Сражаться до конца!
Самым, пожалуй, памятным и наиболее драматическим событием весны 1944 года для нас был майский бой экипажей катеров старших лейтенантов Анатолия Кисова и Ивана Желвакова с двумя сторожевыми кораблями, несколькими катерами и тремя самолетами противника.
В тот день меня по какому-то делу вызвали в Полярное. Едва переступив порог приемной командующего флотом, я услышал из распахнутой двери кабинета голос Арсения Григорьевича:
— Иди скорее сюда. Слушай! Твои орлы ввязались в драку и, судя по всему, нелегкую...
С КП адмирала можно было включиться в волну любой радиостанции, действующей на флоте. Благодаря этому Арсений Григорьевич, не выходя из кабинета, постоянно был в курсе всего, что делается на море и в воздухе. Вот и на этот раз, не получив еще с КП бригады доклада о бое катеров, командующий флотом уже знал о нем. А судя по доносящимся из динамика возбужденным голосам, татаканью «эрликонов» и «кольт-браунингов» бой был трудным.
— Кто там? — Арсений Григорьевич кивнул головой в сторону динамика.
— Полагаю, что старшие лейтенанты Кисов и Желваков. У них на это время запланирован переход в Пумманки.
— А, тихоокеанцы... Самовольничают?
— Почему же! Обнаружили противника и атакуют.
— Ишь ты! Они наверняка и не знают, что имеют в лице комбрига такого искусного адвоката. Ну хорошо. [50]
Подключайся в сеть и руководи своими забияками. Они просили подослать им истребители. В штабе у тебя все еще никак не решатся побеспокоить по этому поводу вышестоящее начальство. Так я уже распорядился. Андреев доложил, что «Яковлевы» в воздухе.
А. И. Кисов и И. М. Желваков — тихоокеанцы, пришли на бригаду почти одновременно.
Анатолий Иванович последние несколько месяцев 1943 года так настойчиво просил о переводе с Тихого океана на любой из действующих флотов, что я специально обращался по этому поводу к адмиралу И. С. Юмашеву. Тот сначала не соглашался, но потом все же дал «добро». Кисов был откомандирован в Москву, в распоряжение отдела кадров. А когда в начале марта 1944 года я прибыл на Север, то, к немалому своему удовольствию, встретил его тут. Оказывается, приехав в Москву, Анатолий Иванович был направлен на курсы. Но, узнав о формировании бригады торпедных катеров на Северном флоте, упросил направить его в Заполярье.
Ивана Михайловича Желвакова я тоже хорошо знал по тихоокеанской бригаде. Там с ним в начале 1943 года произошла неприятная история. Сменившись с боевого дежурства, Желваков неосторожно бросил на стол кобуру с заряженным пистолетом. Прогремел выстрел. Пуля насмерть поразила боцмана. Хотя это была и случайность, но убийство человека не могло остаться безнаказанным. Желвакова судили. Он признал свою вину и просил о самом строгом наказании. Его, разжаловав в рядовые, направили в Заполярье в штрафной батальон. Иван Михайлович отвагой в бою заслужил помилование. Приехав на Северный флот, я узнал, что Желваков уже восстановлен в офицерском звании и служит штурманом на одном из тральщиков. Причем служит хорошо. По просьбе Ивана Михайловича мы походатайствовали о его переводе к нам, на бригаду. И старший лейтенант, распрощавшись с тральщиком, снова встал за штурвал торпедного катера.
Оба молодые, задорные, постоянно рвущиеся в бой, Кисов и Желваков любили выходить в море вместе. И мы охотно шли навстречу этому их желанию. [51]
Вот и на этот раз они вышли вдвоем из нашей главной базы в Пумманки. Минуя северо-западную оконечность полуострова Рыбачий, примерно на траверзе мыса Вайталахти, заметили справа, у берегов противника, дым кораблей. Отказаться от возможной атаки было не в их характерах. И друзья пошли навстречу врагу. С дистанции 70–80 кабельтовых определили, что идут два сторожевых корабля и несколько катеров. Несмотря на численное превосходство противника, старшие лейтенанты начали атаку, элементарную по замыслу и трудную по исполнению.
Осторожные люди могут, пожалуй, квалифицировать действия Кисова и Желвакова не столько смелыми, сколько безрассудными. Но вспомним адмирала С. О. Макарова, который в период русско-турецкой войны, еще совсем молодым офицером, записал в своем дневнике: «Война объявлена!.. Клянусь вам честью, что я не задумаюсь вступить в бой с целой турецкой эскад* рой и что мы дешево не продадим нашу жизнь».
А. И. Кисов и И. М. Желваков думали и действовали так же!
Обнаружив наши катера, корабли противника, открыв огонь, пошли им навстречу. Однако в самый последний момент, сблизившись уже на 10–15 кабельтовых, гитлеровцы не выдержали: один из сторожевых кораблей и часть катеров отвернули вправо, а остальные влево. Это в какой-то мере облегчило задачу наших катерников: можно было атаковать цели с одного направления.
Первым, находясь на средних курсовых углах цели, две торпеды по ближайшему сторожевому кораблю выпустил Желваков. Спустя несколько секунд на месте, где только что находился вражеский сторожевик, плавали лишь какие-то деревянные предметы да по воде растекалось большое масляное пятно. Кисов атаковал второй сторожевой корабль. Торпеды угодили ему в носовую часть. Однако прежде чем и этот сторожевик пошел на дно, расчет его кормовой пушки успел сделать несколько выстрелов. Три снаряда угодили в катер Желвакова: [52] один попал в подводную часть корпуса, и внутрь катера хлынула вода, а два других разорвались в корме, вызвав пожар. Торпедный катер лишился хода. К нему, бросив подбирать людей с потопленных сторожевых кораблей, устремились два вражеских катера.
Положение наших моряков было трудным. Казалось, даже безнадежным. Однако никто не растерялся, не впал в панику. В то время как комендоры, выполняя приказ командира, делали все возможное, чтобы удержать на почтительном расстоянии катера противника, мотористы подложили под моторы подрывные патроны. Перед нелегким выбором: «Смерть или плен?» — советские моряки, не колеблясь, выбрали первое.
А Кисов, убедившись в успехе своей атаки, на полной скорости уходил на восток. Анатолий Иванович был уверен, что Желваков, атаковавший первым, уже вышел из боя. И вдруг радиофон донес голос друга: «Я потерял ход. Атакуют катера. Толя, выручай!»
Верный священному для советских воинов правилу взаимной выручки, старший лейтенант Кисов тотчас развернулся на обратный курс. И сделал это вовремя. Пользуясь тем, что среди комендоров поврежденного катера к этому времени были уже убитые и раненые, враг подходил все ближе и ближе. Тут-то и подоспел Кисов. Смело кинувшись наперерез противнику, Анатолий Иванович поставил дымзавесу и, прикрываясь ею, ошвартовался к катеру друга, в считанные секунды принял на борт его команду и снова дал полный ход.
Через несколько минут над морем прогрохотал взрыв. Уходя последним с мостика родного корабля, старший лейтенант Желваков не забыл поджечь бикфордов шнур, протянутый к подложенным под моторы подрывным патронам. Врагу не достался даже покинутый катер!
Но трудное испытание, выпавшее на долю наших моряков, на этом не закончилось. Над катером старшего лейтенанта Кисова появилось три «Фокке-Вульфа-190». В течение четверти часа беспрерывных атак с воздуха (потом подошли наши «яки», и фашистские летчики предпочли убраться) каждый из наших моряков проявил такое мужество, стойкость, презрение к смерти, перед которыми нельзя не преклоняться. [53]
Передав штурвал Желвакову, Кисов встал с ним спина к спине. Внимательно следя за налетавшими с кормы самолетами, Анатолий Иванович, как только летчик сбрасывал бомбу, подавал команду к повороту. Желваков резко перекладывал штурвал то вправо, то влево. И, как фашистские летчики ни старались, ни одна сброшенная ими бомба так и не попала в цель.
Озлобленные своей неудачей, гитлеровцы подвергли катер ожесточенному артиллерийско-пулеметному обстрелу. Один из снарядов попал в корму катера. Взрывом вырвало кусок палубы. Деревянная щепа попала в матроса Валентина Жукова. Ему выбило глаз. А в это время от пулеметной очереди следующего самолета загорелись дымовые шашки. Полуослепший, с залитым кровью лицом, задыхаясь в едком дыму, Жуков все же нашел в себе силы на ощупь освободить крепления дымовых шашек и сбросить их в море. Скоро его снова ранило — в руку. Но и тогда комсомолец не покинул боевого поста.
При первой же атаке «фокке-вульфов» был ранен в живот пулеметчик матрос Гречаников. Матрос Кузьменко хотел перевязать друга.
— Не до того сейчас! — твердо сказал Гречаников, — становись к пулемету, а я буду подавать ленты.
Трудно представить, каких нестерпимых страдании стоило это моряку. Однако, зажав левой рукой рану, Гречаников правой подавал Кузьменко пулеметные ленты. И друзья меткой очередью сумели подбить один из вражеских самолетов.
Несколько снарядов попало в ахтер-пик (кормовой отсек), где хранился боезапас. Туда бросился старшина 1-й статьи Иванников. Выхватывая из разбитых горящих ящиков раскаленные патроны, старшина выбрасывал их через люк в море. Над катером пронесся очередной вражеский самолет. От новой пулеметной очереди, прошившей ахтер-пик, загорелись и ящики со снарядами. На помощь Иванникову поспешили боцман Павел Простов и торпедист матрос Водовозов. Иванников подавал на палубу пылающие снарядные ящики, а Простов и Водовозов сбрасывали их за борт. Угроза взрыва боеприпасов была предотвращена.
Мужественно вели себя в этом бою и мотористы, находившиеся, [54] пожалуй, даже в более трудных условиях, нежели матросы и старшины верхней команды.
Хочется привести отрывок из письма, полученного мной из города Ингулец, Днепропетровской области, от И. Д. Горбункова, ныне строителя-экскаваторщика, а в дни Великой Отечественной войны старшего матроса, моториста с катера старшего лейтенанта Желвакова{1}.
Илья Дмитриевич пишет:
«Не хочу нашему брату мотористу лишней хвалы воздавать, но ведь тот же пулеметчик, скажем, он хотя бы врага своими глазами видит. У него в руках пулемет, чтобы с этим врагом драться. А мотористы — они внизу. Что наверху делается, зачастую не знают. Угарно. Шум такой, что далеко не каждый снаряд, что за спиной разорвался, услышишь. И вся забота — моторы! Ведь они для катера все равно что сердце для человека: остановятся — смерть!
В том памятном бою, пересев на катер старшего лейтенанта Кисова, все, кто из нас, мотористов, в живых остался (а к тому времени уже пали смертью героев старшина 1-й статьи Деркач, командир отделения мотористов старшина 2-й статьи Яковлев), вновь спустились в моторный отсек. Когда налетели «фокке-вульфы», так всего трое или четверо из мотористов ранены не были. Дублер старшины группы мотористов старшина 1-й статьи Аринев получил тяжелое ранение в руку и в бок. Командира отделения мотористов Старшинова обожгло выхлопным газом. Да всех не перечтешь... А тут один из снарядов попал в блок правого мотора. Мотор остановился. Вскоре следующий снаряд перебил [55] выхлопной коллектор левого мотора. Вот-вот и он остановиться был готов. Да вовремя успели мы перебитый коллектор брезентом обернуть и проволокой обвязать. А юнгу Сашу Ковалева помните?.. Как он своим телом зажал рваную дыру в дюрите радиатора среднего могора? А ведь оттуда кипяток хлестал!
Двадцать лет минуло с той поры. Но вспоминаю все и горжусь тем, что довелось мне драться за нашу Советскую Родину плечом к плечу с такими людьми!»
Помню ли я юнгу Сашу Ковалева?!
У нас на бригаде служило несколько юнг — подростков 15–17 лет. Большинство из них пришли из специальной школы юнг, организованной на флоте. В этой школе наряду с общеобразовательными дисциплинами каждый из ребят изучал какую-нибудь флотскую специальность: боцмана, моториста, торпедиста или радиста. И уже хорошо подготовленными моряками приходили на корабли.
Вряд ли можно считать правильным, к слову говоря, Что после войны эти школы юнг были закрыты. Ведь есть же у нас и теперь профессионально-технические училища, в которых обучаются подростки, чтобы стать не только грамотными людьми, но и прийти в промышленность и на строительство умелыми токарями, слесарями, каменщиками. А разве в меньшей мере нуждается в молодых квалифицированных кадрах растущий из года в год морской торговый флот? Да и нашему Военно-Морскому Флоту очень бы пригодились такие молодые специалисты, тем более что подавляющее большинство юнг, судя по прежнему опыту, наверняка посвятили бы флоту всю свою жизнь. А романтика моря влечет к себе многих подростков. Скажем, Военно-морское училище имени П. С. Нахимова, где мне довелось работать, каждый год получает десятки писем от ребят 14–15 лет с одной просьбой: взять на флот, помочь стать моряком. Все это кадры для школ юнг. И восстановление таких школ наверняка бы себя оправдало.
Наряду с воспитанниками специальной школы служили на бригаде юнгами ребята, которых прибило [56] к нам суровое военное лихолетье. Так у нас оказался Ваня Макаров — щупленький 14-летний паренек с большими, отливающими морской синевой глазами и по-детски припухшими губами. Война лишила Ваню семьи. Полуголодный, он пристал к какому-то военному эшелону и оказался в Мурманске. Затем пешком пришел в Росту. И тут пригрели его возле себя матросы с одного из ремонтировавшихся торпедных катеров. С ними Макаров зайцем пробрался к нам в базу.
Решая дальнейшую судьбу Макарова — оставаться ему на бригаде или уезжать в детский дом, — мы слушали с начальником политотдела сбивчивый рассказ Вани о его короткой, но уже полной нелегких испытаний жизни. И мне припомнилось, как вот таким же вихрастым пареньком в большой вылинявшей кепке я сам в 1925 году,после гибели отца, приехал из далекого Андижана в Ленинград с единственной мечтой: стать моряком! Не найдя после экзаменов в списках принятых в Военно-морское училище имени М. В. Фрунзе своей фамилии, я отважился пойти к начальнику военно-морских учебных заведений В. М. Орлову. На его вопрос: «В чем дело, пионер?» (я еще носил пионерский галстук), ответил, уставившись глазами в пол: «Хочу быть моряком». Владимир Митрофанович, улыбнувшись, согласился: «Ну, хорошо. Будь по-твоему».
Жизнь в училище была трудной. Из 120 человек, принятых в том году, после шести лет учебы — три года на подготовительном (был тогда такой) и три года на основном курсе — осталось нас только 16. Затем служба на торпедных катерах Черноморского флота. Встреча с Кожановым, командовавшим тогда Черноморским флотом; с Иваном Лаврентьевичем Кравцом, первым комбригом, героем гражданской войны, отличным моряком и воспитателем. Потом десять лет службы на Тихом океане. И вот теперь Заполярье. А кто знает, как сложилась бы моя судьба, не поверь тогда В. М. Орлов, что моряк из меня получится...
Поверили и мы Ване Макарову. Остался он на бригаде. Как и всем юнгам, сшили ему в нашей швальне — портновской мастерской — полную матросскую форму. Ваня не обманул оказанного ему доверия. Настоящий человек — и в пятнадцать лет человек! Любознательный, не по-детски серьезный, Ваня довольно [57] скоро стал хорошим мотористом. Участвовал во многих боях. Проявил мужество. И к концу 1944 года был уже орденоносцем и полным кавалером морских медалей. Где ты сейчас, Ваня Макаров?..
Вместе с Макаровым в жарких схватках с гитлеровцами отличились многие наши юнги, и в их числе Саша Ковалев, о котором упомянул в своем письме И. Д. Горбунков.
Когда от попадания вражеских снарядов на катере старшего лейтенанта Кисова в том бою уже заглох правый мотор и был перебит коллектор левого, осколком пробило еще дюрит водяного радиатора последнего, третьего мотора. Оттуда, подобно гейзеру, вырвалась горячая вода. Понимая, что каждая секунда промедления грозит остановкой мотора, Саша Ковалев грудью зажал пробоину. Семидесятиградусная вода обожгла тело мальчугана. Боль становилась все нестерпимее. Но, стиснув зубы, Саша все теснее прижимался к пробоине. И не отошел от дюрита до тех пор, пока повреждение не было устранено. Мотор не остановился. Катер не потерял ход, и в этом было спасение и находившихся на нем двух экипажей моряков.
К письму И. Д. Горбункова, напомнившего об этом славном подвиге юнги Ковалева, следует только добавить, что первым, несмотря на ранение, на помощь Саше пришел сам Илья Дмитриевич.
В некоторых газетных и журнальных статьях утверждается, что Саша Ковалев погиб в том бою. Это неверно. В тот день Саша вернулся с моря живым. В числе других членов экипажа был удостоен правительственной награды.
Спустя несколько дней катер старшего лейтенанта Кисова в сопровождении других катеров вышел из Пумманок в главную базу, на ремонт. Саша Ковалев нес вахту в моторном отсеке. Все дальше и дальше оставался за кормой полуостров Рыбачий — «родимая наша земля», как поется в любимой песне североморцев. И вдруг на катере Анатолия Кисова раздался взрыв. Всех членов экипажа, находившихся на верхней палубе, удалось спасти. А мотористы, и в их числе механик [58] отряда мичман Капралов и Саша Ковалев, погибли на боевом посту.
Какое-то время причина взрыва и гибели этого катера оставалась для нас загадкой. Потом было установлено, что в бою с катерами Кисова и Желвакова самолеты противника применили снаряды с фосфорными головками. Один из таких снарядов врезался и застрял в резинитовой обшивке бензинового бака катера. В Пумманках этот снаряд обнаружить не удалось. А на переходе в главную базу, когда часть горючего была израсходована, фосфорная головка снаряда оголилась и произошло ее самовоспламенение. Учтя горький опыт, в дальнейшем мы все катера, возвращавшиеся из боя и подвергшиеся обстрелу самолетов, ставили к специальному причалу. Команду снимали, а катера подвергали тщательному осмотру. И гитлеровцы уже напрасно тратились на фосфор для снарядных головок. Эта коварная уловка, во всяком случае у нас на катерах, более не приносила врагу желаемого результата.
В губе, где во время войны размещалась наша основная база, стоит меж суровых гранитных скал скромный, но дорогой всем нам, североморским катерникам, обелиск над братской могилой матросов, старшин и офицеров. Среди многих фамилий, выбитых на прикрепленной к обелиску доске, есть фамилия и юнги Саши Ковалева — простого русского паренька, сына нашей бригады.
Со времени окончания войны минуло более двух десятков лет. Но никогда не будут забыты имена и славные боевые дела тех, кто пожертвовал во имя нашей победы самым дорогим — своею жизнью! Не забыт и Саша Ковалев. В январе 1965 года я получил письмо из Киева. Пионеры киевской школы-интерната № 1 сообщили, что они борются за звание дружины имени Саши Ковалева. «Мы обещаем, — пишут пионеры, — быть такими же, как Саша, бесстрашными и мужественными защитниками нашей любимой Родины!..»
Непобедим народ, подрастающее поколение которого взяло себе в пример таких героев, как Саша Ковалев! [59]