В опасности Крым
Вышло так, что через неделю после событий, описанных в конце третьей главы, 29 сентября, Военный совет флота оказался вынужденным высказаться за эвакуацию войск ООР, поставить перед Верховным Главнокомандованием вопрос об оставлении Одессы.
Насколько необходимым стал такой шаг, не сразу поняли даже некоторые старшие командиры и политработники, узнавшие об этом раньше других. Сознаю, что, вероятно, еще труднее понять нашу позицию читателю, не пережившему того времени. Чтобы все стало яснее, очевидно, следует несколько подробнее остановиться на том, как обстояли тогда дела на юге, особенно на подступах к Крыму, и вернуться немного назад.
...Бои шли еще на Буге, у Николаева, еще только начиналась борьба за Одессу, когда Верховное Главнокомандование стало принимать меры для укрепления обороны Крыма. Это обусловливалось военно-политическим, стратегическим значением Крымского полуострова.
15 августа мы узнали из директивы Ставки, подписанной накануне И. В. Сталиным, об образовании в Крыму, со штабом в Симферополе, 51-й Отдельной армии. В вопросах, касающихся обороны Крыма, командованию этой армии был подчинен в оперативном отношении Черноморский флот.
51-я армия создавалась на основе 9-го стрелкового корпуса, который начал формироваться в Крыму незадолго до войны. Назначенный командиром корпуса генерал-лейтенант П. И. Батов был связан с флотом еще по своей прежней службе в Закавказском военном округе. В первые дни войны он побывал у нас в Севастополе и информировал Военный совет флота о ходе комплектования корпуса, о расстановке его сил. Мы согласовали порядок взаимодействия в противодесантной обороне полуострова, а также вопросы ПВО, связи и другие. Павел Иванович Батов уже имел боевой опыт — воевал в Испании. [100]
Теперь он стал заместителем командующего 51-й Отдельной армией, а командармом был назначен генерал-полковник Федор Исидорович Кузнецов. Он возглавлял еще недавно Военную академию Генерального штаба, в самом начале войны командовал Северо-Западным фронтом, лично выводил там войска из окружения, потом командовал 21-й армией, Центральным фронтом. Известно было, что в новую должность Кузнецов вступает, еще не вполне оправившись после ранения.
Как только командующий 51-й армией прибыл в Симферополь, вице-адмирал Октябрьский и я отправились к нему. Надо было получить необходимую ориентировку в связи с оперативным подчинением ему флота в вопросах обороны Крыма. От наркома ВМФ мы имели указание выделить армии сколько возможно береговых орудий для прикрытия Чонгара и Перекопа. Одновременно нарком требовал форсировать создание прочной сухопутной обороны главной базы флота, используя все наличные технические средства и людские ресурсы, проводить соответствующие тренировки и учения.
На КП в Симферополе нам навстречу поднялся из-за письменного стола высокий, стройный генерал с забинтованной головой. Мы представились, Октябрьский доложил о мерах, принимаемых флотом для укрепления обороны Крыма: был создан Каркинитский сектор береговой обороны, на побережье устанавливались новые батареи, развертывалась Керченская военно-морская база. Кузнецов держался как-то слишком уж официально, и чувствовалось, что взаимопонимание у нас не налаживается. Он не очень одобрительно отнесся, например, к тому, что командование флота «увлекается», как он выразился, строительством укреплений вокруг Севастополя.
Не буду вдаваться в детали личных отношений. Сложились они или не сложились, главным было общее дело. Выполняя указание наркома о помощи армейцам артиллерией, мы еще в начале сентября направили к Перекопу рекогносцировочную группу во главе с генерал-майором береговой службы П. А. Моргуновым. Наши артиллеристы совместно с представителями штаба 51-й армии выбрали позиции для восьми стационарных батарей. Из своих резервов флот выделил 31 орудие, и инженерный отдел обеспечил быструю установку их на временных основаниях. Орудийные расчеты укомплектовали в основном курсантами Севастопольского училища береговой обороны имени ЛКСМУ.
Так возник на севере Крыма 120-й отдельный Чонгарский [101] артдивизион майора В. Ф. Моздалевского, оставшийся в подчинении коменданту береговой обороны. Еще две батареи были поставлены — в порядке усиления Каркинитского сектора береговой обороны — у Армянска и Ишуни.
Приходилось все время думать о том, как бы не просчитаться при распределении боевых сил и средств. Они требовались и под Одессой, я на Тендровским участке. И все отчетливее вырисовывалась угроза Крыму с севера, с суши.
В конце августа — начале сентября стало известно (первой это установила радиоразведка, а затем поступили подтверждения), что враг форсирует Днепр в районе Береслав, Каховка. Таким образом, перед фашистскими войсками больше не оставалось серьезных естественных преград до самого Перекопа. 11 сентября они атаками с каховского плацдарма прорвали оборону 9-й армии и стали развивать наступление на Мелитополь, Перекоп.
12-го вице-адмирал Г. И. Левченко и я выехали с группой командиров к Перекопу для проверки боевой готовности установленных там батарей и ознакомления с обстановкой. Имели мы также намерение добраться, если это окажется возможным, через перешеек, через Каланчак и Скадовск, до района временного базирования Дунайской флотилии вблизи Тендровского боевого участка. Но генерал-лейтенант П. И. Батов, у которого мы переночевали в Воинке, отговорил от этого: по его словам, в приморской степи, где мы собирались проехать на машине, уже обнаруживались подвижные отряды немецкой разведки.
Настроение у Батова было тревожное. Он откровенно поделился своими опасениями в связи с разбросанностью сил 51-й армии по всему Крыму в ущерб обороне перешейков: командарм Кузнецов считал, что противник может высадить в разных местах полуострова воздушные и морские десанты.
Отказавшись от попытки проехать за перешейки, мы повернули к западному побережью Крыма, в Каркинитский сектор береговой обороны. Его возглавлял полковник Е. Т. Просянов, отлично зарекомендовавший себя на Дунае — управляемые им береговые батареи сыграли немаловажную роль в том, что противник почти месяц не мог пересечь южный участок советской границы.
Контрольная боевая тревога, сыгранная на 152-миллиметровой батарее под Ак-Мечетью (ныне — Черноморское), показала высокую выучку личного состава. А беседа с комендорами после отбоя подтвердила, что они сознают серьезность положения и готовы встретить врага как положено. [102]
Батарейцы Просянова порадовали тем боевым, я бы сказал, задорным настроем духа, который так дорог в трудной обстановке, ибо прибавляет людям сил.
К дунайцам отправились морским путем на исходе дня 13 сентября, когда наши войска уже оставили Скадовск, а временная база флотилии и Тендровский боевой участок были обойдены и полностью отрезаны противником на суше. В Ак-Мечети, откуда мы вышли на катере-охотнике, не знали точно, в чьих руках находится расположенный на противоположном, материковом, берегу широкого Каркинитского залива Железный порт (это громкое название носило небольшое селение с причалом для рыболовных судов). Поэтому впереди, в качестве разведчика, пошел торпедный катер, который установил, что немцев в Железном порту пока нет.
Как только сошли на берег, столкнулись с проблемами, возникшими из-за резкого изменения обстановки на фронте, от которых нельзя было отмахнуться, хотя они и не имели отношения к боевым действиям флота.
Горькие это были проблемы!.. Товарищи из сельсовета просили дать им хоть сколько-нибудь бензина — без него не горело зерно, заполнявшее стоящие невдалеке от причала амбары, а вывезти отсюда только что сданную колхозами пшеницу никто уже не мог. Еще тяжелее стало на сердце, когда выслушали обратившихся к нам взволнованных женщин, оказавшихся делегатами от застрявшей здесь большой группы эвакуируемых в тыл жителей Одессы.
Многих из тех, кто эвакуировался из осажденного города, страшило долгое, отнюдь не безопасное плавание до Кавказа — любой транспорт мог быть атакован фашистскими самолетами или подорваться на мине. Немало одесситов предпочитало отплывать на малых, каботажных судах, доставлявших их в ближайшие не занятые противником порты в районе Тендры, откуда они добирались каким-нибудь попутным транспортом до железной дороги. Организаторы эвакуации охотно шли навстречу выбиравшим такой маршрут: перевозки «на коротком плече» позволяли вывезти больше людей и высвобождали крупные транспорты. И вот прорыв гитлеровцев от Каховки к морю отрезал путь на восток людям, считавшим, что они уже на Большой земле. В Железном порту возник огромный табор, где преобладали женщины, дети и старики. Значительную часть их составляли одесские евреи, для которых оказаться на захваченной фашистами территории означало сразу же погибнуть. Да и остальных не могло ждать ничего хорошего. [103]
Нужны были срочные меры для спасения этих несчастных. И я могу сказать: флот успел переправить их в Крым.
Ночью добрались до села Покровка у Ягорлыцкого залива, где недавно разместился штаб Дунайской флотилии. Здесь находились и представители командования Тендровского боевого участка. После тяжелых боев под Херсоном и в дельте Днепра дунайцы выполняли общую с ТБУ задачу — не допускали выхода плавсредств противника из Днепро-Бугского лимана и обороняли прилегавший к нему участок побережья. Три дня назад, когда продвижение крупных вражеских сил от Каховки к югу крайне осложнило положение во всем этом районе, командованию флотилии было приказано передать в состав ТБУ свои сухопутные подразделения, перебазировать на Тендру тылы, а корабли, действовавшие в низовьях Днепра, переводить по обстановке в Ягорлыцкий залив, где сосредоточивались также легкие корабли Тендровской маневренной базы. (Два из пяти дунайских мониторов уже давно, с конца июля, использовались под Киевом и за Черноморским флотом больше не числились; еще один был вместе с отрядом бронекатеров передан в оперативное подчинение 18-й армии, оборонявшейся выше Каховки.)
Мы застали ТБУ и Дунайскую флотилию в процессе перестройки их боевых порядков. Но развитие событий уже вновь требовало кое-что изменить. Наступление врага с севера, от Ново-Збурьевки, удалось пока остановить, однако он продвигался теперь с востока — по берегу Каркинитского залива. Прорываясь на подступы к Крыму, гитлеровцы явно стремились сбросить наши части с Кинбурнской и Тендровской кос, что обеспечило бы им свободный выход в море из Днепро-Бугского лимана и выдвижение артиллерии на позиции, с которых можно угрожать коммуникациям, связывающим Севастополь с Одессой.
На месте принимается решение: разделить силы Тендровского боевого участка (они, кстати, пополнились отошедшими сюда от Скадовска остатками 74-й стрелковой дивизии) между северным направлением с передним краем по рукаву Днепра и восточным, где надо было остановить продвижение врага по морскому побережью.
Днем 14 сентября моторизованное подразделение противника — возможно, разведка, — прорвавшись через линию фронта, приблизилось к Покровке. Мы находились в штабе флотилии, когда откуда-то поступил доклад, еще не проверенный, будто фашистские танки появились в огородах на [104] окраине села. Все разобрали автоматы и поспешили к выходу из штабной хаты.
Танков в огородах не оказалось. Но фашистские автоматчики на машинах (вероятно, их издали и приняли за танки) все-таки обнаружились у самой Покровки. Они подняли за селом пальбу, рассчитывая, должно быть, вызвать панику. Охрана штаба отбросила и рассеяла их. Позже доложили, что линия обороны стабилизировалась и образовавшаяся в ней брешь перекрыта.
Однако никакого затишья здесь быть уже не могло. Весь день мы слышали недалекую орудийную канонаду. Вражеская авиация многократно бомбила Тендру. Под бомбы попал и был серьезно поврежден подходивший туда транспорт «Молдавия». Капитан спас его от гибели, выбросив на отмель. Тревожно было за дунайские мониторы: в низовьях Днепра они могли укрываться в окруженных густыми зарослями протоках, а тут — все время на виду... Но дальнобойная артиллерия этих кораблей, а также двух самодельных канлодок, которыми пополнилась флотилия уже после ухода с Дуная (это были самоходные баржи, вооруженные отличными морскими орудиями), существенно подкрепляла фланг ТБУ.
Наше возвращение на западный берег Крыма не обошлось без приключений. На пути из Покровки в Свободный порт (приморское местечко, где никакого порта на самом деле не существовало, а название сохранилось, видимо, с «времен очаковских», когда в Новороссии имелись пункты беспошлинной торговли) машина со всей нашей группой угодила в темноте в противотанковый ров. А торпедный катер, принявший нас на борт, чуть не потонул, напоровшись среди ночи на какой-то крепкий плавающий предмет. Как потом выяснилось — на железную бочку из-под бензина...
Выручил нас подоспевший на сигнал ракетой дозорный катер-охотник. Сойдя на берег в Ак-Мечети, вспоминали уже со смехом, как Гордей Иванович Левченко, старый моряк, попадавший за долгую службу во всякие переделки, невозмутимо подал уставную команду: «Приготовить спасательные средства!» И как мокрый старшина, выбравшийся из затопленного моторного отсека, не слишком почтительно ответил: «Какие тут, на хрен, спасательные средства! У нас не крейсер!..»
Двадцать лет спустя, на юбилейном сборе ветеранов Одесской обороны, мне напомнил об этом эпизоде незнакомый капитан 1 ранга в отставке. Он оказался бывшим командиром спасшего нас сторожевого катера. И он же, в чем [105] теперь признался, был, по-видимому, виновником аварии, в которую мы попали: получил на каком-то эвакуируемом складе безотчетную бочку с горючим, а когда бензин перелили в цистерну, приказал сбросить за борт загромождавшую палубу тару...
В последующие дни на Тендровском участке продолжались ожесточенные бои за материковую часть его территории. Оборонялись тендровцы упорно и активно, предпринимали контратаки. В результате одной из них удалось даже ненадолго отбить у противника Ново-Збурьевку, расположенную в районе днепровской дельты. Но силы были неравными. После того как враг овладел Свободным портом и другими пунктами на побережье, сделалась неизбежной эвакуация входивших в состав ТБУ островов, в том числе Березани.
Удерживать саму Тендру Военный совет считал насущно необходимым — без этого не мыслилось морское сообщение с Одессой. Оборона косы усиливалась дополнительными минными заграждениями, орудиями, перевозимыми с островов и с берега. Началось оборудование на косе взлетно-посадочной полосы для истребителей. На Тендру был переброшен 2-й Черноморский полк морской пехоты.
Но из кораблей теперь могли базироваться в этом районе лишь торпедные и другие катера. Остатки Дунайской флотилии, потерявшей в боях у Тендры свой флагманский корабль — монитор «Ударный», были отведены на ремонт и доукомплектование в Севастополь. Это не касалось дунайских пулеметчиков и других сухопутных подразделений, ставших неотъемлемой составной частью сил ТБУ. А те корабли флотилии, что были переданы в оперативное подчинение 18-й армии и поддерживали в течение месяца ее части, — монитор «Мартынов» и отряд бронекатеров — уже не могли вернуться на Черное море: слишком велико стало пространство в низовьях Днепра, на котором обоими берегами владел враг. Вернулись на флот по суше только экипажи этих кораблей, взорвав их по приказу командования, когда и 18-й армии пришлось отойти с днепровского рубежа дальше на восток.
Все, о чем я сейчас рассказал, происходило накануне и одновременно с десантом у Григорьевки, с нашим контрударом с одесского плацдарма или сразу вслед за ним. Таким образом, во второй половине сентября, когда удалось существенно улучшить положение под Одессой, на Тендровском боевом участке была потеряна значительная часть его первоначальной территории, но на самой Тендре черноморцы [106] закрепились прочно (и смогли держаться там столько, сколько понадобилось).
Враг уже стоял перед Перекопом, занял северный берег Сиваша до основания Арабатской стрелки. Крым оказался отрезанным с суши, 51-я армия — разобщенной с войсками Южного фронта.
Как уже говорилось, флот сформировал для поддержки армейских частей, оборонявших Перекоп, отдельный артдивизион в составе восьми стационарных батарей. Вслед за тем на север Крыма была направлена сводная авиагруппа, возглавляемая заместителем командующего ВВС флота генерал-майором авиации В. В. Ермаченковым и насчитывавшая около 80 самолетов. Ее задачу Военный совет определил так: «Вести боевые действия по наземным войскам противника на Перекопском участке фронта». Штурмовиков мы имели мало, и в составе авиагруппы преобладали истребители, также предназначавшиеся для штурмовок наземных целей.
По пункту основного базирования авиагруппы мы стали называть ее Фрайдорфской. А чтобы дать представление о ее боевой работе, приведу, забегая вперед, несколько цифр: за полтора месяца действий на севере Крыма черноморские летчики уничтожили до 40 танков, 94 самолета, 14 броневиков, почти 400 автомашин, подавили около 60 орудий, истребили 5600 солдат и офицеров противника.
Послали мы на Перекоп также зенитный артдивизион, отведенный из района Скадовска, и команду флотских минеров. О них вспоминает в своих мемуарах генерал П. И. Батов:
«Беззаветную храбрость проявили в первый день минеры-моряки... Еще летом Ф. С. Октябрьский предложил использовать на сухопутье морские мины в качестве фугасов большой мощности. Они были поставлены на подступах к Турецкому валу. Как только вражеские танки и пехота вступали на заминированные участки, матросы, укрывшиеся в специальных колодцах, включали электрический ток. Взрыв уничтожал все в радиусе нескольких десятков метров»{11}.
Днем, который П. И. Батов называет тут первым, было 24 сентября, когда гитлеровцы, проводившие перед тем в течение нескольких дней разведку боем, начали штурмовать Перекоп. Части 156-й стрелковой дивизии, принявшие на себя главный удар, оказывали героическое сопротивление [107] врагу. Но он, сосредоточив на решающем участке крупные силы, после трех дней тяжелых боев прорвался вдоль Перекопского залива за Турецкий вал и 26 сентября занял Армянск.
Обсудив, чем еще флот может поддержать защитников Перекопа, Военный совет 27 сентября предписал командиру Керченской военно-морской базы немедленно отправить в распоряжение генерала Батова (он непосредственно руководил обороной перешейков, возглавляя группу соединений 51-й армии) зенитный артдивизион. Зенитные орудия годились и в качестве противотанковых. Именно так уже использовался флотский зенитный дивизион, посланный к Перекопу раньше.
В один из этих дней, вероятно 28 сентября, на узле связи нашего ФКП приняли телеграмму из Москвы за подписью И. В. Сталина. Телеграмма пришла незашифрованной, и, может быть, поэтому мне не удалось отыскать ее текст в архивах. Но содержание, если и не дословно, то по смыслу помню хорошо: «Армянск захвачен противником. Помогите моряками и сделайте все, что можете. Армянск надо вернуть».
В нашем распоряжении имелась в Крыму одна-единственная относительно крупная стрелковая часть — только что сформированная в Севастополе (и предназначавшаяся для прикрытия его при критических обстоятельствах) 7-я бригада морской пехоты под командованием начальника строевого отдела штаба флота, старого черноморца полковника Е. И. Жидилова. Два из ее батальонов мы признали достаточно подготовленными к боевым действиям, и ранним утром 29 сентября они отбыли со станции Инкерман на север Крыма. Батальоны получили наименование 1-го и 2-го Перекопских отрядов морской пехоты. Их возглавляли соответственно капитан Г. Ф. Сонин и старший политрук К. П. Аввакумов, капитан Е. А. Кирсанов и старший политрук К. А. Шатравко.
Отбить у врага Армянск и Турецкий вал, восстановить положение на прорванном участке фронта, как известно, не удалось. Развитие событий у сухопутных ворот Крыма приобретало весьма опасный характер.
В тот день Военный совет флота долго обсуждал при участии вице-адмирала Г. И. Левченко сложившуюся обстановку. Имевшиеся данные о ней не давали уверенности в том, что 51-я армия сможет отстоять Крым. Ее войска уже начали отходить к Ишуни, где, как мы знали, не было надежных укреплений, обеспечивающих долговременную [108] оборону. Угроза захвата противником Крыма становилась совершенно реальной.
Что мы в состоянии сделать, чтобы это предотвратить? — так стоял вопрос. И напрашивался вывод: оказать 51-й армии серьезную и относительно быструю помощь сейчас можно лишь переброской в Крым войск, находившихся под Одессой. Причем сама такая переброска представлялась осуществимой только до тех пор, пока борьба за Крым шла еще на севере полуострова. А если бы враг продвинулся дальше, могло создаться положение, когда нельзя было бы ни продолжать снабжение Одессы, ни эвакуировать оттуда войска.
Нелегко было произнести эти слова: «Оставить Одессу...» Особенно после того, как она уже столько продержалась в осаде, а в последнее время вздохнула немного свободнее. Но война жестока и заставляет подчас решиться на то, против чего восстает вся твоя душа. Крым значил больше, чем Одесса, в Крыму находился Севастополь. А потеряв Крым, Одессу было бы все равно не удержать.
Гордей Иванович Левченко разделял нашу точку зрения. Мы все более утверждались в мнении, к которому сообща пришли, не видя при создавшемся положении иного выхода. Сообщения, поступившие за последние часы с севера Крыма, не содержали ничего утешительного: положение там ухудшалось. В этих условиях Ф. С. Октябрьский и я сочли своим долгом обратиться непосредственно к Верховному Главнокомандующему. В телеграмме, направленной в тот. же день И. В. Сталину, Военный совет флота докладывал соображения, опиравшиеся на конкретные факты, и просил принять, исходя из складывающейся обстановки, решение об оставлении Одессы и использовании удерживающих ее войск для обороны Крыма.
К выводу о том, что войска, занятые под Одессой, стали нужнее в Крыму, приходили, надо полагать, не только мы в Севастополе. И решение, сделавшееся необходимым, было принято.
Что оно состоялось, мы поняли еще до исхода суток, получив ночью телеграмму наркома ВМФ, предписывавшую начать подготовку к эвакуации Одессы. А 30 сентября поступила директива, подписанная И. В. Сталиным и Б. М. Шапошниковым, в которой говорилось:
«В связи с угрозой потери Крымского полуострова, представляющего главную базу Черноморского флота, и ввиду того, что в настоящее время армия не в состоянии одновременно оборонять Крымский полуостров и Одесский оборонительный [109] район, Ставка Верховного Главнокомандования решила эвакуировать Одесский район и за счет его войск усилить оборону Крымского полуострова»{12}.
Ставка требовала от командующего 51-й армией бросить все силы на удержание Арабатской стрелки, Чонгарского перешейка, южного берега Сиваша и Ишуньских позиций до прибытия войск ООР. На флот возлагалась перевозка войск и их вооружения из Одессы в Крым.
Заместитель наркома Г. И. Левченко, взяв с собой начальника оперативного отдела штаба О. С. Жуковского, тотчас же отправился на катере в Одессу, чтобы лично объявить решение Ставки командованию ООР. Гордей Иванович сознавал, что потребуется также авторитетно объяснить одесским товарищам, не ожидающим такого оборота событий, крымскую обстановку.
В штабе флота немедленно засели за эвакуационные расчеты. В порядок дня встала непростая задача — в максимально сжатые сроки переправить морем в Крым всю Приморскую армию. Причем переправить по возможности без потерь или, во всяком случае, с самыми малыми потерями. Иначе все теряло смысл.
Естественно, может возникнуть вопрос: а стоило ли усиливать гарнизон Одессы свежей дивизией, высаживать десант, принимать другие меры для укрепления ООР, если так скоро понадобилось вывозить войска в Крым?
Отвечу не колеблясь: безусловно, стоило. И не только потому, что в тяжелейшей обстановке того времени, когда фашистские войска, продвигаясь все дальше на восток, уже вторглись в Донбасс, имел значение каждый день, в течение которого защитники Одессы продолжали сковывать почти все румынские войска, серьезно нарушая стратегические планы гитлеровского командования.
Если бы не удалось 22 сентября контрударом двух дивизий с одесского плацдарма при поддержке морского десанта оттеснить врага в восточном секторе обороны, лишив его возможности держать под обстрелом порт, мыслимо ли было бы вывезти через этот порт всю Приморскую армию? Нетрудно представить, какой трагедией могло это обернуться. [110]
Теперь же мы пользовались Одесским портом относительно свободно, могли вводить в него любые суда. И противник (для введения его в заблуждение были разработаны специальные меры), судя по всему, считал, что мы готовимся оборонять Одессу и зимой. Не случайно транспорты, следовавшие туда из Севастополя, преследовались неприятельской авиацией гораздо активнее, чем те, которые возвращались обратно.
В первую очередь вывозилась из Одессы 157-я стрелковая дивизия полковника Д. И. Томилова — лучше других укомплектованная, наиболее боеспособная и, значит, особенно нужная в Крыму. Ее эвакуацию с одесского плацдарма, начавшуюся уже в ночь на 2 октября, враг, по-видимому, совершенно не заметил (это подтвердили потом и трофейные оперативные карты штаба группы армий «Юг»).
Не подлежало, однако, сомнению: чем дальше, тем труднее будет скрывать от противника как сам процесс эвакуации, так и постепенный отвод войск с одесских рубежей, где продолжались упорные бои. Всего требовалось вывезти более 85 тысяч бойцов и командиров и много техники. Перевозку такой массы войск наш флот не производил еще никогда. Мы старались, применительно к своим условиям, извлечь уроки из тяжелого опыта недавней морской эвакуации Таллина. От повторения допущенных там ошибок предостерегала депеша из наркомата, специально им посвященная.
Вице-адмирал Г. И. Левченко, прибывший в Одессу в ночь на 1 октября, оставался там несколько дней, решая с командованием ООР практические вопросы эвакуации, и это было большой помощью нам. В Одессе находилась группа флотских штабистов, а также группа политработников во главе с начальником политуправления флота дивизионным комиссаром Бондаренко. Их задача состояла прежде всего в том, чтобы помочь руководителям Одесской обороны обеспечить высокую организованность при крупномасштабных перебросках войск и максимально возможную их скрытность, строгий порядок в порту, исключить какие-либо проявления паники в городе.
На каждое гражданское судно, привлекаемое к эвакуации войск, мы решили назначить военного комиссара. Это было некоторым вторжением в существовавшую организацию службы, поскольку капитаны имели штатных помощников по политической части. Но комиссар не вмешивался в управление судном и действия экипажа, он должен был обеспечивать общий порядок на транспорте, принявшем на борт сотни, а то и тысячи непривычных к морю людей, дисциплинированность [111] их при любых обстоятельствах, в том числе и аварийных, при возможных вражеских атаках. Эта мера, как и назначение в порту комиссаров, отвечавших за организованность посадки на каждое судно, себя оправдала.
Тем временем, на этом последнем этапе существования Одесского оборонительного района, произошли перемены в его командовании. Острое сердечное заболевание внезапно вывело из строя заместителя командующего ООР по сухопутным войскам и командарма Приморской генерал-лейтенанта Г. П. Софронова. Его сменил генерал-майор И. Е. Петров, передавший Чапаевскую дивизию, которой до того командовал, генерал-майору Т. К. Коломийцу — бывшему начальнику тыла оборонительного района и армии. Одновременно был отозван на другую работу член Военного совета ООР, секретарь Одесского обкома партии А. Г. Колыбанов.
Я встретил Софронова и Колыбанова у трапа ошвартовавшегося в Южной бухте эсминца, на котором вернулся из Одессы также вице-адмирал Левченко. Софронов сошел на берег, поддерживаемый краснофлотцами, в сопровождении врача, и его сразу увезли в госпиталь. Колыбанова я в тот же день проводил на корабль, уходивший в Новороссийск. У обоих, чувствовалось, было тяжело на душе — должно быть, вдвойне переживали предстоящее оставление Одессы из-за того, что пришлось, пусть не по своей воле или вине, отбыть оттуда в числе первых.
Левченко и Колыбанов рассказали о положении в Одессе. Город не знал еще своей судьбы. Не знали и в оборонявших его частях, что отвод дивизии Томилова (в первых числах октября отправлялась в Крым еще только она) — начало общей эвакуации войск. Дивизия, переброшенная на одесский плацдарм немногим больше двух недель назад, помогла оттеснить врага в восточном секторе, избавить город от артиллерийского обстрела, а теперь, получив новый боевой приказ, уходила на другой участок фронта — так это выглядело для всех, кому пока не полагалось знать большего.
2 октября войска ООР контратаковали противника в южном секторе (еще при участии одного из полков 157-й дивизии), улучшив на этом направлении свои позиции. Было уничтожено до четырех батальонов неприятельской пехоты, захвачены значительные трофеи, в том числе 44 орудия. Отличился в этих боях танковый батальон старшего лейтенанта Н. И. Юдина — единственный в Приморской армии и потому подчиненный непосредственно командарму. [112]
Он состоял в основном из тракторов, обшитых на одесских заводах броней. 35 таких самодельных танков, обогнав поднявшиеся в контратаку стрелковые части, ворвались на вражеские позиции, вызвав там немалое смятение. Это они и прибуксировали большую часть захваченных в тот день орудий.
Главная цель активных действий в южном секторе заключалась теперь в том, чтобы помешать противнику разгадать наши дальнейшие намерения. В том же был смысл заметных для воздушной разведки заготовок овощей на заброшенных полях пригородных совхозов, работ по строительству зимних землянок. На верхних палубах двух-трех транспортов, следовавших в Одессу, открыто разместили некоторое количество железных печурок...
О том, как обстоят дела в каждом секторе Одесской обороны, мне, конечно, было известно из оперсводок и донесений. Но Колыбанов рассказывал и о том, что Одесса продолжает жить так, как уже привыкла жить в осаде: вода, как и продукты, — по карточкам, но тем и другим население обеспечено, предприятия и транспорт работают, кинотеатры открыты, в сокращенной сети школ начался учебный год... Еще недавно все это радовало. Теперь слышать об этом было больно. А каково, думалось мне, собственными глазами видеть эту жизнь города, зная, что скоро придется отдать его врагу?..
Однако, что решено, то решено. И Военный совет не могло не тревожить то, что кое-кто из руководителей Одесской обороны, как выяснилось, еще надеялся на пересмотр решения Ставки. Пытался ставить вопрос об этом один видный политработник, утверждая, что ООР может обойтись и без дивизии Томилова, как будто о ней одной шла речь. Такие настроения могли сказаться на практической работе. Быстрее преодолеть их помог нарком ВМФ, напомнивший в краткой телеграмме этому товарищу, что принятые решения и отданные приказы надо выполнять.
Эвакуация войск шла планомерно и, очевидно, все еще принималась противником за обычные морские перевозки между Одессой и Крымом. Посадка людей на суда и погрузка техники производились ночью. С рассвета транспорты прикрывались истребителями: сперва — поднимавшимися с Тендровской косы, а затем — вылетавшими навстречу с крымских аэродромов.
7 октября Военный совет флота донес в Ставку, что из Одессы вывезено более 17 тысяч бойцов, 2600 раненых, 130 орудий, около тысячи лошадей, 128 автомашин... Продолжалась [113] эвакуация жителей города. По действовавшему тогда плану предполагалось закончить переброску войск ООР в Крым 20 октября. Ставка с этим сроком согласилась.
Намеченный срок обусловливался как необходимостью обеспечивать скрытность всей операции, так и наличием перевозочных средств. Однако у руководителей Одесской обороны начали появляться опасения, что не удастся благополучно довести дело до конца, если не ускорить эвакуацию. Особенно тревожным стал тон донесений из Одессы после того, как 9 октября противник предпринял атаки крупными силами одновременно почти по всему обводу обороны, по-видимому, рассчитывая на плечах наших войск ворваться в город. Атаки врага были отбиты с большими для него потерями (чапаевцы, поддерживаемые береговыми батареями и бронепоездом, окружили и разгромили целый полк 10-й румынской пехотной дивизии, захватив и его знамя). Но в штабе ООР возникли подозрения (в дальнейшем не подтвердившиеся), что противник, возможно, раскрыл наши планы.
Что и говорить, нелегко было держать оборону, располагая с каждым днем все меньшими силами, тогда как у врага их не убывало. Но прежде чем пересматривать принятый план, следовало вновь побывать в Одессе кому-то из флотского руководства — на месте все виднее. Тем более что вице-адмирала Левченко там уже не было — Гордей Иванович отбыл на Азовскую флотилию. Решили, что отправлюсь туда я вместе с заместителем начальника штаба флота А. Г. Васильевым и другими штабистами.
Шли в Одессу на двух катерах-охотниках в ночь на 13 октября при свежей, почти штормовой погоде — давала себя знать наступившая осень. На КП ООР сразу же собрался Военный совет оборонительного района с участием командования Приморской армии и военно-морской базы. Обсуждались два вопроса: о сроке завершения эвакуации и о том, как отводить с позиций те силы, которым предстояло до последнего момента удерживать занимаемые рубежи.
Произведенный к тому времени тщательный перерасчет возможной подачи тоннажа показывал, что при крайнем напряжении мы в состоянии ускорить перевозку остававшихся в Одессе войск и техники на четыре-пять дней. Таким образом, предлагавшийся командованием ООР новый срок ухода последнего конвоя — 15–16 октября — становился реальным, и спорить тут было не о чем.
Не вызывал у меня возражений и разработанный одесскими товарищами новый смелый план отвода частей боевого [114] ядра армии с переднего края: не двумя эшелонами, как намечалось прежде, а одновременно, и не через промежуточные рубежи, а прямо в порт.
Конечно, это было сопряжено с определенным риском. Но действия по старому плану означали бы риск не меньший. Преимущество отвода за одну ночь основного боевого состава четырех дивизий (без тяжелой техники, снимаемой с позиций раньше) и не «ступенчатого» отвода, а сразу на причалы, у которых ждут суда, виделось уже в том, что у врага, если бы он все-таки разгадал наш замысел, оставалось меньше времени, чтобы что-то предпринять.
За новый план решительно высказывались и командующий ООР Г. В. Жуков, и члены Военного совета оборонительного района, и командарм Приморской, и командиры дивизий, с которыми я также переговорил. И все сознавали, сколь важно продемонстрировать в оставшиеся дни высокую боевую активность на фронте обороны — вплоть до имитации подготовки контрударов. Вообще чувствовалось, что тут основательно продумали систему мер, маскирующих наши действия и намерения.
Не будучи уполномочен утверждать новый план самостоятельно, я послал радиограмму Ф. С. Октябрьскому. Смысл ее сводился к тому, что прежний план следует считать не соответствующим сложившейся обстановке, которая заставляет действовать иначе. Ответ из Севастополя поступил через несколько часов. «Предложением полностью согласен», — радировал командующий флотом.
Так было окончательно решено, что боевые части, развернутые на переднем крае, отойдут с него (кроме подразделений прикрытия) одним броском с посадкой на суда в ночь на 16 октября. Сразу же были подписаны уже подготовленные приказы.
Много людей и техники предстояло вывезти из Одессы еще до этого. 13–14 октября по плану заканчивалась эвакуация раненых, а также и персонала госпиталей. Я поехал в военно-морской госпиталь посмотреть, что там делается.
Навещать госпитали при всякой возможности, беседовать с ранеными вошло у меня в привычку, стало просто потребностью. Сколько интересного, да и поучительного могли рассказать эти люди о недавних боях, с какой гордостью говорили о своем корабле или части, о своих командирах! (Но если заходила речь о том, почему что-то в бою не удалось, всегда оказывалось, что «подвел сосед».) И в Одесском морском госпитале, в большой палате, куда пришли [115] десятки раненых из других палат, завязалась, как обычно, оживленная беседа. Делились пережитым, задавали вопросы о положении на фронте.
Раненым, разумеется, ничего не было известно, что мы оставляем Одессу. Об этом сообщалось лишь ограниченному кругу лиц, постепенно расширявшемуся только по мере прямой необходимости. Не знали еще лечившиеся в госпитале моряки и того, что менее чем через сутки они должны отплыть в Севастополь или на Кавказ. Стремясь подготовить их к этому, я доверительным тоном сообщил: ожидаются крупные налеты вражеской авиации и потому предполагается, во избежание напрасных потерь, вывезти из Одессы всех раненых.
Реакция на мои слова была неожиданно бурной. «А мы не поедем!», «Мы еще пригодимся тут!», «За Одессу еще повоюем!» — возбужденно говорили, почти кричали обступавшие меня моряки в повязках и госпитальных халатах. Должен сказать, что не на всех возымела действие и последующая разъяснительная работа, для которой, правда, оставались считанные часы. На следующее утро мне доложили: когда ночью были поданы машины для отправки раненых в порт, некоторой части их, особенно из числа выздоравливающих, в палатах не оказалось...
Стремление не покидать родную Одессу, выстоять вместе с нею было характерно для многих коренных жителей города. Объявить во всеуслышание, что войска оставляют его, мы не имели права — тогда это сразу могло бы дойти и до врага. Но горожанам настойчиво советовали эвакуироваться, предупреждали о возрастающей опасности массированных бомбежек, о трудностях с подвозом продовольствия, местные запасы которого иссякали. Заговаривал об этом о одесситами и я прямо на улицах, напоминал, что на морских транспортах найдется место для желающих временно переселиться в другие, безопасные сейчас города. Однако уговорить тех, кто не уехал раньше, было трудно.
За время осады Одессы эвакуировались в тыл многие десятки тысяч ее жителей. Но мы имели возможность вывезти больше.
Последние дни Одесской обороны были очень напряженными. Вновь приходилось спрашивать себя: все ли учтено, не проглядели ли чего-то существенного?.. На пределе своих возможностей работал порт. Кроме все большего числа транспортов прибывали крупные боевые корабли, тоже [116] включенные в расчет тоннажа, подаваемого для погрузки войск и вооружения, — без них было не обойтись.
Крейсера и эсминцы имели задачей также поддержку, сухопутных частей и прикрытие их отхода огнем (в ходе эвакуации корабельная артиллерия, и раньше игравшая тут весьма важную роль, все в большей мере заменяла отводимую с позиций тяжелую армейскую). Сосредоточенными у Одессы кораблями эскадры управлял пришедший на крейсере «Чернона Украина» контр-адмирал Л. А. Владимирский.
Знал ли противник о наших ближайших намерениях? Догадывался ли в какой-то мере о них? На этот счет не раз возникали сомнения. Но, очевидно, все же не знал. Во всяком случае, после 9 октября он не предпринимал серьезных попыток прорвать наш фронт, удерживаемый ограниченными силами, за которыми уже не было никаких резервов.
Правда, воздушные налеты на порт усилились. Летчики-истребители и зенитчики сумели предотвратить потерю кораблей, но одна бомба 14 октября все-таки попала в корму теплохода «Грузия», уже принявшего на борт войска и боевую технику. Возник пожар, грозивший гибелью судна и большими жертвами. «Грузию» спасли моряки эсминца «Незаможник». Его командир капитан-лейтенант П. А. Бобровников смело, без чьих-либо приказаний подвел свой корабль к горящему транспорту (прекрасный пример боевой инициативы, быстрой реакции, товарищеской выручки, которые всегда высоко ценились на флоте!). В огонь и дым ринулись аварийные группы эсминца, возглавленные его комиссаром старшим политруком В. З. Мотузко, были мгновенно введены в действие насосы и другие противопожарные средства. И судно удалось отстоять. «Грузия» смогла своим ходом дойти до Севастополя.
В ночь на 15 октября, удостоверившись, что все идет как надо, отбыла из Одессы наша группа. Вместе с нами шли на катерах-охотниках авиаспециалисты из аэродромных служб и те одесские летчики, боевые машины которых вышли из строя (все мало-мальски исправные самолеты перегонялись в Крым по воздуху). На душе было смутно. Одно дело сознавать, находясь где-то далеко, что оставление Одессы стало неизбежной необходимостью, и совсем другое — смотреть, как скрывается в темноте за кормой славный город, и знать, что через сутки с небольшим в нем начнет хозяйничать враг...
Какое-то облегчение давало лишь сознание того, что под Одессой сделано, кажется, все возможное, чтобы надолго сковать, оттянуть от других участков фронта побольше неприятельских [117] сил. И чтобы здесь истребить побольше захватчиков, вообще не пустить никуда дальше.
Еще трудно было охватить мыслью все значение Одесской обороны, в том числе морально-политическое. Но, хоть и не так она заканчивалась, как мы раньше надеялись, крепко верилось — в смертельной борьбе с фашизмом не может остаться бесследным тот факт, что обыкновенный город без фортов и бастионов, стоящий между морем и Степью, превратился в неприступную крепость на пути вражеских полчищ. А ведь в то время еще надо было доказать, что гитлеровскую военную машину, прокатившуюся по всей Европе, можно остановить. Разве не помогала стойкость защитников Одессы развеять миф о «непобедимости» фашистов!
Одесса с изумительной силой показала, как у нас способны слиться воедино фронт и тыл, как прямым резервом войск, отражающих натиск врага, становятся все, кто в состоянии взять в руки оружие, а самоотверженными помощниками — все от мала до велика. Тогда еще не сложилось понятие «город-герой» (так стали называть Одессу и другие города позже), но из этого оно и родилось, это собою выразило.
Нужно было еще осмыслить и новый драгоценный опыт теснейшего боевого взаимодействия флота с армией, которое в последние месяцы и недели находило подчас непредвиденные формы. В боях за Одессу черноморцы не просто поддерживали сухопутные войска огнем кораблей, обеспечивали их снабжение, пополняли их матросскими отрядами — все это само собой разумелось. Введя в действие практически все свои силы, флот, когда этого потребовала обстановка, принял на себя по приказу Верховного Главнокомандования и всю ответственность за оборону Одесской базы, а вместе с нею и осажденного с суши города, всего одесского плацдарма. Конечно, я тогда не представлял, насколько скоро пригодится и какое развитие получит этот опыт на другом приморском плацдарме, значение которого будет еще большим, а борьба за него — еще упорнее.
Мысли возвращались к делам наступающего дня. Нельзя было не тревожиться за то, как пройдут в Одессе последние сутки ее 73-дневной обороны, как осуществятся назначенные на следующую ночь отвод 35 тысяч бойцов с переднего края на причалы порта, посадка на суда, выход в море. В ночь, когда завершалась эвакуация, должны были определиться успех или неудача всей операции.
Что-то убеждало меня: не сорвется наш дерзкий план, не сорвется. И тогда начинало тревожить уже дальнейшее — [118] не опоздало бы одесское подкрепление к решающим боям за Крым!..
Уверенность в успешном завершении эвакуации не подвела.
Отвод с передовых позиций трех стрелковых дивизий и спешенной кавалерийской начался в соответствии с планом в 19 часов 15 октября. Одновременно крейсер «Красный Кавказ» и другие корабли открыли огонь, имитируя артподготовку к ночным контратакам. Расстояние от самых дальних рубежей до порта составляло около 20 километров. Настали самые тревожные часы, когда оборону держали лишь небольшие арьергарды и окончательно проверялось, сумели ли мы сохранить все в тайне от врага.
На двух участках — в южном и западном секторах — он неожиданно предпринял активные действия. Однако командованию скоро стало ясно, что это атаки местного значения. Корабельная артиллерия и ружейно-пулеметный огонь подразделений прикрытия отбросили противника на исходные позиции. Новых атак не последовало.
Донесение из Одессы, принятое незадолго до полуночи, гласило: «Войска выполняют свою работу по плану. Фронт спокоен».
Врага удалось-таки продержать в неведении до конца. Без помех с его стороны амбаркация войск, то есть погрузка их на суда, начавшаяся в 23 часа, к трем часам ночи была в основном закончена. Транспорты по мере их загрузки выводились на внешний рейд. На крейсера, стоявшие на якорях вне порта, людей перевозили базовые тральщики. В шестом часу утра, еще до того как наступил поздний октябрьский рассвет, крейсер «Червона Украина» принял на борт тысячу с небольшим бойцов последних отрядов прикрытия. На этом же корабле уходило командование оборонительного района.
Оборона была свернута, последние береговые батареи, бронепоезда и другая нетранспортабельная техника взорваны, порт опустел. Ночью в Одессе распространялось обращение к населению города, объяснявшее причины оставления его войсками и призывавшее продолжать борьбу с фашистскими захватчиками. «Не навсегда и не надолго оставляем мы нашу родную Одессу, — говорилось в нем. — Мы скоро вернемся, товарищи!..»
Противник, как потом выяснилось, еще в течение нескольких часов после ухода последних судов производил обычные налеты на порт и город, продолжал обстреливать рубежи нашего бывшего переднего края. Оттуда время от [119] времени вели ответный огонь одесские партизаны, отошедшие затем на свои базы, созданные в знаменитых одесских катакомбах. Лишь во второй половине дня враг обнаружил, что советских войск под Одессой нет.
Конечно, не мог остаться необнаруженным большой караван наших судов, следовавший к Севастополю. Неприятельская воздушная разведка заметила его около 9 часов утра в районе Тендры. Вскоре начались налеты бомбардировщиков и торпедоносцев, повторявшиеся в течение всего дня. В западной части Крыма и на Тендре у нас было сосредоточено — специально для прикрытия морского каравана — свыше 50 самолетов-истребителей. Атаки на транспорты отражались также огнем сопровождавших их боевых кораблей. В воздушных боях над морем истребители сбили 17 вражеских самолетов и еще три — корабельные зенитчики. Мы потеряли шесть «ястребков». Был потоплен резервный транспорт, шедший порожняком в хвосте колонны. Его команду, кроме двух человек, спасли катера из охранения.
Эвакуация завершилась. Войска ООР общей численностью 86 тысяч человек (вместе с тылами, а также частями и службами Одесской военно-морской базы) прибыли в Крым без потерь. Было вывезено 462 орудия, 1158 автомашин, 3625 лошадей, большое войсковое хозяйство. За дни эвакуации войск морские суда перевезли также еще 15 тысяч жителей Одессы.
19 октября, когда заканчивалась разгрузка транспортов, военные советы Черноморского флота и ООР донесли Верховному Главнокомандующему о выполнении решения Ставки об эвакуации Одессы. Подводя итоги Одесской обороны, газета «Правда» писала:
«Вся советская страна, весь мир с восхищением следили за мужественной борьбой защитников Одессы. Они ушли из города, не запятнав своей чести, ушли, сохранив свою боеспособность, готовые к новым боям с фашистскими ордами. И на каком бы фронте ни сражались защитники Одессы — всюду будут они служить примером доблести, мужества, геройства.Слава героическим защитникам Одессы!»{13}
20 октября мы узнали, что Москва объявлена на осадном положении.
А в Крыму завязались тяжелые бои на севере полуострова, у Ишуньских позиций. [120]
На Черноморский флот прибыл начальник Главного политуправления ВМФ И. В. Рогов, выезжавший обычно туда, где обстановка становилась особенно напряженной. По пути в Севастополь он побывал в Новороссийской военно-морской базе, а затем в Керченской, куда вызвал меня. Потребовалось сопровождать Рогова и в дальнейших его разъездах по Крыму, в том числе на командный пункт 51-й армии.
Помню, как мы ехали на машине из Симферополя уже в ночной темноте и, когда миновали Бахчисарай, увидели над далеким еще Севастополем тревожное, трепещущее зарево: главная база флота всеми своими береговыми и корабельными зенитными средствами отбивала необычно сильный налет фашистских бомбардировщиков. Враг, не сумевший сорвать переброску наших войск из Одессы, стремился, кажется, хоть тут взять реванш.
Рогов попросил остановить машину, мы вышли и некоторое время стояли молча, прислушиваясь к доносившемуся грозному гулу. Потом Иван Васильевич сказал, что такое зрелище видит впервые. В этот момент картина, открывавшаяся нам, дополнилась выразительным штрихом. Из общего зарева вырвалась в окружающую темноту ярко светящаяся точка и, быстро снижаясь, исчезла: упал сбитый самолет, судя по направлению — в море...
В тот свой приезд И. В. Рогов детально интересовался последним периодом Одесской обороны, расспрашивал об этом флотских и армейских командиров и политработников. Он высоко оценивал работу политорганов, партийных и комсомольских организаций ООР, их влияние на ход боевых действий. В одной из бесед со мною Иван Васильевич в обычном для него строгом тоне заметил:
— Конечно, флот много сделал в обороне Одессы, но вы не очень-то задирайте нос. Впереди много трудного, непредвиденного...
Я ответил, что в масштабах такой войны оборона Одессы может оказаться просто памятным эпизодом, который, правда, многому нас научил. Флоту, надо полагать, предстоит решать задачи потяжелее, и, может быть, в ближайшее время. Где уж тут задирать нос!
Чувствуя, что говорю я искренне, Рогов одобрительно кивал головой. Он не терпел зазнайства.
Мы с тревогой следили за развитием событий на севере Крымского полуострова. Туда спешно выдвигались прибывшие из Одессы дивизии Приморской армии. Вся она — это предусматривалось в решении Ставки об эвакуации [121] Одессы — поступала в Крыму в подчинение командующему 51-й армией.
Моряки расставались с приморцами как с испытанными боевыми друзьями, с которыми породнила одесская осадная страда. На прощание Военный совет флота собрал командный и политический состав армии — до командиров и комиссаров полков включительно. Мы считали необходимым информировать армейских товарищей (там, куда они направлялись, им вряд ли могла представиться возможность собраться вот так всем вместе) о положении на южном участке фронта, и особенно в Крыму, каким оно представлялось по последним имевшимся у нас данным.
Показав обстановку по оперативной карте, вице-адмирал Ф. С. Октябрьский выразил надежду, что Ишуньские позиции, как ни трудно там сейчас, будут удержаны. В то же время он — не делая на это упора, а как бы попутно — просил приморцев помнить и при самом неблагоприятном развитии событий, при крайних обстоятельствах, исключить которые нельзя: за спиною у них — Севастополь, где базируется мощный флот, где есть сильная береговая артиллерия, авиация, система ПВО и полным ходом идет строительство сухопутных оборонительных рубежей, но, если потребуется их занять, будет остро недоставать пехоты.
Сказано это было, как показало дальнейшее, не напрасно. И вновь встретиться с приморцами — именно на тех севастопольских рубежах, о которых упомянул командующий флотом, — морякам привелось довольно скоро. [122]