Год сорок первый

Мы — лейтенанты

Теплым майским днем 1941 года мы, вчерашние курсанты 2-го Киевского артиллерийского училища, в новеньком, хорошо подогнанном обмундировании замерли в строю. Начальник училища, небольшого роста, плотный, широкоплечий комбриг, обращается к нам:

— Товарищи лейтенанты!

И верится — и не верится. Мы — лейтенанты. Смотрим друг на друга и радуемся. Хочется смеяться, петь, плясать. С трудом сдерживаем себя. Да и что удивляться: ведь мы совсем молодые. Каждому едва исполнилось двадцать лет.

Несколько дней подряд, ожидая назначения в части, бродим по городу. На нас с завистью смотрят мальчишки, с любовью — девушки, долгим взглядом провожают пожилые. А мы от такого внимания к себе стараемся казаться серьезнее. Мы сами были в эти дни влюблены в себя, в свою форму, в ярко-красные кубики на наших петлицах.

Каждый из нас пришел в училище своей дорогой. Многие попали сюда из специальных артиллерийских школ, некоторые из армии. А я прямо со школьной скамьи. Нужно признаться: до самого окончания средней школы не думал стать офицером. Меня влекла журналистика. Еще будучи учеником 8 класса, печатался в городской газете. Но вот к нам пришел новый учитель истории [4] — офицер запаса батальонный комиссар Яков Петрович Островский. Как-то он собрал нас, мальчишек, и повел речь о нашем будущем. Начал спрашивать, кто какую профессию собирается избрать. Больше половины моих сверстников к тому времени приняли решение идти в военные училища. Одни уже видели себя летчиками, другие артиллеристами, третьи грезили морем. Яков Петрович внимательно выслушал всех, а потом спросил меня:

— А вы, Кудинов, о чем мечтаете?

— Хочу стать журналистом, — ответил я.

— Хорошая специальность. Однако чтобы стать полноценным журналистом, нужно знать жизнь. Вы это учитываете?

Я замялся.

— И надо приобрести какую-то профессию, основательно изучить ее, поработать в гуще народа и с народом. Только те корреспонденции интересны, которые написаны мастером своего дела, а не дилетантом.

Я молчал.

— Советую вам, если решение не окончательное, последуйте примеру товарищей. Идите в военное училище. Из вас будет неплохой офицер: вы крепкий, волевой парень. И Родине послужите, и для вас армия будет хорошей жизненной школой.

Обещал Якову Петровичу подумать о его словах и через недельку сообщить свое мнение. Но сделал это намного раньше. Буквально через день, когда я с товарищем Колей Гончаровым возвращался из школы, нас догнал офицер — лейтенант.

— Куда, ребята, путь держите? — спросил он.

— Домой.

— Домой?

Узнав, что мы ежедневно в школу и обратно делаем более двадцати километров, лейтенант сказал: [5]

— Недурная тренировка. Хорошее будет нам пополнение.

— Кому — вам? — поинтересовался Гончаров.

— Армии. Вы математику любите?

— Очень, — похвалился я.

— Вот и хорошо. Закончите школу, приезжайте к нам в Киевское артиллерийское. Увлекательное дело артиллерия. И в войну незаменима, и в мирное время применение находит.

— Агитируете? — усмехнулся Гончаров.

— Не агитирую, а рекомендую. Сам не думал быть военным, а сейчас не жалею. Быть командиром трудно, но почетно. Да и в мире, юноши, не спокойно. Вот-вот грянет война. Готовьтесь к ней. Учитесь бить врагов нашей Родины.

Нам нужно было поворачивать в сторону от дороги. Оставшись одни, мы замедлили шаг и некоторое время шли молча, думая о том, что услышали от лейтенанта. Внезапно Николай остановился и положил мне руку на плечо.

— Слушай, может, поедем в Киев, а? Профессия на самом деле интересная.

В тот же вечер мы с Николаем твердо решили стать артиллерийскими офицерами и рассказали об этом своему учителю Островскому.

— Я так и думал, — поддержал нас Яков Петрович. — Когда над Родиной сгущаются тучи, каждый мужчина обязан изучать военное дело. А журналистом, Кудинов, стать успеете.

Больше половины выпускных классов шли тогда в военные училища. Забегая вперед, скажу, что все, кого я знал, кто стал офицером, умело воевали потом. Большинство посвятили армии всю свою жизнь. Я служу тридцатый год. Почти пятнадцать лет командовал артиллерийскими подразделениями. И не один раз говорил спасибо [6] Якову Петровичу Островскому и тому лейтенанту, фамилию которого так и не узнал, за их совет.

100-я ордена Ленина дивизия

Группа выпускников, в их числе и я, получила назначение в Минск.

Я очень обрадовался: в Минске служил мой старший брат Сергей. Мне так хотелось встретиться с ним: не виделись почти два года! Кроме того, он первым из родственников увидел бы меня лейтенантом. Сергей заканчивал службу, и осенью ему предстояло увольнение в запас.

В Минск мы прибыли ранним утром 5 июня 1941 года. Остановились в гостинице, привели себя в порядок, позавтракали и разошлись кто куда. Я пошел в комендатуру города узнать, как разыскать Сергея. И никак не думал услышать то, что мне сказали:

— Часть выбыла в неизвестном направлении.

Опечаленный, вернулся в гостиницу. Солнечный день померк для меня. Брата так и не увидел. Он погиб в феврале 1943 года.

46-й гаубично-артиллерийский полк, куда направили нас, располагался в Уручье, в девяти километрах от Минска, восточнее его. Я прибыл туда под вечер. Дежурный провел меня в общежитие молодых офицеров.

— Вот ваша койка. Отдыхайте. Завтра представитесь командиру полка.

Поставил чемодан, присел на стул, осмотрелся. Просторная светлая комната, четыре койки, столько же тумбочек, большой стол посредине, этажерка с книгами. Таких комнат в домике несколько. И всюду идеальная чистота.

Одному не сиделось. Вышел во двор. Полк хорошо устроился. Ровными рядами стояли солдатские казармы. [7]

Несколько в стороне от них — артиллерийский и автомобильный парки, склады. Недалеко лес. Там у опушки разместились домики командного состава.

На другой день нас приняли командир полка подполковник Алексей Артемович Фролов и комиссар батальонный комиссар Александр Михайлович Власов.

Подполковник рассказал нам, что полк входит в 100-ю ордена Ленина дивизию, имеющую богатую и славную историю. Уже 18 лет она стоит на страже безопасности Родины. Рождение ее относится к 1 ноября 1923 года. В это время из состава 45-й стрелковой дивизии была выделена часть офицеров и сержантов, которым поручили сформировать другое такое же соединение. Первое время дивизия и номер носила — 45, только под литером «Б». Формировалась она в Киеве.

В 1939 году дивизия участвовала в освобождении Западной Белоруссии, в 1940 году вела бои на Карельском перешейке. 21 марта 1940 года за успешное выполнение боевых заданий командования, за доблесть и мужество личного состава была награждена орденом Ленина.

Прославленная дивизия первой в Советской Армии в Великую Отечественную войну получила звание гвардейской.

История 46-го гап неразрывно связана с историей дивизии. Артиллеристы — ветераны дивизии — обстрелянный народ, обладали немалым боевым опытом. Зимой 1940 года гаубичники выкатывали свои орудия на прямую наводку и с расстояния 100–200 метров разрушали доты и дзоты, уничтожали огневые точки врага.

Разговаривая с нами, подполковник внимательно смотрел на нас серыми с поволокой глазами, изредка левой рукой поправлял черные зачесанные назад волосы. Я в свою очередь украдкой рассматривал его. Он сухощав, подтянут, гимнастерка с накладными карманами [8] туго перехвачена командирским ремнем, отутюженные темно-синие брюки, казалось, сливались с блестевшими голенищами сапог.

Подполковник познакомил нас со структурой дивизии. В ней три стрелковых и два артиллерийских полка, семь отдельных дивизионов и батальонов. В 46-м полку — три дивизиона. Первый и второй имели на вооружении 122-миллиметровые, третий — 152-миллиметровые гаубицы. В общей сложности тридцать шесть стволов.

122-миллиметровая гаубица — мощное орудие. Она предназначается для уничтожения и подавления живой силы и огневых средств пехоты, для борьбы с артиллерией и минометами, танками и другими бронированными машинами противника. Снаряд весит 22 килограмма и может разрушать сооружения полевого типа. При небольшом весе — около двух с половиной тонн — гаубица легко транспортируется, приводится в боевое положение. Дальнобойность — до 12 километров.

152-миллиметровой гаубице, конечно, посильны все задачи, предназначенные для 122-миллиметровой системы. Кроме того, ее более мощные снаряды — 40 килограммов — могут разрушать долговременные огневые точки облегченного типа, пробивать проходы в проволочных заграждениях и противотанковых минных полях. Дальнобойность — свыше 12 километров.

Заканчивая беседу, подполковник сказал, что в полку значительный некомплект офицеров, особенно командиров взводов, и очень важно, чтобы мы как можно быстрее вошли в строй, поздравил со вступлением в славную семью советских командиров, с началом почетной и очень нужной Родине службы на командных должностях и пожелал нам успехов.

После командира говорил комиссар. Он среднего роста. Глаза черные, внимательно изучающие собеседника. Так же, как и подполковник, аккуратно одет, подтянут. [9]

Комиссар вкратце охарактеризовал международное положение, расспросил каждого из нас о партийности, о пребывании в комсомоле. Коротко рассказал, какая проводится в подразделениях партийно-политическая работа, как в ней участвуют командиры, что предстоит делать нам, чего ждут от нас.

Подполковник объявил нам, кто куда назначен.

Я иду командиром взвода разведки полковой школы, которая готовила для всей дивизии младших командиров.

Итак, я — командир Советской Армии. По-мальчишески бодро смотрю на жизнь, на свою будущую деятельность. Ведь я не мог даже представить себе, что меня ждет: жизненного опыта — никакого.

Собираюсь в свой взвод. Ярко начистил хромовые сапоги, несколько раз придирчиво осмотрел себя, как только мог. Меня встретил мой заместитель Корчагин — широкоплечий сержант с загорелым лицом и спокойными зеленоватыми глазами, представил курсантам. Их двадцать. Стоят передо мной загорелый здоровяки в хорошо пригнанном обмундировании. Подворотнички белоснежные. На яловых сапогах — ни пылинки. Поздоровался, назвал себя, сказал, что теперь будем служить Родине вместе и... Не знал, что больше говорить. Разрешил приступить к занятию. Хожу из отделения в отделение, наблюдаю за ходом учебы. Делаю пометки, чтобы на совещании сержантов провести обстоятельный разбор, указать на недостатки. Конечно, эталоном для меня служило училище, которое только что окончил. Поэтому недостатков подметил много. Главный, типичный — готовятся курсанты к бою вообще, не представляя себе конкретного противника. На учебном поле нет имитации. Мало, по моему мнению, курсанты получали физической нагрузки.

В подразделении познакомился с расписанием занятий, программой на летний период. Корчагин мне [10] понравился. Он, как и я, еще молод: нет и двадцати лет, но командир опытный. Больше всего, пожалуй, мне нравилось в нем умение проводить занятия, особенно по специальной подготовке. Казалось, не год, не два, а лет десять обучает курсантов. И, признаюсь, с первого дня начал учиться у своего заместителя, часто советовался с ним. Я взял на себя специальную подготовку курсантов. Учил их, как правильно выбрать и оборудовать наблюдательный пункт, вести с него разведку, как ориентироваться на местности, читать карту. Хотя еще свежо было в памяти то, что получил в училище, все же к занятиям готовился очень тщательно, просматривал соответствующую литературу, читал пособия, составлял вводные. Вместе с Корчагиным выходил на местность и там намечал план занятия. От курсантов требовал максимального напряжения. Учил обнаруживать вражеские цели по еле заметным признакам. По нескольку раз заставлял занимать наблюдательный пункт, оборудовать окопы в полный профиль, производить маскировку. Учитывая, что нашим вероятным противником будут немецкие фашисты, рассказывал курсантам об организации, тактике, вооружении германской армии.

Работа так захватила меня, что за две недели лишь раз пошел в город. Помню, это было в субботу 21 июня. В тот вечер я с товарищами смотрел в минском Доме Красной Армии «Свадьбу в Малиновке». Не знали, не предполагали, что в это самое время, когда мы беззаботно отдыхали, немецко-фашистские войска, приведенные в полную боевую готовность, лишь ждали сигнала, чтобы вторгнуться в пределы нашей Родины.

В Уручье пошел пешком. Был мягкий теплый вечер, чистое небо сияло мириадами звезд. Казалось, огромная чаша, усеянная бледно-красными пятнами, накрыла землю.

В соединении готовились к спортивному празднику. [11]

22 июня должно было состояться открытие дивизионного парка культуры и отдыха, стадиона. Несколько человек взвода разведки, в том числе и я, входили в сборную команду полковой школы.

Не зажигая света, разделся, раскрыл окно, лег в кровать. Ночь была настолько тиха, что у берез, росших у самых окон общежития, не шевелился ни один лист.

Уснул быстро, как все в молодости. Разбудил меня сигнал тревоги. Надрывно трубил горнист, тонкоголосо кричала сирена.

Быстро оделся, взял шинель, противогаз и выбежал из комнаты. А ко мне уже спешил посыльный:

— Товарищ лейтенант, немедленно к командиру полка!

Подполковник приказал мне:

— Получите наган, патроны. Поедете со мной. Возьмите все, что у вас есть, погрузите в машину.

Было утро 22 июня 1941 года. Солнце только-только вышло из-за горизонта. Тяжелые капли росы висели на деревьях. Роса покрыла траву, омыла крыши, и они блестели, как лакированные.

Через полчаса прибыли в лес.

— Ждите меня здесь, — приказал командир полка.

Через сорок минут подполковник вернулся. Он был возбужден, то и дело теребил свои черные волосы, внимательно смотрел на дорогу, несколько раз произнес одно только слово:

— Паразиты!

Я не мог понять, к кому относилось оно. Спрашивать командира было неудобно.

Фролов закурил. Сделав несколько затяжек, он вдруг обернулся ко мне:

— Знаешь, что началась война?

— Нет, не знаю, — дрожащим голосом ответил я.

— И я не знал. А началась. [12]

Подполковник внимательно посмотрел на меня, словно пытаясь узнать, каким я, едва оперившийся юнец, еще не нюхавший пороха, окажусь в бою, и сказал:

— Идите в штаб за новым назначением. Полковая школа расформирована.

Я — командир взвода управления 6-й батареи. Иду в новое подразделение. Мысленно представляю, что мне, командиру взвода управления, придется делать в бою: вести разведку, организовывать связь, управлять огнем батареи с передового наблюдательного пункта, если возникнет необходимость. Вести разведку я умел — получил нужные знания в училище. Хотя и недолго, но сам учил курсантов. За связь тоже не беспокоился: в училище на полевых выходах много раз выполнял обязанности телефониста, радиста, командира отделения связи. Неплохо знал радиостанцию, умел на ней работать. Боялся лишь, что засыплюсь во время стрельбы. Волновало и то, что иду в бой, не зная людей.

— Товарищ лейтенант, прибыл в ваше распоряжение на должность командира взвода управления! — представился я моему новому командиру лейтенанту Дутову.

— Вольно, Кудинов, — сказал он мне. — Жду вас. Знакомить ни с кем не буду: нет времени. Идите во взвод.

К моей радости (может быть, так специально распорядился командир полка), в тот же взвод на должность командира отделения разведки был назначен и сержант Корчагин. Когда я прибыл туда, он в своем отделении уже ознакомился с личным составом, проверил оружие, приборы и теперь деловито распоряжался подготовкой взвода к бою. Все, что солдаты раньше при объявлении тревоги, при выезде в район сосредоточения делали с шумом и суетой, сейчас выполняли молча, без слов, без лишних движений. Одни готовили укрытия для машин, другие оборудовали ровики, третьи маскировали гаубицы. [13] Корчагин выставил охрану, сделал схему расположения взвода. Ночью получили и привезли с дивизионного склада два комплекта боезапаса, по сто шестьдесят снарядов на каждую гаубицу.

Испытание огнем

Четыре первых дня войны дивизия оставалась в районе Минска. 26 июня она завязала ожесточенные бои с танковыми силами 39-го моторизованного корпуса противника.

Генерал-майор И. Н. Руссиянов — командир дивизии — отдал приказ двум стрелковым полкам занять оборону западнее местечка Острошицкий Городок в 15 километрах северо-западнее Минска. Наш 2-й дивизион получил задачу поддерживать 331-й стрелковый полк.

Весь день 26 июня пехота и артиллерия двигались на запад. Но оказалось, что Острошицкий Городок уже занят немцами. Решили их выбить оттуда. Ночью пехота заняла исходное положение для контрнаступления. Артиллеристы оборудовали огневые позиции. Наблюдательные пункты размещены у опушки леса и вынесены вперед. Орудия расположены в нескольких километрах восточнее.

Наблюдательный пункт — понятие, неразрывно связанное с артиллерией. Отсюда ведется управление огнем. Выставляется он, как правило, на таком месте, откуда возможен сравнительно хороший обзор.

На наблюдательном пункте командира батареи могут быть командир взвода управления, два-три разведчика, один-два телефониста, один-два радиста. Если в батарее есть и передовой наблюдательный пункт, то на нем будут КВУ, разведчик, телефонист или радист.

6-я батарея была подручной: она находилась в центре боевого порядка дивизиона. Командир дивизиона и командир [14] батареи занимали один наблюдательный пункт. Я со своими подчиненными находился тут же. В двухстах метрах от нас наблюдательные пункты других дивизионов.

То и дело смотрю в бинокль, но ничего не вижу. Волнуюсь. Подбадриваю солдат, а сам думаю о предстоящем бое. Как он сложится?

Ясным, светлым утром 27 июня 85, 331 и 355-й стрелковые полки 100-й ордена Ленина дивизии после короткой артиллерийской подготовки начали наступление. Я видел, как пехотинцы шли вперед ускоренным шагом, ведя на ходу огонь из винтовок. Позади них артиллеристы катили полковые пушки, минометчики несли трубы и плиты. «Ну теперь дадут фашистам», — мелькнуло в голове.

Ожесточенный бой продолжался, то затихая, то усиливаясь, несколько суток. Гитлеровцы упорно сопротивлялись, крупными силами бросались в контратаки, ввели в бой танки, авиацию. Советские воины встречали танки гранатами и бутылками с горючей жидкостью или бензином. Когда не хватало бутылок, наполняли бензином фляжки, котелки, каски, жертвуя собой, вскакивали на танки, замедлившие движение, обливали их и поджигали. К началу боя во все подразделения подвезли бензин, разлили в канистры, которые солдаты в бой несли так же, как пулеметы и минометы.

Советские богатыри, казалось, соревновались в героизме. Я видел, как командир стрелковой роты капитан Морозов лично вывел из строя несколько танков. Командир стрелкового батальона капитан Коврижко поджег десять танков.

Пример воинам показывали политработники. Комиссар 331-го стрелкового полка старший батальонный комиссар Иван Андреевич Лобенко 27 июня лично бутылками с горючей жидкостью поджег семь танков. Секретарь [15] комсомольской организации одного из полков Штейдерман — два танка.

3-й батальон 85-го стрелкового полка, которым командовал капитан Тыртычный, за 28 июня уничтожил 15 танков.

Всего в боях за 28 и 29 июня дивизия уничтожила до 100 вражеских танков и бронемашин {1}.

Однако сказывалось превосходство врага в силах. Вышибить гитлеровцев из Острошицкого Городка не удалось. Они возобновили наступление не только с фронта, но и с тыла: в ночь на 28 июня высадили воздушный десант.

Для 331-го стрелкового полка, как и для других частей дивизии, сложилось трудное положение. Чтобы не попасть в окружение, пехота начала отступать.

* * *

В бою под Острошицким Городком каждый дивизион, а позднее и батареи действовали самостоятельно, ведя борьбу с вражескими танками, подавляя живую силу [16] противника. Заявок на огонь поступало от пехоты очень много, и концентрировать управление им в одном месте было практически нецелесообразно.

Несколько вражеских танков остановилось в километре от того места, где находился наблюдательный пункт командиров дивизиона и батареи. Открылись люки. Из них выскочили танкисты и начали рассматривать опушку в бинокль.

Веду наблюдение за противником, докладываю командиру дивизиона капитану Помельникову и командиру батареи: «К перекрестку подошли восемнадцать танков», «Подъехала легковая машина», «Появились офицеры». То и дело отрываюсь от бинокля и наблюдаю за командиром дивизиона. Антон Илларионович, как всегда, спокоен. Его спокойствие передается и мне, молодому лейтенанту. Вновь смотрю в бинокль. В ясную солнечную погоду хорошо видны немецкая техника, люди.

Но чего ждем? Надо открывать огонь. Молча глядят в утреннее небо гаубицы. Их короткие стволы готовы извергнуть из своих жерл сталь и смерть. Чуть-чуть бледные сидят телефонисты, не отрываясь от стереотруб, стоят в глубоких окопах разведчики — глаза и уши артиллерии. [17]

Гаубицы находились на поляне позади небольшой рощи. Крутая траектория полета их снарядов дает возможность вести огонь через лес.

Команда раздалась неожиданно.

— «Тигр», огонь! — негромко произнес капитан.

«Тигр» — это условное наименование подвижного заградительного огня. По этой команде на цель одновременно обрушивается все артиллерийское подразделение. Теперь я понял, почему Помельников выжидал. У легковой машины собралась группа людей, видимо офицеров. Ее-то мы и, накрыли первыми снарядами.

Стодвадцатидвухмиллиметровые гаубицы — все двенадцать — грохнули своим мягковатым басом и пошли, пошли одна за другой четко и слаженно посылать осколочно-фугасные гранаты туда, где стояли вражеские танки. Запылали подожженные машины, фашистские солдаты и офицеры начали разбегаться. Уцелевшие танки поспешно покидали перекресток. Некоторые машины ринулись вперед. Наши пехотинцы стали кидать в них бутылки с бензином: это оружие действовало безотказно.

Бой шел с переменным успехом. Немецкая пехота накапливалась в оврагах и балках. Над огневыми позициями артиллеристов появились фашистские самолеты, вероятно разведчики. Они летали так низко, что даже невооруженным глазом была видна паучья свастика на фюзеляжах.

Прошло еще несколько томительных минут. Я напряженно разглядывал заросли кустарника, куда просачивалась немецкая пехота. Разведчик Истомин, лежавший со мной рядом, оказался более зорким.

— Вон они! — крикнул он. — Смотрите правее!

В кустарнике мелькнуло несколько фигур.

— Разрешите отделению разведчиков открыть огонь? — спросил сержант Корчагин у капитана Помельникова. [19]

— Обращайтесь к лейтенанту, — указал командир дивизиона на меня.

— И мне разрешите! — Телефонист Иванов щелкнул затвором карабина.

— Ждать! — ответил я. — До них еще далеко, метров триста.

В это время по скоплениям гитлеровцев ударили 50– и 82-миллиметровые минометы одного из батальонов 331-го стрелкового полка, который мы поддерживали. Раздались крики «ура!», винтовочная и пулеметная трескотня. Справа от высоты бросилась вперед группа бойцов-пехотинцев. Первым с пистолетом в руках бежал командир. Минометчики перенесли огонь дальше.

Прошло некоторое время, и враг возобновил атаку.

— Лейтенант, — сказал мне Помельников, — мы с Дутовым меняем наблюдательный пункт. Вы остаетесь [20] здесь. Выполняйте заявки пехоты. Минут через тридцать, как только начнем стрелять с нового места, снимайтесь и вы.

Несмотря на всю сложность обстановки, поручение управлять дивизионом меня обрадовало. Отсюда, с наблюдательного пункта, хорошо просматривалось все поле, по которому наступали гитлеровцы.

Справа поднялась и пошла к опушке рощи, где находился наблюдательный пункт 2-го дивизиона, длинная цепь черных точек. Точки быстро увеличивались в размерах. Скоро я стал различать полусогнутые, в зеленовато-темных френчах фигуры с блестевшими касками на головах и сверкавшими на солнце плоскими штыками.

«Вот они, фашисты, — подумал я. — Ну, мы вас сейчас проучим. Покажем, каково давление в канале ствола».

— Стрелять шестой батарее. Репер{2} номер один, левее 0–80, прицел сто двадцать, четыре снаряда, беглый огонь! — звонко подал я первую команду. Над землей прогремел гром. Многокилограммовые снаряды взметнули впереди столбы земли. Сквозь дым и пыль вижу, как падают, ползут, поднимаются и вновь бегут вперед в атаку гитлеровцы.

Слева появилась вторая группа пехоты, куда недавно стреляла пятая батарея. Подаю команду. Хорошо ложатся снаряды. Разрывы во вражеской цепи. Обрушить бы на эту группу автоматчиков огонь всего дивизиона. Но для этого нужно в считанные минуты подготовить каждой батарее необходимые данные. Такое мне пока еще не по силам. Этому я научился намного позже, когда сам стал командовать дивизионом.

В воздухе появились вражеские самолеты и сбросили [21] бомбы на огневые позиций дивизиона. Артиллеристы укрылись в ровиках. Гаубицы замолчали. Не подают голоса орудия других дивизионов. А вражеская пехота все ближе. Вижу пьяные лица гитлеровцев уже невооруженным глазом. Вскидываю автомат, перевожу флажок на одиночный выстрел. Все делаю так, как учили. Прицеливаюсь, затаиваю дыхание, плавно произвожу спуск. Один, второй, третий выстрелы. Слышу крик. Опять стреляю. Но... патронов больше нет.

— Хенде хох! Рус, сдавайсь!

Мороз пробежал по коже. Я чуть не выпустил из рук автомат, так они задрожали. «Дело плохо, — мелькнуло в голове. — Можно и в плен попасть». Меня бьет мелкая дрожь, по-прежнему дрожат руки, но нахожу в себе силы, бросаю две гранаты.

— За мной! — кричу солдатам.

Мы спустились в поросший кустарником овраг, что находился метрах в десяти от наблюдательного пункта. Позади нас рвались гранаты. По листьям щелкали пули.

Нашли след гусениц, ведший на опушку рощи. «Видимо, здесь огневые», — решил я. Прошли метров триста. Никого.

— Что делать будем, товарищ лейтенант? — спросил Истомин.

— Одни остались. Все ушли на восток, — тревожно проговорил Буйко.

— Ничего, друзья, — ободрял я подчиненных. — Пойдем по следу. Догоним своих.

Медленно сгущались сумерки. Вокруг нас мертвая тишина. Издалека доносился гул самолетов и танков, слышались разрывы артиллерийских снарядов.

Шли всю ночь.

Утром увидели своих. [22]

В боях под Березине

Неся большие потери, противник рвался вперед.

Чтобы избежать окружения, командир нашей дивизии вывел свои части за реку Волма, в тридцати километрах восточнее Минска.

Утром 29 июня перед фронтом 331-го стрелкового полка, который мы поддерживали, развернулось около полка вражеской пехоты, немедленно перешедшей в наступление. Артиллерийским и пулеметным огнем наступавшие были рассеяны. На поле боя осталось несколько сот трупов гитлеровцев.

Жаркий бой сменился тишиной. 331-й полк занял новый оборонительный рубеж. 6-я батарея ночью совершила тридцатикилометровый марш в район западнее Березино. На рассвете прибыли на место и начали спешно готовить орудия к бою. Орудийные номера сняли гаубицы с крюков тракторов, разгрузили снаряды. Звонко раздавались удары кувалд по деревянным кольям. Этими кольями крепят деревянные брусья, положенные в небольшие углубления в земле, а в брусья упираются сошники орудий. После выстрела орудие откатывается назад. Брусья тормозят силу отдачи, меньше сбивается наводка.

Установили орудия, построили параллельный веер, то есть навели гаубицы так, что оси их каналов стволов были параллельны друг другу: при параллельном веере легче корректировать огонь. Измерили наименьшие прицелы, убедились, с какой минимальной дальности можно начинать стрельбу, чтобы снаряды не задевали за верхушки деревьев. Зашуршала выбрасываемая из ровиков земля.

На наблюдательном пункте разведчики, телефонисты, радисты, вычислители врывались в землю, маскировали пункт. Дежурные разведчики-наблюдатели вглядывались вдаль. Я нанес на карту огневую позицию, наблюдательный [23] пункт, прочертил основное направление стрельбы, подготовил данные по двум местным предметам, то есть определил дальность и направление стрельбы. Где бы цель ни появилась на поле боя, я легко смогу пересчитать данные по ней. Работа эта нетрудная. Трудность заключалась в правильном определении координат огневой позиции и наблюдательного пункта, что артиллеристы называют «привязкой боевого порядка», в определении данных по целям.

Сержант Корчагин составил схему ориентиров. На схеме обозначены наиболее колоритные предметы, видимые с наблюдательного пункта. До каждого из них определено расстояние. Между ориентирами измерены и указаны на схеме углы. Эта схема нужна для быстрого целеуказания. Увидев цель, разведчик сообщает ориентир, угол, под каким он видит ее от ориентира, и дальность до нее.

Командир батареи внес в подготовленные мною данные поправки на ветер, температуру воздуха, весовые знаки снарядов{3} и все это сообщил на огневые позиции. Поскольку батарея уже направлена наводчиками в какое-то одно основное направление, которое на огневых позициях обозначается тремя вешками, артиллеристам легко выполнять поданную команду.

Я очень любил готовить данные для стрельбы, потому что хорошо знал математику, свободно оперировал всевозможными плюсами и минусами. За первые дни боев приобрел и некоторый опыт. Быстро научился определять отклонения разрыва снаряда от цели, вносить корректуру [24] и переходить на поражение. Первые же стрельбы показали, что мы многое познали в училище, но не все, что нужно на войне. Так, пришлось критически отнестись к классической вилке. Что для нее характерно?

Сделать минимум два выстрела. Один — перелетный, второй — недолетный. На это уходит примерно минута. Столько же времени нужно для того, чтобы споловинить вилку, столько же на обеспечение ее пределов. Непозволительная трата времени и снарядов. Вот почему пришлось в ходе войны вырабатывать свои правила, свои законы стрельбы без пристрелки.

* * *

Утро. Из лесу медленно выползли танки и бронетранспортеры гитлеровцев.

— Как всегда, в семь, — процедил сквозь зубы Дутов и, несколько раз затянувшись махорочным дымом, подал первую в тот день команду: — Огонь!

Фонтаны земли выросли перед головными машинами. Колонна быстро рассредоточилась, но продолжала идти вперед. Батарея поставила неподвижный заградительный огонь — выпустила несколько десятков снарядов на одном рубеже. Гитлеровцы соскочили с бронетранспортеров, залегли в высокой траве.

— Огонь! Огонь! Огонь! — командовал Дутов. Снаряды рвались в колонне фашистов.

— Не зря потрудились, Петро, — сказал, обращаясь ко мне, командир батареи. Он поправил на голове каску и по-мальчишески улыбнулся (ему было всего двадцать два года). Озорно сверкнули его глаза цвета голубого неба. — Будут биты, как шведы под Полтавой.

Минута тишины — и разведчик Сидорин доложил:

— Ориентир один — влево двадцать, дальше пять. В овраге батарея противника.

Только опытный глаз мог увидеть на фоне поднимавшегося [25] утреннего тумана еле заметные орудийные вспышки.

Дутов быстро перенес огонь туда. Наши осколочно-фугасные гранаты начали рваться на позициях гитлеровцев. Шестнадцать разрывов — и фашистские орудия замолчали.

Над нашими огневыми позициями начали кружить «юнкерсы». Они пикировали на батарею, сбрасывали бомбы, обстреливали артиллеристов из пулеметов. Замолкла батарея: солдаты укрылись в ровиках.

«Хоть бы один зенитный пулемет», — думал я тоскливо, глядя, как фашистские самолеты расправляются с батареей.

Воспользовавшись молчанием наших орудий, гитлеровцы возобновили обстрел позиций. Стреляли бризантными гранатами. Эти, пожалуй, страшнее снарядов, рвущихся на земле. Бризантные гранаты разрываются на небольшой высоте. Их осколки почти вертикально летят вниз, поражают солдат и в ровиках, разрубают укрытые в нишах ящики с боеприпасами, гильзы.

Как только вражеские самолеты улетели, номера расчетов стремглав выскочили из ровиков и под грохот разрывов вражеских снарядов вновь начали стрельбу.

Баб-ах, баб-ах, баб-ах!

Не успели мы, что называется, перевести дух, как показалась колонна вражеских мотоциклистов.

— Репер номер один, левее... Прицел... Четыре снаряда, беглый огонь!

Вновь заговорили гаубицы.

А ночью опять отступали.

Дутов сказал мне:

— Что грустишь, Петро! Мы выиграли первую дуэль. Но боев будет много, более тяжелых, чем этот, и все-таки мы разгромим фашистов. Последний бой проведем в Берлине. [26]

Обстановка заставляла нас быть особенно бдительными. Фашисты, продвигаясь в глубь советской территории, засылали в наши ряды лазутчиков и диверсантов.

Дивизион приготовился вести огонь с закрытых позиций. По-прежнему стояла ясная солнечная погода. На фронте тихо. Я временно выполнял обязанности начальника связи дивизиона и проверял состояние телефонной линии, связывавшей командира дивизиона с командирами батарей и огневыми позициями. Слышимость была хорошей. Но только на огневые позиции полетела команда: «Дивизион, внимание!», как связь прервалась со всеми батареями.

«Что случилось?» — подумал я. Послал по линии связистов. Связь быстро восстановили.

На наши боевые порядки налетела вражеская авиация. Едва улетели самолеты, противник начал артиллерийский обстрел наблюдательного пункта командира дивизиона. Минут через десять сквозь грохот разрывов послышался нараставший гул танковых двигателей. Нужно открывать огонь, а связь опять прервалась.

— Разошлите на линию весь взвод управления, — приказал командир дивизиона. — Срочно исправьте линию, а всех, кого заметите вблизи, ведите сюда.

Вскоре связисты привели на пункт трех раненых. У одного забинтована голова, у другого — рука на перевязи, третий прыгал на костылях.

— Товарищ лейтенант! Что за безобразие — раненых задерживать! Я кровь пролил за Родину, мне госпиталь нужно догонять! — кричал боец с запекшейся на голове кровью. Я был смущен. «Действительно, калек притащили». И приказал позвать санинструктора.

— Сейчас окажем помощь и отпустим.

Но человек с забинтованной головой стал упорно отказываться от помощи. Санинструктор все же снял с его [27] головы повязку, начал смывать кровь. Вдруг он оторопело позвал меня:

— Товарищ лейтенант, посмотрите на чудо.

Взглянул на отмытые белокурые волосы, на розоватый лоб и понял, что передо мной — один из тех, кто резал связь. Двое других тоже были диверсанты.

* * *

Перейдя Березину, полк остановился между населенными пунктами Дементьево и Лесковичи, северо-восточнее Березино, чтобы заправить тракторы. Мы заняли огневые позиции. Батареи начали немедленно готовиться к бою. Дороги всюду хорошие, и вражеские танки могли появиться с любого направления. Огневики в короткий срок оборудовали и замаскировали орудийные окопы, ровики, выверили прицельные приспособления, подготовили карточки огня. Командиры орудий нанесли на них секторы обстрела, указали расстояния до наиболее характерных местных предметов. Выкрашенные в зеленый цвет, гаубицы слились с зеленеющей лужайкой и кустарником, который находился позади огневых, в сосновой роще.

Блестят на солнце двадцатидвухкилограммовые снаряды. Укрытые травой, лежат в ящиках латунные гильзы с мешочками — зарядами, похожими на большие кисеты. Чтобы не поднимать во время стрельбы пыли, которая мешает работе на прицельных приспособлениях, наводчики полили водой землю перед стволами орудий. Расчищены секторы стрельбы.

Батарея получила задачу вести огонь прямой наводкой. Мы, управленцы, должны сделать все возможное, чтобы огневики справились со своей задачей. Я выставил разведчиков с сигнальными ракетами на танкоопасных направлениях, а остальным приказал окопаться на флангах и в тылу огневых позиций. [28]

Наступил полдень — жаркий, как всегда в июле. Солнце палило. Трава поникла, поблекли цветы на поляне перед батареей, притихли в лесу птицы. Солдаты лежали прямо у станин. Одни, утомленные многодневными боями, спали, другие смотрели вверх на голубое безоблачное небо. Там в вышине парили ястребы, высматривая добычу, пели жаворонки.

Разведчики красной ракетой дали знать о приближении противника. Из лесу вышли пять машин. Вот они остановились, медленно повели железными хоботами по опушке рощи, как бы осматриваясь. С танков соскочили солдаты, отцепили маленькие противотанковые пушки.

— Огонь! — скомандовал Дутов.

Грохнули четыре гаубицы. Рассекая застоявшийся полуденный воздух, понеслись к врагу тяжелые снаряды. В ту же минуту открыли огонь и гитлеровцы. Но они стреляли наугад, по роще. Завязалась жестокая дуэль, испытание силы, ловкости, нервов.

Вторым снарядом наше первое орудие подбило вражескую головную машину. Тяжелая осколочно-фугасная граната, выпущенная с трехсот метров, повернула танк в сторону. Он вспыхнул, как стог высохшего сена. Загорелся второй, третий... Две уцелевшие машины задним ходом начали уходить из-под обстрела, бросив противотанковые пушки. Я внес предложение уничтожить их. Командир батареи разрешил. Со мной побежали несколько солдат из взвода управления. Развернули одну из пушек. Приник к панораме. В перекрестие увидел на боковой броне белую фашистскую свастику. Начал работать механизмами наводки. Как, казалось, просто это делать, когда наблюдаешь за наводчиком со стороны! А взялся наводить сам — руки дрожат. Сделал небольшое упреждение — вынес точку прицеливания на полфигуры вперед и произвел выстрел. Ура! Цель поражена. Горит танк, подбитый лично мной. Торопливо разворачиваю орудие, [29] чтобы бить по второй машине, и в это время вблизи разорвалась мина. Горячая волна швырнула меня на землю. Я потерял сознание. Первое, что увидел, придя в себя, — изорванные брюки. Болела правая нога. Присел на пень. Корчагин наложил повязку. Марля сразу стала красной. Уходя в медсанбат, оглядел поле боя. Невдалеке стояли три подбитых танка, пять противотанковых пушек, валялись лотки со снарядами, гильзами, убитые вражеские танкисты и артиллеристы.

* * *

Более трех месяцев пролежал в военном госпитале в Саратове. Но вот настал суровый декабрь. Мы услышали радостную весть: советские войска под Москвой нанесли сокрушительный удар немецко-фашистской армии. Иду к начальнику госпиталя и прошу, чтобы меня немедленно выписали.

— Ну что ж, — говорит полковник. — Возражать не буду. Получай документы и становись в боевой строй. [30]