Бьем туго сжатым кулаком
В апреле 1944 года штаб флота разослал директиву командующего флотом о подготовке операции под кодовым наименованием «РВ-3». В самом этом факте не было ничего примечательного. Такие директивы поступали и прежде. Но эта, апрельская, директива имела особое значение. Сообщая о прибытии на аэродромы средней Финляндии 200 новых самолетов противника — 125 бомбардировщиков Ю-87 и 75 истребителей Ме-190 и «Фокке-Вульф-190», — в ней впервые ставилась задача отработки тесного взаимодействия и нанесения совместных ударов торпедных катеров, авиации и береговой артиллерии по конвоям противника в Варангер-фиорде.
Изучая эту директиву, я вспомнил первую беседу с адмиралом Головко в начале марта. Арсений Григорьевич сказал тогда:
— Мы и до сих пор поколачивали немцев изрядно. Но били пока что вроде бы растопыренными пальцами. А их нужно колотить туго сжатым кулаком. И мы будем так бить! Скоро у нас тут, как и на других фронтах, фашистам небо с овчинку покажется!..
Минуло чуть больше месяца после того разговора, и вот этот грозный кулак Северного флота начал сжиматься все крепче.
Не все, в том числе и у нас на бригаде, сразу осознали все значение задачи, поставленной Военным советом флота. На обсуждении полученной директивы с руководящими офицерами бригады командир 2-го дивизиона Коршунович высказался в том смысле, что не видит тут для нас, катерников, ничего нового. «Ведь и до этого [75] мы тоже воевали не каждый сам по себе, а постоянно помогая друг другу».
Что правда, то правда. С первых месяцев войны торпедные катера, выходящие в засады к Петсамовуоно, поддерживали самую тесную связь с береговой артиллерией. Артиллеристы не раз указывали катерникам цели для атак и прикрывали их от огня береговых батарей противника. Моряки торпедных катеров в свою очередь всегда готовы были подсобить артиллеристам отправить на дно подбитые их снарядами вражеские корабли. Дружили наши катерники и с летчиками, взаимно выручая друг друга в трудную минуту. Однако в той, апрельской, директиве речь шла не о простой взаимопомощи, а ставилась новая и несравнимо более сложная задача отработки оперативно-тактического взаимодействия, при котором разнородные силы флота, дополняя друг друга, сумели бы совместно наносить врагу наиболее чувствительные удары. Начинался новый этап в повседневной боевой деятельности всех соединений Северного флота, и в том числе нашей бригады.
Пессимистов, по привычке скептически встречающих все новое, на этот раз оказалось совсем немного. Да и те довольно скоро сдали свои позиции. А подавляющее большинство офицеров бригады встретило директиву командующего флотом с большим подъемом. На всех фронтах неудержимо развивалось мощное наступление наших войск. Как все советские воины, каждый матрос, старшина и офицер бригады также горел желанием внести свой посильный вклад в священное дело быстрейшего освобождения родной земли от фашистских захватчиков.
Для нас, катерников, особенно важной и актуальной была необходимость отработки тесного боевого взаимодействия с авиацией. И взаимодействия не столько оперативного, сколько тактического.
В одной из записных книжек тех лет у меня сохранилась интересная мысль, высказанная прославленным североморским летчиком Героем Советского Союза капитаном С. Гуляевым. Подчеркивая необходимость тесного боевого взаимодействия летчиков и катерников, он назвал авиацию и торпедные катера родными братьями. [76] Это сравнение на первый взгляд неожиданно, но в нем заложен глубокий смысл. Торпедные катера и авиацию действительно во многом роднят такие присущие им характерные боевые качества, как большая скорость, мощная ударная сила, быстрота маневра. При хорошо отработанном взаимодействии это родство в значительной мере расширяло наши совместные возможности в борьбе с противником, что было уже подтверждено опытом катерников и летчиков, в частности, Краснознаменного Балтийского флота. Еще в начале войны — 27 сентября 1941 года — два звена торпедных катеров, под командованием Владимира Гуманенко, взаимодействуя с авиацией, атаковали у западного берега острова Эзель отряд вражеских кораблей и добились замечательного боевого успеха: по данным штаба КБФ, в том бою были потоплены вспомогательный крейсер и два миноносца да еще один миноносец поврежден.
Насущная необходимость тактического взаимодействия торпедных катеров и авиации в условиях Заполярья диктовалась также специфическими особенностями нашего театра, где на смену полярной ночи на несколько месяцев приходил круглосуточный полярный день.
Зимой, когда ночь уступала относительно светлому времени всего час-полтора в сутки, нам, катерникам, трудно было обнаружить противника (тут следует оговориться, что использовать для поиска целей радиолокацию мы получили возможность только с осени 1944 года). Но если уж вражеский конвой удавалось отыскать и катера подходили к нему на визуальную видимость, то мы выводили на цели сразу несколько групп торпедных катеров. По-иному бывало полярным днем, когда солнце, словно бы наверстывая упущенное за зиму, вообще не покидало небосвода, окрашивая море причудливыми красками. В этих условиях задача поиска противника значительно облегчалась. Но зато атаковывать его конвои нам становилось во сто крат сложнее. При хорошей видимости торпедные катера лишались одного из главных своих боевых преимуществ — скрытности и внезапности атак. К тому же гитлеровцы, почувствовав нарастающую силу ударов североморцев, значительно усилили охрану своих конвоев: на каждый транспорт приходилось три-четыре боевых корабля, а иногда и больше. С воздуха конвои прикрывались авиацией. [77]
В этих условиях самостоятельные атаки для нас, катерников, становились трудным делом. В то же время и авиация, действуя самостоятельно, не могла, как показал опыт, добиться полного успеха в борьбе с вражескими конвоями.
Вывод напрашивался сам собой: чтобы надежно перерезать морские коммуникации гитлеровцев в Варангер-фиорде, нам нужно наносить удары по конвоям противника при тесном тактическом взаимодействии торпедных катеров и авиации.
Все это не было, разумеется, каким-то неожиданным открытием, внезапно осенившим командование флота только на третий год войны. Обязательной предпосылкой взаимодействия катерников и летчиков должно быть наличие мощных соединений как торпедных катеров (причем катеров, обладающих хорошей мореходностью), так и авиации, превосходящей по силам авиацию противника. К апрелю 1944 года Северный флот располагал как раз и таким соединением торпедных катеров — нашей бригадой и авиацией, способной завоевать безусловное господство в воздухе. Вот почему вопрос о тесном взаимодействии этих двух родов сил со всей остротой встал именно весной 1944 года.
Тактическое взаимодействие торпедных катеров и авиации на морских коммуникациях противника может строиться по-разному. В одних случаях главный удар наносят торпедные катера, а авиация только обеспечивает их действия, прикрывая на переходе морем, наводя на объекты, поддерживая и защищая от вражеской авиации. В других случаях главной ударной силой выступает авиация, а катера выполняют вспомогательную роль. Высшая форма тактического взаимодействия — совместная атака самолетов-торпедоносцев и торпедных катеров. Любой из вражеских конвоев, атакованный одновременно с воздуха и с моря, неминуемо должен нести большие потери.
— Вы, друзья, не заглядывали ненароком в наши штабные сейфы? Или, может быть, умеете читать мысли на расстоянии? Признавайтесь! — пошутил командующий авиацией флота генерал-лейтенант А. Х. Андреев, когда мы с капитаном 2 ранга Чекуровым приехали к нему со своими наметками. [78]
Действительно, общие принципы организации взаимодействия торпедных катеров и авиации, выработанные штабами бригады и ВВС, в основном совпадали, и мы без особого труда нашли общий язык. Но многое еще оставалось нерешенным.
Нужно было конкретно определить, как практически будут действовать командиры торпедных катеров и летчики. В разработку взаимодействия включились штабы, командиры подразделений. Проверенных практикой рекомендаций у нас не было. Между тем нужно было предусмотреть все, до малейших деталей. Каждая ошибка могла очень дорого стоить.
В работу по обеспечению взаимодействия включились не только штабы, но и политорганы нашей бригады и ВВС. Капитан 3 ранга Мураневич поделился со мной наметками специально разработанного плана партийно-политического обеспечения. План этот включал в себя много интересного и важного. Упомяну хотя бы о встречах катерников с летчиками, систематически проводимых впоследствии политотделом. Их значение не ограничивалось только лишь личным знакомством участников будущих совместных атак, хотя и это имело уже немалое значение. В непринужденной обстановке дружеских бесед участники этих встреч обменивались мнениями по широкому кругу конкретных вопросов тактического взаимодействия. Многие предложения, высказанные тут, сослужили потом и нам, и летчикам добрую службу.
Не остались в стороне от общего дела и газеты бригады и ВВС. Наряду с опубликованием заметок по отдельным вопросам боевого взаимодействия редакция нашей многотиражки организовала, к примеру, для «Североморского летчика» открытое письмо катерников. Его подписали Герои Советского Союза Шабалин и Паламарчук, капитаны 3 ранга Коршунович и Федоров, капитан-лейтенант Чернявский, старший лейтенант Павлов. Обращаясь к летчикам, они писали, в частности: «Ваша помощь может выйти за пределы одного только поиска цели. Обнаруженный в море вражеский конвой порой изменяет свой курс, ордер и другие данные. Ваша доразведка с немедленным оповещением по радио катерников, [79] уже находящихся в море, об этих изменениях позволит нашим офицерам заранее предусмотреть наиболее выгодный вариант атаки. Вы можете своими действиями помочь также нашему скрытному выходу к цели на кратчайшее расстояние, а это, по существу, решает исход боя». А потом у нас в газете было опубликовано ответное письмо летчиков. Обращаясь к катерникам, Герой Советского Союза гвардии подполковник А. Ефремов, Герой Советского Союза гвардии старший лейтенант Н. Бокий, гвардии капитан В. Пирогов, Герой Советского Союза капитан В. Рукавицын, старший лейтенант А. Батраков и другие писали: «Вы правы, товарищи! Перед всеми силами флота, в том числе перед авиацией и торпедными катерами, сейчас открываются перспективы еще большей активизации наступательных действий на коммуникациях противника, которые мы будем в состоянии окончательно перерезать, если сумеем в совершенстве отработать все детали взаимодействия... Наибольших успехов в разгроме фашистских конвоев в Баренцевом море мы достигнем, если будем применять высшие формы тактического взаимодействия торпедных катеров и авиации, если в этом взаимодействии авиация выступит не только во вспомогательной роли, но и как ударная сила. Мы имеем в виду совместные, точно рассчитанные в минутах и даже секундах, удары по кораблям противника с воды и с воздуха».
Чем детальнее разбирали мы конкретные вопросы тактического взаимодействия, тем очевиднее становилось, что оно предъявляет как к катерникам, так и к летчикам целый ряд специфических требований. Стало ясно, например, что надежно прикрыть катера на переходе морем в состоянии только те летчики-истребители, которые хорошо владеют техникой боя на малых высотах и виражах. Чтобы оперативно руководить предстоявшими боями, была необходима более четкая организация связи. Всего не перечтешь... Поэтому, как ни дорого было время (а с каждым перевернутым листком календаря полярный день все настойчивее вступал в свои права), мы все же посчитали недостаточным ограничиться только штабными играми на картах, а обратились к командующему флотом с просьбой разрешить провести [80] в море несколько тактических учений по отработке взаимодействия.
Выслушав наши соображения, адмирал Головко сказал:
— Что и говорить, размахнулись вы широко. Но быть по сему. Раз нужно, так нужно...
Не откладывая решения дела в долгий ящик, Арсений Григорьевич тут же распорядился о выделении тральщиков и сторожевых кораблей в состав конвоя «противника», который нам вместе с летчиками нужно было атаковать на учениях.
— Все?
— Нет, товарищ адмирал...
С командованием ВВС флота мы работали дружно. Но, как и во всяком большом деле, не обходилось, конечно, и без споров по отдельным вопросам. Вот к решению одного из таких вопросов, имевших, на мой взгляд, принципиальное значение, я, воспользовавшись удобным случаем, и постарался привлечь в качестве арбитра командующего флотом. Речь шла об организации на КП бригады оперативного пункта штаба авиации. Мы настаивали на создании такого пункта, не без оснований видя в этом одно из непременных условий оперативного руководства предстоявшими боями взаимодействующих между собой катеров и авиации. Командование ВВС возражало, считая это попросту излишней промежуточной инстанцией.
— Нынче, слава богу, двадцатый век, — не замедлил вставить свое слово представитель авиаторов. — Существует радио, телефон. Если понадобится в каком-то случае наращивание сил авиации, так снестись с нами штабу бригады катеров не составит большого труда.
— Бог-то бог, но, как говорят в народе, и сам не будь плох, — с улыбкой заметил Арсений Григорьевич. — Снестись с вами по радио или телефону катерники, конечно, смогут. Но вы ведь наверняка начнете еще думать: «Подбрасывать требуемые самолеты или нет?» А тут каждая минута дорога.
— Почему же, если в том будет действительная нужда.
— Вот-вот, «если будет». А чтобы таких вопросов вообще не возникало, вы оперативный пункт своего штаба по соседству с КП Кузьмина и организуйте. Двух [81] дней на это достаточно? Значит, договорились. Кто его возглавит? Тут нужны не третьестепенные люди.
— Направим туда Михайлова и Муратханова.
— Добро. Это офицеры деловые.
Весть о предстоящих учениях вызвала среди моряков бригады оживленные толки. Настоящими именинниками ходили старые североморские катерники.
— Еще полгода-год назад мысль о проведении таких учений показалась бы любому из нас пустой фантазией, — говорил А. О. Шабалин. — Еще бы!.. Учения под самым, можно считать, носом у гитлеровцев! А сейчас этому никто не удивляется. Срок миновал небольшой, но силы наши возросли настолько, что нам уже и такое дело по плечу.
Действительно, до ближайшего вражеского аэродрома было несколько десятков миль, всего считанные минуты полета, а мы разыгрывали под Териберкой учебные баталии. С момента обнаружения кораблей условного противника к нам на КП, развернутом на восточном мысу острова Кильдин, начинали непрерывно поступать данные о движении кораблей. По докладам разведки штаб бригады намечал время нанесения главного удара. И с этого момента «конвой противника» не знал покоя. По строго рассчитанному плану возле него появлялись самолеты и катера-дымзавесчики. Вслед за ними — штурмовики и истребители-бомбардировщики подавляли огневые средства кораблей охранения. А в конце, мощным заключительным аккордом, следовала дружная атака основной группы катеров и ударной авиации: торпедоносцев, пикировщиков и топмачтовиков. Внимательно следя по радиопереговорам и коротким донесениям за ведущими бой торпедными катерами и самолетами, мы при необходимости быстро наращивали наши силы на наиболее важных участках. Все это делало каждую атаку поистине неотвратимой.
В первое время командование ВВС, полностью удовлетворяя наши заявки на самолеты-дымзавесчики, истребители и штурмовики, было, однако, довольно скуповатым, когда речь заходила о самолетах ударной авиации, считая, что торпедоносцы с бомбардировщиками и без торпедных катеров в состоянии громить вражеские [82] конвои. Понимая, что одними уговорами здесь мало чего добьешься, мы пригласили побывать у нас на КП начальника штаба ВВС флота Героя Советского Союза генерал-майора Е. Н. Преображенского. Он приехал. Судя по всему, немалое впечатление произвела на него дружная, согласованная работа офицеров нашего штаба и оперативного пункта штаба ВВС по обеспечению взаимодействия. Но лед окончательно тронулся после того, как Евгений Николаевич побывал на торпедном катере во время учебной атаки по «конвою». Увидев, на что способны действующие в тесном боевом содружестве самолеты и катера, Преображенский вернулся с моря очень довольный.
— Здорово! Честно говоря, я даже не ожидал, что это так здорово! Ох, не хотелось бы мне оказаться на каком-то из кораблей конвоя, по которому будет нанесен такой удар!..
Не менее восторженно, надо полагать, пересказал Евгений Николаевич все виденное генерал-лейтенанту Андрееву. И крепко помог нам. Во всяком случае, после приезда Преображенского все наши заявки на самолеты ударной авиации не урезались, как это случалось порой прежде.
Принимать у нас задачу «Атака конвоя во взаимодействии с авиацией и береговой артиллерией» прибыл начальник штаба флота контр-адмирал В. И. Платонов.
Высокий, по-юношески стройный, несмотря на уже поседевшие виски, Василий Иванович был ветераном Северного флота.. Великую Отечественную войну он встретил в должности командира ОВР. Под его командованием начинали свою боевую биографию Александр Шабалин, Василий Лозовский, Сергей Коршунович и многие другие наши катерники. Не удивительно, что начальник штаба флота благоволил к нашей бригаде. Однако проявлялось это не в терпимости к каким-либо недостаткам. Напротив, Василий Иванович руководствовался правилом: кого сильнее люблю, того больше треплю. Вот и на этот раз Платонов вроде бы совершенно безучастно наблюдал за всем, что делалось на КП во время контрольной учебной атаки, лишь изредка, как бы между прочим, задавая короткие вопросы. Но я был уверен, что ни один наш промах не останется незамеченным контр-адмиралом. И не ошибся. На разборе [83] офицеры штаба флота, выходившие в море, не скупились на похвалы в адрес катерников и летчиков. А Платонов, делая заключение, говорил только о недостатках.
— Но в общем-то я доложу командующему флотом, — закончил Василий Иванович, — что хотя и с некоторыми натяжками, однако за отработку задачи по взаимодействию «удовлетворительно» вам поставить можно...
У нас словно гора с плеч: ждать от начальника штаба флота большего было бы ничем не оправданным оптимизмом!
Но все же главный экзамен для нас был еще впереди. Таким экзаменом будет бой — бой уже не с условным, а с настоящим противником.
Я уже говорил, что погода в Заполярье весной и в начале лета очень неустойчива. Если 1944 год и составлял исключение из этого правила, то только лишь в худшую сторону. Весь май и первую половину июня в Варангер-фиорде штормило. Штормы сопровождались то снежными зарядами, то дождями. Сплошные облака нависали, казалось, над самой головой. Мы все же старались не засиживаться в базе. Проводили малыми группами и отрядами поиск целей методом «свободной охоты». Ставили минные заграждения в прибрежных водах между портами Вадсе и Варде. Сначала для этого использовались обычные якорные мины, а потом АМД-1000 (авиационные магнитные донные). Специально приспособленные, они выстреливались, как торпеды, из труб торпедных аппаратов. А мины старых образцов ставились вручную, что в плохую погоду было не просто трудным, но и опасным делом. Применение магнитных мин во много раз повышало боевую эффективность наших постановок. Борьба с этими минами — куда более сложная задача, чем траление якорных мин. А значит, и вероятность подрыва вражеских кораблей увеличилась.
Тому, что вместо якорных у нас стали применяться донные магнитные мины, мы были в очень большой степени обязаны помощнику флагманского минера флота капитану 2 ранга Якимовичу. Он не только горячо [84] поддержал это предложение, но и принял самое деятельное участие в приспособлении АМД-1000 для выстреливания из торпедных аппаратов. Выходя в море, капитан 2 ранга на практике обучал экипажи катеров.
Нельзя, к сожалению, точно сказать, сколько и какие именно вражеские корабли подорвались на выставленных нами минных банках, хотя наблюдатели не раз докладывали о мощных взрывах в районе между портами Вадсе и Варде. Но о том, что наши хлопоты, связанные с минными постановками, не прошли впустую, свидетельствовали хотя бы появившиеся тут немецкие тральщики типов «М-35» и «М-40», начавшие день за днем старательно «утюжить» море. Транспорты и танкеры противника проходили теперь этот район, как правило, в светлое время суток и непременно за тралами, что ограничивало маневренность и скорость движения конвоев. Этим обстоятельством с успехом воспользовались наши летчики, нанося удары по вражеским кораблям. Вести о победах боевых друзей радовали. Ведь в них была какая-то доля и нашего труда. Но мины — это всего лишь только мины. Мы с нетерпением ждали случая использовать против врага свое главное оружие — торпеды. И непременно в содружестве с авиацией. Однако время шло, а метеосводки продолжали походить одна на другую, словно близнецы: ветер 4–6 баллов, низкая облачность и уже до чертиков надоевшие снежные заряды.
Между тем противник, не ожидая ничего хорошего от наступавшего полярного лета, спешил воспользоваться плохой погодой и протаскивал в Варангер-фиорд конвой за конвоем.
Как тут было не досадовать!..
Но вот наконец-то в двадцатых числах июня погода начала улучшаться. Стих ветер. Прекратились снежные заряды. Между облаками появились голубые «окна». 26 июня авиация провела тщательную разведку вражеских портов Варангер-фиорда. Выяснилось, что в Киркенесе и бухтах Бек-фиорда сосредоточено 17 транспортов и танкеров, 18 сторожевых кораблей и большое число мелких судов. У причалов Лиинахамари стоят транспорт и буксир. В портах Варде и Вадсе скопилось до трех десятков самоходных барж и мотоботов. [85]
Вечером из штаба флота сообщили: утром намечается нанести мощный бомбо-штурмовой удар по кораблям, укрывшимся в Бек-фиорде. В случае попытки противника вывести свои корабли отсюда в другие порты нашей бригаде приказано во взаимодействии с авиацией и береговой артиллерией атаковать и уничтожить их на переходе морем.
Ночь (правда, «день» и «ночь» стали у нас к тому времени понятиями уже довольно условными — солнце не заходило круглые сутки) прошла в приготовлениях к предстоявшему бою. К сожалению, у нас на тот момент в маневренной базе находилось всего лишь четыре торпедных катера из дивизиона В. Н. Алексеева. Но, чтобы по возможности скрыть от противника наши намерения, решено было пока что дополнительных сил в Пумманки не вызывать, хотя в главной базе у нас было достаточно готовых к бою катеров. Стараясь предугадать, что предпримет неприятель после налетов нашей авиации, куда и как вероятнее всего пойдут из Бек-фиорда его корабли, мы с В. А. Чекуровым и В. Н. Алексеевым подробно обсудили различные варианты атак вражеского конвоя. Уточнили со штабами ВВС и СОР последние детали взаимодействия.
Под утро, когда в Москве вот-вот должно было взойти солнце, Валентин Андреевич предложил пройтись.
— Поспать теперь уже все равно не удастся. Пойдемте хоть поразомнемся немного. Подышим свежим воздухом.
После нескольких часов, проведенных в накуренной палатке КП, особенно легко дышалось чистым, крепко настоянным запахом водорослей и вроде бы даже чуть солоноватым на вкус морским воздухом. В чуткой тишине отчетливо слышался приглушенный рокот прибоя и гортанный клекот чаек с недалекого птичьего базара. Для них не существовало войны.
— Что, не спится?!.
От землянки, занятой офицерами оперативного пункта штаба ВВС, подошел подполковник Михайлов. Судя по всему, он тоже не спал эту ночь.
— Так и вы не ложились?
— Какой там! Совсем было собрался, так позвонили, что погода портится. Как видно, время удара по Киркенесу будет перенесено. [86]
Тут только я обратил внимание, что так радовавшие нас накануне голубые «окна» в облаках снова закрылись. Противоположный — вражеский — берег Варангер-фиорда затягивало туманной дымкой.
— А что говорят синоптики? Это надолго?
— Да вроде бы ненадолго. Но кто за это может поручиться? Нужно ждать.
Да, ничего другого не оставалось, как только опять ждать, надеясь на лучшее.
А погода, словно бы испытывая наше терпение, в течение дня то улучшалась, то ухудшалась. И только к вечеру стало очевидно, что синоптики все же не ошиблись. К 17 часам облачность рассеялась. Ветер ослаб до 5–6 метров в секунду. Термометр показывал 8 градусов выше нуля.
— Все намеченное состоится, — сообщил, заглянув к нам в палатку, Михайлов. — Время удара — 17 часов 45 минут...
За четверть часа до налета нашей авиации на Киркенес мы поднялись на наш КП. Видимость была отличной. Весь противоположный берег Варангер-фиорда хорошо просматривался.
Первыми появились наши истребители. Подойдя к Луастари, они закружились над аэродромом. Несколько из базировавшихся там «мессершмиттов» и «фокке-вульфов» под прикрытием зенитной артиллерии поднялись было в воздух. Но превосходство в силах было на нашей стороне. И довольно скоро, оставляя за собой черные шлейфы дыма, немецкие самолеты один за другим упали на землю.
Луастарский аэродром противника был надежно заблокирован.
Точно в 17 часов 45 минут к Киркенесу подошла первая группа нашей ударной авиации. Два десятка истребителей-бомбардировщиков, ведомых майором Баберновым, обрушили с высоты двух-трех тысяч метров свой смертоносный груз на зенитные батареи противника и стоявшие в порту корабли. Через четыре минуты над портом спикировали восемь штурмовиков Ил-2. И началось! Прорываясь сквозь ожесточенный зенитный огонь, над Киркенесом и бухтами Бек-фиорда, сменяя друг друга с интервалами в четыре-пять минут, появлялись все новые и новые группы краснозвездных бомбардировщиков, [87] штурмовиков, истребителей. Менее чем за полчаса заранее намеченные цели атаковало сто двадцать наших самолетов, сбросив, в общей сложности, до пятидесяти тонн бомб.
Однако это были лишь «цветочки»! Спустя некоторое время, не дав возможности гитлеровцам прийти в себя после первого налета, североморские летчики нанесли по Киркенесу и бухтам Бек-фиорда новый, еще более мощный удар.
И тут нервы гитлеровцев не выдержали. Как мы и рассчитывали, надеясь спасти хотя бы часть кораблей, находившихся в Бек-фиорде, противник срочно сформировал конвой в составе пяти транспортов и под охраной почти двух десятков сторожевых кораблей и катеров направил его в сторону Лиинахамари. Этот конвой был обнаружен у Яр-фиорда. Его атаковали истребители-бомбардировщики, ведомые майором Дижевским. Один из транспортов был потоплен, второй поврежден.
А тем временем бомбежка и штурмовка вражеских кораблей, оставшихся в Киркенесе и бухтах Бек-фиорда, продолжалась. В 1 час 5 минут над целями появились пять наших бомбардировщиков и восемь истребителей. Через минуту их сменили пять новых бомбардировщиков, отправивших на дно транспорт. Спустя две минуты, после ожесточенного штурма шести Ил-2 и десяти истребителей, в киркенесском порту ярким факелом вспыхнул тральщик.
Недели две спустя после этого налета мне довелось читать письмо немецкого зенитчика, попавшее к нам в почтовом мешке, добытом разведчиками Леонова. Я выписал из этого письма в свой дневник несколько строчек: «За время войны мне довелось повидать и испытать всякое. Но такого, как 27 и 28 июня, еще не было! Налетам русских самолетов, казалось, не будет конца. Едва только мы успевали отбиться от одних, как появлялись новые. За ними еще и еще, словно их рассеивал над нами из сита сам дьявол. Спустя 10–15 минут непрерывного огня краска на стволах орудий подгорела. А мы все стреляли и стреляли. Уже не целясь. Просто ради того, что за выстрелами был не так страшен рев пикирующих самолетов и беспрерывный грохот рвущихся бомб. Когда же наконец все кончилось, мы не досчитались у себя почти половины состава орудийных расчетов. [88] Не лучше было и у других. А в порту горело, кажется, все, что только могло гореть...»
Что ж, написано достаточно ярко, а главное — правдиво. Даже с нашего КП, за десятки миль от Бек-фиорда, было видно, как над Киркенесом поднялась и медленно растеклась по небу густая пелена черного дыма, подсвечиваемая снизу яркими отблесками пожаров.
Были потери и у нас. 27-го и 28-го торпедные катера несколько раз выходили в море, чтобы подобрать из воды экипажи наших сбитых самолетов. Но удавалось это, к сожалению, не всегда. Не так-то просто остаться в живых, приняв ледяную ванну Баренцева моря! Однако несколько летчиков все же были спасены и в их числе один из прославленных североморских асов Герой Советского Союза капитан Бурматов. Его истребитель, прорываясь сквозь завесу зенитного огня к Киркенесу, получил несколько пробоин. Из боя пришлось выходить. Капитан сделал все, чтобы дотянуть израненную машину до аэродрома. Но запаса высоты не хватило. И Бурматов вынужден был воспользоваться парашютом. Приводнился он неподалеку от Айновских островов. Для спасения Бурматова тотчас же вышли торпедные катера. Обнаружив их, немецкие береговые батареи не замедлили открыть огонь, задавшись целью если уж не подбить, то хотя бы не допустить катера к летчику. Прикрывшись дымовой завесой, наши катерники все же благополучно подобрали Бурматова.
Пробыл капитан в воде несколько минут, однако, когда его вытащили на борт, у него зуб на зуб не попадал. Возвращаясь в Пумманки, катерники, не теряя времени, раздели капитана, растерли как следует спиртом, не забыв, разумеется, дать ему и выпить. Собрав у кого запасную тельняшку, у кого брюки, у кого форменку, переодели летчика во все сухое. Когда катер ошвартовался у пирса, Бурматов горячо поблагодарил моряков и сошел на берег бравым матросом.
После обнаружения конвоя, вышедшего из Бек-фиорда в направлении Лиинахамари, капитан 3 ранга Алексеев уже несколько раз запрашивал «добро» на выход в море для атаки. Мы в свою очередь звонили в штаб флота. Но оттуда следовал один и тот же ответ: «Не [89] торопитесь. Никуда этот конвой от вас не денется. А открывать немцам наши карты раньше времени не следует. Пусть подойдут поближе. Тогда вместе с береговыми батареями СОР и атакуете».
Между тем погода вновь стала портиться. Небо мало-помалу затягивали плотные низкие облака. Усиливался ветер.
Около 3 часов к нам на КП зашел подполковник Михайлов и сообщил, что из-за ухудшения погоды самолеты отзываются на свои аэродромы.
— Как ни досадно, однако с немецким конвоем вам с артиллеристами генерала Дубовцева придется разделываться уже без нас. Правда, воздушную разведку конвоя мы будем по возможности продолжать. Да и истребителям приказано на всякий случай оставаться в готовности к вылету.
В 3 часа 15 минут транспорты были замечены на подходе к Суоловуоно. Понимая, как видно, что мы не оставим их в покое, гитлеровцы на этот раз особенно усердствовали в постановке дымовых завес. Сторожевые катера и специально высланные «Хейнкели-115» старались вовсю. Огромное белесое облако поднималось от воды на добрых 50–60 метров. Не так-то просто было бы отыскать цели в этом плотном искусственном тумане, но, на наше счастье, сильные порывы ветра время от времени рвали дымзавесу, приоткрывая вражеские корабли.
В 3 часа 24 минуты, как раз во время такого очередного разрыва завесы, конвой был обнаружен на подходе к Пиуровуоно. Пользуясь целеуказаниями воздушной разведки, по транспортам ударили тяжелые батареи с полуострова Средний. Как и следовало ожидать, по позициям наших артиллеристов открыли огонь батареи противника с полуострова Нурменсетти. В контрбатарейную борьбу с ними вступили артиллеристы 104-го пушечного полка. И над морем, то на какое-то время ослабевая, то снова нарастая, начал перекатываться неумолчный грохот канонады.
Но сторожевым катерам удалось снова упрятать транспорты в дымовую завесу. Не видя противника, наши артиллеристы прекратили огонь: не было смысла расходовать снаряды попусту. В 3 часа 39 минут в дымовой завесе вновь образовалось «окно», через которое просматривался конвой, и тяжелые батареи возобновили [90] стрельбу. Теперь, отрезая врагу путь назад, артиллеристы сосредоточили весь огонь по концевым кораблям. Через несколько секунд один из транспортов, груженный, как видно, боеприпасами, получил прямое попадание. Офицеры, находившиеся в это время у нас на КП, рассказывали потом, как по белесому туману дымзавесы пробежала гамма ослепительно ярких красок — от густо-красной до темно-синей. Эта фантастическая радуга поднялась вверх на добрых полсотни метров. Не успела она погаснуть, как, перекрывая гул артиллерийских выстрелов, донесся сильный взрыв, и в небе стала медленно растекаться черная туча дыма.
Воодушевленные успехом, наши артиллеристы усилили огонь. В районе мыса Нумерониеми запылали гигантскими кострами еще два транспорта.
Мне не довелось видеть всего этого. Перебравшись с КП на пирс, я в это время провожал в бой три торпедных катера капитана 3 ранга В. Н. Алексеева (у четвертого из находившихся в Пумманках катеров отказал мотор и, к большому огорчению старшего лейтенанта Бочкарева, ему пришлось остаться в базе).
Дивизион Алексеева был самым «молодым» на бригаде. Окончательно сформированный только в начале мая, он и по нумерации числился третьим. Матросы, старшины и офицеры, во главе с командиром дивизиона и его заместителем по политической части капитан-лейтенантом Слепцовым, дневали и ночевали на только что полученных катерах. Но все же на подготовку и освоение материальной части ушло около месяца. Потом начались тренировки и учения по отработке взаимодействия с авиацией. И лишь в десятых числах июня катера дивизиона начали нести боевое дежурство в Пумманках. Выходили на «свободную охоту». Ставили на путях движения кораблей противника минные банки. Однако до главного дело еще не доходило. Только теперь вот экипажам катеров старшего лейтенанта Домысловского, лейтенанта Юрченко и старшего лейтенанта Шуляковского, как и самому Алексееву, предстояло впервые атаковать вражеский конвой.
Собрались на мостике катера Домысловского. Пока Алексеев, развернув карту, коротко ставил боевую задачу, [91] я наблюдал за окружившими его командирами катеров. Все трое, понятно, волновались. Предстоящая торпедная атака приобретала для них значение экзамена на боевую зрелость. Но волновался каждый по-своему.
Наиболее уверенно держался старший лейтенант В. А. Домысловский. До прихода к нам на бригаду Виктор Александрович в свои двадцать с небольшим лет успел уже повоевать на Волге. У нас тут при формировании дивизиона случилось так, что почти половина назначенных на этот катер матросов и старшин годились командиру по возрасту чуть ли не в отцы. В начале я, по правде говоря, был даже несколько озабочен тем, сумеет ли Домысловский установить правильные взаимоотношения со своими подчиненными. Однако опасения эти оказались напрасными. Экипаж катера довольно скоро стал выделяться своей спаянностью, внешне суровой, но верной мужской дружбой, в чем была немалая заслуга командира. В числе первых из дивизиона экипажу этого катера стали поручаться самостоятельные боевые задачи, и он успешно справлялся с ними. Можно было не сомневаться, что и в предстоявшей атаке старший лейтенант и его подчиненные, встретившись с любой неожиданностью, не растеряются и выполнят приказ.
Лейтенант В. Д. Юрченко всем своим видом старался показать, что он внимательно слушает командира дивизиона. Однако по глазам лейтенанта без труда можно было понять, что мысленно он был уже там, возле вражеского конвоя, в атаке, и никак не мог дождаться главного — приказа о выходе в море. И что с этим можно было поделать? Молодость!.. Она всегда отдает предпочтение не словам, а делам.
Спокойным, казалось, был и старший лейтенант П. Я. Шуляковский. Он даже смотрел куда-то в сторону, словно бы то, о чем тут шла речь, его никак не касалось. Но спокойствие это было напускным. На самом деле никто из командиров катеров наверняка не волновался так, как Петр Яковлевич. И на то были свои причины.
Шуляковского я знал еще по Дальнему Востоку. Он служил у нас там боцманом торпедного катера. Потом [92] в числе нескольких лучших старшин был отправлен на курсы. Вернулся на бригаду уже офицером. Большой практический опыт, обретенный за годы плавания на катерах, помог ему за сравнительно короткий срок стать хорошим командиром. Спустя некоторое время Петр Яковлевич командовал уже звеном. Но тут настал срок очередных оргмероприятий (сколько этих самых, недоброй памяти, оргмероприятий выпало на нашу долю — не перечтешь!) и Шуляковскому, как не окончившему военно-морского училища, пришлось уйти в запас.
Встретились мы с Петром Яковлевичем вновь здесь, в Заполярье. Адъютант доложил, что ко мне просит разрешения зайти старший лейтенант Шуляковский. Вначале, увидев грузного, мешковато одетого офицера, я даже усомнился: уж тот ли это Шуляковский, которого я знал? Но это был он, Петр Яковлевич! Разговорились. И Шуляковский рассказал свою печальную историю. Призванный, как и тысячи других, на флот в самом начале Великой Отечественной войны, он был назначен... командиром береговой базы. Трудно сказать, что тому причиной — то ли неразбериха тех дней, то ли недобросовестность какого-то чинуши, которому было абсолютно все равно, куда кого направить, лишь бы только место заполнить — однако нелепее этого назначения трудно и придумать. Дальше случилось то, чего и следовало ожидать: хозяйственником Петр Яковлевич оказался, мягко говоря, неважным и по неопытности одному выдал что-то, не оформив должным образом; другому дал нужное, но, оказывается, неположенное. Сейчас, спокойно разобравшись во всем, Шуляковского побранили бы, чего он, понятно, заслуживал, и отпустили с миром на корабль Но в то суровое время было не так. Состоялся суд. Учитывая, что в действиях Шуляковского отсутствовала какая-либо личная корысть, приговор был снисходительным: несколько лет заключения, причем исполнение приговора откладывается на все время, пока он будет на фронте.
— Так я стал преступником, — глухо закончил свой рассказ Петр Яковлевич. — И хотя честное имя мне уже удалось восстановить своей кровью, однако пятно судимости все же осталось, словно каинова печать...
Действительно, когда встал вопрос о назначении П. Я. Шуляковского командиром торпедного катера, [93] нашлись «осторожные» люди, утверждавшие, что делать этого никак нельзя. «Командир катера?! Да у него штурвал в руках. А если!..» Но я достаточно хорошо знал Петра Яковлевича и верил ему. Приятно было узнать, что такого же мнения придерживался и начальник политотдела бригады Мураневич. Наше совместное ходатайство о назначении Шуляковского поддержал адмирал Головко: «Чепуха какая. Перестать верить в людей — так как же можно тогда воевать!»
Экипаж встретил Петра Яковлевича несколько настороженно: на все катера приходят молодые, энергичные командиры, а тут — пожилой дядя из запаса. Такому ли служить на торпедных катерах? Но первый же штормовой поход убедил матросов и старшин, что их командир — человек, которому можно спокойно вверить свою жизнь. Несколько флегматичный, Шуляковский был скуп на слова, но зато ни от чего однажды сказанного никогда не отступал. А моряки всегда уважают командира, у которого слова не расходятся с делами. С первых дней, к примеру, Петр Яковлевич сказал, что всякий раз, вернувшись с похода, нужно, прежде чем идти отдыхать, полностью готовить катер к выходу в море. И это стало нерушимым правилом. Сколько раз бывало, что люди буквально с ног валились от усталости, однако никто из экипажа не появлялся в казарме до тех пор, пока топливные баки не пополнялись бензином, пока еще и еще раз скрупулезно не проверялись моторы и торпеды. Причем все это делалось добротно, потому что ни одна упущенная мелочь не оставалась незамеченной командиром. Шуляковский не сходил с катера вместе со всеми, хотя уставал на походе больше других. Выносливость этого в общем-то немолодого человека порой не могла не вызывать удивления и служила примером не только для подчиненных. Не раз обстановка складывалась так, что после бессонной ночи, проведенной в штормовом море, экипажу катера, только что вернувшегося в базу, приходилось вновь отправляться в поход. Кое-кто в этом случае старался найти то одну, то другую причину, лишь бы хоть нанемного задержаться у пирса. А от Шуляковского всегда можно было услышать один и тот же ответ: «Есть! Разрешите выполнять!» Его не выводили из равновесия ни сложность задания, ни шторм, ни усталость. [94]
Но тогда, ночью 28 июня, Петр Яковлевич волновался. Ведь если для Домысловского и Юрченко успех в предстоящей атаке был важен, потому что давал право стать в один ряд с командирами, уже прошедшими проверку боем, то для старшего лейтенанта Шуляковского он нужен был вдвойне!
В. Н. Алексеев закончил короткий инструктаж и доложил, что катера к выходу в море готовы.
— Никаких вопросов нет? Все ясно и по проведению атаки, и по взаимодействию с авиацией? — спросил я командиров катеров.
— Ясно все.
— Что же, тогда счастливого пути и три дюйма чистой воды вам под килем.
Через несколько минут катера с бортовыми номерами «241», «239» и «237» вышли строем клина в район острова Большой Айнов. Там, сообразуясь с обстановкой, командир дивизиона сам должен был определить наиболее выгодный момент для прорыва через дымовые завесы и атаки вражеских кораблей.
Около 4 часов 30 минут утра из штаба оборонительного района сообщили, что береговые батареи, не видя целей, прекращают обстрел. Поле боя предоставлялось торпедным катерам.
Информировав об этом Алексеева, мы передали ему последние данные воздушной разведки о местонахождении отдельных кораблей рассеянного вражеского конвоя.
— Ищите в дымовой завесе! Ищите в дымовой завесе!
В 4 часа 53 минуты из приемника, настроенного на волну катеров, находящихся в море, послышался голос Алексеева. Приказав катерам двигаться строем фронта, он начал поиск целей.
На КП наступила настороженная тишина. Офицеры старались даже объясняться друг с другом жестами. Только в случае крайней необходимости перекидывались двумя-тремя словами. Да и то вполголоса. Все внимательно вслушивались в легкое потрескивание динамика.
Секундная стрелка обежала один круг, второй, третий... Довольно часто встречающаяся в рассказах о войне фраза о медленно тянущихся секундах стала в некоторой [95] мере уже тривиальной. Но что поделаешь, если пассивное ожидание в бою действительно удлиняло время, и не так-то просто было избавиться от впечатления, что стрелки часов в это время начинали двигаться медленнее, нежели обычно.
Наконец динамик заговорил: старший лейтенант Домысловский доложил о сторожевых катерах противника, подновляющих растаскиваемую ветром дымзавесу. Тотчас береговые батареи с полуострова Среднего произвели несколько залпов: упорные тренировки с артиллеристами по отработке тактического взаимодействия начинали приносить практические результаты! И снова томительное ожидание. В 5 часов 10 минут послышался взволнованный голос лейтенанта Юрченко: «Транспорт! Вижу транспорт!» Как видно, лейтенант забыл в спешке выключить микрофон, и из динамика стали доноситься глуховатые выстрелы пушек, татаканье пулеметов. Потом над морем прогрохотал мощный взрыв. Мы ясно услышали его на КП и без радио. А Виталий Деомидович восторженно кричал из динамика: «Готов! Пошли фрицы треске на закуску!»
Боевому успеху экипажа «239» мы радовались не меньше, чем сам лейтенант Юрченко. Молодцы!.. Почин сделан. Первый транспорт в этом бою уничтожен.
А с моря донесся новый взрыв. С наблюдательного пункта одной из береговых батарей сообщили, что в районе действия наших катеров, сквозь густую пелену дымзавесы, все явственнее проступает оранжевый ореол большого пожара. «Такой факелище полыхает, что наверняка и от вас видно!»
Кого же теперь можно поздравить с успехом — Домысловского или Шуляковского? Нетерпение было так велико, что рука сама собой тянулась к микрофону. Но тут из динамика донесся голос Алексеева.
— Торпеды использовал. Иду в условленный район сбора.
Значит, и на боевой счет экипажа катера старшего лейтенанта Домысловского можно было записать первую победу. Дело оставалось за экипажем «237». Неужели Шуляковскому так и не посчастливится найти для своих торпед стоящей цели? Ведь ему это так важно!..
С моря донесся еще взрыв. [96]
— Атаковал тральщик и сторожевой катер, — коротко доложил Шуляковский.
На КП — общая радость! Все улыбаются. Поздравляют друг друга. И есть с чем: ни один из катеров не возвращается домой с неиспользованными торпедами!
Связавшись по телефону с командующим флотом, доложил ему об успешных атаках катеров Алексеева. В ответ адмирал сказал:
— Как возвратятся, передай им благодарность Военного совета Да подтолкни там своих кадровиков, чтобы скорее представили всех участников боя к наградам. Они того заслужили...
Да, экипажи всех трех катеров отлично выполнили задачу. Теперь нам предстояло позаботиться о том, чтобы победители благополучно возвратились в Пумманки.
Как было заранее условлено, каждый из торпедных катеров, проведя атаку, отходил к северу. А так как атаковывали они свои цели не одновременно, то и выходили из дымовой завесы на чистую воду по одному: сначала катер лейтенанта Юрченко, потом старшего лейтенанта Домысловского и последним — старшего лейтенанта Шуляковского. Этим-то и решил было воспользоваться противник. Лелея надежду хотя бы в какой-то мере рассчитаться за свои потопленные корабли, гитлеровцы выслали на перехват торпедных катеров группу «Мессершмиттов-109», чтобы расстрелять их поодиночке. Еще в недавнем прошлом, когда нам в подобных случаях приходилось связываться по радио или телефону с командованием авиации, находившимся в Ваенге, эта затея немцев, возможно, и принесла бы им какой-то успех. Но теперь все было иначе: получив сообщение о появлении «мессершмиттов», подполковник Михайлов из расположенного рядом с нашим КП оперативного пункта штаба ВВС тотчас отдал приказание на ближний аэродром, и оттуда поднялась группа «Яковлевых». Встретив самолеты противника еще на подходе к катерам, наши истребители связали врага боем и сбили один за другим три «мессершмитта». Под надежным воздушным прикрытием торпедные катера без потерь ошвартовались в Пумманках.
Встреча на пирсе была очень теплой. В ответ на благодарность Военного совета флота экипажи катеров дали [97] слово еще настойчивее искать и топить вражеские корабли.
Подробная запись донесений и радиопереговоров торпедных катеров, участвовавших в бою, дополненная живыми рассказами участников, дала возможность во всех деталях восстановить ход атак, подробно разобрать все их достоинства и недостатки. Такие разборы, кстати сказать, являлись лучшей школой воинского мастерства.
...Через семь минут после начала поиска конвоя, ровно в 5 часов утра, слева по курсу флагманского катера старшего лейтенанта Домысловского был обнаружен немецкий сторожевой катер. Спустя несколько секунд к нему присоединились еще два. Следуя в направлении на норд-вест, они начали постановку очередной дымзавесы. Капитан 3 ранга Алексеев поступил в этом случае совершенно правильно: не отвлекаясь от главного — поиска транспортов, — он передал данные о местонахождении замеченных сторожевых катеров артиллеристам (огнем взаимодействующих с нами береговых батарей эти катера были скоро рассеяны), а сам подал команду к повороту: «Все вдруг!» на 40 градусов вправо и, увеличив ход до полного, увел торпедные катера в поставленную противником дымзавесу.
Через несколько минут прямо по носу, в расстоянии четырех-пяти кабельтовых, открылся занятый противником берег. Осмотрелись. По данным, полученным командиром дивизиона, конвой должен был в это время находиться где-то поблизости. А его не было. То ли транспорты, увеличив скорость, успели уже миновать этот район, то ли, напротив, задержались, и только вот-вот появятся. Наступили те ответственные минуты поиска, которые во многом предопределяют успех или неудачу боя. И тут Алексеев допустил ошибку, которая потом, на разборе, стала предметом большого и поучительного разговора для всех остальных командиров отрядов и дивизионов о «границах» их руководства командирами торпедных катеров в бою. Проводя первый свой бой, Владимир Николаевич на какое-то время запамятовал ту простую истину, что командиры катеров — это не просто исполнители, нуждающиеся в постоянной подсказке, а люди, способные и обученные принимать самостоятельные [98] решения и претворять их в жизнь. Приведя катера в заданный район, комдив должен был, поделившись последними данными о местонахождении противника, предоставить командирам необходимую свободу действий в поиске целей. Это было тем более необходимо в данных конкретных условиях, когда конвой распался. Если же и давать какие-то советы, так лишь с одной целью — предупредить ошибки, указать на промах, иначе говоря, учить командиров правильному маневру. А Алексеев пытался вместо всего этого установить совершенно ненужную опеку. Дело дошло до того, что начал даже диктовать командирам отдельно маневрирующих катеров курсы и скорости, с которыми им следовало, по его мнению, идти. В условиях плохой видимости — а катера вели поиск в дымзавесе — это неминуемо должно было привести к большим неприятностям.
К счастью, Алексеев вовремя понял и исправил свою ошибку. И дело сразу пошло на лад. В 5 часов 10 минут, получив полную свободу в проведении поиска, лейтенант Юрченко обнаружил слева от себя, на дистанции восемь кабельтовых, транспорт и боевой корабль противника (что это был за корабль, установить так и не удалось), шедшие курсом около 300 градусов. Несмотря на яростный обстрел, Виталий Деомидович умело выполнил довольно сложный маневр, обеспечивший выход катера на выгодный курсовой угол цели, и успешно атаковал транспорт. Еще через три минуты Домысловский, шедший вдоль внешней кромки дымзавесы, заметил и атаковал вражеский танкер. Тут также не было промаха. Увенчался успехом и поиск Шуляковского. Находясь внутри дымзавесы, он почти в упор встретился с тральщиком и несколькими сторожевыми катерами. С дистанции два кабельтова Петр Яковлевич атаковал тральщик торпедами, а пулеметным огнем обстрелял ближайший к нему сторожевой катер. Тральщик взорвался на глазах у наших моряков. Отмечались попадания и во вражеский катер.
1 или 2 июля, не помню точно, прошедший бой подробно разбирался в штабе флота.
— Что ж, общий итог можно признать удовлетворительным, [99] — сказал в заключение разбора адмирал А. Г. Головко. — Практически менее чем за сутки наша авиация, береговая артиллерия и торпедные катера, взаимодействуя друг с другом, «списали» из состава немецкого флота семь транспортов общим водоизмещением около сорока тысяч тонн, танкер, два тральщика, два сторожевых корабля. Сбили тринадцать вражеских самолетов. Кроме того, по данным, подтвержденным разведкой, в порту Киркенес разрушено несколько важных объектов. Не хочу выступать в роли провидца, однако есть все основания считать, что теперь гитлеровцы вряд ли попытаются проводить свои конвои в Лиинахамари. Сейчас мы в состоянии обеспечить и обеспечим полную блокаду Петсамо!
Действительно, с 28 июня Петсамо было у нас на прочном запоре. Это в немалой мере затруднило противнику снабжение его лапландской армии. Теперь все — от патронов до сухарей — ей нужно было подвозить из Киркенеса по автомобильным дорогам. Сократились и поставки такого важного для фашистской Германии стратегического сырья, как никелевая руда.
А ведь бой 28 июня был по существу первой пробой тактического взаимодействия разнородных сил Северного флота в борьбе с врагом. «Кулак», о котором говорил в марте командующий флотом, только-только по-настоящему сжался!.. [100]