Провокация

Гитлеровцы, через предателей и полицаев очень скоро узнав об эвакуации детей в советский тыл, стали распространять слухи о гибели русских самолетов с детьми при перелетах через линию фронта.

Провокация пошла гулять по селам и деревням.

Штабу партизанского движения пришлось принимать еще одно специальное решение об эвакуации детей, в котором рекомендовалось провести беседы с жителями, разоблачить лживую фашистскую провокацию. Тогда же был поднят вопрос об одежде для ребят. Дело в том, что в полетах, особенно на больших высотах, дети у нас мерзли, а добротной одеждой партизаны обеспечить их не могли.

Вопрос этот был решен быстро. В один из дней у нас на аэродроме вдруг появились ЗИСы с тюками детской одежды. Вместе с обычным грузом отныне нам вменялось в обязанность возить партизанам и эти тюки.

Вскоре мы узнали, что о детской одежде позаботилась Валентина Степановна Гризодубова. Тяжелые транспортные самолеты ее полка тоже вывозили детей. Используя свои права и обязанности депутата Верховного Совета СССР, она доложила управляющему делами Совнаркома об отсутствии у партизанских детей одежды. Об этом стало известно в Центральном Комитете партии. Совет Народных Комиссаров СССР издал особое распоряжение: при перевозке самолетами партизанских детей обеспечивать их теплой одеждой.

Московские предприятия легкой промышленности приступили к пошиву вещей для детей-сирот. Потом детская одежда была доставлена на аэродромы и распределена по самолетам, летающим к партизанам. Маленьким пассажирам не угрожал больше холод в воздухе. Перед полетом дети получали новые ботинки, пальтишки, теплые вещи.

Скоро люди убедились, что фашисты лгут. На партизанские [67] площадки прилетали те же летчики, которые выполняли первые полеты по эвакуации детей, и никто их не сбивал. Их знали партизаны по фамилиям и именам; мы также начали привозить письма детей, вывезенных в советский тыл. Письма быстро стали достоянием не только родных, но и других детей, проживающих в районах партизанского края...

Как-то раз мы в паре с Иваном Суницким готовились лететь во вражеский тыл, а пока отдыхали в сарае рядом со стоянкой самолетов.

— Давай поспим, — сказал Иван, ложась со мной на телегу.

— Жарко... Зудит все тело... — У меня началась экзема и доставляла много неприятностей. — Скажи, в эту ночь на площадке будут дети?

— Будут, обязательно будут, и очень даже много, — успокоил Иван, закрывая глаза.

— Ты сумеешь всех посадить в свой лимузин?

Иван повернулся и пропел, толкнув в плечо:

— Ты же летчик, Петька, а это значит...

Его спокойствие и уверенность подействовали на меня. Мы задремали.

Во сне мне все время мерещился инверсионный след быстро летящего самолета с дымовой завесой...

— Ну и полет же я видел, — сказал я, просыпаясь.

— Во сне, что ли?

— Ага, солнце, знаешь, и облака...

— Днем, над облаками, будем летать после войны, а пока полетим ночью.

Боковым зрением видел я курносый профиль Ивана. Лежал он, закинув руки за голову, покусывая губами соломинку, думал о чем-то своем. Впрочем, о чем мы думали тогда? Когда долго водишься с людьми, нетрудно угадать их думы. «Слетать бы поскорей да вернуться», — примерно так думал Иван. А тревогу, конечно, прятал подальше. Хоть и воевал он давно, мог бы привыкнуть ко всему, но холодок по коже все же пробегал перед каждым вылетом.

Суницкому, как и Сереже Борисенко, довелось повоевать на Северном Кавказе. Весь ноябрь и декабрь 1942 года он снабжал боеприпасами бойцов, отрезанных с одной стороны противником, а с другой — Главным Кавказским хребтом. Посадочных площадок для [68] тяжелых транспортных машин в горах не было, поэтому к окруженным могли летать только По-2.

Однажды четыре «мессершмитта» зажали самолет Суницкого и отбили у него хвостовое оперение. Машина вспыхнула. Но Иван сумел быстро спланировать и посадить самолет среди гор, покрытых густым лесом. Немецкие летчики долго пикировали, расстреливая догорающую машину. Они улетели лишь тогда, когда израсходовали весь боезапас.

К счастью, Суницкий и его штурман Червяков отделались легкими ожогами и ушибами. Через пять дней они добрались до своего аэродрома, где их считали уже погибшими.

Поскольку днем наши несли большие потери, летать в горы стали рано утром, когда немцы еще спали, а возвращались на базу поздно вечером, в это время гитлеровские летчики уже заканчивали полеты. Когда же была неблагоприятная погода, тогда летали и днем над облачностью.

Часто длины площадок не хватало для перегруженного самолета, однако приходилось рисковать. Самолет, еще не набрав достаточной скорости, срывался в пропасть и в падении добирал ее.

Подстерегала наших и еще одна опасность — рядом располагался противник и открывал огонь из всех видов оружия.

Особенно опасно было летать над местечком Алагир. Это был контрольный пункт маршрута, или, как мы говорим, ворота. Здесь наших подстерегали и «мессершмитты», и зенитки, установленные в горах. Но ребята уже знали повадки фашистских стервятников. Из ущелья, от горы к горе плотно прижимаясь к самому Кавказскому хребту, а то и ныряя в облачность, они упрямо пробивались к цели. Иногда, чтобы быстрее проскочить этот самый Алагир, По-2 набирали высоту в две-три тысячи метров и падали вниз, развивая максимальную скорость. Избежав встречи с истребителями, уйдя от зенитного огня, они уже спокойно продолжали свой полет.

Впрочем, «спокойно» не то слово. Тот, кто летал в горах, знает, в какую болтанку попадали легкие машины. То самолет с огромной силой тянуло вниз, то бросало вверх, где торчали острые скалы, покрытые вечными снегами.

Защитники Кавказа в кровавых боях остановили [69] горных егерей отборной дивизии «Эдельвейс», добравшихся в августе 1942 года аж до Эльбруса, и потом погнали их прочь.

Об этой операции, вошедшей в историю войны под названием Мухолской, часто вспоминали Иван Суницкий и другие наши летчики, которые летали над Алагиром, Мухолом, Дигорой, где шли особенно тяжелые бои.

...К сараю подошли летчики-ночники Борисенко, Носов, Козлов, Горяинов, Лобженидзе, Кулагин, Колобков, Харченко. Все вместе мы пошли в столовую. Сегодня к нам пришел аппетит раньше времени, и девушки — помощники нашего уважаемого повара Веры Дубравиной — подали ужин сразу для всех.

Садилось солнце, небосвод был ясный, но горизонт слегка заволакивало дымкой. Приближались сумерки.

Техники вытаскивали самолеты из укрытий, запускали двигатели, пробовали их работу на разных режимах. Так обычно начиналась наша рабочая ночь.

— Все самолеты звена к полетам готовы, — доложил Суницкому старший техник звена Владимир Волков.

Иван хитро подмигнул мне и с присущей ему добродушной улыбкой сказал:

— Бери, Петя, пример с нашего звена.

— И у нас будет полный порядок, — ответил я. Старший техник моего звена Григорий Дебелергов встретил меня, Лобженидзе, Савина, Долгова, Баландина недалеко от самолетов. Он бодро приложил ладонь к фуражке.

— Можно без доклада, — разрешил я Дебелергову, который всегда обслуживал мой «флагманский» корабль. Его уже успели отремонтировать. Медленно я обошел самолет, погладил по привычке ладонью перкалевую поверхность.

— Заправил оба бака?

— Оба, под самое горлышко, — ответил Григорий. — Груз — боеприпасы. Одежда для детей...

— Гранаты и снаряды не взорвутся?

— Все закрепили намертво. Взрыватели упакованы отдельно в ящики...

— Ну, пора.

Сажусь в кабину, включаю зажигание... Двигатель, как и десятки раз до этого, завелся, что называется, с пол-оборота. Пожалуй, никто, кроме Гриши, не добивался [70] постоянного полуавтоматического запуска мотора М-11 без проворачивания винта для засасывания смеси в цилиндры. Правда, у меня с запуском двигателя бывали срывы на других площадках, где запуск мотора по Дебелергову не получался.

Покачивая крыльями, зарулил на исполнительный... Получив сигнал, послал самолет вперед по взлетной полосе. Встречный воздух помог раньше расчетного времени оторвать машину от земли. Заканчивались сумерки, наступала ночь.

Высота 2500 метров. Скоро линия фронта. За пять-восемь километров до нее перевожу самолет в горизонтальный полет. Осмотревшись и уточнив координаты, сбавляю обороты до минимальных, чтобы на приглушенном моторе неслышно спланировать за линию фронта.

...Восемьсот метров, пятьсот... Все! Передовая осталась позади. Правый вираж... Стрелка компаса приближается к заданному курсу... Стоп — так держать!

На малой высоте под крыло самолета быстро уходят села и хутора, поля и леса, озера и перелески — все наземные ориентиры.

Полеты к цели, особенно обратные, когда на борту находились дети, выполнялись, как правило, на низкой высоте. Уменьшалась возможность попасть в лучи прожекторов или встретиться с ночными истребителями.

Несколько дней назад эту новую трассу проложил Сергей Борисенко. Вернувшись, он подробно рассказал нам обо всех особенностях ночного маршрута и о партизанской площадке. Так мы делали всегда. Сведения о том или ином полете помогали успешно решать боевую задачу. Осведомленность о ночной трассе и площадке укрепляла уверенность в благополучном исходе.

Все хорошо шло и в этот раз. Я долетел до цели и приземлился на площадке, на которой увидел партизан и детей. Значит, фашистская провокация окончательно провалилась.

Потом несколько дней мы летали на другие площадки.

И вдруг пришла весть. Немцы сняли с фронта полк и бросили его на уничтожение партизан. Бригада Гаврилова попала в блокаду.

Народным мстителям пришлось отходить в глухие леса и болота. Связь с бригадой оборвалась. Напрасно [71] дежурили день и ночь наши радисты. Партизаны молчали.

Мы, конечно, догадывались, что партизаны нуждаются в помощи, ждут самолеты, которые привезли бы им боеприпасы и забрали раненых. Но почему же они не зовут нас? Испортилась рация? Однако Гаврилов — командир предусмотрительный, в запасе у него был еще один «северок» — малогабаритная рация, выпуск которой наладили ленинградцы в блокаде. «Северок» как бы специально предназначался для партизан. Его отличала надежность в работе с достаточным диапазоном частот, с небольшими батареями питания. В любое время рацию можно было развернуть для связи.

Командование наше беспокоилось тоже. Седляревич по нескольку раз в день заходил на радиостанцию, оглядывал молчаливых радисток и, потоптавшись, исчезал. Его подмывало желание кого-нибудь послать на разведку. Но сам летчик, он понимал бесполезность этого предприятия. Разве найдешь партизан в море лесов, если к тому же неизвестен пароль световых сигналов, неведомо вообще даже направление, куда после боев стала откатываться бригада? Оставалось только ждать.

И наконец в штаб пришла весточка от Гаврилова. Командир бригады сообщил, что после упорных боев партизаны были вытеснены из своего лагеря. Несколько суток они совершали переход в другое место... Отход с боями, маневры с использованием болот, озер и лесных массивов в Опочкинском районе не давали возможности немецким карателям долго преследовать партизан. Однако разведка врага продолжала поиски следов партизанского рейда.

В конце радиограммы Гаврилов указал квадрат нового расположения бригады, а также обнаруженные разведкой прожекторные и зенитные установки, которые могут помешать действиям нашей ночной авиации.

Квадрат — десять на десять километров на опушке леса у небольшой речки. Опознавательные знаки — три костра по линии посадки, по курсу приземления будет дана дополнительная ракета.

— Сильно не рискуйте, — предупредил меня Седляревич. — При малейшем сомнении возвращайтесь назад. Нам важно лишь уточнить координаты площадки, посадочные знаки и пароль, поэтому рисковать запрещаю. [72]

Я вылетел еще в сумерках, когда немцы, по обыкновению, ужинали. Перемахнул через передний край и стал углубляться в сторону Опочкинских лесов. Потом наступила теплая светлая ночь. Груза я с собой не взял, мотор с повышенной мощностью М-11ф тянул хорошо, управлять машиной было легко, держалась постоянная скорость — 120 километров в час.

Когда я подлетал к конечному пункту маршрута, мне показалось, что самолет немного снесло в сторону, хотя ветра и не было. Приборы врать не могли. Пришлось довернуть и приближаться к партизанскому аэродрому с другой стороны.

Под крылом запылали костры. Когда я убрал обороты и стал снижаться, то в небо взвилась ракета. Она была выстрелена не по курсу приземления, а в сторону. Это что-то не то. Быстро прибавляю газ, ухожу на второй круг, всматриваюсь в землю. Сомнений стало еще больше. Река Великая должна быть в стороне и под углом к площадке, а она поблескивала параллельно. Что за чертовщина?..

У самой земли пытаюсь рассмотреть кого-нибудь на площадке, но никого нет. Как будто партизаны нарочно спрятались. Так бывало и раньше, когда партизаны вели бои с карателями и немцы были где-то поблизости.. Но в этот раз что-то настораживало.

Пришлось в третий раз заходить и имитировать посадку. Ощущение опасности все более росло.

Пока я кружил, закончилось расчетное время нахождения над целью. Бензина хватало только на обратный путь. Я набрал высоту и полетел домой.

Седляревич, начальник оперативного отдела полка и представитель партизан, выслушав мой доклад, пришли к выводу, что Гаврилов мог перепутать координаты, выложить посадочные костры и дать сигналы не так, как указывал в радиограмме. А может быть, он ранен и за него действовал начальник штаба?

Так или иначе, но вылетать на разведку следовало вторично. Поскольку я уже знал, где расположена площадка, опять послали меня.

Этот полет едва не стоил мне жизни. При заходе на посадку я заметил на площадке вблизи костров людей. На них была ветхая одежда, оружие они, казалось, прятали под телогрейками и шинелями. Что-то неестественное было в их суетливых движениях, перебежках... [73]

У самой земли я прибавил газ и ушел на второй круг. На новой посадке включил фары. На высоте пятнадцати-двадцати метров увидел выстрел ракеты. В эти секунды я заметил странные передвижения множества людей. Сомнение подтвердилось: это были не свои, а переодетые «под партизан» фашисты. Скорость еще не погашена. На форсаже горкой устремляюсь ввысь. Уже на подъеме по самолету ударил пулемет. Не выдержал фашист и, понадеявшись на то, что на малой высоте наверняка собьет машину, стал стрелять. Пули загрохотали по фюзеляжу. Одна ударила в козырек, и мелкие брызги плексигласа стеганули по лицу. Вот ведь гады!

Набрав безопасную высоту, левым разворотом установил обратный курс. Чуть впереди засверкали новые сигнальные костры, а позади, километрах в пяти-шести, все еще горели ложные костры оккупантов, которые пытались посадить мой самолет. Но выяснять было уже поздно... Во время ночных полетов на большие расстояния, почти предельные для самолета По-2, каждая минута была на строгом учете. Это прочно вошло в наше сознание.

Светящаяся минутная стрелка самолетных часов предупреждала, что расчетное время кончилось. На исходе были и резервные минуты. Необходимо опять возвращаться на базу, использовать выгодную высоту полета и наиболее экономичный режим работы мотора, чтобы дотянуть до своего аэродрома.

Над аэродромом во время разворотов и захода на посадку мотор начал давать перебои. Едва коснувшись колесами земли, сразу остановился воздушный винт... Все стало тихо вокруг.

«Спасибо, спасибо тебе, моя «ласточка»...»

Командир полка и комэск Ерохин уже ждали меня в столовой. Я рассказал о результатах разведывательного полета.

— Садитесь и разверните карту, — приказал Седляревич.

Мы стали тщательно просматривать десятикилометровку...

— Да ведь площадки почти рядом! — воскликнул Владимир Алексеевич.

— И ориентиры схожи. Смотрите, и здесь у реки площадка, и здесь...

Действительно, при тщательном изучении района посадки [74] мы обнаружили большое сходство наземных ориентиров, расположенных вокруг посадочных партизанской и подстроенной немцами площадок.