Контрреволюция поднимает голову

1

Летом 1918 года в Туркмении создалась напряженная обстановка. Эсеры во главе с Фунтиковым выступили вдохновителями заговора против Советской власти. Они спровоцировали некоторую часть людей на восстание.

В Ашхабад прибыл с небольшим отрядом чрезвычайный комиссар Закаспийской области А. И. Фролов. Наиболее ярые контрреволюционеры были арестованы. Затем Фролов выехал в Кизил-Арват. Предупрежденные Фунтиковым эсеры распустили слух, будто Фролов бесчинствовал в Ашхабаде, грабил население и теперь с тем же едет в Кизил-Арват. Обманутые кизиларватцы совместно с подосланными эсером Фунтиковым людьми напали на красногвардейцев, убили Фролова. Не пощадили и его жену с ребенком.

Когда весть о трагической гибели А. И. Фролова пришла в Самарканд, мы долго не могли в нее поверить: слишком тяжелой была утрата.

В Закаспии подняла голову белогвардейщина. Вспыхнул мятеж. Направленного для его ликвидации из Ташкента в Ашхабад народного комиссара труда П. Г. Полторацкого враги Советской власти тоже схватили в пути и расстреляли. Эсеры вступили в связь с английскими империалистами, открыли им двери в Туркестан. При поддержке британских оккупационных войск, прибывших из Ирана, белогвардейцы перешли в наступление вдоль Закаспийской дороги. Красные части были вынуждены отойти за Мерв и Байрам-Али.

Хотя события в Закаспии не представляли непосредственной угрозы Самарканду, гарнизон города повысил [59] боевую готовность. Из нашей сотни часть бойцов убыла на Закаспийский фронт. Подразделение пополнилось новыми людьми. Мы несли караульную и патрульную службу.

Как-то среди ночи нас подняли по тревоге. Прискакал объездчик из лесничества, расположенного километрах в тридцати к югу от Самарканда. Он сообщил, что у перевала Тахта-Карача конники эмира совершили налет на ряд кишлаков, убили несколько пастухов, угнали скот.

И вот мы по Термезскому почтовому тракту мчимся в направлении Тахта-Карачи. Сильный встречный ветер зло бьет в лицо. Чем выше поднимаемся, тем прохладнее.

В кишлак Аман-Кутан добрались затемно. Решили переждать в нем до рассвета. Искать врага ночью в заросших лесом горах бессмысленно и рискованно. Годяев приказал Танкушичу выделить из своего взвода охранение и разъезд. Старшим группы разведчиков Танкушич назначил Габриша.

Иштван при помощи Плеханова, который хорошо знал узбекский язык, расспросил местных жителей, где могли заночевать бухарцы. Кто-то из охотников вызвался показать путь туда и повел конников по головокружительным тропам. Незамеченными подошли к окраинным дворам селения. Габриш приказал приготовить гранаты.

— Больше шуму, — распорядился он, — стреляйте за целый эскадрон. Только не кричите. Криками можно выдать, что нас немного.

Ночную тишину взбудоражили первые разрывы. Затрещали винтовки. Горное эхо многократно повторяло каждый выстрел. В кишлаке поднялся переполох. Сарбазы выскакивали из мазанок, поспешно седлали лошадей и мчались в сторону Аман-Кутана. А там их встретила наша сотня. В небольшой котловине у Термезского тракта произошла жаркая схватка. Зажатые с двух сторон, приверженцы эмира дрались зло. Потом, верные своей разбойничьей тактике, попытались рассеяться. Однако удрать удалось немногим. Почти все легли под красноармейскими клинками. Десятка полтора алимхановцев сдалось в плен. [60]

Наши после боя недосчитались Ивана Плеханова. Вскоре он, однако, нашелся. Вместе с ним был какой-то парнишка лет пятнадцати. Малец гордо восседал на коне, покрикивая на ковылявшего рядом пленного.

— Чего это он шумит? — спросил я.

— Ругается, — засмеялся Плеханов. — Костерит своего обидчика.

— Где же это ты раздобыл такого конвоира?

— Это не я, а Габриш выручил парнишку...

Плеханов рассказал, как хорошо держался в бою Иштван. Рана не позволила ему поработать клинком, так он теснил врагов конем. Выбитый им из седла сарбаз странно как-то дернулся и потащился по земле вслед за своим конем. Иштван догадался, что поверженный противник привязан к седлу веревкой. Перевел взгляд на седло, а в нем уже сидит другой. Что за наваждение? Вместе с Плехановым быстро настигли всадника. Плеханов хотел было рубануть его, но рука не поднялась — на лошади был мальчишка...

Паренек объяснил:

— Меня хотели увезти с собой. Чтобы не убежал, привязали к лошади и вот к нему. — Мальчик показал вниз.

Тут же мы узнали, что юнца зовут Кажбак. Он киргиз, сирота. Жил у дяди, байского пастуха, и, когда подрос, сам стал пасти скот.

— Дядя был хороший, добрый, — уверял Кажбак. — Нет его теперь. Убили бухарские разбойники...

Подросток всем понравился. Круглое лицо, узкие щелочки глаз, широкая улыбка делали его очень похожим на полную луну, как ее изображают на детских картинках.

Когда вернулись в Самарканд, встал вопрос, как дальше быть с Кажбаком. Годяев решил отдать его в детский дом. Красноармейцам же хотелось оставить его при сотне. Меня уговорили похлопотать за мальчишку.

— Приют у нас, что ли? — упрямился Годяев.

— Он только с виду маленький, а так вполне взрослый парень, — не отступал я. — Коней любит [61] очень. Каким еще коноводом будет! А подрастет — станет бойцом. Закалка у него пролетарская...

— Нет, не могу. Сам знаешь, по декрету в Красную Армию разрешается брать не моложе восемнадцати.

— Так не бойцом же!

— Коновод тоже под пулю угодить может.

— Беречь будем. По душе всем пришелся.

— Вот прилип! — разозлился Годяев. Потом походил взад-вперед, поостыл и согласился: — Ладно, пусть остается...

Опасаясь, как бы он не раздумал, я поспешил в казарму и начал готовить «данные для приказа».

— Фамилия у тебя какая? — расспрашивали мы мальчонку.

Он неопределенно пожал плечами.

— Ну, отца-то как звали?

— Мурадом. А чаще Кальмурадом. Лысый он был. «Каль» — по-нашему плешивый.

Я вмиг составил нужную справку: Кажбак Кальмурадов, уроженец Ургутской волости, Самаркандского уезда, 16 лет. Прочитав ее, Годяев ухмыльнулся.

— Шестнадцать, значит?

— Тютелька в тютельку.

Командир сотни укоризненно покачал головой, но передал листок писарю Доронину.

— Добавишь в сегодняшний приказ о зачислении этого Кальмурадова на все виды довольствия.

Со временем Кажбак стал моим коноводом. Много верст прошли мы вместе, и ни разу мне не пришлось в чем-либо упрекнуть его.

Вернувшись в Самарканд, мы снова приступили к боевой учебе. Учились напряженно. Но молодость есть молодость. И, несмотря ни на что, нам удавалось выкраивать часок-другой для развлечений. Многие из нас любили проводить досуг в доме своего сослуживца Андрея Ярошенко. Там всегда было шумно и весело. Ребята пели, рассказывали забавные истории, затевали увлекательные игры. Однако кое-кого сюда влекло не только это. Я заметил, что Шандор Танкушич давно уже неравнодушен к сестре Андрея Ольге. [62]

В один из августовских вечеров венгр наконец объяснился с нею. Договорились пожениться.

— Завтра же решили объявить об этом ее родителям, — сказал Танкушич перед отбоем. — Пойдешь со мной вроде как за свидетеля?

Я от души поздравил друга и охотно принял его приглашение.

Старики Ярошенки встретили нас, как всегда, радушно. Судя по всему, они не догадывались, с чем мы пожаловали. И когда Танкушич с места в карьер выпалил просьбу отдать за него Ольгу, старый мастер и его супруга растерялись. Не давая им опомниться, Шандор напирал:

— Ничего, что время такое... Мы любим друг друга... Только вместе будем счастливы...

Первой обрела дар речи Ксения Тарасовна. Она обернулась к Ольге.

— Ты-то сама как, дочка?

Та бросилась к матери, припала к груди.

— Я согласна.

Тогда уж опомнился и Василий Иванович. Степенно подошел к Танкушичу, обнял:

— Ну что ж, принимаем тебя, Шандор, в нашу рабочую семью.

Ксения Тарасовна тоже засеменила к смущенному жениху. Поцеловала в обе щеки, молвила с чувством:

— Сирота ты здесь, Шандор. Буду тебе матерью...

Через неделю справили свадьбу, и Танкушич переселился из казармы в домик, который уже давно стал ему родным.

А потом женился и Габриш. Его избранницей оказалась румяная хохотушка Феня, работавшая сестрой в гарнизонном лазарете.

Мы завидовали семейным. Они жили на частных квартирах, питались по-домашнему. А у нас каждый день щи да каша.

Сам по себе красноармейский паек был не плох. Неважными оказались кашевары.

Как-то, отодвинув миску с опостылевшей однообразной едой, Месарош помянул добрым словом своего приятеля Фаркаша. Вот, мол, кто мастер. В лучших [63] ресторанах Будапешта работал. И в плену отличные гуляши готовил...

— А почему бы не назначить Фаркаша старшим поваром сотни? — откликнулись товарищи.

— Не согласится. Не затем, скажет, в Красную Армию шел.

Все же мы решили поговорить. Фаркаш сначала отказывался. Но потом сдался. Правда, поставил условие: в боях будет участвовать вместе со всеми.

Годяев в тот же день подписал приказ.

На следующее утро я, как дежурный по кухне, пошел с Фаркашем в продовольственный цейхгауз.

— «Макароны, рис, баранина, горчица, перец черный, уксус», — вслух читал каптенармус написанную Фаркашем заявку. — Так... А хрена с маслом не хочешь?

Фаркаш радостно закивал головой:

— Да, хрен и масло очень хорошо. Кость есть, холодец будет...

— А может, тебе еще и черта лысого в сметане дать? — вышел из себя хозяйственник и швырнул бумагу.

Фаркаш тоже вскипел:

— Но, но! Старый режим кончай!

Хлопнув дверью, он выскочил на улицу. Я кинулся за ним, сказал, что какие ни есть продукты, а получить их все равно надо. Но тот отрезал:

— Каша варить не буду.

Об этом происшествии доложили, конечно, командиру сотни. Внимательно выслушав обе стороны, Годяев взял под защиту Фаркаша:

— Повар дело говорит. Давно пора подумать о рационе.

— Так не положено! — взвыл каптенармус.

— Что значит не положено? — перебил его Годяев. — Заботиться надо о людях. Он вот думает, а вы нет. Ступайте-ка и вместе составьте список продуктов, которые требуются. Потом зайдите в облвоенкомат, посоветуйтесь с кем полагается. Русское население города гречку любит, а в продкоме и на базаре ее нет. Может, сумеем обменять наши крупы на рис и макароны. Да и насчет овощей надо пошевелить мозгами... [64]

Фаркаш своего добился. Над первым обедом он хлопотал с таким усердием, какого не проявлял, наверное, и в ресторане. Борщ удался на славу. А гуляш с крепким соусом из красного перца совсем покорил красноармейцев.

Наш балагур Володя Клейн, требуя внимания, громко забарабанил ложкой о миску. Когда все стихли, предложил:

— Отныне слово «кашевар» упраздняется. Впредь это лицо именовать только поваром.

Кто-то в тот день назвал Фаркаша Гуляшом. Это шутливое прозвище прилипло к нему. Добродушный венгр не обиделся.

— Гуляш, — сказал он, — вкусный вещь. Пусть Фаркаш будет Гуляш. Ладно...

Но недолго тешил нас Бела Фаркаш. Все уже стягивалось огненное кольцо вокруг Советского Туркестана. Не до деликатесов стало. К зиме положение с продовольствием приобрело катастрофический характер. Дехкане, правда, засеяли хлопковые поля зерновыми, но до урожая было еще далеко. В плодородные некогда долины и оазисы пришли голод, холод, болезни.

2

В начале ноября 1918 года в Ташкенте собрались делегаты Красной Армии и Красной гвардии. От самаркандского гарнизона туда прибыли Щетинин, Петерсон, Танкушич и я.

На этом, как его тогда называли, съезде были приняты важные для военного строительства решения о командном составе, дисциплине, культпросветработе, медицинском обслуживании частей, войсковом хозяйстве, создании товарищеских красноармейских судов и утверждена Временная инструкция для солдат Красной Армии и гвардии.

Еще до съезда в Ташкенте была раскрыта подпольная «военная организация». Она действовала по указаниям англо-американских империалистов. Среди 50 арестованных оказались некоторые ставленники военкома Туркестанской республики Осипова. В этой связи делегаты от Ферганы привели ряд фактов подозрительной деятельности самого Осипова. Но в защиту [65] его дружно выступили левоэсеровские представители.

Позднее стало известно, что именно Осипов и являлся главарем заговорщиков. В недавнем прошлом царский офицер, он умело маскировался, не прочь был блеснуть революционной фразой. Это помогло ему пробраться в партию большевиков, стать военным комиссаром республики.

Осторожно, не спеша, готовил Осипов предательский удар. Старался комплектовать части, расположенные в Ташкенте, из наименее сознательных элементов, устраивал на службу отъявленных контрреволюционеров. Арест большой группы его сообщников спутал планы. Опасаясь новых разоблачений, Осипов вынужден был ускорить начало готовившегося мятежа. Поторапливали его и иностранные резиденты в Ташкенте — глава английской миссии майор Бэйли, американский консул Тредуэл...

В памяти моей это событие запечатлелось так.

Вечером 19 января я дежурил по сотне. Русское население Самарканда праздновало крещение. Многие бойцы отправились к родным и знакомым. Из увольнения некоторые вернулись с опозданием. Раньше на это смотрели сквозь пальцы. Но теперь все опоздавшие были «взяты на карандаш». Начальник гарнизона, инструктируя нас перед заступлением в наряд, дал понять, что возможны серьезные события.

Неожиданно прервалась телеграфная связь с Ташкентом. В разных концах города началась ружейная пальба. Ни военные патрули, ни наряды милиции не могли ничего поделать. Примчатся на выстрелы, а нарушителей и след простыл.

После полуночи я обошел посты, заглянул в конюшни. Тут меня и перехватил запыхавшийся дневальный.

— Товарищ дежурный, вас к телефону... Облвоенком...

Я поспешил в канцелярию. Взял трубку, представился. В ответ услышал:

— Быстро, без шума собери всех, кто живет на квартирах. Подробные указания даст Щетинин. Он выехал к вам. [66]

Поднял командирских коноводов и еще нескольких человек. Приказал оседлать лошадей и разослал по адресам. На всякий случай разбудил и оружейного каптенармуса, выделил в его распоряжение людей, чтобы принесли в казарму запас патронов. Остальных не тревожил: начнется какая заваруха, тогда уж не поспишь.

Послышался цокот копыт. К крыльцу подлетел всадник. Я узнал Щетинина, но все же окликнул. Он отозвался как положено.

Прохора Ивановича Щетинина в нашей сотне знали хорошо. Кадровый офицер, он еще до революции перешел на сторону пролетариата. В том, что крепостная артиллерийская рота стала цитаделью большевиков накануне Октября, была немалая заслуга и Щетинина. Его же стараниями удалось привлечь в ряды Красной Армии многих опытных пушкарей, подлежавших демобилизации. Вскоре Прохор Иванович вступил в партию большевиков. Его авторитет в гарнизоне был велик. Он лично вырастил из рядовых немало отличных красных командиров.

По приказанию Щетинина я подал сигнал: «Подъем!» Все оделись мигом, прошли в столовую. Здесь Прохор Иванович кратко познакомил нас с обстановкой. Первые его слова прозвучали как набат:

— В Ташкенте начался мятеж...

Предатель Осипов заманил в казармы председателя Туркестанского ЦИКа В. Д. Войтинцева, председателя Совнаркома В. Д. Фигельского, председателя Ташкентского городского Совета Н. В. Шумилова, наркома путей сообщения Е. П. Дубицкого, наркома внутренних дел А. Н. Малкова и всех их зверски уничтожил. Вслед за этим на улицах города сразу же развернулись бои. Атаки контрреволюционеров геройски [67] отражали рабочие среднеазиатских железнодорожных мастерских. Им энергично помогал гарнизон военной крепости во главе с Иваном Панфиловичем Беловым. В крепость и мастерские стекались уцелевшие партийные и советские работники, все, кто готов был сражаться и умереть за власть Советов.

— Самарканд, как и другие города, пошлет помощь Ташкенту, — объявил Щетинин. — Но враги подняли голову и здесь, у нас под боком. Поэтому всем надо быть в полной боевой готовности. Решено усилить охрану вокзала, телеграфа, телефона, складов и учреждений. От вашей сотни необходимо выслать дополнительные конные патрули, чтобы дублировать телефонную связь с обкомом, военкоматом и крепостью посыльными. Всему командному составу через пятьдесят минут явиться к товарищу Чечевичкину...

Я передал дежурство старшине сотни Пархоменко и тоже [68] отправился к председателю областного комитета партии. Когда все собрались, Чечевичкин сообщил, что ему удалось связаться с ближайшей к Ташкенту станцией Кауфманской. Там отчетливо слышат артиллерийские залпы. К станции подтягивается кулачье из окрестных русских поселков и кишлаков.

Затем Чечевичкин проинформировал о принятых мерах. Отряд для посылки в Ташкент почти уже сформирован. Железнодорожники подготовили порожняк для его переброски. Вместе с самаркандским отрядом отправится и чарджуйокий. Он должен подойти к утру. В порядке профилактики решено этой же ночью арестовать наиболее активных противников Советской власти. Списки их и адреса подготовлены.

Облвоенком В. С. Гуща и комендант города В. С. Агеев проинструктировали нас, как провести эту операцию, кому где действовать. Мне достался центр Нового города.

С отделением бойцов направился к отелю «Палас». Потом прошли с облавой по дворам. Задержанных оказалось немало.

Когда вернулись в казарму, было еще темно. Прилег было вздремнуть, но не успел смежить веки, как вернулся с задания Танкушич. А еще через полчаса над ухом раздался сиплый шепот Пархоменко:

— Поднимайтесь, друзья, и быстренько — в обком. Гуща приказал. Он там.

Наскоро оделся и вышел во двор. Бойцы уже были в сборе. Поднятые с постелей, они зябко поеживались в своих потрепанных шинельках. Над высокими тополями Абрамовского бульвара висела полная луна.

— По коням! — вполголоса скомандовал Танкушич. — По три на ходу стр-р-ройсь!

3

Насколько срочным было задание, мы догадались уже по тому, что Гуща ждал нас на улице. Он был краток. Один из арестованных сообщил, что готовится взрыв моста через реку Сиаб, протекающую вблизи станции Самарканд. Диверсанты должны собраться а близлежащем кишлаке. [69]

— Надо их взять, — сказал Гуща. — Будут сопротивляться — уничтожить.

Танкушич повел конников галопом. Из-под копыт полетели искры. За весь десятиверстный путь мы лишь раз переходили на шаг.

По дороге я рассказал красноармейцам, почему так важно сохранить это сравнительно небольшое сооружение. Если врагам удастся его разрушить, то не меньше как на месяц Закаспийский фронт окажется отрезанным от тыла, от баз снабжения. Не сможем мы и выслать отряды на помощь Ташкенту.

— Так что на этих двух каменных опорах сегодня держится судьба Советской власти во всей республике.

Через некоторое время впереди, освещенный лунным светом, показался мост. Он был цел и невредим.

Выставив караул, направились к кишлаку. Я и Иван Хренов знали эти места хорошо. В школьные годы мы часто бродили здесь. Весной собирали подснежники, фиалки, тюльпаны. Летом, когда созревали фрукты, участвовали в озорных ребячьих набегах на сады богатых узбеков.

У придорожного ветвистого карагача я остановил коня. От него до окраинных строений кишлака оставалось шагов триста. Подождал пока подтянулись остальные.

Танкушич оставил у въезда в селение звено под командой Асадова, а два звена во главе с Месарошем послал оцепить дом бая, где, вероятнее всего, могли скрываться заговорщики. Оставшихся опешил и сам повел к воротам глинобитного сооружения. Я последовал за ним.

Расставив оцепление, к нам вскоре присоединился и Месарош.

Два бойца — Мальцев и Попов-Кахаров — притаились у ворот. Мы стали осторожно взбираться на сарай. На крыше его залегли. У мазанки затявкала собака. Скрипнула дверь. Из дома вышел мужчина в халате. Он по-русски прикрикнул на пса, пересек двор и скрылся где-то под нами.

— Здесь, — ткнув меня локтем, шепнул Танкушич. Он жестом показал, что надо спускаться вниз. Чтобы не наделать шума, опускали друг друга на руках. [70] Последний остался наверху. Прижимаясь к стене, добрались до террасы. Танкушич постучал. Собака, гремя цепью, залилась неистовым лаем. Открывать нам не торопились. Тогда Плеханов рванул створку ставни. Железная скоба лязгнула о стену. Высадив раму, Хренов и Габриш вскочили в помещение. Мы последовали за ними.

— Руки вверх! — крикнул Иштван и поднял гранату. Все, кто были в комнате, замерли.

Во время обыска кто-то заслонил стоявший на табурете светильник. Одна из стен погрузилась во мрак. В этот момент двое попытались укрыться за пологом. Но их перехватил Танкушич. Под дулом его маузера оба подняли руки. Потом неожиданно метнулись к выходу. Первый успел проскочить на террасу, второго свалил ударом приклада Сабо. За беглецом устремился Хренов. Навстречу ему грянул выстрел. Пуля угодила в потолок. Куски алебастра посыпались на лампу. Понадеявшись, видно, что она погаснет, дюжий парень в офицерской шинели рванул из рук Плеханова карабин. Но боец держал его крепко. Стволом он двинул в физиономию напавшего. Тот упал на пол.

Привели и беглеца. После того как он выстрелил, Хренов, зная, что за воротами его все равно поймают, не стал преследовать, только крикнул:

— Мальцев, хватай живьем!

Но красноармеец чуть было не ухлопал байского сынка. Его спасла чалма. Приклад скользнул по туго накрученному шелку и лишь содрал со лба лоскут кожи.

Мы тщательно обыскали комнату. В стенной нише обнаружили два хурджума{7} со взрывчаткой и бикфордовым шнуром. Под грудой одеял нашли две английские чугунные гранаты. У диверсантов — а что это были они, у нас теперь не оставалось сомнения — отобрали несколько револьверов.

Улик было более чем достаточно. Но Танкушич приказал продолжать поиски. Хотелось найти и того русского, что выходил на улицу. Обшарили все углы, заглянули даже в колодец — все безуспешно. Никто из арестованных не назвал имени человека в халате. [71]

Только позднее, уже на допросе, выяснилось, что это был Роман Шведов, сын бывшего самаркандского полицмейстера, один из самых ярых контрреволюционеров, инициатор взрыва моста.

Все шесть захваченных были приговорены к расстрелу. 29 января 1919 года газета «Голос Самарканда» сообщила о приведении приговора в исполнение. Но этому поводу было много шума в городе. Вражеские элементы распустили слух, будто большевики не пощадили «мальчиков». Умалчивали они только о том, что эти молодые прапорщики и великовозрастные гимназисты намеревались взорвать мост в тот самый момент, когда по нему пойдет эшелон с людьми. Падение состава в реку, как заявил один из этих «деток», должно было произвести «потрясающее впечатление» и послужить сигналом для вооруженного выступления в Самарканде. К счастью, замысел их потерпел крах.

Не удалась и осиповская авантюра в Ташкенте. Рабочие железнодорожных мастерских образовали революционный военный комитет для руководства борьбой с мятежниками. Правда, воспользовавшись тем, что многие большевики погибли, в этот орган пробрались эсеры. Но не они задавали тон. Душой организации были Д. И. Манжара, А. А. Казаков., П. И. Ильясов, С. З. Рубцов.

Вокруг ревкома объединились все верные Советской власти силы. В ночь на 21 января партийная дружина, отряд железнодорожников, подразделения 4-го стрелкового полка, гарнизон крепости, школа военных инструкторов, раненые и больные, красноармейцы и красногвардейцы, находившиеся на излечении в 159-м военном госпитале, и старогородские революционные национальные подразделения разгромили заговорщиков.

Осипов с группой головорезов, ограбив банк, попытался бежать в Семиречье к казакам. Под Чимкентом путь ему преградил отряд И. Ф. Селиверстова. Шайка Осипова была разбита окончательно. Только сам он с кучкой преданных ему офицеров удрал в Фергану, где пристал к басмаческой банде Мадаминбека.

Январские события 1919 года показали, что Советскую власть в Туркестане теперь уже не опрокинуть [72] никому. Неизмеримо вырос авторитет Коммунистической партии, которая возглавила борьбу с врагами всех мастей, понесла наибольшие жертвы во имя свободы трудящихся. И напротив, резко упало влияние мелкобуржуазных соглашателей. Выяснилось, что их лидеры знали о подготовке мятежа. 16 января они созвали свой съезд, на котором обсудили вопрос о взятии власти.

Преждевременное выступление Осипова поставило левых эсеров в затруднительное положение. Надо было выбирать между откровенной белогвардейщиной и народом. Боязнь окончательно потерять влияние в массах удержала их от открытой поддержки контрреволюционеров. Но и это им не помогло. Трудящиеся еще раз убедились, что только большевики стоят на страже народных интересов.

Партия левых эсеров распалась. Наиболее здоровая ее часть вошла в Коммунистическую партию Туркестана.

4

Осипов не случайно подался в Ферганскую долину. Там начали активничать басмачи. Национальный антисоветский бандитизм усиленно разжигала британская агентура, опиравшаяся главным образом на местную феодальную знать и духовенство.

До середины 1918 года басмачи действовали разрозненно, мелкими группами. Между их главарями шла непрерывная грызня. Потом Иргаш, а за ним и Мадаминбек стали собирать крупные орды. С появлением в Фергане Осипова началась консолидация всех антисоветских сил.

В феврале 1919 года в Наманганском уезде многие шайки признали старшинство Мадаминбека.

Малочисленные войска Ферганского фронта не успевали отбивать бандитские налеты на города и поселки. Подошла помощь из других районов республики. Была создана Наманганская группа. Ядром ее стал прибывший 12 марта из Самарканда боевой отряд в составе батальона пехоты, двух конных сотен, двух четырехорудийных батарей, пулеметной и саперной команд. Возглавлял этот отряд В. С. Гуща. [73]

В группе был образован Военный совет. Из самаркандцев в него вошли комиссар отряда Чечевичкин, артиллерист Петерсон, командир стрелковой роты Гладков и я, бывший тогда помощником командира 1-й конной сотни. Начали мы с разработки плана предстоящих действий.

Тактика басмачей в основном строилась на внезапности. Против их стремительных налетов малоэффективными оказались даже наши хлопковые «бронепоезда». Более успешно с шайками боролись конники, которые могли не только отразить наскок врага, но и преследовать его.

Один из конных разъездов во время стычки захватил двух пленных. Они показали, что Мадаминбек вместе с Осиповым находятся в кишлаке Чартак. Там сосредоточились крупные банды и готовятся нанести удар по Намангану. Мадаминбек знает, что в городе самаркандский отряд, но тем не менее рассчитывает на успех.

Правильность полученных сведений решено было проверить. 14 марта отряд в 220 штыков и сабель под началом Мосеса Мелькумова двинулся в направлении Чартака. Но не прошел этот отряд и пятнадцати верст, как его окружили мадаминбековцы. На выручку Мелькумову отправился Ф. М. Зазвонов с 150 бойцами. Басмачи на этот раз дрались на редкость упорно. Они вынудили Мелькумова и Зазвонова вернуться в Наманган.

Шайки осмелели. Они охватили Наманган кольцом. Защитники Намангана подготовились к упорной обороне: забаррикадировали улицы, оборудовали артиллерийские и пулеметные позиции, укрыли вагоны с боеприпасами.

5

На станции Наманган тишина. В окрестных кишлаках лениво брешут собаки. В вагонах, утомленные беспрерывными стычками с врагом, крепко спят бойцы. Я лежу у открытой двери теплушки и любуюсь дивной картиной занимающейся зорьки. Вот зарозовел край неба. На крыши строений легли светлые блики. В садах загалдели пробудившиеся пичужки. [74]

Через меня перешагнул Месарош, спрыгнул на платформу.

— Ты чего ни свет ни заря подхватился?

— Коня посмотрю. Вчера ногу засек...

Месарош зашагал к голове эшелона, но через несколько минут бегом вернулся обратно. Из его выкриков я смог разобрать только одно слово: «Янчи!»

Янчи — это Янош Ковач, наш трубач. Услышав голос товарища, он кубарем скатился с нар. И тотчас же предрассветную тишину разорвал тревожный сигнал.

Бойцы сотни бросились по своим местам. Я помчался к будке стрелочника. За мной, с «льюисом» на плече и брезентовой торбой в руке, тяжело топал пулеметчик Виктор Иоселевич. Спросил его:

— Почему один? Где Месарош?

— Не знаю.

— Давай сюда! — я показал на штабель шпал.

К станции неслась орда басмачей. Атакующие резко выделялись на светлом фоне.

Пулемет задрожал в руках Иоселевича. Почти одновременно подал голос и «льюис» слева. По «почерку» я узнал Сабо. Еще дальше залились «максимы» из пулеметной команды. Гулко ухнула пушка «бронепоезда». Подумалось: «Сейчас должны заговорить обе наши батареи». Но они почему-то не спешили сказать свое веское слово...

Между тем бандиты неудержимо неслись на наши позиции. Они лезли прямо на пулеметы и истошно орали: «Алла, алла! Ур!»{8}

Подступы к насыпи густо усеялись трупами. Сквозь плотную огневую завесу прорывались лишь небольшие группки. Их уничтожали ручными гранатами, выстрелами в упор из винтовок.

Вдруг крики и беспорядочная стрельба раздались в нашем тылу. Оставив за себя Танкушича, я побежал узнать, в чем дело. Не на артиллеристов ли беда навалилась? Может быть, потому и не слышно их.

Самые худшие предположения оправдались. Перебежав под вагонами на другую сторону станционных путей, я увидел крупный отряд вражеской конницы, [75] атаковавший огневые позиции батарей. Бойцы развернули орудия в сторону противника, но дать залп не успели и отбивались чем попало. Рослый командир батареи Янушевский в упор бил из револьвера. Член Военного совета группы Петерсон орудовал увесистым банником.

Я бросился к командиру сотни Заблоцкому:

— Спасай батареи!

Он дал мне взвод Танкушича и два отделения от Пархоменко.

Мы зашли басмачам во фланг. Наш удар оказался чувствительным. Они начали отходить.

Несколько залпов картечью вдогонку окончательно разметали всадников противника. Батарейцы развернули пушки в сторону вокзала. Бандиты уже успели просочиться туда.

Не помню, была ли какая команда, но бойцы наши разом поднялись в контратаку. Впереди всех несся мой старый школьный приятель Рахимбек Азимбеков. За ним, во главе своего взвода, — Шишкин. Слева — подразделения Танкушича, Чанчикова, Пархоменко, Сидорова и Скокова. Это была первая наша контратака в пешем строю.

Укрывшиеся за дувалом басмачи открыли пальбу. Как подкошенный рухнул Иван Хренов. Ролич, Рахимов и еще несколько человек метнули гранаты. Подоспел с пулеметом Федоров. Басмачей сбили с занятых позиций и погнали дальше...

Остаток дня прошел спокойно. Но с наступлением темноты противник снова совершил ряд наскоков. Все они были отбиты.

С рассветом бой возобновился. Наученные горьким опытом, мы убрали все, что могло помешать [76] стрельбе, обеспечили некоторую свободу маневра «бронепоезду». Неприятелю так и не удалось прорваться сквозь наш огневой щит.

Мадаминбек отвел свои банды в окрестные кишлаки.

6

3 апреля один из наших «бронепоездов» получил задачу прикрыть ремонтно-восстановительные работы на железнодорожных путях. Верстах в восьми от Намангана он натолкнулся на сильное сопротивление басмачей. Гуща выслал на подмогу второй такой же поезд с ротой пехоты. Но и противник подтянул свежие силы. Тогда выступили весь самаркандский отряд и еще подразделение наманганцев. Совместными усилиями басмачей оттеснили к Чартаку.

Здесь опять произошла задержка. Взвод Пархоменко напоролся на хорошо подготовленную к обороне отдельную усадьбу.

Бой затих, только когда медно-красный солнечный диск провалился за горизонт. В саду при мечети возле походной кухни захлопотал Бела Фаркаш. В расположении противника загнусавили муэдзины.

Но утром 4-го числа все возобновилось снова. Бандиты опять поднялись в атаку. Их встретили орудийными и винтовочными залпами, пулеметными очередями. Хорошо организованный огонь нанес атакующим большой урон. Их натиск резко ослаб. Почувствовав это, В. С. Гуща ввел в действие конницу и приказал Заблоцкому, принявшему командование над обеими сотнями, не таиться по лощинам, не маскироваться.

— Пускай разбойники знают, что наша кавалерия заходит им в тыл, и настраиваются на отход, — пояснил Василий Степанович. — Окружить их и уничтожить мы все равно не сможем: сил маловато.

Мадаминбек выставил против Заблоцкого заслон. Но наши подразделения опрокинули его и ворвались в Чартак. Басмачи направились через линию железной дороги на Охча и Сары-Курган. Однако там их [77] встретил кокандский отряд под командованием Д. Е. Коновалова и интернационалисты Э. Ф. Кужело.

Совместными усилиями нам удалось 12 апреля окружить банду Мадаминбека. Около пяти часов длился упорный бой. Басмачи потеряли более ста человек убитыми. Остальным удалось вырваться из кольца и уйти в горы.

Между главарями начались раздоры. Курбаши{9} Хал-Ходжа обвинял Мадаминбека в том, что он слепо доверился Осипову и пошел на рискованную операцию под Наманганом. Да и многие басмачи не доверяли Осипову, не без резона считая, что человек, изменивший одним, может предать и других.

Опасаясь за свою голову, Осипов решил бежать в Бухару. За ними увязался было разведывательный разъезд нашей сотни. Но на перевале Чаткал-Даван начавшийся буран заставил прекратить погоню.

Разведчики доставили в штаб отряда трех белогвардейцев, подобранных на тропе. Один из них, раненный в бедро офицер, показал на допросе, что путь Осипова лежит через высокогорную Матчинскую волость. Об этом мы телеграфировали в Самарканд. Туда же с первым эшелоном были направлены обе наши конные сотни. Однако мы запоздали...

Меня опять вызвали в Самаркандский обком партии. Новый председатель обкома Григорий Павлович Константинопольский вручил направление на учебу в Ташкентскую школу военных инструкторов. [78]