Есть «морской язык»! И не один!..
Штаб флота между тем настойчиво продолжал напоминать нам: нужен «морской язык»!
Спустя шесть дней после боя у Суоловуоно мы получили сообщение воздушной разведки, что в полдень на траверзе мыса Нордкин замечен вражеский конвой: семь транспортов в сопровождении более двух десятков кораблей охранения шли со скоростью около десяти узлов (18,5 километра в час) курсом на восток. По предварительным расчетам операторов, где-то около полуночи конвой мог войти в пределы Варангер-фиорда. До наступления темноты за движением немецких кораблей следили наши самолеты-разведчики. Конвой несколько раз атаковывали бомбардировщики и торпедоносцы. Но ночью погода испортилась. Над морем забушевали снежные заряды. Самолеты вынуждены были оставаться на аэродромах, а для нас ухудшение погоды было даже на руку: облегчало скрытый подход к конвою. Получив задание на поиск в районе от мыса Стурре-Эккерей и выше к северу, в море вышли три звена торпедных катеров под общим командованием капитан-лейтенанта В. Лозовского.
Довольно долго мы не получали никаких вестей о ходе поиска. Наконец из приемника, настроенного на волну Лозовского, послышался знакомый голос Василия Михайловича: «Вперед, орлы! Круши!»
Мы, было, решили, что торпедные катера атаковали конвой, уже изрядно потрепанный нашей авиацией. Но оказалось, что вблизи мыса Кибергнес были обнаружены две десантные баржи, шедшие в сопровождении четырех [42] сторожевых катеров, как видно, из Киркенеса в Варде.
Выскочив из очередного снежного заряда, Лозовский заметил эти баржи на дистанции менее 30 кабельтовых и, не раздумывая (вот когда сказалось умение мыслить со скоростью своего корабля), передал на катера свое знаменитое: «Круши!»
Атака — она продолжалась всего 1 минуту 45 секунд — была настолько внезапной и стремительной, что корабли охранения барж и береговая батарея противника (видимость вне зарядов достигала сотни кабельтовых — более 18 километров) открыли огонь только тогда, когда пять наших катеров уже выпустили торпеды. Командир последнего, шестого, торпедного катера капитан-лейтенант В. Чернявский, выйдя из заряда, увидел уже только одну десантную баржу. Да и та, осев на корму, медленно погружалась в воду. Досадуя на отсутствие цели для своих торпед, экипаж Чернявского завязал артиллерийский бой со сторожевыми катерами и подбил один из них. Тут снова наполз снежный заряд. Воспользовавшись этим, Лозовский передал по отряду команду на отход в базу. Обычно очень подробно докладывающий о каждом походе, Василий Михайлович на этот раз был немногословен. Как потом выяснилось, его смущали два обстоятельства: во-первых, посланный на поиск конвоя, он атаковал случайно оказавшиеся на его пути легкие суда и, во-вторых, на потопление двух десантных барж было потрачено десять торпед. Овчинка-де выделки не стоит. И Лозовский готовился выслушать не очень приятные слова. Но напрасно. И не потому, что победителей не судят. Бывало, мы судили и победителей. Причем довольно строго. Но в данном случае для этого не было оснований. Атаковав десантные баржи, Лозовский поступил правильно. И десяти потраченных торпед они стоили. Быстроходные десантные баржи типа «Зибель», широко используемые врагом на всех морских театрах войны, были, нужно отдать должное, очень удачно спроектированы. Скромные по водоизмещению, они в то же время располагали вместительными трюмами, были достаточно мореходны, хотя и имели небольшую осадку. Ко всему этому, «зибели» несли очень сильное артиллерийское вооружение. В их спардечной надстройке размещалась целая батарея [43] орудий универсального калибра. Два последних качества — небольшая осадка и сильное артиллерийское вооружение — делали быстроходные десантные баржи (сокращенно БДБ) для торпедных катеров особенно крепким орешком. И в боях с ними торпед жалеть не следовало. Такое же мнение высказал при разборе этого боя и адмирал Головко.
Если одобрение командующего флотом вернуло хорошее настроение Лозовскому, то еще один участник этого боя — капитан-лейтенант В. В. Чернявский все еще очень болезненно переживал свое возвращение на базу с неизрасходованными торпедами.
Виктор Васильевич пришел к нам из армии, куда был направлен сразу после окончания военно-морского училища. В 70-й отдельной морской бригаде командовал огневым взводом 76-миллиметровых пушек, затем батареей. Дорос до заместителя командира отдельного артиллерийского дивизиона. А в 1944 году, будучи уже капитан-лейтенантом, добился перевода к нам в бригаду на должность командира торпедного катера. Немалый боевой опыт, жизненная зрелость (год, проведенный на фронте, стоил в этом отношении нескольких мирных лет), сравнительно высокое воинское звание — все это как-то выделяло Чернявского среди других пришедших к нам офицеров. И вдруг возвращение в базу с невыпущенными торпедами, когда другие катера разрядились по целям!
А тут еще случилось так, что на следующий день, выйдя в море, он снова вернулся с неизрасходованными торпедами...
Весь апрель и начало мая в Варангер-фиорде дул 4–5-балльный ветер, разгоняя высокую волну. Средняя температура держалась в пределах 3–7 градусов ниже нуля. Небо плотно затягивали облака. Нависая низко над морем, они часто извергали густые снежные вихри, закрывая все вокруг непроглядной мглой. С мостика нельзя было порой рассмотреть даже форштевня своего корабля. Но через 15–20 минут, растратив свою буйную силу, снежный заряд проходил, и горизонт снова прояснялся. Плавать в этих условиях было очень нелегко. Но мы не жаловались. Такая погода не миловала и [44] гитлеровцев, лишая их возможности поднимать в воздух свою авиацию — наиболее опасного противника торпедных катеров. Немногое могли рассмотреть в мутной пелене и немецкие посты наблюдения, расположенные, как правило, на прибрежных скалах. Снежные заряды становились как бы нашими союзниками в борьбе с врагом.
Так случилось и на этот раз.
Три наших торпедных катера под общим командованием капитан-лейтенанта Колотия уже около двух часов пробыли в море, не встретив ни одного корабля противника. Спускаясь от Стуршера к полуострову Стурре-Эккерей, Колотий заметил приближающийся снежный заряд. А почему бы не воспользоваться им да не зайти под его прикрытием в Инребухту — якорную стоянку вражеских кораблей? Глядишь, там и найдется какая-либо приличная цель! Как только снежная карусель надежно закрыла торпедные катера от береговых наблюдательных постов, Колотий, пройдя еще несколько кабельтовых прежним курсом, подал команду к повороту «Все вдруг» на 90 градусов.
Когда заряд прошел, катера были уже внутри бухты. Огляделись. Прямо по корме только что снялись с якоря два сторожевых корабля и катер противника. Не теряя времени, Колотий распределил цели: флагманскому катеру Александра Лощилина атаковать головной сторожевой корабль, Петру Сиренько — концевой, Виктору Чернявскому — прикрывать их огнем.
Атака наших катеров из глубины их же собственной бухты на какое-то время ошеломила гитлеровцев. Однако спустя несколько секунд сторожевые корабли и катера открыли огонь. Тут же к ним присоединилась еще и береговая батарея.
Не успев как следует разобраться в обстановке, лейтенант Лощилин посчитал, что сторожевые корабли противника идут курсом 280 градусов (а на самом деле они шли курсом 100–120 градусов), и, выпустив торпеды, как ему казалось, по головному, в действительности попал в концевой корабль. Развалившись на две части, тот быстро затонул. Вынужденный из-за ошибки Лощилина изменить объект атаки, Петр Сиренько несколько замешкался и попал в беду: 45-мм снаряд угодил в таранный отсек его катера. Там начался пожар. [45]
Несмотря на это, Сиренько продолжал сближаться с целью. Торпедный катер разошелся со сторожевым кораблем в ста метрах, однако выпустить торпеды из-за повреждения аппаратов старший лейтенант не смог.
Выскользнувший из-под удара Сиренько сторожевой корабль начал преследовать Чернявский. В это время вновь налетел снежный заряд. Видимость сократилась до полкабельтова. В снежной круговерти капитан-лейтенант около четверти часа гонялся за сторожевиком, ведя артиллерийский бой. Снежный заряд должен был вот-вот пройти, и тогда представлялась возможность нанести по противнику торпедный удар уже наверняка. Но тут Чернявский услышал по радиофону голос Петра Сиренько. Старший лейтенант докладывал командиру группы, что у него заглохли моторы. Не удалось еще погасить пожар в таранном отсеке.
Как ни велико было желание капитан-лейтенанта завершить трудную схватку со сторожевым кораблем, он все же поспешил на помощь товарищу. Снежный заряд скоро прошел. Видимость резко улучшилась. Надежно прикрыв поврежденный катер дымовой завесой, Чернявский, искусно маневрируя, в течение долгих 13 минут принимал огонь береговой батареи на себя. А когда на катере Петра Сиренько сумели вновь запустить моторы, капитан-лейтенант обеспечил его благополучный отход в Пумманки.
На разборе в штабе бригады действиям самого Чернявского и его подчиненных была дана самая высокая оценка. Нам, кстати сказать, стало известно, что утром следующего дня после этого боя наши самолеты обнаружили на отмели у мыса Наверснесет вражеский сторожевой корабль. Имелись все основания считать, что это был тот самый сторожевик, за которым гонялся Чернявский: маневрируя в снежном заряде, он потерял ориентировку и вылез на мель, где его и добили наши штурмовики. Но все это было для капитан-лейтенанта слабым утешением. Второе подряд возвращение в базу из боя с невыпущенными торпедами вывело Виктора Васильевича из обычного душевного равновесия. И я вполне разделял озабоченность начальника политотдела этим обстоятельством.
Глубоко ошибаются (немногие, к счастью) военачальники, которые считают «копание в психологии» [46] (под этим термином они подразумевают душевное состояние своих подчиненных) занятием чуть ли не вредным. «Мое дело приказывать, — рассуждают они. — Дело подчиненных — выполнять эти приказы. И всякие переживания тут ни при чем».
Нет, нельзя безразлично относиться к настроению человека, идущего в бой. Если он чем-то подавлен, если у него почему-то пропала уверенность в себе — где уж тут ждать инициативы, смекалки! Тем более это относится к офицеру-катернику. Скоротечность и напряженность каждого боя требуют от него умения с полуслова понимать старшего начальника, организующего бой, самому быстро и правильно оценивать постоянно изменяющуюся обстановку, предвидеть действия противника и быть способным принять смелое, иногда даже дерзкое решение, гарантирующее достижение победы. Поэтому мы постоянно заботились о хорошем настроении не только офицеров, но старшин и матросов. Многие из них в то время, скажем, не получали писем. Родные и близкие либо погибли, либо остались на территории, временно оккупированной гитлеровцами. Это очень угнетало людей. И политотдел бригады специально обращался к шефам с просьбой, чтобы девушки начали переписку с этими моряками. Теплые слова привета, забота и внимание воодушевляли бойца, помогали воевать.
Не имея возможности в ту пору повидать Чернявского, я послал ему записку (недавно стало известно, что записка эта сохранилась и находится теперь в фондах музея Северного флота). В ней я писал: «Невыпуск торпед не должен огорчать Вас, Виктор Васильевич. Истинная смелость не в безрассудной отваге, а в точном и грамотном выполнении приказа с учетом конкретно сложившейся обстановки. А тут Вас не в чем упрекнуть...»
На катере у капитан-лейтенанта побывал начальник политотдела. Все это в какой-то мере помогло Чернявскому успокоиться и успешно выполнить свою задачу в ближайшем бою.
В тот день три торпедных катера — старшего лейтенанта Б. Павлова, старшего лейтенанта Е. Шкутова и [47] капитан-лейтенанта В. Чернявского, под общим командованием капитан-лейтенанта И. Решетько, вышли из Пумманок на «свободную охоту». На обычном в таком случае предварительном инструктаже командир отряда определил, что при встрече с одиночным вражеским кораблем и возможностью захвата «морского языка» Шкутов должен будет ставить дымзавесу, комендоры Павлова — вести, если нужно, огонь по противнику, а экипаж Чернявского пойдет на абордаж.
Обходя по часовой стрелке — от Петсамо к Варде — вражеское побережье, катера в условиях проходящих зарядов обнаружили у мыса Квальнес судно — трехсоттонный дрифтер-бот, совершавший, как потом выяснилось, переход из Тромсе в Киркенес.
Наконец-то представился благоприятный случай захватить «морского языка», который был так необходим штабу флота! И капитан-лейтенант Решетько умело им воспользовался. По его команде вражеское судно было окружено. К нему быстро пришвартовался катер Чернявского. На палубу дрифтер-бота перескочили вооруженные автоматами комендор коммунист старшина 2-й статьи Василий Зимовец и боцман старшина 2-й статьи Иван Зорин.
Все это происходило так близко от берега, что с наших катеров были хорошо видны стоявшие на маленькой пристани люди.
По торпедным катерам и захваченному судну из района Реней-Зунда открыла огонь тяжелая батарея противника. Получив в борт несколько осколков, дрифтер-бот загорелся. Сняв с горящего судна команду, капитан-лейтенант Чернявский, поторапливаемый командиром отряда, отошел от бота. Катера легли на курс к Пумманкам. И вдруг старшина 2-й статьи Зорин доложил, что на палубе гибнувшего судна показалась женщина. Пока катер Чернявского стоял у борта, она пряталась где-то во внутренних помещениях. А теперь, опершись на мачту, жестами просила не покидать ее.
Для нас враг остается врагом, пока он держит в руках оружие. А с женщинами, стариками и детьми мы вообще не воюем. Потому-то, немало рискуя, капитан-лейтенант Чернявский развернул свой катер на обратный курс. Маневрируя меж высоких всплесков от снарядов вражеской батареи, он вновь подошел к охваченному [48] пламенем дрифтер-боту. И те же коммунист Зммовец и боцман Зорин перенесли к себе на борт раненную в ногу женщину. На переходе радист матрос Гетельман, исполнявший по совместительству обязанности санитара, старательно припоминая все, чему его учили врачи, оказал раненой необходимую медицинскую помощь.
Спустя несколько часов пленные были доставлены в Полярное. Хорошо зная обстановку в захваченных немцами норвежских портах, члены команды дрифтер-бота сообщили штабу флота очень важные и ценные сведения. Наши хлопоты, связанные с выполнением задания достать «морского языка», полностью оправдались.
Позже, примерно в декабре 1944 года, мне довелось прочитать заметку о захвате дрифтер-бота нашими катерами в газетке, издававшейся гитлеровцами, не помню точно, то ли в Киркенесе, то ли в Варде. Хорошо зная, что обстреливала и подожгла судно фашистская тяжелая батарея из района Реней-Зунда, эта газетка писала: «...вблизи мыса Квальнес русскими торпедными катерами был обстрелян и подожжен почтовый дрифтер-бот».
Что же, на эту очередную фашистскую клевету можно было ответить словами Козьмы Пруткова: «Единажды солгавший — кто тебе поверит!» [49]