Дивизия наступает

Учимся всевать в степи

И снова поезд мчит нас куда-то. Прощай, Северо-Западный фронт, Сучан-болото, Старая Русса. Колеса выбивают дробь, дым паровоза накрывает серым шлейфом эшелон, чуть-чуть покачиваются вагоны. Я смотрю на хвойный лес, стеной стоящий у дороги, на отдельные несожженные хутора, пытаюсь угадать, на какой фронт нас перебрасывают. Опять, как в апреле 1942 года, мелькают знакомые станции: Бологое, Калинин... И вот мы проездом в Москве. Я никогда не видел столицы. Как хочется посмотреть ее достопримечательности, побывать на Красной площади, взглянуть на Кремль. Утром эшелон остановился. Ко мне подошли рядовой Козловский и старшина Судариков, который прибыл в батарею вместо ушедшего с повышением Николая Мигуна.

— Товарищ комбат, — обратился не по-уставному Судариков, — разрешите мне с Козловским съездить к родным. Полтора года не видел жену, дочурку... Свидимся ли еще?

Я понимал настроение москвичей. Было бы бесчеловечным отказать им.

— Отпускаю на сутки, — разрешил я. — Уйдет эшелон — догоняйте. Маршрут узнаете у коменданта станции.

Козловский вскоре возвратился.

— Моих родных в Москве нет, — с грустью сообщил он. [92]

А Иван Петрович Судариков сутки пробыл дома, а затем приехал к эшелону вместе с женой и семилетней дочкой Наташей. Хорошая была у Сударикова семья. И как будто чувствовал человек, когда просился домой, что видит близких в последний раз. Через несколько месяцев Судариков ушел от нас. Его назначили командиром взвода, и в боях на Курской дуге он погиб.

До Москвы мы ехали двое суток и ни разу не подверглись бомбежке.

— Не те фашисты стали, что были в сорок первом и сорок втором, — комментировал Керножицкий. — Дали им жару.

От Подольска мы повернули на юго-запад. Солдаты загрустили.

— Придется воевать в степи, — говорили они. — А где будем брать бревна для постройки блиндажей?

— Блиндажи что, а вот куда будем прятаться от авиации? — тужили другие.

Переживали и некоторые офицеры.

Год находились мы на Северо-Западном фронте. Привыкли вести бои в условиях лесисто-болотистой местности. А как будем воевать в степи — никто из нас не представлял себе. И мы, скажу откровенно, боялись степного театра военных действий.

Наконец узнали, что наш конечный пункт — станция Суковкино Курской области. О войне здесь напоминали сожженные станционные строения, разбитая техника, раненые деревья. В Суковкино эшелон разгрузился. Батарею расквартировали в деревне Удобное. Нас пригласил к себе Зарецкий и сказал:

— Можете сообщить людям: дивизия теперь входит в состав 53-й армии вновь созданного Резервного (Степного) фронта. Составьте расписание и начинайте учить людей воевать в новых условиях. [93]

На дворе стояла весна. Оттаявшая земля дышала полной грудью. Вверх поднимался сероватый пар. Начала зеленеть трава. Появились первые цветы. Солдаты то и дело приносили в подразделение подснежники. Части дивизии пополнялись личным составом, техникой, боеприпасами, горючим. По этим признакам мы делали вывод, что предстоят жаркие бои.

В первых числах мая Зарецкий напомнил мне:

— Вы когда-то просились в полк?

— Да, — подтвердил я.

— Что думаете теперь?

— Подтверждаю просьбу.

— Хорошо. С дивизионом справитесь?

— Пока нет.

— Тогда пойдете заместителем к майору Новикову.

Полковник спросил мое мнение о других офицерах батареи. И вскоре последовали новые перемещения. Старшего лейтенанта Керножицкого и лейтенанта Осипова (он вернулся с фронтовых офицерских курсов) назначили командирами линейных батарей. Старший лейтенант Кулаевский с введением в армии института заместителей по политической части ушел в другое подразделение.

— Кто останется за вас? — спросил Зарецкий.

— Старший сержант Головань, — не задумываясь ответил я. — Очень толковый и серьезный человек, настоящий коммунист. Ему можно присвоить офицерское звание. Он этого заслуживает.

* * *

Итак, я заместитель командира 2-го дивизиона. Майор Новиков встретил меня хорошо.

— Давно просил тебя у Зарецкого. Еще на Северо-Западном. Не отдавал. Теперь вот решился наконец. [94]

Новиков говорил, а я смотрел на его высокую сутуловатую фигуру, на худое, немного вытянутое лицо, острый нос, черные умные глаза и вспоминал нашу первую встречу. Это было на Черном ручье, когда полк угощал фашистов картечью. Внешне Новиков совершенно не изменился. По-прежнему ходил во фронтовой самодельной фуражке цвета хаки с изломанным козырьком, с большим биноклем на шее.

Александр Данилович познакомил меня с заместителем по политической части капитаном Павлом Фомичом Коваленко, с начальником штаба капитаном Александром Григорьевичем Кожевниковым, начальником разведки старшим лейтенантом Николаем Тимофеевичем Мартыновым, начальником связи старшим лейтенантом Геннадием Беляевым, командиром топографического взвода старшим лейтенантом Борисом Малиновским, с командирами батарей капитанами Буланкиным, Солдаткиным и старшим лейтенантом Панкратовым. Со всеми я, конечно, не раз встречался еще на Северо-Западном фронте. Радостно было на душе от сознания, что меня ценят, что попал в хороший боевой коллектив. И в то же время понимал, что мне здесь будет значительно тяжелее, навалится больше забот. [95]

Заместитель командира дивизиона руководит выбором и привязкой огневых позиций, подвозом боеприпасов, горючего, продовольствия, командует огневиками, топографами, хозяйственниками. Обстановка может потребовать от него в любую минуту заменить командира. А это значит — он должен уметь пристреливать репера, сосредоточивать и рассредоточивать огонь, поддерживать взаимодействие с другими родами войск, с соседними дивизионами, вовремя выполнять заявки пехоты. Справлюсь ли со всем этим? И как вести себя с офицерами? Ведь и капитан Кожевников, и Буланкин, и Солдаткин вполне могут выполнять обязанности заместителя командира дивизиона.

Началась моя работа на новой должности. Я проводил с офицерами занятия, проверял, как идет боевая подготовка в батареях.

Контролируя ход учебы, знакомился с людьми, сам учился. Нередко занимался со мной сам майор, давал пристрелки, проверял знание правил стрельбы. Иногда он садился на место стреляющего, я давал ему всевозможные вводные. Это мне нравилось.

В дивизионе проводилась большая партийно-политическая работа: Павел Фомич Коваленко был неутомим. [96]

По его поручению ветераны боев сержанты Долгов, Сергунин, Прокудин, Котельников и другие (все они за бои на Северо-Западном фронте имели правительственные награды) проводили с новичками беседы. Офицеры выступали с лекциями и докладами. Частенько в овраге, поросшем орешником, где обычно собирались мы, звучали песни. Песенниками особенно славилась 4-я батарея: основной состав подразделения здесь — украинцы. Коваленко — политработник по призванию. Казалось, он никогда не остается один, всегда его видишь среди солдат. Закурит, бывало, свою люльку, сядет в круг и заговорит о Питере, где когда-то работал, о семье своей (он был самый пожилой в дивизионе), о предстоящих боях. Тянулись к нему люди со всеми заботами: кто просил помочь разыскать жену и детей, кто написать письмо, чтобы семье оказали срочную помощь, задавали десятки самых разнообразных вопросов. Не забывал Коваленко и нас, офицеров, требовал, чтобы мы заботились о людях, напоминал о необходимости поддерживать состояние высокой боеготовности. Приходилось еще и еще раз выверять орудия, просматривать боеприпасы, добывать запасные части к машинам, подковы и ухнали для лошадей. Хорошо, когда о бое думали все воины, а не только командиры. Этого добивался Коваленко, и это помогло нам по-настоящему подготовиться к встрече с противником на степных просторах.

Лето 1943 года выдалось жаркое. Зеркально-голубой небосвод куполом висел над равнинными полями. С утра до вечера палило землю солнце. Не шелохнувшись, стояли почти созревшие хлеба, блекла трава.

Вдалеке, где небосвод сливался с пожелтевшими полями, переливались голубые, серые, бледно-лиловые волны: казалось, что там раскинулось огромное озеро, заросшее густым камышом.

Иной раз мы подолгу смотрели в глубь раскаленной, [97] дышавшей жаром степи, любуясь несуществующим озером, охваченные страстным желанием броситься в прохладную воду, погрузиться в самую глубину. Но знали: это — мираж. А в небе высоко парил ястреб, высматривая добычу, пролетали быстрокрылые стрижи и ласточки, сложив крылья, камнем падал с высоты жаворонок.

Несмотря на нестерпимый зной, все вокруг: и безоблачное небо, и желтое море хлебов, и балки, заросшие густым орешником, и белесые солончаки — после Сучанских болот казалось нарядным и радовало взор.

Недолго дивизия находилась в составе 53-й армии. Совершив стопятидесятикилометровый марш, мы прибыли в район города Щигры, где поступили в распоряжение командующего Центральным фронтом. И здесь советские войска жили ожиданием больших событий. На переднем крае и в тылу велись крупные оборонительные работы. Солдаты рыли траншеи, окопы для орудий и танков, ставили минные поля, делали противотанковые рвы.

Передний край представлял собой удачно продуманную систему окопов полного профиля с отличными ячейками для стрелков. Блиндажи укрывали воинов от артиллерийского обстрела. Они являлись одновременно и дзотами. По траншеям и ходам сообщения можно было среди бела дня идти в полный рост в любое подразделение. В Курской области много оврагов. Они пересекают местность во всех направлениях. Командование умело приспособило овраги для усиления обороны.

Заняв отведенный участок, части дивизии немедленно приступили к инженерному оборудованию позиции.

Нам выдали специальные снаряды для борьбы с новыми вражескими танками. Зарецкий ознакомил нас с их свойствами.

— Первый, похожий на обыкновенную катушку, подкалиберный пушечный, — говорил он, указывая на один [98] из снарядов. — Сила его в скорости и особом свойстве наконечника{7}. Наконечник из мягкого металла. Ударяясь о преграду, он сминается, а очень крепкий стальной сердечник пробивает броню{8}.

Я долго рассматривал новые снаряды. Мне предстояло завтра рассказать о них подчиненным.

«Хорошо бы посмотреть снаряды в действии», — подумал я. И как бы угадав мои мысли, Зарецкий сказал, что скоро мы получим возможность наблюдать боевые стрельбы по трофейным танкам новыми снарядами.

И вот мы снова собрались в одном из оврагов. Выстрел семидесятишестимиллиметрового орудия был резок. Снаряд полетел к цели с большой скоростью. Попадания мы не видели. Но когда подошли к танку, на его лобовой броне обнаружили круглое, немного меньше стакана отверстие.

— Практически подкалиберный снаряд пробивает любую броню, — сообщил Зарецкий.

Снаряд, выпущенный из 122-миллиметровой гаубицы, наоборот, летел очень тихо, даже виден был след от его [99] полета. При встрече с броней он издал резкий стук. Вспыхнуло синеватое пламя, охватившее почти весь танк. Снаряд пробил в броне большую зубчатую дыру. Ее края были оплавленными.

Воины, прибывшие из-под Сталинграда, учили нас, как бороться с бронированными чудовищами другими средствами. В частности, они показывали, как лучше бросать зажигательные бутылки и гранаты, как стрелять из противотанкового ружья.

В программу занятий штаб дивизии включил танковую «обкатку» солдат. Поочередно наши подразделения проходили эту процедуру. Солдаты выходили в поле и занимали окопы. Вдали показывались танки «врага». Они на полной скорости мчались на окопы. Невольно хотелось крикнуть: «Стойте, там же люди!» Но танки уже переваливали траншеи. Вслед им летели «гранаты».

— Как себя чувствовали? — спросил я одного из солдат, только что прошедшего «обкатку».

— Гарно, — ответил украинец.

— Хорошо, товарищ старший лейтенант, — сказал другой. — Земля твердая, траншея глубокая. В таком окопе танк не страшен.

«Обкатки» повторялись не раз. Грозные тридцатьчетверки не просто пролетали над окопами, а утюжили их, стальная махина повисала над солдатами. Осыпалась земля, жаром обдавало людей, но когда танк проходил, солдаты как ни в чем не бывало поднимались и забрасывали его учебными гранатами и «бутылками с горючей жидкостью». Затем встречали шквальным огнем наступавшую «пехоту». «Обкатка» приносила большую пользу особенно тем, кто страдал танкобоязнью. Кое-кому, конечно, трудно было сначала, но потом все привыкли и танков перестали бояться даже самые робкие. Я тоже не раз вместе с солдатами садился в окоп, [100] и меня утюжили танки. Александр Данилович Новиков говорил одобрительно:

— Тренируйся, тренируйся. Прямая наводка на твоей совести.

У вершины Курского выступа

Дивизию передали в состав 60-й армии. Новый маршрут — прямо на запад. Сосредоточились у самой вершины Курского клина.

— Ну вот, теперь недалеко и до Минска, — шутя сказал Новиков. — Скоро белорусскую бульбу будем есть.

И опять началась работа — по 12 часов в сутки. Солдаты, как кроты, рыли землю, готовили траншеи, огневые позиции, наблюдательные пункты. Мы составляли схемы ориентиров, производили привязку боевого порядка, готовили огни по местам вероятного скопления противника. Но делая оборонительные рубежи, не забывали о другом. Командующий армией сказал, что дивизия должна быть, как сжатая пружина, готовая в нужный момент быстро выпрямиться и перейти в наступление.

Как известно, летнее наступление врага в 1943 году началось 5 июля из районов Орла и Белгорода. Бой шел от нас больше чем в ста километрах, и тем не менее мы чувствовали его дыхание, видели воздушные сражения, пожары, облака пыли и дыма. В наших траншеях осыпалась земля, как во время небольшого землетрясения, вздрагивали орудия, ящики со снарядами.

Мы с нетерпением ждали приказа вступить в бой. И вот 6 июля дивизия на машинах трех автомобильных батальонов, присланных из резерва фронта, начала марш в район Понырей. [101]

Командир полка сообщил нам, что дивизии поставлена задача быть готовой к разгрому частей противника, вклинившихся в нашу оборону.

Вечером 8 июля мы прибыли в район сосредоточения. Я выбрал огневые на западной стороне одного из оврагов. Место казалось мне очень удобным. Все вражеские снаряды при перелете рвались бы в овраге. Осколки от недолетов задержат щиты и брустверы. Когда раскаленную, растрескавшуюся землю покрыл черный зонт ночи, я пошел в 4-ю батарею, затем перебрался в 6-ю и вместе с техник-лейтенантом Николаем Веселовым всю ночь ходил от орудия к орудию. На рассвете доложил Новикову, что дивизион готов к бою.

— Хорошо, — ответил Новиков. — Ложись вздремни.

В 5 часов 45 минут началась артиллерийская подготовка. Каждый командир батареи, взвода имел плановую таблицу огня. Там было указано: когда, куда, сколько снарядов выпустить, когда и куда перенести огонь. Я, как ребенок, радовался дружному и грозному артиллерийскому оркестру. Кажется, за всю войну не видел столько огненных сполохов «катюш», стольких вздохов орудий. Тысячи стволов посылали в стан врага смертельные гостинцы. В небе появилась наша авиация. Вот она, родная! Полтора года ждал этого момента. Идут звено за звеном, эскадрилья за эскадрильей. Стоит сплошной, непрекращающийся гул. Огневые в дыму. Дым закрыл солнце.

В 6 часов вся артиллерия дивизии перенесла огонь в глубь немецкой обороны. Султаны от разрывов снарядов переместились на несколько сот метров. Поднялась в атаку пехота.

— Первая траншея взята, — сообщил в штаб начальник разведки дивизиона старший лейтенант Мартынов. [102]

Вместе с солдатами радуюсь первой, пусть пока маленькой победе.

Но враг усиливает сопротивление. В небе появились немецкие самолеты. Наши истребители вступили с ними в бой. Точно работали и зенитчики. С радостью смотрел я на наших соколов, на белые шапки зенитных разрывов, то и дело появлявшихся рядом с немецкими бомбардировщиками. Это вам не Северо-Западный фронт! Здесь фашисты и не думали опускаться до земли, как это они делали в 1942 году под Большими Дубовицами. Прошел всего год, а как изменилось соотношение техники в нашу пользу, как выросло мастерство советских воинов!

На правом фланге дивизии задержался 111-й стрелковый полк.

— Подбросьте огоньку! — просил командир полка майор Чилидзе Любимова. Гвардейские минометы, орудия 84-го артиллерийского стали ожесточенно бить по указанному участку. Комдив нацелил в этот район «яков» и «лавочкиных».

Атака возобновилась. Пехота бросилась вперед и погнала врага на запад.

К исходу первого дня наступления 228-й стрелковый полк (его поддерживал наш второй дивизион) занял хутор Дружевецкий и Поныри Вторые. 111-й стрелковый полк овладел дорогой Поныри — Карпуньевка, затем очистил от врага сгоревшие дотла Поныри Первые.

Меняем огневые позиции. Въезжаем в Карпуньевку. На минуту останавливаемся, чтобы исправить дорогу. Смотрю на бывшую деревню. Карпуньевка полностью сожжена. Одиноко стоит полуразрушенная церковь. Обочь дороги лежит убитая женщина. Невдалеке два мертвых советских солдата. Подошел ближе — и увидел страшную картину: у обоих солдат отрублены кисти [103] рук, у одного выколоты глаза, у другого на груди вырезана пятиконечная звезда.

— Сойти с машин! — подаю команду. — Смотрите, товарищи, что делают фашисты с нашими людьми!

Я больше не мог говорить. Горло сжали спазмы. Солдаты молча сняли головные уборы.

Ведем бой с «тиграми»

Вскоре мы встретились с новыми немецкими танками. Бой шел под деревней Александровкой, где фашисты сосредоточили крупный танковый кулак. Вражеская пехота под прикрытием танков то и дело переходила в контратаки.

Поздно вечером меня вызвал Новиков.

— С утра фашисты обязательно вновь начнут контратаки, — сказал он. — А КП дивизии очень уж близко от передовой. Надо его прикрыть. Пришел ваш черед. Выводите четвертую на прямую наводку.

— Там нет комбата, Александр Данилович.

— Вот именно — нет. Вы за комбата и будете.

— Куда вывести батарею?

— Вот сюда, — показал на карте Новиков.

Раздумывать некогда. Ночь коротка, а работы много. Пришел на батарею и приказал запрягать коней. В боях на Курской дуге 2-й дивизион имел разнообразную тягу. 6-я гаубичная перевозилась на тракторах, 5-я — на автомобилях «шевроле», 4-я — на лошадях.

Солнце скрылось за горизонтом. Стоит мертвая тишина. Лишь изредка нарушают ее отдельные артиллерийские выстрелы, да где-то в тылу врага слышится гул танков. Медленно движется батарея на передний край. На дороге — плотный слой тончайшей перемолотой машинами и тысячами солдатских ног пыли. Поднимаемая копытами лошадей пыль попадает в нос и [104] рот, поднимается вверх и тянется за орудиями длинными серыми шлейфами. При свете месяца пыль хорошо видна, и я боюсь, что она может выдать нас. Но все обошлось как будто благополучно. Пришли в указанное майором место. Останавливаю колонну, иду в пшеничное поле. Хочется подышать запахом выспевшего хлеба, поваляться где-нибудь у обочины поля, но некогда. Уже полночь. На пшеничном поле выбираю позицию, приказываю командирам взводов на руках вывести сюда орудия, а лошадей отправить в овраг к штабу дивизиона. Они нам завтра не понадобятся.

Приступили к инженерному оборудованию боевого порядка. Солдатам не нужно было приказывать рыть окопы и щели, выверять прицельные приспособления. Война научила их делать все быстро и хорошо, без особых на то приказов. Когда все было готово к бою, собираю личный состав, рассказываю об уязвимых местах «тигров». Новые вражеские машины оказались не такими уж страшными, и они хорошо горят, когда их умело бьют.

И вот ночь прошла. Наступило чудесное утро. Вокруг море спелой пшеницы. Как хотелось думать, что нет никакой войны, что мы прибыли убирать хлеб. Но уже свистят над головой пули. Послышался гул моторов. В бинокль хорошо вижу, как несколько немецких танков сползают в лощину с высоты. Под их прикрытием осторожно идет пехота. Танки необычные. «Тигры», — решил я. Стрелять еще рано. Нужно подождать, пока танки выберутся из оврага.

Тишину утра разорвал резкий свист. Взрыв. Четвертое орудие перевернулось. «Неужели противник обнаружил нас?» — подумал я.

За вторым разрывом последовал третий, четвертый... [105]

Снаряды рвались точно на огневой позиции. Орудийные номера укрылись в ровиках.

— Товарищ капитан, — доложил разведчик Волынкин. — Разбито третье орудие. Убит офицер, ранен наводчик.

Еще раз осмотрев огневую, я увидел, что на желтом пшеничном поле как будто специально кто-то образовал черные пятна. Мы же сами, не подумав о маскировке, вытоптали и выдергали пшеницу. Немецкие танкисты воспользовались нашей ошибкой. Не следовало занимать позицию на пшеничном поле. Лучше бы поставить орудия на обочине и замаскировать под желтый цвет. А коль уж поставили на пшеничном поле, надо было натянуть масксети, набросать на орудия пожелтевшие стебли. Не сделали этого и наказаны. За малейшую ошибку на войне расплачиваешься кровью.

Но вот огонь фашистов прекратился. Из лощины выползло несколько «тигров». Они медленно шли на нас.

— Огонь! — скомандовал я.

Батарея начала стрельбу. Резко, как удары хлыста, щелкали выстрелы. Навстречу вражеским машинам понеслись бронебойно-трассирующие снаряды. Те, которые не попадали в цель, ударяясь о землю, подпрыгивали, взмывали вверх, оставляя красного цвета трассы. Снаряды, задевавшие броню «тигров» под острым углом, отлетали в стороны и вверх. Но вот один танк остановился. Удобный момент. Расчет правофлангового орудия перекатил пушку на новое место, быстро укрепил сошники и открыл огонь. Первый снаряд не долетел до цели. Наводчик старший сержант Курило вытер со лба пот. Сейчас решали мгновенья. Если танк не подбить, он повернет хобот и первым же выстрелом подобьет пушку, уничтожит расчет.

— Наводить выше, подкалиберным! — приказывает командир орудия сержант Сергунин. [106]

Разрыв снаряда заглушает его голос, но Курило слышит командира. Он тщательно наводит перекрестие в башню. Выстрел. Перелет. В это время танкисты, видимо, заметили орудие и начали медленно поворачивать ствол. Поздно! Третий снаряд попал в бок танка. Расчет стал смелее. Четвертый и пятый подкалиберные попали в моторную часть. «Тигр» задымил.

Солдаты перекатили орудие на новое место. Они понимали, что выдали свое местонахождение и, если не сменить позицию, их накроют минометным или артиллерийским огнем. Первое знакомство с «тиграми» могло дорого обойтись.

Сменил позицию и расчет второго орудия. Натянули маскировочную сеть.

Передышка длилась недолго. Опять появилась группа танков. Чтобы отвлечь танкистов от уцелевших орудий, приказываю командиру четвертого орудия старшине Долгову сделать выстрел из подбитой системы. Зарядили пушку и с трудом произвели несколько выстрелов. Приманка сработала. Танки с ходу начали стрелять по раненому орудию, а мы тем временем с флангов открыли огонь по ним. «Тигры» попали в огневую ловушку.

Еще удача! Загорелся второй «тигр». Он окутался черным дымом и замер на месте. Другие машины попятились и скрылись за небольшим холмом.

Больше на нашем участке фашисты не возобновляли наступления.

Мы пригласили к обгоревшему «тигру» артиллерийского мастера батареи старшего сержанта Сунько. Поручили ему тщательно осмотреть танк и выявить наиболее уязвимые места. Сунько приготовил своеобразный плакат. Он нарисовал машину на фанерной доске. Уязвимые места закрасил черной краской. «Буквари», как потом солдаты прозвали эти дощечки, передавались из [107] расчета в расчет, от батареи к батарее. Агитаторы проводили у плаката беседы. Старшина Долгов, сержанты Сергунин и Курило рассказали всем огневикам дивизиона, как они уничтожали «тигров», куда наводили орудия, с какого расстояния открывали огонь. Их опыт впоследствии пригодился другим расчетам. Кто-то из местных поэтов сочинил про «тигров» частушки, и солдаты весело распевали их:

Прямой наводкой

В середине июля меня вызвал на НП майор Новиков.

— Ну вот что, заместитель, принимай дела. Заболел, — сказал он. Я не знал, верить ему или нет, говорит он серьезно или шутит. Улыбка не сходила с его лица.

— Бинокль и карта у меня есть, задачу дивизиона знаю. Что же принимать? — тоже улыбаясь, ответил я.

— Залезай на дерево, погоняй фашистов, а я полежу.

Майор перестал улыбаться, и я увидел, что он действительно болен. Его давно мучили боли в желудке. Врачи рекомендовали лечь в госпиталь, но он только отмахивался — не время.

Я взобрался на большой ветвистый дуб, росший на опушке леса, и стал наблюдать за вражеской обороной.

— Траншея у желтого бугра пристреляна? — спросил я у Мартынова, находившегося внизу.

— Пристреляна. Это репер номер два.

Минут двадцать смотрел на ровные, испещренные траншеями поля. Беспечно бродили по переднему краю [108] солдаты. На лошадях к оврагу подвезли кухню. Мысленно пересчитываю доворот и прицел от второго репера, продолжаю наблюдать. По ходам сообщения к кухне подошли солдаты. Вот их человек тридцать. «Пообедаете сейчас», — зло подумал я и дал команду четвертой батарее открыть огонь. Третий снаряд разорвался вблизи кухни. Фашистских солдат как ветром сдуло. Но, увлекшись стрельбой, я забыл о маскировке и блеском стекол бинокля выдал вражеским артиллеристам свое местонахождение. По опушке рощи гитлеровцы произвели сильный налет. Большой осколок срубил верхушку дуба. Я упал на землю.

* * *

Дивизия наступает. Выходим на линию зимней обороны противника. 2-й дивизион следует по маршруту Никольское — Березовка — Ветренка. Здесь недавно шли ожесточенные бои. Поле изрыто воронками. Застыли подбитые танки, орудия, автомашины. Валяются незахороненные трупы вражеских солдат. На всем нашем пути ни одной уцелевшей деревни. Лишь торчат на пепелищах, как зенитки, печные трубы да колодезные журавли.

За шесть дней — с 15 по 21 июля — полк прошел с боями 15 километров, уничтожил четыре вражеские батареи, двадцать пулеметов, шесть противотанковых орудий, три НП, несколько танков. Каждый бой вооружал артиллеристов опытом. Росло число людей, становившихся подлинными мастерами своего дела.

Разведчик Докучаев обнаружил две хорошо замаскированные минометные батареи противника. Орудийный расчет сержанта Орешкина прямой наводкой уничтожил четыре огневые точки и автомашину. Расчет сержанта Пономаренко разрушил четыре дзота. В июле восемьдесят шесть передовых воинов полка вступили в партию. [109]

Утром 24 июля начальник штаба полка майор Каплун выехал с командирами дивизионов на рекогносцировку местности. Впервые я выступаю в роли командира дивизиона: Новикова все-таки положили в госпиталь. Внимательно слушаю Каплуна. Он показал на местности несколько населенных пунктов, назначил полковые ориентиры, рассказал о противнике.

Враг яростно огрызался. Временами нашей пехоте приходилось останавливаться и зарываться в землю. Тогда усиливали свою работу мы, артиллеристы.

29 июня дивизия вышла к сильно укрепленному рубежу противника у деревни Жирятино.

Меня вызвал к себе подполковник Любимов.

— Поставьте три пушечные батареи полка на прямую наводку, — сказал он. — Вы специалист по прямой наводке, вам и карты в руки. Идите выбирайте позиции, а Кожевников займется подготовкой людей, материальной части. Как лучше выполнить задачу — решайте сами.

Честно говоря, я был рад тому, что именно мне доверили такое рискованное дело. Хотя задача очень трудная. Фашистская артиллерия беспрерывно обстреливала тот район, где предстояло мне расположить батареи.

Передний край проходил по опушке когда-то красивой березовой рощи. Сейчас здесь торчали голые изрубленные осколками стволы. На каждом шагу воронки от мин и снарядов. Около рощи неглубокие траншеи.

Переползая от воронки к воронке, мы внимательно наблюдали за местностью. На противоположном берегу ручья Ноживка оборонительные сооружения гитлеровцев. Оттуда противник ведет непрерывный огонь из пулеметов и минометов. «Как быть? — думал я. — Под таким огнем почти невозможно передвигаться, а надо поставить 12 орудий, оборудовать огневые позиции». [110]

Немецкие разведчики не спускали глаз с нашего переднего края. Любой ориентир находился под самым пристальным наблюдением. Надо перехитрить врага. Но как?

Мое внимание привлекла сгоревшая деревня в нейтральной зоне. «Вот самое подходящее место для огневых позиций, — подумал я. — Лучшего не найти».

Под вечер прибыл на наблюдательный пункт командира дивизиона. Здесь ознакомил Кожевникова и командиров батарей со своим замыслом, предупредил о необходимости самой строгой дисциплины и организованности.

— Если сумеем незаметно оборудовать огневые позиции, поставить и замаскировать пушки, боевую задачу выполним успешно, — сказал я командирам батарей. — И наоборот. Малейшая оплошность в маскировке орудий или приборов, один неосторожный шаг, громкое слово могут вызвать гибель людей и потерю техники.

И закипела работа. Молча, забыв об усталости, трудились солдаты, бесшумно, на руках перекатили в деревню орудия. Триста метров двигались по местности, изрытой снарядами, пятьсот — по нейтральной полосе. Вместе с солдатами, наравне с ними, трудились офицеры: рыли щели, устанавливали орудия, натягивали маскировочные сети. Всё зарыли в землю. Из траншей высовывались только головки перископов да стереотруб. В некоторых печных трубах и в срубах колодцев оборудовали наблюдательные пункты.

В одном из подвалов, в центре деревни, расположился командир 5-й батареи лейтенант Павел Иванов. Здесь же обосновался и я.

Наступило утро. Мы смотрели на вражескую оборону. Она была видна как на ладони. Хорошо просматривались траншеи, хода сообщений, огневые точки. Кажется, нам удалось обмануть бдительность врага. Не [111] мог не радоваться этому. Вражеский офицер, следивший за нашим участком, прохлопал.

Проходил час за часом. Солнце поднялось над печными трубами. По-прежнему через равные промежутки времени фашисты методически обстреливали наш передний край. Через деревню пролетали одиночные снаряды.

Начальник штаба дивизиона изредка говорил со мной по телефону, и то очень коротко. Радиосвязь молчала. Ничто не должно было выдать нашего присутствия в нейтральной зоне.

Так прошел день. Со мной находился Мартынов. Он непрерывно наблюдал за противником, засекал новые и новые цели — огневые точки, наблюдательные пункты врага.

Вечером прибыл по вызову к подполковнику Любимову. У него был командир стрелкового полка. Доложил обстановку. Попросил, чтобы пехота часть своих огневых средств выдвинула вперед, в нейтральную зону. Мою просьбу удовлетворили. Вскоре между орудиями, на флангах батарей, появились пулеметы. Артиллеристы радовались, что рядом находятся боевые друзья, хотя в то же время и побаивались, что фашисты обнаружат огневые позиции пехоты.

— Ничего, ничего, — говорил Любимов. — Завтра мы им дадим жару. Все у вас готово?

— Все.

— Толково, толково.

На рассвете 2 августа противник начал подготовку к контратаке. Раздался страшный грохот. Вражеские орудия одно за другим изрыгали пламя. Земля вставала дыбом от разрывов бомб и снарядов. Дым и копоть превратили день в ночь. Два часа беспрерывно бомбила наш передний край вражеская авиация.

Всего лишь в нескольких сотнях метров от нашего [112] расположения бушевал огненный смерч, а в нейтральной зоне — ни одного разрыва. Мы молча наблюдали за стрельбой орудий и танков противника. Трудно было удержаться от соблазна ответить огнем. Но мы ждали. Каждый из нас знал: главная задача — уничтожить бронированные чудовища, которые вот-вот двинутся в атаку.

Взревели моторы, и фашистские танки пошли в наступление. За ними показались длинные цепи автоматчиков. Артиллеристы замерли. Приникли к панорамам наводчики. С нетерпением ожидали команду пулеметчики. Мучительно долгими казались секунды...

Когда боевые кресты на фашистских машинах уже можно было хорошо рассмотреть невооруженным глазом, я подал команду. Грянули выстрелы. Два танка загорелись от первых же снарядов.

Воздух гудел от взрывов, от автоматной и пулеметной трескотни. Вражеская пехота и танки остановились, затем попятились назад.

Получено разрешение приступить к выполнению таблицы огня — подавлять огневые точки в обороне противника. Передаю условный сигнал командирам батарей.

Раздалось сразу девять выстрелов. Девять орудий бьют по вражеским огневым точкам, дзотам, наблюдательным пунктам. Три наши пушки молчат: они в резерве. Мне хочется включить и их в работу, но какое-то неосознанное чувство подсказывает: «Не спеши». И вот через десять минут после того, как мы начали стрельбу, по нашим позициям открыли огонь два вражеских танка. Тут-то и пригодились орудия прикрытия. Не отрывая основные системы от выполнения плановой таблицы огня, командиры батарей резервными пушками подавили танки. Орудие сержанта Прокудина из четвертой батареи уничтожило вражескую зенитную автоматическую пушку. [113]

В то время когда мы разрушали передний край обороны противника, с востока донесся гул танковых двигателей. Развернутым строем пошли в атаку тридцатьчетверки. Поднялась находившаяся в траншеях пехота. Громкое «ура» смешалось с грохотом машин, трескотней автоматов, разрывами снарядов.

Вместе с пехотой пошли вперед командиры батарей со своими взводами управления. Мартынов выбрал НП на западном берегу ручья, где только что был передний край противника. Я перебрался туда.

Несколько раз гитлеровцы бросались в контратаку, но отступали, неся большие потери. Ожесточенный бой шел и в воздухе. Умело били врага наши славные соколы. То и дело черные шлейфы дыма от немецких «юнкерсов» и «мессеров» тянулись к горизонту.

Противник ввел в бой большую группу танков.

— «Леопард», приготовиться! — услышал я по радио голос Любимова.

«Леопард» — условный знак, название подвижного заградительного огня.

— «Леопард», зарядить! — повторяю полученную команду.

— Готово, готово, готово!.. — докладывают командиры батарей.

Весь полк открывает огонь. Стреляют по танкам прямой наводкой полковые и батальонные пушки. Близко перед вражескими танками встают султаны разрывов. Поле боя заволакивают облака дыма и пыли. Когда чуть посветлело, видим: несколько танков пылают на поле боя. Очередная вражеская контратака отбита.

Хорошо действовала в тот день прикомандированная к нам седьмая батарея. Наводчик Смагин, поймав башню танка в перекрестие, произвел первый выстрел. Снаряд далеко пролетел за танк. Смагин растерялся: танк шел на орудие. Командир расчета старшина Новиков [114] подбежал к орудию, проверил установку прицела, сам навел орудие на танк и с расстояния 500 метров поразил головную машину. Три фашистских танка открыли огонь по орудию Новикова. Тяжело ранило Смагина, контужен сам Новиков. Видя, что его некому подменить, Смагин, превозмогая боль, вновь взялся за маховики орудия и подбил еще один танк. Когда очнулся Новиков, он увидел, что орудие молчало, а Смагин лежал около станин без сознания. Новиков сел за наводчика и в упор сделал выстрел по третьей машине.

Четвертый танк уничтожило резервное орудие.

Пушки, поставленные на прямую наводку, сделали свое дело. За день боя мы уничтожили пять танков и самоходных орудий врага, несколько орудий, дзотов, наблюдательных пунктов, станковых и ручных пулеметов, три автомашины, подавили до роты вражеской пехоты. У нас убито трое, ранено семь человек. Противник вывел из строя четыре орудия.

Штабная батарея в сборе

В августе возвратился из госпиталя Новиков. Я приступил к выполнению своих обязанностей.

Офицеры дивизиона собрались в овраге. Погода по-прежнему стояла чудесная. Семнадцать часов, а солнце жгло немилосердно.

— Дивизиону вновь приказано вывести пушечные батареи на прямую наводку, а гаубичную поставить на закрытую позицию западнее деревни Жирятино, — сказал Новиков. — Старшим на прямой наводке будет мой заместитель Кудинов. Свои действия, — обернулся он ко мне, — согласуйте с капитаном Наумовым, командиром стрелкового батальона.

К концу дня я разыскал нужный нам НП. К моей радости, увидел здесь капитана Полянского, старших [115] лейтенантов Керножицкого и Осипова. Мелькнула мысль: «Штабная батарея в сборе». Действительно, почти все офицеры, что перешли в артполк, собрались на НП Наумова. Он тоже был воспитанником полка. Правда, с ним мы встречались редко, но о его делах знали многое. Он воевал, как положено коммунисту. Через несколько месяцев после прибытия в часть стал заместителем командира роты, лейтенантом. В наступательных боях за Поныри Наумов заменил погибшего командира роты, в августе принял батальон. Ему присвоили звание «капитан». И вот теперь мы, четверо артиллерийских офицеров, выходцы из одной батареи, прибыли к Наумову получить боевую задачу.

Вышли на рекогносцировку. На возвышенности большое село. Все его дома, погреба, чердаки фашисты превратили в опорные пункты, огневые точки, отсюда вели сильный ружейно-пулеметный и артиллерийский огонь, контролировали все дороги.

— Комдив приказал ночью взять село, — сказал Наумов.

Мы выработали план атаки, решив штурмовать на рассвете. Договорились о взаимодействии, о связи. Офицеры пошли проверять готовность подразделений. С наступлением темноты приступили к работе саперы. [116]

Они подползли к вражеским заграждениям и стали резать проволоку, снимать мины.

— Ну, комбат, — обратился ко мне по старой привычке Наумов. — Или грудь в крестах, или...

— «Или» быть не может. Только победа, Макар.

Когда засиял рассвет, в небо взвилась зеленая ракета. И сразу же громыхнули пушки. Орудия вели огонь в промежутки между стрелковыми взводами. Снаряды еще рвались в расположении противника, а пехотинцы уже захватили первую траншею. Солдаты группами в три, пять человек штурмовали определенные, заранее указанные места. В ход шли гранаты, приклады, штыки, ножи.

Застигнутые врасплох, фашисты не смогли оказать организованного сопротивления. Батальон занял село. Теперь нужно было закрепиться в нем. Артиллеристы переместили орудия на западную окраину. Стали готовить окопы, подносить боеприпасы. Пехотинцы приспосабливали к бою подвалы, чердаки.

Противник пытался вернуть село. Атаковал в лоб. Делал попытки зайти с тыла. На левом фланге гитлеровцам удалось несколько потеснить нашу пехоту.

— Будьте здесь, — обратился ко мне Наумов. — А я туда.

Под свист пуль и осколков капитан побежал на левый фланг. Увидев командира, начавшие было отходить солдаты остановились, а затем, увлекаемые им, пошли вперед и сошлись с врагом врукопашную. Положение было восстановлено.

— Товарищ капитан, смотрите! — закричал разведчик Нехорошев.

На врага мчались советские танки. Дивизия продолжала наступление.

Я выскочил из окопа и побежал искать Наумова. [117]

Мне хотелось обнять и расцеловать этого храброго офицера.

— Где командир батальона? — спрашивал у солдат.

— Ранен наш капитан, — сказали мне.

Нашел его уж в санитарной повозке.

— Макар, что с тобой? — бросился я к нему.

Он открыл глаза и чуть слышно сказал:

— Ничего, все хорошо, не беспокойтесь за меня... Приказ выполнил точно и в срок. И все равно дойду до Берлина.

С Наумовым мы больше не встретились. Но друзья-фронтовики рассказывали, что он вернулся в строй, действительно участвовал в штурме Берлина, а после войны, уволившись в запас, вновь начал водить железнодорожные составы. [118]