За шестьдесят девятой параллелью
На действующий флот
В марте 1944 года меня вызвал командующий Тихоокеанским флотом адмирал И. С. Юмашев. Спешно еду в штаб.
Командующий, как всегда, выглядит хмурым. Насупились густые черные брови, резко контрастирующие с серебристыми коротко подстриженными волосами. Глубокие морщины у уголков рта.
Но я уже знаю, что за этой внешней суровостью скрывается большая человеческая отзывчивость. Иван Степанович всегда внимательно выслушает тебя, во всем разберется. Не помню ни одного случая, чтобы он повысил голос, отругал кого-нибудь. Провинившегося не спешит наказывать. Вникнет в суть дела, обдумает все и тогда уже примет решение.
Запомнились учения летом 1942 года. Наши торпедные катера отрабатывали атаку свободно маневрирующих миноносцев. Поначалу все было хорошо. «Противника» обнаружили на предельной дистанции. Вовремя поставили дымовые завесы, под прикрытием которых ринулась в атаку ударная группа катеров. Но командир отряда капитан-лейтенант Александр Симонов, увлекшись «боем», не учел, что сильный ветер сносит дымзавесу в сторону «противника». Катер на полном ходу влетел в клубы дыма и... врезался в борт одного из миноносцев. Удар был настолько силен, что миноносец получил пробоину. О катере и говорить нечего: нос ему смяло почти до машинной переборки. Всех, кто был наверху, сбросило в море. К счастью, никто не пострадал.
Я выделил один из катеров для оказания помощи [6] попавшему в беду экипажу, а остальным приказал продолжать «бой».
Атака была успешной. Все выпущенные торпеды прошли точно под целями. Но на душе у меня было неспокойно. Что ни говори, а один катер выведен из строя на довольно продолжительное время. И случилось это на глазах командующего Дальневосточным фронтом генерала армии Апанасенко, человека очень строгого. После учения я с тяжелым сердцем отправился на доклад в штаб флота.
К моему удивлению, И. С. Юмашев, спокойно выслушав меня, скупо, но с похвалой отозвался о действиях бригады. А о капитан-лейтенанте Симонове сказал:
— Он явно ошибся в расчете сноса дымовой завесы. В этом немалая доля и твоей вины. Видимо, мало или плохо учил. Но атаковал Симонов лихо, как в настоящем бою. Оказавшись в беде, позаботился прежде всего о подчиненных. А за смелость и самоотверженность грешно наказывать.
В это время в кабинет вошел генерал армии Апанасенко. Я представился.
— Так вот он какой, командир бригады! Маленький! А я надеялся увидеть богатыря. Ну, давай знакомиться, — и, улыбаясь, протянул руку. — Ты слышишь, атака ваша мне понравилась. Как конница, лавой идете. Я смотрел и, признаться, любовался...
По привычке старого конника генерал сопровождал каждую фразу энергичным взмахом руки, будто шашкой рубил. Я смотрел на его улыбающееся лицо. И кто это выдумал, что он безрассудно строг!
Это счастье — служить в подчинении у таких вдумчивых и мудрых начальников.
И сейчас Иван Степанович Юмашев хмурит свои густые смоляные брови, а глаза улыбаются. Говорит сидящему за столом члену Военного совета генерал-лейтенанту береговой службы С. Е. Захарову:
— Ну так как же мы поступим, Семен Егорович? Накажем этого упрямца или поздравим? Я ведь ему уже раза три отказывал в просьбе о переводе на действующий флот, а он все свое... И добился-таки! Воевать едет! По правде говоря, хотел бы я оказаться на его месте...
Юмашев крепко жмет мне руку. Оказывается, получен приказ наркома о моем назначении на должность [7] командира формирующейся на Северном флоте бригады торпедных катеров.
— На сборы — день-два, — предупреждает командующий. — Можешь забрать с собой трех-четырех командиров отрядов и звеньев. Кого именно — сам выбери. Но только трех-четырех. Не больше. За этим я прослежу, а то дай тебе волю, так ты полбригады увезешь. А нам хорошие люди и здесь нужны.
— Да, — вступил в разговор член Военного совета, — у нас здесь, судя по всему, катерники тоже без дела не останутся. — Он тоже подошел ко мне, пожал руку. — Поздравляю. Ну как, доволен?
Еще бы! Кто из тихоокеанцев в ту пору не рвался на действующий флот?
А Юмашев уже дает советы, как лучше начать службу на новом флоте. Предупреждает о трудностях: все-таки Север!
— А в тебе мы уверены. У нас твоя бригада вот уже четыре года в числе лучших соединений флота. Думаю, и на Севере чести нашей тихоокеанской не уронишь!..
Давно я готовился к этому дню. С самого начала Великой Отечественной войны следил за боевыми делами своих друзей на других флотах. Опыт лучших торпедников мы тщательно изучали, использовали в своей учебе. В 1943 году добился, чтобы в качестве стажера послали меня на Черноморский флот посмотреть своими глазами, как воюют катерники под командованием капитана 1 ранга А. М. Филиппова и капитана 2 ранга В. Т. Проценко. С обоими командирами бригад быстро нашел общий язык. Ведь мы давние товарищи, и тот и другой в свое время служили на Тихоокеанском флоте.
Но одно дело изучать боевой опыт других, а другое — воевать самому. Причем на новом, незнакомом морском театре.
Волновало и то обстоятельство, что на Северном флоте мне предстояло служить под руководством нового командующего — молодого и энергичного адмирала А. Г. Головко.
Впервые мне довелось встретиться с Арсением Григорьевичем еще в Военно-морском училище имени Фрунзе; когда я поступал туда, он учился уже на последнем курсе. Позже, в 1933–1936 гг., на Дальнем Востоке я [8] командовал звеном катеров в бригаде, командиром которой был Ф. С. Октябрьский, а начальником штаба — А. Г. Головко. В разгар испанских событий он ушел волонтером в далекую страну. Был там советником командира республиканской военно-морской базы. Вернулся оттуда с первой боевой наградой — орденом Красного Знамени. Следующая моя встреча с Арсением Григорьевичем состоялась в 1940 году. Он командовал тогда Краснознаменной Амурской флотилией. Как-то он побывал у нас на бригаде. Рассказал о войне в Испании. С большой теплотой отозвался о мужественных советских волонтерах-катерниках, в частности о Сергее Александровиче Осипове.
И вот теперь мне снова предстояло не только встретиться, но и служить с А. Г. Головко, ставшим уже крупным военачальником. И. С. Юмашев предупредил меня, что, несмотря на все трудности по формированию бригады и освоению новой боевой техники, А. Г. Головко много времени на подготовку экипажей и катеров к бою не даст.
— Знаю я его! — сказал Юмашев. — Арсений Григорьевич сам любит делать все добротно, но быстро и от подчиненных того же требует. Да и боевая обстановка там сейчас такая, что времени на особую раскачку нет.
На бригаде уже стало известно о моем переводе на Северный флот. Офицеры, старшины, матросы ловили меня на кораблях, на улице, дома с одной и той же просьбой: возьмите с собой воевать! Я понимал искренность этого стремления. И будь моя воля, я бы всех взял с собой. Но сделать этого не мог. Зато старшие лейтенанты Иван Решетько, Арсений Ефимов, Иван Антонов, главный старшина Павел Паршиков, которых, пользуясь разрешением командующего флота, я выбрал в попутчики, ходили именинниками.
Сдав бригаду начальнику штаба капитану 3 ранга Н. Ф. Кухте, я выехал к новому месту службы. Взял с собой жену и сына. И. С. Юмашев не возражал против этого. А жена решительно заявила, что не расставались мы во время всех предыдущих переездов и теперь должны ехать вместе. «А то, что там война — не страшно! [9]
Я окончила курсы медсестер. Там мои руки тоже, глядишь, пригодятся».
Поезд из Владивостока в Москву шел тогда что-то около двух недель. Пользуясь тем, что у нас было отдельное купе, я захватил с собой набор карт, лоцию Баренцева моря. Часами сидел над ними. Да, условия Заполярья особые. Суровое и бурное море, сильные приливно-отливные течения, многомесячная полярная ночь и приходящий ей на смену круглосуточный полярный день... Придется к этому привыкать.
В Москве я был принят заместителем наркома ВМФ адмиралом П. С. Абанькиным и начальником оперативного отдела Главного морского штаба адмиралом В. Л. Богденко. От них узнал, что в состав формируемой на Северном флоте бригады должно войти около 60 торпедных катеров, в том числе и поставляемые нам союзниками торпедные катера типа «Хиггинс» и «Воспер». Но сколько таких катеров мы получим, никто точно сказать не мог. Американцы и англичане доставляли нам торпедные катера на транспортах и танкерах. А гитлеровцы часто нападали на конвои, нанося им иногда значительный урон.
— Сейчас все силы, — сказал адмирал Абанькин, — должны быть направлены на то, чтобы скорее сколотить экипажи уже переданных бригаде торпедных катеров и, не теряя времени, наращивать удары по кораблям противника в Варангер-фиорде. Тут нам дорог каждый день!
С этим напутствием я и выехал из Москвы.
Добираться до Мурманска в ту пору приходилось кружным путем, через узловую станцию Обозерская (железная дорога Ленинград — Мурманск была перерезана немцами). Где-то в районе Кандалакши к нашему поезду прицепили несколько платформ с зенитными орудиями и пулеметами, возле которых деловито хозяйничали девушки-зенитчицы. Почувствовалась близость фронта. Проводники подробно проинструктировали пассажиров, как следует поступать в случае налета вражеской авиации. Правда, воспользоваться их добрыми советами нам, к счастью, не пришлось. [10]
В Мурманске поезд остановился у разбитого перрона, по соседству с которым сиротливо стоял старый пассажирский вагон, заменявший сожженный вражескими бомбами вокзал. Встретил нас командир отряда старший лейтенант Колотий — невысокий, плотный, цыганского типа молодой человек. Я знал его заочно, по печати. На боевом счету катерника Дмитрия Колотия к тому времени был уже не один потопленный вражеский корабль. Меня немного насторожили его чуть-чуть развалистая походка, небрежно надетая полузастегнутая «канадка», лихой казацкий чуб, выбившийся из-под фуражки. Вид далеко не уставной! Но вот он привел нас на катер, поднялся на мостик — и преобразился: подтянулся, посуровел. Несмотря на частые снежные заряды, Колотий вел катер на большой скорости. Казалось, сросся со штурвалом, с кораблем. Уверенно летел он в мутной пелене. Не оставалось сомнений, что бравада, бросившаяся в глаза при первом знакомстве, — чисто внешняя, напускная. На самом же деле передо мной настоящий моряк, боевой катерник!
Осев на корму и раскидывая по бортам густые белопенные «усы», катер мчался по Кольскому заливу. Холодный шквалистый ветер сек щеки, временами швырял в лицо пригоршни мокрого снега. Когда снежный заряд рассеивался, глазам открывались угрюмые прибрежные сопки с проступающими тут и там ржавыми изломами гранита. Миновали небольшой островок. И снова суровые скалистые берега.
Минут через сорок катер сбавил ход. Мы вошли в небольшую бухту. На причале среди встречающих я увидел старого знакомого — капитана 2 ранга В. А. Чекурова. Нам довелось служить вместе на Дальнем Востоке. Потом он переучился на подводника. Служил в Главном морском штабе. Но старая любовь оказалась сильнее. И теперь нам вновь предстояло служить и работать вместе: Чекурова назначили начальником штаба новой бригады торпедных катеров Северного флота.
Для базирования наших торпедных катеров отвели типичную северную факторию. На берегу бухты, окруженной гранитными скалами, несколько двух — и трехэтажных жилых домов да приземистые одноэтажные здания [11] столовой, ремонтных мастерских и различных складов. У деревянного свайного причала, оставшегося в наследство от прежних хозяев фактории, тесно прижавшись друг к другу, стояло около двух десятков торпедных катеров.
— Доживаем здесь последние дни, — сообщил В. А. Чекуров, когда, осмотрев свое хозяйство, мы остались вдвоем в кабинете. — Для бригады сейчас спешно строится новая база. Там нам будет попросторнее...
Валентин Андреевич коротко рассказал мне о делах североморских катерников.
Первые торпедные катера пришли в Заполярье незадолго до начала Великой Отечественной войны. Мало кто верил тогда, что в трудных условиях постоянно бурного Баренцева моря от них будет какой-то прок. Но североморские катерники — лейтенанты Александр Шабалин, Георгий Паламарчук, Дмитрий Холодный, капитан-лейтенант Георгий Светлов, младший лейтенант Павел Хапилин и другие — не сомневались, что их небольшие, но грозные корабли с честью будут служить советскому народу и тут, в Заполярье. И доказали это. Уже осенью 1941 года, в тяжелую пору второго наступления егерей фашистского генерала Дитла на Мурманск, североморские катерники за две атаки потопили миноносец и три транспорта, открыв свой славный боевой счет, который начал беспрерывно расти. Вот и незадолго до моего приезда они потопили четыре фашистских корабля — миноносец, два сторожевика и транспорт. В этом бою особенно отличился Александр Шабалин, торпедировавший за одну атаку два сторожевых корабля. Мужественно действовали в бою командиры и экипажи всех других катеров. При сближении с немецким миноносцем лейтенант Георгий Паламарчук был тяжело ранен, но нашел в себе силы довести атаку до победного конца. Потом к штурвалу встал боцман Колобов, сумевший в темноте полярной ночи благополучно довести катер до главной базы флота.
Когда Паламарчука выносили с катера на пирс к санитарной машине, он, скрывая боль, еще шутил с подчиненными:
— Что это вы, орлы, головы повесили? Топить корабли врага умеете, а улыбаться вроде бы разучились... [12]
Теперь самый факт создания бригады свидетельствовал о том, что торпедные катера заняли достойное место в боевом строю Северного флота.
Утром следующего дня я отправился в Полярное (ныне город Полярный) к адмиралу А. Г. Головко.
Арсения Григорьевича я не видел с 1940 года. Он заметно изменился. Густую волнистую шевелюру на висках посеребрила седина. От усталых глаз по лицу разбежались лучики морщин. Но, как и прежде, Головко был непоседлив, быстр в словах и движениях. Во время нашей беседы он, вдруг что-то вспоминая, вызывал к себе людей, звонил по телефону, не забывая то и дело прихлебывать горячий крепко, «по-морскому», заваренный чай, который всегда стоял на столе. Было видно, что в напряженной, кипучей, требующей то и дело каких-то решений жизни воюющего флота адмирал чувствовал себя уверенно.
Со времени подписания приказа о моем назначении на должность командира бригады не прошло и двух недель, но Головко тем не менее встретил меня вопросом:
— Где это ты задержался?
Я напомнил, что добирался сюда с Дальнего Востока.
— Ну хорошо, садись. Приехал с семьей? Самоуправство, конечно, но простительное. Сейчас пришло время, когда нам тут нет оснований беспокоиться о безопасности своих семей. Вот только Сашке (моему сыну было тогда 10 лет) негде будет учиться. А почему бы не послать его в нахимовское училище? Пусть продолжает кузьминский морской род! Да, захвати-ка, пока не забыл, будущему моряку... — И Арсений Григорьевич протянул кулек с яблоками.
Из ближайших задач, стоявших перед нашей бригадой, адмирал особенно подчеркнул две: как можно быстрее перейти в строившуюся для нас базу и, главное, активнее включаться в повседневную боевую жизнь флота.
Я было посетовал на недостатки формирования: вместо моряков-специалистов присылают, например, шоферов, хотя у нас не автополк, а бригада торпедных катеров. [13]
- — А ты подумал, где набрать нам столько подготовленных катерников? Шоферы хотя бы с моторами знакомы. Чего не знают — научите! Но учите не только на берегу. Воюйте и учитесь! Договорились? Ну и хорошо. Пойдем обедать...
В кают-компании Арсений Григорьевич познакомил меня с членом Военного совета вице-адмиралом Александром Андреевичем Николаевым, начальником политуправления флота генерал-майором Николаем Антоновичем Ториком, его заместителем полковником Михаилом Александровичем Юдиным, начальником штаба флота контр-адмиралом Михаилом Ивановичем Федоровым и начальником оперативного управления капитаном 1 ранга Александром Михайловичем Румянцевым (с ним у нас потом установилась прочная дружба на многие годы). Обед проходил в очень непринужденной обстановке. Чувствовалось, что все собравшиеся здесь люди по-настоящему уважают друг друга, живут и работают дружно. За столом Н. А. Торик сказал, что начальником политотдела нашей бригады будет назначен его помощник по комсомолу майор Мураневич. Жаль его отпускать. Но он давно уже просится на самостоятельную работу и очень хочет плавать. [14]