На Северо-Западном фронте

У Черного ручья

Я — в 55-й стрелковой дивизии заместитель командира штабной батареи начальника артиллерии дивизии{4}.

В батарее меня встретил небольшого роста, с голубыми узкими немного улыбавшимися глазами старший лейтенант.

— Пурышев Николай Васильевич, — назвал он себя, протягивая руку.

Николай Васильевич приехал в дивизию с Дальнего Востока. Он лет на десять старше меня. Еще не воевал, но опытнее в работе с людьми: я это понял с первых шагов совместной службы. Был требовательным, волевым, принципиальным командиром. Приказания подчиненным отдавал короткие, четкие, ясные. Всюду успевал, во все вникал, умело сочетал высокую требовательность с отеческой заботой о подчиненных.

Вслед за мной в батарею прибыл командир взвода разведки младший лейтенант Марк Павлович Полянский — учитель из города Тима Курской области — небольшого [31] роста, коренастый. У него круглое лицо, голубые, цвета василька, глаза, белокурые вьющиеся волосы, короткий вздернутый нос. Был он на редкость уравновешенным человеком. Говорил тихо, глядя собеседнику прямо в глаза. На вопросы отвечал после некоторого раздумья.

На взвод связи назначили старшего лейтенанта Федора Александровича Александрова. Он пришел в батарею с крупного завода, где работал инженером-электриком. Александров с первых же дней стал для нас авторитетом. Был он исключительно доступен, относился к окружающим с большой душевной теплотой. Солдаты буквально тянулись к нему. Сядет он, бывало, на пенек, снимет пилотку, протрет очки и начнет говорить о том, как будут жить люди после войны. Поговорит, затем встанет и скажет:

— Ну, а теперь за дело. — И зашагает широким шагом к себе в землянку.

Измерительно-пристрелочным взводом командовал лейтенант Болеслав Иосифович Керножицкий. До войны Керножицкий учился в Ленинградской лесотехнической академии. На батарею пришел из артиллерийского училища. Он выше среднего роста, на лице ребячьи веснушки, красивые золотистые волосы зачесаны назад. Болеслав удивительно нетороплив, никогда не спешил, никуда не торопился. Дело свое знал хорошо, с первых же дней пребывания в батарее показал себя трудолюбивым, грамотным командиром.

Среди офицеров я был самым молодым. Все до войны уже прошли известную жизненную школу, а я все жил на попечении других. Но товарищи видели во мне фронтовика, человека обстрелянного, изрядно понюхавшего пороху. Этим я гордился и старался не ударить в грязь лицом. [32]

В апреле получаем приказ отправиться на Северо-Западный фронт. Уже хорошо припекало солнце. Таял снег, журчали ручьи. Пробегали мимо населенные пункты, станции и полустанки, путевые будки, телеграфные столбы. Среди лесов и полей мелькали маленькие деревушки, дома, крытые тесом и соломой, коровы, привязанные к кольям, торчащие в небо журавли колодцев.

Проехали Клин. Впереди Калинин. Эшелон ненадолго остановился возле огромного немецкого кладбища. Березовые кресты стоят строго в ряд и, как солдаты перед боем, в касках. Снова мелькают сожженные деревни, раненые и обуглившиеся деревья. По обеим сторонам дороги валяются перевернутые вагоны, взорванные паровозы, разбитая техника.

Внимательно смотрят солдаты на места, где шли ожесточенные бои за Москву. В вагонах топятся железные печки-времянки. Стоят на посту дневальные. Весенний ветер свистит за окнами.

55-я дивизия вошла в состав 11-й армии. Нас ознакомили с обстановкой на фронте. Противник с большими для него потерями в людях и технике пробил к окруженной нашими войсками в районе Демянска 16-й немецкой армии узкий, так называемый Рамушевский, коридор, по имени населенного пункта Рамушевого, стоявшего на шоссейной дороге, захватил шоссе Старая Русса — Демянск. Немецкое командование превратило примыкавшие к шоссе села Бяково, Василевщину, Рыкалово, Налючи в сильно укрепленные опорные пункты, насытило их до предела техникой. Пытаясь расширить коридор, противник днем и ночью вел наступательные бои с применением танков и авиации. Однако все попытки гитлеровцев добиться более крупного успеха оканчивались провалом. Наши войска стойко отражали ожесточенные атаки фашистов.

Дивизии предстояло, наступая совместно с другими [33] соединениями армии с севера на юг, вновь перерезать дорогу Демянск — Старая Русса, соединиться с 1-й Ударной армией и тем самым окончательно сомкнуть кольцо вокруг 16-й немецкой армии.

Дивизия начала марш к фронту.

Семь дней шли артиллеристы и пехотинцы по размокшим, разбитым, превращенным в месиво из грязи проселочным и лесным дорогам, причем двигались только ночью. Пушки и повозки то и дело застревали в рытвинах и выбоинах. Их приходилось вытаскивать усилиями всех солдат. Автомашины вообще встали. Днем останавливались где-нибудь в лесу, отдыхали, учились. Артиллеристы тренировались в приготовлении орудий к бою, в работе с приборами. Связисты прокладывали кабели через лес и болото. Занимались все хозяйственники, писаря. Они тоже учились обращаться с оружием.

26 апреля мы, наконец, прибыли в район сосредоточения, преодолев более ста километров по бездорожью.

Штабная батарея разместилась на опушке большой сосновой рощи недалеко от деревни Кутилиха у ручья с характерным названием «Черный». Он нес свои мутные, черноземные воды откуда-то из Сучан-болота и впадал в реку Пола. Участок был сильно заболочен.

— Плохое место выбрал, лейтенант, — сказал мне Пурышев, осмотревшись.

— Наоборот, хорошее, — возразил я. — Стрелять сюда противник не будет. На карте одни голубые черточки: болото.

— А люди где разместятся?

— В домиках. Видели, сколько в лесу повалено взрывами сосен! На месте сделаем двойные срубы, накаты. Перевезем домики сюда. А в ручье можно и стирать, и коней поить.

На том и порешили.

Домики-блиндажи солдаты построили быстро. Каждый [34] из двойного сруба, между которыми засыпана земля. Вместо потолка два ряда бревен-накатов. Конечно, прямое попадание тяжелого снаряда разрушило бы такое сооружение. Но снарядов маленького калибра и осколков можно было не бояться.

Оборудовали места для отдыха, очаг для приготовления пищи, организовали связь, наладили разведку. При первой возможности провели партийное и комсомольское собрания.

Коммунистов у нас было немного: командир батареи, командиры взводов старший лейтенант Александров и младший лейтенант Полянский, старшие сержанты Головань и Осипов — заместители командиров взводов связи и разведки, сержант Лякин — командир отделения разведки, рядовые Кулаевский, Жеманов и Наумов. Но все они имели солидный партийный стаж, обладали [35] большим опытом общественной работы. Секретарем партийной организации избрали солдата Павла Васильевича Кулаевского — зрелого коммуниста, активиста парторганизации. Павел Васильевич вступил в партию еще в тридцатых годах, служил в органах государственной безопасности, хорошо разбирался в людях, умел работать с народом. Рядовой солдат, он пользовался большим авторитетом у всего личного состава, его даже называли комиссаром батареи, причем не в шутку, а в порядке констатации действительного факта — должность комиссара у нас не была занята, и Кулаевский исполнял многие из функций комиссара. На партийном собрании выделили взводных агитаторов, редколлегию стенной газеты, редакторов боевых листков.

Секретарем комсомольской организации избрали рядового Крамаря. Это совсем еще юный солдат-связист, с нежным девичьим лицом. Раньше в батарее — при формировании дивизии — он был заместителем секретаря, до армии в школе избирался секретарем школьной комсомольской организации. Крамарь — грамотный, начитанный, эрудированный молодой человек, имел среднее образование, легко сходился с людьми, был прирожденным организатором, и его, несмотря на молодость, уважали и пожилые солдаты.

Война — войной, а жизнь шла своим чередом. Надо было думать, чем заниматься солдатам в короткие часы отдыха, заботиться об их духовном росте. Мы организовали художественную самодеятельность. Ею руководил вычислитель Семенов — в прошлом учитель. Поручение он выполнял с душой. На любом привале, в перерыве между боями, позднее во время переезда на другой фронт в батарее звучала гармошка, раздавались песни, в круг выходили плясуны.

Очередное партийное собрание обсудило вопрос об авангардной роли коммунистов и комсомольцев в боевой [36] подготовке. На батарее развернулась упорная борьба за выполнение и перевыполнение нормативов. К отличному овладению специальностью призывали солдат агитаторы. О достижениях передовых воинов писала стенная печать.

О чем надо подумать взводу разведки

В батарею пришел начальник штаба артиллерии дивизии подполковник Пимен Семенович Щербина. Пимен Семенович обаятельный человек, большой знаток артиллерии. Я служил с ним вместе до 1944 года, учился у него спокойствию, выдержке, перенимал умение принимать в любой обстановке не скороспелые, а обоснованные, «научные», как он часто говорил, решения. Начальник штаба рассказал нам, какие силы немцев противостоят дивизии.

— Я привожу вам данные штаба. А вот где у врага огневые точки и какие, должны узнать вы и другие разведчики артиллерии дивизии, — сказал он. — И определить их координаты. Тут есть о чем подумать и взводу разведки, и взводу измерительно-пристрелочному. — Пимен Семенович поставил батарее задачи, дал план разведки, засечки целей, привязки боевого порядка и пристрелки орудий.

Не так-то легко узнать, где и что находится у противника. Все офицеры батареи по очереди круглосуточно находились на наблюдательном пункте. Пурышев, я, Полянский со своими подчиненными ежедневно ходили в стрелковые полки и там подолгу наблюдали за вражеской обороной, беседовали с наблюдателями, переносили на свои карты засеченные цели.

Перед передним краем обороны у немцев проволочные заграждения в три кола, в глубине обороны доты [37] и дзоты, соединенные между собой ходами сообщения. Проволочные заграждения прикрыты плотными минными полями.

Взвод ИП засекал и передавал координаты выявленных целей в штаб. Я помогал подразделениям, прибывшим на усиление дивизии, производить привязку огневых, по заданию подполковника Щербины указывал на местности цели и участки, запланированные для обстрела во время артиллерийской подготовки. Сориентироваться в обстановке в течение короткого времени трудно. Вот и пришлось нам — офицерам штабной батареи — быть «гидами» на переднем крае.

С часу на час мы ждали, когда начнем наступать. В напряженной подготовке к этому провели Первомайский праздник. Все мероприятия, посвященные Первомаю — открытые партийные и комсомольские собрания, митинги, беседы, специальные выпуски газет, — проходили под знаком того, что нам предстоит выполнить. Командиры, коммунисты, комсомольцы, агитаторы разъясняли воинам значение предстоящего боя, призывали бесстрашно громить гитлеровских захватчиков, очищать от фашистов родную землю.

Наступило 3 мая. День выдался ясный, солнечный. Снег почти весь растаял, лишь кое-где в глубине леса [38] еще оставались отдельные белые островки. Поляны покрылись зеленым ковром. Белые, синие, желтые головки подснежников с любовью смотрели на весеннее солнце. Березы стояли в праздничном наряде. Как хороша весна с первыми цветами!

То, чего долго ждешь, приходит обычно неожиданно.

Раздалась команда «К бою!». Нам уже открыто объявляют — дивизия начинает наступление. Я нахожусь на наблюдательном пункте начальника артиллерии дивизии. Рядом майор Зарецкий — начарт. Он то и дело смотрит на часы. Знаю: Иван Семенович переживает. Ведь это, по сути дела, его первый бой.

И вот ласковая чарующая весенняя тишина сменилась грохотом сотен орудий и минометов. Бухали семидесятишестимиллиметровые пушки, охали стодвадцатидвухмиллиметровые гаубицы, рявкали минометы. То в одном, то в другом месте шипели гвардейские минометы, посылая в стан врага смертоносные огненные стрелы. Впервые в своей жизни увидел я работу «катюш» и невольно представил себе, каково гитлеровцам. На том месте, где падали снаряды, все было в дыму и огне.

В артиллерийской подготовке участвовал весь 84-й [39] артиллерийский полк. На вооружении у него двадцать 76-миллиметровых орудий и двенадцать 122-миллиметровых гаубиц. Но эффективность 76-миллиметровых снарядов в лесисто-болотистой местности оказалась незначительной. Имея настильную (отлогую) траекторию, они разрушать дзоты и блиндажи с закрытых позиций не могли. Позднее эти орудия мы стали выкатывать на передний край и стрелять по амбразурам прямой наводкой. Эффективнее был огонь гаубиц. Их более тяжелые снаряды, летевшие по навесной траектории, успешно разрушали вражеские траншеи, блиндажи, дзоты.

По сигналу с пункта командира дивизии 107-й и 111-й стрелковые полки пошли в атаку. Воины, долго ожидавшие этой минуты, смело бросились на врага.

Гитлеровцы оказывали яростное сопротивление. Уцелевшие огневые точки вели ураганный огонь. Но ничто не могло остановить наших героев. Удар был так стремителен, что противник стал отступать. Уже к 9 часам, через час после начала атаки, гитлеровцы побежали, бросая оружие, боеприпасы, насиженные блиндажи.

К вечеру задача дня была выполнена. Дивизия продвинулась в отдельных местах до пяти километров. Батальон старшего лейтенанта Халанского оседлал дорогу Василевщипа — Бяково, выход немцев из демянского котла.

По лесу ночью

Меня вызвали к начарту майору Зарецкому. В его блиндаже, когда я вошел туда, горела лампа, сделанная из 45-миллиметровой гильзы. Сам он сидел у стола, на котором была разложена карта. За другим столом, размером поменьше, примостился подполковник Щербина.

— Ну вот вам первая боевая задача, — сказал Зарецкий. [40] — Небольшая, но трудная. В течение ночи побывайте на наблюдательных пунктах всех трех дивизионов, передайте командирам мои приказания — они нанесены на карту, принесите в штаб схемы целей, сведения о потерях и наличии боеприпасов.

Майор показал на карте, где нужно искать наблюдательные пункты.

«Ну, Кудинов, покажи свое умение, — подумал я. — Найти ночью наблюдательные пункты на местности, где недавно шел бой и линия фронта самая неопределенная, да еще в лесу, в болотах — задача действительно сложная, посложней любой другой. Ничего подобного в жизни мне еще не приходилось делать. Везде посты, секреты — и наши, и вражеские. Подстрелят ночью и не узнаешь — кто».

Пошли вдвоем с разведчиком Нехорошевым. Предупредил его, чтобы он шел за мной молча и, что бы ни было, никаких вопросов не задавал, ни о чем не сообщал голосом. Мы могли рассчитывать только на зоркое зрение и острый слух. Ночь зловеще темная. Над лесом по нависшему небу ползли черные лохматые тучи. Изредка вспыхивали молнии, но лучше бы этого не было. На мгновенье делалось светло, а затем мрак еще более сгущался.

Вошли в темный лес. Густые кроны скрыли от нас и росчерки молний. Пошли на ощупь, то и дело спотыкаясь о пни и валежник. Тревожно скрипели раненые деревья, заставляя вздрагивать, нагоняя тоску и уныние. С листьев падали тяжелые капли дождя. Трудно сказать, какое прошли расстояние. Неожиданно впереди застрочил пулемет. Фейерверк трассирующих пуль пронесся над головами. Повернули на северо-запад и пошли еще более осторожно. «Трах-тах-тах» — опять открыл огонь пулемет. В воздух взлетело несколько сигнальных ракет.

Прошел час, другой. Мы все брели по незнакомому [41] лесу. Вдруг разведчик за что-то зацепился, упал и, поднявшись, знаком остановил меня.

— Провод, — еле слышно прошептал он. Я взял в руки нитку и осторожно пошел вперед. Так как было одинаково вероятно попасть и к своим, и к противнику, мы часто останавливались и прислушивались.

Прошли еще несколько сот метров. Очередная ракета осветила землянки и группы людей.

— Свои, — вздохнули мы облегченно. Нас остановили, спросили пароль.

— Куда идете?

— Ищем артиллерийский пункт.

— Пункт здесь. Кого надо?

— Старшего по званию офицера.

Солдат, подняв плащ-палатку, что закрывала вход в землянку, крикнул в темноту:

— Товарищ капитан, на минутку.

— Что случилось? — выйдя из землянки, пробасил офицер.

— Какие-то люди артиллеристов ищут.

— Старший, войдите в землянку.

Я пошел вслед за капитаном. Это был командир одного из тех трех дивизионов, которые разыскивал, — Михаил Антонович Денисенко.

— А, штабники к нам в гости прибыли! — обрадованно воскликнул Денисенко, узнав меня. Я доложил, зачем прибыл. Капитан перенес с моей карты на свою задачу, поставленную ему штабом артиллерии дивизии, вручил мне справки о потерях и наличии боеприпасов.

— Как ты нашел наш пункт? — сочувствующе спросил Денисенко. — Искать блиндаж в такую ночь все равно, что иглу в стоге сена.

— Честно говоря, случайно. В лесу хоть глаз выколи.

— Пойдешь искать Новикова и Каплуна?

Это были командиры двух других дивизионов. [42]

— Да.

— Чем бы тебе помочь? — задумался Денисенко. — Постой. Позвоню Новикову. Может что придумаем.

Называть свои точные координаты по телефону было опасно, и Новиков сказал Денисенко.

— Я примерно знаю, где ты находишься. Пусть идут строго на запад, метров четыреста. Мы постараемся их встретить.

— Вот и хорошо, — обрадовался я.

Опять пошли в темноту ночи. По-прежнему дул ветер, шел дождь, шумели деревья. Мы часто останавливались, напряженно прислушивались. Вскоре ветер донес до нас запах хвойного дыма. «Стоп! Где-то люди». Затем мелькнуло что-то похожее на искры. «Блиндаж, — решил я. — Но чей?» Дал знак Нехорошеву. Легли на землю и поползли, держа наготове автоматы и гранаты. Послышались шаги. Кто и куда шел — разобрать нельзя. Шаги то приближались, то удалялись. «Часовой ходит». Я кашлянул, чтобы привлечь его внимание. Часовой окликнул нас. Мы ответили, лежа на земле. Предосторожность была не лишней. Солдат мог дать очередь в направлении наших голосов.

Какова была моя радость, когда узнал, что оба нужные мне командиры дивизионов капитаны Новиков и Каплун здесь! Мы с удовольствием выпили по кружке горячего чая. Так хотелось и уснуть в теплой землянке, но нельзя. Времени в обрез. Через два часа должен был доложить начарту обстановку на переднем крае.

И вновь шли, натыкаясь на деревья. Ветки хлестали в лицо. В сапогах хлюпала вода, гимнастерки мокрые от дождя и пота. Я то и дело смотрел на часы. Вот-вот забрезжит рассвет, да и время докладывать начарту. Забыв о необходимости соблюдать осторожность, прибавил шагу. Через несколько минут нас остановили. Облегченно вздохнул и вытер пот с лица. Мы вышли как раз [43] туда, откуда вечером сделали поворот на запад вдоль линии фронта.

Рядом с передним краем

Майор Зарецкий поставил мне новую задачу: провести в 1-й батальон 228-го стрелкового полка старшего лейтенанта командира батареи 152-миллиметровых гаубиц-пушек и указать цели, которые ему приказали разрушить. Наш взвод обеспечивал батарею связью.

Мы долго шли по болоту, шагая по бревнам, положенным здесь. Неопытному человеку это делать нелегко. Наконец выбрались на сухое место, по ходу сообщения направились на передовую. Метров через пятьдесят — траншеи. Нас остановили, проверили документы, провели к командиру одной из рот. Молоденький лейтенант познакомил с районом обороны, провел по всей траншее. Она змеей вилась по опушке леса. Через каждые 10–15 метров от траншеи отходили «усы». В них находились стрелки, были оборудованы площадки для пулеметов. Позади траншеи маленькие землянки, где солдаты в минуты затишья по очереди обогревались и отдыхали.

Внимательно рассматриваем, что впереди, там, где враг. Видны окопы, ходы сообщения, блиндажи, чуть заметны (их скорее угадываешь, чем видишь) пулеметные точки. Вот, пожалуй, и все, что бросалось в глаза.

И полное безлюдье. Кажется, там, во вражеских окопах, никого нет. Можно встать во весь рост и свободно пойти туда. С трудом убеждаешь себя, что это не так. Десятки внимательных глаз наблюдают за нашей обороной, на нас нацелены десятки ружей. Стоит не только подняться, а чуть приподнять голову — и смерть.

Я показал старшему лейтенанту цели. Он немедленно приступил к пристрелке. Через десять минут тяжелый снаряд попал в дзот. [44]

Полтора часа била по вражеской обороне батарея. Затем последовала команда прекратить огонь. Вперед бросились наши пехотинцы. Они заняли несколько блиндажей и закрепились в них. Так, шаг за шагом приходилось дивизии прогрызать сильные укрепления гитлеровцев.

13 мая майор Зарецкий и я находились на командно-наблюдательном пункте 107-го стрелкового полка. Туда мы пришли с вечера и всю ночь наблюдали за поведением противника. Было сыро: шел небольшой дождь. Мы изрядно продрогли. Утром наши батареи открыли огонь.

После короткой артподготовки подразделения полка атаковали высоту 36.0. Пехотинцы выбили гитлеровцев еще из нескольких траншей и блиндажей, продвинулись метров на триста и закрепились на занятом рубеже. На другом участке 228-й стрелковый полк вплотную подошел к населенному пункту Рыкалово. Мелкие группы пехоты достигли шоссе Василевщина — Бяково.

Я радовался успеху, а Зарецкий возмущался.

— Разве это бой! — говорил он. — Выпускаем сотни снарядов, а продвигаемся на сотни метров.

Но и он знал, что наступать через болото, ползти под пулеметным огнем нелегко. Как бы то ни было, в течение мая дивизия все-таки вышла из лесу, заняла выгодные рубежи, установила контроль над дорогой Старая Русса — Демянск. Гитлеровцы уже не могли свободно пользоваться ею даже по воздуху. Вдоль дороги со Старорусского аэродрома летали Ю-52 — транспортные самолеты врага. Опасаясь зенитного огня, летчики предпочитали вести машины в тумане, ночью, низко над лесом. Бывали случаи, когда они отклонялись от трассы шоссейной дороги. Но тогда по ним начинали бить из стрелкового оружия наши солдаты.

Наблюдательный пункт начальника артиллерии мы установили рядом с передним краем на большом дереве. [45]

Гитлеровцы, видимо, обнаружили его и обстреляли бризантной гранатой. Тогда Зарецкий приказал Пурышеву перенести пункт в район Больших Дубовиц и оборудовать на земле. Мы вырыли глубокую траншею, перекрыли ее бревнами, замаскировали дерном. Ход сообщения вывели в лощину, поросшую кустарником. Долгое время отсюда вели наблюдение. Видели разведчики только Налючи, Рыкалово и кусочек шоссе, идущего на Василевщину, и тем не менее они выявили много вражеских огневых точек и помогли командирам батарей уничтожить засеченные цели.

В эти дни начальнику артиллерии дивизии присвоили звание подполковника. Мы от души поздравили его.

Дзот с дымоходом

Я и другие офицеры НАД выполняли самые разнообразные задания Зарецкого и начальника его штаба подполковника Щербины: давали целеуказания командирам артиллерийских частей, которые прибывали поддерживать нашу дивизию, помогали организовать топографическую привязку боевого порядка, проводили пристрелку орудия{5}, передавали пристрелянные данные в штаб НАД, корректировали огонь. Мы с Пурышевым, Полянский, Керножицкий, впоследствии и Осипов (когда стал командиром взвода разведки) почти каждый день подменяли того или иного командира батареи и вели его подразделением огонь по нами же выявленным целям. Зарецкий иногда сам звонил на наблюдательные пункты дивизионов и просил, чтобы нас «потренировали».

Как-то пришел я на наблюдательный пункт старшего лейтенанта Ивана Павловича Агапова.

— Начальник штаба артиллерии дивизии просит подавить [46] дзот, что находится на опушке рощи, — передали.

— Дзот с дымоходом? — спросил Агапов.

— Не знаю его кодировку. Вот этот, — указал я на карте.

— Уничтожить сам хочешь? — Нам почему-то не отпускали на него снарядов. — Тогда стреляй.

Я взял карту Агапова. Цель значилась под номером двадцать. Не спеша подготовил данные, показал их Агапову.

— Отними два деления прицела на температуру. Сегодня день жаркий. Будет большой перелет.

Отнял сто метров и открыл огонь. Падение первого снаряда не заметил.

— Скомуфлировал, — подсказал Агапов. — Вокруг дзота болото. Повтори.

Второй снаряд разорвался вправо с небольшим недолетом. Я скомандовал доворот. Третий упал перед целью.

— Зря ты это делаешь! — резко сказал Агапов, когда я собирался увеличить прицел на восемь делений. — Снаряд-то разорвался недалеко от дзота.

— Но так указано в правилах стрельбы? — удивился я.

— Война вносит поправки во все правила. Не разрешу зря снаряды жечь, их и так у меня мало.

Вместо восьми прибавил четыре деления прицела и получил перелет.

— Понял теперь? Минимум один снаряд уже сэкономили. Половинь вилку и давай два снаряда для контроля.

Пришлось повиноваться Агапову. Он хозяин на батарее и к тому же — отличный артиллерист. Не раз Ивана Павловича награждали и благодарили за отличную стрельбу.

Два следующих снаряда дали накрытие. Первый разорвался за, второй перед дзотом. [47]

— Ну, какое твое решение?

— Четыре снаряда, двадцать секунд выстрел, огонь! — скомандовал я.

— Правильно, действуй.

Ни один из четырех снарядов не поразил цели. Уничтожить дзот не так-то легко. Недаром мы так тщательно изучали вероятность попадания. Иногда выпустишь полтора десятка «поросят», и без толку.

Агапов приказал командиру огневого взвода стрелять снарядами с одинаковыми знаками и лично проверять уровни. Я понимал Агапова: он экономил боеприпасы.

Четвертый снаряд следующей очереди пробил правый угол блиндажа.

— Ну вот и порядок. Ты, право, счастливчик: легко разрушил дзот. А стрелять-то надо почаще. Не все время будешь с Зарецким по пунктам бродить, — уколол меня Агапов. Я не обиделся: Иван Павлович, как всегда, был прав.

«Картечью — огонь!»

11 мая командование дивизией принял Герой Советского Союза полковник Николай Николаевич Заиюльев. Напряженные бои продолжались. На наши атаки гитлеровцы из дивизии «Мертвая голова» отвечали сильными контратаками.

В ночь с 4 на 5 июня я вел наблюдение за вражеской обороной с пункта начальника артиллерии дивизии. Ничего особенного в стане противника не заметил. Но ночная тишина оказалась обманчивой.

Утром заговорила фашистская артиллерия и минометы. Эшелон за эшелоном на передний край нашей обороны начали пикировать «юнкерсы». Они били из пушек, поливали красноармейцев огнем из пулеметов, сбрасывали большое количество мелких бомб и гранат. [48]

Началась атака вражеской пехоты. Наши упорно сопротивлялись, но, неся потери, вынуждены были отходить. Артиллеристы пытались поставить заградительный огонь. Однако стрельба из легких пушек в лесу оказалась малоэффективной. Нужны гаубицы, а их недоставало. Метко поражали фашистов минометчики. Но и они вынуждены были отступать вместе с пехотой.

Я позвонил с НП Пурышеву.

— Мы остались одни: пехота покинула свои позиции. Как быть?

— Отходите в направлении Кутилихи, — приказал старший лейтенант.

Мы сняли стереотрубу, буссоль, радиостанцию, линию связи и поспешили к Кутилихе — небольшому селу в двух километрах севернее Больших Дубовиц. Здесь, на берегу ручья, который протекал по южной окраине села, быстро оборудовали новый пункт: установили приборы, связались со штабом, повели наблюдение за полем боя, которое я хорошо видел. Одно из орудий 2-й батареи находилось не больше чем в ста метрах от нас.

Почти все пушки 84-го артиллерийского полка оказались на прямой наводке. Скоро они прекратили огонь, чтобы не поражать своих. Командиры дивизионов Денисенко, Новиков, Каплун вышли в расположение своих подразделений (до этого они были на наблюдательных пунктах в цепях пехоты). На огневую позицию 2-й батареи прибыл сам командир полка майор Петр Андреевич Любимов.

— Прикажите снять дульные тормоза, — передал он по телефону командирам дивизионов. — Пехоту положите около орудий. Огонь открывать картечью по моей команде.

Дульные тормоза необходимы, когда ведут огонь стальной гранатой, бронебойным снарядом. Газы, вылетающие из орудия, тормозят откат системы, тем самым [49] сохраняют ее живучесть. Без дульных тормозов система раньше срока выходила бы из строя. Но стрелять картечью с ними нельзя: они могли задерживать картечь, что опасно и для материальной части и для самих расчетов. Картечи в боевом комплекте немного, и предназначена она только для самообороны огневой позиции.

Спокойные, размеренные действия орудийных расчетов успокаивающе повлияли на пехоту. Солдаты остановились, залегли и принялись делать свое обычное дело: спешно окапываться, готовиться к стрельбе.

Из-за кустов появилась длинная цепь гитлеровцев. Фашисты шли ускоренным шагом, полусогнувшись, и [50] на ходу строчили из автоматов. Несколько наших солдат, не успевших окопаться, упало. Но с опушки западнее Кутилихи, где замаскировались артиллеристы, не раздавалось ни звука. Наводчики замерли у орудий. Пулеметчики взялись за гашетки пулеметов.

Враги все ближе. До них не более ста метров. Уже видны лица, широко раскрытые глаза и глотки. Вот она — смерть, рядом! Наши сцепили зубы, ждут...

И когда напряжение достигло предела, раздалась долгожданная команда:

— Картечью — огонь!

Бойцы скорее почувствовали ее, чем услышали. Разом ухнули орудия, раздались резкие пулеметные очереди, забухали минометы. Тысячи картечных пуль снопами понеслись навстречу бегущим цепям. Первая сразу же была уничтожена начисто. Когда рассеялся дым, мы увидели, что гитлеровцы грязно-серыми кучками лежали на зеленой поляне.

— Вот это да! — вырвалось у меня.

Фашисты возобновили наступление. За первой цепью пошла вторая, третья.

— Каплун, Денисенко, Новиков, — то и дело слышался голос командира полка. — Смотрите в оба, смотрите в оба. Никакой паники, никакой паники!

Снова заухали орудия, заговорили пулеметы и автоматы. Артиллеристы и пехотинцы подпускали врагов на близкое расстояние, спокойно выбирали цели и били наверняка. Как когда-то под Минском, взялись за автоматы и мы.

Противник пришел в замешательство. Гитлеровские офицеры не могли быстро преодолеть растерянность солдат. Этим воспользовались наши. Капитан Денисенко, офицер высокого роста, широкоплечий, громовым голосом крикнул:

— За мной! [51]

Тихо, но внушительно подал команду Семен Маркович Каплун. Повел в бой подчиненных и капитан Александр Данилович Новиков, худощавый, чуть-чуть сутулый, но крепкий, с черным выбивавшимся из-под фуражки чубом.

— Товарищ подполковник, — доложил я в штаб Щербине, — любимовцы уничтожили много гитлеровцев.

— Что вы сейчас видите?

— Вижу, как зашевелилась опушка леса. Поднялись наши и бросились вперед.

— Разрешите и нам? — попросили меня разведчики.

— Идите, — махнул я рукой.

Грозное «ура» то здесь, то там раздавалось на необжитых болотах, отдавалось эхом в глубине леса.

В коротком бою фашисты потеряли несколько подразделений, однако вторично захватить дорогу Рыкалово — Василевщина нам не удалось. Немецкая авиация круглые сутки висела в воздухе, артиллерия и минометы беспрерывно вели заградительный огонь. Части 55-й стрелковой дивизии отступили на 3–4 километра и заняли оборону по ручью Дубовик.

Что писала о нас «Красная звезда»

Артиллерийских командиров собрали на совещание в штаб. Подводились итоги боевой работы. Доклад делал подполковник Зарецкий. Отметив, что в общем воевали мы неплохо, начальник артиллерии произвел детальный разбор недостатков, какие допускались и боевыми подразделениями, и нашими управлениями.

— Мы еще плохо, нецелеустремленно ведем разведку, — говорил он в наш адрес. — По этой причине многие огневые точки врага остаются невскрытыми, а они-то и мешают в ходе боев пехоте.

Я слушал начарта и думал, что нужно чаще посылать наших артиллеристов вместе с общевойсковыми [52] разведчиками в тыл к противнику. Только так можно получать наиболее достоверные данные. У меня возникла мысль, что, вероятно, Зарецкий прикажет делать это, и угадал. Подполковник дал указание подготовить во всех дивизионах группы разведчиков для засылки в тыл к противнику. Этот приказ касался и штабной батареи.

Наши люди научились по осколкам снарядов определять калибр стрелявших орудий. Зарецкий приказал обобщить и закрепить ценный опыт, создать в каждой части команды «осколочников».

Несколько дней подряд после совещания я находился на наблюдательном пункте у Кутилихи. Мне было приказано уточнить месторасположение наиболее важных целей. Ночью по искрам, вылетавшим из труб блиндажей, по огонькам от папирос мы засекли восемь дзотов на северной окраине Больших Дубовиц. С нашей помощью была произведена пристрелка новых артиллерийских частей и гвардейских минометов.

Захват села Большие Дубовицы, возвышавшегося над окрестностью и расположенного в 5 километрах от шоссе Старая Русса — Демянск, немецкое командование расценило как свою крупную победу. Большая группа участников боя 5 июня, как узнали мы позднее от пленного немецкого офицера, была награждена Железными крестами. Но недолго торжествовали гитлеровцы. Через пять дней, 10 июня, части дивизии и 126-я стрелковая бригада мощным ударом опрокинули врага и вновь заняли село. Противник понес большие потери в живой силе и технике.

Вот что писала о бое 10 июня газета «Красная звезда»:

«Несколько дней назад немцы предприняли атаку на одном участке Северо-Западного фронта, о чем уже сообщалось. В одном районе им удалось ценой больших потерь немного потеснить наши подразделения и занять [53] населенный пункт. Этот территориальный успех противника был незначителен, но все-таки давал ему некоторые тактические выгоды.

Бойцы, возглавляемые тов. Ушаковым{6}, получили приказ выбить гитлеровцев из захваченного ими населенного пункта. С утра велась тщательная подготовка. Командиры различных родов войск подробно разработали план взаимодействия на всех этапах боя. [54]

В 19 часов заговорили пушки, началось артиллерийское наступление. Чтобы скрыть направление главного удара, артиллерия одновременно обрушила свой огонь на разные пункты вражеской обороны. Вслед за артиллерией в огневой бой вступили гвардейские минометные подразделения. Потом, почти вплотную примыкая к разрывам своих снарядов, пошли в атаку танки и пехота.

Наступать пришлось в трудных условиях, так как с фронта местность перед поселком открытая, на подступах к его северной окраине противник поставил неподвижный заградительный огонь с помощью минометов. Но все же в огневом бою одержали верх наши артиллеристы и минометчики. Когда танки и пехота подошли к северной окраине поселка, большинство вражеских огневых точек было уничтожено или подавлено.

Большую роль в общем ходе боя сыграл маневр, хорошо продуманный и осуществленный нашими командирами. В то время как подразделения под командованием тов. Ушакова при поддержке танков наступали с фронта, одна рота соседней части пробилась через лесные заросли к западной окраине поселка и ударила во фланг противнику.

Согласованная атака танков и пехоты, поддержанная мощным артиллерийским и минометным огнем, увенчалась успехом. К концу дня наши войска овладели населенным пунктом. Немецкий гарнизон был почти полностью уничтожен, захвачены пленные и трофеи.

Стремясь во что бы то ни стало восстановить положение, немцы на следующий день предприняли ряд контратак. Они бросили в бой свежие силы пехоты, танки и авиацию. Наши подразделения, закрепившись в занятом населенном пункте, отбили атаки врага и продолжают стойко удерживать свои позиции». [55]

Я — командир батареи

Каждый успех дивизии — праздник для воинов. Мы с Пурышевым рады вдвойне: нам присвоили очередные воинские звания. Я теперь — старший лейтенант. Повысили меня и в должности.

Погиб начальник штаба артиллерийского полка. На его место назначили Пурышева. Принять батарею начарт приказал мне.

— Справлюсь ли, товарищ подполковник? — испугался я.

— Обязаны справиться. Вам уже двадцать один год.

Ушел из штаба взволнованный. Приятно командовать отдельной батареей. В то же время не давала покоя мысль — хорошо ли пойдут дела? Правда, Николай Васильевич Пурышев больше работал в штабе, чем в батарее, и мне самому приходилось организовывать разведку, связь, топографическую привязку, беспокоиться о питании, обуви, одежде солдат, содержании коней. Но тогда я был уверен: ошибусь — командир исправит ошибку, не справлюсь с чем-то — старший лейтенант поможет. Теперь же должен был делать все сам.

Вслед за Пурышевым ушли из штабной батареи другие офицеры: командир взвода разведки Полянский принял артиллерийскую батарею. Перевели с повышением старшего лейтенанта Александрова. Взяли на политработу и сержанта Лякина.

Меня пригласил к себе начальник политотдела дивизии полковой комиссар Иван Лаврентьевич Никулин.

— Знаю, в трудное время приняли вы батарею, забрали у вас многих опытных командиров, — сказал он. — И комиссаром некого послать к вам, нет в резерве политработников. Думайте, кого из ваших коммунистов назначить на эту должность. [56]

— Сложный для меня вопрос, товарищ полковой комиссар. Ведь я не коммунист.

— Но вы офицер и обязаны хорошо знать людей. Кого рекомендуете?

Я несколько минут думал, затем сказал:

— Секретаря партийной организации красноармейца Кулаевского. Он, собственно, уже выполняет обязанности комиссара. Хорошо подготовленный коммунист.

— Правильно, комбат. Считайте, что приказ состоялся.

А Зарецкий меня спросил:

— Кого командиром взвода связи думаете назначить?

— Голованя, — не задумываясь, ответил я.

— Расскажите о нем подробнее.

— Василий Петрович Головань — старший сержант, заместитель командира взвода, коммунист. До войны преподавал историю. Имеет высшее образование. Люди его знают, любят.

— Хорошо. А командиром взвода разведки вместо Полянского?

— Осипова.

— Старшего сержанта, который любит вылезать для ведения разведки за передний край?

— Да. [57]

— Сколько ему лет?

— Рождения 1910 года.

Осипов, требовательный, грамотный младший командир, член партии, мог свободно управлять артиллерийским огнем за офицера, хорошо знал приборы, материальную часть артиллерии.

Зарецкий немного подумал и согласился.

— Ничего. Толковый сержант. Пошлем на курсы, подучим. Будет хорошим офицером.

Кулаевский не сразу мне поверил, что назначен комиссаром, и долго высказывал вслух опасение, справится ли с таким сложным делом. Я, как мог, развеивал его сомнения. Провели партийное собрание. Секретарем партийной организации избрали младшего сержанта Жеманова.

Кулаевский умело вел политическую работу. Без него мне было бы трудно, ведь меня самого следовало многому учить.

Поступило приказание подобрать двух человек на курсы офицеров. Сидим с Кулаевским в моей землянке и думаем. Землянка совсем маленькая — два метра в ширину, три — в длину. По сторонам — две койки. У задней стены — стол. На нем днем и ночью горела коптилка — гильза от 37-миллиметрового немецкого снаряда. Рядом с лампой телефон, небольшое зеркало, пачка газет и журналов. В углу у двери небольшая железная печка. В дождливые дни мы иногда протапливали наше жилье.

Кандидатура старшего сержанта Осипова не вызывает сомнения. Кого еще? Весь личный состав батареи воюет хорошо. Отличные специалисты сержант Жеманов, бывший милиционер, сержант Шатаров, весельчак и балагур, старший сержант Пальшин — командир радиоотделения. Но его целесообразней учить на курсах или в училище связи. Может быть, секретаря комсомольской [58] организации батареи рядового Крамаря? Честный, принципиальный, грамотный солдат. Но молод. Ему всего семнадцать лет.

— А что вы думаете насчет рядового Наумова? — спросил я Кулаевского.

Наумов — коммунист. Семнадцатого года рождения. В прошлом — машинист паровоза. В бою решителен и смел.

— Поддерживаю безоговорочно.

В тот же день старший сержант Осипов и рядовой Наумов убыли на курсы офицеров и вернулись в дивизию через шесть месяцев. Наумов сменил черные артиллерийские петлицы на малиновые, пехотные. Осипов остался в артиллерии и пришел к нам в батарею.

Осваиваем опыт лучших

На фронт часто приходили посылки со всех концов Советской страны. Одну из них прислала нам из Казани группа девушек — студенток Ленинградского химико-технологического института, эвакуированного в Казань. В посылку было вложено письмо. Его подписала от имени девушек Эмма Айрапетова. Мы написали коллективный ответ, тепло поблагодарили за подарки, рассказали о нашей фронтовой жизни, попросили изредка писать нам, как живут и учатся студенты.

Через две недели из Казани пришел ответ. Я взглянул в конец письма и ахнул: целая страница испещрена подписями. Оказалось, что Эмма — секретарь комсомольской организации третьего курса.

«Подписалось все наше общежитие, — сообщала Эмма. — В нем живут сто девушек нашего курса. Мы рады переписываться с вами, дорогие фронтовики. Посылаем засушенную красную гвоздику. Передайте ее лучшему [59] солдату. Кому и за какой подвиг передадите наш цветок, напишите нам в стоместку».

Радостный, я побежал к Кулаевскому.

— Читай, Павел Васильевич!

Кулаевский прочитал, улыбаясь, и попросил к себе Крамаря.

— Готовь, секретарь, собрание. На письмо девушек нужно отвечать серьезно.

Комсомольское собрание проходило под лозунгом «Крепить связь фронта и тыла». Вынесли решение — не жалеть сил для повышения боевого мастерства артиллеристов. Гвоздику единодушно преподнесли Ивану Крамарю.

С тех пор у нас с девушками завязалась оживленная переписка. Писали коллективно и индивидуально. Гвоздика переходила от солдата к солдату до июня 1943 года. И лишь после того как большинство воинов батареи ушли в другие части, коллективная переписка прервалась. Я с Эммой поддерживал связь до конца войны. Знаю, что она стала инженером, уехала работать в Чапаевск на химический комбинат. Встретиться с ней мне не пришлось, но двухлетняя переписка оставила большой след в моей душе. Я и теперь часто вспоминаю об Эмме, верю, что мы еще встретимся с ней и я пожму ее руку и скажу солдатское спасибо за то, что она помогала мне, командиру, в воспитательной работе, заставляла трудиться всех нас на батарее с удвоенной энергией.

То было трудное для Родины время. Фашисты добились известных успехов в Крыму, под Харьковом, рвались к Волге. У большей части людей батареи родные оказались в эвакуации, переписка с ними прекратилась. Настроение у многих было неважное. Девушки помогали нам, командирам, отвлекать людей от тяжелых дум, поддерживали в воинах бодрость духа, уверенность в победе, стремление сильнее бить врага. [60]

Нам противостоял сильный и опасный противник. Это заставляло нас упорно учиться военному делу. Каждую свободную минуту в перерывах между боями отводили боевой учебе.

Много внимания уделялось изучению того, чем вооружен противник. В штабе НАД имелись тактико-технические данные немецких самоходок, пушек, минометов. Чтобы солдаты могли легче запомнить эти данные, мы приготовили своеобразные наглядные пособия: на фанере нарисовали то или иное оружие и под ним — все то, что нужно знать о нем. Такие наглядные пособия имелись у нас на НП и в расположении батареи.

Война научила нас окапываться, зарываться в землю даже в том случае, если и не собирались долго быть на данной точке. Мы стали строить землянки с двумя-тремя накатами (слоями бревен вперемежку с землей), делать срубы для укрытия орудий. Снаряд малого, среднего, а иногда и большого калибра не пробивал эти сооружения. Резко уменьшились потери личного состава и материальной части. Наши разведчики приловчились взбираться на высокие деревья и оттуда вести наблюдение. Направление стрельбы вражеских батарей стали узнавать по бороздкам, сделанным осколками, а калибр — по глубине воронки и осколкам. Выявилась определенная закономерность: больше половины осколков при разрыве снаряда или мины по своей длине приблизительно равны калибру. Это открытие было очень важным для нас. Ведь узнав калибр, мы могли путем несложного расчета установить район, откуда ведет огонь та или иная батарея. В этот район посылались самолеты-разведчики. Батареи звукозасечек, зная примерное расположение вражеских огневых позиций, более точно определяли их координаты.

Выполняя указания начарта, мы создали команду [61] «осколочников». Ее возглавляли сержанты Александр Максимов и Николай Тришков.

Команды «осколочников» впоследствии появились на всем Северо-Западном фронте.

В тыл врага выходили комбинированные группы разведки. В них включались пехотинцы, саперы, артиллеристы. Каждый из них, выполняя общую задачу, делал свое дело. Не раз меня вызывал к себе начальник артиллерии и приказывал:

— В дивизионную группу разведчиков включите двух солдат.

Отличными разведчиками стали мои подчиненные сержанты и солдаты Осипов, Лякин, Парахневич, Холодов, Нехорошев, Полежаев, Щетинин. В любой обстановке они сохраняли хладнокровие и самообладание, хорошо знали местность, умели пользоваться картой, компасом, отличались редкой выносливостью, физической закалкой, могли часами находиться в болоте, ползком по-пластунски преодолевая его. Все это, вместе взятое, помогало им неизменно добиваться успеха в разведке, и они приносили штабу артиллерии ценные сведения. Забегая вперед, скажу, что только рядовой Полежаев не вернулся домой с фронта.

Погиб, защищая командира

В двух километрах от Рыкалово возвышались три кургана, похожие на верблюжьи горбы. Они были ключом к немецкой обороне.

Ко мне на пункт пришел сам командир дивизии полковник Заиюльев. Он плотно сел на чехол от стереотрубы и прильнул к прибору. Его длинные черные усы, казалось, приросли к окулярам. Продолжая наблюдать, он позвал меня рукой.

— Старший лейтенант. Стрелковая рота атакует курганы, выбила оттуда передовое охранение немцев. [62]

Немедленно на центральный курган. Организуйте там наблюдательный пункт, предварительно передайте начарту во что бы то ни стало поддержать эту роту при захвате Рыкалово. Нельзя упустить удобный момент. Вы меня поняли? — Полковник оторвался от стереотрубы и посмотрел на меня черными, похожими на сливы, глазами.

— Понял, товарищ полковник.

— Тогда действуйте.

Я немедленно связался с Зарецким, передал ему приказание комдива, предупредил Кулаевского, что переходим вперед.

Когда прибыли в район «трех курганов», наше пехотное подразделение уже вело бой в деревне. Только успели оборудовать пункт, ко мне прибежал красноармеец с запиской от находившегося в Рыкалово вместе со стрелковой ротой командира батареи 84-го артиллерийского полка старшего лейтенанта Кокарева.

«Если у вас есть рация, — писал он, — ретранслируйте мои команды. У меня еще нет связи с огневыми позициями».

Я приказал срочно наладить связь между Кокаревым и его огневыми.

Кокарев вошел в Рыкалово вслед за пехотой. Остановились около одного дома с подвалом. Здесь он приказал выкопать траншею, разложить на ее бруствере гранаты. В подвале развернули рацию, антенну вывели на крышу. Радист Лупетин через нашу радиостанцию связался с огневыми взводами и передал подготовленные старшим лейтенантом данные.

Вскоре к дому подошли несколько пехотинцев.

— Сержант, — обратился к их командиру Кокарев. — Что в деревне? Где ваша рота? Где командир?

— Роты нет, — тихо вымолвил сержант. — Кто убит, кто ранен. Лейтенант погиб. [63]

— Но ведь вы взяли деревню?

— Не мы взяли, а немцы отдали. У них тоже не густо людей.

— Ну а с командованием батальона, полка связывались?

— У нас нет рации.

— Гитлеровцы попытаются вновь занять деревню?

— Не исключено.

— Давайте обороняться вместе, — решил Кокарев.

— Товарищ старший лейтенант, — обратился к комбату рядовой взвода управления Покажин. — Я видел около одного сарая много оружия.

Склад был неподалеку, и Кокарев разрешил перенести все это к своему пункту. Через несколько минут солдаты принесли пять автоматов, натаскали гору патронов и гранат.

— Ну, теперь нам фашисты не страшны, — пошутил командир батареи. — Можем несколько дней обороняться. — Он улыбался, чтобы подбодрить солдат, хотя на душе было тревожно. Сержант привел еще несколько стрелков. Всего в подчинении у Кокарева находилось теперь шестнадцать пехотинцев и восемь артиллеристов. А кто знает, какие силы у врага!

Сержант выстроил людей. Старший лейтенант поставил задачу. Он приказал одному отделению окопаться у моста на восточной окраине деревни, всем другим — на западной.

Пехотинцы ушли. Вслед им неожиданно раздались выстрелы.

Кокарев внимательно наблюдал, откуда велся огонь. Через несколько минут двери двух домов открылись и оттуда медленно, озираясь по сторонам, вышли гитлеровцы. Их было человек двадцать. Они начали продвигаться к центру деревни. [64]

Кокарев быстро подготовил данные и подал команду. Мы ее продублировали на огневые.

Заговорили семидесятишестимиллиметровые орудия. Фашисты попрятались, но вскоре вновь начали показываться у домов. Теперь их было уже человек пятьдесят.

Наши пехотинцы вернулись, вместе с артиллеристами заняли круговую оборону и открыли огонь по врагу.

Разрывы снарядов, меткие автоматные очереди и винтовочные выстрелы на время приковывали гитлеровцев к земле. Но они поднимались и ускоренным шагом двигались к наблюдательному пункту.

— Огонь! — командовал сержант.

Но вот фашисты подошли вплотную к дому.

— Все в подвал! — крикнул Кокарев после того, как услышал от нас по радио, что батарея начала стрелять. Он вызвал огонь на себя.

Солдаты мгновенно спустились в каменный подвал, а вокруг дома начали рваться снаряды.

Я передал, что батарея отстрелялась. Кокарев скомандовал:

— Всем наверх!

Воины быстро выскочили из подвала и вновь заняли круговую оборону. Гитлеровцы показались на противоположной стороне улицы. Наши без команды выскочили из окопов, бросились на врага. Впереди всех Федор Покажин.

Старший лейтенант заметил новую группу гитлеровцев, которая заходила с противоположной стороны дома, чтобы ударить нашим в спину, и попросил открыть по ней артиллерийский огонь. Эта группа, человек в тридцать, была примерно в двухстах метрах от Кокарева, и он не боялся поразить снарядами своих.

Фашисты разбежались. А рукопашный бой продолжался. Советские солдаты и гитлеровцы схватились насмерть. Они кололи друг друга штыками, резали ножами, [65] дрались прикладами. Раздавались винтовочные выстрелы, автоматные очереди, разрывы гранат. Слышались выкрики на русском и немецком языках.

В это время гитлеровцы, по которым старший лейтенант только что вел огонь, бросились к нему. Они видели, что офицер остался один, и хотели взять его живым. Кокарев не оставил около себя ни одного человека, и эта ошибка чуть не стоила ему жизни.

— Лупетин, наверх! — успел прокричать он и вместе с подоспевшим солдатом начал отбиваться от наседавших врагов. Артиллеристы, участвовавшие в рукопашной схватке, заметили, что враги появились возле подвала, где был комбат, и бросились ему на помощь.

— Я их, гадов, товарищ комбат! — кричал Федор Покажин, первым прибежавший на помощь офицеру.

Все вражеские атаки были отбиты. Наши герои положили немало фашистов, но и советский «гарнизон» уменьшился наполовину. Теперь сержант и семь его подчиненных стали оборонять одну, а артиллеристы вчетвером — другую сторону дома.

Враги вновь собрались с силами и подошли к дому почти вплотную. Создалось критическое положение. Один гитлеровец подполз к командиру батареи. Это увидел Покажин и ударил фашиста прикладом по голове. В ту же минуту на Федора набросились два других здоровенных немца. Старший лейтенант автоматной очередью сразил одного. Второй занес над Кокаревым приклад. Раненый радист Иванов схватил гитлеровца за ногу и повалил на землю. Покажин выстрелил в него. Казалось, критический момент прошел. Но нет. Враги, видимо, хотели во что бы то ни стало взять офицера живым. Еще один гитлеровец подполз к окопу старшего лейтенанта. И опять подоспел Покажин. Он вырвал из рук фашиста винтовку и ее прикладом покончил с ним. Другой [66] солдат метнулся к Покажину. Федор успел отвести удар штыка-ножа и вместе с фашистом упал на землю.

Раздался взрыв длиннохвостой немецкой гранаты. Старшего лейтенанта оглушило. Когда он очнулся, стрелковое подразделение, посланное Заиюльевым к нему на помощь, уничтожило остатки гитлеровцев, очистило от врага деревню.

Артиллеристов осталось только трое. Иванов, Кокарев и Лупетин. Почти у входа в подвал комбат увидел труп разведчика Покажина. Плоский немецкий штык пронзил его сердце. Заплакал офицер. Он знал, что Покажин погиб, защищая его, старшего лейтенанта Кокарева. Рядом с мертвым Покажиным лежал фашист с разбитым черепом.

Убитых передали воинам похоронной команды, раненых отправили в госпиталь.

* * *

Наши прочно закрепились в Рыкалово. Вслед за ротой туда по приказу комдива вошел стрелковый батальон в полном составе. Кокарев получил приказание обосноваться на моем наблюдательном пункте на центральном кургане, а я со своими подчиненными перешел на прежнее место в Большие Дубовицы. Там уже находились Кулаевский, Жеманов и Крамарь.

— Вот что, товарищи, — сказал я им. — Сегодня пехотинцы и артиллеристы батареи старшего лейтенанта Кокарева выиграли неравный бой. Здорово дрались они. Давайте соберем наших людей и проведем батарейное собрание с повесткой дня: «Действовать так, как артиллеристы Кокарева».

Мое предложение было одобрено. [67]

Из наземных орудий по самолетам

Почти в течение всей весны и лета стояла сухая погода. Иногда с утра хмурилось, низко над землей стлался туман, а к полудню разгуливалось.

Фронт стабилизировался. Большие бои отгремели. Наступило затишье. Стороны продолжали закапываться в землю, вели разведку. Но если вражеские артиллеристы и минометчики весной и летом не сильно нас беспокоили, то самолеты изрядно надоедали.

— Рама! — то и дело раздавался голос наблюдателя, и тотчас бойцы камнем падали на землю. Двухфюзеляжный самолет-корректировщик «Фокке-Вульф-189» с раннего утра до поздней ночи висел над расположением наших войск, выискивал штабы, огневые позиции артиллерии, скопление автомашин, дым от солдатских кухонь.

Зенитных средств у нас недоставало (они концентрировались на других участках), нашего зенитно-пулеметного огня вражеские летчики не особенно боялись. Поэтому «рама» свободно летала не только над нашим передним краем, но и в глубине обороны. Только неопытный солдат разведет костер, «рама» тут как тут. Сделает круг, другой и отлетит в сторону. Жди пикировщиков или артиллерийский налет. И действительно, через несколько минут по этому квадрату леса открывали огонь вражеская артиллерия или минометы, налетали Ю-87. Солдат не рад костру, а повар — каше, сваренной им для боевых друзей.

Приходилось приспосабливаться к распорядку дня немецких воздушных разведчиков. Повара пищу готовили ночью, обозники снаряды подвозили тоже ночью, смену боевых порядков проводили в темное время суток. Солдаты старались лучше маскироваться, окапываться, использовать защитные свойства местности.

Однажды начальник артиллерии собрал нас на совещание. [68] Продрогшие за ночь люди вышли на поляну, расположились на солнцепеке, радуясь теплу. Начарт прямо на земле разложил карту. Все последовали его примеру. За работой никто не заметил, как из-за леса выскользнуло шестнадцать «юнкерсов». Они летели на какое-то задание, но, увидев группу людей на поляне, часть летчиков изменили маршрут. Несколько самолетов стали в круг и один за другим через равные промежутки времени начали пикировать на поляну. Что было делать? Бежать поздно: до ближайшей опушки леса не менее четырехсот метров. Мы прижались к земле. Я лежал вверх лицом, и казалось мне, что самолет с воем пикирует прямо на меня. Пули впивались в землю. Маленькие комочки земли больно ударяли по телу. Со страшным воем падала бомба. Казалось, еще несколько секунд, и ты превратишься в ничто. Невольно считаю: раз, два, три. Взрыв, свист осколков, шлепки крупных комьев земли. Открываю глаза. «Жив еще». Но обрадоваться не успел. На нас пикировал новый «юнкерс», сбрасывалась очередная бомба, выпускался новый сноп огня. Опять взрыв, свист осколков, фонтаны подброшенной вверх земли. Сколько это будет продолжаться? А самолеты все кружились и кружились в голубом безоблачном небе. Запах пороха смешивался с ароматом хвои и лесных цветов. Жизнь и смерть стояли рядом.

Но вот «юнкерсы» выстроились в гусиный клин и ушли. Я продолжал лежать на земле, не веря тишине. Наконец поднялся, осмотрелся. Поднимались, отряхиваясь, другие. На бледных лицах начинал проступать румянец. Все были живы и невредимы, хотя поляна пестрела воронками.

— Если фашисты так и впредь будут бомбить, много нужно бомб, чтобы убить нас, — пошутил кто-то.

— Чистая случайность, что мы уцелели. Будут юнкерсы и дальше так хозяйничать, многих не досчитаемся, — [69] задумчиво произнес командир батареи Николай Поликарпович Ульянов.

Начарт дал команду перейти в лес.

— Я виноват, что мы так беспечно расположились на полянке. Но сделайте вывод все вы из этого урока: нельзя ослаблять бдительности ни на минуту. А насчет борьбы с вражеской авиацией следует подумать. Может быть, кто-нибудь попробует из семидесятишестимиллиметровки стрелять по самолетам.

После совещания Ульянов пригласил меня зайти к нему пообедать. Его батарея находилась отсюда в километре, а моя в трех.

Я согласился. Дорогой мы говорили о предложении начарта. Что-то надо делать, от авиации спасенья нет. Пикировщики гоняются даже за отдельными машинами и подводами.

— Шрапнель у нас есть. Разрыв можно регулировать трубкой, — раздумывал вслух Ульянов. — Но как вести огонь вверх, не имея специального станка?

— Николай Поликарпович, — сказал я. — Давайте подумаем сообща еще денек, посоветуемся с народом, а затем встретимся.

— Хорошо, Петр Николаевич, — согласился Ульянов. — Позвони через день.

Идя к себе, я обратил внимание на большой курган. «А нельзя ли пушку затащить на него и попробовать вести отсюда огонь по самолетам», — мелькнула у меня мысль. Вернулся к Ульянову, рассказал ему о кургане. Он уцепился за мое предложение и немедленно принялся его осуществлять. Ночью на курган втащили 76-миллиметровое орудие. Его установили так, что станины оказались намного ниже колес. Ствол получил довольно большой угол возвышения. Под колеса поставили деревянный круг для более легкого поворота орудия в любом направлении. Под сошники подготовили круговой [70] желоб из деревянных брусьев, но так, чтобы орудие могло поворачиваться в разные стороны.

Пока солдаты готовили позицию, укрепляли брусья под сошниками, подносили ящики со шрапнелью, офицеры делали примитивный расчет трубки.

Вскоре позиция была оборудована.

Наступило утро. Как всегда, прилетела «рама». Летчик, конечно, заметил изрытый одиночный курган и сообщил о нем своим. Через несколько минут у кургана стали падать вражеские снаряды. Наши артиллеристы предусмотрительно сделали узкие глубокие щели, и обстрел вреда не причинил, а воздушный разведчик, видимо, решил, что это ложная огневая позиция, и ушел.

Вскоре послышался другой знакомый гул.

— Идут. Внимание! — скомандовал Ульянов вновь испеченным «зенитчикам». На север летели тяжело груженные двухмоторные Ю-88. Они шли на небольшой высоте, беспечно, без сопровождения истребителей.

По команде Ульянова наводчик установил нужный прицел и навел орудие. Установщик поставил трубку. Заряжающий дослал снаряд. Вздрогнуло орудие, лопнула в воздухе первая шрапнель. Белый клубок разрыва вспыхнул позади немецких самолетов. Наводчик взял небольшое упреждение. Вторая шрапнель разорвалась ближе, третья в ровном строю бомбардировщиков. «Юнкерсы» не изменили ни курса, ни высоты. А на огневой кипела работа. Артиллеристы, работая станинами и механизмами, поворачивали орудие в сторону уходившей цели. И вот шрапнель разорвалась над ведущим «юнкерсом». Казалось, ему ничего не сделалось. Он только изменил курс. Но вдруг машина как-то неестественно нырнула, штопором пошла вниз и врезалась в землю. Потеряв ведущего, «юнкерсы» стали спешно набирать высоту. Строй распался, летчики поспешно сбросили бомбы и ушли за линию фронта. [71]

О нашей победе и нашем методе мгновенно узнали на всех батареях. Прошло всего два дня после радостного события, а уже несколько пушек 84-го артиллерийского полка могли вести огонь по воздушному противнику. Правда, курган был всего один, но артиллеристы нашли выход из положения. Они стали копать глубокие канавы для станин и сошников, тем самым создавали как бы искусственные высоты.

Самодельные зенитные средства заставили фашистов уходить вверх. Они бомбили теперь с большой высоты, неточно. Даже «рама» и та стала побаиваться наших зенитчиков. Артиллеристы, пулеметчики, пэтээровцы стреляли по ней, не боясь, что она вызовет «юнкерсы».

Такие «зенитные средства» мы использовали недолго. Вскоре прибыли специальные части, вооруженные восьмидесятипятимиллиметровыми зенитными орудиями.

Переносим огневые на болото

Активность советских воинов выводила из себя фашистское командование. Днем и ночью гитлеровцы вели огонь из орудий и минометов по нашим боевым порядкам. Особенно часто обстреливались огневые позиции 84-го артиллерийского полка.

В августе мы заметили, что стрельба противника стала более эффективной. Видимо, фашисты получили на вооружение более точные приборы засечки стреляющих орудий. Подразделения звуковой разведки противника не только вели разведку, но и корректировали огонь артиллерии и минометов. Быстрому обнаружению наших огневых позиций способствовала и своеобразная местность. Сплошные массивы леса и топкие болота ограничивали возможность выбора огневых. Артиллерия в [72] основном могла находиться либо на полянах, либо на опушках леса, а их координаты были противнику известны.

Выяснилось, что такое положение не только на участке дивизии. Мы стали думать, как уберечься от огня противника. Начарт приказал командиру 84-го артполка подполковнику Любимову, командиру ОИПТД (отдельного истребительного противотанкового дивизиона) подполковнику Тарнакину, командиру 114-й зенитной батареи капитану Васильеву, начартам полков делать срубы на огневых позициях, чтобы предохранить орудия от осколков.

В один из осенних дней ко мне на наблюдательный пункт прибыл Полянский. Мы все обрадовались Марку Павловичу.

— Ну как, Марк, бьешь фашистов? — шутил Керножицкий. — Докладывай старым друзьям, почему скучный.

Я посмотрел на Полянского и увидел, что тот действительно сильно изменился: под глазами мешки, щеки ввалились, шея совсем стала тонкой.

Шутки сыпались со всех сторон, но видно было, что Полянскому не до них.

— Что-нибудь случилось, Марк Павлович? — уже серьезно спросил я.

— Еще не случилось, но может случиться.

Полянский рассказал, что его беспокоят внезапные и точные шквалы вражеского огня. Он попросил помочь ему людьми — сделать срубы для орудий, укрепить землянки, погребки.

Несколько дней подряд часть солдат штабной батареи работала у Полянского. Все сделали прочно, на совесть.

Труд солдат не пропал даром. При очередном обстреле потери оказались минимальные. Но слишком точно падали вражеские снаряды. Надо спешно менять пристрелянные [73] противником позиции. Но куда переходить? Опять на опушку леса или на небольшую поляну?

В десятый раз старший лейтенант рассматривал карту. Лучшими были два варианта. Первый — установить батарею в глубине леса, но для этого пришлось бы спилить тысячи деревьев, чтобы можно было из пушек стрелять через лес. Второй — оборудовать огневые на болоте. Но тогда пришлось бы все орудия ставить на крепкие основания, сделанные из дерева, прокладывать километровый настил, без которого невозможно выкатить системы на позицию.

Полянский выбрал второй вариант. Он имел некоторые преимущества перед первым. Противнику труднее [74] догадаться, что огневая на топком болоте. Кроме того, в случае обстрела или бомбежки снаряды и бомбы будут уходить в болото.

Марк Павлович позвонил ко мне.

— Петр Николаевич, помоги еще разок.

Перед тем как приступить к оборудованию новой позиции, собрали батарейное собрание. Солдаты и сержанты внесли много ценных предложений. Командир орудия сержант Ольховский сказал:

— Строить настил через болото к будущей огневой нельзя. На это уйдет много времени, много леса, да если и построим, дорога через болото будет демаскировать нас. Я предлагаю вместо сплошного настила сделать несколько переносных деталей. Положим одну деталь — поставим на нее пушку. Положим вторую — перекатим, а первую опять занесем вперед. Мы сэкономим несколько суток и не нарушим маскировку.

Предложение Ольховского поддержали все.

Полянский доложил о своем намерении оборудовать позицию на болоте майору Каплуну — командиру дивизиона. Тот позвонил подполковнику Любимову. Оба одобрили. Зарецкий был очень доволен, что хорошую мысль подал выходец из штабной батареи.

Мы выделили Полянскому пять лучших плотников и две пары коней.

Коней в батарее было около двух десятков. На одних мы перевозили имущество батареи и штаба артиллерии, связь, доставляли продукты питания. На других — строевых — ездили офицеры штаба, разведчики с пакетами в штаб армии, артиллерийские штабы, приданные для поддержки дивизии. Особенно отличались резвостью две кобылы: Красотка — светло-рыжей масти и Кукла — серой. Красотка когда-то получала призы на бегах. Она свободно обгоняла грузовой автомобиль, обладала исключительной памятью, ночью могла привезти неопытного [75] ездока в подразделение: брось поводья и доверься ей. Обязательно будешь дома. Красотка была закреплена за начальником артиллерии дивизии. Но если требовалось отвезти срочный пакет в штаб армии, Зарецкий разрешал:

— Можете взять Красотку.

Кукла тоже красивая, но с норовом. Попробуй пришпорь ее или ударь плетью, моментально перейдет в галоп и понесется, не разбирая дороги. Того и гляди, свалишься вместе с ней куда-нибудь в обрыв. Зная характер Куклы, никто из нас не бил ее. Она и без того хорошо трудилась.

Надо отдать должное ездовым Жирову, Степанову, Медведеву, Щетинину. Они очень любили лошадей и показывали пример честного отношения к ним. Глядя на передовых ездовых, хорошо ухаживали за лошадьми и другие солдаты.

В течение трех суток, работая преимущественно по ночам, артиллеристы Полянского установили орудия на непроходимом болоте, замаскировали их. Комбат произвел пристрелку. Все хорошо. Начали бить по вражеским целям.

Гитлеровцы встревожились. «Новая» батарея сильно досаждала им, за короткий срок уничтожила много их огневых точек. В воздухе подолгу висела «рама». Вражеский разведчик тщательно осматривал каждую поляну, но ничего подозрительного не находил.

Еще несколько дней артиллеристы Полянского безнаказанно вели огонь. Наконец гитлеровцы поняли, что огневая позиция расположена на болоте, и открыли шквальный огонь.

Первый снаряд разорвался в болоте, выбросил кверху веер клочковатой грязи. Второй шлепнулся в маленькое озерцо, вытолкнув оттуда столбик пенистой воды. Третий упал у правофлангового орудия, но ушел, должно [76] быть, глубоко в болото: наверху не появилось ни воды, ни грязи. Столь же бесследно поглощались болотом и другие снаряды. Полянский торжествовал.

Поняв, что их огонь не приносит вреда советским артиллеристам, гитлеровцы стали стрелять бризантной гранатой. Белые шапки разрывов повисали на высоте леса. Но и это не помогло фашистам: укрытия для людей, погребки под боеприпасы и орудия имели бревенчатые перекрытия, сделанные прямо на болоте.

Три недели злобствовала фашистская артиллерия и авиация. Сотни тонн бомб и снарядов бросил противник на огневую Полянского и на позиции других батарей, устроенные на болоте, и все безрезультатно.

Много исколесили дорог артиллеристы, много раз занимали и оставляли они огневые позиции: где, когда, разве все упомнишь. Но те, которые строили на Сучан-болоте в 1942 году, остались в памяти навсегда.

Спасибо, артиллеристы!

Фронтовая жизнь. Это и подстерегающая тебя на каждом шагу опасность, и тяжелый труд, и бессонные ночи.

Шумит Старорусский лес. Скрипят раненые деревья. Изредка тишину нарушает длинная пулеметная очередь, одиночный артиллерийский выстрел или рокот бомбардировщика.

Глубокой ночью катят свои пушки на передний край подчиненные старшего лейтенанта Иванова. Одним расчетом командует коммунист Чернокрылов, другим — комсомолец Тришин. В первом — четыре человека: Чернокрылов, Симбиров, Жирехин, Ерошенко. Во втором — пятеро: Тришин, Безгин, Важев, Мантуров, Сюткин. Им к утру нужно поставить орудия так, чтобы они могли стрелять по роще «Круглая», помочь пехоте захватить [77] небольшой, но сильно укрепленный участок на берегу болота, где засело передовое охранение немцев: 150 человек. На опушке рощи артиллерийские разведчики обнаружили 5 станковых, 6 ручных пулеметов, зенитную пушку, 5 блиндажей, до 20 дзотов.

Роща «Круглая» — это остров на топком, лишенном растительности болоте, размером до 25 гектаров. Она взаимодействовала огнем с рощами «Язык» и «Сапог», которые прикрывали дорогу Старая Русса — Демянск.

Сквозь густые шапки сосен вынырнули звезды. Они смотрят на землю внимательно и сосредоточенно. Высоко в небо взобрался серп молодого месяца.

Спотыкаются, увязают в грязи красноармейцы, вытирают полами шинелей вспотевшие лица, вновь и вновь толкают пушку вперед. Какими тяжелыми кажутся орудия! Люди выбились из сил, но до передовой еще далеко.

— Нужно торопиться, — говорит Иванов. — Скоро совсем станет светло, а мы еще не готовы к бою.

Вот и позиция. Десять артиллеристов, забыв об усталости, о бессонной ночи, дружно приступили к работе. Меньше чем за час на самом переднем крае нашей обороны, в трехстах метрах от врага, они вырыли окопы, щели, замаскировали пушки. Наводчики успели подготовить орудия. Света луны оказалось достаточно, чтобы произвести выверку прицельных приспособлений. Настанет день, этим заниматься будет поздно.

На фронте мертвая тишина. Она чаще всего бывает в те часы, когда усталость клонит ко сну даже самых здоровых людей. Но артиллеристам спать некогда. Надо побольше поднести боеприпасов, приготовить запасную позицию...

Занялась заря. Раздались первые звуки — слышен хруст надломленного белкой сука, тихий разговор во вражеской обороне.

Старший лейтенант у первого орудия. Наблюдает за [78] действиями подчиненных. На это орудие он возложил главную задачу.

— Наводить в дзот, — приказывает наводчику командир расчета Чернокрылов.

Заряжающий уже дослал снаряд в канал ствола. Подпрыгнул вверх клин — затвор, плотно закрыл казенник. Наводчик приник к панораме. Его руки слегка вздрагивают. Серый, еле заметный бугорок и есть тот дзот, в котором находится вражеский пулемет. Его вчера заметил разведчик штабной батареи Нехорошев. Я несколько часов сам наблюдал за этой дерево-земляной точкой и, когда убедился, что действительно дзот, доложил о цели капитану Семочкину. Меня послали сопровождать орудия.

Не отрываясь от бинокля, Чернокрылов поднял руку, затем быстро опустил ее. Прогремел выстрел. Язык красноватого огня вырвался из ствола. Пушка подпрыгнула, сделала откат и со звоном стала на прежнее место. Три, четыре, пять... недолет. Комья земли поднялись вверх, на минуту закрыв дзот.

— Наводить выше. Огонь!

Второй снаряд разорвался рядом с целью.

— Огонь! — раздается голос Чернокрылова.

Один из снарядов попал внутрь сооружения. Оттуда донесся глухой звук. Над дзотом появился белый дымок, он медленно таял в воздухе.

Заговорил вражеский пулемет. Еле видимые искорки вылетали фейерверками из-за сосен. Затем послышалась длинная очередь. «Дзив... дзив... дзив... фить... фить...» Пули впивались в твердую землю.

— Ориентир один, левее 0–60, у группы сосен пулемет! — скомандовал Иванов второму расчету.

Ствол орудия повернулся в направлении огневой точки. Пули, ударяясь о щит, рикошетом поднимались вверх. [79]

— Взрыватель фугасный, огонь! — прокричал Тришин.

Первый разрыв приковал фашистских пулеметчиков к земле. Но через небольшой промежуток времени пули снова засвистели над орудием. Несмотря на сильный огонь, рядовые Безгин и Важев, полусогнувшись, подносили снаряды, а Сюткин наводил орудие.

— Четыре снаряда, десять секунд выстрел, огонь! — приказывал Тришин.

Дзот противника подавлен. На его месте осталось черное пятно, разбитый пулемет и мертвые тела.

Рота капитана Пащенко, которую поддерживали артиллеристы, бросилась вперед. Но как раз с того места, которое нужно было взять пехотинцам, повело огонь автоматическое орудие: «Тах! Тах! Тах!»

Пехота залегла.

— Эй, боги, шевелись скорее, бейте по колпаку! — прокричал Пащенко.

Снаряды стали рваться невдалеке от орудий. Столбы огня, дыма и земли то и дело окутывали расчеты.

— Бронебойным, огонь! — скомандовал Чернокрылов.

Бесстрашный наводчик Ерошенко поймал колпак в перекрестие панорамы и плавно нажал на спуск. Пушка вздрогнула. Над бронированной точкой полыхнуло пламя. Послышался резкий стук, подобный стуку молота по наковальне. Рикошет.

— Наводить в основание!

Опять блеск огня. И снова рикошет.

После некоторого молчания вражеские артиллеристы вновь открыли огонь по орудию.

Старший лейтенант приказал стрелять первому расчету. Фашисты замолчали.

— Расчет, на колеса! — подбегая ко второму орудию, скомандовал Иванов. Он сам катил пушку вместе с сержантом [80] и солдатами, чтобы быстрее сменить огневую позицию.

Фашисты, спрятавшись от огня первого орудия, не заметили, как артиллеристы перекатили второе, и когда начали бить по нему, там его уже не было.

Падали сбитые ветви сосен, ломались деревья, срезанные осколками. Издалека стала вести огонь минометная батарея фашистов. Мины с воем проносились одна за другой, «рявкая», рвались, ударяясь о землю. Там, откуда только что было убрано второе орудие, появилось много воронок.

Установив пушку на новой позиции, артиллеристы под вражескую канонаду стали целить в бок колпаку. И броня сдала. Пехота броском захватила участок траншеи.

Вечерело. Вместе с ротой Пащенко готовились к новому бою и артиллеристы Иванова. К старшему лейтенанту подполз связной командира роты и передал записку. В ней было только одно слово: «Спасибо». Но эта лаконическая благодарность пехотинцев была для артиллеристов самой большой наградой.

Ночью на передний край, туда, где находилась рота Пащенко, прибыли еще несколько подразделений и десятка полтора орудий. Утром все пушки одновременно открыли по роще огонь. Гитлеровцы спрятались в блиндажи и траншеи, а наша пехота, по колено увязая в болоте, атаковала врага. В коротком бою советские воины захватили сорок дзотов и блиндажей, несколько станковых и ручных пулеметов и другие трофеи. Красноармеец Некрылов застрелил фашистского офицера и принес командиру его документы. По нескольку гитлеровцев истребили бойцы Балгазин, Панфилов, Шофеев, Парахневич, Холодов (последние два из штабной батареи НАД). В этом бою были ранены мои подчиненные — связисты Никитчук и Чамкин. [81]

Батарея НАД с помощью секундомера засекла ночью вражескую батарею. Сержант Николай Тришков заметил вспышку выстрела. Он немедленно включил секундомер и стал ждать, когда донесется звук выстрела. Звук пришел через 12 секунд.

Пять раз делал Тришков засечку, и каждый раз секундомер показывал отставание звука от вспышки в 12 секунд. Зная, что звук распространяется в воздухе при обычной температуре со скоростью 340 метров в секунду, сержант умножил 340 на 12. Так он определил дальность до батареи. Она оказалась равной примерно 4 километрам. В это время рядовой Виктор Краснов буссолью определил направление стрельбы.

Сержант прочертил это направление на карте. Сняв координаты, он сообщил мне о засечке цели. Вскоре артиллеристы 84-го полка поразили невидимую батарею.

Бой в окружении

Зимой 1942 года, после начавшегося контрнаступления советских войск под Сталинградом, пришел в движение весь Северо-Западный фронт, в том числе наша 11-я армия. Задача фронта оставалась прежней: завершить окружение демянской группировки врага и уничтожить ее.

55-я дивизия входила в состав группировки войск фронта, действовавших с севера. Ее усилили новыми подразделениями, в том числе придали танковый батальон. Теперь мы вели бои уже восточнее реки Пола, совершив марш в район Горбы. Двигались ночами. Днем солдаты отдыхали, а командиры проводили рекогносцировку. Марш совершали в труднейших условиях. Стояли сильные морозы. Дул ветер, мела поземка. С неба сыпался то плотный снег, то мелкая крупа. Видимость — несколько десятков метров. Изредка ветер стихал, потом [82] снова и снова его холодное дыхание поднимало вверх белые облака.

Но вот мы на новом месте. Быстро обжились. Здесь встретили Новый год. Встречали его в полной уверенности в победе. Враг зашел далеко, оккупировал значительную территорию нашей Родины, был силен, опытен, однако по всему чувствовалось, что в ходе войны назревал коренной перелом. Фашисты изгнаны с Кавказа. Под Сталинградом наши войска доколачивали группировку Паулюса. Сражение на юге требовало большого напряжения сил, но, видимо, были подготовлены крупные резервы, так как и на наш фронт непрерывно поступали пополнения.

Сижу в землянке, просматриваю свежие газеты. То же делает и комиссар батареи старший лейтенант Кулаевский.

На дороге, всего в десяти метрах от нашей землянки, разворачиваются «катюши», дают залпы по врагу и быстро уходят в тыл на перезарядку.

— Сейчас фашисты огрызнутся, — наблюдая за серым облаком дыма, образовавшимся после стрельбы гвардейских минометов, промолвил Кулаевский.

Действительно, минут через десять дорога, откуда стреляли гвардейские минометы, и примыкавшая к ней [83] местность подверглись сильному обстрелу. Дрожала от разрывов тяжелых мин земля, летели высоко вверх мерзлые комья, валились деревья. Несколько сот снарядов и мин выпустили фашисты, и все впустую. Гвардейцы давно уехали, а наши две батареи: штабная НАД и зенитная, находившиеся в районе разрывов вражеских снарядов, не пострадали. Наши хорошие, прочные землянки с наступлением холодов мы принялись обливать водой, нарастили толстый слой льда.

Прижимаясь к огневому валу, шли вперед подразделения 228-го стрелкового полка, которым командовал подполковник Иван Адольфович Череповецкий.

Вскоре в нашей землянке раздался телефонный звонок. Я поднял трубку. Звонил старший лейтенант Керножицкий, находившийся на переднем крае в рядах пехоты. Он сообщил, что 228-й стрелковый полк захватил первую линию вражеских траншей, а подразделения 111-го полка начали бой за небольшую рощу.

Артиллеристы и минометчики активно поддерживали пехоту.

По заснеженным дорогам навстречу колючему ветру шли артиллерийские поезда на новые позиции. Тягачи тащили через сугробы пушки и гаубицы. Батареи и дивизионы гвардейских минометов подъезжали близко к переднему краю.

В течение двух дней, 8 и 9 января, 111-й и 228-й стрелковые полки прорвали вражескую оборону и устремились на Левошкино — ключу к обороне фашистов. Гитлеровцы дрались упорно, зло и умело. Каждый метр приходилось брать с боем. Громя врага, советские воины совершали многочисленные подвиги. О них рассказывали фронтовые газеты. Политотдел дивизии выпускал о героях листовки. Вот одна из них, посвященная солдату Зарецкому, однофамильцу начарта: [84]

«Неотступно следуя за огневым валом, Зарецкий ворвался в немецкую траншею. Перед ним четыре гитлеровца. Метким огнем из винтовки красноармеец истребил фашистов и двинулся вперед по ходу сообщения. Здесь он увидел еще трех гитлеровцев. «Хенде хох!» — крикнул Зарецкий, занеся над головой противотанковую гранату. Трех врагов взял в плен смелый воин». В другой листовке рассказывалось о красноармейце Стрелкове — удмурте по национальности. Переползая по глубокому снегу, он преследовал вражескую самоходку и гранатами подбил ее.

Рядовой Чамкин — связист нашей штабной батареи НАД под огнем противника десять раз исправлял линию связи. Будучи раненным, не покинул свой пост, пока его не заменили.

Когда 228-й полк выбивал гитлеровцев из укрепленных позиций, ему на помощь пришел 107-й полк. Командир полка майор Ефим Кондратьевич Вербин посадил автоматчиков на танки и приказал овладеть Левошкино. Оставляя за собой снежные вихри, помчались вперед боевые машины. Гитлеровцы почти без боя оставили Левошкино. Около трех десятков вражеских солдат с поднятыми руками вышли навстречу танкистам. [85]

Вслед за танками в Левошкино вошли пехота и артиллеристы. Гитлеровцы предприняли несколько отчаянных контратак. Бои шли с переменным успехом. Противник особенно нажимал на фланги. Создалась угроза окружения прорвавшихся вперед 107-го и 228-го стрелковых полков. Пехота заняла круговую оборону.

Видя, что придется драться в окружении, майор Вербин вывел своих людей из Левошкино и расположил в лесу на небольших высотках, удобных для обороны. Густые леса, многочисленные болота, скрытые снежным покровом, не давали возможности врагу маневрировать силами и средствами. Лес мешал фашистам корректировать огонь артиллерии и минометов.

В окружении оказался и командир 84-го артполка. Подполковнику Любимову не следовало идти в боевых порядках пехоты. Достаточно было послать в цепь по одному офицеру-корректировщику. Но Любимов был на редкость смел и часто без нужды рисковал собой. Комиссару полка, начальнику штаба приходилось глядеть и глядеть за ним, чтобы зря не лез в бой.

— Толково... толково... — выбирая место для своего наблюдательного пункта, повторял Любимов, напевая свою любимую песенку про Катюшу. — Выходила на берег Катюша... Катюша... Катюша... Каплун! — неожиданно позвал он командира дивизиона. — Прикажите пристрелять репера вокруг высоток. Будем бить фашистов и в окружении.

Пока командиры дивизионов и батарей вели пристрелку, солдаты рыли твердую мерзлую землю, делали окопы, пулеметные ячейки, ходы сообщения, блиндажи. Все понимали — это их спасение и от огня, и от мороза: температура упала ниже двадцати градусов.

Работал каждый, кто мог держать шанцевый инструмент. Трудились под непрекращавшимся огнем, то и дело брались за оружие, отбивая очередную контратаку. Рядом [86] с солдатами находились командиры, политработники, представители политотдела дивизии. Откуда-то издалека слышались орудийные выстрелы, в цепях врага рвались снаряды: это помогали пехоте артиллеристы.

— Выходила на берег Катюша... тра-ля-ля, тра-ля-ля... Каплун! По квадрату двадцать два дивизионом, огонь! — вдруг, обрывая песню, подавал новую команду Любимов.

Шесть суток, не затихая и ночью, продолжался ожесточенный бой. Лишь 22 января штаб армии разрешил командиру дивизии дать приказ майору Вербину оставить занятый рубеж и соединиться с основными силами дивизии.

В тот же день началась подготовка к прорыву. И ночью 22 января после короткого, но тяжелого боя вражеское кольцо было разорвано.

Много отличилось в том бою воинов. О некоторых из них нужно рассказать поподробнее.

Начальник штаба второго дивизиона капитан Николай Поликарпович Ульянов вместе с пехотой находился в окружении и поддерживал ее огнем. Но вот осколками разбило радиостанцию. Связь с подразделением прекратилась. Ульянов с подчиненными занял оборону. Вместе с пехотой ходил в рукопашную. [87]

Когда прорвали первое кольцо окружения, Ульянов явился на наблюдательный пункт Любимова.

— Толково, толково... — встретил его командир полка. — Связывайтесь через мою рацию с дивизионом. Приготовьтесь к бою.

— Слушаюсь, товарищ подполковник, — спокойно ответил офицер, как будто не было ни двадцатиградусного мороза, ни крайнего истощения. — Сейчас приступлю к пристрелке репера. — И буквально через несколько минут после получения приказа капитан с почерневшим от мороза лицом, с потрескавшимися губами начал корректировать огонь батарей дивизиона.

Со взводами управлений полка в окружении находился и заместитель командира 6-й батареи по политической части старший лейтенант Николай Гладкий. Он вместе с солдатами бил фашистов, делился с бойцами последним сухарем. Когда подразделения пошли на прорыв, увлекал воинов за собой. Старший лейтенант Гладкий за мужество и стойкость в бою был награжден орденом Красной Звезды.

Разведчик второго дивизиона сержант Василий Алексеевич Котельников один несколько раз переползал через вражескую линию окопов, забирался в тыл к гитлеровцам. И когда те теряли бдительность, огнем из автомата расстреливал неповоротливых хозяйственников, набивал вещмешок продуктами, прихватывал фашистское оружие и боеприпасы. Котельников не раз ходил в разведку, шел первым при выходе из окружения.

Храбрости и находчивости Котельников учился у начальника разведки дивизиона лейтенанта Николая Тимофеевича Мартынова.

В момент выхода воинов из окружения я был на передовой позиции и видел истощенных, небритых, но возбужденных товарищей. Каждый из них совершил подвиг. Смотрел на Любимова. Он, как и раньше, чуть-чуть [88] теребил бородавку на носу, то и дело протирал очки. Улыбнувшись нам, подполковник скороговоркой проговорил:

— Толково, толково поработали. Фашистов много угробили.

А затем, обращаясь к Каплуну, сказал:

— Отдохнем, товарищ Каплун, и в баньку.

В те дни, когда 55-я стрелковая дивизия вела кровопролитные бои, я подал заявление в партию. Рекомендации мне дали коммунисты Иван Семенович Зарецкий, Николай Васильевич Пурышев, Павел Васильевич Кулаевский. [89] Вручал мне кандидатскую карточку начальник политического отдела дивизии полковник Николай Борисович Ивушкин.

— Коммунисты — лучшие люди нашей дивизии, — сказал он мне. — Иди вместе с ними в бой, бей врага так, как бьют они. Веди за собой беспартийных.

Эти слова я запомнил на всю жизнь.

В феврале 1943 года войска Северо-Западного фронта ликвидировали демянский котел.

Дивизию вывели из боя. Мы с Кулаевским провели партийное и комсомольское собрания, подытожили свои действия, написали письма родным многих подчиненных, наиболее отличившихся представили к наградам.

19 марта 55-я стрелковая дивизия поступила в резерв Ставки, а 20 апреля 1943 года мы покинули Северо-Западный фронт.

В разгар боев я встретился с человеком, оказавшим в свое время большое влияние на меня.

С разведчиком Холодовым я шел на свой наблюдательный пункт. На дороге увидел полковника и группу солдат. Офицер показывал пехотинцам, как вести огонь из немецкой винтовки. Мы с Холодовым подошли ближе и остановились. «Кто этот полковник? — мелькнуло в голове. — Уж очень знакомо его лицо».

Офицер отпустил солдат и обернулся к нам.

— Вы ко мне, товарищ старший лейтенант? — спросил он меня.

— Ваша фамилия Островский? — в свою очередь задал я вопрос.

— Кудинов! — воскликнул полковник и сжал мне руки у плеч. — Артиллерист, старший лейтенант. Молодец. Послушался-таки моего совета.

— Хороший совет вы дали, Яков Петрович.

Мы долго говорили с бывшим учителем истории Яковом Петровичем Островским — начальником политотдела [90] соседней с нами дивизии. Вспомнили школьных товарищей, рассказали о себе. Мы оба были офицеры, но я по-прежнему видел в Островском своего хорошего доброго учителя.

— Будет время — заходи. Хочешь, возьму в свою дивизию?

Вновь встретился с Островским почти через 10 лет, в 1952 году, когда служил в Минске. Он опять стал человеком штатским, но я уверен, что, если вновь начнется война, Яков Петрович обязательно придет в ряды Советской Армии. Он из числа тех коммунистов, на которых равняются, с кого берут пример. [91]