От Миусс-реки до Днепра
25 мая я сдал свой дивизион и вступил в должность заместителя командира полка по политчасти. В руководящем составе произошли некоторые изменения: секретарем партбюро был избран Андрей Абушкевич, майор Минчонок стал заместителем командира по строевой части.
Наступило жаркое, безоблачное лето. Каждый день в клубах пыли шли на боевую учебу войска второго эшелона. Пехотинцы «обкатывались» танками, прорывали долговременную оборону «противника». Артиллеристы практиковались бить немецкие танки прямой наводкой. Появились макеты танков, их таскали тягачами, орудийные расчеты соревновались в скорости стрельбы.
Фронт напоминал о себе лишь тем, что в Дьякове, возле которого стояла наша дивизия, изредка рвались снаряды тяжелой вражеской батареи да ночами пролетали к Ростову-на-Дону фашистские бомбардировщики.
24 июня Военный совет 5-й Ударной армии вручал нашей дивизии орден Красного Знамени. Гремит оркестр. Командир соединения полковник С. И. Никитин, который недавно сменил уехавшего на учебу генерала Лиленкова, прикрепляет орден к гвардейскому Знамени. Громовое «ура» катится от полка к полку.
Состоялся парад, затем перед бойцами и командирами выступили участники художественной самодеятельности.
Мирная учеба подходила к концу. Командующий артиллерией 31-го корпуса полковник А. Иванов, проверив нашу боеготовность, сказал:
— Скоро начнутся крупные дела. Командиру корпуса доложу, что полк к выполнению боевой задачи подготовлен...
Занимаем огневые позиции в первом эшелоне. Тщательно готовим орудийные окопы и наблюдательные пункты. Работаем только ночью. К переднему краю прибывают все новые и новые части. А на вражеской стороне тишина. Гитлеровцы уверены, что их «Миусс-фронт колоссаль» неприступен. [124]
Политработники днюют и ночуют в подразделениях. Солдаты нетерпеливо спрашивают:
— Скоро ли?
Во втором дивизионе вся моя старая гвардия: Никита Залесский, Афанасий Дубина, Кузьма Егорычев, Иван Гончаров, Наум Михеев. На правах старых друзей они требуют обстоятельного ответа.
— Скоро. Наступление гитлеровцев на Курской дуге уже приостановлено. За три дня боев враг потерял там свыше 1500 танков, более 500 самолетов и около 30 тысяч солдат и офицеров только убитыми. Теперь крушить супостата — очередь за нами, — отвечаю я.
— Правда ли, что этот «Миусс-фронт колоссаль» так неприступен? — Ухмылка у Никиты самая ехидная. Он уже побывал на передовом НП, слышал немецкие выкрики.
— А вот прорвем — узнаем. Хвастают фашисты, что ворота в Донбасс заперли накрепко.
— Если прорвем здесь, — замечает Афанасий, — гитлеровцы побегут до самого Днепра.
— Хорошо бы и Днепр с ходу форсировать, — говорит Михеев. — Чай, теперь сможем?
— Ох, Днепро, Днепро! — вздыхает Никита. — Скоро ли увижу тебя?
— Не вздыхай, не так уж и далеко до него, дойдем, — уверяет товарища Афанасий. — Через Полтавщину пойдем. Тогда и домой, к жинке, заглянешь. Вон Ваня Гузеев съездил в свою Кантемировку.
— Постараюсь одним из первых перемахнуть Днепр, — с жаром говорит Ваня Ткачук. — На Житомирщине моя Котлярка. Как освободим ее, отпрошусь домой...
Беседу прерывает штабной телефонист. Он разыскивает меня.
— Что случилось?
— Товарищ «сорок первый», к вам гость.
На КП меня ждал майор, представитель политотдела армии. Он прибыл для проверки политработы к началу наступательной операции. Показываю ему план политработы, объясняю, что сделано и что предстоит сделать. Он одобрительно кивает головой и что-то записывает в клеенчатую тетрадь.
— Нужно для опыта, — говорит он. — Все следует изучить. И плохое и хорошее. Плохое отбросить, хорошее [125] принять на вооружение. А у вас есть кое-что и новенькое, — например, альбом боевых подвигов, перекличка старых бойцов перед началом боя.
Невольно вспомнилась осень 1941 года. Какая все-таки разница в постановке политико-воспитательной работы! На первый взгляд как будто мало что изменилось. Политинформации, собрания, беседы и тогда занимали главное место, но теперь они стали более насыщенными, более приподнятыми, что ли. Да это и не удивительно. На полях сражений коммунисты утвердили свою убежденность в правоте нашего дела, они агитировали не только словом, но и личным примером, подвигами, возросшим мастерством.
Почти весь день ушел на детальное изучение опыта политико-воспитательной работы в полку. Я, кажется, выудил из свой памяти все, что мог. Подробно рассказал майору о том, что проводилось в каждой батарее, в каждом взводе, искал наиболее интересное: то беседу агитатора в орудийном расчете, то день парторга батареи, то еще что-нибудь.
Наступил вечер. Последний тихий вечер. Скоро принесут из политотдела дивизии обращение Военного совета фронта. Комсорг полка старший сержант Молчанов вызывает к телефону замполитов дивизионов:
— К двенадцати ночи вы должны быть у «сорок первого» вместе с парторгами...
Только что прошла перестройка политаппарата. Упразднены должности заместителей командиров батарей по политчасти. В дивизионах введена должность парторга. Теперь вся политико-воспитательная работа ложится на плечи замполитов дивизионов и на партийную организацию.
С большим сожалением расстался я с Федором Копыловым. Хотелось оставить его в полку на должности замполита 2-го дивизиона. Но Копылов твердо решил перейти на строевую работу. Что ж, после непродолжительной учебы из него выйдет хороший командир батареи.
Лежим с гостем под большим кустом терновника. Все уже обговорено.
— Товарищ майор, принесли пакет. Замполиты и парторги пришли, — сообщает Молчанов.
Забираемся в землянку. Молчанов зажигает свет. На пакете надпись: «Вскрыть в 24.00». [126]
— Сколько там?
— Без пяти двенадцать.
Ждем. Молча смотрю на своих товарищей-политработников. Капитан Алексеев, ставший замполитом 3-го дивизиона, как всегда, в торжественные минуты делается строже. Брови сведены к переносью. Замполит 1-го дивизиона капитан Горелов стоит у стола. Верхняя губа немного приподнята — волнуется человек. Он тоже недавно принял эту должность от ушедшего в политотдел дивизии Виктора Соколова. С грустью вспоминаю, что Виктору не пришлось работать помощником начподива по комсомолу. Он погиб во время нашего наступления к Миусс-реке. Замполит 2-го дивизиона капитан Иванов сидит возле стола и потихоньку барабанит пальцами. Тоже волнуется. Все мы против своей воли волнуемся. Скоро начнется настоящая проверка всей нашей политической работы. Проверка без скидки на условности.
Приказ прислан в одном экземпляре. Размножить его некогда. Да это и не требуется. Содержание легко запоминается.
Приходит командир полка. Он только что провел совещание с командирами дивизионов, утряс, как у нас говорят, последние детали подготовки к наступлению.
— Всего несколько слов, — сказал он, обращаясь к политработникам. — Наступательный бой требует высокого порыва личного состава. В этом бою мы непременно встретимся с фашистскими танками. Хочу думать, что политработники будут на самых ответственных участках.
Расходимся по батареям.
Продираясь сквозь кусты по дну глубокой балки, идем на огневую 4-й батареи. Ночь сегодня безлунная, и узенькая тропинка еле угадывается.
Тихий окрик:
— Стой, кто идет?
Чуть заметная тень отделилась от кустов. Это Степан Курмахин, наводчик орудия.
Подходит старший лейтенант Костоломов. Обычно перед началом боя командиры батарей находятся на наблюдательных пунктах, но сегодня Костоломов на огневой. Его НП совсем рядом. Сегодня батарея пойдет в боевых порядках наступающей пехоты.
— Расчеты подняты, находятся возле второго орудия, — негромко докладывает он. [127]
Рассказываю содержание приказа, открываю митинг. Выступают сержанты и солдаты.
— Я одессит, — говорит наводчик орудия сержант М. Т. Долженко. — Даю слово положить все свои силы на то, чтобы родная Украина была освобождена от фашистских захватчиков. Если встретимся с танками, тоже не отступим. Будем драться до последнего снаряда...
В этот час митинги проходят во всех батареях. И везде солдаты, сержанты и офицеры полка говорят о своей великой любви к Родине, дают клятву разгромить захватчиков.
В 3.30 раздался мощный грохот тысяч орудий Южного фронта. На той стороне Миусс-реки сразу же нависло огромное облако дыма и пыли.
Стою возле НП на вершине холма. Сейчас здесь многолюдно. Писанко, Минчонок, командир взвода разведки старший лейтенант А. Я. Швед, разведчики и радисты. В стороне возятся с катушками провода связисты — готовятся тянуть «ниточку» к новому НП, на другую сторону реки Миусс.
Через час Писанко вызывает к телефону командиров батарей, стоящих на прямой наводке. Спрашивает:
— Как видимость?
Отзывается командир 2-й батареи старший лейтенант В. С. Наконечный.
— Все в дыму. Только вспышки.
— Как пехота?
— Ждет сигнала. Кажется, вырвется вперед, не дожидаясь сигнала.
— Готовьтесь к смене огневых. Как только пехота сороковой пойдет вперед, снимайтесь и следуйте за ней.
Серия ракет. Это сигнал для переноса огня в глубину вражеской обороны. С передовых наблюдательных пунктов сразу же передают:
— Пехота пошла быстро.
Писанко напоминает командирам дивизионов:
— Внимательно следите за пехотой. Если обнаружатся вражеские огневые точки, подавляйте немедленно.
Через полчаса с НП передали:
— Первая траншея занята. «Карандаши» врываются во вторую.
Писанко отдает распоряжение командирам 2, 4 и 7-й батарей: [128]
— Выдвигайте батареи вперед.
В этот момент произошла заминка. Сначала с ПНП сообщили: «Во второй траншее идет бой». Потом: «Пехота овладела второй траншеей не везде». «Правее нас пехота не дошла до второй траншеи и залегла».
Гитлеровцы упорно сопротивляются. Из глубины своей обороны они обрушили на наступающих шквал артиллерийского огня. Писанко открывает огонь гаубичными батареями, но на стороне врага висит такое огромное облако, что наблюдение вести прямо-таки невозможно.
К 12 часам дня продвижение пехоты 40-й дивизии затормозилось. Бой все еще шел во второй траншее. Тогда командир 31-го гвардейского корпуса выдвинул вперед нехоту нашей дивизии.
Бой за вторую траншею продолжался до самого вечера. Только к 18 часам 3-й и 11-й полки нашего соединения сломили сопротивление фашистов, очистили от них Дмитриевку и заняли ряд прилегающих высот. Сразу же ставим три батареи в боевые порядки пехоты. Разведчики дивизии, действовавшие впереди, установили, что к месту боя враг подтягивает новые силы, главным образом танковые.
Ночью переносим в боевые порядки пехоты, на высоту 121,5, и наблюдательный пункт полка. Вся высота перепахана снарядами, блиндажи разбиты, валяются трупы вражеских солдат. На этой высоте наши пехотинцы взяли в плен остатки немецкого батальона вместе с его командиром. Пленные выглядят очумело. «Такого ада, который обрушился на нас утром, не выдержать», — говорят они. Пленные подтверждают, что немецкое командование принимает все меры к тому, чтобы сорвать наше наступление и отбросить нас обратно на восточный берег реки Миусс.
Всю ночь идет напряженная работа. Переводим весь полк на западный берег реки. Занимать огневые позиции приходится под обстрелом противника. Ранен командир 1-го дивизиона капитан Запарованный, убит командир 7-й батареи капитан А. М. Попов. Застряли в пути 5, 6 и 9-я батареи.
Писанко смотрит на меня и Минчонка.
— Устиныч, иди в первый дивизион. Пусть заместитель Запарованного старший лейтенант Березуев принимает [129] командование дивизионом. Помоги ему. — И мне: — Подгони ты, ради бога, второй.
Верхом мчусь к Дмитриевке. У меня хороший скакун, вполне оправдывающий кличку Ураган. 5-я батарея стоит, приткнувшись орудиями к маленьким белым хатам, чего-то ждет.
Подбегает парторг батареи старшина Бручиков:
— Командир ушел вперед выбирать огневую позицию. — докладывает он.
А утро уже наступило. Сейчас каждая минута дорога.
— Район нового ОП знаешь?
— Примерно.
— Тогда рысью марш! Поспешай, Александр Иванович, пока есть время. Отправляй поорудийно. Не жди, когда все вытянутся на дорогу. Того и гляди, налетят стервятники.
Проходит с полчаса, пока батарея вытягивается из садов и на рысях отправляется вперед. Теперь надо найти шестую.
Западнее Дмитриевки появляется большая группа вражеских бомбардировщиков. Невольно останавливаю лошадь, смотрю на небо. Сколько же их? Больше сотни, пожалуй! «Хейнкели». Гул самолетов заполняет все небо. От них отделились черные точки. Спрыгиваю с лошади, пытаюсь положить ее на землю. Ураган не хочет ни стоять, ни ложиться. Он уже знает, что такое бомбежка, и делает свечку за свечкой. «Ходу, ходу!» — так надо понимать его.
Минут через десять бешеной скачки сдерживаю коня. Над Дмитриевкой густые клубы дыма и пыли. Успела ли 5-я батарея проскочить село?
По дороге на Дмитриевку ползет трактор с двумя гаубицами. Подскакиваю к ним. Старшина Безлюдный докладывает:
— Поломался трактор. Не стал ждать ремонта, прицепил второе орудие к первому, и вот двинулись.
— Гони вовсю сейчас. Надо проскочить Дмитриевку до второй бомбежки. Пошли во второй взвод солдата, передай приказ: немедленно на новую огневую позицию.
Возвращаюсь в Дмитриевку. На выходе из села стоит 5-я батарея. Орудия на дороге. Лошадей нет. Из-под стены дома вылезает старший сержант Семенов. На лице ни кровинки. Кричит: [130]
— Ничего не слышу, оглушило.
Подбегает командир второго орудия Николай Золотарев.
— Четыре лошади целы, — говорит он. — Сейчас одно орудие отвезу на огневые, сразу же вернусь за вторым. Два орудия вышли из строя. Пробиты накатники.
— Действуй, Николай!
Пишу на бумаге Семенову: «Убитых похороните на месте. Раненых отправьте в санчасть. И сам с ними».
Семенов смотрит на меня, отрицательно качает головой.
— Сделаю. А сам не пойду. Останусь с батареей. Я здоров, только не слышу.
Снова пишу, убеждаю: ты не сможешь командовать, не можешь быть и наводчиком.
— Буду подавать снаряды. Дайте возможность бить гитлеровцев.
Я не убедил Семенова. А может, и лучше, что останется в батарее? Он всегда поможет тому, кто встанет на его место. Потом и глухота пройдет.
А на передовой кипит бой. Фашисты контратакуют. Особенно ожесточенная схватка развернулась за высоту 211,5 на участке 11-го гвардейского полка. В течение дня полк отбил десять атак. На участок его 1-й роты противник двинул батальон пехоты и шесть танков. 1-я рота и наша 2-я батарея отбили все атаки врага. Под вечер от роты осталось только два человека: лейтенант Слепнев и сержант Ямковецкий. Последнюю атаку они отбивали с помощью солдат 2-й батареи. Четыре немецких танка остались возле высоты. Два танка подбили батарейцы и два — Слепнев и Ямковецкий.
Поздно вечером собираемся на НП.
— Задачу дня выполнили, — подвел итог Писанко. — Все атаки гитлеровцев отбиты. Восьмой и одиннадцатый полки продвинулись вперед на полтора километра. Пиши, замполит, наградные на отличившихся.
— А не рано? — заметил Минчонок. — Завтра опять будет горячий день.
Горячей оказалась вся последняя декада июля. Сопротивление врага все возрастало. Левее нашего корпуса действовала 2-я гвардейская армия. И ей не удалось сделать рывок вперед, хотя вместе с ней в бой вступил мехкорпус. Левее нас этот корпус занял большой населенный [131] пункт Степановку, но дальше и он не продвинулся ни на шаг. 4-я гвардейская дивизия еще несколько дней с трудом прогрызала вражескую оборону — заняла хутора Зрубно, Пересей, Грушевый, Верхнее и Нижнее Передриево. И тоже на этом остановилась. Наш плацдарм был не особенно большим — всего около десяти километров в глубину и около того же в ширину.
Дни стояли на редкость жаркие. На небе ни облачка, но оно черно от самолетов. Над передним краем, над Дмитриевкой все время висят большие группы немецких самолетов. Отважно действуют наши летчики.
Запомнился один такой день. На земле установилось нечто вроде равновесия сил. Бои шли на одних и тех же рубежах. С первыми лучами солнца над нами появляются две группы вражеских самолетов. Полсотни Ю-87 начинают пикировать на соседнюю балку, где ночью сосредоточивались наши танки. Сегодня эти танки должны были пойти на прорыв неприятельской обороны. Но враг каким-то образом разведал район их сосредоточения.
Около сотни «Хейнкелей-111» тянутся к Дмитриевке. Бьют наши зенитки. Тут же патрулируют наши истребители. А ниже всех, с востока плывут шестерки «ильюшиных». Ряд за рядом. Армаде советских самолетов не видно конца.
Наши «ястребки» наскакивают на «хейнкелей». Те смыкаются в плотный строй, ощетиниваются свинцовыми очередями. Но вот в головной тройке вспыхивает ярким пламенем средний самолет. Взрыв настолько силен, что машина разлетелась вдребезги. Вероятно, от детонации взорвались два соседних «хейнкеля».
Фашисты подбили один наш истребитель. Летчик выбросился с парашютом, но был расстрелян набросившимися стервятниками.
Наши «илы» возвращаются со штурмовки. Летят низко, буквально в десяти метрах от земли. Иначе нельзя — за ними охотятся вражеские истребители. Один из «ильюшиных» появляется над огневыми позициями 4-й батареи. Летит он трудно, все больше и больше прижимаясь к земле. Над ним «мессер». Несколько коротких очередей. «Ил» клюет носом. Но летчик все же выравнивает машину и, не выпуская шасси, сажает ее рядом с огневой позицией. Несколько батарейцев сразу же бросились к самолету. [132]
Летчик вылез из кабины, погрозил кулаком вьющемуся над ним «мессеру».
— Ладно, сволочь! Еще встретимся. В следующий раз оставим и для тебя очередь.
«Месс» действительно не ушел от расплаты. Откуда-то сверху на него навалился наш истребитель. Много раз приходилось мне видеть воздушные бои, но такого каскада фигур, какие выполнял в тот раз наш летчик, да еще на небольшой высоте, я не видывал. Фашистский пират оказался увертливым, всячески пытался уйти. Но не тут-то было. «Месс» вынужден был сесть у огневых позиций нашей 7-й батареи, буквально рядом с орудийным окопом. Начальник связи полка капитан А. М. Даниленко бросился к «мессершмитту». Из кабины с пистолетом в руке выскочил здоровенный гитлеровец. Даниленко все же успел ударом кулака сбить его с ног и обезоружить.
Грудь немецкого летчика была увешана различного рода наградами. Сейчас уже забыл его воинское звание, но хорошо помню ответ немца на вопрос «Кто тебя сбил?».
— Алелюхин. Только он мог сбить меня.
Алелюхин... Наши радисты частенько слышали в эфире тревожное: «Ахтунг! Ахтунг! Алелюхин! Алелюхин!» После такого предупреждения вражеские истребители старались как можно скорее убираться восвояси.
Еще до начала боев политотдел дивизии провел семинар замполитов и парторгов полков. Была произведена расстановка политаппарата, рассмотрели примерные планы политработы в наступлении. Но планы, конечно, не могли предусмотреть всего. В ходе боя очень часто появляются новые задачи, требующие от политработника умения быстро и правильно понять их. У нас же в полку почти все политработники были молодыми, опыта партийной работы в наступлении еще не имели. Особое внимание мы уделяли парторгам дивизионов. Капитан Абушкевич дневал и ночевал в батареях, учил старшин Федина, Ардышева и рядового Бондаренко.
Все трое были отважными воинами, не раз отличались в боях на Волховском фронте и под Сталинградом. За партийную работу взялись ревностно, но многого не знали. И Абушкевич добросовестно разъяснял им, как проводить собрания, оформлять документы на вступающих в [133] партию, подбирать поручителей и тут же, в боевой обстановке, принимать подавших заявления (а таких товарищей было много: только за неделю боев коммунистами стали 75 человек).
Каждый вечер замполиты дивизионов приходили ко мне. Вместе мы подводили итоги политработы за день. Обычно разговор был немногословным. Короткий доклад о делах, о настроениях личного состава, об отличившихся в бою, наметка плана на будущий день.
На одном из таких совещаний я задал замполитам вопрос:
— Что, по вашему мнению, самое характерное в этом бою?
— Наступательный порыв солдат, — ответил майор Алексеев. — Все убеждены, что фашисты не смогут устоять.
— Высокая дисциплина личного состава, — уточнил капитан Горелов. — За все время наступления не было ни одного нарушения дисциплины.
Такой же вывод сделал и представитель политотдела армии, изучавший опыт партполитработы в наступательном бою.
24 июля Абушкевич сообщил мне, что к приему в партию подготовлен еще сорок один человек, на двадцать шесть человек оформляются документы. Нужно, дескать, провести заседание парткомиссии. Звоню начальнику политотдела. Николай Васильевич ответил не сразу.
— Трудно сейчас. Секретарь парткомиссии майор Урсул на передовой, все время в стрелковых полках. Очень много заявлений.
— Верю. Но и нас не надо забывать.
— Хорошо. Завтра к вечеру Урсул придет.
Заседание парткомиссии состоялось на огневой позиции 7-й батареи. Члены парткомиссии — Урсул, Абушкевич и Бондаренко — сидели на срезе ровика. Тут же и мы с Алексеевым. Георгий Филиппович недавно получил новое воинское звание — стал майором — и был в приподнятом настроении.
Батарея вела огневую дуэль с противником. Бойцы действовали слаженно. Только и слышно было: «Первое готово, второе... третье...» И голос старшего на батарее:
— Осколочной гранатой... пять снарядов... беглый огонь! [134]
Рядом с батареей рвались вражеские снаряды. Гитлеровцы пытались нащупать батарею.
Абушкевич зачитал первое заявление, представил вступающего в партию:
— Тепляков Андрей Павлович, наводчик. Двадцать первого июля подбил танк и самоходное орудие противника. Рекомендации действительны.
— Кто может быть членом нашей партии? — спросил Урсул Теплякова.
Тот смутился. Вместе с парторгом дивизиона Фединым изучал он устав партии, кажется, все запомнил, а вот рассказать трудно. Наконец он ответил:
— Я так понимаю: членом партии может быть такой боец, который хорошо бьет немецких оккупантов. Ну и который выполняет точно устав партии, платит исправно членские взносы.
— Что ж, все правильно, — сказал Урсул. — Какие будут предложения?
— Принять кандидатом в члены партии.
— С удовольствием жму руку человеку, подбившему танк и самоходную установку противника, — поздравил Урсул солдата.
Парткомиссия заседала до позднего вечера. В тот день было принято в партию 15 человек.
...Чуть свет 29 июля мы уже на ногах. Абушкевич обзванивает дивизионы, вызывает на КП полка молодых членов партии. Сегодня для них самый торжественный день — начальник политотдела дивизии будет вручать партийные документы.
В землянку входит Ляпунов. Поздоровавшись, он с радостью сообщает:
— Не справляемся с выдачей документов. Очень большой поток вступающих в партию.
— Это хорошо, — откликается Абушкевич. — В начале войны у нас во всем полку было только двадцать коммунистов.
— В сорок первом у меня в дивизионе было лишь девять человек. А сейчас в каждой батарее десять — двенадцать коммунистов. В третьей — девятнадцать, — говорю я.
— Не забыл Красницы-то? — спрашивает меня Ляпунов.
— Как можно забыть? Трудно было. [135]
— Верно, трудно. — Ляпунов провел рукой по выгоревшей в знойных степях шевелюре. — На этом плацдарме тоже нелегко. И все же не то, что было под Тихвином. Другие времена, другие песни. Вот и на Курской дуге гонят наши фашистов.
— А у нас левый сосед, кажется, немного дрогнул, — заметил я. (До нас уже дошли сведения о трудном положении 2-й гвардейской армии.)
— Да, второй тяжело. Основной удар пришелся по ней. Сюда переброшены две танковые дивизии: «Райх» и «Мертвая голова».
— На Волховском многие из «Мертвой головы» действительно стали мертвыми, — снова замечаю я.
— Есть данные, что фашисты перебрасывают сюда танки из африканской армии Гомеля. Даже без перекраски в зеленый цвет.
— Встретим и «тигров пустыни». — Я сразу же наметил план работы на день. — Обойду сегодня все дивизионы, проинструктирую политсостав. Проведем еще раз беседы о немецких танках.
— Одобряю. Теперь показывай отличившихся. — Ляпунов пояснил: — После обеда я назначил выдачу документов в полку Коковихина.
Здесь следует заметить, что в политдонесениях, в статьях дивизионной газеты полки назывались по фамилии замполитов. К этому привыкли. Майор Коковихин был замполитом 8-го гвардейского полка.
На дне балки Сметанина в тени кустов сидят солдаты, сержанты и офицеры, пришедшие получить партийные документы. Ребята прихорошились. У всех подшиты свежие подворотнички.
Фотограф политотдела, высокий, немного нескладный солдат, хлопотливо устанавливает экран для фотографирования. Мне хотелось бы присутствовать при вручении партбилетов, но день обещает быть напряженным. С утра надо обязательно побывать в 4-й батарее, поговорить с лучшим комсоргом дивизиона Василием Голубитченко — предстоит выступить с обзором его работы в политотделе дивизии.
Ляпунов словно бы угадывает мои мысли:
— Ты, Валериан, делай свое дело. Твое присутствие не обязательно.
— Есть!.. [136]
Через полчаса я был уже на огневой позиции 4-й батареи. Отсюда до переднего края каких-нибудь триста метров. На нашем участке еще тихо. Но левее нас, там, где находятся части 2-й гвардейской армии, уже кипит горячий бой.
Невольно окидываю взглядом передовую. Хорошо видна конусообразная, похожая на египетскую пирамиду, вершина Саур-могилы. Об этой горе сложены легенды. Говорят, ее насыпали казаки, уходившие с родного Дона на войну. Есть и другая легенда, связанная с походом Батыя на Киев. Но мне хочется верить первой — она как-то созвучнее русскому сердцу.
У подножия горы оборонительные линии врага. Их пытаются преодолеть 34-я и 40-я дивизии нашего корпуса.
Правее Саур-могилы, дальше к северу, маячат терриконы города Снежное. Самого города не видно, до него далеко еще, но к нему уже приковано внимание наших войск — взяв Снежное, мы откроем ворота в Донбасс.
Возле орудия Голубитченко сидят молодые батарейцы. Я подошел к ним. Голубитченко подал команду:
— Товарищи комсомольцы!
— Продолжайте, друзья.
— Мы уже заканчиваем, товарищ майор. Остался один вопрос: прием в комсомол Самата Маматкаримова. Как решим, ребята?
Самат Маматкаримов отличился в последних боях. Он хочет быть членом ВЛКСМ.
— А что тут решать? — заметил Чистохвалов. — Маматкаримов рядом со мной в расчете. Молодец. Хорошо действует. Голосуй, Вася. Я за то, чтобы принять.
Комсомольцы дружно проголосовали. Голубитченко обнял Маматкаримова:
— Теперь ты комсомолец, Самат. Вместе с нами.
Я попросил слова. В нескольких словах рассказал о боях на Курской дуге, о положении на нашем участке, о появлении новых танковых дивизий противника.
— Раз наши научились бить фашистов на Курской дуге, будем и мы следовать их примеру, — горячо сказал Голубитченко. — «Тигров» нам еще не приходилось бить, но если они появились здесь, научимся на практике. Подпустим поближе, проверим их крепость. В общем, ребята, выносим резолюцию: ни шагу назад. [137]
К нам подошел старший на батарее лейтенант Щербаков.
— Передали с НП: фашисты начинают атаку. Разрешите дать команду к бою?
— Разрешаю.
— По местам!..
Весь день батареи полка вели огонь. Было отбито восемь атак. Даже поздно вечером гитлеровцы пытаются пробить брешь в обороне дивизии. Град немецких снарядов обрушивается на огневые позиции полка. Но и эта попытка оказалась безрезультатной.
— Ну вот, еще один день закончился, можно сказать, удачно для нас, — вздохнул Писанко, когда мы собрались вечером на КП полка.
Повар Епимахов приносит ужин. Это и обед в то же время. Днем не было времени думать о еде. Подождав, пока уйдет Епимахов, Писанко продолжает:
— Положение во второй гвардейской ухудшилось. Только что говорил с командиром дивизии. Он сообщил, что фашисты вклинились в ее оборону на несколько километров.
Мы с Минчонком переглянулись. Если завтра 2-я гвардейская опять начнет отходить, наше положение на плацдарме станет совсем плачевным.
— Завтра будет труднее, чем сегодня. Есть предположение, что гитлеровцы предпримут наступление на наш корпус. Менять огневые не будем. Все равно не успеем. Встретим врага как положено. Не отступим ни при каких обстоятельствах. Так, комиссар?
Я понял, почему Писанко назвал меня по-старому. Это значит, что он целиком полагается на коммунистов.
— Так. Ночью проведем собрания коммунистов и комсомольцев. Повестка дня: ни шагу назад. Все политработники будут на главных участках боя.
— Эх, свежий бы корпус сюда! — вырвалось у Минчонка. В последние дни Михаил Устинович осунулся, почернел. Большие, немного выпуклые, серые глаза смотрят устало. — Дали бы мы фашистам жару.
— Будем драться, надеясь только на свои силы, — хмуро ответил Писанко.
Ночью иду на НП 2-го дивизиона. Главный удар гитлеровцы нанесут, вероятнее всего, в стыке между 8-м я 11-м стрелковыми полками. Там стоят наши 1-я и 4-я батареи. [138] Вот и землянка Бородина. Открываю плащ-палатку, повешенную вместо двери. Светится чуть заметный огонек. Бородин лежит, укрытый шинелями. Возле столика сидят парторг старшина Ардышев и военфельдшер Сергей Плехов.
— Что с ним?
— Заболел. Вот уже несколько дней. Температура за тридцать восемь. А в санчасть не хочет идти, — докладывает Плехов.
— К утру встану как миленький, — тихо ответил Бородин. — Грипп, видимо, подхватил.
— Иди в санчасть, Михаил.
— Не время сейчас.
Выхожу из землянки. Кругом тишина. Даже трудно поверить, что через несколько часов эту тишину снова взорвет грохот орудий и бомб, рев самолетов.
Возле НП на земле спят разведчики и связисты, мои старые друзья: Залесский, Дубина, Михеев.
Ткачук выглянул из землянки.
— Товарищ майор, вас к телефону.
Замполиты дивизионов доложили, что собрания проведены, настроение у всех хорошее. Сейчас все отдыхают. Все, кроме политработников, хотя и они участвовали в бою наравне со всеми. Вечером они проводили беседы, собрания, позаботились о том, чтобы к утру было доставлено питание, подвезены снаряды. А ночью, оставаясь добровольными дежурными в своих подразделениях, дают возможность отдохнуть командирам. Утром же вместе со всеми снова в бой. Если потребуется — встанут к орудию, будут подносить снаряды. Они, конечно, такие же, как и все. Им тоже нужен отдых. Но у политработника всегда есть запас жизненной энергии, позволяющий ему вести себя вот так, с дополнительной нагрузкой на свои физические силы. Этот запас жизненной энергии именуется партийным долгом перед Родиной, перед своими товарищами. Политработники просто не могут поступать иначе.
Сейчас они находятся там, где больше всего необходимо их присутствие. Горелов говорил со мной с огневой 1-й батареи. Туда же ушел комсорг полка старший сержант Молчанов. 1-я батарея на прямой наводке на высоте 211,5. Это один из ответственных участков нашей обороны. Иванов в 5-й батарее. Командир батареи старший лейтенант Сигов только что назначен на эту должность, [139] и ему нужна помощь. Ардышев будет с 4-й батареей. Она стоит рядом с НП на прямой наводке и тоже на главном направлении вражеского удара. Алексеев в 7-й батарее. Туда же, в 3-й дивизион, ушел и Абушкевич.
Солнце еще не вышло из-за горизонта, а Писанко уже ведет разговор с командирами подразделений. Сейчас связь в полку налажена так, что можно говорить сразу со всеми. Прислушиваюсь. Писанко спрашивает командира 1-й батареи старшего лейтенанта Чернышева:
— Как дела?
— Нормально, товарищ «тридцать девятый». Ночью ребята принесли несколько ведер воды. Так что хорошо освежились. Сейчас все на ногах.
— Сегодня будь начеку. У фашистов появились новые танковые части. Могут быть и «тигры».
— Мы готовы. Ночью пополнили запас подкалиберных.
Анатолий Яковлевич Чернышев командует 1-й батареей с января 1943 года. Личный состав подразделения знает хорошо. В боях за Россошанку проявил личную храбрость. На него можно положиться. В любой обстановке не растеряется.
После разговора с командиром полка Чернышев еще раз обошел орудийные окопы, придирчиво осмотрел пушки, поговорил с солдатами и сержантами, предупредил их:
— Сегодня ожидается атака немецких танков на нашем участке. Будут и «тигры». Нам еще не приходилось встречаться с ними. Но ни один фашист не должен прорваться на высоту. Это наша ключевая позиция.
Комсорг Молчанов беседовал с комсомольцами батареи.
— Ну, ребята, драка будет такая, что только держись. Позавчера и вчера гитлеровцы потеснили вторую гвардейскую. Сегодня полезут на нас.
— Ну и что? — пылко ответил сержант Чентария, командир 3-го орудия. — Встретим. Будем драться как положено. С высоты не уйдем.
Обойдя батареи, Чернышев вышел на самый бугор, где был вырыт окопчик его НП. Отсюда хорошо просматривалась вся местность. Высота 211,5 — господствующая. [140] Значит, кто владеет ею, у того в руках ключ к победе.
Перед батареей — большое поле, засеянное кукурузой. Издали зеленая масса, подернутая синеватой дымкой, казалась застывшими волнами моря. Левее виднелась позолоченная лучами утреннего солнца Саур-могила. Правее высоты — большая лесистая балка. Отсюда надо ждать выхода вражеских танков.
Прошло с полчаса. Недалеко от позиции 1-й батареи начался бой. Чернышев подумал, что главный удар враг опять наносит по 2-й гвардейской армии. По гулу можно было предположить, что неприятель уже теснит левый фланг нашего корпуса. Чернышев соединился по телефону с Писанко и доложил свои соображения.
— За левый фланг вы не беспокойтесь, — ответил Писанко. — Тридцать четвертая и сороковая дивизии держатся крепко на своих позициях.
Из глубины балки глухо ударила вражеская артиллерия. Возле высоты разорвалось около десятка снарядов.
— Началось и у нас, — доложил Чернышев.
Через несколько минут вся высота покрылась дымом. Мне с огневой позиции 4-й батареи хорошо видно, как в этом дыму появляются частые вспышки разрывов. И все же я отмечаю, что неприятель не может создать такого массированного огня, какой был у нас 17 июля.
Писанко передал по телефону:
— Полк, внимание! По фашистским батареям...
Гаубицы сразу же включились в бой. Вся передовая затянулась дымом. Около часа длилась артиллерийская канонада. Как ни старался враг подавить наши огневые точки, батареи продолжали интенсивную стрельбу.
И как обычно, гитлеровское командование бросило на нас авиацию. Девятнадцать Ю-87 построились в круг над высотой 211,5. Вторая группа — пятнадцать штук — стала кружить над передним краем 11-го стрелкового полка.
Беру трубку телефона. Слышу тревожный голос Писанко:
— Держитесь, товарищи! Наблюдайте за полем. Сейчас появятся танки.
Вот они в самом деле вылезают из балки. Казалось, но полю ползут большие неуклюжие черные жуки. Два, пять... десять... пятнадцать... двадцать девять... И все держат курс на 1-ю батарею. [141]
Подвижной заградительный огонь гаубиц трех батарей полка на какое-то время задержал продвижение вражеских танков. Открыла огонь и 1-я батарея.
Шейко подбил танк.
— Одним стало меньше! — крикнул Дженабаев своему расчету. — Давай, Шейко...
Он недоговорил. Рядом с орудием разорвался снаряд. Шейко, охнув, привалился к панораме. Дженабаев оттащил товарища в ровик и сам встал к панораме. Подбитый танк продолжал вести огонь.
Несколько выстрелов, и машина загорелась.
— Сейчас еще сниму...
Дженабаев всегда отличался точностью наводки. Быстро развернув орудие, он поймал в перекрестие вторую машину и стал ждать, когда она подставит свой бок.
Но он не успел выстрелить — возле орудия опять разорвалось несколько снарядов. Дженабаев упал. Через несколько минут он открыл глаза. Санинструктор Булатов перевязывал ему грудь.
— Идти можешь? В балке санчасть.
— Как орудие? Цело? — с усилием спросил Дженабаев. Заметив, что Булатов утвердительно кивнул головой, ответил: — Однако, не пойду. Буду стрелять. Где ребята? Ранены? Давай снаряды.
Вскоре командир второго орудия сержант Тужиков подбил еще один танк.
Вражеские машины опять начали маневрировать по фронту. Одна из них вдруг вырвалась вперед и устремилась к высоте. На какое-то мгновение она подставила свой бок. Командир 3-го орудия Чентария крикнул наводчику Лубину:
— Бей фашиста, не зевай!
Грянул выстрел, танк остановился. Остальные, ведя огонь, начали отходить. Ранило Тужикова и Лубина. Опять появились Ю-87.
Над высотой снова грохот бомб.
Через полчаса Чернышев опять доложил:
— Бомбили нас. Два орудия вышли из строя. Убито четыре человека, ранено девять. Но мы будем держаться.
— Держись, Чернышев. Сейчас вышлю вторую батарею.
В это же время 4-я батарея отбивала атаку 15 вражеских танков. И здесь фашисты применили ту же тактику. [142]
Танки шли осторожно, словно нащупывали огневые позиции наших пушек. Бородин приказал командиру батареи старшему лейтенанту Костоломову подпустить танки на расстояние прямого выстрела и только тогда открыть огонь.
— Так будет наверняка.
И Костоломов ждал. Вот несколько танков подошли совсем близко. До них метров пятьсот — не больше.
— Огонь!
Первыми же залпами подбили две машины. Остальные, отстреливаясь, начали пятиться. Костоломов продолжал вести огонь. Но дистанция становилась все больше и больше. И когда танки были уже далеко, как-то сразу задымили еще три из них.
— Это не мы подбили, — доложил Костоломов, внимательно осмотрев поле боя. — Это бронебойщики действуют.
Как выяснилось потом, Костоломов сообщил правильно. Бронебойщики 11-го стрелкового полка быстро приспособились к тактике вражеских танкистов и организовали самую настоящую охоту за их машинами. Маскируясь в кукурузном поле, бронебойщики короткими перебежками подбирались к танкам на близкое расстояние и расстреливали их в упор.
...Чернышев собрал остатки батареи. Нераненых осталось только четверо: он сам, разведчик Кириллов, командир взвода лейтенант Галашов да санинструктор Булатов. Но многие из раненых не пошли в санчасть, остались возле орудий.
К ним пришла помощь. На высоту быстрым шагом поднялись двенадцать бронебойщиков из 8-го стрелкового полка.
— Велели занять огневую позицию здесь, — доложил старший сержант, командир бронебойщиков. — Будем охотиться за немецкими танками. Где нам лучше обосноваться?
— Становитесь, ребята, рядом. — Чернышев повеселел от такого подкрепления. — Живем!
Вечером на высоту пришла 2-я батарея. Но бой уже затихал. Чернышев похоронил погибших: сержанта Мамию Чентария, солдат Черняева, Колесника и Федорова. Раненых отправил в санчасть. Командир полка приказал Чернышеву идти в тыл полка, получить новую матчасть. [143]
Поздно вечером мы подвели итоги дня. Все атаки врага отбиты. Дивизия не отступила ни на шаг. Наш полк уничтожил 12 танков, свыше 600 гитлеровцев.
Связисты штабной батареи принесли мертвого Моисеенко. Во время обхода линии связи с 1-й батареей его ранило. Но он все же нашел порыв, однако связать концы провода у него не хватило сил. Тогда Моисеенко взял концы в зубы и крепко сжал их. Так он и умер, держа связь НП полка с 1-й батареей.
Ночь прошла тревожно. Никто не спал. Восстановили разрушенные за день орудийные окопы.
31 июля и 1 августа мы отражали беспрерывные атаки вражеских танков и пехоты. Оба дня над нашими позициями висели неприятельские самолеты. В ряде мест фашистам удалось вклиниться в оборону дивизии. Около 15 танков прорвалось к высоте 128,1. Создалось угрожающее положение. Овладей гитлеровцы этой высотой, они вышли бы к реке Миусс и разрезали оборону дивизии на две части. Пехота 11-го полка не выдержала натиска и стала отходить к реке. Писанко выдвинул навстречу танкам два орудия 5-й батареи. Старший лейтенант Сигов с ходу развернул их. Артиллеристов было мало, всего лишь десять человек, но они отважно встретили танки врага. В короткой схватке было уничтожено три машины, остальные повернули обратно. В этом бою сержант Золотарев подбил два танка. Почти все батарейцы получили ранения, а их командир, старший лейтенант Сигов, погиб.
Поздно вечером 1 августа Писанко срочно вызвал на свой КП командиров дивизионов. Он только что вернулся из штаба соединения. Вид у него хмурый. С минуту сидел понуря голову, что-то обдумывая. Потом провел рукой по волосам, будто успокаивая себя.
— Вторая гвардейская армия отходит на старые рубежи, — хрипло произнес командир. — Тридцать четвертая и сороковая гвардейские дивизии нашего корпуса остались с оголенным флангом и тоже отходят. Комдив приказал полку отходить, прикрывая огнем пехоту. Четвертая и седьмая батареи снимаются первыми и занимают огневые позиции возле Дмитриевки, остальные в полночь следуют в район прежних позиций. К шести утра все подразделения должны быть готовы к открытию огня. Седьмая батарея, пропустив пехоту дивизии на левый берег реки Миусс, переходит на прежние позиции. Четвертая [144] остается на прямой наводке до особого распоряжения. Задача: не допустить врага к мосту через реку. Действуйте.
Приказ был выполнен точно и в срок.
3 августа гитлеровцы пытались переправиться через Миусс, но под огнем батарей повернули вспять. Пехотные полки соединения в тот же день ушли в район Дьяково.
4 августа и мы сдали свой район артполку 151-й стрелковой дивизии.
Первое время после отхода с плацдарма настроение у нас было неважное. Кажется, все силы приложили к тому, чтобы пробиться в Донбасс, солдаты дрались с невиданным упорством, а результат наступления вон какой... Утешало только одно — наше наступление было большой помощью войскам на Курской дуге. Гитлеровские части, которые дрались здесь, могли бы оказаться там.
13 августа состоялось полковое партийное собрание. Коммунистов у нас стало много: 125 членов и 135 кандидатов в члены партии. Мы подробно разобрали действия каждой батареи в июльских боях. Выступавшие и прениях по докладу майора Писанко, отмечая высокий боевой дух солдат, сержантов и офицеров, говорили и о недостатках в организации обеспечения боя.
Прощаясь с нами, полковник Ляпунов сказал:
— Готовьтесь. Скоро опять начнем наступать.
И он оказался прав — ночью 17 августа полк занял боевой порядок в первой линии, а утром — снова залпы орудий. Кое-где гитлеровцы попытались было открыть ответный огонь, но наши батареи сразу же подавили их. Едва артиллерия перенесла огонь в глубину обороны противника, как пехотные части нашей дивизии ринулись вперед. Первая и вторая траншеи врага были заняты без сопротивления.
Писанко перекинул все 76-миллиметровые орудия в боевые порядки стрелковых батальонов. С закрытых позиций стреляли только гаубичные батареи.
В первый же день наступления дивизия овладела населенными пунктами Мариновка и Федоровка. Таким образом, за один день была решена задача, которую мы не смогли выполнить за 15 дней июльского наступления.
Гитлеровское командование еще раз сделало отчаянную попытку остановить советские войска. Против нашей дивизии оно бросило новые части. Появились танки и авиация. [145] И все же эти контратаки были не такими, как в июле. Они всякий раз захлебывались под ударами нашей артиллерии.
— Июль был хорошей школой для нас, — отмстил Писанко.
Верно, мы стали более опытными. Полк к тому же перешел на механическую тягу — почти все батареи получили автомашины марки «Студебеккер». Маневренность значительно возросла.
2-я гвардейская армия, словно исправляя ошибки июльских боев, стремительным ударом освободила Таганрог и большое количество населенных пунктов. 1 сентября части 5-й Ударной армии окончательно сломили сопротивление врага и раскрыли ворота Донбасса.
3 сентября части нашей дивизии вышли на южную окраину города Орджоникидзе. На улицах — толпы народа. Радостные возгласы, поцелуи. Каждого зовут в хату, где уже накрыт стол с угощением.
Комдив приказал сформировать подвижной отряд на автомашинах. С ним пошла 7-я батарея полка. Уехал и парторг Абушкевич.
Отступая, фашисты жгут города и деревни. И мы торопим солдат:
— Быстрее, быстрее! Не дадим врагу жечь Донбасс!
Подходит вечер. Багровый шар солнца словно торопится скрыться в клубах дыма. Он везде, этот дым, темно-синий, почти черный, дым пожарищ.
Севернее нас идет бой. Гулко ухают пушки, рвутся снаряды. Наш правый сосед — 40-я гвардейская дивизия — спешит выйти к городу еще до наступления потемок.
Торопимся и мы. Передовые отряды дивизии на автомашинах нашего артполка и тыла дивизии уже переброшены поближе к городу Сталино. Сейчас машины вернулись за орудиями конных батарей. На первую садится майор Минчонок. Дает сигнал:
— Тронулись!
Сажусь в кабину вместе с командиром орудия старшим сержантом Юдиным. У меня с ним свой разговор.
— Яков Иванович, у партбюро есть мнение возложить на вас обязанности парторга батареи. Как думаете?
Юдин смущается. [146]
— Не рановато ли, товарищ гвардии майор? Справлюсь ли?
— На первых порах поможет капитан Абушкевич. Научит вести партийное хозяйство. А работать с людьми вы давно уже умеете.
Машины идут полным ходом. Юдин, прежде чем дать окончательный ответ, свертывает толстую цигарку.
— Разрешите курить?
Неожиданно справа от нас загрохотала артиллерия. Возле дороги стали рваться снаряды. Идущая впереди автомашина съехала в кювет, завалилась набок. Из кузова выпрыгивают солдаты, что-то кричат. Наш шофер резко затормозил. Мы с Юдиным выскакиваем из кабины.
— Расчет, к бою! — командует Юдин.
Батарейцы быстро развертывают орудия. Прогрохотал второй вражеский залп. Разрывы снарядов впереди нас — недолет. Определяем, откуда бьют гитлеровцы. Юдин подает команду открыть огонь.
Через несколько минут неприятельские пушки замолкли. От первой автомашины к нам бежит Минчонок.
Шофер докладывает:
— Пробило мотор. Повреждено переднее колесо.
Солдаты не пострадали. Они уже откатывают пушки за дорогу. Минчонок говорит командиру орудия:
— Пока стойте тут. Если гитлеровцы еще раз начнут обстрел, открывайте огонь. Из Сталино пришлю за вами автомашину...
И снова вперед. Около полуночи подъезжаем к городу. Там идет ружейная перестрелка. Изредка бьют орудия. Развертываем к бою и мы свои батареи. Здесь, по нашим данным, должны действовать 3-й и 11-й гвардейские полки нашего соединения.
Бой за город шел всю ночь. В журнале боевых действий дивизии появилась краткая запись: «7.9 1943 года. В 23.30 3-й гвардейский стрелковый полк вышел на западную окраину города Сталино; 8-й гвардейский стрелковый полк вышел в тыл узлу сопротивления противника в районе высоты 252,0, атаковал и в 5.00 8 сентября взял ее; 11-й гвардейский стрелковый полк в 1.30 8.9 вышел на северо-западную окраину города и овладел станицей Сталино»{3}. [147]
Передовой отряд дивизии ушел далеко вперед, внося панику среди отступающих вражеских частей. Схватки отряда с фашистами были скоротечными. Успех боя решала быстрота. Вот несколько эпизодов.
Два орудия 7-й батареи достигли деревни Корсун, где большая группа гитлеровцев готовилась к обороне. Пушки стремительно развертываются к бою. Автоматчики и орудийные расчеты спрыгнули с автомашин. Через полминуты оба орудия открыли огонь. Несколько выстрелов, автоматчики развертываются в цепь... Гитлеровцы, не приняв боя, в панике оставили деревню.
К орудиям сразу же подошли автомашины. И снова погоня. Возле села Петровское фашисты попытались организовать сопротивление. Группа человек в 200, поддерживаемая танком и самоходной установкой «фердинанд», перешла в контратаку. Но «фердинанд» не сделал ни одного выстрела. Наводчик Алексей Шевцов успел упредить врага. Самоходная установка взорвалась. Не ушел и немецкий танк.
Вражеские артиллеристы торопливо прицепили к машине автоматическую пушку, чтобы увезти ее, но Шевцов и тут не промахнулся. Единственный солдат, оставшийся в живых, сдался в плен нашим батарейцам.
...По всем дорогам мчатся автомашины с орудиями и пехотой, торопятся к Днепру. Сплошного фронта нет. Часто бывает так, что передовые отряды действуют далеко впереди, а основным силам снова приходится выбивать врага из тех же населенных пунктов, через которые прошли наши передовые группы. Именно такой случай произошел с нами у хутора Роскошное.
Штаб полка выехал вперед. Новый начальник штаба майор Василий Запарованный каждой батарее передал маршрут дальнейшего движения (стрелковые полки нашего соединения остались во втором эшелоне, а нас, артиллеристов, переподчинили 40-й гвардейской дивизии). Вот уже последняя — 4-я — батарея достигла хутора и направилась к Октябрьфельду. Севернее Роскошного, примерно в километре от него, появилось около двухсот человек. Высокие стебли кукурузы мешали разглядеть, что это за люди. Вслед за первой группой показалась вторая, затем третья.
Наблюдая в бинокль, Запарованный увидел кургузые пилотки, длинные, без ремней, шинели. Это были вражеские [148] пехотинцы. Правее их появились танки. На одном из них отчетливо виден белый крест.
— Ну, Василий Кононович, что будем делать? Повернем назад или поедем вперед, к батареям? — спросил я.
Запарованный неопределенно пожал плечами. В это время на окраину Роскошного влетели два виллиса. Из первой машины выскочил командир нашего корпуса генерал А. В. Утвенко. Он отдал какое-то распоряжение офицерам, сидевшим во второй машине, и она сразу повернула обратно.
Утвенко подошел к крайнему домику, стал внимательно наблюдать за вражеской колонной. Примерно пятьдесят наших пехотинцев с двумя пулеметами заняли на северной окраине хутора оборону. Запарованный собрал своих штабников и тоже приготовился к бою.
В районе Октябрьфельда началась стычка. В колонне неприятеля вспыхнули разрывы снарядов.
Орудийная канонада продолжалась минут двадцать. Одна из вражеских групп изменила направление и пошла прямо на нас. Командир корпуса куда-то уехал.
— Сейчас пришлет какую-нибудь часть, — заметил Запароваыный. — А пока мы попытаемся задержать фашистов.
Но драться не пришлось. С юга из-за придорожной лесопосадки вылетели три кавалерийских эскадрона, а за ними — три конные батареи.
Батареи конников на полном скаку обогнали эскадроны и быстро развернулись для боя. Семь-восемь фашистских танков, скрывавшихся в кукурузе, открыли по ним огонь.
Недалеко от нашей обороны эскадрон стал развертываться для конной атаки. Кто-то крикнул:
— Фашистские самолеты!
Девятка «юнкерсов» шла по направлению к Роскошному. Молоденький офицер вылетел вперед, выхватил из ножен шашку и крикнул:
— Черт с ними, с самолетами. В атаку!
Красивое зрелище — атака конников. С восхищением наблюдаем мы за мчащимися на врага лихими кавалеристами. Гитлеровцы не выдерживают, поворачивают вправо, бегут в балку. Но с севера их встретила огнем наша подоспевшая пехота. Мало чего достигли и вражеские бомбардировщики. Конники растеклись по всему полю, и [149] бомбы не причинили им вреда. Все это произошло буквально в несколько минут.
Ждать конца боя мы не стали. Проезжаем Октябрьфельд. На дороге стоят две обгорелые автомашины и две гаубицы 6-й батареи.
— Наскочили на засаду немецких танков, — докладывает командир взвода. — Погибли командир батареи старший лейтенант Байбарышев, командир первого огневого взвода старшина Безлюдный и солдат Тарасов. Ранено шестеро рядовых и арттехник дивизиона Заболотнов.
Как же это произошло?
Байбарышев вел свою батарею вслед за 7-й, поэтому не особенно обращал внимание на окружающую обстановку. Да ничто и не предвещало схватки с гитлеровцами. 7-я батарея спокойно прошла Октябрьфельд, 6-я же остановилась там — ждали автомашину с Безлюдным, вызванным в штаб полка за направлением в артиллерийское училище.
Через полчаса Байбарышев подал команду двигаться дальше. Проехали больше километра. И вдруг из лесопосадки, что виднелась справа от дороги, открыли огонь неприятельские танки. Первыми выстрелами были подожжены автомашины, на которых ехали Байбарышев и Безлюдный.
Командир 2-го огневого взвода крикнул шоферу своей машины:
— Жми вовсю. Проскочим!
Проехав с полкилометра, взвод развернулся для боя. Солдаты, сидевшие на двух первых автомашинах, не растерялись. Они успели выскочить из кузовов, отцепили гаубицы, откатили их от горящих машин, сбросили ящики со снарядами.
Заболотнов принял команду над орудийными расчетами.
Вражеские танки находились близко, в посадках обнаружить их можно было только по вспышкам выстрелов. А гаубицы стояли на самом бугре, видные отовсюду. Орудийные расчеты выстрелили несколько раз по посадке, но второпях не попали в танки. Через несколько минут неприятельские танкисты вывели обе гаубицы из строя, Заболотнов и шесть бойцов были ранены.
Танки повернули пушки против 2-го огневого взвода. Но взвод опередил фашистов — подбил две машины. Остальные [150] скрылись в посадке, затем вышли в тыл 7-й батарее и так же неожиданно открыли огонь. Одна автомашина загорелась.
Солдаты 7-й батареи, привыкшие в передовом отряде ко всяким неожиданностям, встретили танки сильным огнем и подбили еще два.
В последних боях полк потерял около десятка автомашин, в том числе четыре студебеккера. Поэтому Писанко перевел 4-ю батарею опять на конную тягу.
Пройдя хутор Октябрьфельд, Г. А. Костоломов вынужден был сделать остановку для кормежки и отдыха лошадей. Услышав грохот орудий возле хутора Роскошный, он понял, что какая-то группа противника, не успев вовремя удрать из района Макаровка — Новоадаровка, теперь пытается пробиться на запад, но повсюду натыкается на наши наступающие части. Между Октябрьфельдом, Роскошным и Новоадаровкой лежала большая низина, местами поросшая кустарником и мелким лесом. Костоломов, прислушиваясь к грохоту орудий, пришел к выводу, что, вероятнее всего, противник будет пробиваться на запад через Октябрьфельд. И он принял решение занять боевой порядок и встретить врага огнем батареи.
Через полчаса батарея была готова к бою. Посланный на разведку старший сержант Гузеев вернулся и подтвердил опасения командира.
— В кустарнике, недалеко от Роскошного, сосредоточиваются танки и пехота гитлеровцев, — сообщил он.
— Батарея, к бою! — скомандовал Костоломов. Посмотрев на стоявшего рядом командира первого орудия старшего сержанта Голубитченко, добавил: — Вот и пришлось встретиться с танками врага, хотя мы и на конной тяге. Теперь жди...
Ждать пришлось недолго. Головной танк, ломая кустарник, выскочил из леска и понесся к западной окраине хутора, который недавно прошли 6-я и 7-я батареи. За первым показалось еще шесть танков.
Батарейцы слились с орудиями. Видно, как бешено крутятся гусеницы головного танка с большим черным крестом на башне.
— Огонь!
Орудия коротко подпрыгивают, звонко лязгают латунные гильзы, вылетевшие из казенников. Бойцы быстро зарядили орудия. [151]
Второй залп — и головной танк осел на один бок, потом бешено крутнулся и остановился. Его пушка стала медленно поворачиваться в сторону батареи. Костоломов крикнул:
— Голубитченко! Бей в башню подкалиберным. Не давай ему выстрелить.
Одновременно с Голубитченко орудие Коростелева ударило по последнему танку. Снаряд попал в основание башни и заклинил ее. Вторым снарядом Коростелев поджег машину. Теперь все танки оказались как бы в огненных клещах. Костоломов уже не подавая команды. Он понимал, что сейчас каждый командир орудия и без него знает, что делать.
— Так их, Вася, круши, Степан! Давай, комсомол! — по-узбекски и по-русски кричал обычно неразговорчивый Маматкаримов, подтаскивая снаряды.
Один из пяти танков, развернувшись, открыл по батарее огонь. Костоломова ранило. Командование принял лейтенант Б. И. Кожушко. Ему шел только двадцать первый год, и командиром взвода он стал всего лишь месяц назад.
— Еще один есть, задымил! — воскликнул сержант Коростелев.
Четыре танка, отстреливаясь, отошли назад, а затем повернули в сторону Новоадаровки. В завязавшемся бою орудийный расчет сержанта Дженабаева подбил две машины. Но и сам сержант был тяжело ранен и, не приходя в сознание, умер.
К месту боя подошли остальные орудия батареи. Два танка гитлеровцев снова повернули в лес.
К вечеру того же дня 4-я батарея с трудом дотащилась до небольшого хутора Санжаровский, где мы должны сделать остановку на ночь. Командира полка там не было. Лишь на другой день я нашел его северо-восточнее хутора Зеленый Гай.
Впереди лежало кукурузное поле, ограниченное с востока и запада лесопосадками. В ста метрах от западной посадки густо дымил «фердинанд». Второй полыхал пламенем на середине поля. Обе самоходки подбил старший сержант Васильев. Сам он тоже погиб.
— Один из самых опытных командиров орудий, — произнес Писанко во время похорон Прокопия Прокопиевича Васильева. — Полтора года командовал расчетом. Как жаль терять таких людей... [152]
А мне вдвойне жаль: Васильев был еще и парторгом 2-й батареи.
Командиром орудия Писанко назначил наводчика сержанта Федорова.
Во второй половине дня батальон 40-й гвардейской дивизии подошел к окраине Зеленого Гая. Орудие Федорова шло вместе с батальоном. Возле хутора пехотинцы залегли, прижатые к земле огнем пулеметов противника.
Федоров под обстрелом выкатил пушку на прямую наводку и несколькими выстрелами подавил вражеский огонь.
Через полчаса мы были уже в Зеленом Гае.
А 19 сентября 1-й дивизион ворвался в город Орехов, где застряли неприятельские обозы. Минчонок и капитан Березуев развернули орудия и открыли огонь вдоль улиц. Гитлеровцев обуяла паника. Однако, установив, что в эту часть города вошли одни артиллеристы, они начали просачиваться через сады к орудиям. Артиллеристам пришлось взяться за автоматы и пулеметы. Два раза немцы ходили в атаку, но никакого успеха не добились. А когда в Орехов вошли стрелковые полки нашей дивизии, немцы поспешно отступили.
Вскоре над городом появилось сорок бомбардировщиков Ю-87. Бомбежка нанесла весьма ощутимый урон: погибло шесть рядовых и два офицера, ранило заместителя командира 2-го дивизиона по политчасти капитана А. И. Иванова и семь солдат. В 1-м дивизионе был разбит обоз...
До Днепра оставалось около тридцати километров. Писанко уже отдал распоряжение: готовить подручные средства для переправы разведчиков. Но форсировать Днепр нам не довелось: наш корпус был повернут на юг, на прорыв «линии Вотана» — вражеской обороны у реку Молочная.
«Линия Вотана» была основательно укреплена целой системой траншей, отдельных узлов сопротивления с бетонными колпаками. Взять ее с ходу не представлялось возможным, тем более что наши части подошли к ней уже основательно измотанными. В стрелковых полках дивизии не хватало людей. В нашем артполку не было и [153] половины личного состава. Во 2, 6 и 7-й батареях осталось только по два орудия, в остальных — по три.
Вражеское командование стремилось во что бы то ни стало сохранить за собой Таврию, а значит, и Крым, поэтому оно сосредоточивало на «линии Вотана» свежие силы. Так, перед фронтом нашей дивизии оказалась 101-я пехотная дивизия, недавно переброшенная сюда из Франции. Большие группы неприятельских самолетов бомбили город Орехов и прифронтовые деревни. Ночами весь горизонт полыхал заревом пожаров.
К нам прибыло новое пополнение. Писанко приказал приготовить для новичков хороший обед.
— Пусть знают, что пришли в гвардейский артиллерийский полк, — сказал он.
Пока готовится обед, беседуем с вновь прибывшими. Кратко рассказываю им о боевом пути нашей части, о фронтовых делах батарейцев.
Молодой сержант попросил слова.
— Пожалуйста, говори.
Сержант привычным движением поправил чисто выстиранную гимнастерку. Большие синие глаза смотрят открыто.
— Нестерюк Анатолий Алексеевич, — доложил он. — Прибыл из госпиталя. На фронте с первого дня войны. Два раза был ранен. Командовал орудием в истребительном противотанковом артиллерийском полку. Если можно, прошу назначить наводчиком.
— А если командиром орудия? — спросил Писанко.
Видно было, что парень понравился ему с первого взгляда.
— Можно, товарищ гвардии подполковник, — весело отозвался Нестерюк.
Командир подошел к молоденькому пареньку, с улыбкой смотревшему на всех нас.
— Как фамилия?
— Шарашкин Александр.
— Хочешь учиться на наводчика?
— Хочу, товарищ гвардии подполковник.
— Пойдешь в расчет к Нестерюку. Сначала побудешь подносчиком снарядов, а потом, когда научишься артиллерийскому делу, станешь и наводчиком.
— Спасибо.
Писанко идет к пожилому, угрюмому на вид солдату. [154]
— Штепа моя фамилия, — представился тот, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Зовут Александром Кирилловичем. На шахте работал. А теперь вот буду фашистов забивать в землю.
Писанко улыбнулся:
— Будешь забивать, товарищ Штепа. Пойдешь орудийным номером в четвертую батарею.
— А меня в разведку назначьте, товарищ гвардии подполковник, — попросил рядом стоявший старшина. — В прежней части я был разведчиком в батарее. Образование среднее. На фронте с начала войны, три раза ранен.
— Пойдешь в разведку, товарищ Любицкий.
Командиру доложили, что обед готов.
— Стройте вновь прибывших и ведите обедать, — приказал Писанко Любицкому.
Новым пополнением мы остались довольны.
Во второй половине октября «линия Вотана» была прорвана. А ведь враг собирался провести здесь зиму, был уверен в прочности своей обороны на реке Молочной. Но ни блиндажи, ни дзоты и бетонные колпаки, ни противотанковый ров и целая система проволочных заграждений — ничто не помогло фашистам.
21 октября в прорыв вошли танковый и кавалерийский корпуса. Гитлеровцы всеми силами стремились закрыть пробитую брешь. Особенно ожесточенный бой разгорелся у маленького хутора Зеленый Гай.
— Опять Зеленый Гай? — удивился Писанко.
— Их на Украине столько же, сколько в России Ивановок, — заметил я.
Борьба за этот хутор продолжалась неделю. Немцы бросали на нас то большие группы «фокке-вульфов» и Ю-87, то танки, в том числе «тигры». Особенно трудно пришлось нашему левому соседу — 34-й гвардейской стрелковой дивизии. На помощь ей командир корпуса несколько раз посылал нашу часть.
Самым тяжелым был, пожалуй, день 26 октября. Погода выдалась ясной, и вражеские самолеты буквально заполонили небо.
Писанко чуть свет ушел на НП, расположенный на восточной окраине Зеленого Гая. Перед уходом Иван Иванович хмуро заметил: [155]
— Сегодня будет решительный бой. Пошли политработников на огневые позиции батарей прямой наводки.
О 1-й батарее можно было не беспокоиться: Анатолий Чернышев — опытный офицер. Командиры взводов лейтенанты Харис Маликов и Николай Галашов также имеют опыт борьбы с немецкими танками. Да и командиры орудий сержанты Толстой и Филиппенко в полку с начала войны.
7-ю батарею недавно принял капитан Л. В. Золотов. Людей он еще мало знает. Однако и тут для беспокойства как будто нет оснований: командир дивизиона капитан Коваль и его замполит майор Алексеев — проверенные фронтовики.
Несколько сложнее положение во 2-м дивизионе. Там много новеньких. 29 сентября приступил к работе новый замполит капитан Андрей Петрович Андреенко. Ему сорок три года. Член партии с 1930 года. Командиры 5-й и 6-й батарей — молодые лейтенанты М. А. Попов и Н. Г. Лебедев. Из старого офицерского состава в подразделении остались только капитан Бородин, лейтенанты Барсуков и Плехов. Значит, прежде всего надо побывать во 2-м дивизионе.
И вот я шагаю в 4-ю батарею. Это юго-восточнее хутора. Левее огневых позиций — длинная, поросшая лесом балка, которая тянется от наших тылов до переднего края вражеской обороны. На северном склоне ее — левый фланг 3-го гвардейского стрелкового полка, на южном — подразделения 34-й гвардейской стрелковой дивизии. Не знаю, чем объяснить, но между нашим левым флангом и правым флангом этого соединения локтевой связи не было. Такое положение накладывало на артиллеристов 4-й батареи дополнительные обязанности — нужно было следить за балкой.
Орудийные расчеты, как обычно, чуть свет были уже на ногах. Чувствовалось напряжение последних дней. При прорыве «линии Вотана» погибли командир отделения разведки старший сержант И. И. Гузеев и четверо солдат, тяжело ранило начальника штаба дивизиона капитана Г. С. Колотыгина.
— Что-то твоя комсомолия не в духе сегодня? — спрашиваю Голубитченко.
Василий протирает пушку. Она у него всегда выглядит как новенькая. [156]
— Немножко приустали. Всю неделю почти без сна. С утра до ночи то бомбежка, то отражение контратак немецких танков. Ну и повымотало.
Подошел командир третьего орудия старший сержант Ф. А. Коростелев. Широкоплечий, коренастый, Федор Антонович был типичным русским крестьянином. На круглом лице небольшой вздернутый нос и маленькие, с припухлыми веками живые глаза.
— Так уж и «повымотало», — насмешливо произнес он. — Всего недельку и не поспали-то. Забыли сорок первый...
— Ничего, — ответил Голубитченко. — Пойдем вперед, и усталость как рукой снимет.
— Это, пожалуй, верно, — согласился Коростелев. — Самое приятное занятие для воина — гнать врага. Наши войска уже форсировали Днепр и успешно продвигаются дальше. Взята Пятихатка. Значит, пора и нам...
Но фашисты пока контратакуют. Их первый удар нацелен сегодня на нашего левого соседа. После основательной обработки переднего края самолетами они двинули против 34-й дивизии около тридцати танков.
По гулу боя мы стараемся определить, как развертываются события. Часто бьет наша артиллерия. Вражеские танки мы не видим, но по вспышкам разрывов догадываемся, что они врываются на позиции нашего соседа.
Прошло около двух часов. Теперь можно определить исход борьбы. На поле боя горят девять немецких танков. Остальные ушли обратно.
— Хорошо стукнули соседи! — восхищенно произнес наводчик орудия Курмахин. — Позавидовать можно.
— Ничего, осталось и на твою долю, — резонно заметил Коростелев. — Скоро полезут и к нам.
Но пока на линии нашей обороны идет самая обычная ружейно-пулеметная перестрелка. Изредка ведут огонь гаубичные батареи, занятые подавлением немецких минометов.
Примерно час спустя с передового наблюдательного пункта батареи передали:
— Появилось девять немецких танков. Два из них — «тигры». За ними идут автоматчики.
Не дожидаясь команды с НП, батарейцы быстро заняли свои места. Открыли огонь полковые пушки. Все поле перед передним краем 3-го полка окуталось дымом. [157]
Но гаубицы 6-й батареи еще молчат. Звоню на НП дивизиона Бородину:
— В чем дело, Михаил Андреевич?
— С командиром полка нет связи, — отвечает Бородин.
— Так чего же ты?..
— Связисты ушли на линию...
— Да не об этом я. Открывай огонь шестой батареей.
— Уже подал команду.
Между наступающими вражескими танками поднялись, высокие столбы дыма с характерной кудреватой шапкой. Все в порядке — гаубицы открыли огонь.
Несколько немецких танков подбили пехотинцы. Фашистских автоматчиков, как я узнал позже, очень удачно встретили огнем стрелки 3-го гвардейского полка. Я тогда еще мало знал нового командира у той части полковника А. С. Левина, но уже неоднократно слышал, что Левин не только смелый, но и очень умный командир.
Несколько танков, в том числе оба «тигра», появились в непосредственной близости от нас. 4-я батарея открыла огонь. Первый залп не причинил им никакого вреда.
— Ребята, бронебойные не берут! — кричит Курмахин.
«Тигры» идут напролом. Их пушки бьют по батарее.
— Подкалиберный!
Снова залп четырех орудий по головному танку. Курмахин ликует:
— Взяло! Моя пушка подбила.
Второй «тигр» подошел уже совсем близко. Видно, как крутятся его гусеницы. Вот он вздыбился, поднимаясь на взгорок. Видимо, что-то помешало ему идти прямо на батарею, и он вдруг круто развернулся, подставив батарее свой бок. Залповый удар сразу же поджег его.
Остальные танки стали отходить. Но батарейцы уже не могут стрелять: на позицию навалилось двадцать «фокке-вульфов». Самолеты выскочили со стороны солнца, чуть ли не у самой земли и открыли огонь из пулеметов. Пришлось забираться в ровики. Промчавшись над огневой, «фокке-вульфы» развернулись и снова обрушились на нас.
Но и это не помогло фашистам. Сломив последнюю контратаку немецких танков, наши войска перешли в наступление. [158]
...Мы спешим вперед. Взяты села Бурчак, Волковка, Большая и Малая Белозерки. По всем дорогам навстречу нам идут мирные жители. Крестьянские повозки, ручные тележки, детские коляски, нагруженные домашними вещами, узлами, мешками. Возле них — женщины, старики, дети. Усталые, измотанные, они все же находят силы улыбнуться нам, приветственно помахать рукой.
Неубранные кукурузные поля перепаханы гусеницами танков, разрывами бомб и снарядов. На одном из таких полей стоят два танка, один на другом — внизу немецкий, а на нем — тридцатьчетверка. Она как бы вдавила вражескую машину в землю.
— Хороший памятник нашим танкистам, — сказал кто-то из бойцов. [159]