.
— Вот и благословение получено, — сказал Арсений Григорьевич, протягивая мне телеграмму. Начальник Главного морского штаба адмирал В. А. Алафузов сообщал, что нарком интересуется, какова будет роль Северного флота в операциях непосредственно против Петсамо. В конце телеграммы указывалось, что нарком считает весьма желательным участие флота в занятии будущей военно-морской базы и крупнейшего пункта на Севере.
— Так, значит, посылка разведчиков Барченко и Леонова на мыс Крестовый, наша подготовка к высадке десанта в Лиинахамари — все это, — изумился я, — делалось в расчете...
Но комфлот не дал договорить. [199]
— А как ты думал? Обязанность подчиненного — предвидеть мысли начальника! Мы так и поступаем. Ведь и без подсказки со стороны было очевидно, что высаживать десант там необходимо. Лиинахамари — ключ к Петсамо. А ключи к Лиинахамари — батареи на мысе Крестовом. Так зачем же было время терять? Теперь мы доложим Николаю Герасимовичу, что не только горим желанием выполнить его приказание, но кое-что уже и делаем... Немецкий гарнизон Лиинахамари ждет противника откуда угодно, но только не с моря. А мы нагрянем именно с моря...
Утром 12 октября стало известно, что разведчики капитана Барченко-Емельянова и старшего лейтенанта Леонова добрались до мыса Крестового и атаковали расположенные там батареи. После жаркой схватки с егерями леоновцам удалось вынуть замки из орудий зенитной батареи, а разведчики Барченко блокировали позицию 150-миллиметровой батареи. На мысе Крестовом шел еще тяжелый бой, но главное было сделано: его батареи не могли уже препятствовать проходу наших катеров. «Замок», закрывавший путь в Лиинахамари, был отперт!
— Теперь слово за вами с Зюзиным, — сказал адмирал. — В 19 часов соберите командиров.
Да, теперь слово было за нами.
Начались последние приготовления. Мы встретились с командиром десанта майором И. А. Тимофеевым — сухощавым, очень подвижным, но в то же время на редкость спокойным и рассудительным, и с командиром первого броска старшим лейтенантом Б. Ф. Петербургским. Плотный, со щегольскими усами, отпущенными, как видно, для солидности, старший лейтенант был одет в канадку — непромокаемую, подбитую искусственным мехом куртку с большим воротником. Порыжевшая кожаная шапка-ушанка чуть сдвинута на правое ухо. Широкую грудь пересекал ремень закинутого за спину автомата. Услышав, что высадка предстоит сегодня ночью, Петербургский обратился ко мне с просьбой разрешить конфликт, возникший у него с Шабалиным. [200]
Ввиду того что звену Шабалина предстояло, быть может, пробивать проход в противокатерных бонах, установленных гитлеровцами в Лиинахамари на подходах к пирсам, было решено, что катера лейтенанта Литовченко и капитан-лейтенанта Успенского пойдут с торпедами. А потому возьмут на борт не 60–70 десантников, как все другие катера, а всего лишь 25–30 человек. Старший лейтенант Петербургский никак не хотел с этим согласиться.
— Заладил одно и то же — возьми всех его пулеметчиков, да и все тут, — жаловался Шабалин. — А ведь в карман к себе я их не посажу.
Петербургский горячо доказывал, что Литовченко и Успенский должны взять больше людей. Я понимал волнение старшего лейтенанта. Шел он действительно, пользуясь его терминологией, не к теще на блины, и каждый человек в первом броске десанта был очень нужен. Но чем тут можно было помочь? Пришлось объяснить старшему лейтенанту, что принятие такого решения — это не каприз, а необходимость.
В 19 часов собрали командиров катеров, участвовавших в десанте. Ознакомили с планом операции. Потом выступил адмирал Головко. Не скрывая трудностей, с которыми могли встретиться экипажи катеров при прорыве в Лиинахамари, Арсений Григорьевич в то же время убедительно показал, что только высадка там десанта могла спасти от разрушений этот важный для Родины заполярный порт. Командующий заверил, что катерникам будет оказана всемерная помощь. Артиллеристы СОРа получили приказание вести огонь по батареям противника, не жалея боеприпасов. Хотя погода и неблагоприятна — низкая облачность и видимость всего 10–15 кабельтовых, — в воздух будут подняты самолеты.
— Военный совет флота уверен, — закончил адмирал, — что каждый из вас и ваших подчиненных с честью выполнит свой долг и умножит боевую славу североморцев. Нет сомнений в том, что нынешняя операция займет достойное место в истории не только нашего Северного флота. Минут годы, и дети ваши с гордостью будут говорить: «В дни Великой Отечественной войны мой отец был в числе тех, кто высаживал десант в Лиинахамари!..» [201]
А в это время на пирсах с катера на катер передавался густо исписанный подписями лист с текстом клятвы. У этого замечательного документа не было автора. Клятву писали сообща. Каждый из матросов и старшин внес в нее самую заветную свою мысль, самое дорогое для него слово.
«Настал долгожданный час для нас, катерников-североморцев: добить фашистских захватчиков в Заполярье, вернуть стране Печенгу и навсегда утвердить там победоносное знамя нашей Родины. Мы клянемся, что не жалея ни сил, ни самой жизни с честью выполним эту задачу! За нашу прекрасную Родину!..»
Клятву подписали все моряки торпедных катеров. В бою они сдержали свое слово. А инициаторы принятия клятвы — экипаж катера Б. Павлова — прошел через «коридор смерти», высадил десант в назначенном месте и вернулся обратно в Пумманки, затратив на это меньше всех времени — всего восемьдесят минут!
Головко заторопился на мыс Волоковой. Там на командном пункте самого передового артиллерийского дивизиона для него был оборудован наблюдательный пункт, имевший прямую телефонную связь с командными пунктами нашей бригады и оборонительного района.
— Поехали, поехали, — торопил Арсений Григорьевич представителя Главного морского штаба капитана 1 ранга Пилиповского и меня.
На КП-200 остался начальник штаба В. А. Чекуров. Около 23 часов Валентин Андреевич позвонил нам и доложил, что катера с десантом вышли в море.
Командующий поинтересовался, вылетели ли к Петсамо два звена Ил-4. Услышав утвердительный ответ, приказал:
— Свяжитесь с генералом Преображенским. Пусть он еще раз напомнит летчикам: летать на небольшой высоте. Нам очень важно, чтобы самолеты отвлекли на себя внимание противника и облегчили катерам прорыв в фиорд.
Шел уже двенадцатый час ночи, а в окулярах стереотруб, устремленных на вражеский берег, — лишь непроглядный мрак. Но вот в небе рассыпалась гроздь ослепительных [202] огней — вражеская батарея произвела залп осветительными снарядами. В их мертвенно-голубоватом свете крутые гранитные отроги берега выглядели особенно зловеще. Зажглись прожектора. Их щупальца ползали по морю, но выхватывали из темноты только мерно перекатывающиеся волны. Но вот в одном из лучей сверкнул серебристой звездочкой катер, за ним второй, третий... Противник всполошился. До нас докатился нарастающий гул канонады. Вокруг катеров выросли высокие всплески. Но гитлеровцы все же опоздали: обнаружив катера капитана 2 ранга Коршуновича, они проморгали головное звено капитан-лейтенанта Шабалина. Его катера в это время уже проникли в фиорд.
Перебирая свои бумаги военных лет, мне посчастливилось отыскать несколько успевших уже пожелтеть от времени листков — запись рассказа лейтенанта Литовченко — командира торпедного катера, на котором шел А. О. Шабалин. Обычно не очень многословный, Литовченко на этот раз довольно подробно описал, как Шабалин «немцев обдурил».
«Движение из Пумманок мы начали в 20 часов 40 минут, когда уже совсем стемнело. То ли немцы нас вообще не ожидали, то ли кружившие над заливом «ильюшины» их внимание отвлекли, но к берегу мы подошли незамеченными. Темнотища вокруг — хоть глаз выколи. На берегу ни огонька. Где вход в залив — не сразу и отыщешь. Когда батарея с Нурменсетти произвела залп осветительными снарядами, это нам даже помогло — мы смогли осмотреться. Оказалось, что до входа в Петсамовуоно рукой подать. Проскочили близ камней у мыса Нумерониеми и оказались в фиорде.
Тут Шабалин приказал уменьшить ход и прижиматься ближе к правому берегу. Поначалу я не очень понял, какой в этом резон, а потом стало ясно. Правый-то берег залива высокий, обрывистый. Ну, немцы там большинство своих дотов и понастроили. Считали, что с высоты сподручнее весь залив под обстрелом держать. Оно и точно: пойди мы ближе к левому берегу или хотя бы серединой залива, досталось бы нам! А когда мы [203] прижались к кручам правого берега, гитлеровцы бьют сверху, а нас достать не могут — мы в «мертвом пространстве» оказались.
Так прошли до самого мыса Девкин. Вот и порт. Направляемся к пирсу, но тут катер словно бы в какую стену уперся: машины работают, а мы ни с места. Боцман с носа докладывает: «Противокатерные сети на буйках!» Пришлось назад отрабатывать. Я хотел было торпеды использовать — на такой случай мы их и брали.
— Не торопись, — говорит Шабалин, — зря шум поднимать. Глядишь, и без торпед обойдемся.
И верно: ткнулись вправо, влево и довольно скоро нашли проход.
Возле пирса близ бензобаков в самый берег форштевнем ткнулись. Средней машиной подрабатывали, чтобы швартовы не подавать. А десантники — мигом на сушу.
Уже после высадки, на отходе, гитлеровцы заметили наш катер. С противоположного мыса Виниеми ударили пушки и пулеметы. А когда наши десантники на берегу вступили в бой, так не скажу точно откуда, но шарахнули фашисты зажигательными снарядами по бензобакам. Там, конечно, взрыв. И такой факелище запылал, что по всему порту как днем стало светло...»
Позже немецкий офицер, взятый в плен в Лиинахамари, объяснил, что зажигательные снаряды угодили в бензобаки отнюдь не случайно. Враг рассчитывал, что горящий бензин хлынет в бухту, и наши катера сгорят в нем вместе с десантом. К счастью, этого не случилось. Но, осветив порт громадным пожаром, противник получил возможность вести по торпедным катерам и охотникам прицельный огонь. Вот тут-то и сыграли свою роль дымовые завесы: они укрыли наши корабли и ослепили гитлеровцев.
Прикрывшись дымзавесой, катер лейтенанта Литовченко продолжал, встав у мыса Девкин, выполнять сложную роль лоцманского судна. Капитан-лейтенант Шабалин встречал катера капитана 2 ранга Коршуновича и малые охотники капитана 3 ранга Зюзина и указывал подходы к пирсам для высадки десанта.
Катер Литовченко пробыл в обстреливаемом со всех сторон Лиинахамари (лишь в самом порту!) в общей сложности около часа и возвратился в Пумманки только [204] в два часа ночи. Сойдя на берег, А. О. Шабалин доложил, что среди членов экипажа и высаженных этим катером десантников нет ни одного убитого или раненого.
Еще днем, когда катера Коршуновича только вышли из нашей основной базы в Пумманки, чтобы взять десантников, на КП-200 позвонил начальник медсанслужбы бригады и пожаловался, что несколько матросов убежали из санчасти.
— Это безобразие! — возмущался доктор. — Они же больные! Что мне — караул к санчасти выставлять?!
В числе беглецов оказался и пулеметчик с торпедного катера Острякова Дмитрий Колынин, о котором я уже упоминал, рассказывая о бое 25 сентября. Тогда, раненный в грудь осколком снаряда, пулеметчик не сошел со своего боевого поста и разрешил сделать себе перевязку лишь после того, как закончилась схватка. И вот теперь, не долечившись, Дмитрий Михайлович сбежал из санчасти.
Когда отряд Коршуновича ошвартовался в Пумманках, я спросил Острякова о Колынине.
— Так точно, на катере, — ответил капитан-лейтенант, — но прошу поверить, что это и для меня было неожиданностью...
Оказывается, узнав, что товарищи идут в бой, пулеметчик, обманув бдительность врачей, убежал на катер. Спрятался там в укромном уголке и показался командиру, лишь когда подходили уже к Цып-Наволоку.
— Оставьте, товарищ комбриг, Колынина на катере, — попросил Остряков. — Ведь не в самоволку же он к девушкам сбежал. В бой. Вернемся, так он что положено в санчасти отлежит. Я за этим сам прослежу. А теперь пусть Колынин идет с нами. Пулеметчик он отменный...
Ну как было не удовлетворить такую просьбу?
В этом бою Колынин вновь отличился. В письме, полученном мною во время работы над этими записками, П. П. Остряков, вспоминая о «коридоре смерти», пишет, как приходилось тогда маневрировать скоростями, избегая вражеских снарядов и пулеметных трасс; как буквально силой загонял он обратно в кубрики морских пехотинцев, которые задолго до высадки поднимались [205] на верхнюю палубу, чтобы помочь морякам подавить вражеские огневые точки. Пишет Остряков и о Колынине.
«Еще при входе в залив нас неожиданно осветило прожектором. Спрашиваю Колынина: «Можешь погасить его?» Пулеметчик ответил: «Сейчас». Дал короткую очередь, и прожектор погас. Так же быстро он покончил с крупнокалиберным пулеметом, который начал было бить по нас сверху, со скалы, уже в самом порту, когда мы высаживали десант».
Я уже говорил, что, планируя прорыв во вражеский фиорд, мы полагались прежде всего на мастерство и инициативу командиров. И мы не ошиблись в своих надеждах.
При входе в Девкину заводь, когда огонь противника стал особенно плотным, старший лейтенант Г. Макаров самостоятельно принял решение поставить вдоль северного берега бухты дымовую завесу. Немцы сосредоточили на этом катере весь огонь. Но дымзавеса все же была поставлена, и под ее прикрытием остальные катера уже в относительной безопасности начали высадку десанта.
На наблюдательном пункте в который раз зазвонил прямой телефон с КП-200. Трубку поднял командующий флотом. По его лицу нетрудно было понять, что на этот раз доклад Чекурова не очень приятен. На секунду оторвавшись от трубки, адмирал спросил:
— Кто командует «двести восьмым»?
— Лейтенант Шаповалов. На борту его катера находится также замполит дивизиона капитан-лейтенант Вышкинд.
— Поступило донесение: десант высажен, но катер получил прямое попадание. Моторы заглохли. Есть убитые и раненые.
Адмирал передал мне трубку. Поговорив с начальником штаба, я велел передать Шаповалову, чтобы он постарался ввести в строй хотя бы один мотор, подошел к берегу и, покинув катер, присоединился со своим экипажем к десанту. [206]
Услышав это, командующий флотом подтвердил:
— Да, да. Пусть непременно сходит на берег!
Реплика комфлота не случайна. Незадолго до этого там же, в Петсамовуоно, сел на камни малый охотник старшего лейтенанта Штанько. На помощь ему поспешил катер старшего лейтенанта Ляха. Но уже начался отлив, а тут он достигает трех метров, и снять с камней попавший в беду охотник не удалось (это было сделано позже, на второй или третий день). Капитан 3 ранга Зюзин приказал, чтобы моряки попавшего в беду корабля перешли к Ляху. Но Штанько ответил, что ни сам он и никто из его подчиненных катера не оставят. Только после категорического настояния командира отряда они покинули свой корабль. А ведь происходило все это под ожесточенным вражеским обстрелом!
Когда радиоперехват этих переговоров был доложен Головко, тот сказал:
— Ишь ты какой. Ему приказывают собственную голову спасать, а он упрямится! — А потом добавил: — Но вообще-то настоящий моряк этот Штанько. Одно слово — гвардеец!..
Опасаясь, как видно, что теперь и лейтенант Шаповалов не захочет покинуть свой катер, адмирал от своего имени потребовал, чтобы экипаж «двести восьмого» непременно сходил на берег.
Но каково было наше удивление, когда торпедный катер лейтенанта Шаповалова, который мы считали погибшим, вернулся в родные Пумманки! Да еще собственным ходом. Правда, всего лишь под одним мотором.
Тогда доклад широкоплечего, неизменно спокойного, с совершенно, казалось, невозмутимым характером лейтенанта был очень кратким и скупым. И только много позже Н. И. Шаповалов, ныне уже капитан 1 ранга в запасе, припомнил в своем письме некоторые подробности из того, что пришлось пережить и испытать экипажу его торпедного катера в ту незабываемую ночь:
«После инструктажа, проведенного командующим флотом в землянке на берегу бухты Пумманки, я, получив задание высадить десант в западной части порта, вышел в море. Шли мы в группе капитана 2 ранга Коршуновича. Помощником у меня плавал тогда лейтенант Николай Быков. На катере находились заместитель [207] командира дивизиона по политической части капитан-лейтенант Яков Вышкинд и десантная группа, во главе со старшим лейтенантом Алексеевым.
Когда подошли к входным мысам залива Петсамо, с левого из них нас осветил прожектор. Головные катера, увеличив ход, начали ставить дымзавесы. Мы тоже включили дымаппаратуру, и полным ходом пошли в глубь залива. В районе мыса Крестового видимость несколько улучшилась. Боцман старшина 1-й статьи Попков доложил, что справа от нас идут еще два катера, направляющиеся в район топливных складов. Сориентировавшись, мы пошли к своему пирсу. Но на пути обнаружили противоторпедную сеть. Доложил об этом, помнится, впередсмотрящий — ученик пулеметчика Шишкин. Пришлось, маневрируя на малом ходу, искать проход.
На пирсе, когда мы к нему подходили, было замечено движение людей, какая-то повозка. Замерцали в темноте автоматные очереди. Комендоры и пулеметчики Самойлов, Кузнецов, Смирнов, Белик обстреляли причал. Немцев оттуда словно ветром сдуло. Но подходить к пирсу я все же не стал. А вдруг заминирован? Решил высадить десантников прямо на берег, метрах в пятидесяти в стороне. Это тоже было рискованно, но я полагал, что если и залезу носом слишком далеко на берег, так снимусь во время прилива.
Первым сошел на берег старший лейтенант Алексеев со своим связным. Но оба они тут же были скошены автоматными очередями из расположенного неподалеку склада. Там у немцев дот оказался. Наши комендоры и пулеметчики ударили по этому складу, потом по гостинице, откуда также стреляли. А ко мне подошел сержант из морских пехотинцев. Представился: «Помкомвзвода сержант Каторжный!» Я ему сказал, что командир группы Алексеев ранен, бери командование на себя.
Сержант Каторжный (за этот бой он был удостоен звания Героя Советского Союза), наш боцман старшина 1-й статьи Попков и торпедист старшина 2-й статьи Лукин с возгласами «ура», «за Родину!» повели десантников за собой. В это время все остальные из экипажа катера сгружали боезапас. Заняло все это минут 15–20.
Когда боцман с торпедистом вернулись на катер, мы завели моторы. С берега снялись легко. Набирая ход, [208] катер вошел в проход между сетями. В этот момент очередь трассирующих снарядов угодила нам с левого борта в машину. Моторы заглохли. Катер остановился посреди бухты, не дойдя до дымзавесы метров 100–150. Старшина группы мотористов главный старшина Иван Григорьевич Коваль кинулся в машину. На мостик мне доложили, что все находившиеся в моторном отсеке, убиты.
Дав команду «Осмотреть отсеки!», я подошел к машинному люку, заглянул вниз. На моих глазах Коваль упал. Не без труда вытащили его на палубу. Завести моторы вызвались ученик моториста юнга Рудкин и торпедист Лукин. Завести один мотор они завели, но обоих тоже пришлось вытаскивать из машины без сознания: угорели.
Пробыли мы без хода минут пятнадцать. И все это время под обстрелом. У нас кроме мотористов был убит еще пулеметчик Смирнов, тяжело ранен ученик пулеметчика Шишкин.
Вошли под одним мотором в дымзавесу. Обстрел катера прекратился. Немцы, правда, палили и в дымзавесу, однако тут их огонь был уже не так страшен. Мотор у нас опять заглох. Придя к этому времени немного в себя, главный старшина Коваль, теперь уже обвязавшись концом, снова спустился в люк. Доложил, что левый и средний моторы разбиты начисто. В правом моторе из пробитого осколком снаряда радиатора водяного охлаждения вытекла вся вода. А самое неприятное — нет бензина! Как оказалось, бензин из пробитых цистерн стек в трюм. Как мы не взорвались — ума не приложу!
Решено было бензин брать прямо из трюма касками и банками, а пресную воду перелить из разбитых моторов, заделав предварительно у правого двигателя пробитый радиатор. Работу эту под руководством главного старшины Коваля вызвались сделать старшина 1-й статьи Попков, старшина 2-й статьи Лукин и юнга Рудкин. Радист старшина 1-й статьи Мокшин наблюдал за ними с палубы, чтобы помочь, если кто-нибудь потеряет сознание. В моторном отсеке было еще угарно. Но включить вентиляцию мы не могли — боялись взрыва.
Минут через тридцать мотор заработал, и мы пошли к выходу из залива, а потом и в базу. [209]
Входя в Пумманки, дали радио, чтобы от пирса отвели все катера, потому что наш единственный мотор был заклинен на передний ход. Да и опасались, как бы при швартовке мы не взорвались. Тогда бы наверняка и другие катера пострадали.
Хорошо действовали в этом трудном походе все члены экипажа, но особенно коммунист Коваль. Не отставал от своего командира ученик моториста юнга Рудкин. А ведь ему было всего 15 лет. Настоящим храбрецом показал себя боцман Попков. Он потом учился на курсах и после войны служил командиром торпедного катера. Веселый по натуре, торпедист Лукин и во время боя действовал с веселой шуткой, появляясь всегда там, где в нем особенно нуждались. Да всех и не перечтешь...
Вот уж сколько лет минуло с той поры, а я все очень хорошо помню. Помню даже, как тогда в течение нескольких дней старался не показываться вам на глаза: вдруг отстраните от командования. Ведь катер-то был так побит снарядами и пулями, что его пришлось на ремонт ставить...».
О всех своих подчиненных вспомнил в этом письме Николай Иванович. Только о самом себе ни слова не сказал. А ведь вытащил-то главного старшину Коваля из наполненного угарным газом машинного отделения сам Шаповалов. Да и во время всего этого трудного похода Николай Иванович проявил завидное мужество, выдержку и командирскую распорядительность. И напрасно опасался Шаповалов, что его снимут с должности. Снимать его никто не собирался. Не за что было. А вот к правительственной награде мы его и весь экипаж катера представили заслуженно!..
Не менее драматично сложилась судьба торпедного катера с бортовым номером «114». Слушая доклад его командира капитан-лейтенанта Е. Успенского, трудно было поверить, что катер с сотней пробоин в корпусе, с поврежденным кронштейном и сорванным сектором правого руля, управляясь одними моторами, все же добрался до базы. Но катер стоял у пирса. Его можно было пощупать руками. Можно было самому пересчитать пробоины (их, кстати сказать, когда катер был поднят на слип, насчитали не сто, а все двести). [210]
Главным героем здесь стал коммунист старшина 1-й статьи Г. Д. Курбатов.
Георгий Дмитриевич — среднего роста, с открытым приветливым лицом — был ветераном нашего соединения. Первое время он плавал мотористом у Шабалина. В 1944 году назначили старшиной команды на катер капитан-лейтенанта Успенского. Примерно за месяц до прорыва в Лиинахамари коммунисты бригады приняли Курбатова в свои ряды.
Катер Е. Успенского в паре с катером лейтенанта Литовченко ворвался в Лиинахамари, как я уже говорил, первым. Под обстрелом подошел к причалу. Курбатов вместе с боцманом прыгнули на обледенелые бревна, чтобы занести носовые швартовы. Однако здесь не оказалось тумбы и ничего такого, что бы могло ее заменить. Тогда старшина обмотал трос вокруг своего туловища и так удерживал корабль, пока последний из десантников не сошел на берег.
Как было заранее условлено, капитан-лейтенант Успенский, закончив высадку, остался у пирса: может какому-нибудь катеру потребуется помощь. Но всего в нескольких десятках метров шел бой. Чтобы обезопасить стоянку катера, командир вместе с боцманом Светлаковым и матросами Яценко и Перетрухиным, захватив автоматы и гранаты, сошли на берег. Осмотрели находившиеся на пирсе амбары и организовали «первую линию обороны» на случай прорыва гитлеровцев на пирс. Курбатов остался на причале. Командир отделения мотористов старшина 2-й статьи Андрей Малякшин вынес ему автомат и несколько плотно набитых дисков. Хотя обстановка никак не располагала к веселью, но, увидев своего друга, Курбатов не мог удержаться от смеха: одетый в «канадку», командир отделения мотористов выскочил на пирс в носках, чтобы, как он объяснил старшине, «не поскользнуться ненароком да не угодить в воду».
Прошло более часа. Многие из кораблей, высадив десант, уже возвращались домой. Только тогда катер Успенского покинул свой пост.
Катер развернулся и, набирая скорость, направился к выходу из фиорда. Но тут его осветил прожектор, открыли огонь вражеские батареи, доты и дзоты. Прикрывшись дымовой завесой, Успенский, маневрируя [211] ходами, пробирался меж всплесков. И вдруг катер встал. «Влезли в противоторпедную сеть», — догадался Успенский. Пока с переднего хода давали полный назад, пока, вооружившись отпорным крюком, боцман Светлаков отцеплял сети, катер, освещенный прожектором, расстреливался противником чуть ли не в упор. Наконец сети остались за кормой.
Но на этом испытание не закончилось. Очередной вражеский снаряд разорвался совсем близко. Отброшенный взрывной волной к борту, Курбатов почувствовал нестерпимую боль в кисти левой руки. Подбежавший на помощь боцман стал, как умел, делать перевязку. В это время еще один снаряд разорвался под самой кормой катера, повредив кронштейн и сорвав с места сектор правого руля. Как ни старался командир, штурвал провернуть не смог: заело штур-трос. Управляться теперь можно было лишь с помощью моторов. Несмотря на ранение, Курбатов занял свое место у рычагов дросселей. При каждом движении левую руку пронизывала страшная боль. От большой потери крови кружилась голова. Но Георгий Дмитриевич, собрав все силы, выполнял приказания командира: «Левый — самый полный вперед!», «Правый — малый вперед!». Так и шли, меняя обороты то одного, то другого двигателя.
Катер рыскал из стороны в сторону. Порой казалось, вот-вот врежется в берег. Но капитан-лейтенант успевал вовремя подать очередную команду. Закусив губу, чтобы не закричать от боли, Курбатов вновь и вновь передвигал рычаги дросселей. Катер зигзагами мчался между отвесными берегами. Наконец «коридор смерти» остался позади. В последний раз поднялись по левому борту высокие всплески от упавших в воду снарядов. Прошло еще несколько минут, и катер был вне опасности. Уже на подходе к Рыбачьему заглохли моторы: кончилось горючее. Выпустив из рук рычаги дросселей, Курбатов упал без сознания.
Когда в Пумманках Курбатова укладывали в машину, чтобы отвезти в госпиталь, адмирал Головко подозвал врача и спросил:
— Как его рука?
— Сейчас ничего еще сказать нельзя. Посмотрим в госпитале... [212]
— Я очень прошу сделать все возможное. Он ни с чем не посчитался, спасая катер и товарищей. Теперь наш черед отплатить ему тем же. Если потребуется помощь врачей главного госпиталя, звоните в любое время. Пошлем торпедный катер в Полярное.
Каждый из участников прорыва в Лиинахамари дрался геройски. Форсировать под ожесточенным обстрелом узкий фиорд, высадить десант прямо в порту и при этом не потерять ни одного катера! Нам самим трудно было поверить в такую удачу.
Немецкий генерал Эрфурт, бывший представителем Гитлера при ставке Маннергейма, признает в своей книге «Конец войны»:
«...положение 19-го горнострелкового корпуса 9 октября 1944 года обострилось в связи с высадкой советских десантов на северном фланге... 12 октября, когда русские высадились с торпедных катеров в Петсамо-фиорде, кризис усилился...»
Признание хотя и скупое, но существенное.
Высадка десанта в Лиинахамари не означала еще полного освобождения порта. 13 октября по обоим берегам залива все еще не стихал ожесточенный бой. Успешно преодолев первый пояс дотов и дзотов, наши десантники к рассвету подошли ко второму рубежу вражеской обороны. Здесь их встретил плотный огонь пулеметов, минометов, мелкокалиберной артиллерии. Получив подкрепление из военного городка и поселка Паркино, гитлеровцы не только отчаянно оборонялись, но предприняли несколько контратак. Трудный бой, нередко переходивший в яростные рукопашные схватки, вели в районе нефтескладов десантники капитана Волкова и старшего лейтенанта Кондратьева. Такой же нелегкий бой в западной стороне порта вели автоматчики старшего лейтенанта Петербургского.
Все еще продолжал сопротивление и гарнизон 150-миллиметровой батареи на мысе Крестовом. Утром 13 октября, когда на поддержку отряду капитана Барченко подошла группа десантников лейтенанта Ледина, высаженная на Крестовом одним из малых охотников, [213] гарнизону вражеской батареи был предъявлен ультиматум о прекращении огня и немедленной сдаче в плен с гарантией сохранения жизни солдатам и офицерам. Ультиматум был высокомерно отвергнут. Бой разгорелся с новой силой. И только к ночи, когда к Крестовому начали подходить передовые подразделения 12-й бригады морской пехоты полковника В. В. Рассохина, остатки разгромленного гарнизона подняли белый флаг. Оказалось, что при трех орудиях батареи находилось еще 1200 снарядов, которые гитлеровцам так и не удалось использовать.
В связи с выходом морских пехотинцев Рассохина на восточный берег Петсамовуоно, командующий флотом приказал бригаде торпедных катеров в ночь на 14 октября еще раз прорваться в фиорд, чтобы перебросить части морской пехоты СОРа с восточного берега залива непосредственно в порт Лиинахамари.
Хотя за минувшие сутки систематическим огнем береговых батарей и мощными бомбо-штурмовыми ударами нашей авиации оборона противника в Петсамовуоно была в значительной мере дезорганизована и ослаблена (к примеру, крупнокалиберная вражеская батарея полуострова Нумерониеми вела огонь всего лишь одним, а батарея полуострова Нурменсетти — только двумя орудиями), мы понимали, что нашим катерам будет нелегко. Поэтому отряд капитана 3 ранга Федорова основательно готовился к походу.
Мы условились с Федоровым, что до обнаружения противником наши катера не будут вести никаких радиопереговоров, чтобы раньше времени не выдать своего приближения. Подходить к Петсамовуоно они будут на малом ходу, чтобы по возможности более скрытно миновать опасную зону. Даже обстрел полуостровов Нурменсетти и Нумерониеми нашими береговыми батареями со Среднего было решено начать лишь по требованию самого Федорова. Все это в какой-то мере облегчило прорыв.
Вспоминая о тех днях, В. П. Федоров (ныне контрадмирал, руководитель кафедры одного из высших военно-морских училищ) писал мне: «Наши четыре катера были встречены огнем противника. Но прорыв [214] прошел организованно. До подхода подразделений бригады полковника Рассохина мы почти сутки отбивались от врага, оказывая помощь десантникам Тимофеева и разведчикам, сражавшимся в порту. Затем, тоже под огнем, стали переправлять морскую пехоту с восточного на западный берег залива».
Новый удар наших частей окончательно решил судьбу вражеской группировки в Лиинахамари. Скоро наши радисты перехватили радиограмму немецкого коменданта порта. Открытым текстом (было не до шифрования!) он докладывал своему начальству в Киркенес: «Лиинахамари захвачен русскими матросами. Отхожу на запад. Согласно приказу корветтенкапитана Франка все взрываю».
Да, уцелевшие гитлеровцы поспешно отходили на запад. Что же касается слов «все взрываю», так в это заявление немецкого коменданта наши морские пехотинцы внесли существенную поправку: большинство из того, что враг намеревался взорвать, осталось в целости и сохранности.
Успешно завершив разгром группировки противника в Лиинахамари, морские пехотинцы, преследуя врага, продвигались все ближе и ближе к Печенге (Петсамо). Сюда же приближались с боями и части 14-й армии. Вечером 14 октября к Печенге подошли подразделения 10-й стрелковой дивизии и 7-й танковой бригады. В это же время, форсировав реку, в восточную часть города ворвались части 14-й стрелковой дивизии. Начались жаркие уличные бои.
Днем 15 октября позвонил адмирал Головко.
— Подготовь торпедный катер. И сам никуда не отлучайся. Пойдешь со мной в Лиинахамари.
Спустя полчаса два торпедных катера (один в качестве охраны) вышли из Пумманок.
За последние месяцы мы успели привыкнуть к тому, что, стоило только днем торпедному катеру выйти из Пумманок, как с ближнего фашистского аэродрома тотчас же поднимались в воздух несколько истребителей. Но теперь там стояли уже наши, советские самолеты.
Показался вход в Петсамовуоно. Еще два дня назад [215] мы наблюдали в стереотрубы, как при подходе наших катеров, тут, словно бы подкаливая небо алыми всполохами, с Нурменсетти и Нумерониеми палили вражеские батареи. Теперь здесь было тихо. Батареи еще вчера были захвачены нашими десантниками. Чем дальше проходили мы в глубь залива, тем он, сдавливаемый суровыми гранитными скалами, становился все уже. Без труда можно было рассмотреть по обоим берегам остатки разбитых дотов, дзотов, огневых позиций минометов и орудий.
Да, только увидев все это собственными глазами, можно было в полной мере представить себе, с чем пришлось встретиться нашим катерникам во время прорывов в Лиинахамари!
На пирсе адмирала Головко встретил генерал-майор Е. Т. Дубовцев с группой своих офицеров. Ефим Тимофеевич прибыл сюда еще утром.
Осмотрели отбитый у врага порт. Здесь еще все напоминало о недавнем бое. На пирсах, возле многочисленных дотов и дзотов, врытых в землю танков валялись не успевшие еще потускнеть гильзы. Чуть ли не на каждом шагу были видны воронки от снарядов и бомб. Тут и там торчали столбики с табличками — череп и две скрещенные кости — гитлеровцы грозили смертью каждому, кто отваживался проникнуть на территорию порта.
Одна из таких зловещих табличек стояла перед высотой, на которой располагалась 210-миллиметровая батарея. Крутые склоны немцы усеяли минами, оплели колючей проволокой. Но и это не помогло. Ошеломленные нашим дерзким десантом, вражеские артиллеристы убежали, не успев уничтожить батарею.
По узкому проходу, проделанному нашими минерами в минном поле и проволочных заграждениях, мы поднялись к одному из бетонных двориков. Ствол «Берты», как гитлеровцы называли свои тяжелые пушки, все еще был устремлен на северо-восток — туда, где в легкой туманной дымке просматривались полуострова Средний и Рыбачий. Но стрелять в этом направлении «Берта» уже не будет. Никогда!
Взобравшись на массивную стенку орудийного дворика, Головко, окинув взглядом окрестность, сказал: [216]
— Ну, здравствуй Печенга, русская земля!..
Да, кругом лежала опаленная боем, израненная, затоптанная врагом, но родная и близкая сердцу русская земля!
Еще десять с лишним веков назад бросили в этом заливе якоря своих ладей сыны великого Новгорода и, нарушая былое безмолвие, зазвучала тут русская речь. Спугивая чаек, застучал на этих берегах топор, отесывая смолистые лесины для рубленых русских изб. Отсюда отважные кормчие выводили карбасы на добычу морского зверя, рыбы. И с той поры остались за приметными местами залива русские имена: мыс Крикун, мыс Девкин, Трифонов ручей, Девкина заводь, перенесенные потом на все морские карты.
Но берега этого залива были свидетелями не только созидательного труда русского человека. В 1589 году сюда неожиданно ворвались иноземные захватчики. Враг рассчитывал на богатую и легкую поживу. Однако рыбаки, зверобои и монахи обосновавшегося тут монастыря достойно встретили неприятеля. Не их вина, что победа тогда осталась за иноземцами. Русские люди с топорами, дубинами, рогатинами сражались до последнего. Даже женщины и дети, укрывшись в монастыре, предпочли сгореть заживо, но не идти в полон врагу.
Предав все огню и мечу, захватчики ушли.
Но потом снова ожили здешние места. Появились в Девкиной заводи русские суда. По берегам залива поднялись бревенчатые избы.
За минувшие с тех пор столетия много наших знаменитых соотечественников побывало в этих водах, дающих, по словам составителя старинной «Лоции Мурманского побережья», «приятный отдых для глаза мореплавателя, утомленного мрачным видом неприветливых, голых скал нашего Мурмана». В 1767 году заходил сюда еще мичманом на корабле «Норген» Ф. Ф. Ушаков, а чуть позже — П. С. Нахимов — прославленные русские адмиралы, чьими именами в годы Великой Отечественной войны были названы ордена и медали, которыми благодарная Родина отмечала боевые заслуги военных моряков. Побывал тут известный русский мореплаватель и составитель первой лоции северных морей Ф. Литке. В 1897 году стоял в этом заливе первый [217] русский ледокол «Ермак», на борту которого находился его создатель вице-адмирал С. О. Макаров. Бывал здесь в конце прошлого столетия выдающийся русский художник И. А. Коровин: северная природа покорила его своей суровой, но величественной красотой.
Четверть века назад Печенга отошла к Финляндии, а последние несколько лет в ней хозяйничали гитлеровцы. Но исконная русская земля знала и верила, что недалек час, когда законные хозяева освободят ее от фашистского рабства. И, преодолев все трудности, они пришли сюда — советские солдаты и матросы! Наш флотский поэт Николай Флеров писал в те дни:
Вперед прорываясь упрямо,Да, как ни велика была радость от большой победы — освобождения родной Печенги — но война еще продолжалась, и дела нам хватало.
Я вернулся в Пумманки, на ЗКП. Вечером прилег отдохнуть после нескольких бессонных ночей. Разбудил Вася Игумнов. Он влетел, словно вихрь:
— Так что же вы, товарищ комбриг, Москва ведь! Про нас!
И он включил приемник на всю мощь. Знакомый левитановский голос заполнил комнату:
— «Приказ Верховного Главнокомандующего.
Генералу армии Мерецкову.
Адмиралу Головко.
Войска Карельского фронта прорвали сильно укрепленную [218] оборону немцев северо-западнее Мурманска и сегодня, 15 октября, при содействии кораблей и десантных частей Северного флота овладели городом Петсамо (Печенга) — важной военно-морской базой и мощным опорным пунктом обороны немцев на Крайнем Севере...» Далее следовали имена командиров частей, личный состав которых отличился в проведенной операции. В числе других слышу свою фамилию и фамилии командиров наших дивизионов — капитана 2 ранга Алексеева, капитана 3 ранга Федорова, капитана 2 ранга Коршуновича.
— «В ознаменование одержанной победы, — Левитан еще повысил голос, — войсковые соединения, корабли и части флота, наиболее отличившиеся в боях за Петсамо (Печенга), представить к присвоению наименования Печенгских и к награждению орденами.
Сегодня, 15 октября, в 21 час столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам Карельского фронта, кораблям и частям Северного флота, овладевшим Петсамо, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий...»
Тут было уже не до сна!
Из офицерского общежития, из матросских землянок неслось многоголосое «ура». Все поздравляли друг друга. Обнимались. Целовались.
Заслужить благодарность Родины, народа — есть ли для советского человека что-нибудь радостнее и выше!
Вызвал на связь Е. Т. Дубовцев. После теплых взаимных поздравлений Ефим Тимофеевич рассказал, что, узнав о приказе, один из морских пехотинцев взобрался на колокольню в Печенге и ударил во все колокола.
— Такой торжественный перезвон устроил, что и финалу «Ивана Сусанина» не уступит. Праздник получился по всем статьям!
Да, это был большой и волнующий праздник!
На пирсе в Пумманках возник митинг. Один за другим поднимались на трибуну матросы, старшины, офицеры. Звучали идущие от самого сердца слова сыновней благодарности советскому народу, Коммунистической партии за высокую оценку ратного труда моряков и заверения не пожалеть сил и самой жизни во имя любимой Родины. [219]
Курт Типпельскирх в своей «Истории второй мировой войны» пишет: «Из накопленных на Крайнем Севере запасов продовольствия и огромного количества военного имущества всех трех видов германских вооруженных сил лишь частица могла быть вывезена через северные порты. Отход осложнялся трудностями полярной ночи и зимы...».
Что касается признания, что из больших запасов, накопленных германскими вооруженными силами на Севере (добавим сразу же — и из войск, которые у них там были), гитлеровцы смогли вывезти «лишь частицу», с Типпельскирхом нельзя спорить. Бывшему начальнику разведывательного управления генерального штаба гитлеровских сухопутных сил, а в конце войны — командующему армией — это лучше известно. Но вот в объяснении причин, почему так произошло, К. Типпельскирх явно грешит против истины. Вывоз различных грузов и эвакуация частей германских вооруженных сил через северные порты Норвегии осложнялись не столько трудностями полярной ночи и зимы, сколько (и это в первую очередь!) плотной блокадой морских коммуникаций противника авиацией, подводными лодками и торпедными катерами Северного флота.
После высадки десантов в губе Малой Волоковой (Маативуоно) и Лиинахамари катерники нашей бригады приняли активное участие в высадке ряда других тактических десантов на территории Финляндии и Северной Норвегии. 18 октября батальон 12-й бригады морской пехоты был высажен с наших катеров на побережье заливов Суоловуоно и Аресвуоно. Через пять дней, 23 октября, еще один батальон этой бригады и отряд морских пехотинцев 125-го отдельного полка был доставлен торпедными катерами капитан-лейтенанта И. Решетько и морскими охотниками в Кообхольм-фиорд. А 25 октября пятнадцать торпедных катеров, четыре малых и один большой охотник, совершив трудный штормовой переход, высадили более восьмисот морских пехотинцев в Холменгро-фиорде. (Мне довелось быть командиром высадки этого десанта.) Захватив расположенные здесь мощные батареи противника, десантники, вместе с частями 14-й армии, приняли участие в штурме Киркенеса — важной военно-морской базы [220] гитлеровцев и крупнейшего порта Норвегии в Варангер-фиорде.
Наряду с участием в высадке десантов, экипажи торпедных катеров бригады с такой же активностью выполняли и вторую важную задачу, определенную для нас директивой на операцию «Вест»: «...блокаду морских коммуникаций противника с целью воспрепятствовать эвакуации войск и вывоза грузов через порты Варангер-фиорда».
Из многих боевых эпизодов этого периода примечательным был, в частности, бой, проведенный двумя нашими торпедными катерами против восьми сторожевых катеров противника, поддержанных еще береговой батареей, в ночь на 3 октября.
Получив задание на поиск в районе от Кообхольм-фиорда до острова Лилле-Эккерей, в море тогда вышли три торпедных катера. Командир отряда капитан-лейтенант Иван Антонов находился на катере старшего лейтенанта Петра Косовнина, имевшем радиолокационную станцию. Двумя другими катерами командовали старший лейтенант Николай Травин и лейтенант Степан Тодоров.
После полуночи на подходе к острову Лилле-Эккерей юнга-радиометрист Женя Малиновский доложил командиру отряда о появлении на дистанции 18–20 кабельтовых пяти целей. Полагая, что это конвой противника, капитан-лейтенант пошел на сближение. Однако в 1 час 3 минуты, с дистанции 6–7 кабельтовых, уже визуально, было определено, что вместо конвоя обнаружены пять немецких сторожевых катеров.
Гитлеровцы тоже заметили наши катера. В небо взвилась ракета. Как видно, это был условный сигнал: через несколько минут береговая батарея с мыса Скальнес открыла огонь осветительными снарядами. Убедившись в своем численном превосходстве, фашисты осмелели и кинулись к нашим катерам. В 1 час 15 минут радиометрист доложил капитан-лейтенанту Антонову об обнаружении еще трех целей, предположительно сторожевых катеров, идущих на пересечку курса. Стало очевидным, что боя не миновать.
Учитывая слабость вооружения катера Косовнина — [221] на нем имелась только одна спаренная пулеметная установка, — Травин предложил командиру отряда отойти одному. (Все мы очень оберегали радиолокационные катера: ведь тогда у нас на бригаде их было только три.)
— Отходите, — убеждал Антонова старший лейтенант, — а мы вас прикроем. Отходите! Не теряйте времени!..
Капитан-лейтенант понимал, что Травин прав. Действительно, рисковать радиолокационным катером нельзя. И командир отряда приказал Косовнину отходить. А экипажи Травина и Тодорова вступили в бой с четырежды превосходящим по силам противником.
Группа из трех сторожевых катеров, навстречу которой пошел лейтенант Тодоров, попыталась было оттеснить его к берегу. Выигрывая время, необходимое для отхода радиолокационного катера, Тодоров сделал вид, что врагу затея удается. А потом, развив полную скорость, ловким маневром прорвался сквозь полукольцо вражеских катеров и, ставя отсекающие дымзавесы, начал отходить в сторону Рыбачьего. Через 25 минут он благополучно оторвался от преследования.
Более тяжелое положение сложилось для старшего лейтенанта Травина. Пять сторожевых катеров, с которыми он вступил в бой, разделились на две группы: три зашли с правого, а два — с левого борта. Огонь их пушек и пулеметов дополняла еще береговая батарея: сделав залп осветительными снарядами и уточнив место нашего катера, она выпускала по нему два-три залпа.
Советские моряки мужественно отбивались. Когда вражеский 37-миллиметровый снаряд угодил в моторный отсек, комсомольцы Злагарев и Иванисов быстро погасили возникший пожар. Но правый мотор остановился. Скорость катера снизилась до четырнадцати узлов. Численное превосходство противника дополнилось еще и преимуществом в скорости. И тут очень убедительно подтвердилось старое воинское правило, что храбрость превосходит силу. Идя в сторону дымовых завес, поставленных лейтенантом Тодоровым, Травин принял единственно правильное в этих условиях решение: в момент, когда погасли очередные осветительные снаряды батареи, он приказал своим комендорам и пулеметчикам [222] прекратить стрельбу. На какие-то считанные секунды гитлеровцы потеряли из вида наш катер. А как только все вокруг вновь залило зеленоватое сияние осветительных снарядов, по команде старшего лейтенанта огонь был открыт не по нескольким целям, как прежде, а сосредоточен лишь на головном вражеском катере, шедшем по правому борту. После нескольких метких очередей старшины 2-й статьи Третьякова, старшего матроса Низовцева и матроса Шайдулина на сторожевом катере возник пожар. С новым залпом батареи осветительными снарядами наши катерники повторили этот же прием, сосредоточив теперь весь огонь на следующем немецком катере, вынудив и его выйти из боя.
Наконец Травин укрылся в первой из дымовых завес, получив тем самым несколько минут передышки. Выйдя из завесы, наши моряки вновь обнаружили немецкие катера. Но их осталось теперь три и, продолжая преследование, они старались держаться уже на более почтительном расстоянии.
Так, переходя из одной дымзавесы в другую, периодически вступая в перестрелку с противником, экипажу нашего катера удалось через 45 минут после начала этого трудного боя оторваться от преследования. И как это ни покажется удивительным, но среди подчиненных старшего лейтенанта Травина не было даже раненых.
Узнав об этом бое, мы на КП-200 решили было выслать в море другие катера на перехват противника.
— А не прикрывали ли немцы там свои транспорты? — спросил адмирал Головко, когда я доложил ему о нашем намерении.
Выслушав мой ответ, что никаких крупных целей в этом районе не обнаружено, адмирал выход катеров не разрешил.
— Зачем дразнить гусей раньше времени. А Травину с Тодоровым и их подчиненным передайте благодарность Военного совета. Молодцы!
Я уже упоминал, что в день высадки десанта в Маативуоно мы получили из штаба флота сообщение об [223] обнаружении в районе мыса Нордкин вражеского транспорта, шедшего в сопровождении пяти сторожевых кораблей и четырех тральщиков на юго-восток, в сторону Варангер-фиорда. На перехват этого конвоя из нашей основной базы вышли шесть торпедных катеров под командованием капитана 3 ранга В. П. Федорова. По договоренности со штабом ВВС, в районе Варде к ним должны были присоединиться два Ил-4, чтобы подсветить цели.
Осенняя погода в Заполярье коварна. Выходишь в море, и ничто будто не предвещает ненастья. Легкий ветерок ласково развевает полотнище флага. В низких облаках проглядывает голубоватое небо, ночами нет-нет да заиграет нежными чарующими красками северное сияние. И только разве высокий накат, мерно раскачивающий катер, напоминает о том, что где-то там, в бескрайних просторах Ледовитого океана, бушует шторм. Но как знать, куда он продвигается: на юг или на север, на запад или на восток? В Заполярье тогда вообще было не так много метеостанций. А с 1941 года число их еще более сократилось. Обмен метеонаблюдениями между странами тоже прекратился (в то время и погода имела военное значение). Поэтому прогнозы синоптиков не отличались особой точностью. Словно бы пользуясь этим, заполярная погода нередко преподносила нам довольно коварные сюрпризы, когда за каких-нибудь два-три часа слабый ветер набирал чуть ли не ураганную силу, а налетавшие неведомо откуда бешеные хороводы метели обступали катер непроглядной стеной.
Так случилось и на этот раз.
Когда торпедные катера капитана 3 ранга В. П. Федорова выходили в море, погода была хорошей. Но часа через три Василий Панфилович сообщил о внезапном усилении ветра. К полуночи ветер достиг шести баллов. Шедшие навстречу волне торпедные катера заливало так, что они вынуждены были перейти на самый малый ход. Стало очевидным, что к условленному времени подойти к Варде Федоров не успеет. Мы перенацелили торпедные катера на район Лилле-Эккерей: направляясь отсюда к мысу Скальнес, с наибольшей вероятностью можно было рассчитывать на встречу с конвоем.
С приходом к острову Лилле-Эккерей и началом [224] движения на норд-ост к торпедным катерам присоединились два самолета Ил-4, но выполнить поставленную перед ними задачу — подсветить цели — летчики не смогли: была слишком низка облачность. Самолеты пришлось отозвать на аэродром. Торпедные катера продолжали поиск самостоятельно.
А погода все ухудшалась. К 4 часам 10 октября ветер достиг восьми-девяти, а волна семи баллов. Снежные заряды сменились неистовой полярной пургой. Идущие против волны катера, плохо слушаясь руля, начали рыскать по курсу. Качало их так, что трубы торпедных аппаратов то и дело черпали воду. Выпуск торпед в таких условиях невозможен. Учитывая это, мы приказали Федорову вернуться в базу.
О том, какой тяжелой для моряков была борьба с разбушевавшейся стихией, можно судить хотя бы по тому, что тридцать миль, отделявших от базы, они шли без малого пять часов. Их скорость, таким образом, не превышала шести узлов — это для торпедных-то катеров!
Мы не без оснований опасались, что от многочасовой неистовой качки компасы на катерах выйдут из меридиана и на точность их работы полагаться будет нельзя. А видимость в море из-за метели не превышала полкабельтова. Возникла реальная угроза, что катера попросту заблудятся. Тогда флагманский связист штаба капитан 3 ранга Смирнов предложил воспользоваться радиопеленгатором, который имелся у летчиков.
— Будем делать с его помощью засечки пеленгов по отсчету катеров, а потом передавать им нужный курс на базу.
Хотя никакого опыта в этом деле у нас тогда еще не было, все же решили попробовать. Летчики не только любезно согласились предоставить в наше распоряжение свой радиопеленгатор, но и вызвались помочь в задуманном нами деле. Не сразу все пошло на лад. Но в конечном итоге радиопеленгатор все же полностью оправдал надежды. С его помощью катера были благополучно приведены в базу.
Пробыв почти пятнадцать часов в разбушевавшемся море, не просто промокшие, но и обледеневшие так, что брови и выбившиеся из-под шлемов волосы обросли сосульками, катерники, сойдя на берег, прежде всего спрашивали, [225] как прошла высадка десанта и началось ли наше наступление на Муста-Тунтури. И только узнав, что операция развивается успешно, отправлялись отогреваться.
11 октября стал черным днем для немецкой конвойной службы в зоне прибрежных коммуникаций от мыса Нордкин до Бек-фиорда. Около сотни наших самолетов нанесли бомбо-штурмовые удары по конвоям и стоянкам вражеских кораблей. Трижды за эти сутки их успешно атаковали североморские подводные лодки. Внесли свою лепту в разгром вражеских конвоев и торпедные катера нашей бригады. Было это так.
Во второй половине дня воздушный разведчик сообщил, что в районе Гамвика, западнее Тана-фиорда, обнаружены три транспорта, следующие в сильном охранении вдоль побережья к Варангер-фиорду.
В 17 часов 30 минут конвой миновал Сюльте-фиорд, Стало очевидным, что гитлеровцы задались целью с наступлением темноты провести транспорты в Киркенес. Решаем выслать в море три группы торпедных катеров: первая — четыре катера под командованием капитана 2 ранга Алексеева — должна вести поиск в районе острова Лилле-Эккерей, маяк Стуршер; вторая — два катера под командованием капитана 3 ранга Федорова — будет поджидать конвой на подходах к Бек-фиорду и третья, тоже из двух катеров под командованием капитан-лейтенанта Паламарчука, выйдет к Кообхольм-фиорду на случай, если противник попытается вдруг ввести свой конвой туда. На всякий случай капитан-лейтенанту Шабалину было приказано держать в готовности к выходу в море в Пумманках еще звено катеров.
По нашим предварительным расчетам наибольшая вероятность встречи с конвоем была у В. Н. Алексеева. Поэтому мы включили в его группу радиолокационный катер старшего лейтенанта Петра Косовнина, а для страховки — локация была в то время делом новым — придали еще звено самолетов — ночных разведчиков с осветительными бомбами. Однако недоверие к новой технике, как известно, не остается безнаказанным. Не избежали этой участи и мы.
С наступлением темноты, в 19 часов с минутами, [226] группы Алексеева и Федорова покинули Пумманки. Скоро радиоразведка штаба флота перехватила оповещение киркенесской радиостанции о выходе в Варангер-фиорд советских катеров. Причем наиболее точно указывался район, в котором находились катера капитана 2 ранга Алексеева. Объяснялось это не столько бдительностью немцев и точностью работы их радара на мысе Кибергнес, сколько нашей ошибкой: стремясь использовать в поиске конвоя одновременно самолеты и локацию, командир группы вынужден был вести довольно оживленные переговоры то с летчиками, то с катером Косовнина. Перехватить эти переговоры и определить по ним место наших катеров для противника не составило большого труда. Наше недоверие к новой технике было, таким образом, заслуженно наказано.
Мы тут же постарались исправить ошибку. Самолеты были отозваны на аэродром. Пересадить капитана 2 ранга Алексеева с катера лейтенанта Никитина к Косовнину, — а место командира группы, как мы убедились, было именно там, возле радиолокатора, — возможности не было. Пришлось ограничиться полумерой: Алексеев был предупрежден о необходимости до минимума сократить радиопереговоры и до поры до времени только отвечать на вызовы старшего лейтенанта Косовнина.
Успех или неудача поиска и атаки конвоя теперь в полной мере зависели от флагманского специалиста бригады по радиолокации инженер-капитан-лейтенанта А. Г. Приймака и радиометриста юнги Малиновского. Все предыдущие выходы в море наших радиолокационных катеров, как я уже упоминал, оказывались безрезультатными из-за отсутствия объектов атаки. Этот поиск был, по существу, первым, когда мы точно знали, что корабли противника в Варангер-фиорде есть и их нужно только обнаружить. А «первый блин», по народной поговорке, зачастую бывает комом.
Около 23 часов, ведя поиск в районе Ютре-Киберга, радиометристу показалось, что у самого берега находятся корабли. Об этом было тотчас сообщено командиру группы. Алексеев, однако, не торопился с командой на атаку. Но самый молодой и менее опытный из [227] командиров катеров старший лейтенант Н. М. Ганкин, услышав по радиофону доклад радиометриста, не ожидая команды, вышел в атаку и поспешил выпустить по обнаруженным «целям» одну за другой две торпеды. Мы на КП-200 получили от Ганкина доклад, что «торпедирован вражеский транспорт». Однако командир группы тотчас же внес в этот доклад довольно существенную поправку: оказывается, старший лейтенант довольно лихо атаковал не транспорт, а... прибрежную скалу.
Сам Н. М. Ганкин, вспоминая этот случай, пишет в письме:
«Камни в районе Ютре-Киберга, надо сказать, очень похожи на силуэты транспортов. Возле них даже пенный след прибоя тянется лентой, словно от форштевня идущего корабля. В этом походе обеспечивающим у меня на катере шел Виктор Домысловский. Услышав доклад радиолокационного катера, мы приняли эти камни за вражеские корабли, и Домысловский сказал: «Атакуй!..» А мне, признаться, очень хотелось иметь победу. Ну, я и атаковал... Когда же после взрыва торпед Алексеев запросил по радиофону: «Кто стрелял?», я сразу понял, что допустил ошибку. Но исправить что-либо было уже нельзя. Переживал я потом этот случай очень тяжело. Ведь, выпустив попусту торпеды, я лишился возможности участвовать в атаке конвоя...»
Да, держать в море разрядившийся катер не было никакого смысла, и Ганкин получил приказание возвратиться в Пумманки. Учитывая недостаточную опытность старшего лейтенанта, мы не предъявили ему особых претензий. Только друзья довольно долго разыгрывали Наума Моисеевича, припоминая при удобном случае его «лихую атаку».
А три оставшихся в море торпедных катера группы капитана 2 ранга Алексеева продолжали поиск. И не без успеха. В 00 часов 7 минут 12 октября, при движении вдоль берега на юго-запад, А. Г. Приймак доложил на мостик:
— Конвой в десяти милях по корме. Идет от мыса Кибергнес в сторону Киркенеса.
Локатор вскрыл и ордер обнаруженного конвоя, и определил места транспортов, которые представляли [228] для атакующих катеров куда большую ценность, нежели корабли охранения.
А. Г. Приймак, вспоминая об этом бое, рассказывал потом:
— Нам с Малиновским на экране было хорошо видно, как впереди трех больших целей, наверняка транспортов, шло охранение — две цели поменьше. Это, кстати, потом подтвердилось. А с моря транспорты прикрывались еще несколькими кораблями. Такой ордер конвоя подсказывал выгодность атаки из-под берега, с наименее охраняемого направления. Получив разрешение командира дивизиона, я начал наводить катера на цели...
Первым по данным радиолокации сблизился на выгодном курсовом угле и с короткой дистанции выпустил торпеды по крупнотоннажному двухтрубному транспорту флагманский катер лейтенанта Никитина.
Хотя командиры кораблей конвоя были заранее предупреждены о возможной встрече с советскими торпедными катерами (недаром же радиостанция Киркенеса несколько раз передала ставшее уже привычным: «Ахтунг!.. Ахтунг!..»), все же наша атака оказалась для противника неожиданной. Во всяком случае, до взрыва первого из транспортов корабли охранения, соблюдая скрытность, не стреляли. Но зато сразу же после этого, словно бы наверстывая упущенное, со сторожевых кораблей, тральщиков и сторожевых катеров был открыт яростный огонь. К кораблям охранения тут же присоединилась еще береговая батарея, начав стрельбу осветительными снарядами. Все это осложнило действия наших катерников, но не охладило их стремления к атаке. Командир «катера-контакта» старший лейтенант Косовнин, не выдержав, сам сблизился со вторым транспортом и торпедировал его. По третьему, последнему в составе конвоя, транспорту выпустил торпеды капитан-лейтенант Г. Шерстюк.
Косовнин и Шерстюк, прикрываясь дымзавесами и проходя после выпуска торпед под кормой атакованных транспортов в сторону моря, сравнительно легко оторвались от преследования кораблей охранения, не понеся при этом никаких потерь.
Труднее пришлось лейтенанту Никитину. Прижатый к берегу, его катер оказался в огненных тисках: со стороны [229] моря его обстреливали, расположившись полукругом, немецкие сторожевые катера, а с суши — береговая батарея. Спасти мог только смелый и неожиданный для противника маневр. По совету капитана 2 ранга Алексеева лейтенант Никитин прикрылся дымзавесой, а потом на самом полном ходу вырвался из плотного дымного облака и, разбрасывая по сторонам густые пенные усы, устремился на немецкие катера. Решив, по-видимому, что командир советского торпедного катера, отчаявшись, идет на таран, гитлеровцы, струхнув, расступились.
Мы на КП-200 с облегчением вздохнули, получив донесение лейтенанта Никитина о благополучном прорыве в открытое море.
Итак, боевую задачу, поставленную командованием флота перед нашей бригадой, можно было считать по существу выполненной. Вражеский конвой разгромлен. Но у нас была возможность, используя заблаговременно развернутые в море группы торпедных катеров, нанести врагу еще больший урон, и этим грешно было бы не воспользоваться.
Отозвав катера лейтенанта Никитина и капитан-лейтенанта Шерстюка в базу, мы с КП-200 приказали старшему лейтенанту Косовнину остаться в море и, продолжая наблюдение за кораблями противника, навести на них последующие группы торпедных катеров.
Менее чем через полчаса после первой атаки, в 00 часов 37 минут, по данным радиолокационного катера Косовнина, к конвою подошло звено капитана 3 ранга Федорова.
Приученные действовать по шаблону, гитлеровцы и наших моряков мерили на свой аршин: раз, дескать, первая атака была со стороны берега, то и теперь следует ее ждать оттуда же. Все внимание противника было направлено в сторону берега. А наши катера на этот раз ударили со стороны моря. После успешной атаки лейтенанта Родионова и старшего лейтенанта Диренко, на дно Варангер-фиорда отправились сторожевой корабль и тральщик противника.
Продолжая оставаться в море и вести наблюдение, старший лейтенант Косовнин около половины второго ночи доложил на КП-200, что радиометрист обнаружил в районе мыса Комагнес еще несколько целей, идущих [230] к Варде. Трудно было сказать, что это за корабли: то ли, воспользовавшись тем, что две группы наших катеров уже разрядились, гитлеровцы решили вывести свои транспорты из Бек-фиорда, то ли выслали несколько боевых кораблей, чтобы собрать и сопроводить остатки разгромленного нами конвоя. На перехват этих целей из Пумманок тотчас вышло звено катеров капитан-лейтенанта Шабалина. Туда мы направили и катера капитан-лейтенанта Паламарчука, которые до этого несли дозор у Кообхольм-фиорда. Но до боя дело не дошло: обнаружив в фиорде наши катера, гитлеровцы решили, как видно, не рисковать и повернули свои корабли на обратный курс.
Оставив на КП-200 начальника штаба, я выехал в Пумманки встретить возвратившиеся с моря катера.
На борту катера лейтенанта Никитина лежали, прикрытые кормовым флагом, тела убитых — командира отделения мотористов старшины 1-й статьи Николая Вейнаровского и старшего моториста старшины 2-й статьи Михаила Кормича.
Старшина 2-й статьи Кормич повторил в этом бою подвиг Саши Ковалева. Снарядом был перебит коллектор одного из моторов. В отсек ударила струя горячей воды. Каждая минута замешательства неминуемо вела к остановке мотора. Не раздумывая, Михаил Кормич телом своим закрыл пробоину. Осколок второго снаряда смертельно ранил старшину. Но до последней минуты жизни моряк думал о спасении родного катера, своих товарищей и, даже умирая, не отошел от коллектора. Позже комсомолец старшина 2-й статьи Михаил Кормич был навечно зачислен в списки личного состава 3-го дивизиона бригады торпедных катеров Северного флота.
Вечером, приехав в Пумманки, адмирал Головко пригласил в одну из землянок Алексеева, Косовнина, Приймака и юнгу Малиновского.
— Ну, вы заслуживаете особой награды, — сказал Арсений Григорьевич, выслушав короткие рассказы каждого о прошедшем бое. — Ведь вы первые в советском [231] Военно-Морском Флоте успешно применили в бою радиолокацию.
Расспросив юнгу, как его зовут, сколько лет, где живут родители, Арсений Григорьевич дружески обнял Малиновского.
— Вот она, какая смена-то у нас растет боевая! Что же, Женя, пиши отцу, что ты награжден орденом Красного Знамени.
Кстати сказать, спустя месяц мы пригласили отца Евгения Малиновского, рабочего одного из московских заводов, к нам в гости. Он прожил несколько дней в нашей базе. Рассказывал морякам о трудовых успехах коллектива родного завода. Побывал на торпедных катерах. Выходил вместе с сыном в море.
Разгром немецкого конвоя 12 октября довольно широко комментировался в зарубежной печати. Даже газеты фашистской Германии вынуждены были опубликовать сообщение, что в эту ночь советскими торпедными катерами были потоплены в Варангер-фиорде транспорт «Люммс» и тральщик «М-303». То, что в этом невольном признании число потопленных нами кораблей значительно преуменьшено, не удивительно. Гитлеровское командование ведь вообще старалось умалчивать о своих потерях на восточном фронте. А если и признавалось, то сокращало их в несколько раз.
После 12 октября мы с еще большей настойчивостью продолжали поиски конвоев (наша авиация — днем, торпедные катера — ночью). В каждую группу торпедных катеров теперь непременно включались катера с радиолокационными станциями. Октябрьские ночи в Заполярье долгие. Каждый из этих походов продолжался по 10–12 часов. Другие корабли мы могли менять, давая возможность экипажам отдохнуть, но катеров с радиолокационными станциями у нас было мало, и они выходили в море чуть ли не каждую ночь. Моряки этих катеров с ног валились от усталости. Но никто из них не сетовал на трудности.
21 октября позвонили из штаба флота:
— У мыса Нордкин обнаружены пять немецких десантных [232] барж. В сопровождении нескольких сторожевых катеров идут к Варангер-фиорду. Командующий приказал с наступлением темноты провести поиск и атаковать их...
Не будучи уверенным, что эти БДБ действительно дойдут до Варангер-фиорда (на пути от Нордкина было немало и других мест, куда они могли зайти, что потом и подтвердилось), В. А. Чекуров предложил выслать на поиск лишь одно звено катеров, с тем чтобы в случае необходимости подкрепить его новой группой.
— А старшим предлагаю послать капитана 3 ранга Холина, — сказал Валентин Андреевич. — Он уж очень просится пустить его в море.
Начальник штаба 1-го дивизиона капитан 3 ранга Н. Г. Холин начал войну на Черноморском флоте. Проходя службу на ледоколе «Микоян», он в 1942 году участвовал в легендарном переходе этого судна с Черного моря на Дальний Восток. К нам на бригаду пришел летом 1944 года.
Перед звеном капитана 3 ранга Н. Г. Холина (головным шел катер лейтенанта С. Тодорова, а ведомым — капитан-лейтенанта П. Шуляковского) была поставлена задача: провести поиск в районе от острова Лилле-Эккерей до Варде, а затем, выйдя за пределы Варангер-фиорда, установить линию дозора примерно на полпути от Варде до мыса Харбакен.
Поздним вечером катера покинули Пумманки. А спустя некоторое время нам стало известно о выходе из Бек-фиорда еще одного конвоя в составе трех крупнотоннажных транспортов, буксируемого парусника и более десятка кораблей охранения. Не так уж трудно было представить себе ход мыслей немецкого командования: проследив радаром за звеном наших катеров, уже огибавших к этому времени острова Варде, оно решило воспользоваться этим. Пока мы перенацелим катера, конвой успеет дойти до пролива Буссесунн.
Но если немцы считали себя «с бородой», то и мы были «с усами». Отправив звено капитана 3 ранга Холина на поиск десантных барж, подходивших с северо-запада, мы тут же подготовили к выходу в море еще три торпедных катера под командованием капитана 3 ранга А. И. Ефимова. Головным в этой группе был [233] радиолокационный катер Косовнина, а двумя другими катерами командовали старшие лейтенанты П. Диренко и В. Кузнецов. Дав возможность немецким кораблям без помех пройти некоторое расстояние, чтобы, обнаружив новую группу наших катеров, они не успели вернуться в Бек-фиорд, мы примерно около полуночи направили Ефимова в море. Спустя час юнга Малиновский уже доложил на мостик об обнаружении целей. Спустившись к радиометристу, капитан 3 ранга Ефимов отчетливо увидел на экране локатора четыре крупных корабля, прижимавшихся к берегу, и мористее их — две завесы охранения.
В 1 час 48 минут первым устремился в атаку и точным двухторпедным залпом отправил тральщик на дно старший лейтенант Диренко. За ним, используя выгодную позицию, атаковал сторожевой корабль старший лейтенант Косовнин. Не повезло лишь экипажу Кузнецова. Катер старшего лейтенанта был контратакован четырьмя немецкими сторожевыми катерами. Выпускать торпеды, не будучи твердо уверенным, что они попадут в цель, Кузнецов не хотел, и потому вынужден был отойти. Через 16 минут он предпринял вторую попытку прорваться к конвою севернее мыса Кибергнес, потом — уже у самого входа в пролив Буссесунн. Трижды в течение часа! Но всякий раз путь преграждали сторожевые катера. Опасаясь, как бы боевой азарт старшего лейтенанта не привел в конце концов к печальным последствиям, с КП-200 Кузнецову было рекомендовано оставить на время конвой в покое. Пусть гитлеровцы уверуют, что советский торпедный катер отказался от атаки.
— А пока корабли будут проходить проливом, вы, обогните острова Варде да атакуйте противника уже за пределами Варангер-фиорда.
Старший лейтенант так и поступил. Догнав конвой у мыса Блудшютодден, он в 4 часа 9 минут атаковал и потопил тральщик. Открыв огонь, сторожевые катера бросились вдогонку за Кузнецовым. Погоня продолжалась около 17 минут, но успеха гитлеровцам не принесла. Наш катер благополучно вышел из боя и возвратился в Пумманки.
Воспользовавшись замешательством, вызванным среди кораблей охранения атакой старшего лейтенанта [234] Кузнецова, еще один — третий за эту ночь! — удар по немецкому конвою нанесло звено Холина. Правильно оценив обстановку, капитан 3 ранга вывел свои катера к целям со стороны берега — с направления, откуда они меньше всего ожидали атаки. И сначала лейтенант Тодоров, потом капитан-лейтенант Шуляковский выпустили торпеды по грузно осевшим в воду транспортам. Окончательно сбитые с толку, корабли охранения конвоя принялись сбрасывать глубинные бомбы, полагая, что транспорты атакованы подводной лодкой. Что же, нашим катерникам это было только на руку...
Так, в результате трех атак — последних торпедных атак североморских катерников в Великой Отечественной войне — из состава вражеского конвоя, насчитывавшего пятнадцать вымпелов, за эту ночь было выведено из строя пять кораблей: потоплены транспорт и два тральщика да сильно повреждены транспорт и сторожевой корабль.
Значительные потери, понесенные от атак нашей авиации, подводных лодок и торпедных катеров, вынудили немецко-фашистское командование отказаться от посылки конвоев в Варангер-фиорд. Эвакуацию своих войск противник начал по шоссейной дороге до Танна-фиорда, а то и дальше и лишь оттуда вывозил их на кораблях.
Несмотря на это, мы до конца октября, до освобождения советскими войсками Киркенеса и портов Варде и Вадсе, почти каждую ночь проводили поиск в Варангер-фиорде. Не обнаружив кораблей противника, капитан 2 ранга В. Н. Алексеев с нашего согласия решился даже на атаку судов, стоявших в порту Вадсе. В ночь на 26 октября, оставив остальные катера своей группы в море, сам командир дивизиона подошел на радиолокационном катере к Вадсе и, ориентируясь по экрану локатора, выпустил торпеды в глубь бухты по скопившимся у причала судам. Взрывы и наблюдавшиеся затем пожары в порту подтвердили, что торпеды были потрачены не зря.
Наши катера проводили систематический поиск вражеских кораблей не только в Варангер-фиорде, но и за [235] его пределами. Один такой поиск был проведен, в частности, в Танна-фиорде. Узнав из сообщения воздушной разведки о том, что в этом фиорде находились крупные немецкие боевые корабли, мы послали туда шесть торпедных катеров под командованием В. Н. Алексеева. Они прошли около трехсот миль в прибрежных водах противника и успешно достигли фиорда, но нанести удар им не удалось. По-видимому, заранее предупрежденные о подходе наших катеров, фашистские корабли сменили место стоянки. А побережье Танна-фиорда изрезано множеством хорошо укрытых бухт. Наши моряки не имели возможности вести длительный поиск: на катерах осталось так мало бензина, что его еле хватало на обратный путь. Однако сам факт выхода в Танна-фиорд убедительно свидетельствовал и о хорошей морской выучке экипажей торпедных катеров, и о большом желании искать и громить врага.
Октябрь был для моряков нашей бригады самым напряженным месяцем за весь 1944 год. По подсчетам флагманского инженер-механика, за один этот месяц моторы наших катеров выработали годовую норму.
25 октября столица нашей Родины салютовала войскам Карельского фронта и морякам Северного флота, овладевшим городом и портом Киркенес. 1 ноября 1944 года Москва торжественным салютом оповестила мир о крупнейшей победе в Заполярье — полном освобождении от врага Печенгской области. Бригада торпедных катеров наряду с другими соединениями флота получила наименование Печенгской.
Народ дружественной Норвегии выражал советским воинам глубокую признательность за помощь в освобождении страны от гитлеровских захватчиков. Мне по ряду обстоятельств не довелось в то время посетить Норвегию, но друзья, побывавшие в Киркенесе и других местах, рассказывали, с какой любовью и признательностью встречали норвежцы наших солдат и матросов.
В числе других офицеров Северного флота я был удостоен норвежского ордена «Крест свободы».
Большие и радостные события переживали мы в канун 27-й годовщины Великого Октября. 3 ноября бригада была награждена орденом Ушакова I степени, 5 ноября 1944 года Указом Президиума Верховного Совета [236] СССР девяти нашим катерникам было присвоено звание Героя Советского Союза. Капитан-лейтенант А. О. Шабалин удостоился этого высокого звания во второй раз. Это была заслуженная награда. Александр Осипович, один из старожилов нашей бригады, добился первой победы еще в сентябре 1941 года. А теперь на его боевом счету уже девять потопленных вражеских кораблей.
Звания Героя Советского Союза были удостоены командиры дивизионов капитаны 2 ранга В. Н. Алексеев и С. Г. Коршунович, командиры отрядов капитан-лейтенанты В. М. Лозовский и А. И. Кисов, командиры катеров старшие лейтенанты И. М. Желваков, В. И. Быков и Б. Т. Павлов, старшина группы мотористов Г. Д. Курбатов. Каждый из них в боях с врагом служил примером мужества и верности воинскому долгу.
Присвоение большой группе боевых товарищей звания Героя Советского Союза моряки бригады расценивали как высокую оценку наших общих успехов в борьбе с гитлеровскими захватчиками. Потому-то день 5 ноября и стал для матросов, старшин и офицеров бригады общим большим праздником.
Враг теперь был далеко от Варангер-фиорда, и мы покинули свой КП-200 на горе Земляной и ставшие уже родными Пумманки. Хотя жилось тут порой и не очень сладко, но сколько дорогого и памятного на всю жизнь было связано у каждого из нас с этими местами!..
На бригаде теперь верховодили флагманские специалисты. Вынужденные прежде мириться с тем, что ремонт механизмов, оружия и приборов проводился спешным порядком, лишь бы скорее подготовить корабли к новому бою, теперь капитан-лейтенант Сударев, старший лейтенант Стрелков, капитан-лейтенант Чириков, капитан 3 ранга Смирнов, инженер-капитан 2 ранга Рихтер, инженер-капитан-лейтенант Приймак приводили свои заведования в идеальное состояние. А штаб переключился на обобщение боевого опыта бригады, корректуру боевых наставлений. Начались, в общем, обычные дела и заботы мирного времени.
Война в Заполярье, казалось, уже прекратилась.
Но вскоре нам снова пришлось по боевой тревоге выводить катера в море.
Мстя за свое поражение на Севере, командование [237] гитлеровского флота, отозвав свои подводные лодки с других театров военных действий, бросило их в Заполярье. Они все чаще нападали на союзные конвои и наши торговые и боевые корабли. Это заставило наше командование принять срочные меры. К борьбе с вражескими подводными лодками были привлечены все силы, в том числе и бригада торпедных катеров.
Мы проводили поиск вражеских субмарин как самостоятельно, так и во взаимодействии с катерами-охотниками. Эта напряженная работа длилась всю зиму.
4 марта 1945 года бригаде вручались ее боевые награды.
Хотя март считается весенним месяцем, у нас еще царствовала зима. Неподалеку от пирса матросы утоптали глубокий снег, образовав небольшую площадку. Стройными рядами здесь построились моряки.
Командующий флотом зачитал Указы Президиума Верховного Совета СССР о награждении бригады орденами Красного Знамени и Ушакова I степени. Прикрепил к знамени ордена и орденские ленты. Высоко поднятое в руках Героя Советского Союза главного старшины Курбатова, знамя торжественно проплыло вдоль строя катерников.
— Я счастлив вручить вам высокие награды, которыми наша Родина заслуженно отметила ратный труд людей вашего соединения, — сказал на митинге адмирал Головко. — Своими подвигами в борьбе с врагом вы еще выше подняли боевую славу Северного флота. Как старый катерник, я горжусь вами!..
За год существования бригады наши катерники провели более ста групповых поисков конвоев противника. Враг делал все возможное, чтобы сберечь свои суда. Из двухсот с лишним единиц, входивших в состав атакованных нами конвоев, транспортов было сорок, остальные — корабли охранения — миноносцы, сторожевые корабли и катера, тральщики. В некоторых случаях соотношение транспортов и кораблей охранения достигало одного к десяти. Однако ничто не могло остановить наших катерников. Они смело атаковали врага и добивались победы. [238]
В четвертом томе «Истории Великой Отечественной войны» есть такие строки:
«На вражеских коммуникациях в Варангер-фиорде активно действовала бригада торпедных катеров... Успех этой бригады объяснялся прежде всего массированным использованием торпедных катеров и их четким взаимодействием с авиацией. Настойчивые атаки торпедных катеров не только в темное, но и в светлое время суток вынудили врага бросить на борьбу с ними все эскадренные миноносцы и значительную часть авиации. Но наши катерники, применяя дымовые завесы, используя прикрытие истребителей, продолжали смело действовать... Даже буржуазные военные историки вынуждены дать высокую оценку боевым действиям советских торпедных катеров. Юрг Мейстер, например, пишет: «Немцы с удивлением отмечали, что русские торпедные катера действовали... с необычной предприимчивостью... Их боевая деятельность осенью 1944 года достигла наивысшего уровня, чем значительно затруднила эвакуацию германских войск».
12 апреля позвонил адмирал Головко и сообщил, что меня вызывают в Москву:
— Вылетай завтра же. Судя по тому, что тебе приказано сдать дела, получишь новое назначение. Куда?.. Ну, этого я не знаю. В должностях теперь недостатка нет. Кому сдашь дела?
Я ответил, что, конечно, В. А. Чекурову. А начальником штаба бригады рекомендую капитана 2 ранга В. Н. Алексеева. Командующий согласился.
Обхожу торпедные катера, прощаясь с моряками. Как дороги стали мне эти люди, с которыми сроднила нас самая крепкая дружба — дружба, испытанная в боях!
Ранним утром я уже с самолета смотрел на проступающие в разрывах облачности знакомые берега. Прощай, Заполярье! Военная судьба соединила нас не надолго. Всего на год. Но я буду всегда помнить тебя!.. [239]