Накануне войны
Курьерский поезд Мурманск — Ленинград («Полярная стрела») подошел к перрону Московского вокзала. Встретивший меня капитан 2 ранга передал, что старший морской начальник в Ленинграде, флагман 2 ранга К. И. Самойлов просит прибыть к нему для срочного телефонного разговора с Москвой.
Кому и зачем я понадобился? Что могло случиться?..
Истекал апрель 1940 года. Полтора месяца назад закончилась непродолжительная советско-финляндская война. Военный совет Северного флота, членом которого я был, подведя итоги боевых действий в Заполярье, в целом успешных для нас, поднял перед Наркоматом ВМФ вопрос о том, чтобы ускорить пополнение нашего молодого флота новыми боевыми кораблями.
Соответствующее решение было принято, и группа кораблей готовилась в Ленинграде к переходу на Север по Беломорско-Балтийскому каналу. Начальник политуправления РККФ армейский комиссар 2 ранга И. В. Рогов поручил мне принять участие в комплектовании экипажей этих кораблей и организации их перехода, намечавшегося на вторую половину лета. Поскольку работать в Ленинграде предполагалось месяца три, я приехал с семьей.
С К. И. Самойловым встретились как старые знакомые: мы вместе служили на балтийской бригаде линкоров.
— Вот аппарат ВЧ, — сказал он. — В политуправлении ждут вашего звонка. Насколько я понял, вам предстоит сегодня же выехать в Москву. Билеты заказаны и на «Красную стрелу», и на самолет — выбирайте любой вариант.
Телефонный разговор с начальником оргинструкторского отдела политуправления дивизионным комиссаром В. А. Лебедевым подтвердил, что ехать в Москву надо немедленно. Лебедев, тоже мой сослуживец по Балтике, предупредил, что из Москвы я должен буду отправиться в Севастополь.
— И кажется, надолго, — многозначительно добавил он. А семью посоветовал оставить пока в Ленинграде. [4]
На следующее утро, 29 апреля, я был в Наркомате Военно-Морского Флота. Мне сообщили, что в Политбюро ЦК ВКП(б) рассматривалось положение дел на Черноморском флоте. (Это, как стало особенно ясно впоследствии, относилось к широкой системе мер по проверке и укреплению всех звеньев нашей обороны, осуществлявшихся партией в условиях нараставшей угрозы большой войны.) Не так давно на этот флот был назначен новый командующий — флагман 1 ранга Ф. С. Октябрьский, и теперь для обеспечения должной поддержки ему принимались дальнейшие меры по укреплению руководства флотом. Как выяснилось, ЦК ВКП(б) утвердил меня членом Военного совета Черноморского флота.
Начальник Политуправления РККФ И. В. Рогов, которого Центральный Комитет партии обязал лично контролировать выполнение принятых решений, находился в Севастополе. В тот же день выехал туда и я.
Говорят, что, когда едешь служить на новое место, первую половину пути думается о том, с чем расстался, а вторую — о том, что ждет впереди. Возможно, так оно у кого-то и бывает, но мне трудно было сосредоточиться на чем-то одном. В голове теснилось много разных мыслей, охватывали противоречивые чувства. Служба на Черноморском флоте, на теплом южном море всегда считалась заманчивой. Но расставаться с Севером, к которому начал привыкать, было все-таки грустно. Тем более — так внезапно, даже не попрощавшись с товарищами.
На Северный флот меня назначили летом 1939 года одним из членов Военного совета. Этот флот, лишь недавно созданный, быстро развивался. Оборудовались базы для кораблей, аэродромы для морской авиации, устанавливались береговые батареи. В условиях необжитого еще Заполярья, в суровом климате и при нехватке рабочих рук все это было сопряжено с немалыми трудностями. Но за строительством флота пристально следил Центральный Комитет партии, и нам помогали всем, чем только было можно. Не раз бывало, что, например, секретарь Архангельского обкома Г. П. Огородников получал телеграмму за подписью И. В. Сталина, требовавшую направить к нам в Полярный столько-то рабочих-специалистов, необходимых для строительства того или иного флотского объекта. Очень много внимания уделял североморцам член Политбюро, секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов, являвшийся членом образованного в 1938 году Главного Военного совета ВМФ. [5]
Командовал Северным флотом флагман 1 ранга Валентин Петрович Дрозд. Познакомились мы с ним еще на Балтике, а в Заполярье крепко подружились. Человек волевой и решительный, истинный моряк, он самозабвенно отдавал службе все свои силы. И если требовалось, смело, не боясь отступить в чем-то от ведомственной субординации, ставил насущные для нашего флота вопросы перед Центральным Комитетом партии и правительством.
С теплым чувством вспоминал я и своего старшего товарища — другого члена Военного совета флота дивизионного комиссара Николая Константиновича Смирнова — очень энергичною, высокоэрудированного политработника, и начальника штаба флота капитана 1 ранга Ивана Федоровича Голубева-Монаткина — обаятельного старого моряка, великого труженика.
Службе в Заполярье я был обязан знакомством с командармом 2 ранга Кириллом Афанасьевичем Мерецковым, впоследствии Маршалом Советского Союза. Он командовал войсками Ленинградского военного округа, на территории которого были районы базирования Северного флота, что обусловливало тесный контакт в работе командования и штабов округа и флота.
Первый раз встретиться с К. А. Мерецковым мне довелось, когда он в сопровождении группы военных инженеров производил рекогносцировку побережья, высказав при этом ряд предложений об усилении нашей береговой обороны. Для перехода на полуостров Рыбачий командующему войсками округа был предоставлен сторожевой корабль, на котором пошли туда и мы с командующим флотом. В Мотовском заливе сторожевик встал на якорь, и армейские товарищи приготовились высаживаться на дикий, пустынный берег.
— А как моряки? — спросил Мерецков, обращаясь к командующему флотом и ко мне. — Останутся на корабле или пойдут с пехотой?
Мы с Валентином Петровичем с сомнением посмотрели на свои начищенные флотские ботинки, однако отставать от армейцев не захотели. На берегу с интересом и пользой наблюдали, как Мерецков и сопровождавшие его инженеры (их группу возглавлял известный впоследствии фортификатор А. Ф. Хренов, который тогда был еще в звании полковника) определяли места будущих укреплений, как намечались в полярной тундре и среди скал, с учетом особенностей местности, оборонительные рубежи. Но тундра есть тундра, и для хождения по ней наше морское обмундирование явно не годилось. Часа через четыре мы настолько промокли и продрогли, [6] что перестали сопротивляться настойчивым советам Мерецкова возвратиться на корабль.
Армейцы вернулись на борт сторожевика лишь к ночи и теперь не меньше, чем мы, радовались корабельному теплу, возможности принять душ, переодеться. А после ужина в кают-компании еще долго шел оживленный разговор о нашей общей работе по укреплению обороны заполярных границ страны.
В дальнейшем нам неоднократно приходилось прибегать к содействию командующего войсками округа в решении важных для флота вопросов, и К. А. Мерецков всегда относился доброжелательно, подходил к делу по-государственному, с большой дальновидностью.
Когда началась война с Финляндией, основными задачами Северного флота стали поддержка и обеспечение боевых действий 14-й армии на приморском фланге фронта, командовал армией комдив В. А. Фролов, ставший впоследствии генерал-полковником. После того как наши армейцы заняли Петсамо (теперь, как и в старое время, — Печенга), отряд моряков был послан для овладения портом Лиинахамари в Петсамском заливе, организации его обороны и приема там транспортов. С этим отрядом в качестве представителя командования флота отправился туда и я.
Через сутки, хотя в порту еще горели подожженные отошедшим противником угольные склады, мы приняли у разминированных причалов первые транспорты с маршевым пополнением, боеприпасами и продовольствием. Круглосуточная полярная ночь усугубляла трудности, связанные с освоением поврежденных сооружений незнакомого порта, но снабжение войск морским путем было налажено. Очень много сделал для этого прекрасный организатор и большой знаток портового хозяйства интендант 1 ранга Ю. С. Сидерброк.
Грузы для фронта подавались из тыла через все большее число наших портов. Объем перевозок, за которые отвечал флот, возрастал, и Военный совет поручил мне ведать их организацией на Белом море. Потребовалось централизовать работу, к которой привлекались и пароходство, и рыболовецкие суда, и Севморпуть. Сперва не все шло гладко — давали себя знать ведомственные барьеры, кое-кто не сумел быстро перестроиться на военный лад. Дело пошло лучше, когда действия ледоколов стал лично координировать известный полярник, начальник Главсевморпути И. Д. Папанин. Он смело принимал решения, умел воодушевлять людей. А каким душевным человеком оказался Иван Дмитриевич, каким интересным собеседником! [7]
С задачами, возлагавшимися на наш флот, североморцы справились. Но допускалось и немало ошибок, из которых следовало делать выводы на будущее. Мы не имели тогда опыта конвоирования транспортов, организации их прикрытия с моря и с воздуха. И стала еще более очевидной безотлагательная необходимость усиления весьма малочисленного тогда Северного флота.
Я настроился принять участие в этой работе, окунуться в нее с головой. Уезжал из Заполярья, надеясь скоро вернуться туда с новыми боевыми кораблями. Получилось, однако, иначе. И надо было думать уже о другом флоте, настраиваться на другие задачи.
Впервые я увидел Севастополь летом 1928 года, когда довелось провести отпуск в Балаклаве. Восхищался историческими памятниками, нарядным Приморским бульваром, огромными, врезавшимися далеко в берег бухтами, где стояли корабли Черноморского флота и шла незнакомая мне, в чем-то даже таинственная жизнь военных моряков.
Весь город, какой-то особенный, не похожий на другие, оставил неизгладимое впечатление. В ту пору я, двадцатилетний рабочий Киевского паровозоремонтного завода, не смел и мечтать, что когда-нибудь буду служить на флоте, да еще в Севастополе, знаменитом городе, о героях которого столько читал еще в детстве.
А весной 1932 года — в то время я работал уже в Ленинграде, в Октябрьском райкоме партии — меня мобилизовали в кадры Красной Армии и направили в Военно-политическую академию. На мандатной комиссии, когда спросили, в каком роде войск хотел бы служить после учебы, ответил: «На флоте!»
Киевская комсомольская организация шефствовала над одним из подразделений Черноморского флота — дивизионом сторожевых и торпедных катеров. Приезжая к нам, черноморцы увлекательно рассказывали о кораблях, походах, учениях, и, наверное, с этого и началась у меня любовь к флоту. А партийная работа в Ленинграде, в Октябрьском райкоме, помогла близко познакомиться с моряками-балтийцами.
Уже будучи слушателем морского факультета Военно-политической академии, я снова попал в Севастополь — мы проходили стажировку на крейсере «Коминтерн». Учебные плавания позволили увидеть также Одессу, Феодосию, Батуми и другие черноморские порты. Однако на то, что назначат [8] на Черное море, слушатели нашего курса не рассчитывали. Нас предупредили, что большинство выпускников пойдет на подводные лодки недавно созданного Тихоокеанского флота.
В те годы Военно-политическая академия находилась в Ленинграде. Мы часто выступали на заводах и фабриках, а руководящие партийные и советские работники города — у нас. На всю жизнь запомнилось, как слушали мы Сергея Мироновича Кирова, когда он 1 ноября 1934 года — ровно за месяц до своей гибели — пришел вместе с заместителем наркома обороны СССР М. Н. Тухачевским на торжественное заседание, посвященное 15-летию академии и награждению ее орденом Ленина.
Наш набор заканчивал учебу в 1936 году. Как и ожидалось, почти всех выпускников морского факультета направляли на Тихий океан. Причем было предложено сразу же брать с собой на Дальний Восток семьи. Когда я доложил, что моя семья сможет приехать только через год — по окончании женой медицинского института, представитель управления кадров ответил:
— Ну раз так, назначим пока военкомом подлодки на Балтику, а через год поедете на Тихоокеанский флот вместе с женой-врачом.
Но судьба сложилась по-иному. Я действительно прослужил около года комиссаром на балтийских подводных лодках: сперва — на «Щ-318», затем — на «С-1», лодке нового типа, только что вступившей в строй. А потом был назначен военкомом линкора «Марат» — флагманского корабля Краснознаменного Балтийского флота. Практическая школа, пройденная на нем в течение двух лет, очень много дала для всей моей дальнейшей службы.
С Балтики, как уже было сказано, меня перевели на Северный флот. И вот теперь — на Черноморский...
Поезд пришел в Севастополь утром 1 мая. Несколько дней назад, в Полярном, я шел к причалу на катер по дорожке, представлявшей собой коридор между снежных стен выше человеческого роста. А здесь, в Крыму, все было в цвету, люди выходили на первомайскую демонстрацию, одетые по-летнему нарядно.
Увидел приготовившиеся к параду флотские части — и охватило глубокое волнение. Ведь завтра мне с этими бойцами и командирами работать. Как-то встретят?.. Сумею ли оправдать оказанное доверие, приспособиться к незнакомым еще масштабам — флот на Черном море большой... Растревоженный такими мыслями, я сказал встретившему меня [9] военкому штаба флота А. С. Шохину, однокашнику по академии, что должен отдохнуть с дороги и присутствовать на параде не буду: захотелось побыть еще немного одному.
Со смешанным чувством нетерпения и некоторой настороженности ждал встречи с И. В. Роговым.
Это был руководитель умный, требовательный, в меру строгий, уже хорошо известный военным морякам, хотя служил на флоте еще недолго.
Участник гражданской войны, коммунист с 1918 года, старый армейский политработник, Иван Васильевич Рогов не так давно находился на посту военкома Генерального штаба РККА, а затем — члена Военного совета Белорусского военного округа. На XVIII партийном съезде он был избран членом Центрального Комитета ВКП(б) и тогда же, в марте 1939 года, назначен начальником политуправления РККФ и заместителем наркома. И. В. Рогов пришел на флот в очень ответственное время, когда у страны появились возможности существенно укрепить свою морскую мощь и надо было мобилизовать всю массу военных моряков — а ряды их стали быстро расти — на достижение высокой боевой готовности. Думается, он был — и по личным качествам, и по жизненному и партийному опыту — именно таким человеком, какой требовался, чтобы руководить в этих условиях политической работой.
Пробыв тогда в Москве не больше, чем требовалось, чтобы принять дела, Рогов начал работу на новом посту со знакомства с флотами. Прежде всего он выехал на Балтику и, посетив ряд кораблей и частей, провел целый день у нас на «Марате». Там мы и познакомились.
На линкоре Иван Васильевич пытливо вникал в организацию боевой учебы и политической работы, осмотрел одну из орудийных башен и погреба главного калибра, машинное и котельное отделения, центральный пост и главный командный пункт, краснофлотские кубрики, долго беседовал с личным составом. Запомнилось, в какой категорической форме потребовал начальник политуправления от командиров и политработников большего внимания к быту моряков, в частности к их питанию.
Обстоятельно беседовал И. В. Рогов с секретарями парторганизаций корабельных подразделений. А закончил день, проведенный на линкоре, длительным разговором со мной — комиссаром корабля. В своих указаниях Рогов делал упор на значение дружной, слаженной работы командного и политического состава, подчеркивал необходимость всемерно поддерживать волевых, требовательных командиров. [10]
За год, прошедший с тех пор, я встречался с начальником ПУ РККФ еще не раз, но первая встреча на «Марате» осталась самой памятной. Наверное, потому, что тогда передо мной в какой-то степени раскрылся стиль работы Рогова, содержавший немало поучительного. Да также и потому, что та встреча, как я понял впоследствии, сыграла определенную роль в моей дальнейшей флотской судьбе.
В Севастополе после парада и демонстрации И. В. Рогов приехал в гостиницу, где я его встретил и доложил о своем прибытии. Прежде чем говорить о моих практических задачах, Иван Васильевич упомянул об обстоятельствах, вызвавших столь спешное мое назначение. Как я и предполагал, именно Рогов назвал мою фамилию, когда в ЦК решался вопрос о том, кого из старших политработников послать на Черное море.
Поскольку разговор шел откровенный, я спросил Ивана Васильевича, как он решился на такое выдвижение, зная меня всего год. Рогов ответил, что в данном случае он опирался на мнение обо мне ленинградской партийной организации, и в частности секретаря горкома А. А. Кузнецова, по инициативе которого я в свое время был послан с большим повышением на Север.
Сразу встал перед глазами Алексей Александрович Кузнецов... Мы познакомились в конце 1938 года, когда «Марат» встал на ремонт и частичную модернизацию. Были установлены весьма жесткие сроки выполнения запланированных работ, зависевших от нескольких заводов. Нам часто приходилось обращаться за помощью в городской комитет партии, и А. А. Кузнецов вникал в корабельные дела и нужды с глубокой заинтересованностью. Все, что требовалось сделать на линкоре, было сделано в срок.
Вспомнилась и встреча на партийном активе моряков Ленинградского гарнизона — вскоре после XVIII партсъезда. В перерыве кто-то из представителей военно-морских учебных заведений стал просить секретаря горкома сделать доклад об итогах съезда на партийном собрании в училище.
— Вы и сами справитесь, — ответил на это Алексей Александрович. — Вот от выступления на корабле отказаться бы не смог...
Я стоял рядом и не упустил случая попросить Кузнецова выступить перед коммунистами «Марата». Собрание с его докладом — ярким, надолго запомнившимся — состоялось на линкоре через несколько дней. А после собрания — товарищеская беседа в кают-компании, затянувшаяся далеко за полночь. Много интересного услышали мы тогда о делах и [11] планах Ленинградской партийной организации, о перспективах развития города.
Хочется, выйдя тут за рамки описываемого времени, сказать, что А. А. Кузнецов был тесно связан с флотом до конца своих дней. В течение всей Великой Отечественной войны и в первые послевоенные годы он входил в состав Военного совета Краснознаменного Балтийского флота. Постоянно интересовался Алексей Александрович делами военных моряков, горячо откликался на их нужды и будучи секретарем Центрального Комитета партии.
Командующий флотом флагман 1 ранга Филипп Сергеевич Октябрьский встретил приветливо. Но в пронзительном взгляде его острых, очень живых глаз угадывался вопрос! «Кого-то ко мне прислали? Как-то будем работать?»
До того мы знали друг друга мало. Начав знакомиться по-настоящему, проговорили почти целую ночь. При этом не раз вспоминали заседания Главного Военного совета Военно-Морского Флота в декабре 1938 года, на которых впервые увиделись.
Полагаю, что на работе в те дни Главного Военного совета ВМФ уместно остановиться: созыв его имел громадное значение для вставшего тогда в порядок дня строительства большого морского и океанского флота нашей страны.
Заседания Совета и образованных им комиссий проходили в Москве с 9 по 20 декабря. В работе участвовали командующие флотами и флотилиями, члены военных советов, командиры и комиссары ряда соединений. Приглашены были также командиры и военкомы некоторых крупных кораблей (в числе таковых оказался и я как комиссар «Марата»). Работой Совета руководил секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов.
19 декабря нам сообщили, что в три часа дня состоится встреча с руководителями партии и правительства. Все отправились в Кремль. В Свердловском зале мы увидели за столом президиума И. В. Сталина и других членов Политбюро. На встрече руководители партии и правительства заслушали выступления представителей наркомата, командующих флотами и флотилиями, членов военных советов.
Встреча продолжалась до глубокой ночи. И. В. Сталин часто прерывал выступавших репликами и вопросами, требовал уточнения различных деталей. Особенно интересовался он подводными лодками. Узнав, что среди присутствующих находится командир бригады подлодок Черноморского флота [12] Герой Советского Союза И. А. Бурмистров, недавно сражавшийся с фашистами в Испании, Сталин задал ему множество вопросов о достоинствах и недостатках наших лодок, о том, за счет чего можно увеличить их надводную и подводную скорость, о других необходимых усовершенствованиях. Выслушав ответы Бурмистрова, Сталин попросил его изложить в докладной записке предложения подводников об улучшении тактико-технических элементов кораблей. Очень внимательное отношение к тому, что предлагали моряки, было характерно для всей этой встречи.
Утром 20 декабря состоялось последнее пленарное заседание Главного Военного совета. С заключительной речью выступил Андрей Александрович Жданов.
Он сказал, что 1938 год явился годом, когда создание большого флота Страны Советов начало переходить из перспективы, из наметки в реальную плоскость, первым годом, когда моряки получили новые крейсеры, лидеры эсминцев, эсминцы, и в этом смысле вопрос создания большого флота силами отечественной промышленности находится накануне своего разрешения. А затем А. А. Жданов привел слова И. В. Сталина о том, что девять десятых задачи строительства большого флота составляет подготовка кадров для новых кораблей. Мы должны, подчеркнул Андрей Александрович, работать в этом отношении не только на сегодняшний день, исходить не только из текущих задач боевой подготовки и нынешнего состояния флота, но и думать о завтрашнем дне, о будущем флоте...
Перед нами развернулись захватывающие перспективы строительства морского и океанского флота{1}.
Вечером мы услышали теплые, сердечные слова о военных моряках, здравицы в честь каждого из наших флотов и каждой флотилии на правительственном приеме под сводами старинной Грановитой палаты.
Уже после окончания приема, когда мы осматривали великолепный Георгиевский зал (я видел его впервые), к нашей [13] группе подошел заместитель наркома ВМФ П. И. Смирнов-Светловский и негромко сказал:
— Идемте, товарищ Сталин приглашает...
Через какие-то коридоры и переходы мы попали в небольшой зал с киноэкраном. Раздавались звуки рояля — играл Андрей Александрович Жданов. В креслах — их было несколько рядов — сидели руководители партии, в том числе И. В. Сталин. Видимо, они ждали приглашенных моряков: как только мы расселись, свет погас и начался кинофильм.
Демонстрировалась новая тогда картина «Если завтра война». Смущенный непривычной обстановкой, я, как, наверное, и многие другие гости, сидел, боясь шелохнуться. Было хорошо слышно, как И. В. Сталин негромко комментирует развертывающиеся на экране события. В фильме будущая война изображалась довольно наивно — все шло гладко, и наши войска очень быстро, малой кровью добивались победы. Явно желая поддеть сидевшего рядом Ворошилова, Сталин говорил ему: «Не так будет на войне, не так просто...»
Досмотрев фильм, мы попросили разрешения отбыть: пора было на ночной поезд, которым все балтийцы уезжали в Ленинград. В нашем купе долго никто не спал — всех переполняли впечатления проведенных в Москве дней. Запомнилось, с каким воодушевлением сказал комендант балтийской береговой обороны С. И. Кабанов: «Теперь будем работать по-новому!»
В дни, когда на Главном Военном совете ВМФ и в ходе встреч представителей флота с руководителями партии и Советского государства решались важнейшие вопросы военно-морского строительства, была предопределена и личная судьба многих товарищей из высшего и старшего флотского комполитсостава. Вскоре последовало назначение Н. Г. Кузнецова первым заместителем наркома, а затем и наркомом ВМФ. Прежний командующий Черноморским флотом И. С. Юмашев получил назначение на такую же должность на Тихом океане. А на Черное море перевели Ф. С. Октябрьского, командовавшего Амурской флотилией. ЦК утвердил членов военных советов, начальников политуправлений.
Усиленное внимание к флоту ощущалось не только в том, как быстро стали решаться всякого рода организационные вопросы. В советский календарь вошел День Военно-Морского Флота, установленный, как говорилось в постановлении Совнаркома и ЦК ВКП(б), «в целях мобилизации широких масс трудящихся вокруг вопросов строительства Рабоче-Крестьянского Военно-Морского Флота Союза ССР и стоящих [14] перед ним задач». И уже первое празднование этого Дня — 24 июля 1939 года — было подлинно всенародным.
Флот развивался, рос количественно и качественно также и на Черном море. Дела было — хоть отбавляй! Строились новые корабли, в том числе крупные. Усиливались береговая оборона, морская авиация. Создавались военно-морские базы в Одессе, Новороссийске, Батуми. Требовалось быть в курсе всего этого, детально знать положение на местах, оперативно принимать меры для выполнения утвержденных правительственных планов.
Мы с Ф. С. Октябрьским вместе знакомились с боевой и политической подготовкой в соединениях, объезжали базы, части, посты и иные флотские объекты, разбросанные от румынской границы на западе до турецкой на юге. Вникали в дела в штабах и политорганах, добирались до небольших подразделений и малых кораблей. Как много значило иметь живое, а не только по отчетам представление о всех звеньях обширного флотского «хозяйства», особенно почувствовалось, когда грянула война.
Филипп Сергеевич Октябрьский был старше меня почти на десять лет. Он участвовал в гражданской войне, в партии состоял с 1919 года, находился в свое время на политической работе, а потом был переведен на командную. Очень принципиальный человек и требовательный командир, он мог казаться со стороны более суровым, чем был на самом деле.
Что же касается наших с ним отношений, то уже первая большая совместная поездка (Севастополь — Феодосия — Керчь — Новороссийск — Туапсе, туда — на машине, обратно — морем) очень нас сблизила, и мы, кажется, начали неплохо понимать друг друга. Ф. С. Октябрьский вернулся в Севастополь контр-адмиралом — находясь в Керчи, мы услышали по радио постановление Совнаркома о присвоении только что введенных генеральских и адмиральских званий первой группе лиц высшего комсостава, в которую вошел и он.
Основным критерием оценки деятельности всех командиров и политработников, главным, на что направлялись усилия Военного совета флота, было повышение боевой готовности кораблей и частей. Вторая мировая война уже шла, и никто не мог сказать, долго ли еще ее пламя будет оставаться за пределами советской земли.
С учетом обострившейся международной обстановки строилась и партийно-политическая работа. На партийных и комсомольских собраниях резкой критике подвергались факты беспечности и благодушия, самоуспокоенности и недисциплинированности [15] отдельных коммунистов и комсомольцев. Акцент в агитационно-пропагандистской работе делался на воспитании личного состава в духе политической бдительности, советского патриотизма, в духе постоянной готовности к защите социализма. Из доклада начальника политуправления флота П. Т. Бондаренко (сделанного еще в первых числах мая, сразу после моего прибытия в Севастополь) было видно, что политорганы флота укомплектованы квалифицированными кадрами. Во главе политотделов соединений стояли самые авторитетные, в нравственном отношении кристальные политработники, окончившие Военно-политическую академию имени В. И. Ленина. Отрадно и то, что Бондаренко хорошо знал положение дел в соединениях, на кораблях я в частях, называл комиссаров, глубоко вникающих в жизнь и деятельность воинских коллективов, а также тех, которые, как он выразился, не все охватывают, нуждаются в помощи и поддержке. Оправдал себя институт заместителей политруков — эта мера способствовала выдвижению на политработу молодых партийных активистов.
Летом 1940 года Бессарабия воссоединилась с Советской Молдавией, а Северная Буковина вошла в состав УССР. Встал вопрос о защите этих районов, о создании там оборонительных укреплений и баз.
В составе Черноморского флота была сформирована — из кораблей, прибывавших с Днепра, — Дунайская военная флотилия, главную базу которой предстояло развернуть в Измаиле. Прибывший в Севастополь нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов дал указание (да это и само собой разумелось), чтобы кто-то из руководства флота на месте занялся организацией базирования новой флотилии. Выпало это мне.
Отправился сперва в Одессу — там сосредоточились предназначенные для Дуная корабли. А на правый, бессарабский, берег Днестра, только что переставшего быть пограничной рекой, въехал на эмке по шпалам железнодорожного моста выше Тирасполя («Ничего, доедете. Только трохи трясе», — напутствовал красноармеец-часовой на левом берегу). И вот уже первый за Днестром город — Бендеры...
Местное население встречает исключительно приветливо. Стоит остановиться, и люди обступают машину со всех сторон. Многие говорят по-русски и задают массу вопросов. Почти все сельские жители — босые. Даже бывшие румынские солдаты, встречающиеся на дороге (их части сложили оружие, и солдаты, уроженцы Бессарабии, распущены по домам), [16] в большинстве идут разутыми, повесив связанные тесемками сапоги на плечо...
Измаил — знаменитая некогда турецкая крепость, у стен которой не раз была пролита русская кровь, — выглядит как уездный городок дореволюционного времени. Бросаются в глаза допотопные, обшарпанные пролетки извозчиков. Улицы заполнены народом.
В Репи, другом дунайском порту, расположенном выше Измаила, куда вскоре приехал, застал волнующую картину — здесь принимали молдаван-бессарабов, спешивших из разных концов Румынии в свой родной край, воссоединившийся с нашей страной.
Буксиры медленно тянули наперерез течению огромные баржи, переполненные людьми. Чем ближе они к нашему берегу, тем громче доносился многоголосый радостный гул. С барж махали платками, шапками, поднимали над головами детей. А самые нетерпеливые, не дожидаясь, пока буксир подтянет баржу к причалу, бросались в воду. И, еще не выйдя на берег, становились у его кромки на колени и целовали родную, освобожденную от боярско-фашистского ига землю. Такого не забыть вовек!..
Наши бойцы протягивали людям руки, помогая выбраться на берег. Многих прибывших встречали их родственники. А в полевых кухнях, стоявших недалеко от причала, уже сварили для них обед. Готовы были и машины для развозки репатриантов по родным городам и селениям. Тем, кто ехал дальше самостоятельно, выдавались у регистрационных столов деньги на дорогу. Тронутые всей этой заботой о них, новые советские граждане еще более бурно радовались возвращению на родину, откуда увели их поиски заработка, погоня за куском хлеба. У многих были на глазах слезы.
Несколько дней прошли в хлопотах, связанных с подготовкой к приходу флотилии. Надо было обследовать измаильский порт, подыскать в городе помещения для штаба и других служб, позаботиться об охране стоянки кораблей.
6 июля жители Измаила вышли вместе с представителями частей Красной Армии встречать флотилию. Множество людей собралось на набережной задолго до того, как на изгибе реки показался флагманский монитор «Ударный», а за ним другие — «Ростовцев», «Жемчужин», «Мартынов», «Железняков»... Приближение колонны кораблей, а затем сход на берег моряков вызвали у измаильцев настоящий восторг. С подъемом прошел многолюдный митинг.
Познакомив командующего флотилией контр-адмирала Н. О. Абрамова и военкома бригадного комиссара Л. В. Серебрянникова [17] с местными условиями и дав им необходимые указания, я возвращался на катере-охотнике в Одессу.
По пути зашли в рыбацкий городок Вилково, «дунайскую Венецию», где вместо улиц — протоки-каналы. Здесь неожиданно столкнулись с волновавшей местных жителей хозяйственной проблемой: прежние скупщики их улова остались по другую сторону границы, а наши торговые организации приемку рыбы еще не наладили. К кому им обратиться, рыбаки не знали. Вопрос был быстро решен в Одесском обкоме партии.
Дунайская флотилия, созданная за год до войны, в ближайшие месяцы существенно пополнилась. Мы уделяли ей, стоящей на пограничном рубеже, много внимания, считая передовым отрядом Черноморского флота. Кроме мониторов с сильным артиллерийским вооружением в состав флотилии вошли подразделения малых кораблей, а также несколько береговых батарей, эскадрилья истребителей, другие средства ПВО. Словом, это была реальная боевая сила.
Когда вспоминаешь, как проходило на Черноморском флоте остававшееся до войны время — вторая половина 1940 года и первая половина 1941-го, отчетливо видишь самое характерное: напряженную борьбу за повышение боевой готовности, за совершенствование воинского мастерства моряков. Оно настойчиво шлифовалось в ходе следовавших одно за другим учений. На них проверялись новые корабли, вооружение. Причем нередко возникали (и незамедлительно передавались по назначению) дополнительные требования к конструкторам, строителям.
Осенью флот провел совместно с Закавказским военным округом маневры в районе Поти — Батуми. В частности, там производилась высадка морского десанта. Подводя итоги учений, мы пришли к выводу, что для крупных десантных операций флоту недостает высадочных плавсредств. Не хватало и истребительной авиации для прикрытия десанта с воздуха. В совместном докладе наркому обороны и наркому ВМФ от имени командования округа и флота был поставлен вопрос о строительстве специальных десантных судов и об усилении флота авиацией. Встречаясь во время войны с генералом армии И. В. Тюленевым, командовавшим в 1938–1940 годах Закавказским военным округом, мы очень пожалели, что о десантных судах забеспокоились все же поздновато: нехватка их давала себя знать.
Подавляющее большинство командиров правильно понимали линию на всемерное повышение боевой готовности, [18] серьезность причин, обусловивших ее, и это говорило о политической зрелости наших флотских кадров, воспитанных партией. Люди сознавали: мирное время подходит к концу. И мало кого приходилось подталкивать. Помню, один командир, отрабатывая в походе частные задачи, не выполнил прямого требования о приведении корабля в повышенную боеготовность. Командир соединения сразу же после похода обратился в Военный совет с просьбой отстранить виновного от занимаемой должности. Разобравшись, Военный совет, однако, нашел, что и этой меры недостаточно. Было принято решение о более строгом наказании.
Так остро в те дни ставился вопрос о дисциплине командных кадров, о повышении готовности кораблей флота. Понятно, что Военный совет, командиры и политработники, партийные организации прежде всего пропагандировали ленинские указания о необходимости сознательной дисциплины как составной части боеготовности армии и флота, разъясняли личному составу, что все наши уставы и наставления написаны кровью, пролитой сынами народа в боях и сражениях за Советскую Родину.
В пример другим соединениям по результатам боевой и политической подготовки, по уровню воинской дисциплины мы ставили эскадру. Такого соединения, состоявшего из надводных кораблей различных классов, Черноморский флот до 1940 года не имел. Само образование эскадры, которая представляла вместе с подводными лодками основное ядро флота, в огромной мере определявшее общие его боевые возможности, свидетельствовало о том, как эти возможности возросли. Тем весомее были успехи эскадры, достигнутые усилиями командиров и политработников, партийных и комсомольских организаций, всего личного состава. Командовал черноморской эскадрой контр-адмирал Л. А. Владимирский, политотдел (с августа 1940 года — отдел политической пропаганды) возглавлял полковой комиссар Ф. В. Шилов.
Флагманским кораблем эскадры, а также и всего Черноморского флота являлся линкор «Парижская коммуна» (переименованный позже в «Севастополь»), переведенный в свое время с Балтики, — такая же громадина с четырьмя трехорудийными башнями главного калибра (305 миллиметров), как близко знакомый мне «Марат». В состав эскадры входили отряд легких сил, бригада крейсеров, дивизионы эскадренных миноносцев. Накануне войны в строю находилось два совсем новых крейсера — «Ворошилов» и «Молотов» и три более старых — «Червона Украина», «Красный Кавказ [19] «, «Красный Крым» (самый старый крейсер — «Коминтерн» — считался учебным), лидеры эскадренных миноносцев «Москва» и «Харьков» (на третьем лидере «Ташкент», уже испытанном на ходу, заканчивался монтаж артиллерийского вооружения), пять старых эсминцев и шесть — постройки последних лет. Еще ряд кораблей был, как говорится, на подходе, в близкой к завершению стадии строительства.
Итоги боевой и политической подготовки в 1940 году подводились на состоявшемся в Москве в начале декабря сборе командующих флотами и флотилиями и членов военных советов при участии руководящих работников наркомата и члена Политбюро, секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Жданова. По существу, это было расширенное заседание Главного Военного совета ВМФ.
Впервые руководящие работники всех флотов собрались в обстановке уже начавшейся новой мировой войны. Характеру современной войны, анализу операций на море, выводам из них был посвящен специальный доклад, с которым выступил первый заместитель наркома адмирал И. С. Исаков. К выводам относилась необходимость настойчиво совершенствовать оперативно-тактическую подготовку командных кадров. Подчеркивалась важность вдумчивого, не формального изучения вероятного противника. Остро ставился вопрос о том, что нужны бдительность, постоянная боевая готовность.
Сделанное за год черноморцами получило высокую оценку. Это вызывало прилив энергии, хотелось быстрее добиться большего. Преодолевая обычную прежде сезонность в боевой подготовке на море, наш флот интенсивно продолжал ее и зимой. Начинать боевую учебу в новом году не с азов, не с отработки поста, подразделения, одиночного корабля, как было раньше заведено, а идти дальше от уровня, достигнутого в закончившемся году, — такова была одна из данных на сборе принципиальных установок. И мы ощущали усиленное, я бы сказал, скрупулезно-пристальное внимание к тому, как решаются запланированные учебно-боевые задачи, со стороны наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова, Главного морского штаба и Главного управления политической пропаганды ВМФ.
В порядок дня встало глубокое овладение командирами тактикой высадки десантов, поддержки приморского фланга армии, нанесения ударов по базам противника, ведения боевых действий на морских коммуникациях. Учебе помогало [20] утвержденное в 1940 году «Временное наставление по ведению морских операций».
Новые задачи требовали большей заботы и об идейно-политической закалке военных моряков. Политико-моральное состояние флота было высоким — в этом сомневаться не приходилось. Однако имела место некоторая оторванность политической работы от конкретной практики боевой подготовки. Кое-кто был склонен свести воспитательную работу к голому просветительству. Этим, в частности, объяснялось то, что на период учений не всегда составлялись планы партийно-политического обеспечения. Мы сознавали, сколь важно сделать политработу более содержательной и более оперативной, целиком и полностью подчинить ее делу повышения боеготовности флота.
По указанию руководства ВМФ в марте 1941 года было проведено учение по отражению воздушного десанта (опыт войны на Западе подтверждал его возможность) в районе Севастополя с фактической выброской дальней авиацией воздушно-десантных частей из Киевского Особого военного округа, наступавших на нашу главную базу. Это учение помогло увидеть слабые места в ее обороне.
Следует сказать, что подготовкой к обороне Севастополя с суши командование флота стало заниматься еще в конце 1940 года (имея в виду, конечно, не осаду города противником, дошедшим до Крыма от границы, — такое представить было тогда трудно, а отражение атак десантов — как воздушных, так и морских). Для рекогносцировки и выбора главного рубежа сухопутной обороны — на этот счет имелся специальный приказ наркома, касавшийся и других военно-морских баз, — была образована комиссия во главе с комендантом береговой обороны флота и главной базы генерал-майором береговой службы П. А. Моргуновым. Ближайшими помощниками его, как всегда, были начальник отдела политической пропаганды полковой комиссар К. С. Вершинин и начальник штаба береговой обороны Главной базы полковник И. Ф. Кабалюк. И конечно, большую роль в этом деле играл начальник инженерного отдела фронта военинженер 1 ранга В. Г. Парамонов.
К весне 1941 года оборонительный рубеж был намечен. Планировался он в 10–16 километрах от Севастополя, то есть на расстоянии, не позволяющем противнику обстреливать город такой артиллерией, какая могла быть на вооружении у десантных частей. Комиссия Моргунова выбрала места для заграждений, дотов и дзотов, командных пунктов, убежищ. [21]
Тогда же, весной сорок первого — и уже с учетом мартовского учения по отражению воздушного десанта, — была приведена в определенную систему организационная сторона сухопутной обороны Севастополя: определен состав привлекаемых к ней сил, фронт обороны разделен на три сектора и два самостоятельных боевых участка — городской и балаклавский. Военный совет утвердил комендантов секторов и боевых участков (ими назначались по совместительству командиры флотских береговых частей). Началась практическая отработка этой организации, прежде всего — в штабах.
Ответственность за защиту Севастополя с суши, естественно, возлагалась на командование береговой обороны — на генерала Моргунова, который являлся также начальником Севастопольского гарнизона. Петр Алексеевич Моргунов — сын потомственного московского пролетария и сам в юности слесарь, участник Октябрьских боев за власть Советов в Москве, член партии с 1920 года — служил в Крыму с тех пор, как пришел сюда бойцом курсантской бригады, сражавшейся против врангелевцев. В черноморской береговой обороне, которую он теперь возглавлял, Моргунов последовательно прошел все командные ступени, начиная с командира огневого взвода на одной из батарей. Это был человек всем известный на флоте и всеми уважаемый, по характеру — спокойный и немногословный, очень собранный. А уж местность под Севастополем со всеми ее высотами, оврагами и балками он знал, пожалуй, как никто другой.
На Моргунова как на начальника гарнизона было возложено и руководство местной противовоздушной обороной. К ней в Севастополе относились очень серьезно. Команды МПВО, регулярно тренировавшиеся, имелись во всех районах города, на всех предприятиях. Любое учение на флоте, любой выход кораблей по сигналу тревоги означали тревогу и учение для всей системы МПВО в масштабе города. Секретарь горкома партии Б. А. Борисов, являвшийся ее комиссаром, придавал большое значение тому, чтобы эти учения были для подразделений МПВО неожиданными и их выучка проверялась в обстановке, максимально приближенной к боевой.
В мае на Черноморский флот прибыл с группой работников Главного морского штаба адмирал И. С. Исаков о целью проверки фактической боевой готовности кораблей, частей и соединений. Проверки производились внезапно. Без каких-либо предупреждений и в самое различное время суток [22] представители Главморштаба вручали командирам пакеты с определенными заданиями. Ф. С. Октябрьский и я наблюдали вместе с И. С. Исаковым проводившиеся в таком порядке боевые стрельбы кораблей и береговых батарей, действия морской авиации.
Эта проверка нам очень помогла. Хотя в целом флот экзамен выдержал, недостатков, недоработок обнаружилось немало, особенно в различных звеньях флотского тыла. По этому поводу был издан строгий приказ, выявленные упущения и меры их устранения обсуждались на заседании Военного совета. Сохранившийся протокол напоминает, как остро ставился вопрос о нетерпимости к мирным настроениям, о необходимости быстро завершить перестройку всех звеньев флотского организма, в том числе и тыловых служб. Позволю себе привести несколько строк из своего выступления.
«Член Военного совета ЧФ: — Сейчас такое время, когда международная обстановка очень напряжена... Основная причина того, что мы имеем позорные промахи и недочеты, это то, что тыл не может по-настоящему перестроиться на военный лад. В тылу очень много мирных настроений... Людей, которые хотят отдыхать, которые так безобразно мирно настроены, мы переведем в «ратники третьего разряда», чтобы они не тормозили и не мешали вести нашу работу. Нам могут навязать войну каждую минуту, и мы к ней должны быть постоянно готовы...»
Еще в конце апреля мы получили приказ наркома о строительстве бомбоубежищ. Военный совет флота немедленно принял решение, которым определялись места и сроки сооружения убежищ, назначались ответственные за это люди.
Осматриваясь вокруг, приходилось по-иному взглянуть на многое, к чему привыкли за долгие годы мирной жизни. На флотских арсенальных складах, например, как и положено, имелось значительное количество снарядов, мин, причем за последние месяцы их у нас существенно прибавилось. Но часть боезапаса, особенно морских мин, хранилась на открытых площадках (с которых удобно было подавать снаряженные мины на подходившие к специальному причалу корабли). Так было заведено еще в те времена, когда опасности воздушных налетов просто не существовало. А теперь собственные наши мины таили в себе угрозу и для кораблей, стоявших в бухте, и для города. Военный совет принял решение о строительстве новых складов, были выбраны [23] надежные места для них, и дело двинулось (но заканчивать его пришлось уже в первые дни войны).
На середину июня было назначено учение Черноморского флота совместно с частями Одесского военного округа в северо-западном районе моря и на прилегающих участках побережья. О многом говорило уже само время его проведения. Обычно учения такого масштаба устраивались гораздо позже, осенью, — ими как бы подводился итог летней учебной кампании.
Учение предусматривало высадку оперативного десанта в составе стрелковой дивизии на необорудованное побережье и нанесение удара по военно-морской базе (а для другой стороны — отражение его). Подготовка велась очень тщательно. Огромный труд вложили в это контр-адмирал Иван Дмитриевич Елисеев, за месяц до того назначенный начальником штаба флота (но вообще — старый черноморец, отлично знавший этот морской театр), начальник оперативного отдела капитан 2 ранга О. С. Жуковский и весь штабной коллектив. Много и плодотворно поработало управление политической пропаганды, возглавляемое дивизионным комиссаром П. Т. Бондаренко, и отделы политпропаганды в соединениях. Сам командующий побывал чуть ли не в каждом корабельном и авиационном подразделениях.
Помню, накануне учения Филипп Сергеевич Октябрьский — он был уже в звании вице-адмирала — очень уставший, но удовлетворенный, говорил:
— Ну, Николай Михайлович, кажется, все предусмотрено. Надеюсь, не оплошаем!..
Адмирал И. С. Исаков, вновь прибывший на наш флот, осведомил Военный совет об осложнении отношений с Германией. С этим вполне согласовывались известные нам факты нарушения границы немецкими военными самолетами и другие наглые разведывательные действия зарубежных соседей.
В то же время мы не могли не учитывать известное сообщение ТАСС от 14 июня. Оно ставило нас в несколько затруднительное положение, но мы полагали, что оно имеет целью создать у заправил гитлеровской Германии впечатление, будто наша страна не замечает их внешних приготовлений. И мы продолжали призывать личный состав к повышению бдительности и боевой готовности. Об этом, в частности, свидетельствует директива командования Черноморского флота. Она требовала от командиров соединений, кораблей и частей: в пятидневный срок проверить по-настоящему боевое управление, план обороны, развертывание, режим [24] полетов авиации, выход и вход кораблей на предмет — «Готовы ли вы к войне?»{2}.
Бригадный комиссар Д. И. Корниенко из Главного управления политической пропаганды ВМФ, приехавший вместе с адмиралом Исаковым, передал устное указание: активно разъяснять личному составу агрессивный курс гитлеровской Германии, разоблачать идеологию фашизма.
Замечу, кстати, что в отдельных художественных произведениях послевоенного периода можно встретить, на мой взгляд, совершенно неверные суждения, будто сообщение ТАСС от 14 июня дезориентировало Вооруженные Силы, что в частях после этого сообщения начались массовые выезды в отпуска и т. д. и т. п. Не знаю, где могли столь недальновидно оценить сложившуюся обстановку, но на Черноморском флоте и в соседних военных округах мы не наблюдали ничего похожего. Полагаю, что все это надумано людьми, не имеющими представления о состоянии дел в войсках армии и на флоте.
О том, как оценивалась общая обстановка, в которой началось 14 июня наше учение, может дать представление такая деталь: был установлен особый сигнал, означавший, что учение прерывается и флот немедленно переходит на ту степень повышенной боевой готовности, какая будет назначена.
Повторяю: мы призвали моряков проявлять везде и во всем неослабную бдительность. Флагманам соединений и их заместителям по политчасти говорилось прямо: не исключено, что развитие событий заставит перейти от учения к боевым действиям.
Штаб руководства учением находился на плавбазе «Эльбрус». Когда мы пришли на «Эльбрусе» в Одессу, командир военно-морской базы контр-адмирал Г. В. Жуков, поднявшись на борт, доложил, что командующий войсками Одесского военного округа генерал-полковник Я. Т. Черевиченко не может встретить начальника Главного морского штаба ввиду тревожного положения на границе, не позволяющего ему удалиться от средств связи.
— Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, — пошутил Иван Степанович Исаков и предложил Ф. С. Октябрьскому и мне отправиться вместе с ним в штаб округа.
Командующий войсками округа познакомил нас с последними фактами вторжения иностранных самолетов в советское [25] воздушное пространство, с донесениями о наблюдаемом передвижении войск за Дунаем и Прутом. Ссылаясь на неспокойную обстановку у границы, Черевиченко попросил начальника Главморштаба освободить его от личного участия в учении.
Учение продолжалось по своему плану. На западном побережье Крымского полуострова был высажен десант. Адмирал Исаков дал высокую оценку действиям кораблей и высадившейся дивизии. Хорошо показали себя морские летчики, подводники.
18 июня учение закончилось, и корабли стали возвращаться в Севастополь. Однако на флоте была сохранена оперативная готовность номер два. Разбор маневров планировался на 23 июня. Адмирал Исаков объявил, что задерживаться не может, и, поручив проведение разбора Военному совету флота, отбыл в Москву.
Напряженность обстановки между тем нарастала. Это чувствовалось по ряду признаков, но у нас недоставало данных, чтобы во всем разобраться. 21 июня начальник разведотдела полковник Д. Б. Намгаладзе принес мне запись открытой передачи английского радио, где говорилось, что нападение Германии на Советский Союз ожидается в ночь на 22 июня.
Я немедленно позвонил по ВЧ И. В. Рогову, спросил, как это понимать. Он одобрил наши действия по поддержанию боеготовности и сказал, что о сообщении английского радио в Москве известно, необходимые меры принимаются.
В тот субботний вечер личному составу кораблей был предоставлен отдых. И хотя корабли оставались затемненными, город сиял яркими огнями. Улицы и бульвары заполнили празднично настроенные севастопольцы и уволенные на берег моряки. В Доме флота давали концерт артисты московской эстрады.
Выходов кораблей на боевую подготовку на следующий день не планировалось. В середине дня намечались учебные полеты в отдельных авиационных подразделениях, а ночью не должно было происходить ничего. Приняв все это к сведению, я поздно вечером уехал к семье, жившей летом в пригородном поселке Максимова дача. Оперативному дежурному по штабу флота капитану 2 ранга Н. Т. Рыбалко наказал, чтобы в случае каких-либо неожиданностей он сразу же высылал за мной машину, а уже затем звонил по телефону.
Несмотря на поздний час, жена с дочерью ждали меня, спал только наш шестимесячный сынишка. На воскресенье, [26] когда мог быть дома и я, перенесли уже прошедший день рождения дочери, и маленькая Жанна стала рассказывать, кто из подружек придет на ее праздник и чем она будет угощать гостей — куплено два решета только что созревшей черешни...
Домашняя обстановка, атмосфера наступавшего семейного праздника несколько успокоили меня. Дала себя знать и усталость, и я быстро уснул. [27]