Букет роз
Война разметала нашу семью... Я воевал в далеком Заполярье и не знал, где мать, братья, сестры. Все попытки узнать об их судьбе ни к чему не привели.
Мысль о родных не покидала меня ни на один день.
Шел 1943 год — год коренного перелома на всех фронтах. Наши наземные войска, военно-морские силы и авиация громили фашистов, нанося им сокрушительные удары. Закончилось победой советского оружия и невиданное в истории грандиозное Белгородско-Курское сражение.
С каждым днем все дальше и дальше уходил фронт на запад и все чаще салютовала войскам Москва в честь их героических побед над гитлеровскими полчищами. Смоленск! Брянск! Харьков! Полтава! Сотни и тысячи других больших и малых городов, сел и деревень были освобождены от врага.
Жарким летним днем 1943 года я оказался в Москве... С волнением и тревогой подходил к дому на улице Фрунзе, где жила моя младшая сестра... Ее комнату занимали чужие люди. Ни от них, ни от управляющего домом о сестре я ничего не узнал...
Поехал в родной Наро-Фоминск, где жили отец, мать, старшая сестра и младший братишка.
В 1941 году война докатилась и до нашего города. Линия фронта, пройдя по реке Наре, разрезала город пополам. На правом берегу были фашисты, на левом — наши войска. Гитлеровцы рвались к Москве, но им не удалось с ходу перешагнуть сравнительно неширокую реку Нару. Их остановили и, разгромив, отбросили далеко на запад,
Город был очень разрушен. От фабрики, где я работал до военной службы, остались лишь руины да коробки зданий с почерневшими стенами. Сильно пострадали и бывшие рабочие казармы.
Деревянный дом, половину которого когда-то занимала наша семья, чудом уцелел. Он находился на левом берегу реки Нары, скрытый в лощине. Его четыре маленьких окошка с резными наличниками были заколочены. На двери висел ржавый замок.
От соседей я узнал: старшая сестра в первые дни войны ушла да фронт. Когда фашисты тяжело ранили моего отца, его эвакуировали в далекий тыл... «Кажется, в Среднюю Азию», — говорили они. А мать вместе с младшим братом выехала вслед за отцом.
Из Наро-Фоминска решил поехать в село Таширово, где прошло мое детство. Села не было. Его начисто стерли с лица земли фашисты. Из двухсот дворов непонятно как уцелел на западной окраине один маленький домик.
Эта поездка принесла мне немало тяжких переживаний. Большинство наших родственников погибло от рук фашистов. Не стало многих друзей и товарищей.
Через день, на приеме у командующего авиацией Военно-Мсрского Флота генерал-полковника авиации Семена Федоровича Жаворонкова, я рассказывал о судьбе своих родных. Командующий отнесся сочувственно и еще раз порадовал сообщением о брате Саше, тоже морском летчике. Саша был жив, здоров и успешно воевал на Балтике.
Тут же генерал-полковник позвонил начальнику отдела кадров морской авиации полковнику Смирнову и сказал ему:
— Товарищ Смирнов, возьмите личное дело балтийского летчика Александра Курзенкова и зайдите ко мне.
Когда Смирнов принес папку с личным делом, я многое узнал о боевых делах Саши. Генерал перелистал страницы, улыбаясь, сказал:
— Вот посмотрите на боевые дела вашего брата. Идет двадцать третий год, а какой молодец! Отлично воюет! Начал войну сержантом и уже лейтенант. Лучший воздушный разведчик Балтики. Награжден двумя орденами Красного Знамени.
«Сашка! Мой маленький курносый братишка! Он жив! И как воюет! Два боевых ордена! Какая радость!» За такое сообщение я был готов расцеловать генерала. А тот продолжал:
— Он скоро вас догонит, товарищ майор, да, пожалуй, и обгонит. Его мы представляем к высшей награде. А что касается вашей семьи, думаю, вам следует съездить в Алма-Ату. Кстати, скоро в Ташкент полетит наш транспортный самолет «С-47». Вот на нем и отправляйтесь!
В конце беседы командующий спросил меня:
— А почему у вас такой затрапезный вид? Он имел в виду мою поношенную форму. Я рассказал, что мое офицерское обмундирование пропало в городе Николаеве во время эвакуации училища, а нового еще не получал...
— Нет, так не годится, товарищ майор! Офицер должен быть и внешне достоин своего звания.
Командующий позвонил начальнику тыла. Пришел генерал-лейтенант А. К. Купреев.
— Товарищ генерал, как вам нравится внешний вид этого офицера?
— Товарищ командующий, скажу прямо — не очень.
— Вот и я такого мнения, а поэтому дайте распоряжение в самый короткий срок пошить майору все, что необходимо.
Прошло три дня, и я был одет в новую форму, что называется, с иголочки.
Жил в гостинице «Москва» и после шумного фронта понемногу привыкал к мирной тишине.
Стояла на редкость теплая и солнечная погода. В те дни я обошел много улиц и площадей любимой столицы. Все в ней оставалось близким, родным сердцу. И хотя война наложила на Москву свой суровый отпечаток, все же в целом мало изменила ее.
Днем на улицах бурлила жизнь. Москвичи спешили. Неслись машины, звенели трамваи, шурша резиной катились усатые троллейбусы. И только с наступлением вечера, когда все погружалось в таинственный мрак затемнения, уличная жизнь затихала. Однако она не замирала в домах, театрах, кино, концертных залах и клубах.
Все свободные вечера отдавал театру. И с необыкновенным интересом смотрел спектакли, балеты, слушал оперы.
На исходе десятого дня безмятежной жизни мне позвонили из наградного отдела Наркомата Военно-Морского Флота и передали:
— Завтра к одиннадцати часам явиться в Кремль для вручения ордена Ленина и Золотой Звезды Героя Советского Союза.
В ту ночь я спал плохо и встал очень рано. Открыв плотные оконные шторы, с высоты своего четырнадцатого этажа увидел яркую зарю и первые ласковые лучи солнца. На утреннюю зарядку, рекомендованную госпитальным врачом, и завтрак ушло полчаса. До одиннадцати оставалось много времени. Чтобы незаметно скоротать его, покинул номер гостиницы...
Москва еще не проснулась. Было тихо и безлюдно, если не считать дворников, старательно наводивших чистоту на асфальте.
В эти ранние часы августовского утра по-новому открылась красота столицы. Тонул в тени Охотный ряд. Громадное здание гостиницы «Москва» закрывало улицу от ранних лучей солнца. От высоких домов улицы Горького на асфальт падали большие косые тени...
Зато просторная Манежная площадь блестела под лучами восходящего солнца.
Я ходил долго, и когда куранты Спасской башни пробили половину одиннадцатого, был на Красной площади. Сжимая в руке пропуск, миновал часовых у Спасской башни.
Не помню, как вошел в здание Верховного Совета Союза ССР и очутился в просторном круглом зале, освещенном ярким солнечным светом. Поразила тишина, хотя зал был полон людей. Все сидели в креслах... Я тоже сел, а сам подумал: «Неужели опоздал?»
С улицы донесся бой курантов Спасской башни. И только отзвучал последний удар, как открылась дверь и в зал вошли трое. Первым был Всесоюзный староста — Михаил Иванович Калинин. Все шумно встали, и зал загудел от бурных аплодисментов.
Мне казалось, что я аплодировал громче всех.
Секретарь Президиума Верховного Совета стал читать Указ. В первом списке я услышал свою фамилию.
Быстро встал. Подошел к трибуне. Михаил Иванович, поздравляя, пожал мне руку и подал Грамоту с двумя красными коробочками. В одной горел золотом и эмалью орден с образом незабвенного Ильича. В другой — пятиконечная золотая звездочка, подвешенная к планке, обтянутой красной муаровой лентой.
Получив высокие награды, я вернулся на свое место и не успел сесть, как два незнакомых товарища стали услужливо прокалывать дырки в моем кителе, чтобы привернуть орден Ленина и медаль «Золотая Звезда».
Закончилось вручение наград. Михаил Иванович езде раз сердечно поздравил нас, а затем сказали ответные слова благодарности несколько награжденных.
Я тоже выступил...
Переполненный чувством большого счастья, хотел сказать много, а вышел к трибуне — все мысли из головы словно испарились и в горле пересохло. Я стоял, смотрел на всех и наконец взволнованно произнес:
— Спасибо, Родина!
От Кремля до гостиницы «Москва» — путь короткий. Наверное, я сиял от счастья, как сияли блеском золота мои ордена и звездочка на груди. Встречные дарили улыбки, а многие подходили и, как хорошие знакомые, пожимали мне руку, поздравляли с наградой.
Дороги мне были эти улыбки, добрые поздравления незнакомых москвичей. Как хотелось, чтобы рядом со мной шли родные, порадовался бы отец, отдавший все силы, чтобы вывести нас, своих детей, на дорогу настоящей жизни.
Оказавшись у гостиницы, я хотел было войти в вестибюль, как вдруг позади меня раздался женский голос:
— Товарищ майор! Товарищ майор! Извините...
Я повернулся и увидел с большим букетом роз красивую девушку. Покраснев и волнуясь, она выпалила:
— Товарищ майор! Вы меня не знаете, но разрешите поздравить вас с получением высокой награды. И примите мой скромный подарок.
Признаться, меня очень тронуло это внимание незнакомки. «Может, она ошиблась?» — подумал я и сказал:
— Вы, наверное, приняли меня за другого?
— Нет, товарищ майор, я не ошиблась. Букет вам.
— Мне?.. Благодарю! От всего сердца спасибо вам, девушка. А можно узнать, как вас зовут?
— Марина...
— А отчество?
— Проста Марина».
И, подарив на прощание свою улыбку, скрылась в толпе.
В гостинице» когда я поднялся на свой этаж, дежурная поздравила меня с наградой и, обратив внимание на букет, сказала:
— Значит, дождалась вас Марина... Чудесная девушка!..
Дежурная раскрыла «тайну» букета. Оказывается, Марина — москвичка, моя соседка, по этажу. Приехала в командировку из Сибири. Она там в эвакуации и сегодня покидает столицу...
— Утром, — рассказывала мне дежурная, — Марина подошла, отдала ключ от номера и сказала:
«Хочу перед отъездом походить по Москве, есть кое-какие дела...» А я ей про вас, что идете в Кремль получать награду Героя Советского Союза... Услышала Марина эту новость, посмотрела быстро на часы и говорит мне:
«В Кремле он пробудет не меньше часа, да пока дойдет до гостиницы — еще с полчаса, а сейчас девять... Успею!»
Что она собиралась сделать, я так и не узнала. Марина, как птичка, вспорхнула и улетела... Около двенадцати часов она выскочила из лифта с букетом роз, подбежала ко мне вся раскрасневшаяся и спросила на ходу:
«Наш герой не приходил?»
«Нет!» — ответила я, а сама, как поглядела на букет роз, все поняла... Я спросила Марину: «Где вы достали такие редкие розы?» И знаете, что Марина ответила? Она обошла все магазины и нигде не нашла цветов. Тогда поехала в Ботанический сад и там сказала, для кого нужны цветы. И вот ей нарезали букет роз...
Я часто вспоминаю эти розы, Марину, с которой больше не пришлось встретиться. Вспоминаю не как приятный случай, происшедший в моей жизни, а как проявление безграничной любви нашего народа к воинам, ко всей нашей Советской Армии...
Я жил одним настроением: как можно быстрее вылететь с попутным самолетом в Ташкент. Но тут неожиданно случилось непредвиденное: заболел. К концу второй недели, когда почувствовал себя лучше, вышел на прогулку, но на улице оставался недолго приближался комендантский час, пришлось вернуться в гостиницу.
Дожидаясь лифта, я стоял под аркой, рассматривая тускло освещенный безлюдный вестибюль. С улицы вошли двое. Их походка показалась мне странной, неуверенной, словно они двигались, поддерживая друг друга
Когда они поравнялись со мной, увидел: пожилой мужчина в штатском костюме ведет под руку светловолосого, невысокого, похожего на подростка армейского капитана. На груди его поблескивала Золотая Звезда Героя, боевые ордена, а на осунувшемся лице, оттеняя бледность лица, чернела повязка. Мне не раз приходилось встречать людей с черными повязками на глазах, но вот слепого летчика, да еще Героя Советского Союза, я увидел впервые.
Один из лифтов опустился. Лифтерша, пожилая женщина, открыла дверь и пригласила войти.
Летчик и его сопровождающий осторожно перешагнули порог кабины.
— Ну вот вы и в лифте, — сказал ему провожатый.
— Спасибо, товарищ, — ответил капитан.
— А может, мне тоже подняться и провести вас до номера?
— Спасибо, товарищ! Не беспокойтесь: до номера я доберусь.
Пожав летчику руку, незнакомец покинул кабину, а я вошел в нее и стал против капитана.
Лифтерша, посмотрев на черную повязку летчика, прослезилась и, закрывая дверь лифта, тихо спросила:
— Товарищ капитан, вам какой этаж?
— Мне? — переспросил он и, повернувшись на голос, ответил: — Шестой...
Лифт шел на подъем. Не отрывая взгляда, я смотрел на капитана, а он стоял, гордо подняв голову, словно смотрел в безграничную даль родного ему голубого неба и не мог оторваться.
«Слепой летчик! Как это могло случиться?» Мне не терпелось заговорить с ним.
— Товарищ капитан, разрешите с вами познакомиться...
— Кто это говорит? — спросил он.
— Ваш коллега. Морской летчик-истребитель, — и я назвал свою фамилию и имя.
— Очень приятно!.. Кузнецов... Александр. Бывший штурмовик.
Лифт остановился.
— Шестой этаж... — произнесла лифтерша, открывая дверь.
Вытянув перед собой руки, капитан стал искать выход.
— Товарищ Кузнецов, разрешите проводить вас.
— Буду благодарен...
Мы вышли с ним из кабины. У дежурной взяли ключ. Когда я открыл дверь номера, Кузнецов предложил посидеть у него.
Я с удовольствием остался.
Он интересовался моей боевой жизнью, потом я слушал его захватывающий рассказ.
Расстались мы рано утром.
Я вошел к себе в номер, а он полон солнца. Спать не мог. Зашторив окна, сел за стол и записал все, что удалось услышать от капитана Кузнецова, бывшего командира эскадрильи бронированных штурмовиков. Фашисты их называли «черной смертью», а наши солдаты за поддержку с воздуха — летающими танками.
Летчик понимает летчика с полуслова. И для меня не представило труда по коротким, отрывочным фактам из его рассказа до мельчайших подробностей представить все, что произошло с Александром.
Это был обычный боевой день.
Эскадрилья капитана Кузнецова «обрабатывала» немецкие позиции близ переднего края.
Зенитки, автоматы, пулеметы не умолкали, засыпая снарядами и пулями носящихся на малой высоте штурмовиков. Казалось, чудо спасает летчиков в пекле рвущегося металла и ливня пуль. А чуда никакого не было: их защищала надежная стальная броня.
И все же случилось несчастье. Крупный зенитный снаряд прямым попаданием угодил в самолет командира эскадрильи.
Не выдержала сильного удара броня — пробил ее снаряд. Мотор захлебнулся. Пока был небольшой запас высоты, Кузнецов хотел развернуться на обратный курс, перетянуть линию фронта и сесть в расположении своих войск.
Только он ввел подбитый самолет в разворот — рядом пронеслись истребители фашистов. Это были «Мессершмитты-109». Один из них, весь размалеванным черно-желтыми полосами, словно хищник, набросился на самолет Кузнецова.
Фашист надеялся поживиться легкой добычей, но штурмовик энергичным маневром вышел из-под удара. «Мессершмитт» проскочил. Он хотел повторить атаку, но тут на немощь Кузнецову пришли боевые друзья. Огонь их пушек и пулеметов заставил «мессера» уйти на высоту.
Спасли летчики своего командира, а больше сделать ничего не могли... Маневрируя при атаке «мессершмитта», Кузнецов потерял остаток спасительной высоты и садился прямо перед собой, на какую-то маленькую полянку в тылу врага.
Чтобы самолет не достался фашистам целым, капитан приземлил его на фюзеляж. Со скрежетом и треском штурмовик пробороздил полянку и остановился...
Открыв замок привязных ремней, сбросив с плеч парашютные лямки, Кузнецов выхватил из кобуры пистолет, перезарядил его и выскочил из кабины. Рядом были кусты. Капитан — туда. Только он успел укрыться, как со свистом и ревом прямо над полянкой пронесся какой-то самолет. Кузнецов выглянул и увидел: пролетел тот полосатый «мессершмитт», который только что хотел добить его. «Пробрив» полянку, «мессер» резко взмыл. Набрав высоту, он сделал разворот под девяносто влево. Затем второй. Пролетел вдоль полянки и — на третий разворот. Затем, теряя высоту, «мессершмитт» стал планировать, а когда у него выпустились колеса, взволнованный до предела Кузнецов уже не сомневался: фашист тоже заходит на посадку.
«Зачем? Зачем же он садится на исправном истребителе на какую-то маленькую полянку?» Кузнецов не знал, что эта полянка совсем недавно служила аэродромом для истребителей-перехватчиков и только приблизившийся фронт заставил фашистов убраться отсюда.
«Мессершмитт» низко подошел к полянке. Еще миг — и его колеса коснулись земли. На пробеге несколько раз скрипуче провизжали тормоза, и истребитель замер недалеко от разбитого штурмовика.
Смотрит Кузнецов и не верит своим глазам: фашист вылезает из кабины. Постоял он на крыле, сжимая в руке пистолет. Осмотрелся кругом, прыжком на землю и — бегом к штурмовику.
Вот тогда-то и встало все на свое место. Понял наш летчик, что задумал фашист. Не добившись победы в воздухе, он решил закончить схватку на земле.
Казалось, еще мгновение — и наш летчик откроет огонь из пистолета, но гитлеровец бежал на приличном удалении. Промах мог раньше времени спугнуть его. Капитан Кузнецов опустил пистолет. Мысли роем теснились в голове, и вдруг одна, дерзкая...
«Ты бежишь к моему, разбитому штурмовику — беги... А я к твоему, исправному истребителю...»
«Мессершмитт», покинутый хозяином, стоял недалеко. Мотор работал, вращая винт на малых оборотах. Приняв смелое решение, Кузнецов бросился на землю и, маскируясь, по-пластунски пополз вперед... А фашист бежал и назад оглядывался. Он видел свой «мессершмитт», а ползущего в траве советского летчика не замечал...
Прополз Кузнецов еще немного... Вскочил на ноги и сделал последний стремительный бросок.
Фашист оглянулся, но было слишком поздно... '
Советский летчик, перехитривший врага, подбежал к истребителю, вскочил на крыло — и в кабину.
Ошеломленный фашист неистово закричал, беспорядочно разряжая пистолет. Он бежал к своему истребителю, стреляя, чтобы пулями остановить мотор, не дать советскому летчику улететь.
А Кузнецов не ждал фашиста. Его ноги были на педалях. Правая рука сжимала ручку управления. Только левая на какой-то миг задержалась. Александр не знал, какой из секторов подать вперед.
Бросив быстрый взгляд на левый борт, он подал первый... Мотор прибавил обороты... «Значит, этот!» — решил капитан, посылая вперед до упора сектор газа.
Мотор тысячеголосо заревел. Самолет, как подстегнутый скакун, сорвался с места и, ускоряя разбег, покачиваясь на неровностях, пошел на взлет...
Теперь Кузнецов не видел бегущего фашиста, как и не слышал его выстрелов. Все его внимание было устремлено вперед: земля ускоряюще уносилась под левое крыло истребителя.
Стучала молотками кровь в висках... Толчок — и земля стала опускаться вниз.
Капитан чуть-чуть отдал ручку от себя. «Мессершмитт», послушный воле летчика, опустил желтый нос. Скорость нарастала, ее Кузнецов ощутил на ручке управления. Она с силой давила ему на правую руку.
«Наверное, можно набирать высоту!» — решил он и привычно скосил взгляд на приборную доску, отыскивая указатель скорости, но — увы!.. Перед глазами пульсировали стрелки многочисленных приборов, и все они, как близнецы, походили одна на другую...
Не смог Александр сразу определить, где спидометр, а по нему и скорость. Пришлось управлять самолетом «на ощупь».
А полосатый «мессершмитт», урча мотором, уже летел над фашистскими войсками. Гитлеровцы, наверное, смотрели в небо и понять не могли, почему истребитель летит на малой высоте с большой скоростью, а колеса болтаются неубранными. Гадали они или нет, только не стреляли: летел ведь их самолет.
Только стал подходить к линии фронта, его встретили огнем наши зенитчики. Снаряды рвались близко...
Защемило сердце. Не хотелось быть сбитым. А лететь нужно через фронт. И тогда решил Александр:
«Семи смертям не бывать, одной — не миновать... Полечу, как привык летать на своем штурмовике». Бросил он полосатого «мессера» к земле и, чуть не задевая ее колесами, пошел куролесить над войсками. Прекратили стрельбу наши солдаты, по-видимому решив: управляет «мессером» какой-то сумасшедший фашист, коль подобное вытворяет, да еще с выпущенными шасси. Вот-вот зацепится за землю колесами...
Но Александр не зацепился... Прибавил мотору газ, самолет на прямую и дальше — на восток.
Вырвался на простор, где пушки не стреляли, осмотрелся, а под ним мелькает родная земля: поля, леса, деревни. В голубом небе — ни облачка. Солнце сбоку светит яркое. Так стало хорошо — хоть песню пой. Только песню петь ему не пришлось.
Навстречу, несколько выше, неслись четыре наших истребителя.
Как увидел их Александр, сразу подумал:
«Ну все... Эти жизни дадут!»
Растеряйся на минуту — быть ему сбитым. Вспомнив про самолетный камуфляж, он снова прижал «мессершмитт» пониже к земле.
Истребители не заметили. Пронеслись выше и пошли дальше на запад, а Кузнецов на восток.
Подлетает он к родному аэродрому, и снова волнение охватывает его: «Как сажать «полосатого»? По всем правилам или нарушать их?»
Опасаясь огня зенитчиков, решил идти на посадку прямо с ходу, по методу воробья, который, в отличие от всех других птиц, не признает ветра: садится и взлетает как ему вздумается.
Капитан Кузнецов притер «мессера» на все три точки, будто всю свою жизнь только и летал на немецких истребителях.
Увидели летчики, техники, мотористы «мессера», решили: фашист, наверное, заблудился, и, чтобы не улетел, кто пистолет, кто автомат, а кто и винтовку в руки и... со всех сторон к «мессершмитту».
— Хальт! Хенде хох! — раздалось с разных сторон. «Мессершмитт» закончил пробег, остановился. Увидел Александр эту «торжественную» встречу, услышал голоса и на всякий случай, не вылезая из кабины крикнул:
— Не вздумайте стрелять! Свой! Бежавшие оторопели... Фашистский истребитель... и русская речь?!
Подбежали ближе, и от удивления глаза у многих расширились. В кабине «мессершмитта» сидел командир эскадрильи капитан Кузнецов.
Ну и началось тут...
Качают друзья героя, подбрасывают его высоко в воздух, а переполох на аэродроме продолжается.
А дежурный по аэродрому звонит по телефону командиру полка:
— Товарищ командир! У нас необычное происшествие. Видно, фашист заблудился и на своем «мессере» сел на наш аэродром...
— Примите меры, чтобы не улетел!.. — предупредил командир.
— Не беспокойтесь, товарищ командир. Не улетит... Его уже «окружили»...
Командир, полка тоже человек, а человеку Присущи и некоторые слабости. Любопытство взяло верх, сел он в машину и — на аэродром.
Подъезжает. Смотрит. Точно... Стоит полосатый «мессершмитт», высоко задрав свой желтый нос, а возле него летчики, техники, мотористы качают кого-то.
— Что это они, с какой радости? — раздраженно произнес командир полка, выскакивая из машины.
Не успел он отойти от нее, как к нему подбегает капитан Кузнецов, сияющий от счастья, и с ходу рапортует о выполнении боевого задания.
Выслушал рапорт командир и — ни слова в ответ. Только смерил взглядом своего подчиненного с головы до ног, будто видел его первый раз. Подошел к капитану, крепко обнял и еще крепче расцеловал.
Потом они осмотрели трофей. Истребитель был новый — с завода. Видно, фашист его только недавно получил и сразу сделал «ценный подарок» советскому летчику.
Прошло несколько дней. Командир эскадрильи капитан Кузнецов снова летал на штурмовике, выполняя боевые задания, а на груди к ранее полученным наградам прибавились орден Ленина и Золотая Звезда Героя Советского Союза.
Записывая рассказ капитана Кузнецова, я все время думал о черной повязке. «Почему она у него на глазах? Если он был ранен в полете, как же спасся? На парашюте? Для этого необходима высота, а он штурмовик — летает низко... Посадил самолет? Но при посадке нужны глаза, чтобы видеть землю. Какой трагический случай заставил его закрыть глаза черной повязкой?»
Об этом Кузнецов не рассказал...
Потом он куда-то уехал, и несколько дней мы не виделись.
И вот однажды мне позвонили из ЦК ВЛКСМ и попросили поехать на встречу со слушателями комсомольской школы в Вешняках.
Вечером у подъезда гостиницы меня ждала легковая машина.
Подойдя к ней, я увидел Александра Кузнецова. Он тоже ехал в Вешняки. Мы обрадовались встрече.
После выступления Кузнецову была прислана записка с просьбой рассказать, при каких обстоятельствах он потерял зрение.
И вот что довелось тогда услышать...
Кузнецов со своими летчиками заканчивал штурмовку вражеских войск. Фашисты вели сильный зенитный обстрел. Один снаряд крупного калибра пробил броню и разорвался в кабине самолета. Осколки резанули Кузнецова по глазам... Кровь и боль ослепили его. Александр бросил штурвал, сектор газа и ладонями обеих рук закрыл лицо.
Неуправляемый штурмовик стал терять скорость и, угрожающе рыская из стороны в сторону, ревя мотором, вошел в разворот.
Воздушный стрелок, сидящий во второй кабине, позади летчика, услышал взрыв, а когда почувствовал, что самолет неуправляем, решил: «Командир убит. Скорее прыгать!..»
Отстегнув привязные ремни, он хотел было оставить кабину и бросил последний взгляд в сторону летчика. В сферическом зеркале увидел: командир жив, только ранен. Он закрывает лицо руками, залитыми кровью.
По переговорному устройству стрелок крикнул:
— Товарищ командир! Самолет падает! Падает!.. Возьмите управление! Возьмите управление!..
Голос стрелка отрезвил Александра. Он отнял от лица руки, правой поймал штурвал, но управлять машиной не мог...
— Я ничего не вижу, — услышал стрелок тихий голос командира. — Помогай!
— Скорость падает! Скорость падает! — кричал в телефон стрелок.
Кузнецов отжал ручку от себя. Самолет опустил нос, продолжая разворачиваться.
— Самолет виражит влево! Влево! — кричал стрелок. Летчик энергично отвел штурвал вправо и тут же поставил его в нейтральное положение. Самолет вышел на прямую.
— Хорошо! Хорошо! — обрадованно кричал стрелок. — Так держите! Летим в свою сторону...
Будто окаменев, сидел Александр, теряя кровь, чувствуя, как с каждой минутой слабеет...
— Где мы? — услышал стрелок глухой голос командира.
— Над своей землей, товарищ командир.
— Выбирай скорей площадку. Будем садиться... Лететь больше не могу!
Стрелок приподнялся в кабине, чтобы лучше видеть местность. Впереди — поле...
— Товарищ командир, слева впереди поле, сесть можно...
— Хорошо. Будем садиться. Выводи на него!.. Стрелок подсказывал.
Слушая его команды, Александр вывел самолет на прямую.
— Товарищ командир, можно убирать газ! Кузнецов потянул сектор на себя, слегка отжимая штурвал.
Самолет перешел в планирующий полет.
— Товарищ командир! Скорость растет!.. Хорошо! Хорошо! Так держите!
Александр потянул штурвал на себя и, как послушный ученик, выполнял все указания стрелка.
Быстро падала высота. Надвигалась земля. Казалось, еще миг — и самолет врежется в нее. Стрелок, не обращая внимания на сильный напор встречного воздуха, выдувавший из его глаз слезы, стоял в кабине, держась руками за пулеметную турель. Он следил за приближающейся землей и положением самолета. До земли оставались считанные метры.
— Товарищ командир, можно выравнивать! Кузнецов нерешительно выбрал штурвал на себя. Земля приближалась быстро...
— Еще, еще тяните!..
Александр подтянул штурвал. Штурмовик вышел из планирующего полета. До земли оставалось чуть больше метра.
Вдруг самолет начал опускать нос.
Стрелок замер в напряжении, ожидая удара, и тут же закричал:
— Штурвал! Штурвал! Тяните на себя!
Александр, как автомат, выполнил приказ. Он спокойно выбрал штурвал до отказа на себя.
Самолет будто неохотно приподнял свой нос, приближаясь к земле, и коснулся ее.
Раздался приглушенный скользящий удар. За ним скрежет, треск, поднялся столб пыли с запахом бензина. Еще оседала поднятая пыль, а стрелок выбросился из кабины на крыло.
Рывком он открыл фонарь кабины своего командира.
Залитый кровью, капитан Кузнецов висел на ремнях, склонившись над штурвалом, не выпуская его из рук.
...В сознание Александр пришел уже в прифронтовом госпитале. Врачи спасли ему жизнь. Не могли спасти только поврежденных осколками глаз. Их, как темная ночь, застилал мрак.