Боевое братство
Если верить календарю, то наступила весна. На юге она наверняка уже возвестила о себе ласковым солнцем, молодой листвой на деревьях. А у нас тут, в Заполярье, о приходе весны можно было догадаться разве лишь по заметно увеличившемуся светлому времени суток. Все остальное оставалось по-прежнему. И по-прежнему синоптики «радовали» нас юго-западными ветрами силой 5–6 баллов, плотными снежными зарядами и температурой ниже нуля.
А нам так нужна была хорошая погода!.. Готовилась высадка группы разведчиков, вошедшая в историю нашей бригады под названием «В пасхальную ночь». Отступая несколько от хронологии событий, о ней хочется вспомнить, как об одном из свидетельств крепкой боевой дружбы катерников с отважными разведчиками из разведотряда штаба Северного флота.
Зародилась эта дружба с первых дней Великой Отечественной войны, а точнее — с первых боевых походов разведчиков по тылам врага. Ведь каждый из этих походов начинался, как правило, с высадки в каком-то из пунктов занятого гитлеровцами побережья. Наши катерники последними провожали разведчиков в трудный и опасный путь и первыми встречали их после выполнения боевой задачи, принимая, зачастую под огнем противника, на борт своих кораблей.
С организацией бригады эта дружба окрепла еще больше. В первые годы войны разведчики добывали «языков», громили опорные пункты врага в основном на побережье Мотовского залива и делали это так успешно, что один из зарубежных военных обозревателей, [60] которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к нам, писал: «В Мотовском заливе немец не знал покоя. Он постоянно ждал десанта».
С зимы 1943/44 года район боевых действий разведотряда штаба флота значительно расширился. Наши разведчики стали все чаще и чаще наведываться в глубокие тылы противника. Высаживались в Бое-фиорде, на мыс Скальнес, Лангбунес, в Пеуравуоно и в других местах. Морское обеспечение этих дерзких вылазок возлагалось преимущественно на торпедные катера.
1 апреля катера 1-го дивизиона выходили в море для высадки группы разведчиков, во главе с лейтенантом Кокориным, в Пеуравуоно.
В ночь на 3 апреля отряд катеров этого же дивизиона выходил на «свободную охоту», а одновременно, в случае получения по радио условного сигнала от группы Кокорина, должен был оказать разведчикам необходимую помощь.
Следующей ночью торпедные катера вышли из Пумманок, чтобы снять разведчиков. От лейтенанта Кокорина было получено радио, что его группа обнаружена и ее преследуют. При подходе к берегу по катерам, которые вел капитан 3 ранга В. П. Федоров, открыла огонь вражеская батарея. Места эти у немецких артиллеристов были заранее пристреляны. Снаряды ложились в непосредственной близости от торпедных катеров. И все же разведчики были сняты и благополучно доставлены домой.
А в ночь на 5 апреля намечалось проведение вылазки под девизом «В пасхальную ночь».
Для обеспечения лучших взаимных связей разведотдел вначале прикомандировал к нашему штабу группу своих офицеров, во главе с капитаном 3 ранга Пасько — красивым блондином лет тридцати, всегда подтянутым, собранным и, должно быть в силу своей военной профессии, не очень-то разговорчивым. А вскоре и весь разведотряд, которым командовал в ту пору старший лейтенант В. И. Леонов, перебрался к нам в Пумманки, разбив тут свой палаточный городок. На политотдел бригады было возложено руководство партийно-политической работой в отряде. Наша береговая база взяла на себя большую долю хозяйственных забот о разведчиках. Хлопот у нас, таким образом, прибавилось. [61]
Но жили мы с леоновцами дружно, добрыми соседями. Наши матросы, старшины и офицеры с понятным интересом наблюдали за повседневными тренировками разведчиков. Восхищались ловкостью, когда они, не уступая заправским альпинистам, взбирались на вершины отвесных гранитных скал. Были страстными «болельщиками» жарких схваток их боксеров и самбистов. На дружеских встречах, частенько организуемых политотделом, с увлечением слушали рассказы леоновцев о походах по тылам врага. Разведчики в свою очередь с неменьшим интересом следили за боевыми делами наших катерников. И не удивительно, что скоро в ряды бойцов разведотряда влилась группа моряков нашей бригады, а в состав экипажей торпедных катеров были зачислены бывшие разведчики.
Мы, к примеру, с радостью приняли в свою семью бывшего командира отряда разведчиков капитан-лейтенанта Николая Фролова (он был к тому времени уже шесть раз ранен). Умение быстро ориентироваться в самой сложной обстановке, смелость, решительность и другие важные качества, приобретенные Фроловым в разведотряде, помогли ему за сравнительно короткий срок стать отличным командиром торпедного катера. Коммунисты дивизиона избрали его своим парторгом. Дублером командира катера стал бывший разведчик младший лейтенант Лев Бамштейн — черноглазый, стройный, порывистый юноша. Вначале мы, по правде говоря, сомневались, сумеет ли он справиться со своими новыми обязанностями. Дело в том, что Бамштейн не заканчивал военно-морского училища. Офицером его сделала война. Мобилизованный в июне 1941 года, он, никогда прежде не видавший моря, попал на Северный флот и стал разведчиком. Здесь ему присвоили воинское звание младшего лейтенанта. Бамштейн был несколько раз ранен. Наконец врачи категорически запретили ему вернуться в разведотряд. И он попросился к нам на бригаду.
— Моряк я пока еще, можно сказать, никакой, — откровенно признался младший лейтенант. — Но стать моряком очень хочется. Ребята у вас хорошие. Помогут. А я даю слово учиться по-настоящему.
Леонов и Фролов дружно поддержали товарища. «Разведчик! Этот не подведет!..» [62]
С такой рекомендацией нельзя было не посчитаться. Просьба младшего лейтенанта была удовлетворена, и мы потом в этом не раскаивались. Учился Бамштейн, перенимая все лучшее от наших передовых офицеров, действительно с настойчивостью, которой можно было только позавидовать. И, проплавав всего около двух месяцев дублером, младший лейтенант стал полноценным командиром корабля, хотя, как я уже говорил, военно-морского училища и не кончал. Участвуя потом во многих боях, он зарекомендовал себя с самой лучшей стороны.
Район, где намечалось осуществить очередную высадку, определялся разведотделом штаба флота. Нас в этом случае интересовали лишь чисто морские вопросы: нет ли там мелей и подводных камней на подходах к берегу; какое дополнительное обеспечение необходимо для того, чтобы успешно высадить, а потом, после выполнения разведчиками своей задачи, принять их обратно к себе на борт; какие именно катера следует выделить на высадку. Во всех этих вопросах первое слово было уже за бригадой, и в частности за командиром 1-го дивизиона В. П. Федоровым, который у нас как раз чаще других взаимодействовал с разведчиками.
В ночь на 5 апреля, в пасхальную ночь, разведчики решили наведаться в Кообхольм-фиорд. Два наших торпедных катера — лейтенанта Шленского и старшего лейтенанта Сиренько — должны были высадить их на небольшой пирс в глубине бухты. Захватив в ближайшем поселке «языка», разведчики рассчитывали той же ночью возвратиться обратно в Пумманки.
— Фашисты наверняка не откажут себе в удовольствии отметить пасхальный праздник изрядной выпивкой. А мы этим и воспользуемся, — объяснил В. Н. Леонов, почему высадка намечена именно на эту ночь.
Что ж, расчет правильный.
От Пумманок до Кообхольм-фиорда не так далеко, примерно 25 миль (напомню читателю, что миля — 1,85 километра). Поэтому мы считали, что вся предстоящая вылазка, учитывая время, необходимое катерам на переход морем и стоянку в самом фиорде в ожидании возвращения разведчиков, должна была занять [63] не более 3–4 часов. Значит, нам нужно было позаботиться, чтобы в это время ни один из кораблей противника не только не входил в Кообхольм-фиорд, но не проходил и мимо него. А такое могло случиться. По нашим данным, подтвержденным авиаразведкой, в порту Лиинахамари в это время находились три немецких транспорта, а в Бек-фиорде, точнее в Киркенесе, — шесть. Каждый из них, в сопровождении кораблей охранения, мог именно в эту ночь выйти в море, держа курс либо из Лиинахамари на северо-запад, либо из Бек-фиорда в Петсамо. Чтобы появление их вблизи Кообхольм-фиорда не застало нас врасплох и не помешало успешной вылазке разведчиков, по предложению В. П. Федорова — он отвечал за обеспечение высадки — было решено выделить два звена торпедных катеров для несения дальнего блокадного дозора: одно займет позицию к северу от полуострова Нурменсетти и будет сторожить выход из Лиинахамари, а второе с такой же целью направлялось к Бек-фиорду. Перед командирами этих звеньев, не вдаваясь в особые подробности, ставилась одна и та же задача: при обнаружении кораблей противника атаковать их и не пропустить в район Кообхольм-фиорда. Ну, а на случай, если какому-то из немецких кораблей все же удастся прорваться сквозь эти наши дальние блокадные дозоры, так к самому Кообхольм-фиорду мы высылали еще торпедный катер старшего лейтенанта Ф. Родионова. Проводив до входа в фиорд катера с разведчиками, он должен был лечь в дрейф. При появлении вражеского корабля — атаковать его и уничтожить или увлечь за собой подальше в море.
В разведотделе с нашими предложениями согласились. А когда обсуждались все детали уже самой высадки разведчиков, то Леонов и Пасько в один голос настаивали, чтобы она была поручена непременно Саше Шабалину.
Есть люди, у которых подвиг — это порыв, когда в какое-то одно мгновение, подобно ослепительной вспышке молнии, проявляется все благородство их души, и они становятся способными на поступки, по праву вызывающие восхищение окружающих. Таких людей нельзя не уважать. Однако еще большего уважения достойны [64] люди, для которых подвиг — это совершенно естественное проявление постоянно высокого патриотического накала их сердец. Именно к такой категории людей и относится прославленный североморский катерник А. О. Шабалин. Характеризуя Шабалина, хочется повторить старую истину, что героями не рождаются, а становятся. Они воспитываются той средой, обществом, в котором растет и мужает человек.
Александр Осипович не был кадровым военным. Военно-морское училище он закончил уже после окончания Великой Отечественной войны. Биография его — самая рядовая. Родился в 1914 году в небольшой северной деревушке с поэтическим названием Юдмозеро. Отец работал сплавщиком леса на бурной Онеге. Поэтому ловкость, сила, смелость были в семье в почете. Быть бы, наверное, и Александру Осиповичу лихим сплавщиком. Да разбередил сердце и воображение мальчугана своими рассказами дядя — потомственный помор, всю жизнь бороздивший на зверобойных суденышках северные моря. И, изменив семейной традиции, Шабалин после окончания семилетки подался в Мурманск. Сначала юнгой, а затем матросом плавал на рыболовных траулерах. Потом поступил в морской техникум. Спустя два года стал штурманом. И снова началась трудная, но увлекательная рыбацкая жизнь. Побыв три-четыре дня на берегу, неделями пропадал в дальних походах.
В 1936 году Шабалина призвали в Военно-Морской Флот. После окончания Учебного отряда на Балтике служил боцманом на торпедном катере. Маленькие, но грозные боевые корабли пришлись ему по душе. На Северный флот Александра Осиповича перевели в звании старшины 2-й статьи. А в мае 1939 года он был назначен командиром торпедного катера. Спустя два с небольшим года, на третьем месяце Великой Отечественной войны, Александр Осипович отправил на дно первый транспорт противника.
Изучая еще на Дальнем Востоке первые победные атаки Шабалина, нельзя было не подивиться их дерзости. И как-то само собой складывалось представление о нем, как об этаком сорвиголове, которому все нипочем.
Тем более приятно было по приезде на Северный флот убедиться, что Шабалин совсем не такой, каким [65] представлялся на расстоянии. Невысокого роста, белесый, с доброй подкупающей улыбкой, он привлекал к себе симпатии всех окружающих величайшей скромностью — этим очень важным человеческим качеством. Суровость военных лет, частые встречи лицом к лицу со смертью не ожесточили его. Александр Осипович оставался чутким товарищем, заботливым семьянином, любящим отцом. Он старался ничем не выделяться среди сослуживцев, хотя, когда создавалась североморская бригада торпедных катеров, Шабалин был уже Героем Советского Союза, кавалером ордена Ленина и двух орденов Красного Знамени. Единственная привилегия, которой он настойчиво добивался, состояла в том, чтобы наиболее трудные боевые задания поручались непременно ему.
Воинские подвиги Шабалина сейчас достаточно широко известны. Однако авторы некоторых статей не прочь объяснить его боевые успехи довольно просто: талантлив, дескать, вот и весь секрет. Но ведь талант сам по себе — это еще что-то вроде необработанного алмаза: драгоценным камнем он становится, лишь засверкав искусно отшлифованными гранями. Поэтому, не повторяя уже известного, хочется отметить те главные, на мой взгляд, грани таланта Шабалина, которые отличают его как первоклассного офицера-катерника.
Прежде всего, Шабалин умел использовать для обеспечения боевого успеха не только тактические, но и психологические предпосылки. Он, скажем, первым (во всяком случае, на Северном флоте) начал атаковывать противника от его же собственного берега. И неспроста! Экипаж любого корабля, идущего вдоль своего побережья, где расположены свои береговые батареи и аэродромы, ожидает нападения противника прежде всего со стороны моря. Туда направляется основное внимание сигнальщиков и командира, в сторону моря развертываются орудия и пулеметы. А Шабалин атаковывал как раз от берега, откуда его меньше всего ждали. Не раз в ночном бою, выпустив торпеды и потопив корабль из состава конвоя, Александр Осипович уходил тоже не в сторону моря, а опять-таки под берег противника, в тень от высоких скал. Останавливал моторы, [66] чтобы не выдавать себя даже пенной полосой от винтов, и, затаившись, ждал, пока гитлеровцы, отчаявшись обнаружить его катер, не уходили. Тогда он спокойно возвращался в базу.
Шабалин действовал всегда решительно и смело. Для него, казалось, не было невыполнимых задач. Свидетельство тому — каждая атака, проведенная им начиная с первой сентябрьской атаки 1941 года и кончая проходом «коридора смерти» и высадкой десанта в порту Лиинахамари в октябре 1944 года. Однако смелость Александра Осиповича не имела ничего общего с необдуманным лихачеством, пустым молодечеством.
Отчаянный человек не значит еще человек храбрый. Во время войны случалось, что некоторые из командиров торпедных катеров, едва обнаружив цель, увеличивали скорость до самой полной. Открывали огонь из пушек и пулеметов, не жалея боеприпасов. В общем, действовали вроде бы ой как смело. Но результат подобной смелости, а точнее сказать необдуманной лихости, зачастую бывал плачевным: своими действиями такой командир даже помогал противнику обнаружить свой катер. Подобные атаки либо вообще срывались, либо их боевой успех стоил очень дорого. Шабалин действовал иначе. Он старался подойти к противнику на малых ходах или, по его собственным словам, «тихо, без шума, чтобы гитлеровцы догадались об атаке только после взрыва торпеды». Ну, а если неожиданная атака не удавалась, тогда Александр Осипович готов был пойти и на риск, однако риск обдуманный.
На занятиях с офицерами в нашем «университете» мы не раз вспоминали один очень показательный в этом смысле бой, проведенный Шабалиным и Колотием в апреле 1943 года. Они атаковали тогда в глубине залива Маативуоно конвой из двух транспортов и пяти сторожевых катеров. Было это на рассвете. Противнику удалось обнаружить наши торпедные катера. Расчет на внезапность атаки не оправдался. Но это не остановило Шабалина и его боевого друга. Александр Осипович связал боем сторожевые катера, прикрывавшие транспорты. Умело маневрируя, то укрываясь в дымовой завесе, то неожиданно появляясь из нее каждый раз в новом месте, он обрушивал то на один, то на другой немецкий катер огонь своих пулеметов и настолько запутал [67] гитлеровцев, что те, гоняясь за ним, упустили из вида Колотая. Воспользовавшись этим, старший лейтенант вышел в атаку и выпустил торпеды по одному из транспортов. Объятый пламенем, тот начал медленно погружаться в воду.
Атака Колотия была так неожиданна, что немецкие катерники на какое-то время растерялись. Тогда Шабалин, выйдя из дымовой завесы, повел свой катер на полной скорости в глубь узкого залива, к входу в порт Петсамо, куда уходил второй вражеский транспорт. Сторожевые катера кинулись было вдогонку, но напрасно. Время было упущено.
Вынужденные смириться с потерей и второго своего транспорта, немцы задались целью не выпустить хотя бы Шабалина обратно в Маативуоно. Поддержанные береговыми батареями, сторожевые катера перекрыли выход из узкого залива. Им казалось, что теперь советский корабль попал в ловушку.
Но Шабалин думал иначе. Точно выпустив торпеды и отправив транспорт на дно, он развернул свой катер и, на полной скорости, повел его вдоль берега, между высокими водяными всплесками, поднимаемыми снарядами береговых батарей. Гитлеровцы ожидали все, что угодно, но только не этого. Ни один из их сторожевых катеров так и не решился преследовать там советский корабль, опасаясь снарядов своих же собственных батарей. И Шабалин сумел вырваться из подготовленной для него ловушки.
При всей своей общительности, простоте и сердечности в обращении с окружающими, в том числе и с подчиненными (недаром каждый из матросов и старшин бригады считал счастьем служить на катере Шабалина), Александр Осипович был в то же время очень требовательным командиром.
Что греха таить, во время войны случалось встречаться с фактами, когда отдельные офицеры всерьез полагали, что на торпедном катере, с его небольшим экипажем, вполне можно обойтись без уставных «строгостей». До того ли тут, дескать, когда люди каждый день жизнью рискуют. И нормальная уставная требовательность к подчиненным подчас подменялась панибратством. Результат в каждом таком случае был один [68] и тот же: вслед за неминуемым снижением воинской дисциплины следовали боевые неудачи в море. Дорогой ценой приходилось расплачиваться таким офицерам за забвение мудрого суворовского наказа, что дисциплина — мать победы!
Шабалин не принадлежал к этой категории офицеров. Он был требователен, но требователен без шума и окриков. Неуклонное выполнение устава обеспечивалось на его катере прежде всего личным примером командира. Александр Осипович всегда и при всех обстоятельствах был для подчиненных образцом высокой дисциплинированности, настойчивого совершенствования воинского мастерства, мужества и отваги. Принцип воинского воспитания «делай, как я!», умело используемый Шабалиным, обеспечивал ему непререкаемый авторитет. Матросы и старшины не просто уважали, а любили Александра Осиповича, беспредельно верили ему и готовы были идти за ним поистине в огонь и в воду.
В моей записной книжке военных лет сохранилась короткая запись об одном походе Шабалина. Я записал тогда для памяти всего несколько фраз: «Высадка разведчиков в Маккаурсан-фиорде не удалась. Шабалин осуществил прорыв в Бос-фиорд. Немецкий сигнально-наблюдательный пост заметил катер. Запрашивал. Шабалин продолжал идти вперед. Немцы приняли его за своего. Так же успешно Шабалин вышел обратно с двумя «языками».
А некоторые подробности этого похода таковы.
Штабу флота необходимо было выяснить, какие боевые средства сосредоточены у противника в Бое-фиорде. Первоначально предполагалось, что Шабалин высадит для этой цели группу разведчиков в Маккаурсан-фиорде. Оттуда они уже пешком двинутся в Бос-фиорд. Однако при подходе к намеченному месту высадки торпедный катер был обнаружен. Высадить разведчиков не удалось. Казалось бы, это обстоятельство давало Шабалину полное основание со спокойной совестью возвратиться в Пумманки. Но не в правилах Александра Осиповича было так просто отказываться от выполнения полученного приказа. Не удалось высадить разведчиков в Маккаурсан-фиорде, так почему бы не попытаться сделать это в самом Бое-фиорде?..
— Туда частенько заходят немецкие катера. Попробуем-ка [69]и мы проскочить под их «марку», — предложил он Леонову.
Виктор Николаевич согласился с этим предложением. И Шабалин снова повел свой катер к вражескому берегу. Скоро из темноты показались обледенелые скалы у входа в Бос-фиорд. Потом блеснули редкие огоньки на берегу. Торпедный катер все глубже и глубже втягивался в залив. Члены экипажа, свято веря в своего командира, действовали спокойно, словно бы им предстояло войти и ошвартоваться в родных Пумманках. Но это был занятый врагом фиорд. На его берегах притаились в темноте орудия батарей. Знай гитлеровцы, что это за катер, им потребовалось бы, пожалуй, всего лишь несколько залпов, чтобы разнести его в щепы.
С берегового сигнально-наблюдательного поста замигал узкий луч прожектора, торопливо высвечивая тире и точки морзянки.
— Позывные запрашивают, товарищ командир! — доложил боцман Козлов.
— Не отвечать, — ответил Шабалин и, не увеличивая хода, продолжал вести катер в глубь фиорда.
Помигав прожектором еще раз и опять не получив ответа, немецкие сигнальщики успокоились. Решили, видимо, что это возвращается из дозора один из своих катеров. Расчет Шабалина полностью оправдался.
Пройдя две-три мили в глубь фиорда, Александр Осипович подошел к берегу и высадил разведчиков. Те ушли добывать «языков», а Шабалин, отойдя в тень ближайшей скалы, застопорил ход. Готовые к любой неожиданности, комендоры не отходили от пулеметов, внимательно вглядываясь в темноту. Медленно тянулись минуты томительного ожидания. Наконец с берега замигал чуть приметный синеватый огонек фонарика — это возвращались разведчики.
— Прямо из постелей взяли. Тепленькими, — сказал Леонов, спуская в кубрик двух полуодетых немецких офицеров.
С кляпом во рту и крепко связанными руками, гитлеровцы, видимо, никак не могли взять в толк, откуда здесь появились советские разведчики. И походили скорее на мокрых кур, нежели на бравых офицеров. Но «языками» они оказались ценными. Позже на допросах [70] в разведотделе рассказали о многом из того, что интересовало штаб флота.
Удивительно ли, что вот и теперь, собираясь в ночь на 5 апреля предпринять еще одну вылазку в тыл врага, но уже в Кообхольм-фиорд, разведчики настаивали, чтобы в их высадке непременно участвовал А. О. Шабалин. И мы с ними согласились.
Все, что, как нам казалось, требовалось для обеспечения предстоявшей высадки разведчиков, было сделано. Определены два звена катеров для несения дальнего блокадного дозора у мыса Нурменсетти и Бек-фиорда. Еще один торпедный катер выделялся в дозор к входу в Кообхольм-фиорд. С двумя катерами, прорывавшимися с разведчиками в самый фиорд, шли В. П. Федоров и А. О. Шабалин. Теперь дело было лишь за хорошей погодой. А она-то нас и подвела!.. С утра 4 апреля, вопреки полученному нами прогнозу, задул шестибалльный норд-остовый ветер. Над Варангер-фиордом загуляли снежные заряды. Синоптики оправдывались ссылкой на нежданный антициклон, спутавший все их предварительные расчеты. Но это было для нас слабым утешением.
— Ничего. У нас тут, в Заполярье, погода в эту пору преподносит порой самые неожиданные сюрпризы. Случается, что в один и тот же день утром и в валенках холодно, а к обеду хоть ботинки снимай, — успокаивал нас на правах старого североморца В. Н. Леонов. — К вечеру все еще может измениться к лучшему.
Однако и его прогноз не оправдался. Напротив, к вечеру заряды сменились сплошным снегопадом. Столбик ртути в термометре упрямо опускался все ниже и ниже. Прорыв в Кообхольм-фиорд пришлось отложить.
Только к утру следующего дня метель, какая в средней полосе России и глубокой зимой не часто бывает, прекратилась, напоминая о себе лишь изредка проносящимися зарядами. Потеплело. Густые облака, еще недавно низко нависавшие над морем, поднялись вверх, посветлели. Скоро и ветер сменил направление, сбивая разгулявшуюся волну. Шторм начал мало-помалу стихать. [71]
— Я же говорил, что вся эта заваруха ненадолго, — весело говорил Виктор Николаевич. — Весна — это весна даже и у нас тут, за шестьдесят девятой параллелью. Ночью погода будет лучшего и желать нельзя...
Мы связались с разведотделом штаба флота. Оттуда подтвердили «добро» на проведение намеченной высадки. И план ее, тщательно разрабатываемый в течение нескольких дней, начал претворяться в жизнь.
Вечером в море вышло звено катеров для несения блокадного дозора в районе Бек-фиорда. Спустя час второе звено направилось к полуострову Нурминсетти, чтобы блокировать выход из Петсамовуоно. Потом на КП собрались участники прорыва в Кообхольм-фиорд. Мы не скрывали ни трудностей, ни опасностей поставленной перед ними боевой задачи. Вход в бухту Кообхольм-фиорда, протянувшуюся на добрых три мили в глубь материка, неширок, всего около 15 кабельтовых, и достаточно хорошо просматривается. Пройти к намеченному для высадки разведчиков маленькому пирсу, прилепившемуся к скалистому восточному берегу фиорда, можно лишь узким фарватером между островком Итре-Кообхольмен и каменистыми, обсыхающими во время отлива отмелями.
— Это ничего, — спокойно ответил Шабалин, внимательно рассматривая план бухты. — Мне здесь в финскую войну доводилось бывать. Думаю, что туда пройдем спокойно. А вот обратно...
Он посмотрел в сторону Леонова. Тот заверил, что они постараются взять «языка» без шума. Тихо.
— Ну, значит, и обратно выйдем спокойно, — уверенно закончил Александр Осипович.
Около 23 часов разведчики начали посадку на катера. Одетые в белые маскировочные халаты, они проходили по верхней палубе и скрывались в кубриках. Всего на два катера было принято 38 человек. Последним на борт головного катера вошел Леонов. Глухо заурчав моторами, «Д-3» отошли от пирса, направляясь к выходу из Пум манок. Какое-то время в ночном море можно было еще различать белые полосы взбитой винтами воды. Потом и они пропали. Катера словно бы растаяли в темноте.
Провожая все три группы катеров, мы договорились с командирами, что они будут строго соблюдать принцип [72] радиомолчания. Работать на передачу им разрешалось только в случае, если срочно потребуется помощь. И хотя теперь их молчание уже само по себе служило свидетельством, что у них все в порядке, все же велик был соблазн запросить, как там идут дела. Чтобы как-то скоротать медленно тянувшееся время, мы затеяли на КП чаепитие. Но это мало помогло.
Только в половине третьего утра снисовцы с мыса Земляной сообщили, что в Пумманский залив втягиваются три торпедных катера. Это были федоровцы. Мы тут же передали по радио приказание о возвращении в базу катерам, несущим блокадный дозор у Нурменсетти и Бек-фиорда.
Скоро участники прорыва в Кообхольм-фиорд сидели на КП и, обжигаясь горячим чаем, рассказывали о проведенной вылазке. Говорил, правда, в основном Леонов. Федоров и Шабалин ограничивались лишь короткими замечаниями, когда, по их мнению, Виктор Николаевич «перебарщивал» с похвалами в адрес катерников.
...Неширокий вход в Кообхольм-фиорд катера с разведчиками миновали благополучно. Правда, при подходе к входному мысу береговой пост помигал прожектором. Наши катерники не ответили. На том все и закончилось. То ли очередной снежный заряд прикрыл торпедные катера, то ли вахтенные с сигнально-наблюдательного поста изрядно подгуляли в связи с пасхой, но больше запросов не было. Второе даже более вероятно, потому что на островке Итре-Кообхольмен оказались не выключенными огни. Это облегчило Шленскому и Сиренько задачу прохода узким фарватером к намеченному для высадки разведчиков пирсу.
Небольшой поселок, где намечалось взять «языка», уже спал. Только из одного неплотно занавешенного окна пробивалась узкая полоска света. Посланная Леоновым разведка доложила, что там сидят и бражничают трое мужчин. Один, судя по тельняшке, моряк.
Разведчики разбились на две группы: одна должна была брать «языка», а вторая — блокировать дом. Когда, ловко открыв входную дверь и миновав небольшой коридор, разведчики оказались в ярко освещенной комнате, ее хозяева вначале никак не могли взять в толк, откуда к ним пожаловали столь неожиданные гости. Потом настал черед удивиться разведчикам. В ответ [73] на грозное «Хенде хох!» и «Руки вверх!» тот, что в тельняшке, вдруг на чистом русском языке воскликнул: «Ба-а!.. Так ведь это же наши!» Как потом оказалось, двое из трех были архангельскими поморами. Еще ребятишками попали они во время гражданской войны в Норвегию, да так тут и застряли. А третий, местный рыбак, зашел скоротать пасхальную ночь за бутылкой вина.
Узнав, что нужно советским разведчикам, рыбаки с радостью согласились пойти вместе с ними.
— Мы все здесь знаем лучше любого немца. Все вам расскажем.
Собираясь в путь, «пленные» не забыли захватить с собой аккордеон и недопитую бутылку.
Рыбаки дали очень ценные сведения. Один из них в последнее время плавал на рейсовом судне. Частенько бывал в Бек-фиорде. Он сообщил, в частности, важные сведения о выставленных противником минных полях вдоль восточного берега Яр-Фиорда и между берегами в двух кабельтовых от острова Бугей. Рассказал и многое другое, что интересовало штаб флота.
Так же беспрепятственно, как вошли, наши катера, приняв на борт разведчиков, вышли из Кообхольм-фиорда.
— Вот, собственно, и все, — закончил Леонов. — Нет, что ни говори, а нашему с вами боевому братству сопутствует военное счастье!..
Действительно, за время многих походов на торпедных катерах нашей бригады разведотряд штаба флота не имел потерь. А наши катерники не раз заслуживали похвалы Военного совета за морское обеспечение этих дерзких рейдов разведчиков. [74]