Последние бои

Весной сорок пятого произошли два события, коснувшиеся меня непосредственно. Во-первых, Серега Крамаренко, в который раз нарушив свое «последнее» обещание, снова испытал очередной мотоцикл и, естественно, снова разбился. Сереге сильно влетело от П. Ф. Чупикова, а я на какое-то время остался без ведомого. Во-вторых, моторесурс двигателя моего самолета оказался исчерпанным и пришлось менять мотор.

— Не волнуйся, Саша, — успокоил меня Костя Зарицкий, — мотор сменим за ночь. Но летать, сам понимаешь, первое время надо будет осторожно.

— Знаю, не маленький, — ответил я и пошел разыскивать Байду.

— Серега, надо облетать мой новый мотор, — сказал я ему. — Ты как? В форме? Локти в порядке?

— Локти в порядке, — бодро заверил Крамаренко. — Пень вдребезги. [129]

— Ты после войны, Серега, в лесорубы иди. Опыт корчевания пней у тебя богатый, — посоветовал я.

— Спасибо, командир, — задумчиво ответил Байда. — Ты знаешь, а я и ночей не сплю — все думаю, чем после войны заняться. А за меня друзья, оказывается, все решили.

— Не имей сто рублей... — кротко заметил я.

— А имей такого верного друга, как А. С. Куманичкин, — ехидно уточнил Серега.

— ...Который думает о тебе дни и ночи и даже написал письмо в отдел кадров Онежского леспромхоза на предмет предстоящего трудоустройства своего ведомого Крамаренко.

— Но вреден Север для меня, — засмеялся Байда. — Так мы летим, командир?

Через полчаса взлетаем. Барражируем над своим аэродромом, к линии фронта (она тогда проходила по Одеру) не идем. Прислушиваюсь к мотору, пробую его в различных режимах. Кажется, все в порядке. Да и в воздухе обстановка спокойная. С нашего аэродрома время от времени поднимаются пары — уходят на задание.

Так проходит минут десять. Мотор мне нравится — тяга отличная, работает четко, и я уж было решаю идти на посадку, как вдруг наземная станция наведения передает:

— Над Кюстрином — десятка «Фоккеров-190».

Кюстринский плацдарм в те недели войны был одной из горячих точек фронта. Противник удерживал город Кюстрин на правом берегу Одера, и это беспокоило наше командование, хотя развернуть войска для серьезного удара немцы не могли ввиду того, что плацдарм был слишком мал. Бои там шли ожесточенные, фашисты пытались поддержать свои войска, расположенные в Кюстрине, с воздуха.

Вот почему, услышав информацию с земли, я почти автоматически командую Сергею:

— Идем на Кюстрин.

— Я понял.

Набираю высоту и размышляю: мотор у меня новый, жалко его — техники старались. Неизвестно, как бой сложится. Нас ведь только двое. И хоть в бою перегрузки мотора неизбежны, надо постараться поберечь двигатель...

Между тем мы уже приближаемся к Кюстрину. Высота [130] у нас приличная — 3000 метров. Идем со снижением — стараюсь разогнать машину, не давая максимального числа оборотов.

— Серега, цель выбирай самостоятельно.

— Понял, командир.

Прекрасный все-таки парень, мой ведомый. Ниже нас, на высоте 2000 метров, видим восьмерку «фоккеров» с подвешенными бомбами, перестраивающихся в правый пеленг. Время не ждет, ибо, закончив перестроение, они начнут сбрасывать бомбы на наши войска. Резко снижаемся, используя запас высоты, набираем скорость.

— Байда, атакуем замыкающую пару!

Быстро сближаемся. Противник нас не видит.

— Ну, сейчас вы у нас отбомбитесь!

Бью по ведущему группы. Горит! Серега открывает огонь по второму самолету — «фоккер» переходит в беспорядочное падение. Гитлеровцы заметались: лихорадочно сбрасывают бомбы на свою территорию. Так-то оно лучше будет! Второй атаки не потребовалось — немецкие летчики поспешно покидают район схватки.

Мы их не преследуем: мой мотор и так работает на пределе. Атака врага сорвана — можно возвращаться домой.

— Серега, — передаю я Байде, — думаю, что в леспромхозе пока что обойдутся без тебя. Летать ты еще не разучился.

— Спасибо, командир, — проникновенно отвечает Сергей, — век помнить буду. Вы отцы, мы дети ваши...

А через несколько дней нам с Байдой довелось участвовать в знаменитом воздушном бою над плацдармом наших войск на левом берегу Одера. В то утро в воздух поднялись пары: Кожедуб — Громаковский, Стеценко — Орлов, я — Крамаренко. Вышли мы, как обычно, на свободную охоту, каждый в свой квадрат. Вдруг слышу голос Кожедуба:

— Нахожусь над плацдармом. Вижу десятка два «фоккеров». Все ко мне!

Меняю курс, иду на помощь Ивану. Сергей следует за мной. Кожедуб, не дожидаясь подкрепления, начинает атаку и сбивает ведущего. Громаковский не отстает от Кожедуба, и второй «фоккер» факелом идет к земле. Мы поспеваем в тот момент, когда гитлеровцы после небольшого замешательства начинают приходить в себя. Бой разгорается с новой силой. На каждого из нашей [131] шестерки приходится по четыре вражеских самолета. Но нам к таким боям не привыкать. Иду на сближение с «фоккером» и в упор расстреливаю его. В это время гибнет Гриша Орлов. Атаковав «фоккер» и поразив его, Орлов проскакивает вперед, но гитлеровец доворачивается и с короткой дистанции расстреливает машину Орлова.

Бой не утихает. Кожедуб настигает очередного «фоккера» (всего в этом бою он сбил три самолета), то же самое делает и Громаковский. «Фоккеры» начинают сбрасывать бомбы, не долетев до цели. И уходят восвояси. Все в порядке. Можно возвращаться домой.

А последний боевой вылет был у нас с Сергеем Крамаренко 30 апреля. К этому времени воздушные бои практически прекратились. У немцев не хватало бензина, не было взлетных площадок. В Берлине гитлеровцы использовали для взлетных полос участки бетонных автострад. Но война продолжалась, и мы по-прежнему поднимались в воздух для штурмовки фашистских войск, пытавшихся прорваться на запад из окруженного Берлина.

30 апреля нас вызвал Чупиков.

— Немцы пытаются выйти из окружения, — сказал командир, — их прикрывает большая группа «фоккеров». Ваша задача — не дать противнику прорваться.

Поднимаемся в воздух и почти сразу же видим «фокке-вульфы». Один, два, три, пять... восемь... десять... тринадцать... шестнадцать...

— Серега, атакуем! — командую я.

— Понял, — Крамаренко, как всегда немногословен.

Идем наперерез «фоккерам». Немцы, заметив нас, начинают сбрасывать бомбы. Но делают это только первые восемь машин. Вторая восьмерка курса не меняет. Все ясно: эти будут бомбить, а первые — вести с нами бой. Как бы не так!

Уходим от группы прикрытия.

— Серега, атакую первое звено!

У нас преимущество в высоте и скорости (к «фоккерам» подвешены бомбы, которые в данный момент затрудняют действия врага). Гитлеровцы, видно, не ожидали такой стремительной атаки и, понимая стратегическую бесперспективность боя, начали сбрасывать бомбы и уходить. Я атакую немецкий самолет и открываю огонь.

— Командир, сзади два «фоккера»! [132]

Вайда спешит мне на помощь. «Фоккеры» Из группы прикрытия настигают меня, и положение мое становится критическим. Сергей, не раздумывая, бросает машину наперерез, видимо решаясь на таран — другой возможности прикрыть меня у него сейчас нет. Но немцы не принимают вызова. «Фокке-вульфы» уходят в сторону, и я добиваю атакованного врага. Тридцать шестой сбитый мною самолет падает где-то на западной окраине Берлина.

— Идем домой, Серега! Все в порядке.

— Понял, командир.

Через некоторое время мы были уже на своем аэродроме.

...Надо сказать, что приближение окончания войны в эти дни ощущалось во всем. И прежде всего в поведении летчиков врага. В их действиях появилась какая-то обреченность, безнадежность. Еще неделю-две назад гитлеровцы сражались упорно и ожесточенно. И вдруг... Словно какая-то пружина сломалась. Завидев наши самолеты, «фоккеры» беспорядочно сбрасывали бомбы, мало заботясь о том, куда они упадут. Гитлеровские асы избегали боя, даже имея численное преимущество. Неужели и правда конец близок?

Нутром чувствую, что скоро долгожданная Победа. И хотя не очень представляю себе, как это вдруг все прекратится — полеты, бои, атаки, сбитые самолеты, — понимаю: война вот-вот кончится. Что там дальше? Говорим об этом после полетов, на аэродроме, в штабе.

— Демобилизовываться рано! — пресекает подобные разговоры Павел Федорович Чупиков. — Война не окончена.

В справедливости этих слов мы убеждаемся очень скоро.

Утро 1 мая. Прекрасная погода, прекрасное настроение. Вылетов не предвидится. Мы стоим километров в пятнадцати западнее Берлина, на аэродроме Шенвальде и вслушиваемся в затихающую канонаду: бои в Берлине заканчиваются. Все спокойно.

И вдруг — тревога! Штаб предлагает полку занять круговую оборону. Техникам и батальону обслуживания выдают гранаты, фаустпатроны. Летному составу приказано находиться в кабинах в состоянии готовности номер один. Оказывается, со стороны Берлина пытается прорваться большая механизированная колонна гитлеровцев численностью до 15—20 тысяч человек. Два полка [133] корпуса генерала Савицкого, оказавшиеся на пути колонны, уже ведут бои (батальоны тылового обслуживания — на земле, летчики — в небе).

Дрались техники отлично, исключительно смело. Отбили у немцев несколько танкеток и не пропустили колонну.

Фашисты, встретив сопротивление, свернули в сторону, и наш аэродром оказался вне угрожающей зоны. Но мы в тот момент еще не знали всех этих подробностей. Поэтому наши техники создавали опорные пункты для стрельбы по наземным целям, батальон обслуживания занял рубежи обороны.

Ждем. В это время нас поднимают в воздух. Приказ краток:

— Разгромить прорывающегося противника с воздуха!

Работать пришлось много. Штурмовка вражеской колонны принесла свои результаты: подавляющее большинство машин было сожжено. Понесли гитлеровцы потери и в живой силе. Остатки колонны были блокированы наземными частями. К концу второго мая для нас целей не оставалось. Война для нас кончилась.

Техники наши, правда, были не очень довольны таким оборотом событий. Вооруженные до зубов, они щеголяли по аэродрому, досадуя, что не удалось сразиться с фашистами на земле. И еще некоторое время вокруг аэродрома грохотали взрывы — это техники тренировались в метании гранат. Пришлось нашему начштаба Я. П. Топтыгину вмешаться: оружие и гранаты, розданные на случай боя с противником, были реквизированы.

И тогда наступила тишина. И впервые за всю войну, за долгие ее годы я вдруг заметил, что на земле вовсю хозяйничает весна. И что мир вокруг удивительно хорош.