В грозовом небе Балтики

За заставами ленинградскими

Отдельная истребительная авиаэскадрилья — 12 боевых машин, 4 звена, — в командование которой я вступил, размещалась на аэродроме Гражданка. Там, где раскинулся ныне просторный красавец — проспект Гражданский. В конце 1942-го это была отдаленная окраина осажденного Ленинграда.

Вооружена была эскадрилья истребителями И-16 различных конструкций. Летчики называли их уже не «ласточками», а «ишачками». (Вооружайте, мол, как хотите и сколько хотите, — я все равно взлечу...) Действительно, помимо пушечно-пулеметного вооружения, самолеты И-16 могли брать с собой еще 6 пороховых ракет, по 3 под плоскостями. А самое главное, от своих предшественников «ишачок» унаследовал прекрасные по тому времени маневренные качества и скорость. Не побоюсь сказать, что я был влюблен в эту прекрасную боевую машину.

Главной нашей задачей было прикрывать с воздуха, от атак немецких истребителей штурмовики ИЛ-2 57-го авиаполка КБФ, которые также базировались на аэродром Гражданка. Командование Ленинградского фронта очень дорожило этими грозными самолетами, прозванными противником «черной смертью», а нашими бойцами — «летающими танками». Гитлеровцы, в свою [128] очередь, отдавали явное предпочтение этим штурмовикам: не считаясь с потерями, они всячески стремились уничтожить их в первую очередь. Основания на то были куда как веские: «илы» наиболее эффективно поражали так называемые точечные цели — артиллерийские батареи и командные пункты, доты и прочие укрепления, мотоколонны и даже отдельные танки и машины. Словом, хлопот и страху фашистам они доставляли хоть отбавляй. Понятно, что прикрывать их было делом непростым — постоянно находишься под воздействием противника: в воздухе — истребители врага, отчаянно пытающиеся прорваться к штурмовикам, с земли бьют по тебе зенитки, пулеметы, автоматы — «илы» проносятся над самой землей. Но — на войне как на войне.

Больше беспокоило меня другое: с первых же дней я был предупрежден о том, что в 3-й эскадрилье велика аварийность, — самолеты часто выходили из строя во время взлета и посадки, а то и разбивались. Так, что годились разве что в металлолом... Причиной тому был сильный боковой ветер, постоянно господствовавший над аэродромом. Выход удалось найти после того, как я попробовал взлетать и садиться... поперек аэродрома, благо площадь позволяла. Аварии прекратились.

Командир 1-й эскадрильи штурмовиков Михаил Клименко — летчик божьей милостью: молниеносная реакция, обостренное чувство высоты — малой высоты, поскольку работать в бою ему приходится над самой матушкой-землей, и тут пощады от него не жди, тут уж ярость его не знает границ и пределов. И хладнокровен при всем этом — диву можно даться.

— Зачем тебе прикрытие с воздуха, — сказал я ему после первого же боя, — смертником надо быть, чтоб охотиться за тобой: при первой же атаке — носом в землю...

Смеется: «А я вроде приманки, чтоб вам, истребителям, [129] не искать «мессеров»: слетится воронье — вот и бейте себе на здоровье».

Советские войска готовились к прорыву вражеской блокады города Ленина. Почувствовав неладное, гитлеровцы стали спешно подтягивать к передовой войска и технику. Воздушная разведка ежедневно доносила о массовых передвижениях в тылу противника. В один из этих дней — 12 января 1943 года — нам было приказано нанести бомбоштурмовой удар по скоплению войск в районе Мустолово. Ведущим группы штурмовиков летел гвардии капитан Клименко, истребительное прикрытие осуществляла шестерка И-16.

Линию фронта перелетели благополучно, если не считать суматошного, слабо организованного зенитного противодействия. Вышли к цели. На заснеженных дорогах, ведущих к Мустолово, четко виднелись колонны танков и тягачей с орудиями, большие крытые автомашины, по всей видимости, с боезапасом и живой силой. Погода стояла ясная, воздух искрился от морозного утреннего солнца. Всю ночь накануне шел густой снег, так что, подумалось мне, фашистам сейчас придется и мокро, и жарко: попробуй свернуть с расчищенной ленты дороги...

«Внимание, атакуем!» — сигнал Клименко, и «летающие танки» круто понеслись вниз. На шоссе занялась Паника: бросая технику, солдаты врассыпную кинулись в стороны от дороги. Ах как хотелось ринуться вместе с «илами» туда, вниз, где уже вставала на дыбы земля, извергая яростные фонтаны огня и дыма. Добросовестно делали свое грозное и страшное для врага дело летчики Миши Клименко! Голубыми молниями проносились они над беспомощно агонизирующей колонной гитлеровцев, удивительно напоминавшей сверху разрубленное на части тело извивающейся змеи. После первой же атаки штурмовиков в голове колонны — молодец, [130] умница, Михаил! — образовалась крепкая пробка из горящих машин и взрывающихся автофургонов, и враг заметался в дыму и пламени.

Вот и они — субчики... Со стороны солнца пикировали фашистские истребители — я успел насчитать восемь желтоносых хищников, — перестраивая свою группу в боевой порядок. Выбрал себе ведущего, который вместе с напарником пытался пробиться к машине Клименко, выходившей из пике: самолет командира группы прикрывал я сам. «Мессер» не принял боя на встречных курсах и искусно отвернул, уйдя из-под удара. Стреляный воробей! Сообразил, что не воспользуюсь благоприятным моментом и не ввяжусь в бой, не брошусь вдогонку: вести активный бой рискованно — нельзя оставлять на произвол судьбы штурмовики при численном превосходстве противника.

Целиком положившись на нас, «илы» продолжали «расчесывать» колонну врага пушечно-пулеметным и ракетным огнем. Внизу все горело и чадило. Едкий запах жирного черного дыма проникал даже в кабину «ишачка». В какой-то момент боя я успел «сфотографировать» боковым зрением, как шедший справа И-16 моего заместителя — старшего лейтенанта Ломакина, круто отвернув с курса, стремительно атаковал подвернувшегося «мессершмитта». Видимо, тот выходил из атаки и на какое-то мгновение подставил борт под кинжальный прямой удар оказавшегося столь проворным Ломакина. Обломки взорвавшегося «мессера» брызнули под солнцем...

А меня все не оставлял в покое нахальный «мой» стервятник. Привязался, как ошалевшая пчела: никак не хочет сцепиться со мной — подай ему «ил», и только. Улучив момент, когда остальные вражеские самолеты были скованы моими летчиками — поблизости опасности не было, — я контратаковал «мессера» и навязал [131] ему бой в малой плоскости. Гитлеровец, очевидно, решил, что это очередной отвлекающий маневр с целью вывести из-под атаки самолет Клименко, и... перехитрил самого себя. «За двумя зайцами гонишься, гад?» — злорадно подумал я, прошивая очередью фонарь противника. Какая-то случайность спасла от гибели фашистского пилота, и «желтоносый» буквально взбеленился, обрушив на меня целую серию молниеносных атак. Теперь он уже думал только обо мне.

Атака, еще одна. На третьей фашистский ас сложил свои черные крылья — сильно дымя, начал кувыркаться в воздухе с отрубленной плоскостью.

— Местечко Анненское, запомни, Мит-тя... — сказал мне после боя Клименко (как-то я рассказывал ему о бое под Наньчаном, когда был подбит).

На следующий день вечером нас вызвали в Военный совет флота. Командующий, адмирал В. Ф. Трибуц, объявил:

— Завтра войска Ленфронта начинают наступление с целью прорыва блокады осажденного Ленинграда.

Наконец-то! Кто из нас, приглашенных в Военный совет, не подумал в эти минуты, пока выступали В. Ф. Трибуц и командующий авиацией флота генерал М. И. Самохин, о бесчисленных муках, страданиях и великих потерях блокадного Ленинграда? Всего два-три раза довелось мне побывать в самом городе после прилета на Ленинградский фронт, но до сих пор стынет кровь в жилах от того, что видел на его улицах. Даже сейчас невыносимо писать об этом. С окаменевшим сердцем возвращались бойцы из Ленинграда на передовую, от неистовой ярости дрожали руки, и только горе и смерть врага, захлебывающегося собственной кровью, могли утолить нашу святую жажду мести.

Было еще совсем темно, когда мы поднялись на следующее утро. Короткие, быстрые митинги. Зачитывалось [132] обращений Военного совета: «Вперед, на врага! За Родину, за Сталина, за Ленинград!» Клялись не жалеть собственных жизней.

А погода — дрянь: низкие облака взрывались снегопадом, мела поземка, сильный порывистый ветер чуть не сбивал с ног. Фронт уже клокотал, от орудийной канонады, казалось, вздрагивала земля даже на нашем аэродроме. С ликованием встретили поступивший наконец приказ — взлетать. Клименко аж затанцевал на месте от радости. «Мы ж не «бомберы», Дима! — крикнул мне. — Мы взлетим!»

Над линией фронта южнее Шлиссельбурга — кромешный ад. Все горело, стреляло, взрывалось. Разобрать, где свои, где противник, было невозможно. И трупы, всюду трупы... Авиация немцев бездействовала — так и не научились они воевать в нелетную погоду, — и мы вместе с «илами» приступили к штурмовке врага. По четыре-пять заходов на цель! С минимальной высоты, на бреющем полете... После боя проверил самолеты: почти все вернулись «пустыми», полностью расстреляв боезапас. А если истребители противника? Не зарываться!

Второй, третий вылет. Гитлеровцы все-таки ввели в бой авиацию. Но все попытки врага помешать действиям наших штурмовиков окончились безрезультатно. В те дни мы применили новый, собственного изобретения, тактический прием прикрытия штурмовиков от воздушного противника. Сводился он, в двух словах, к тому, что из состава группы воздушного боя выделялся своего рода авангард — несколько истребителей, которые заблаговременно высылались в район цели. При подходе основной группы они устремлялись нам навстречу и во время нанесения удара прикрывали заднюю полусферу штурмовиков и истребителей, после чего разворачивались и становились замыкающими. [133]

Новинка пришлась всем по душе, и прежде всего штурмовикам. Во всяком случае, в те чудовищно напряженные дни боев по прорыву блокады эскадрилья «илов» капитана М. Клименко не потеряла в бою ни одного самолета, хотя гитлеровцы постоянно действовали превосходящими силами. Я категорически — вплоть до трибунала — запретил своим летчикам вступать в бои на уничтожение вражеских истребителей, добивать подбитые самолеты, чтобы ни на секунду не отвлекаться от выполнения главной задачи — не дать противнику подобраться к штурмовикам. «Илы» тогда еще были легко уязвимы для истребителей — летали без стрелка-радиста, так что задняя сфера была их настоящей «ахиллесовой пятой».

Тем не менее боевой счет нашей 3-й отдельной истребительной эскадрильи рос. Хотя и не так быстро, как хотелось бы.

Что жалеть! Дороже любой награды для меня вот это, скажем, письмо, которое передала мне сестра одного геройски погибшего летчика-штурмовика Павла Тимофеевича Яковлева — Анна Тимофеевна из Таллина. Письмо прислал ей бывший командир штурмовой авиаэскадрильи Герой Советского Союза М. П. Клименко.

«Получил Ваше письмо, дорогая Анна Тимофеевна, — писал бывший комэск, — и газету «Невская заря» с портретом Паши. Это вторая газета — первую мне прислал Кудымов Д. А. Если б Вы знали, как тяжело писать, глядя на живого, улыбающегося Пашу... Я даже не набрался духу ответить дорогому моему командиру истребителей, который неоднократно спасал жизнь нашим штурмовикам, в частности мне и Павлу. Кудымов — это человек особого склада, воин, который никогда не гнался за наградами и не думал о своей жизни. Бывало, спросит после боя: «Ну как, отдышались? [134] Готовьтесь — полетим повторно, только держитесь кучней, а я вас прикрою, можете не думать о фашистах. И когда он нас сопровождал, мы особенно спокойно и уверенно выполняли свою задачу».

Грешен: не могу перебороть соблазн и не привести эти слова, которые растрогали меня до слез. Но не в сентиментальности дело — это между прочим. Дело в том, чтобы не разменивать и не обесценивать свою жизнь погоней за личной славой. Есть вещи, которые дороже любых наград и чинов.

Конечно же, не о наградах думал лейтенант Павел Яковлев в своем последнем бою, когда, истекая кровью — фашистский зенитный снаряд разорвался в его самолете на виду у Клименко, — он продолжал штурмовать вражескую батарею. До тех пор, пока она не была стерта с лица земли. Напрасно подавал ему сигналы М. Клименко — выйти из боя и возвращаться на базу. До аэродрома Павел не дотянул — посадил израненную машину неподалеку, а когда к месту посадки подскочил на автомашине капитан Клименко, он был уже мертв...

Незадолго до этого случая Михаил Клименко рассказывал мне, как заставлял Павла Яковлева под диктовку писать письмо домой, сестре. Сообщить, что за мужество и отвагу, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, награжден третьим орденом Красного Знамени. «Так прямо и писать? — вознегодовал юноша. — Орденом, третьим...» — «Так прямо и пиши», — настаивал Клименко. «Не буду, — заявил Павел. — Мы что, за ордена тут воюем?» — «Нет, но родные должны знать, как ты воюешь. Иначе разговаривать с тобой не буду до обеда...» Лишь после этого Павел сдался: «Только, товарищ командир, внизу подпишите, что это я написал по вашему приказанию».

Пришлось капитану Клименко удостоверить: не по [135] своей воле сообщил о боевых наградах лейтенант Яковлев... Мог ли после этого я допустить, чтобы кто-то из моих истребителей помышлял о личных заслугах!

Такие люди были у М. Клименко в эскадрилье.

Кольцо блокады было разжато. 18 января 1943 года войска Ленинградского и Волховского фронтов соединились. Но ожесточение боев не спадало.

В начале апреля воздушная разведка донесла, что на аэродроме Котлы гитлеровцы сосредоточили целую бомбардировочную дивизию. Воспользовавшись тем, что стояла теплая, с дождями погода и противник не мог взлетать с раскисшего грунтового аэродрома, командующий ВВС флота генерал М. И. Самохин приказал 57-му штурмовому полку нанести удар по вражеским самолетам. В воздух поднялись все три эскадрильи «илов» Михаила Клименко, Антона Карасева и Нельсона Степаняна, бывшего летчика-черноморца, отличившегося при обороне Севастополя.

Гитлеровцы были застигнуты врасплох. Практически не встречая сопротивления — противодействие оказали только отдельные зенитные точки, но огонь они открыли с запозданием, — штурмовики уничтожили с десяток «юнкерсов», разбили взлетно-посадочное поле и вывели из строя ряд аэродромных объектов.

Второй налет проходил под прикрытием нашей истребительной авиаэскадрильи — немцы, конечно, ждали нового удара. На подходе к цели — аэродрому Котлымы увидели огромные пожары от горящих самолетов и ангаров, возможно, был подожжен и склад с горючим — уж слишком сильно бушевало пламя. Над аэродромом барражировали, поджидая нас, «мессершмитты», мы сходу связали их боем. Преодолевая довольно плотный на этот раз зенитный огонь, штурмовики снизились до бреющего полета и прошли над аэродромом. «Юнкерсы» были на виду, полностью лишенные возможности [136] взлететь из-за многочисленных воронок, оставшихся после первого налета, — аэродромная команда не успела их хотя бы засыпать. Так что повезти могло разве что единицам. Один за другим рухнули сверху и взорвались прямо на аэродроме два «мессера», летчики не успели выброситься — бой проходил на небольшой высоте. Третьего сразил на взлете ведущий второго звена И-16 Иван Емельяненко. Атаковал он в опасной позиции — лоб в лоб и на минимальной высоте, под прицельным огнем «эрликонов». После боя я дал ему форменную взбучку за лихачество и совершенно неоправданный риск: «мессершмитт» следовало спокойно атаковать с тыла, коль уж не терпелось непременно уничтожить не столь уж опасного противника.

— Дурак, товарищ командир! — выпалил Емельяненко.

— Кто именно? — опешил я.

— Конечно, не вы, — поспешил уточнить «лихач».

— Спасибо хоть на этом...

Ах, каким самокритичным умел быть хитрый Иван Емельяненко!

Домой мы возвращались в отличном настроении: потерь не было, а на аэродроме Котлы жарко пылали и продолжали взрываться 30 тяжелых бомбардировщиков врага — «юнкерсы» так и не успели совершить ни одного налета на Ленинград. Фашистская авиадивизия, столь неосмотрительно размещенная на прифронтовом аэродроме, была почти полностью истреблена.

Летом и осенью 1943 года истребители 3-й отдельной авиаэскадрильи продолжали обеспечивать штурмовую и бомбардировочную авиацию флота — на аэродром Гражданка базировался 12-й полк пикирующих бомбардировщиков Пе-2 В. И. Ракова. Удары наносились главным образом по аэродромам противника и фашистским тяжелым батареям, обстреливавшим Ленинград. [137]

Воевать стало веселей, хотя с юго-запада гитлеровцы еще находились в непосредственной близости от города. Тем не менее уже тогда командование Ленфронта и Краснознаменного Балтфлота поставило перед нами задачу — завоевать превосходство в воздухе. В июле 1943 года пикирующие бомбардировщики В. И. Ракова и другие авиаполки нанесли мощный удар по Гатчинскому аэродрому, где находились основные силы авиации противника, непрерывно атаковавшей Ленинград. Операция оказалась эффективной. После нее фашистские летчики намного умерили свою активность и с большой опаской появлялись в небе над городом.

Так продолжалось вплоть до полного разгрома фашистских войск под Ленинградом и окончательного снятия блокады. Этот долгожданный день настал 14 января 1944 года. Не буду повторяться и описывать наши чувства и настроения, которые охватили всех защитников города Ленина, когда поступил приказ о решительном наступлении. Все это хорошо известно читателю по многочисленным книгам и кинофильмам. Правда, настроение у летчиков сразу оказалось испорченным разгулявшейся непогодой: как и год назад, бушевала снежная буря, дул сильный порывистый ветер. Метали молнии глаза соседей — пикировщиков из полка В. И. Ракова: им категорически приказано было «ждать у моря погоды»... А наш час все-таки наступил: 3-й авиаэскадрилье велено было взлететь вместе со штурмовиками М. Клименко, входившими в состав 9-й авиадивизии, которой командовал уже хорошо известный ленинградцам Георгий Иванович Хатиашвили.

Штурмовики Клименко действовали на Пулковском направлении. Вместе с ними мы на своих «ишачках» наносили удар за ударом по узлам обороны противника, блокировали дороги, по которым гитлеровцы пытались подбрасывать подкрепления. В сплошной белой пелене [138] снегопада, идя на бреющем полете, мы находили противника, зарывшегося в снег и землю, и выкуривали его из укрытий, блиндажей и окопов пушечно-пулеметным и ракетным огнем, а бомбы штурмовиков раздирали землю, выворачивая из нее вражеские доты, орудия и танки... И опять сослужил добрую службу мне и всей 3-й истребительной авиаэскадрилье боевой опыт, приобретенный под Новороссийском: поскольку авиация противника бездействовала, мы снаряжали свои самолеты ракетами и подвесными бомбами. По три-четыре боевых вылета в день! Сколько было уничтожено живой силы и огневых точек врага, никто не подсчитывал — бить, бить и бить...

Боевые позиции гитлеровцев под Ленинградом были взломаны повсеместно. В городе на Неве гремели победные салюты. Ничто уже не могло остановить врага, откатывавшегося под ударами наступающих советских войск. Наша взяла!

23 февраля 1944 года, в День Советской Армии и Военно-Морского Флота, пятерка «илов», ведомая капитаном Клименко, наносила удар по фашистским позициям в районе Покровского, куда гитлеровцы, по данным воздушной разведки, подтягивали значительные силы мотопехоты и боевую технику. Задача — не дать противнику сосредоточиться, закопаться в землю.

Мы успели вовремя: орудия, танки, машины оставались еще в походном порядке. Самолеты прорвались сквозь заградительный огонь и встали в круг. Ударили первые бомбы и ракетные снаряды. Пользуясь тем, что истребителей противника не было в воздухе, наши «ишачки» присоединились к штурмовикам.

Оставив после себя бушующее море огня, мы легли на обратный курс, когда нас атаковала группа немецких истребителей, прибывшая с запозданием к Покровскому. И опять гитлеровцев оказалось больше: девять против [139] шести. И опять они пытались сковать моих истребителей пятеркой самолетов, выделив группу для атаки штурмовиков. Нехитрый расчет этот не представляло трудности сразу разгадать, и, оставив звено старшего лейтенанта Ломакина драться с основной группой, я с командиром другого звена Иваном Емельяненко контратаковал остальную четверку. Завязался бой в горизонтальной плоскости: сплошная облачность не позволяла вести его на любимых мною вертикалях. Я взял на себя ведущего немецкой группы, летавшего на самолете незнакомой мне конструкции. Дрался он довольно умело и смело, чувствовалась опытная рука, выдержка и отличная реакция чуткого истребителя. Иначе бой не затянулся бы. На малой высоте преимущество было на моей стороне, я с первых же атак понял, что машина противника тяжеловата по сравнению с моим легким и юрким «ишачком». Но вооружена она была несколько лучше: фашистский летчик держал меня под интенсивным прицельным огнем на отдаленной дистанции, и приходилось постоянно менять углы атаки. Между тем старший лейтенант Емельяненко уже успел поджечь «мессера», и тот, охваченный пламенем, нырнул в облака. А мы все дрались, отлично «понимая» друг друга с... полвиража. То и дело приходилось прерывать начатые маневры и эволюции — немец немедленно предпринимал контрмеры. Будто мы с этим гитлеровцем не раз сходились в учебных боях, досконально знаем излюбленные приемы противника и никак не можем поделить пальму первенства...

Потом я так и не смог разобраться, на чем погорел фашистский ас, где он допустил роковую ошибку, которая стоила ему жизни, — длинной очередью я вспорол ему фюзеляж и, разгоряченный этой необычной и, прямо сказать, интересной схваткой, ринулся «провожать» падающего противника. А может, сработал инстинкт [140] перестраховки: уж очень хорошо и умно дрался противник — вдруг схитрил?..

Достойный ведомый оказался у моего соперника! Всего на какие-то секунды оставил я его, погнавшись за подбитым противником, участь которого была уже предрешена, — я же воочию убедился, что очередь пришлась и по фонарю. Но этих секунд хватило, чтобы ведомый зашел мне в хвост, и не писать бы мне этих строк, не подвернись Иван Емельяненко... Ему уже ничего не оставалось, как вклиниться между мною и атакующим «мессершмиттом». Что он и сделал, не раздумывая. В секунды созрело решение. Летчик дал газ, и его самолет пронесся между сближавшимися машинами в тот момент, когда немец уже открыл огонь. Пули врезались в бензобак и фюзеляж самолета. Масло и бензин начали заливать кабину. Трудно было управлять машиной. Но Емельяненко утешало, что он сорвал атаку и спас командира.

Так мы породнились — я и Иван Никифорович Емельяненко, один из храбрейших летчиков нашей эскадрильи, чудесный и веселый украинец, душа нараспашку... Впоследствии И. Н. Емельяненко, многократно отличавшийся в воздушных боях отвагой и дерзостью, за славные свои дела был награжден орденом Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени. Дружба наша, завязавшаяся в памятном сорок третьем, продолжается по сей день.

...На аэродроме нас ждали представители Ленинградского обкома партии, журналисты и... карета «скорой помощи». В услугах последней, к счастью, никто не нуждался. И. Емельяненко отделался ожогами. О его подвиге все уже знали: воздушный бой проходил над освобожденной территорией. Здесь упал и сбитый мною стервятник. Им оказался не в меру разрекламированный [141] геббельсовской пропагандой якобы самый совершенный в мире, самый мощный истребитель «Фокке-Вульф-190». На советско-германском фронте он появился впервые. На сбитом мною самолете было нарисовано 29 крестов — столько побед было одержано гитлеровским асом до того, как он оказался на Восточном фронте.

Об этом бое писали газеты, рассказывалось в передачах ленинградского радио. Приходилось выступать и во время встреч с трудящимися города. Говорить я совершенно не умел, рассказывать о себе стеснялся, а потому долго и нудно объяснял, как протекал воздушный бой... И то сказать: в настоящем-то бою было куда проще, спокойней и уверенней, чем испытывать самую натуральную дрожь в коленках, стоя перед многочисленной аудиторией! От страха и косноязычия я готов был провалиться сквозь землю.

В один из этих дней позвонили из штаба ВВС флота: на аэродром Гражданка должен приземлиться немецкий самолет «Фокке-Вульф-190», проходящий... летные испытания. В бой не вступать, подготовить взлетно-посадочную полосу. Любопытно...

Гость не заставил долго ждать. Велико же было мое удивление, когда я узнал в пилоте истребителя летчика Селезнева, знакомого мне еще по Наньчану. Обрадовался и он: «Вот где довелось встретиться!» Оказалось, капитан Селезнев воевал на Ленинградском фронте еще с осени 1941-го, а в настоящее время испытывал немецкую новинку, подбитую над Ладогой, — раненый пилот приземлился на нашей территории и сдался в плен.

— Ну. как находишь эту машину? — спросил я Селезнева.

— Ничего, бить можно, — ответил он. — Готовлю к отправке в Москву, Яковлев интересовался... [142]

«Молодая гвардия» над Балтикой

Окончательно сокрушив врага под Ленинградом, наши войска погнали гитлеровцев на юго-запад, в Прибалтику. Понадобилось неполных три недели, чтобы вдребезги разнести так называемый Северный вал, который гитлеровцы воздвигали в течение двух лет вокруг города на Неве. Немецко-фашистские захватчики были отброшены на 250 с лишним километров от Ленинграда, от врага очищена почти вся область.

Изменилась обстановка на фронте, менялись и задачи флотской авиации. Хозяйкой в воздухе становилась бомбардировочная авиация: теперь нам уже не требовалось отбивать непрерывные атаки противника, а можно было наносить удары самим. И в начале февраля 1944 года наша 3-я отдельная эскадрилья вошла в состав только что сформированного 21-го истребительного авиаполка КБФ, командиром которого стал Герой Советского Союза подполковник Яков Захарович Слепенков.

Не без сожаления расстались со своими «ишачками»: хороши были в обороне, но теперь требовался истребитель с большим радиусом действия, для полетов в отдаленный тыл противника. (Перед нашим полком была поставлена задача — прикрывать с воздуха самолеты 12-го гвардейского пикировочного полка). Летать стали на «яках» — истребителях конструкции Яковлева: сначала на Як-7у, затем — Як-7б, обладавших большим, чем у И-16, радиусом действия.

На фюзеляже моего самолета большими белыми буквами было выведено — «Олег Кошевой». Помню, передали его мне в торжественной обстановке посланцы Краснодона — города, название которого стало известно [143] но во всем мире благодаря легендарной «Молодой гвардии». В память о своих героях-комсомольцах краснодонцы дали имена прославленных вожаков «Молодой гвардии» самолетам, построенным на средства, собранные земляками. Решением Военного совета Краснознаменного Балтфлота эти истребители были переданы «летчикам, отличившимся при защите города Ленина», — командиру 2-й эскадрильи капитану Василию Меркулову, младшему лейтенанту Ткачеву и автору этих строк. Оба они имели по нескольку сбитых самолетов противника, отличились в боях при прорыве блокады и слыли настоящими асами. Ткачев стал летать на истребителе «Ульяна Громова», Меркулов — на самолете «Сергей Тюленин». Мы поклялись мстить за павших героев-молодогвардейцев...

12-м полком пикирующих бомбардировщиков Пе-2, как я уже упоминал, командовал хорошо известный на Балтике морской летчик Василий Иванович Раков — многоопытный и талантливый авиационный командир и бесстрашный воздушный боец. Впоследствии он стал дважды Героем Советского Союза. Впервые это высокое звание В. И. Раков получил за подвиги, совершенные во время финской кампании. Немало фактов из моей боевой биографии связано с именем этого замечательного человека, связь с которым я поддерживаю до сих пор. А начиналась она с факта более чем печального. Вскоре после прорыва блокады, когда наши войска развивали наступление в Ленинградской области, нам было приказано выделить эскадрилью для прикрытия 12-го пикировочного авиаполка. Выбор пал на мою бывшую эскадрилью, которую я сдал капитану Ломакину, только что получившему звание Героя Советского Союза. Был он человеком отчаянной храбрости, лихим истребителем, но, к сожалению, легко увлекался в бою, и мне не раз приходилось спасать его [144] от неизбежной гибели. И корил, и ругал человека — все без толку. «Виноват, товарищ командир, — легко соглашался он, — только какой из меня истребитель, если я буду думать о собственной шкуре?»

Он погиб в первом же бою, под Волосово, сопровождая в качестве командира эскадрильи группу Пе-2 капитана Голосова, и я долго не мог простить себе, что не уломал командира своего полка, когда отпрашивался лететь вместе с Ломакиным. Тогда и состоялось мое первое знакомство с Василием Ивановичем Раковым...

С летчиками-пикировщиками мы наносили удары по фашистским кораблям в Финском заливе, узлам сопротивления противника на Нарвском направлении, куда устремились наступающие советские войска, по железнодорожным составам и скоплениям живой силы. В те горячие дни — вернее было бы сказать, месяцы, поскольку шло уже лето 1944-го, но время летело так стремительно, что мы попросту не замечали его, — я близко сошелся с командиром 1-й эскадрильи пикирующих бомбардировщиков капитаном Константином Усенко. В полку он считался лучшим бомбардировщиком-снайпером, мастером точного удара. В этом я убедился лично, когда прикрывал эскадрилью Усенко, наносившую бомбовый удар по артиллерийской базе противника на острове Большой Тютерс в Финском заливе. Вражеские дальнобойные орудия, которые вели методический обстрел наших кораблей, действовавших в заливе, взлетели на воздух вместе с артскладами после первой же дерзкой атаки «петляковых». Казалось, взорвался весь остров — так точно, прямо на позиции артиллерийских батарей, угодили все тысячекилограммовые бомбы с «петляковых», которые отвесно пикировали на цель, игнорируя бушующий в небе яростный зенитный огонь... Воистину, смелого пуля боится!

— Чудак человек, — говорил мне после боя [145] К. С. Усенко, — причем тут бесшабашность. Ты попробуй-ка попасть с земли в иголку, какой становится бомбардировщик в момент отвесного пикирования. То-то и оно. Тут что важно? Прорваться к цели и не быть сбитым истребителями, вон как они отчаянно рвались к нам. Так что это тебе, друже, спасибо!

Он, конечно, преувеличивал. Усенко всегда сильно преувеличивал в таких случаях, словно боялся, что ему одному припишут заслугу в уничтожении противника. Нельзя было не полюбить такого человека...

Между собой мы звали его «погорельцем»: все лицо Константина Степановича было резано-перерезано во время пластических операций. Летом 1941 года Усенко, штурмовавший фашистскую танковую колонну, был атакован почти дюжиной «мессершмиттов», отбился от них, на горящем самолете перелетел линию фронта и каким-то чудом посадил бомбардировщик — он уже горел заживо в своей кабине. В госпиталь его доставили ослепшего... Богатырское здоровье Усенко перебороло все. В конце 1944 года он стал Героем Советского Союза.

Отражая налеты истребителей противника, которые гонялись за грозными Пе-2 не меньше, чем за «ила-ми», — видимо, немецкое командование сурово карало своих летчиков, если им не удавалось предотвратить беспощадно точные удары «петляковых», — я на своем «Олеге» уничтожил в паре с ведомым двух «мессеров».

— Ты еще жив, Кудымов-Кошевой! — весело удивлялся В. И. Раков, когда мы возвращались с очередного задания. — Смотри, майор, не отцепятся от тебя арийцы — здорово насолил им «Олег Кошевой»...

В шутке-предостережении Ракова была изрядная доля правды: гитлеровские летчики буквально охотились за нашими «молодогвардейцами». Решили, должно быть, что на этих «именных» самолетах летают не [146] обычные летчики, вот и старались отличиться, заработать на нас кресты... Правда, «зарабатывали» в основном не железные, а деревянные, если мы сбивали их над оккупированной пока территорией. «Ульяна Громова» и «Сергей Тюленин» также имели на своем боевом счету сбитые фашистские самолеты.

И все-таки одному из гитлеровских летчиков повезло. Правда, не до конца — «Олег Кошевой» был только подбит, хотя раны чуть не оказались смертельными.

Случилось это во время налета на финский порт Котка, где базировались фашистские корабли, действовавшие в водах Финского залива. Пикировщики В. И. Ракова уже не раз наносили удары по этому порту, и гитлеровцы не жалели сил и огневых средств, пытаясь организовать надежную систему ПВО здешней военно-морской базы. Ни один воздушный налет не проходил без ожесточенных боев с немецкими истребителями Ме-109 и ФВ-190. Фашистское командование усилило истребительную авиацию за счет всепогодных «фоккеров».

Расколоть этот крепкий «орешек» командование Краснознаменного Балтийского флота поручило гвардейцам 12-го полка пикирующих бомбардировщиков В. И. Ракова, который обеспечивали летчики 21-го истребительного полка.

Но прежде мне довелось участвовать в операции «Свирстрой», уникальной по своему характеру. В истории второй мировой войны это была, пожалуй, первая боевая операция подобного рода.

В книге «В небе — летчики Балтики» бывший командующий авиацией КБФ генерал-полковник М. И. Самохин писал: «Когда командование Карельского фронта разрабатывало план наступления, оно столкнулось с довольно опасной проблемой. При форсировании войсками реки Свирь в ее нижнем течении враг мог открыть [147] затворы Свирской плотины, и тогда хлынувший из верхнего бьефа водный поток сорвал бы переправу через реку, а части, успевшие переправиться, оказались бы в изоляции. Чтобы предотвратить такую опасность, требовалось до начала операции нарушить систему затворов плотины и спустить воду из верхнего бьефа».

Как показали расчеты, фронтовой и дальнебомбардировочной авиации такая задача не подходила. Выполнить ее поручили авиаторам флота, успешно применявшим так называемое топмачтовое, рикошетирующее бомбометание тяжелыми бомбами с бреющего полета, то есть полета на уровне топового огня (верхней точки мачты корабля).

Поскольку Свирстройский опорный узел противника имел довольно солидную противовоздушную оборону, то для прикрытия ударной авиации от истребителей противника были выделены две эскадрильи 21-го полка, командовать которым к этому времени стал подполковник П. И. Павлов. Эти эскадрильи были переданы в распоряжение генерала Самохина. Командующий лично руководил операцией «Свирстрой». Был здесь и адмирал В. Ф. Трибуц.

Началась операция ранним утром 20 июня 1944 года. Накануне мы нанесли бомбоштурмовые удары по вражеским аэродромам и зенитно-артиллерийским позициям в районе плотины, подавив наиболее активные батареи гитлеровцев. Уцелевшие истребители финской постройки предпочитали избегать встреч с нашими «яками».

С утра наши истребители прочно «оседлали» небо над плотиной и стали барражировать над нижним течением реки, не подпуская в зону действия топмачтовиков самолеты противника. Вскоре появились и наши бомбардировщики. Они шли волна за волной, атакуя [148] с низкой высоты узкое тело плотины. Ожила зенитная артиллерия. Один бомбардировщик ДБ-3 загорелся в воздухе, уже на боевом курсе, и взорвался... С головным звеном я стал пикировать на вражеские зенитки, уничтожая пушечно-пулеметным огнем их расчеты. Старшие лейтенанты Макаров и Емельяненко оказались отменными штурмовиками — на пользу пошел опыт взаимодействия с «илами» Клименко: зенитный огонь вскоре прекратился.

Сплошные взрывы и гигантские столбы не позволяли рассмотреть, что с плотиной. Но в короткие перерывы между налетами топмачтовиков я с досадой видел: плотина оставалась целехонькой.

Одна из групп бомбардировщиков снизилась до бреющего полета выше плотины и, я понял, произвела минные постановки. С интервалом полторы-две минуты вышла в атаку на объект другая эскадрилья. То ли бомбовый удар на этот раз оказался снайперски точным, то ли течением поднесло поставленные мины, но рвануло так, что в небо взметнулись обломки железных конструкций. Снизившись, я увидел, как забурлила, взбивая пену и вздымая волны, вода, прорвавшись через плотину.

Аэрофотосъемки подтвердили: плотина разрушена. Дорога к наступлению была открыта.

Мы снова на своем аэродроме, куда «переселились» сразу после прорыва блокады. Продолжаем наносить удары по военно-морской базе Котка. В. И. Раков доволен: потерь от авиации противника у пикировщиков до сих пор нет. Смеется: «Бог миловал. Послал Кудымова...» Командир полка П. И. Павлов ругается: отлыниваешь-де от черной, то бишь штабной, руководящей работы. Что ж, он прав. Не терпится, не сидится на земле!

Очередной вылет. 27 самолетов Пе-2 (ведет заместитель [149] командира 12-го полка майор Лазарев) и 27 «яков». Силища!

На подходе к цели — бой с немецкими истребителями. Что-то многовато их сегодня. Выделяю эскадрилью майора Е. Романова сковать «мессеров» и блокировать близлежащий аэродром, задерживаюсь «а полминуты — убедиться, что противник надежно втянут в схватку, — и догоняю своего подопечного. Майор Лазарев уже беспокоится: «Кудым, где ты?» — «Все в порядке, — отвечаю в микрофон. — Атакуем?»

Снизу уже лают зенитки. Сквозь черные шапки разрывов несутся навстречу нам красные, какие-то оранжевые, желтые трассы корабельной МЗА — малокалиберной зенитной артиллерии: в гавани снова полно судов.

Вот вам, сукины дети!

Стремительно рушатся вниз «петляковы». Вместе с ними пикируем и мы на своих «яках». Толку от нас тут мало — одни перегрузки, удовлетворения никакого. Единственное утешение — что ты можешь очень пригодиться на выходе из пике: тут пикировщик почти беспомощен, если нападут истребители. Немцы это очень хорошо знают.

Так и есть: отбомбившуюся машину Лазарева атакуют сразу два истребителя. Круто сваливаю «як» на левое крыло — от резкого виража голова наливается свинцом и глаза вот-вот выскочат из орбит — и в пике набрасываюсь на ведущего. Дистанция до него сокращается с катастрофической быстротой, это ФВ-190, хваленый, но, увы, тяжелый на подъем, в буквальном смысле, истребитель, и мне даже сдается, будто вижу растерянное лицо пилота и смертельный ужас в его глазах... Ерунда, конечно, черта лысого отсюда увидишь, но вот кресты и свастику на плоскостях и фюзеляже различаю четко. Чуть-чуть довернуть самолет — и кабина [150] пилота в моем прицеле. Комбинированная трасса пушечно-пулеметного огня пронзает фюзеляж врага, и «фокке-вульф» будто замирает в воздухе. Прими, «Олег», еще одного стервятника на свой счет!..

Фашистский истребитель будто кувырком переваливается на нос и падает в воду. Туда и дорога! Боевым разворотом направляю свой «ястребок» в сторону Пе-2 Лазарева. Сзади мелькает самолет ведомого. Молодцом... Сержант Чистиков, кажется, из недавно прибывших в полк молодых пилотов. А я еще нагрубил командиру полка перед вылетом — когда узнал, что Павлов назначил его моим ведомым. («Зачем он мне, командир? Побойтесь бога — пусть пока полетает, где полегче...» — «Не знаете разве, майор, как быстрей научить человека плавать?» — ответил подполковник.)

...На полуразвороте истребитель тряхнуло так, что я едва не вылетел из кабины вместе с привязными ремнями. В лицо впились осколки стекла от колпака, на колени посыпались щепки от фонаря и приборной доски. В кабину ворвался ветер.

Зенитный снаряд? Самолет трясло, как телегу на кочках. Бросаю взгляд на плоскости — верхняя обшивка правой сорвана, из баков струей хлещет бензин. С трудом развернул истребитель влево и увидел, как из-под самого носа моего «яка» выскочил «фокке-вульф».

Так вот кого я принял за ведомого!..

Ослепленный яростью, я дал полный газ — наказать стервятника! Но тут же пришел в себя. Гитлеровец, конечно, не упустит случая расправиться со мной, как бог с черепахой, на это они мастаки. Единственная возможность спастись — немедленно прыгать... Отпадает и это: верный плен.

Черный едкий дым заполнял кабину, самолет терял высоту. А впереди уже заканчивал боевой разворот подбивший [151] меня «фокке-вульф»... Ну-ка, «Олег», выручай, браток, повоюем в последний раз!

Как бы там ни было, а истребитель успевает поднять нос, и я направляю самолет навстречу противнику. Впиваюсь в окуляр прицела и… вижу пикировщик майора Лазарева, который заслоняет собой меня.

Так мы поменялись ролями: теперь уже «петляковы» прикрывали меня от атак немецких истребителей. Остались позади горящие суда и причалы Котки, отстали «мессеры» и «фоккеры». Передав меня под охрану двух пикировщиков — у истребителей сопровождения горючее уже на исходе, — майор Лазарев повел основную группу на аэродром. Дотянуть бы до ближайшего острова Лавенсаари. Этот островок в Финском заливе оказался неприступным бастионом для немцев. Здесь имелась даже небольшая взлетно-посадочная полоса, на которую я и рассчитывал.

Наконец-то показался Лавенсаари. Спасибо, «Олег», — выдюжил.

На истребитель было страшно смотреть: весь фюзеляж разбит снарядами, хвостовое оперение держалось на честном слове, тяги руля глубины перебиты. Из баков сочились последние капли горючего.

— Чудно, товарищ майор! — услышал я голос подошедшего краснофлотца в летном комбинезоне (авиамеханик). — Родились в рубашке, мабуть...

— «Олегу Кошевому» спасибо, — ответил я. — Его, брат, немцы сегодня чуть было не убили вторично. Вишь, как искромсали — места живого нет.

— Это ничего, — заверил меня механик и вдруг произнес: — Пид Мыколаевым нэ таких спасалы... Чи не Кудымов, часом, будете, товарищ майор?

— Ну да, Кудымов, а что? — только и нашелся я в ответ: надо же такому случиться.

— Як же що? — улыбаясь во все свое широкоскулое [152] лицо, отвечал краснофлотец. — Чулы про вас, чулы. Я в Мыколаеви в сорок первом був, «чайки» ваши чыныв...

Каких встреч не бывает на войне!

...Вечером — резкий и неприятный разговор с командиром полка Павловым. Я был вне себя:

— Из-за одного неопытного Чистикова могли потерять двух командиров отрядов, — я имел в виду майора Лазарева, командовавшего отрядом Пе-2, и себя, — за это, подполковник, идут под суд!

— Угробил самолет и еще угрожаешь? — вскинулся Павлов. — Воевать уметь надо! Чистикова отдам под суд, а тебя, майор, разжалую, к чертовой матери... И ордена сниму. Нашелся учитель.

Сдержаться бы мне, смолчать, не лезть, что говорится, в бутылку, да куда там!

— Насчет орденов: не вы давали — не вам и снимать. А снимут — новые заработаю, на земле не отсиживаюсь... — Это был еще один запрещенный удар: летать Павлов не любил, в полку ходили злые разговоры на этот счет. — И с трибуналом не выйдет: за неопытность не судят. Вон он, Чистиков, — застрелиться, дурак, хотел, на губу его отправил, чтобы дров не наломал. Люди не спички, командир: сжег одни — купил новые, война не все списывает...

Надолго запомнил этот разговор Павлов. Правда, ни отдавать под суд Чистикова, ни понижать меня в должности и звании он не стал. Но то, что мог, сделал. И дело не в том злополучном разговоре. Слишком уж пекся Павлов о своем авторитете. Угрозу ему усмотрел даже в том, как относились ко мне летчики и нашего полка, и других, с которыми нам доводилось взаимодействовать. [153]

Гибель «Ниобе»

Об этой малоизвестной операции балтийских летчиков надо рассказать особо. 16 июля 1944 года в порту Котка бомбардировщики 120-го гвардейского полка и топмачтовики («бостоны») 51-го минно-торпедного авиаполка КБФ потопили крупный корабль противника. Полагали, что это был флагман финского флота «Вяйнемяйнен». Как же были все обескуражены, когда на борту этого якобы уничтоженного корабля состоялось подписание акта о выходе Финляндии из войны...

Обидная легенда о том, что морские авиаторы Балтики попались на примитивную приманку противника и нанесли мощный бомбовый удар по деревянному макету крейсера, жила почти три десятка лет. Сколько раз приходилось автору этих строк доказывать, что не было никакого камуфляжа, а был мощный боевой корабль, подобного которому нам не доводилось встречать на Балтике ни до 1944-го, ни после, — все было напрасно. Споры прекратились лишь после того, как в Советском Союзе были изданы мемуары бывшего гитлеровского адмирала Фридриха Руге «Война на море 1939–1945 гг.». Недобитый морской вояка писал в своей книге: «Корабль противовоздушной обороны — бывший голландский крейсер «Гельдерланд» (восемь тяжелых зенитных орудий), который в начале июля был переведен в финские шхеры, погиб уже 16 июля 1944 года... во время налета 130 бомбардировщиков, торпедоносцев и истребителей» («Гельдерланд», захваченный у голландцев, был переименован немцами в «Ниобе». — Д. К.).

Велики глаза у страха! Те, кто доносил в Берлин о потоплении этого, самого мощного в фашистском флоте корабля ПВО, «постеснялись» сообщить, что на самом-то деле советских самолетов было куда меньше... [154]

А было так. 15 июля 1944 года воздушный разведчик 21-го истребительного полка старший лейтенант Леонид Казакевич, облетая Финский залив, обнаружил в шхерах неизвестный корабль противника типа крейсера или броненосца. Попытки Казакевича сфотографировать его окончились безрезультатно: дело шло к вечеру, а главное, по самолету-разведчику был открыт сильнейший зенитный огонь. Старший лейтенант Казакевич был из тех летчиков, кого на мякине не проведешь. Он не раз рисковал и отличался бесшабашной удалью. Сомневаться в донесении этого летчика вряд ли приходилось, а посылать на доразведку другого значило терять драгоценное время. К тому же приближалась ночь. Командир полка позвонил в штаб авиации флота...

Полчаса спустя в воздух были подняты три десятка пикирующих бомбардировщиков Пе-2 (ведущий — подполковник В. И. Раков). Я руководил группой прикрытия — 26 истребителей Як-9б.

Подозрительный корабль обнаружили в одной из шхер юго-западней порта Котка. Нас встретил настоящий ураган огня. Рассчитывать на точность бомбометания не приходилось: густая дымка плотно укрывала цель. Сброшенные бомбы, судя по тому, как огрызался корабль, не причинили ему вреда. Во всяком случае, прямых попаданий не было.

На рассвете следующего дня на наш аэродром, где мы тогда базировались, прибыли командующий морской авиацией генерал С. Ф. Жаворонков, адмирал В. Ф. Трибуц и командующий ВВС флота генерал М. И. Самохин. Доклад В. И. Ракова обеспокоил всех,

Воздушные атаки на крейсер возобновились. Первой наносила удар девятка Пе-2 во главе с В. И. Раковым. Василий Иванович настоял, чтобы воздушным прикрытием снова руководил я. [155]

Вражеский корабль находился на траверзе Котки. «Все-таки мы его вчера потрепали, Дмитро!» — сквозь сплошной треск донесся до меня торжествующий голос командира пикировщиков. Крейсер — это было ясно по очертаниям быстро приближающегося корабля — имел некоторый крен на левый борт, однако это не мешало ему стремительно маневрировать. Скорей, скорей в атаку, пока он не вошел в зону действия береговых зенитных батарей...

— Произвести боевое развертывание! — подал команду Раков.

Снизу замелькали хищные силуэты Ме-109 и ФВ-190, но их немедленно сковали истребители Ла-5 — «лавочкины» из первой гвардейской дивизии.

Звено за звеном пикировщики врезались в смертоносную черную стену зенитных снарядов, пробивали ее и устремлялись на цель. Первым ринулся на крейсер Раков. Море надвигалось на нас со страшной, пугающей быстротой. Вот оно заполнило собою все. Линия горизонта пропала, и я видел только быстро разрастающуюся громаду крейсера внизу. Оттуда, перекрещиваясь и обгоняя друг друга, неслись навстречу нам разноцветные трассы зенитных снарядов, весь корабль сверкал вспышками орудийных выстрелов. Но только прямые попадания в самолеты могли спасти крейсер от рокового удара — в другом случае (окажись мы подбитыми) самолеты врезались бы в корабль.

— Выводи! — ударил в уши голос штурмана командирского самолета капитана Давыдова.

— Есть! Молодцы! — закричал я в микрофон: выводя свой самолет из пикирования вслед за Пе-2 Ракова, я в последний момент увидел, как 250-килограммовые бомбы ударили в самый центр корабля, — лучшего попадания не могло быть. Над палубой крейсера выросли громадные кусты взрывов и повалил дым. [156]

Повсюду в воздухе кипел бой, истребители гонялись друг за другом. Пара «мессеров» прорвалась к нам, но атаковать «петляковых» так и не отважилась. Мы живо отогнали их подальше. Голос в наушниках: «Спасибо, майор!» Будь спокоен, Василий Иванович...

Ниже нас встречным курсом прошли топмачтовики — «бостоны» подполковника Пономаренко, командира 51-го минно-торпедного полка. Сопровождали их звенья И. Емельяненко и Б. Сушкина. Как говорится, с богом, товарищи, после вас делать уже будет нечего...

Так оно и произошло: «бостоны» окончательно добили уже тяжело раненный крейсер. «Ниобе» получил еще несколько прямых попаданий тысячекилограммовых бомб, перевернулся и затонул. Но до того, как он скрылся в морской пучине, наш «воздушный ухарь» Казакевич дважды прошелся над ним на бреющем полете, фотографируя поверженный корабль.

Я видел проявленную пленку в штабе полка. Куда она могла задеваться, исчезнуть, как дым, невозможно предположить. Иначе не появилась бы сочиненная кем-то недостойная легенда о фанерном макете, на который было израсходовано столько драгоценного боезапаса...

Гитлеровский адмирал лживо утверждал, что во время этого боя было сбито несколько десятков советских бомбардировщиков. Погиб только один экипаж — капитана Ивана Тихомирова. Увидев, что участь фашистского корабля предрешена и тратить на него боезапас бессмысленно, И. В. Тихомиров атаковал находившийся на рейде огромный — десять тысяч тонн водоизмещением — транспорт и потопил его. Но на выходе из пикирования топмачтовик был сбит. Посмертно капитану Тихомирову было присвоено звание Героя Советского Союза. [157]

Так завершилась эта блестящая операция по уничтожению фашистского крейсера ПВО «Ниобе», тайно переброшенного немецким командованием из Северного моря в Финский залив. Здесь назревали большие события: после прорыва блокады Ленинграда советские войска неудержимо подступали к Прибалтике, к пресловутому Нарвскому валу. На широкий оперативный простор выходил Краснознаменный Балтийский флот. Вражеские морские коммуникации, роль которых неизмеримо возросла, оказались под серьезной угрозой, прежде всего со стороны нашей флотской авиации. Для охраны этих коммуникаций и был переброшен на Балтику корабль «Ниобе», за которым безрезультатно охотились почти четыре года авиация и корабли союзников. На широких морских просторах, имея полную свободу для маневра и завидную скорость, этот крейсер ПВО оставался неуловимым. Только молниеносная операция балтийских летчиков пресекла новые рейды фашистского пирата.

«Большая рыба» тонет

Небо над Балтикой накалялось. Советские самолеты вовсю действовали над Финским заливом, нанося безжалостные удары по фашистским конвоям, военно-морским базам и аэродромам. Линия фронта уже проходила по реке Нарве. Шла энергичная подготовка к освобождению от врага Советской Эстонии.

В один из этих дней в штаб 21-го авиаполка поступило экстренное радиодонесение от летчика-разведчика Л. Казакевича: облетая Нарвский залив, он обнаружил крупный конвой противника, направлявшийся к Усть-Нарве. «Большая рыба» — так назвал его Казакевич. [158] Было очевидно, что немецкое командование спешно перебрасывает на угрожаемый участок фронта подкрепления. И немалые — судя по тому, что четыре крупных транспорта, скорее всего с живой силой и техникой, шли под усиленной охраной боевых кораблей. Всего конвой насчитывал 16 единиц. Нельзя было сбрасывать со счетов и авиацию противника, которая базировалась на аэродромы в Кунде и Раквере. Отсюда до Нарвского залива — рукой подать...

Ни в коем случае нельзя было пропустить вражеский конвой к Нарве, где советские войска ждали приказа о наступлении. Поэтому на разгром его были брошены крупные силы флотской авиации: около 100 бомбардировщиков и штурмовиков под общим командованием В. И. Ракова и 80 самолетов-истребителей. Группой 21-го полка довелось командовать мне. «Трудненько придется, — сказал В. И. Раков, знакомя меня с планом предстоящего боя. — Ясно, что немцы бросят против нас всю истребительную авиацию, какая имеется под рукой». — «Не привыкать, — ответил я. — У нас тоже немало: с такой силищей мне еще не приходилось летать — душа поет...»

На траверзе Нарвы нас встретили «мессершмитты», должно быть, из Кунды. Выделил два звена «яков», чтобы сковать вражеские истребители здесь, а сами продолжали поиск конвоя. Мой истребитель шел плечом к плечу с флагманским «петляковым» В. И. Ракова.

Долго искать противника не пришлось: вскоре он показался на горизонте, и мы, перестроившись в боевой порядок, пошли в атаку. Головная группа Ракова, девятка Пе-2, сразу взяла курс на основную цель — транспорты, находившиеся в центре походного ордера. Окруженные со всех сторон кораблями охранения, они как бы были прикрыты многослойным зенитным «зонтиком» от самолетов неприятеля. Но мы уже научились [159] разрывать его. Прошли те времена, когда основная ставка делалась на отчаянную храбрость, дерзость и риск, — не от хорошей жизни это было: катастрофически не хватало самолетов, а какие имелись, отнюдь не отличались высокими летно-тактическими свойствами. Но теперь-то мы были другие во всех отношениях... Как было не возликовать душе старого воздушного бойца, когда я увидел, как с разных направлений одновременно и с разных высот устремились к вражеским кораблям штурмовики Ил-2! Интенсивность зенитного огня, который противник обрушил на самого грозного своего врага — «петляковых», — сразу ослабла. Кораблям охранения стало не до нас: не выдержали нервы у гитлеровских командиров. Норовя уклониться от ударов «летающих танков», сторожевики и катера стали рыскать из стороны в сторону, меньше всего заботясь о том, чтобы удержаться в строю боевого ордера. Своя рубашка ближе к телу! Сверху они выглядели как мыши, разбегающиеся из своей норы, куда плеснули кипятку. Неуклюжие, глубоко сидящие в воде транспорты остались почти один на один со своей неотвратимой судьбой. Враг отстреливался из всех стволов и систем, бесновались зенитные установки и пулеметы с транспортов, но уже сыпались в воду фашистские солдаты, летели за борт шлюпки и спасательные плотики.

«Петляковы» нанесли удар с минимально допустимой высоты — в хладнокровии Ракову не откажешь. Ярким, нестерпимо ярким костром вспыхнул один транспорт, жирным черно-коричневым дымом окутался другой. А эскадрильи пикирующих бомбардировщиков снова заходили на цели, и вскоре внизу запылало даже море. Разбушевавшиеся от мощных разрывов бомб волны захлестывали уцелевшие и разметанные но акватории залива фашистские корабли, катера, шлюпки с обреченными солдатами с тонущих транспортов. [160]

Со стороны Кунды прорвались новые группы «мессеров» и «фоккеров», должно быть, успели взлететь до того, как аэродром блокировали штурмовики. Над заливом разыгрался яростный и стремительный воздушный бой. Дрались на вертикалях и в горизонтальной плоскости, на больших и малых высотах. Так бы и ввязался в схватку, отвел душу... Отогнал прочь честолюбивое желание, подавил проклятый зуд. Сам же устыдился собственного тщеславия — разве мог я оставить в этой кутерьме хоть на несколько минут своего прославленного товарища! Не я ли поклялся после одного боя В. И. Ракову: «Запомни, Василий Иванович: собьют тебя — я на аэродром не вернусь». В тот раз я подбил одного не в меру настырного гитлеровца, но он на виду у нас сумел погасить вспыхнувший мотор, нахально качнул нам крыльями и спокойно удалился восвояси. Добить его не представляло никакого труда, но рядом сновали немецкие истребители, и я не поддался соблазну. Обычно сдержанный в чувствах, Раков после того боя меня расцеловал... Я, конечно, понимал, что какая-то пара уничтоженных мною самолетов — сущая мелочь по сравнению с тем уроном, который наносил врагу знаменитый мастер бомбовых ударов В. И. Раков, и воспитывал в этом духе своих истребителей. «Не слава нам нужна — победа», — в горестную минуту вырвались однажды у меня такие слова, когда мы собрались помянуть не вернувшегося из боя товарища: бесстрашный и умелый был летчик-истребитель, но... уж очень хотел стать Героем (по статусу для этого нужно было иметь 11 лично сбитых самолетов противника). В своем последнем бою погнался за «мессером», пропал сам и погубил оставленный без прикрытия пикировщик командира группы...

Мы уже почти миновали без приключений опасную зону воздушного боя, когда были атакованы двумя [161] «мессершмиттами». Целью они избрали головное звено В. И.. Ракова. Бой оказался коротким и неожиданным для меня. Ведущий фашистской пары проявил совершенно недопустимую оплошность. После моей довольно опасной контратаки он, как ни в чем не бывало, продолжал сближаться с Пе-2 Ракова. Я расстрелял, «мессера» почти в упор — видел даже заклепки на его фюзеляже. Ведомый противника и не подумал атаковать меня, хотя имел неплохую возможность. У меня создалось впечатление, что среди вражеских летчиков было немало молодых, малоопытных пилотов. Так оно и оказалось. Основные кадры фашистских асов, действовавших под Ленинградом, были истреблены в воздушных боях, и теперь нам противостоял значительно ослабленный противник.

Всего в тот раз над Нарвским заливом гитлеровцы потеряли 21 истребитель. «Петляковы» и «ильюшины» уничтожили все четыре транспорта противника и вывели из строя несколько боевых кораблей охранения.

...Получил письмо из Кудымкара от брата, Павла Яркова, он служил в райотделе НКВД. Обижается: «Мог бы на пару дней приехать на родину, рассказать, как воюешь, — не все же узнавать из газет...»

Оказывается, местные, кудымкарские журналисты из газеты «Ленинский путь» напали на мой след через «Ленинградскую правду» и начали публикацию материалов о боевых действиях балтийских летчиков под Ленинградом. Под заголовками «Олег Кошевой» и «Дмитрий Кудымов». Не в меру восторженный, брат написал даже стихотворение обо мне. И просил «передать таковое в редакцию главной военной газеты», Стихотворение брата я в газету не посылал. Оно мне напомнило о нашей деревенской жизни и об осуществлении [162] моей мечты. Ты ли это, брат, предрекавший мне котомки таскать. Но корить его, конечно, не за что.

«А отпуск — что ж, отдыхать — это после победы», — написал я домой.

В крейсерском полете

Октябрь 1944 года. Сокрушив Голубой вал — предмостную оборонительную линию врага на рубеже Нарва — Чудское озеро, за которым начиналась Прибалтика, советские войска очистили от фашистов Эстонию и наступали дальше. Огненное половодье приближалось уже к границам «тысячелетнего рейха», начинавшего трещать по всем швам. Войска вплотную подошли к Восточной Пруссии, обтекая лишь так называемый Курляндский котел. Здесь, прижатая к морю, отчаянно оборонялась мощная группировка гитлеровских войск, отрезанная со всех сторон с суши. Главным опорным пунктом ее был порт и военно-морская база Либава (Лиепая), через который непрерывным потоком поступали из Германии подкрепления — живая сила и техника. Немецко-фашистское командование стремилось любой ценой удержать этот важный плацдарм в Прибалтике, рассчитывая нанести отсюда мощный контрудар по советским армиям, уже нависшим над Кенигсбергом.

В эти дни я находился на одном из тыловых аэродромов под Ленинградом, принимал и испытывал новую технику — истребители Як-9д последней модификации. То были самолеты дальнего действия, рассчитанные на целых пять часов полета. На них нам предстояло сопровождать торпедоносцы-топмачтовики 51-го минно-торпедного авиаполка КБФ, наносившие удары по дальним коммуникациям противника на Балтике. [163] Первоочередной задачей было нарушить морские перевозки врага в Либаву.

С аэродрома Паневежис, куда перебазировался наш 21-й полк, почти каждый день доходили до меня тревожные вести. Несли потери «бостоны», вылетавшие в море без истребительного прикрытия. Что-то неладное творилось и в нашем собственном полку: болью в сердце отдалось известие о гибели старшего лейтенанта Ткачева, которого недавно представили к званию Героя Советского Союза — за уничтоженные двенадцать самолетов противника, и всеобщего нашего любимца капитана Свешникова. С обоими я служил, еще когда 3-я авиаэскадрилья была отдельной. Какие это были отважные ребята, настоящие асы! На мой вопрос, при каких обстоятельствах они погибли, командир полка только сказал по телефону: «Сбиты при перелете линии фронта...» Пропал без вести капитан Храмов, также подбитый над линией фронта. Не проходило и дня, чтобы полк не нес потери.

Наконец испытан и облетан последний самолет, Скорей в Паневежис! Попросился сопровождать звено «бостонов». И сразу же был подбит, перелетая линию фронта на бреющем полете. Снаряд, угодивший в фюзеляж моего «яка», был отнюдь не случайным — нас встретил ураганный и плотный зенитный огонь ненавистных «эрликонов». Все же я сумел развернуть машину на 180 градусов и спланировать на лесной массив — мотор уже не работал. Ломая верхушки деревьев и собственные плоскости, истребитель рухнул вниз, Сдавленный в кабине, я не мог даже вытащить пистолет, когда услышал крики пробиравшихся сквозь заросли людей.

К счастью, это были наши танкисты.

— Почему на бреющем, кто додумался?! — почти закричал я в штабе полка, когда на следующий день [164] меня доставили на аэродром на связном По-2. — Там же полно «эрликонов»...

— В поднебесье прикажешь лезть, орлом?.. — ядовито осведомился командир полка. — А ты слышал что-нибудь о немецких радиолокационных установках? Перебьют, как куропаток, — и зенитки, и «мессеры».

Снова за свое. Сколько ж можно! Чуть было не сорвалось: «И зенитки, и «мессеры» сразу — так не бывает, это ж слепому видно, на то мы и прикрываем «бостоны», чтоб не допустить истребители, а «эрликоны» при высоте полета шесть тысяч метров совсем иное дело, чем на пятнадцати метрах». Однако сдержался, промолчал. На следующий день открылась недавняя рана у командира 2-й эскадрильи капитана Сушкина, и я попросился заменить его, потребовав предоставить мне свободу действий.

Павлов возражать не стал.

Встретился с экипажами торпедоносцев, предложил свою идею перелета линии фронта: на высоте пять-шесть тысяч метров, после чего снижаться до бреющего полета и идти до побережья, затем переходить на режим поиска.

Идею и расчет времени одобрили.

Дальше все шло как по-писаному. Над линией фронта — ни потерь, ни повреждений. «Спасибо, товарищ майор! — обрадованный, передал командир звена «бостонов». — Вернемся — с нас причитается...» — «Отдашь конфетами», — на полном серьезе ответил ему, хотя сладкого также не терпел.

Только часа через два у шведского острова Гогланда вышли на цель — огромный транспорт и два поменьше, шедшие в охранении целой дюжины боевых кораблей — эсминцев, сторожевиков и тральщиков. Удалось различить и две подводные лодки, которые, однако, быстро погрузились в воду. [165] Ведущий группы топмачтовиков распределил цели. В наушниках раздалось: «За Родину, за Сталина!»

Свет меркнет от разрывов зенитных снарядов — пропало даже непривычно синее в эту пору балтийское небо. Лавируем недолго в противозенитном маневре и ложимся на боевой курс.

В бою думать на посторонние темы некогда. Тем паче в критические моменты. Но как не подумать о золотых ребятах — топмачтовиках. Сам черт им не страшен: не дрогнув, ринулись в адово пламя. Я-то что — прошел, считай, все огни и воды, не привыкать, да и пожил свое, вон — за тридцать перевалило. И если уж честно, то в живых остаться сейчас нам, истребителям, все-таки проще, чем «бомберам», — для гитлеровцев главная цель именно они, топмачтовики.

А самому старшему из них, поди, и двадцати пяти не наберется...

На глаз определяю: метров 50 до кораблей осталось, а мы все рушимся вниз. Эх, и нервы у ребят... Сброс! Это уже на высоте 10–15 метров, не больше.

Бомбы ударяются о воду, рикошетят и... перескаки вают транспорты — определяю по тому, что взрывы вырастают за судами. Обидно. Перестарались молодые топмачтовики — чересчур близко от целей сбросили бомбы, тут ведь пустяковая ошибка, и все насмарку, даже смертельный риск. Что же делать! Потери в 51-м минно-торпедном, особенно в последнее время, возросли, полк пополнялся молодежью. Откуда ж опыт?..

Жаль, жаль!

И вдруг раскололись и море, и небо. Выше нас взметнулся гигантский столб воды, дыма и огня. Уже на выходе из пике я увидел: будто чудовищная сила из глубины моря подбросила кверху, приподняла над поверхностью воды огромное туловище немецкого транспорта [166] и разломила его пополам... Вот тебе и зеленая, неопытная молодежь!

Это постарался экипаж «бостона», летевший с торпедой, он атаковал главную цель — самый крупный транспорт. Фашистский корабль, видимо, был битком набит боезапасом, предназначавшимся для Курляндской группировки. Жаль, не остались в памяти имена летчиков-торпедоносцев, с которыми мы были в том славном крейсерском полете. Имею в виду не только тех, на чью долю выпал особый успех, — потопление вражеского транспорта, по тем временам супертранспорта, было заслугой всех: один «бостон», атакуй он не в группе, наверняка не смог бы прорваться сквозь мощную огневую завесу и был бы уничтожен зенитчиками противника.

Домой, в Паневежис, вернулись без потерь и особых приключений, к большой радости и удивлению и топмачтовиков, и истребителей, с беспокойством ожидавших, чем кончится наша затея с высотным прыжком через линию фронта. Кое-кто нарек ее даже авантюрой. Впрочем, словечко это больше не употреблялось, а самолеты стали летать по-нашему.

Совсем облегченно мы вздохнули, когда наши войска вышли к побережью Балтийского моря севернее Кенигсберга: по образовавшемуся коридору бомбардировщики и топмачтовики стали беспрепятственно уходить в свои крейсерские полеты.

Положение либавской группировки противника осложнилось еще больше.

...А мое шутливое замечание по поводу конфет в тот раз было принято всерьез ребятами с «бостонов»: после полета они притащили мне чуть ли не полпуда сладостей. Пришлось разъяснять: я же не медведь, давайте лучше отметим победу как принято — наркомовскими... [167]

Над Либавой

За всю войну не доводилось мне участвовать в столь ожесточенных воздушных боях, как здесь, в раскаленном небе над Либавой (Лиепаей). В те яростные декабрьские дни 1944 года, когда наносился решающий удар по этой военно-морской базе противника, казалось, даже температура воздуха над ней была куда выше, чем над всей Прибалтикой...

Три десятка стационарных зенитных батарей на крохотном, по фронтовым масштабам, пятачке базы держали под своим прицелом буквально каждый квадрат воздушного пространства над Либавой. Плюс зенитная корабельная артиллерия: в иные дни в гавани, по данным разведки, находилось до 30 боевых кораблей разных классов, вооружены они были превосходно.

Прорваться сквозь этот многослойный и великолепно организованный зенитный огонь куда как непросто. Уязвимых мест, отдушин в системе ПВО базы попросту не было. Но, пожалуй, наиболее сильной стороной противовоздушной обороны ее была истребительная авиация. Размещалась она на трех либавских аэродромах. Еще семь аэродромов противника находились на подступах к военно-морской базе... И дрались гитлеровские летчики с яростью обреченных. Руководствоваться соображениями престижности им уже не приходилось: ставкой была не честь, а жизнь.

В начале декабря мы снова свиделись со старыми знакомыми: в Паневежис перелетел 12-й гвардейский полк пикирующих бомбардировщиков под командованием В. И. Ракова. От него узнал, что на аэродром Паланга стягивался 47-й штурмовой авиаполк КБФ, которым командовал наш общий знакомый по блокадному [168] Ленинграду подполковник Нельсон Степанян, неистощимый весельчак и талантливый командир штурмовиков. Этого человека уже знала вся Балтика: на его личном боевом счету было более десяти уничтоженных в море фашистских кораблей, сотни вражеских солдат, артиллерийские батареи, танки, доты, склады боезапаса, разбитые под Ленинградом. Впервые я услышал об этом человеке легендарной храбрости и боевого мастерства еще в Севастополе, где Нельсон Степанян, пожалуй, первым доказал, что самолеты-штурмовики могут быть весьма грозными противниками для боевых кораблей. Собственно, он был одним из создателей тактики морской штурмовой авиации. Как мой боевой друг Василий Иванович Раков — тактики морских пикировщиков...

В конце 1942 года Нельсону Георгиевичу Степаняну присвоили звание Героя Советского Союза.

К середине декабря 1944 года не прекращавшиеся ни на день бои над Либавой разыгрались в настоящее воздушное сражение. Втянутыми в него оказались сотни самолетов с обеих сторон. Хорошо помню события 14 декабря, когда наша авиация наносила массированный удар по военно-морской базе: в налетах участвовало более 200 бомбардировщиков, топмачтовиков, штурмовиков и истребителей.

Руководил операцией сам командующий ВВС флота генерал М. И. Самохин.

Сопровождать первую группу — из 51-го минно-тор-педного полка (шесть самолетов «бостон») и командовать группой воздушного боя довелось мне.

Взлетели в 12.30 пополудни, через полчаса после того, как поднялись в воздух штурмовики Н. Степаняна, — операция была расписана вплоть до минуты. Вслед за нами — очередь пикировщиков полковника В. Ракова. [169]

В район цели все мы должны прибыть почти одновременно.

Что было дальше, после 14 часов, когда наши самолеты собрались над Либавой, с трудом поддается описанию. Неистовствовала зенитная артиллерия, и казалось невероятным, как могло уцелеть что-либо живое в этом сплошном море огня, бушевавшего над Либавой. В бою о смерти не думаешь, но даже привыкшим ко всему летчикам было не по себе — жутковато! Когда видишь, как впереди и с флангов вываливаются из строя самолеты и падают вниз... Но строй смыкается вновь, места погибших занимают другие и, невзирая на смертельную опасность, продолжают прорываться вперед, к цели.

Нашей группе — шесть «бостонов» и десять истребителей «як» — повезло больше: сбитых огнем зенитных орудий нет. Пока?..

— Полсотый, полсотый, — слышу обеспокоенный голос командира полка Мироненко (бортовой номер моего истребителя — 50), — противник справа!

Уже заметил: с фланга к нам рвутся несколько пар «мессершмиттов» и «фокке-вульфов». Отсечь их высылаю четверку Ивана Емельяненко.

Мы над целью. Устремляемся вниз, где яростно «огрызаются» огнем вражеские корабли. Один из них уже горит, коричневым дымом окутан крупный транспорт, тонущий возле одного из причалов. Это нанесли удар опередившие нас пикировщики Ракова — успеваю заметить их такие знакомые силуэты: Пе-2 как раз выходят из пике. Славные ребята — снова их бомбы угодили в цель...

Невозможно рассмотреть, как отбомбились топмачтовики: внизу сплошные разрывы, столбы огня и воды, но промахнуться с такой дистанции вряд ли возможно. [170]

Выводим самолеты и идем на бреющем полете. Над нами вовсю кипит бой с немецкими истребителями. Их здесь столько, что, кажется, в воздухе не повернуться. Немало и наших. Сцепились с гитлеровцами мертвой хваткой, не подпуская к бомбардировщикам. Трудно определить, которые свои, из 21-го полка, которые из 11-го гвардейского, подполковника Мироненко.

Становлюсь свидетелем молниеносного поединка, от которого перехватывает дыхание и замирает сердце: сошлись в лобовой атаке два истребителя — «як» и «Фокке-Вульф-190», — нервы у обоих летчиков оказались железными, и самолеты врезались друг в друга... Так погиб лейтенант Евгений Макаров, юноша из Коломны, один из самых молодых и самых скромных летчиков нашего полка. Как-то он даже постеснялся доложить о сбитом Ме-109, все ждал, пока это сделает кто-то другой.

Отбивая непрерывные атаки вражеских истребителей, которые преследовали нас до самой линии фронта, геройски пали в бою и другие асы нашего полка — Борзой, Брыжко, Антонов. Тяжело было на душе, когда мы вернулись на свой аэродром в Паневежис без этих замечательных ребят. Утешало только то, что в жестоком бою над Либавой ни один фашист не прорвался к топмачтовикам, а зенитный огонь только причинил им повреждения. Болью в сердце отозвалось известие о гибели прославленного штурмовика Нельсона Степаняна, павшего над Либавским рейдом. Звание дважды Героя Советского Союза ему было присвоено посмертно. Не вернулся на аэродром экипаж заместителя командира 12-го полка пикирующих бомбардировщиков майора Лазарева, которого мне не раз доводилось прикрывать во время налетов на Котку... Но героическая гибель наших боевых друзей была сполна оплачена врагом: балтийские летчики уничтожили в Либавском [171] порту четыре крупных транспорта с живой силой и боевой техникой и большой танкер с горючим, так и не успевшим разгрузиться после прибытия из Германии.

Почти в течение суток клокотало гигантское пламя пожарищ над Либавой, багровые отблески от них высветлили даже ночь над Паневежисом. Более десятка боевых кораблей противника было серьезно повреждено и выведено из строя, разбиты и уничтожены многие портовые сооружения, причалы, артиллерийские батареи, сбиты десятки фашистских истребителей.

А всего наш налет продолжался каких-то девять минут. Кровью умылись гитлеровцы в Либаве под ударами балтийских авиаторов, которые произвели восемь массированных налетов на эту военно-морскую базу противника.

Во время одного из них снова отличился старший лейтенант Иван Емельяненко. Выполняя разведывательный полет над военно-морской базой со своим ведомым младшим лейтенантом Жолобовым, они были атакованы двумя «фокке-вульфами». Приняли бой. В один из его моментов Емельяненко увидел горящий истребитель. Решил: Жолобов... Вне себя от ярости, Иван набросился на подвернувшийся под горячую руку фашистский самолет и таранил его — пулеметы отказали в самый неподходящий момент. Гитлеровец с обрубленным хвостовым оперением рухнул на город, а Емельяненко устремился на уцелевший истребитель. Тот вдруг... приветливо качнул крыльями. В круговерти боя И. Емельяненко чуть не таранил собственного ведомого.

Уничтоженный ФВ-190 был его четырнадцатым самолетом, сбитым над Балтикой. [172]

Автограф на рейхстаге

«Тысячелетний рейх» уже разваливался — и у нас на глазах, и на глазах у всего мира. Шла весна 1945-го.

Ни дня без боя. Летаем на предельный радиус действия авиации в поисках противника — вражеских кораблей и судов, спешно перебрасывающих войска в Германию. Находим и топим их вместе с катерниками и подводниками Краснознаменного Балтийского флота. Суров и беспощаден долгожданный час расплаты над заклятым врагом — фашизмом! За кровь и неисчислимые жертвы, горе и страдания советского народа, за павших друзей-героев, за боль и муки твои, Ленинград...

День 8 мая, когда было объявлено о безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии, встречаем на Одере, на польском аэродроме Кольберг. Взрыв радости, хмель Победы. Ликующий город, ликующая земля. Нескончаемые залпы салютов. Музыка, цветы, объятья, слезы радости — невозможно рассказать, передать все это обыкновенными человеческими словами.

А наутро 9-го — боевая тревога! Приказано нанести бомбоштурмовой удар по острову Борнхольму, гарнизон которого отказался сложить оружие...

Это был первый — и единственный за всю войну боевой вылет, когда я вернулся после выполнения задания с полным боекомплектом снарядов и патронов, не произведя ни одного выстрела. Остальные летчики — мы сопровождали бомбардировщики Пе-2 и топмачтовики «бостоны» — нанесли мощный удар по порту, где стояли фашистские суда. Перед лицом неизбежной бессмысленной смерти (одновременно с нами к острову приближались десантные корабли Балтийского флота) командование фашистского гарнизона выбросило белый [173] флаг и приняло все условия ультиматума. Вручил его офицер оперативного отдела штаба дивизии подполковник Антонов, приземлившийся на вражеском аэродроме на самолете Ли-2. Девятка наших «яков» — я как раз командовал группой воздушного боя — охраняла его с воздуха, и, пролетая на бреющем над притихшим аэродромом, я видел, как подошли и отдали честь Антонову фашистские офицеры.

Спустя еще два дня, 12 мая, мне с группой летчиков довелось побывать у мрачного, мертвого рейхстага. Только билось на ветру, как живое сердце советского солдата, алое полотнище нашей Родины...

— Развалины — вот все, что осталось от германского фашизма, — сказал наш гид — немец-антифашист из «Свободной Германии». — Отсюда война начиналась, здесь и закончилась.

Колонны и стены рейхстага были исписаны — мелом, краской, чем угодно. Тысячи и тысячи надписей, стихов, автографов. С трудом нашел местечко на цоколе и углем вывел: «Отомстил. Летчик-истребитель с Урала Д. Кудымов».