Настоящие товарищи
Помню, в тридцатые годы на Черном море проводились испытания первых образцов наших отечественных торпедных катеров — одножелобного «Первенца», а затем уже серийного двухжелобного катера «АНТ-14», названного по имени своего конструктора Андрея Николаевича Туполева. Довелось принять участие в этих испытаниях и мне: после окончания училища я был направлен в Севастополь и назначен сначала командиром катера, а потом звена, в которое входили как раз и «Первенец», и «АНТ-14».
Программа испытаний была сложной. Катера получали нагрузки и ставились в условия, в которых им вряд ли пришлось бы оказаться и в самом жарком бою. Тогдашний командир бригады катеров Черноморского флота И. Л. Кравец, не раз выходивший в море на испытания, говорил А. Н. Туполеву:
— Андрей Николаевич! Да перестаньте вы мучить бедный катер. Ведь такого, пожалуй, и простая стальная болванка не выдержит...
— Ничего, Иван Лаврентьевич, — улыбаясь отвечал конструктор, — я должен быть уверен, что передам нашим морякам такой катер, за который они в бою спасибо скажут.
Да, мы, катерники, в суровые годы Великой Отечественной войны не имели оснований вспоминать наших ученых и конструкторов недобрым словом! Наши отечественные катера, особенно «Г-5» и «Д-3», имели в сравнении с зарубежными торпедными катерами целый ряд важных преимуществ и сослужили нашей Родине [129] хорошую службу на юге и на севере, на Балтике и на Дальнем Востоке.
И в боевом использовании торпедных катеров нашим морякам не нужно было ходить к кому-то на выучку. Мы были прямыми наследниками дедушки минного флота — вице-адмирала С. О. Макарова и его ближайших сподвижников — лейтенантов Зацаренного, Вишнивецкого, Небольсина, Дмитриева, квартирмейстера Апалинова, которые на катерах, вооруженных шестовыми или буксирными минами, смело искали врага и отправляли его на дно.
С первых дней Великой Отечественной войны советские катерники показали силу своих маленьких, но грозных кораблей. Сколько раз им приходилось вступать в неравные схватки!
После успешной атаки конвоя 15 июля мы держали в Пумманках в постоянной готовности к выходу в море 10–12 торпедных катеров. Но всю вторую половину июля и начало августа над нашим «предпольем», как катерники в шутку называли Варангер-фиорд, стояла десятибалльная облачность, нависавшая над водой на высоте 100–200 метров, а западная часть фиорда была затянута туманом. Это было тем более обидно, что всего лишь в нескольких десятках миль к востоку от Рыбачьего облачности и тумана даже в помине не было.
Штаб бригады провел смену катеров на позиции. Дивизион Алексеева, пробывший в маневренной базе около месяца, был отведен на отдых, а в Пумманки пришли 14 катеров 2-го дивизиона капитана 3 ранга Коршуновича.
28 июля погода несколько улучшилась. Наши самолеты-разведчики получили возможность просмотреть Варангер-фиорд. В порту Лиинахамари по-прежнему отстаивался один транспорт. Похоже было на то, что противник смирился с нашей блокадой Петсамо и не решался вывести оттуда даже это судно. Но нас настораживало сосредоточение транспортов и боевых кораблей в Бек-фиорде. У причалов киркенесского порта и в ближайших от него бухтах наши летчики насчитали одиннадцать транспортов и более двадцати сторожевых кораблей, тральщиков, катеров. Да еще в море, на [130] подходе к Бек-фиорду, было обнаружено два вражеских тральщика, девять сторожевых катеров и несколько самоходных барж. На следующий день, 29 июля, видимость по воде была хорошей, и мы с КП-200 наблюдали, как немецкий буксир под охраной трех сторожевых кораблей таскал щит, по которому проводили учебные стрельбы артиллеристы береговых батарей с мыса Кумагнес, полуострова Стурре-Эккерей и мыса Кибергнес. Сопоставляя все это, можно было предположить, что немцы готовятся к выводу своих транспортов из Киркенеса, и одновременно, как это обычно бывало, наверняка постараются «протащить» в Варангер-фиорд новый конвой с запада.
Такую же оценку получили данные авиаразведки и в штабе флота. Командующему ВВС было приказано усилить разведку в районе Киркенес, Магерейсуны и держать в готовности группу самолетов для атаки вражеского конвоя.
Но 30 июля погода вновь ухудшилась. Плотная облачность накрыла Варангер-фиорд. Синоптики ничего определенного об улучшении погоды сказать не могли. Стало ясно, что в ближайшем будущем на воздушную разведку нам, катерникам, рассчитывать нечего. Решили вести разведку собственными силами, благо видимость по воде была более или менее приличной.
31 июля два торпедных катера вышли в дозор к мысу Кибергнес — отсюда лучше всего просматривались вход и выход из Варангер-фиорда. Милях в десяти от вражеского берега они должны были лечь в дрейф и вести наблюдение, но выполнить эту задачу не смогли.
В последнее время мы заметили, что каждый выход наших катеров в Варангер-фиорд — все равно днем или ночью, в хорошую или плохую видимость — становится известным противнику. Через 40–50 минут после того как катера покидали Пумманки, немецкая радиостанция в Киркенесе оповещала свои корабли: «Ахтунг! Ахтунг! Советские торпедные катера в море. Усильте наблюдение!» Все чаще и чаще наши катера, обходившие ночами вражеское побережье, стали подвергаться внезапным обстрелам береговых батарей. Причем, если в других местах, перед тем как открыть огонь, противник искал катера прожекторами, то в районе мыса Кибергнес батареи и без прожекторов начинали стрельбу. [131]
Высказывались различные предположения. Было даже предложено осмотреть острова Большой и Малый Айнов, прикрывавшие с запада вход в Пумманки: не подсадили ли туда гитлеровцы своих наблюдателей с радиостанцией? Разведчики оборонительного района тщательно обшарили эти острова, но никаких наблюдателей там не нашли.
Разгадать эту загадку нам помогли леоновцы. В районе мыса Кибергнес они обнаружили довольно высокое сооружение, на верхушке которого громоздилась небольшая башенка. Радар! Потом, когда наступил полярный день, мы даже со своего КП могли видеть эту проклятую вышку. Попросили командование ВВС разбить вражеский радиолокатор. Но там оказалась очень сильная зенитная оборона, и летчики не смогли выполнить нашей просьбы. Бессильными были и леоновцы: гитлеровцы охраняли радар пуще глаза. Пришлось смириться с его существованием, хотя он и доставлял нам немало хлопот.
Вот и на этот раз, едва только катера пришли на установленную им позицию и легли в дрейф, как по ним открыла огонь береговая 280-миллиметровая батарея с мыса Кибергнес.
В ночь на 1 августа в этот район выходили еще два торпедных катера, и повторилось то же самое.
Между тем радиоразведке штаба флота удалось установить, что на подходе к Бек-фиорду появилась группа кораблей противника: предположительно один сторожевой корабль, несколько тральщиков и катеров. Это нас очень встревожило. В разведку к Бек-фиорду решено было послать торпедные катера старших лейтенантов Павлова и Киреева. Выбор именно этих командиров был не случаен.
Старые североморцы, начавшие тут войну, послужившие до прихода в бригаду на катерах-охотниках и уже немало испытавшие на своем веку, хотя век-то их едва-едва перевалил за два десятка лет, Борис Павлов и Алексей Киреев по-настоящему были влюблены в свое дело. Мы знали, например, что Киреев болен: военные невзгоды, многие часы, проведенные под брызгами и ветром у штурвала торпедного катера не прошли даром. [132]
Однако Алексей Ильич не хотел и слушать о том, чтобы уйти с катера, уверяя, что на берегу он только еще больше разболеется. А когда мы нашли возможность дать Кирееву отпуск, так он пришел ко мне и в упор спросил:
— Что, товарищ комбриг, я плохо воюю?..
Далеко не сразу удалось убедить старшего лейтенанта, что отпуск — это никак не обходный маневр для списания его с катера.
Провожали Киреева в родной Хабаровск всем дивизионом. Друзья набили полный чемодан подарков жене и детям. Наказывали хорошенько отдохнуть. Но Киреев вернулся на несколько дней раньше указанного в отпускном билете срока. На вопрос, чего ему дома не сиделось, отговаривался шуткой:
— Боялся, как бы вы тут одни без меня с фрицами не разделались.
Павлов на первый взгляд казался несколько флегматичным. Все делал неторопливо, но добротно. В первом же бою Борис Тимофеевич не спешил открывать огонь, увеличивать скорость, а, облюбовав объект для атаки, спокойно, на двенадцатиузловом ходу отвернул для увеличения курсового угла на цель, и только через четыре минуты прицельно выпустил торпеды сразу по сторожевику и транспорту.
Вот почему 1 августа мы послали в разведку именно этих командиров.
Не было сомнения, что гитлеровцы с помощью радара узнают о вышедших в разведку торпедных катерах и наверняка постараются подготовить для них какую-нибудь каверзу. Коварству врага мы могли противопоставить только решительность и смелость наших товарищей.
Командиру звена старшему лейтенанту Павлову было приказано обойти на пределе видимости вражеское побережье от Кообхольм-фиорда до мыса Кибергнес, затем милях в десяти от берега лечь в дрейф и вести наблюдение. В случае обстрела береговыми батареями — отойти мористее и маневрировать на рубеже от мыса Кибергнес до мыса Скальнес. При обнаружении целей доложить на КП их место, а с подходом ударной группы катеров — обеспечить атаку постановкой дымовых завес. [133]
— Ясно, товарищ комбриг. Все будет в порядке, — как всегда неторопливо, ответил Павлов. В меховом походном обмундировании старший лейтенант выглядел еще плотнее, монументальнее. — Разрешите выполнять? Ну, двинули, Алеша?..
Обнявшись, два друга пошли к пирсу, где уже пофыркивали запущенными моторами их катера.
Около 15 часов звено вышло из Пумманок. Минут через сорок после этого радиостанция Киркенеса передала обычное: «Ахтунг! Ахтунг!». Прошел еще час, два, три... Павлов и Киреев не выходили в эфир — значит, у них все в порядке. По расчету времени получалось, что они, осмотрев заданный район вражеского побережья, лежали теперь в дрейфе у мыса Кибергнес, контролируя вход и выход из Варангер-фиорда. Но вот что удивительно: вражеские береговые батареи, обычно в таких случаях не скупившиеся на расход боезапаса, на этот раз молчали. Минул еще час. Батареи по-прежнему не открывали огня. Кто-то даже высказал предположение, что немецкий радар вышел из строя, и фрицы «ослепли». Вообще-то такое могло случиться. Локационная техника в ту пору была еще довольно примитивной. Мог, разумеется, отказать и немало досадивший нам немецкий радар. Это было бы очень кстати. И вдруг уже в девятом часу вечера с поста наблюдения и связи, расположенного ниже нашего КП, сообщили, что от Кообхольм-фиорда к нашему берегу идут четыре вражеских катера. Уж не задумали ли они зайти в тыл и отрезать нашим отход в базу?
Передав Борису Тимофеевичу приказание немедленно возвращаться в Пумманки, мы связались с аэродромом. Но летчики были бессильны помочь нам: на аэродроме туман, взлететь нельзя. Это было тем более досадно, что в море видимость по воде доходила до 50–60 кабельтовых.
Минут через сорок Павлов доложил, что они возвращаются, но от Варде, на пересечку курса, идут еще четыре немецких сторожевых катера.
— Уклоняюсь вправо.
Через несколько минут он доложил, что справа подходят еще четыре вражеских катера.
Так вот почему береговые батареи не обстреливали Павлова и Киреева! Пустившись на хитрость, немецкое [134] командование потратило все это время на то, чтобы стянуть свои сторожевые катера из Кообхольм-фиорда, Киркенеса и Варде. Обеспечив многократное численное превосходство, противник задался целью пленить или уничтожить наши торпедные катера.
Развив полную скорость, Борис Павлов и Алексей Киреев устремились к Пумманкам. В это время из туманной дымки вышли еще две группы сторожевых катеров. Теперь даже с КП было видно, как вокруг наших разведчиков все туже и туже сжималось кольцо вражеских кораблей.
Экипажи торпедных катеров, стоявших у пирса в Пумманках, получили приказание срочно готовиться к выходу в море. Однако чтобы прогреть моторы, нужно было минут 15–20, и я ругал себя за то, что не позаботился вовремя послать группу катеров для прикрытия звена, ведущего разведку. Этот случай стал хорошим уроком и мне, и штабу бригады.
А в это время два наших катера у нас на глазах сражались против шестнадцати вражеских! Обступив Павлова и Киреева с двух бортов, сторожевые катера легли на параллельный курс и открыли огонь. Два небольших кораблика, на мачтах которых бились на ветру советские флаги, гордо мчались по огненному коридору, мужественно отбиваясь от врага.
И вдруг катер Павлова резко снизил ход. Потом выяснилось, что на одном из моторов выбило свечу. И эта случайность чуть было не стала причиной гибели. Мы увидели, как на замедлившем ход катере сосредоточился весь огонь вражеских кораблей. Хотелось кричать, чтобы хоть так подбодрить своих товарищей. И кто-то не выдержал.
— Павлов! Борис! — раздалось на КП. — Скорость! Скорость!..
Но Павлову и его подчиненным уже ничто, казалось, не могло помочь. И вдруг на наших глазах катер Алексея Киреева, успевший за это время вырваться несколько вперед, развернулся и лег на обратный курс. Да, тысячу раз был прав гоголевский Тарас Бульба: «Бывали и в других землях товарищи, но таких, как на русской земле, не было таких товарищей!»
Маневр Киреева был так неожидан и дерзок, что гитлеровцы на какое-то мгновение растерялись. Густая [135] паутина трасс, опутавшая катер Бориса Павлова, на мгновение поредела. Потом вражеские пушки и пулеметы зататакали еще ожесточеннее.
Бесстрашно приняв на себя весь огонь, Алексей Киреев прикрыл катер Павлова плотной дымовой завесой, а сам вступил в бой — теперь уже один против шестнадцати! Искусно маневрируя, Киреев то выскакивал из белой пелены дыма и, чуть ли не вплотную сблизившись с вражескими катерами, отгонял их метким огнем, то снова укрывался в дымовой завесе, чтобы через несколько секунд опять неожиданно напасть на гитлеровцев в другом месте. Эта отчаянная схватка продолжалась минуту, вторую, третью... У всех нас вырвался вздох облегчения, когда, прорвав дымовую завесу, на чистую воду вновь на полных скоростях вышли оба наших катера. Они подходили к нам все ближе и ближе.
На КП-200 позвонил командующий СОР генерал-майор Дубовцев. Оказывается, с Рыбачьего тоже наблюдали за этим боем.
— Катерники твои такие молодцы, что и слов для похвалы не подберешь. Передай им, если сможешь, пусть продержатся еще немного. Потом мы шуганем фрицев артиллерийским огоньком. Батареи на Вайталахти и мысе Земляном к стрельбе уже готовы...
Я забеспокоился, как бы артиллеристы не попали случайно в Павлова или Киреева: стрелять они будут на предельных дистанциях, а расстояние между нашими и вражескими катерами не превышало четырех-пяти кабельтовых.
— Я уже предупреждал артиллеристов, — успокоил Ефим Тимофеевич. — Говорят: «Не беспокойтесь. Стрелять будем аккуратненько».
Эти последние минуты были очень напряженными. Но вот ударила первая, а за ней и вторая батарея. Артиллеристы действительно вели стрельбу с ювелирной точностью. Высокие всплески от упавших снарядов, четко очертив коридор, которым шли Павлов и Киреев, сразу же нарушили строй вражеских катеров. За первым залпом последовал второй, третий...
В это же время, закончив разогрев моторов, из Пумманок в фиорд выскочила на полных скоростях шестерка торпедных катеров, ведомая Коршуновичем. Гитлеровцы, отлично, надо сказать, выполнив поворот «Все [136] вдруг» на 180 градусов, стали быстро удирать восвояси.
Старший морской начальник в Киркенесе наверняка устроил в этот день своим подчиненным изрядный разнос. И было за что. Свыше сорока минут гнаться, восемнадцать минут вести бой с двумя советскими торпедными катерами и при восьмикратном численном превосходстве не добиться успеха!..
Но ведь еще Суворов говорил, что побеждают не числом, а умением.
А на пирсе в Пумманках катерники устроили своим возвратившимся с моря товарищам торжественную встречу. Старших лейтенантов Киреева и Павлова, старшин и матросов целовали, сжимали в крепких объятиях. Тут и там слышалось:
— Молодцы!..
— Дали фашистам прикурить!..
— Знай наших!..
Друзья были взволнованы и смущены таким приемом. Отвечая на расспросы товарищей, Алексей Киреев, очень скупо говоря о самом себе и своих матросах, с большой теплотой рассказывал, как мужественно вел себя Павлов и его подчиненные. Борис Павлов в свою очередь не жалел слов похвалы мужеству и мастерству Киреева и его экипажа. Каждый из них был искренне уверен в том, что подлинное геройство проявил не он сам, а его друг. К оценке же своих собственных действий оба относились очень критически. Когда спустя несколько часов мы вновь встретились, чтобы уже в спокойной обстановке обсудить проведенный бой, каждый из них говорил прежде всего о недостатках, которые были им допущены. Борис Павлов, например, никак не мог простить себе того, что он, как командир звена, не добился бдительного наблюдения за южным берегом Варангер-фиорда. И этому можно было только порадоваться: в признании допущенных ошибок — вернейшая гарантия, что они больше не повторятся.
В скромности и неистощимой энергии — этих чудесных качествах Павлова (ныне капитана 1 ранга) мне не раз доводилось убеждаться и в дальнейшем. Спустя [137] пять лет после окончания войны мы встретились с ним в Китайской Народной Республике. Борис Тимофеевич был приглашен туда советником командующего Кантонской флотилией.
В то время остров Хайнань находился еще в руках наемников Чан Кай-ши. Народно-освободительная армия готовилась к форсированию пролива и освобождению этого острова. Немалая роль в обеспечении успеха предстоящей десантной операции принадлежала, естественно, морякам. Встречаясь с китайскими товарищами, я не раз слышал о Павлове самые лестные отзывы. Их удивляло его трудолюбие. Он, по их словам, мог работать круглыми сутками без отдыха.
Б. Т. Павлов, кстати сказать, был, пожалуй, первым советским моряком, побывавшим на освобожденном острове Хайнань.
Докладывая командованию флота о бое 1 августа, мы особенно подчеркивали наблюдавшуюся за последнее время концентрацию в Варангер-фиорде сторожевых катеров противника (к ним мы относили также и торпедные катера типа «Люрсен», имевшие кроме торпед довольно сильное артиллерийское вооружение). В связи с этим высказывалось предположение, что в будущем противник, видимо, попытается использовать их для прикрытия своих конвоев с моря свободно маневрирующими группами, чтобы встречать и связывать боем наши катера за пределами максимальных дальностей торпедной стрельбы. Это предположение впоследствии оправдалось.
Между тем погода все не улучшалась, исключая для нас возможность проведения регулярной воздушной разведки в Варангер-фиорде. Пользуясь этим, противник торопился разгрузить Киркенес. 3 августа из Бек-фиорда в сторону Варде прошел на больших скоростях конвой в составе четырех транспортов и четырнадцати кораблей охранения. Мы узнали об этом, когда конвой подходил к мысу Кибергнес и высылать торпедные катера на перехват было поздно. Спустя шесть дней, 9 августа, из Киркенеса вышел еще один конвой. [138]
И опять был обнаружен с большим запозданием. Оставалось лишь вволю чертыхаться по поводу плохой погоды, отсутствия разведданных да лелеять надежду, что ускользнувшие от нас немецкие корабли будут перехвачены подводниками капитана 1 ранга А. И. Колышкина.
Чтобы не сидеть без дела, мы с разрешения штаба флота возобновили постановку активных минных банок на участке от полуострова Стурре-Эккерей до маяка Стуршер, чтобы заставить противника снизить скорость движения своих конвоев, вынудить их идти за тралами. Но это было второстепенной задачей, и мы, не переставая, готовились к главному — к проведению массированных торпедных атак против вражеских конвоев. Ведь должна же когда-то установиться хорошая погода!
Наконец 15 августа облачность над Варангер-фиордом стала рассеиваться. Перестал лить надоевший за много суток дождь. Выглянуло солнце. Уже на другой день наши летчики провели первую после долгого перерыва воздушную разведку. Они насчитали в порту Киркенес и близлежащих от него бухтах Бек-фиорда 11 транспортов и примерно столько же боевых кораблей противника.
17 августа самолеты 5-й минно-торпедной авиадивизии флота атаковали эти корабли. 36 торпедоносцев с бомбами и штурмовики, ведомые полковником Н. И. Кидалинским, под прикрытием истребителей налетели семью последовательными группами на стоянки кораблей в Бек-фиорде. Прорываясь через заградительный огонь зенитных батарей, наши самолеты нанесли с различных направлений мощные удары по заданным целям.
Наблюдая с КП-200 за этим налетом, нельзя было не порадоваться возросшей мощи североморской авиации, мужеству и отваге ее летчиков. Им пришлось действовать в очень трудных условиях. Наученное горьким опытом, командование Киркенесской военно-морской базы к этому времени значительно усилило противовоздушную оборону Бек-фиорда. Транспорты и боевые корабли стояли, тесно прижавшись к высоким обрывистым берегам. Точно поразить их в этих условиях можно было только с топ-мачтового удара, проходя чуть ли не над самыми стволами зенитных пушек кораблей и береговых батарей. Это было и трудно и опасно, но наши летчики смело прорывались к целям и метко направляли [139] свой бомбовый груз. Даже подбитые самолеты выходили из боя только после выполнения боевой задачи.
Один из поврежденных торпедоносцев упал в море неподалеку от Айновских островов. В те считанные секунды, которые самолет, перед тем как затонуть, продержался на воде, его экипаж успел пересесть в резиновую шлюпку.
Звено торпедных катеров, ведомое капитан-лейтенантом И. Решетько, тотчас же вышло на спасение летчиков. Едва катера показались вблизи островов, как с Нурменсетти по ним открыла огонь тяжелая батарея. В воздухе показалось несколько вражеских истребителей.
От огня береговой батареи катерники прикрылись дымовой завесой. А в бой с «фокке-вульфами» вступили наши истребители. Нам довелось наблюдать интересный воздушный поединок. Беспрерывно атакуя друг друга, наш истребитель и «фокке-вульф» настолько увлеклись, что бой шел уже на высоте 300–350 метров. В тот момент, когда фашист попытался было пристроиться в хвост нашему самолету, комендор торпедного катера коммунист старшина 1-й статьи Кучеров, над головой которого проходила эта смертельная схватка, открыл огонь и всадил во вражеский самолет несколько снарядов. «Фокке-вульф» камнем упал в море. Второй вражеский истребитель подбил комендор с головного торпедного катера.
Минут через сорок звено капитан-лейтенанта И, Решетько возвратилось в Пумманки, благополучно доставив сюда экипаж торпедоносца, возглавляемый младшим лейтенантом Штемонитяном. [140]