Слава героев не умирает
Хотя к моменту моего приезда время уже давно перевалило за полночь, никто из офицеров, находившихся на КП, не спал и, судя по неразобранным спальным мешкам, ложиться не собирался. В. А. Чекуров доложил, что до сих пор никаких сведений о конвое не поступало.
— Мы тут прикинули, — сказал Валентин Андреевич, подойдя к карте оперативной обстановки, — и получается, что где-то около половины второго ночи конвой, если, конечно, ничего не изменилось, пройдет Тана-фиорд. А завтра поутру будет в районе Варде...
— Самолеты-разведчики больше не вылетали?..
— Связывались с генералом Преображенским. Евгений Николаевич сердится. Говорит, что вылетали не раз, и все бесполезно. По-прежнему низкая облачность и туманная дымка по всему побережью. Погода для фашистов словно по заказу...
Действительно, с погодой гитлеровцам явно повезло.
Чем ближе подходило утро, тем больше возрастало беспокойство. С одной стороны, нельзя было медлить с развертыванием торпедных катеров, иначе транспорты противника могут безнаказанно пройти в порт назначения, а с другой — мы не имели никаких сведений о конвое. Посылать же катера в море на «авось» нельзя.
В 8 часов по нашему настоянию с аэродрома поднялось в воздух звено Як-7. Летчикам поручалось разведать район от полуострова Стурре-Эккерей до островов Варде. Но самолеты скоро возвратились ни с чем. [115]
— Облачность там чуть ли не до самой воды, — доложил командир звена. — Словно в вате летишь. Что тут рассмотришь?
Вот ведь незадача!
Однако вскоре на КП позвонили из штаба флота и сообщили, что разведцентром штаба перехвачена радиограмма немецкого миноносца, адресованная в Киркенес. Передача велась из района Варде. Наконец-то после более двенадцати часов неизвестности поступили долгожданные сведения о конвое.
Как потом оказалось, в 6 часов 13 минут и в 7 часов 21 минуту по вражеским кораблям нанесли удар наши подводные лодки «С-56» капитана 2 ранга Г. И. Щедрина (ныне вице-адмирал, Герой Советского Союза) и «М-200» капитан-лейтенанта В. Л. Гладкова. Атаковав конвой в районе мыса Харбакен (в 15 милях северо-западнее Варде), они отправили на дно транспорт и миноносец. Корабли охранения преследовали наши лодки. Ни Щедрин, ни Гладков не имели возможности сразу же донести о координатах атакованного конвоя. Но что не удалось нашим подводникам, сделали сами гитлеровцы: командир одного из миноносцев, входивших в состав конвоя, радировал в Киркенес о нападении советских подводных лодок.
Передача продолжалась всего несколько секунд. Однако и этого оказалось достаточным, чтобы наши радиоразведчики не только приняли текст, но и определили примерные координаты миноносца. Ценность этих разведданных состояла в том, что они были получены от самих немцев. Теперь не оставалось никаких неясностей. Конвой противника вот-вот должен был войти в пределы Варангер-фиорда.
На КП закипела работа. Связались по телефону с пирсом. Командиру дивизиона В. Н. Алексееву, который должен был возглавить предстоявшую атаку, было приказано изготовиться к бою. Чтобы не терять лишней минуты при выходе в море, катера отошли от стенки и легли в дрейф. У пирса остался лишь катер, на котором шел комдив.
— И никуда не отлучайтесь, Владимир Николаевич. Ждите у телефона дальнейших указаний.
— Есть, ждать указаний! [116]
Чтобы принять окончательное решение на бой и доложить его штабу флота, нам очень важно было знать хотя бы примерный состав, а еще лучше — и ордер конвоя. Связались с командиром оперативной группы самолетов, стоявших на соседнем аэродроме, Героем Советского Союза капитаном Осыка. Объяснили, что нужно послать на разведку звено истребителей. Тот долго не соглашался, ссылаясь на плохую видимость. Мы настаивали, притом просили, чтобы послан был не кто-нибудь, а непременно старший лейтенант Богданов со своим ведомым. Эти летчики уже давно работают с нами и знают, что нужно торпедным катерам.
— Ну ладно, — согласился наконец строптивый капитан.
Вызвали к телефону Богданова. Он, как всегда, был готов к немедленному вылету. Уточнили ему задачу.
— Хорошо. Сделаем все возможное...
Вот это ответ!
В 8 часов 45 минут над высотой 200 пронеслись два Як-7, уходя в сторону Варде. В томительном ожидании прошло минут сорок. Неужели вновь неудача?.. Но вот все явственнее слышится рокот моторов возвращающихся «яков». Над нашим КП Богданов качнул крыльями: «Все в порядке». В 9 часов 37 минут, совершив посадку, старший лейтенант доложил, что полчаса назад конвой был в трех милях к норд-весту от Варде. В голове уступом идут два миноносца. В хвосте конвоя — третий миноносец. Внутри плотного охранения — пять транспортов водоизмещением по пять-шесть тысяч и два — по полторы-две тысячи тонн. Общий состав конвоя, со сторожевыми кораблями и катерами, до тридцати вымпелов. Облачность — низкая. Нижний край облаков чуть ли не за клотики мачт цепляется. Но по самой воде видимость кабельтовых двадцать.
Теперь стало все ясно. Место вражеских кораблей уточнено. Досадно, но из-за низкой облачности наша ударная авиация не сможет принять участие в разгроме конвоя. Торпедным катерам придется атаковывать вражеские корабли одним. Однако командующий ВВС, несмотря на плохую погоду, принял решение все же поддержать нас истребителями прикрытия.
Доложили свое решение командующему флотом. [117]
— Атаковать конвой самостоятельно сможете? — переспросил адмирал.
— Так точно...
— Хорошо. Ваше решение утверждаю. Передайте командирам выходящих в море катеров от Военного совета и от меня лично пожелание успеха.
Алексеев, как договорились, ждал у телефона. Я передал ему приказ об атаке конвоя.
— Главное — внезапность! И не забывайте об использовании дымзавес. Как можно больше дыма!.. Военный совет и командующий флотом желают вам успеха...
И вполголоса добавил от себя:
— Уверен, что все будет хорошо, Владимир. Счастливо!
— Спасибо, Саша, — ответил Алексеев.
Отвалив от пирса, катер комдива обошел бухту. Стоя на рубке, Алексеев передал командирам катеров, лежавших в дрейфе, полученный приказ.
В 10 часов 30 минут восемь торпедных катеров выскочили в Варангер-фиорд и, оставляя за кормой высокие пенные буруны, помчались на запад, туда, где уже на весь горизонт встали темно-синей стеной кучевые облака и туманная дымка, прикрывая вражеский берег и конвой. До него катерам нужно было пройти около тридцати миль.
Чуть заметная в стереотрубу алая косица комдивского брейд-вымпела трепетала по ветру на короткой мачте катера с бортовым номером «243». Его вел старший лейтенант А. Ф. Горбачев. Худощавый, с крупными чертами лица и сильными шахтерскими руками, этот офицер шел в свой первый бой. Перед самым выходом в море на его катере испортился компас. Александр Федорович здорово переволновался, опасаясь, что его не выпустят из базы. Но поломку быстро исправили.
На борту головного катера шел писатель Александр Ильич Зонин. Надо сказать, что у моряков нашей бригады было много друзей среди литераторов и журналистов. Часто навещали нас корреспонденты флотской газеты «Краснофлотец» А. Марьямов, П. Синцов, М. Величко и Н. Флеров; корреспонденты «Красного флота» В. Ананьев, П. Старостин, Я. Островский, писатели [118] А. Зонин, Н. Панов и другие. Наезжая к нам, они не упускали случая побывать в море.
Вот и на этот раз, приехав в Пумманки и узнав о предстоящем походе, А. И. Зонин попросту потребовал, чтобы я разрешил и ему пойти в море на атаку конвоя.
— Подумаешь, «опасно!» Сейчас везде опасно. Поймите, Александр Васильевич, мне нужно пойти обязательно. Что же я напишу, если не увижу всего этого собственными глазами?
Пришлось согласиться. И я препоручил Александра Ильича заботам командира дивизиона.
Замыкал колонну катер «239» лейтенанта Юрченко. Виталий Деомидович несколько задержался с заводкой моторов и теперь, форсируя скорость, догонял остальных. С воздуха катера прикрывали истребители, ведомые старшим лейтенантом Богдановым.
К 12 часам дня подошли к вражескому берегу. Но штурман допустил ошибку в счислении пути, и вместо мыса Скальнее отряд оказался несколько севернее, в районе маяка Стуршер. Чертыхаясь, Алексеев вынужден был просить у нас и летчиков уточнить ему место конвоя.
— Поворачивайте на зюйд-вест, — передали мы ему с КП. — Конвой сейчас возле островов Лилле-Эккерей.
— Есть! Вас понял, — ответил комдив.
Развернувшись «Все вдруг» влево, катера кинулись вдогонку за вражескими кораблями. А конвой подходил все ближе и ближе к Бек-фиорду, и гитлеровцы наверняка полагали, что теперь-то им уже ничто не угрожает.
Совершенно неожиданно как для нас, на КП, так и для Алексеева, спешившего на перехват конвоя, в 12 часов 30 минут в эфире послышался голос В. Д. Юрченко. Лейтенант докладывал, что его катер ошвартовался к борту малого танкера.
— Заложили подрывные патроны. Захватили документы. Сами сейчас отходим...
Пока мы строили догадки, что за танкер взял на абордаж отчаянный лейтенант и где все это происходит, от Юрченко поступил новый доклад:
— Полный порядок! Подрывные патроны сработали [119] на славу. Танкер горит. Расстреляли и подожгли еще дрифтер. Имею одну торпеду. Иду на соединение с основной группой...
Только после возвращения катеров в базу из рассказа старшего лейтенанта Домысловского удалось установить некоторые подробности этих докладов. Как оказалось, идя последними в строю, они обнаружили к зюйду от мыса Лангбунес, на дистанции семь-восемь кабельтовых, немецкий танкер водоизмещением 800–900 тонн и дрифтер. Цели, конечно, не ахти какие, но и их упускать просто так резона не было. Рассчитывая участвовать еще и в атаке конвоя, Виталий Деомидович выпустил по танкеру одну торпеду. Тот, сманеврировав, сумел от нее уклониться. Но не таков был характер у Юрченко, чтобы остановиться в начатом деле на полпути. Передав Домысловскому, чтобы тот догонял остальные катера, сам лейтенант начал обстрел танкера из пушек и пулеметов. Немцы попытались было отстреливаться. Но, теряя артиллерийскую прислугу, танкер прижимался все ближе к берегу и наконец вылез на мель. Тогда Юрченко решил взять вражеское судно на абордаж. Лихо ошвартовавшись к борту танкера, лейтенант высадил абордажную команду. Все остальное было известно из докладов самого Юрченко.
Голос Виталия Деомидовича мы услышали снова через полчаса, в 13 часов 7 минут, но уже по совершенно иному поводу.
В 12 часов 34 минуты основная группа торпедных катеров, ведомая В. Н. Алексеевым, догнала конвой.
— Справа семьдесят — миноносец!.. Там же транспорт!.. Еще два транспорта!.. Сторожевой корабль!.. Сторожевые катера! Один, второй, третий... — еле успевал докладывать боцман головного катера.
Решив пробиться в голову конвоя, начавшего уже втягиваться в Бек-фиорд под защиту береговых батарей, Алексеев приказал Горбачеву идти прежним курсом.
— Прикроем остальных. Ставьте отсекающую дымзавесу!
Оставляя за кормой клубящийся белый хвост дыма, тут же поднимающегося вверх сплошной стеной, «243», не снижая скорости, несся вперед. [120]
Гитлеровцы всполошились. В сторону нашего катера потянулись трассы снарядов и пуль. Один из миноносцев, резко изменив курс и форсируя скорость, спешил выйти на траверзные углы транспортов. Наперерез катеру Горбачева устремились несколько катеров и сторожевой корабль противника. Стало ясно, что прорыв в голову конвоя осуществить не удастся. Что же, тогда в атаку!..
Алексеев, тронув Горбачева за плечо, показал на ближайший транспорт:
— Дай залп парой торпед! — Чтобы быть услышанным в реве моторов и грохоте артиллерийской стрельбы, Владимиру Николаевичу пришлось кричать. — Не жадничай. Стреляй двумя. Он того стоит!
Развернувшись вправо, катер устремился к транспорту водоизмещением в пять-шесть тысяч тонн. Тот, грузно осев, отчаянно дымил. Как видно, капитан приказал механику, не жалея машин, выжимать максимальную скорость. Но напрасно! Чуть наклонившись вперед, крепко сжимая штурвал, Горбачев, не обращая внимания на ожесточенный обстрел, подходил к цели все ближе и ближе. Четырнадцать... десять... восемь кабельтовых. На катере появились раненые. А. И. Зонин, взяв на себя обязанности санитара, перевязал, как умел, радиста старшину 1-й статьи Тертычного. Осколки вражеских снарядов угодили в корму. Пробило баллон дымаппаратуры. Загорелись лежащие тут же дымовые шашки. Боцман коммунист Сергей Огурцов, обжигая руки, сумел сбросить за борт и баллон, и охваченные пламенем шашки. Когда до транспорта оставалось менее четырех кабельтовых, старший лейтенант на мгновение повернул голову в сторону комдива. Алексеев, поняв немой вопрос, кивнул в знак согласия. Тут же с обоих бортов катера в воду нырнули торпеды и, оставляя за собой еле заметный след, устремились к цели.
Резко переложив штурвал вправо, Горбачев начал отход. Он не видел, как спустя несколько секунд на месте атакованного транспорта вспыхнуло яркое пламя. Услышал только глухой раскат взрыва, свидетельствовавшего, что выпущенные торпеды достигли цели. Теперь все мысли и действия старшего лейтенанта были подчинены одному: сбить с толку, обмануть преследовавшие вражеские корабли. Маневрируя курсами и скоростями, [121] сбрасывая время от времени за корму дымовые шашки, Горбачев уводил свой корабль на северо-восток. Через двадцать минут, убедившись, что за кормой чисто, старший лейтенант сбавил скорость. Алексеев от всей души поздравил Александра Федоровича с первой победой.
Успешная атака флагмана послужила добрым примером для командиров остальных катеров. Спустя три минуты над Варангер-фиордом раздалось еще два взрыва: старший лейтенант Виктор Домысловский отправил на дно сторожевой корабль, а лейтенант Василий Быков — транспорт. Еще через десять минут, получив по две торпеды от старших лейтенантов Виктора Лихоманова и Виктора Бочкарева, затонули два миноносца.
Особенно примечательной была атака Лихоманова. Виктор Митрофанович на пути к конвою пересек несколько дымзавес. Вражеские корабли в это время уже начали втягиваться в Бек-фиорд и поддерживались огнем тяжелой батареи с острова Скуггерей. Заметив наш катер, навстречу ему устремился миноносец. Миноносец против катера!.. Немцы не сомневались, что командир советского торпедного катера тотчас отвернет. Слишком уж неравны были силы. Но Лихоманов смело шел на лобовое сближение. Нервы сдали у командира вражеского корабля. Миноносец развернулся бортом и открыл по катеру огонь из пушек и пулеметов. Для Лихоманова это был очень удобный момент, чтобы выпустить торпеды. Но еще была велика дистанция. Цель могла уклониться. А бить нужно наверняка! И хотя среди моряков катера были уже раненые, старший лейтенант продолжал сближаться с миноносцем. Упорство наших моряков вконец обескуражило гитлеровцев. Миноносец развернулся и, форсируя скорость, начал уходить.
— Стрелять в корму миноносца не имело смысла. В этом случае не было и пятидесятипроцентной гарантии успеха атаки. Да я почему-то был уверен, — рассказывал потом на разборе этого боя сам Виктор Митрофанович, — что он непременно попытается еще раз накрыть нас своим бортовым огнем. Нужно было только не упустить момента начала циркуляции. Так оно и случилось. Я увидел, что нос миноносца начал катиться влево. Ну, а дальше все было уже просто. Торпеды мы выпустили с дистанции не более трех-четырех кабельтовых... [122]
Да, если судить по рассказу Виктора Митрофановича, то все было действительно довольно просто. Но ведь до момента торпедного залпа катер старшего лейтенанта Лихоманова около двенадцати минут находился под ожесточенным обстрелом миноносца и тяжелой береговой батареи. И на отходе еще ему трижды довелось встретиться со сторожевыми катерами противника, отбиваясь от них огнем пушек и пулеметов.
В то время когда флагманский катер Горбачева, успешно потопив транспорт, уже вышел из боя, катера старшего лейтенанта Чепелкина и лейтенанта Никитина — только выходили в атаку.
Пробившись к конвою, Леонид Чепелкин обнаружил два транспорта — один водоизмещением до шести, а второй — до двух тысяч тонн, идущих в сопровождении шести сторожевых катеров. Вырвавшийся из дымовой завесы торпедный катер был встречен плотным артиллерийским огнем. Смертоносная паутина разноцветных трасс сплеталась вокруг него все гуще и гуще. Но это не остановило наших катерников. Пройдя чуть ли не под самой кормой одного из немецких сторожевых катеров, старший лейтенант с предельно короткой дистанции атаковал и отправил на дно крупнотоннажный транспорт.
Так же успешно прошла атака лейтенанта Ивана Никитина. Меткий торпедный залп его катера вычеркнул из списков фашистского флота сторожевой корабль.
...Два приемника — один настроенный на волну торпедных катеров, а второй — истребителей прикрытия — наполняли палатку КП хаосом звуков. Посторонний человек вряд ли смог бы что-нибудь разобрать в коротких донесениях, лаконичных советах и отрывистых восклицаниях, перемежаемых грохотом взрывов, выстрелами, треском пулеметных очередей. Но офицеры штаба по голосам командиров, радистов, летчиков безошибочно определяли, какой из катеров уже выпустил торпеды, кто только начинает атаку, а кто, столкнувшись с кораблями охранения конвоя, вынужден вести артиллерийский бой или прикрываться дымзавесами.
В 13 часов 7 минут все наши катера разрядились по целям. Мы с КП готовились дать уже приказание об отходе в базу, как вдруг из динамика донесся голос лейтенанта Юрченко, заставивший всех насторожиться. [123]
— Получил прямое попадание снаряда в моторное отделение. Потерял ход!..
Вместо возвращения в базу, торпедные катера и истребители прикрытия получили приказ найти и оказать помощь экипажу Юрченко. Так хотелось услышать короткий доклад: «Все в порядке!.. Личный состав с подбитого катера снят и находится в безопасности». Но вместо этого из динамика неслось:
— «Двести тридцать девятого» не вижу. Много огня!.. Поиску мешает низкая облачность и дымзавесы.
— «Двести тридцать девятый»! Покажите свое место! Дайте ракету!..
А донесения Юрченко становились все тревожнее. Скоро он доложил, что их расстреливают сторожевой корабль и немецкие катера. И наконец:
— Окружены... Катер тонет... Прощайте, друзья!
На командном пункте наступила тягостная тишина.
Торпедные катера и истребители прикрытия еще минут тридцать продолжали поиск, надеясь хотя бы подобрать кого-нибудь из экипажа «двести тридцать девятого». Все напрасно. С тяжелым сердцем я передал по радио команду об общем отходе в базу.
При возвращении катеров в Пумманки, как только они вышли из района низкой облачности (а примерно с середины Варангер-фиорда и до полуострова Среднего облачности не было и даже нет-нет да проглядывало солнце), с аэродрома Луастари вылетело более десятка ФВ-190 и Ме-109. Подполковник Михайлов тут же приказал поднять с нашего аэродрома на поддержку сопровождавшим торпедные катера истребителям еще три-четыре звена «яков». Пока шли эти переговоры, мы решили пойти на хитрость. Зная, что противник перехватывает наши радиопереговоры, флагсвязист бригады передал открытым текстом:
— Я — «КН-один!» Я — «КН-один!» — (По случайному совпадению позывные бригады состояли из первой и последней букв моей фамилии, но многие из катерников были уверены, что это сделано умышленно.) — Поднять в воздух тридцать истребителей!..
Мы хотели ввести врага в заблуждение. И это в какой-то мере удалось. С аэродрома в воздух поднялись [124] и вступили в бой с превосходящим числом немецких истребителей не тридцать, а всего восемь «яков», но и они сумели обеспечить благополучный отход наших катеров в базу. Главным тут было, несомненно, мастерство и дерзость наших летчиков. В то же время какую-то роль сыграл и чисто психологический момент: гитлеровцы, перехватив нашу радиограмму, все время ждали, что в воздухе вот-вот появится еще два десятка советских самолетов и вели бой, как говорят, с оглядкой.
Общий результат можно было признать успешным. По существу первая практическая проверка тактики нанесения массированного удара торпедных катеров по вражескому конвою в светлое время суток стоила гитлеровцам девяти потопленных кораблей: трех транспортов, танкера и дрифтера, общим водоизмещением до 25 тысяч тонн, двух эскадренных миноносцев и двух сторожевых кораблей. Одновременная атака катеров по различным целям с интенсивным использованием дымзавес дезорганизовала противника, распылила силы охранения конвоя. Потери гитлеровцев наверняка были бы еще большими, если бы низкая облачность не исключила возможности комбинированного удара торпедных катеров, бомбардировщиков и торпедоносцев.
Однако радость от трудной, но большой победы омрачалась гибелью катера лейтенанта Юрченко. Трудно было смириться с мыслью, что этот дружный и отлично подготовленный экипаж, сумевший всего за два боевых похода отправить на дно три вражеских корабля, больше уже не выйдет в море. Лейтенант и его подчиненные мужественно и смело сражались с врагом. Поэтому представляя к боевым наградам участников боя 15 июля, мы не забыли и славный экипаж «двести тридцать девятого». Лейтенант В. Д. Юрченко, в частности, был награжден орденом Красного Знамени.
Минуло четыре месяца... С освобождением советскими войсками Киркенеса до нас дошли слухи, что среди вызволенных из неволи заключенных фашистского лагеря смерти оказалось несколько матросов и старшин из экипажа торпедного катера «239». Это было настолько [125] неожиданно, что мы вначале не поверили. Однако сведения подтвердились. Мы попытались связаться с нашими товарищами. Но не сумели. По существовавшему тогда порядку, они, как и все, кто имел несчастье попасть в плен к гитлеровцам, оказались в контрольном лагере. Свидание с ними не разрешалось. Удалось только выяснить, что командира катера среди них нет.
Прошел еще месяц. И вдруг пришло письмо от Юрченко. Виталий Деомидович писал, что жив, здоров, многое за это время довелось испытать, но сейчас вернулся на Родину и находится в контрольном лагере. Мы тут же написали письма в соответствующие инстанции, характеризуя Виталия Деомидовича с самой лучшей стороны. Трудно сказать, насколько это ему помогло.
Кончилась война. Вскоре мне пришлось по делам службы выехать за границу. А в 1949 году, получив назначение на должность командира Кронштадтской военно-морской базы и приехав в город-крепость, я узнал, что В. Д. Юрченко служит тут же. Он был уже капитан-лейтенантом, старшим помощником командира одного из учебных кораблей.
Встреча наша была и радостной, и в какой-то мере печальной.
Припомнив некоторые подробности боя 15 июля 1944 года, Виталий Деомидович рассказал о дальнейшей нелегкой судьбе членов экипажа своего катера.
Уничтожив танкер и дрифтер противника, Юрченко поспешил к вражескому конвою. К этому времени остальные наши катера успели уже разрядиться по целям и отходили. Лейтенанту пришлось атаковать в одиночку.
Прорвавшись к конвою, Юрченко обнаружил транспорт. Начал сближаться с целью. Но в это время из ближайшей дымзавесы появился сторожевой корабль. Открыл огонь. Один из снарядов угодил в моторное отделение. Катер потерял ход.
— Положение наше было трудным, — рассказывал Виталий Деомидович. — Однако никто из членов экипажа не дрогнул, не пал духом. Мы знали, что другие катера ищут нас. И это придавало морякам силы... [126]
Вражеский сторожевой корабль, подойдя на близкую дистанцию, начал расстреливать катер чуть ли не в упор. Потом подошел и открыл огонь еще один вражеский корабль. Советские моряки вступили в неравный бой. На предложение врага сдаться в плен, они ответили дружным огнем пушек и пулеметов. А когда сторожевой корабль, маневрируя перед носом катера, оказался на прицеле, Юрченко выпустил по нему свою последнюю торпеду.
— Вот только попал или нет — не знаю. Такой грохот стоял, что взрыва можно было и не услышать, а на сторожевик тут же нашла дымзавеса.
На смену сторожевому кораблю подошли шесть или семь вражеских катеров. Бой разгорелся с новой силой. Пали смертью героев на своих боевых постах командир отделения пулеметчиков старшина 2-й статьи Василий Гребенец, старшие матросы Сергей Заякин и Виктор Макаров, матрос Алексей Черняев. Тяжело ранило старшего матроса Владимира Стройкина и матроса Леонида Воробьева.
Юрченко и старшина команды мотористов Николай Суслов готовили в рубке ручные гранаты. Дело дошло уже до этого! Суслов вставлял очередной взрыватель, и вдруг прогрохотал взрыв.
— Сначала я подумал, — рассказывал Виталий Деомидович, — что это в руках у Суслова граната взорвалась. А на самом деле в рубку снаряд угодил. Приподнял я Суслова, а у него из раны на груди кровь струей бежит. Меня тоже в голову и в бедро ранило...
Потом Юрченко ранило еще раз. Потерял сознание. Очнувшись, услышал немецкую речь. Понял, что попал в плен. Увидел на себе вместо кителя матросскую суконку. Потом уже узнал, что это его, тяжело раненного, переодели матросы. И сколько потом в лагере гитлеровцы ни допытывались, ни били моряков, стараясь выведать, нет ли среди пленных офицеров и коммунистов, никто командира не выдал. Это спасло его от расстрела.
Из киркенесского лагеря Юрченко, Селянин, Минин, Воробьев были переведены в лагерь под Тромсе. Отсюда Виталий Деомидович бежал. С помощью норвежских патриотов прошел горными тропами в Швецию. Там его интернировали, а потом через посольство передали нашему командованию. [127]
В 1950 году Виталий Деомидович демобилизовался. До меня доходили слухи, что работал он сначала на рыболовецких судах в Жданове, затем — девиатором в Темрюке. Потом куда-то пропал. И только в 1964 году я получил от него весточку с Сахалина. Виталий Деомидович писал, что стал коммунистом. Плавал старшим помощником командира на большом морозильном рыболовецком траулере «Барабаш», а недавно назначен капитан-директором БМРТ «Арково». «Ловим рыбу у Алеутской гряды. Работа напряженная, нервная. Порой тяжелая. Но нравится. Полезность свою ощущаю...»
Я искренне порадовался за Юрченко.
Славный воинский подвиг экипажа торпедного катера с бортовым номером «239» не остался в забвении. Напомнил о нем в своей статье, вошедшей в сборник «Через фиорды», вице-адмирал В. Н. Алексеев. О мужестве в бою, стойкости и преданности Родине в условиях вражеского плена В. Д. Юрченко и его подчиненных подробно рассказала газета Краснознаменного Северного флота «На страже Заполярья». Этой же благородной теме посвящена документальная повесть А. Золототрубова и Я. Шнейдера «Сказание о последнем бое». А самое главное — плавает сейчас в составе наших боевых кораблей новый торпедный катер с бортовым номером «239»!
Слава героев не умирает! [128]