Северо-западнее Сталинграда

Нашу дивизию в спешном порядке перебрасывают с Волховского фронта на юг. Предполагаем, что едем под Сталинград. В Донских степях сейчас идут упорные бои. Торопливо стучат колеса вагонов: так-так-так...

Наш эшелон идет почти без остановок. Чуть свет 10 августа подъезжаем к Москве. Не спим. Каждому хочется посмотреть на столицу.

Алеша Мартынов стоит в дверях вагона, радостный, возбужденный.

— Вот она, матушка Москва! Эх, если бы знал, что поедем через столицу, дал бы телеграмму маме. И моя старенькая Аграфена Ивановна вышла бы встречать.

Проезжаем не останавливаясь. Поезд идет на юг. На станциях работают одни женщины. Они машут нам платками и что-то кричат. Мы пишем домой открытки с названиями станций, бросаем их прямо на путь.

Повсюду идет уборка хлеба. Урожай хороший, по всему видно. И здесь работают в основном женщины. Тяжело им, а все же справляются. Недаром поэт писал о русской женщине:

Ночь. Черная, беззвездная. Большая узловая станция Поворино. Состав стоит в каком-то тупике, в двух километрах от вокзала. Долго бродим по путям, путаемся в эшелонах, разыскивая военного коменданта станции.

После Поворина поворачиваем к Сталинграду. Утром 17 августа выгружаемся на каком-то маленьком полустанке. Впереди станция Логовская. Там стоит около десятка воинских эшелонов. Позади — еще больше.

В излучине Дона идут жаркие бои. Южнее Клетской гитлеровцы прорвали оборону 4-й танковой армии и вышли к реке Дон. Вражеские разведывательные группы появились на восточном берегу реки.

На марше получаем боевую задачу: сбить фашистскую разведку, выйти к Дону, занять переправы. Наша дивизия входит в состав 1-й гвардейской армии. [90]

Майор Попов с разведчиками выезжает на рекогносцировку местности. Мы с начальником штаба Мартыновым ведем дивизион по указанному маршруту. Для нас здесь все внове. Кругом широкая степь, видимость на десятки километров. В воздухе одна за другой появляются небольшие группы вражеских бомбардировщиков. Бомбят станции, полустанки, линию железной дороги.

— Ох, видимость, будь она неладна! — сокрушается Алексей Мартынов. — Едешь по степи, и кажется, что тебя со всех концов земли видно.

Дивизион растянулся на несколько километров. Едем рысью, орудие от орудия в полукилометре. Попробуй-ка сейчас охватить всех, довести боевую задачу до каждого бойца.

Мчусь вперед, к маленькой полевой будке. Здесь поворот дороги к линии фронта. Пропуская орудия, я смогу хоть одну-две минуты поговорить с бойцами, рассказать им хотя бы главное из поставленной боевой задачи.

Возле будки стоит командующий артиллерией дивизии полковник Баринов.

— Где Попов? — спрашивает он.

— Выехал выбрать огневые позиции и наблюдательные пункты. Командиры батарей тоже там.

— Срочно пошлите за ним. Получена новая задача. Баринов достает из планшетки карту, развертывает ее.

— Вот хутор Вилтов. Сосредоточиться там, недалеко от переправы у станицы Ново-Григорьевской. Задача: не допустить гитлеровцев к переправе.

— Ясно!

Пропускаю орудие за орудием, поворачиваю их на Вилтов, объясняю новую задачу. Мартынов ускакал вперед для выбора огневых позиций.

К рассвету добрались до Вилтова. С окрестных бугров хорошо видны противоположный берег Дона, станица Ново-Григорьевская и холмы за ней. На холмах — вспышки выстрелов, большие клубы дыма. Над ними висят фашистские бомбардировщики. Там идет бой. Но он далеко от нас. Выстрелы орудий, разрывы бомб и снарядов долетают сюда глухо и урчаще. Этот бой длился до двух часов дня. К вечеру на холмах все затихло.

Несколько позднее стало известно, что немного раньше нас на станции Лог выгрузились части 40-й гвардейской дивизии. Гитлеровские войска уже подходили к Ново-Григорьевской, [91] когда это соединение начало переправу через Дон. Гвардейцы дружно ударили и отогнали врага на добрый десяток километров. Дивизия сделала большое дело: удержала переправу через Дон у Ново-Григорьевской. Туда были переправлены еще несколько дивизий. На правом берегу реки образовался большой плацдарм. На левом фланге наши войска были возле станицы Сиротинская, на правом — у Клетской.

А мы еще несколько ночей бродим по степи. Поддерживаемый нами 11-й стрелковый полк каждую ночь отправляется в новый район, где гитлеровцы начали переправляться через Дон. Тянемся за пехотинцами. Задача дивизиона — не дать противнику наладить переправу, а если он построил ее, разрушить.

Наконец обосновались. Район обороны — Велужино-Колдоиров — устье реки Иловля. Огневые позиции дивизиона в голой степи.

Своеобразная эта степь — цепь маленьких бугров, поросших невысокой, жесткой травой. Часто встречаются пески. Жесткую траву используем для маскировки огневых позиций. Над каждым орудием появились маскировочные сетки, утыканные этой травой.

Фашистская артиллерия обстреливает весь район наших позиций, пытается нащупать наши батареи. Но степь широка, мы замаскировались хорошо, днем хождения нет. Огонь ведем лишь ночью из кочующих орудий.

С рассветом появляется «рама» — двухфюзеляжный «Фокке-Вульф-189», методично обследует весь район. Разведчику удалось обнаружить огневую позицию 5-й батареи. Не успела «рама» улететь, над батареей повисло 9 бомбардировщиков Ю-87. Однако сброшенные ими бомбы не взорвались.

— Получили подарок от наших зарубежных друзей, — сообщил по телефону Алексеев. — В районе огневой валяются девятнадцать неразорвавшихся бомб.

Он имел в виду те случаи, когда рабочие фашистских заводов вместо взрывчатки начиняли снаряды и бомбы песком. Еще на Волховском фронте мы были свидетелями такого рода случая.

Но огневую позицию батареи мы все же сменили. На друзей надейся, однако и сам не плошай.

Вскоре на неприятельской стороне началось оживленное движение. Гитлеровское командование, видимо, подтягивает [92] сюда новые части не то для усиления обороны, не то для будущего наступления. А может, просто демонстрация, уж очень открыто все делают. Часто проносятся автомашины с прицепленными к ним орудиями, движутся повозки. Вот из хутора Хмелевской медленно выполз большой обоз. Насчитали 50 повозок. В стереотрубу хорошо видны солдаты-повозочные, развалившиеся в ленивых позах.

— Как у себя дома! — зло заметил Попов. — Ну, я сейчас устрою им баню. Это ведь не Ольховка...

Пятнадцать минут дивизион ведет сосредоточенный огонь. Весь обоз сразу же затянуло дымом. Видны частые вспышки разрывов. Когда дым рассеялся, подсчитали разбитые повозки — 49. Потом увидели пятидесятую — нахлестывая лошадей, гитлеровец старается удрать в ближайшую балку. Борис Васильевич хохочет:

— Вот я подхлестну немного...

У самой балки снаряд настигает и эту повозку.

На другой день у хутора Репин появляются три автомашины с орудиями. Гитлеровцы, как на учении, занимают огневую позицию. Дивизион ударил по ним. Две автомашины с орудиями разбиты. Третья на полном ходу повернула вспять.

* * *

Работники политотдела нашей дивизии побывали в Сталинграде. Они рассказали, что фашистское командование бросает на город все новые и новые силы, что повсюду полыхают пожары, но защитники волжской твердыни отбивают все атаки гитлеровцев.

Наша оборона на этом участке фронта была активной. Говоря иными словами, мы все время вели наступательные бои, стремясь выбить неприятеля из главного опорного пункта их обороны — станицы Сиротинской или, на худой конец, блокировать его.

Противник придавал большое значение этому узлу обороны по двум причинам. Во-первых, ведя наступление из Сиротинской, гитлеровцам легче всего было ликвидировать наш плацдарм между Сиротинской и Клетской, мешавший армии Паулюса, которая рвалась на Сталинград. Во-вторых, Сиротинский узел обороны прикрывал тылы паулюсовской армии. Фашисты хорошо понимали, что с потерей этой станицы их войска оказались [93] бы под тяжелым фланговым ударом. Поэтому они держали здесь значительные силы.

Бои шли непрерывно. Их называли «боями местного значения», хотя они по своему характеру и выходили за рамки этого определения. Нам нужно было не только удержать плацдарм на правобережье Дона, но и расширить его.

В начале сентября 1942 года стрелковые полки нашей дивизии переправились на правый берег Дона, захватили плацдарм в районе хуторов Репин — Зимовской. Здесь развернулись упорные бои. Группе воинов из 8-го гвардейского полка, возглавляемой лейтенантом Кащеем, удалось ворваться на высоту 213,4. Завязалась рукопашная схватка. Гитлеровцы не выдержали удара гвардейцев и поспешно бежали, оставив несколько убитых. Группа Кащея потеряла четырех бойцов.

На высоте была построена круговая оборона. Красноармейцы быстро приспособили ее, расставили пулеметы — два своих и два брошенных гитлеровцами.

Зная, что на высоте закрепилось всего лишь 13 человек, гитлеровцы силами до 30 автоматчиков вскоре перешли в контратаку. Наши подпустили их на близкое расстояние, потом ударили из пулеметов. Фашисты сразу же откатились, оставив больше десятка убитых.

Два дня удерживала высоту группа Кащея, а на третий гитлеровцы бросили против нее около двухсот солдат. Стойко дрались советские воины, но их становилось все меньше и меньше. Еще три бойца погибли и один был тяжело ранен. Да и остальные получили легкие ранения. Только один Кащей был как бы заговоренным, хотя и находился в самых опасных местах.

Отбить последнюю атаку было трудно. Кащей. Сороков, Мухомеджанов все время вели огонь из пулеметов. Неоднократно пытались гитлеровцы подползти к позициям смельчаков, но всякий раз откатывались.

Атаки прекратились только под вечер. Лейтенант подсчитал, что за три дня они уничтожили 123 гитлеровца.

Сороков и Мухомеджанов проверили свои ресурсы. Два пулемета вышли из строя, патронов осталось только по пятьдесят штук на пулемет. И совсем не было хлеба.

— Плохо дело. Завтра отбиваться нечем, — заключил Кащей. — И все же попробуем еще подержаться. Может, ночью придет подмога? [94]

Но полк ночью уходил обратно на левый берег. Командир полка приказал и группе Кащея вернуться на старые позиции. Политотдел дивизии организовал выступления лейтенанта и его товарищей во всех полках дивизии. Ребята, смущаясь и краснея, рассказывали об этом бое, как о самом обычном. «Нужно было, вот и дрались. На нашем месте каждый воевал бы так же».

Несколько позже за высоту 169,8 разгорелся упорный бой. В течение дня несколько раз переходила она из рук в руки. Артиллеристам трудно было вести огонь — не всегда знали, кто в данный момент находится на высоте — свои или враг. Чтобы избежать ошибки, только что назначенный начальником разведки 3-го дивизиона старший лейтенант Игнатьев с двумя разведчиками пошел в атаку вместе с первой цепью пехоты.

Гитлеровцев выбили с высоты. Артиллеристы приняли участие в бою и собственными силами овладели наблюдательным пунктом врага.

— Нахожусь на немецком наблюдательном пункте, — радировал Игнатьев. — Овладев высотой, наша пехота заняла оборону. Фашисты начинают контратаку. Передаю данные для ведения огня...

На этом прервалась его речь — на высоту обрушился ливень вражеских мин и снарядов. С нашего НП было хорошо видно, как из дыма выскакивали группы бойцов и отходили к реке.

— Наша пехота отходит, — крикнул Борис Васильевич. — Надо помочь.

Левее нас заухали пушки 3-го дивизиона. Открыли заградительный огонь и мы, пытаясь отсечь от высоты неприятельскую пехоту.

Радисты все время вызывали Игнатьева, но он молчал. Прошло около получаса. И вот в эфире снова голос Игнатьева:

— Был налет немецкой артиллерии. Блиндаж почти разрушен. Нас оглушило и засыпало землей. Кругом фашисты. Нельзя даже выглянуть из блиндажа. Вызываю огонь на себя. Передаю данные...

3-й дивизион выполнил последнюю просьбу старшего лейтенанта Игнатьева.

Мы с Поповым тоже слышали эту последнюю просьбу Игнатьева. Он был дорог нам еще по тем дням, когда в самых трудных условиях выводил свою команду из «Долины [95] смерти». Наши радисты долго работали на волне рации Игнатьева — все еще ждали, что вот-вот отзовется. Но ответа не было. Борис Васильевич снял с головы фуражку.

— Хороший был командир, — тихо произнес он.

Я отвернулся. К горлу подступил тяжелый ком...

* * *

Разведчики дивизии и стрелковых полков несколько раз переправлялись через Дон за «языком», но каждый раз возвращались ни с чем. А «язык» был очень нужен. После боев в начале сентября гитлеровцы не только усилили оборонительные сооружения, но и подтянули новые части. Наблюдение за системой обороны врага затруднялось высоким противоположным берегом Дона.

И вот наше командование решило послать разведчиков-артиллеристов, чтобы разведать огневые точки в глубине обороны противника, нанести их на карту, а если будет возможность, прихватить и «языка». Подполковник Квак поручил нам подобрать добровольцев. От управления дивизиона вызвались пойти старший сержант Дубина, бойцы Матвиевский, Трифонов. Из полковой разведки пришел с тремя красноармейцами сержант Кравченко. Возглавил группу начальник разведки дивизиона лейтенант Шота Чрелашвили. Афанасия Дубину назначили помощником.

Когда группа была подобрана, ко мне пришел замполитрука Женя Кабачков. Он был совсем еще молоденьким, прибыл в дивизион в июне 1942 года. Всегда веселый, готовый оказать каждому услугу, Женя скоро стал общим любимцем. Частенько я называл его сынком. В ответ на это он стал звать меня отцом.

— Это что же получается, отец? В обычной обстановке я сын, а как серьезное задание, так в сторону? — взволнованно спросил меня Кабачков. — Что скажут бойцы? Мол, комиссар своего сына жалеет, не хочет посылать в разведку. Так не пойдет. Пишите и меня.

— Ты, Женя, в боях еще не был, — говорю ему. — В разведку идут опытные воины, как Афанасий Дубина или Володя Кравченко. Они с первого дня на передовой, повадки врага хорошо знают. А ты?

— Я не испугаюсь фашистов. Придется встретиться — буду драться не хуже остальных, — отвечает Женя. [96]

— Пусть идет. Парень он смелый, — вмешался майор Попов. — Пусть учится быть настоящим разведчиком.

Пришлось согласиться.

Два дня группа Чрелашвили изучала обстановку. Было подобрано место, где высадиться на противоположной стороне, разработан детальный план поиска в тылу противника, намечен маршрут возвращения.

На третью ночь дивизионные саперы переправили разведчиков через Дон. Всю ночь мы дежурили на НП, внимательно следили за обороной гитлеровцев. Утром облегченно вздохнули: на той стороне тихо — значит, прошли наши ребята.

Хотя условились, что разведчики вернутся через два дня, на следующую ночь опять дежурим на НП. Попов сам ведет наблюдение за обороной немцев. Я знаю: Борис Васильевич не простит себе, если с разведчиками что-нибудь случится, а он в этот момент не окажет им помощи огнем дивизиона. Я же просто не мог уснуть. Какой уж тут сон, когда в тыл врага ушли двенадцать наших ребят.

Вернулись они под утро 17 сентября. Принесли тяжело раненного Трифонова.

— А Женя? — Вопрос вырвался у меня, как рыдание. Я уже понял, что моего парня нет и не будет.

Чрелашвили что-то глухо ответил. Афанасий Дубина только растерянно махнул рукой.

Константин Андреевич Трифонов ранен в грудь. Лежит без сознания. Прибыл он в наш дивизион в июне сорок второго. Кратко рассказал о себе. Ленинградец, рождения 1916 года. Отец — партизан, погиб в гражданскую войну. Сам — дитя улицы... Началась война, попросился на фронт.

— Хочу быть честным советским гражданином и защищать свою Родину от фашистских захватчиков, — закончил он рассказ.

Мы определили Трифонова, по его просьбе, в разведку. И он оправдал наши надежды — учился сложному делу разведчика-наблюдателя серьезно, вел себя дисциплинированно.

Пока готовят повозку для отправки Трифонова в медсанбат, пишу ходатайство о снятии с него судимости и кладу в изголовье вместе с документами.

Рассказ разведчиков о действиях в тылу противника [97] был немногословен. Тогда, подавленный гибелью Жени, я ничего не мог записать. О подробностях узнал лишь много лет спустя от Афанасия Дубины и Владимира Кравченко, навестивших меня в день 25-летия советской гвардии.

В первую ночь разведчики удачно преодолели передний край и к утру вышли в намеченное место. Здесь они замаскировались и весь день изучали вражескую оборону, особенно артиллерийские и минометные позиции. На следующую ночь перебрались на другой участок. И опять весь день терпеливое изучение обороны противника. Был намечен и блиндаж, из которого разведчики решили добыть «языка».

Наступила третья ночь. Бойцы двинулись к блиндажу. Впереди шел Женя. Они были уже близко от цели, когда под его ногами раздался взрыв. Видимо, все подступы были заминированы. Разведчика отбросило в сторону и ранило.

Из блиндажа выскочили гитлеровцы и открыли автоматный огонь. Кабачков крикнул:

— Отходите! Я прикрою.

Отстреливаясь, разведчики начали отходить. Трифонов решил все же вытащить Женю. Он пополз к месту, где, по его предположению, лежал Кабачков. В этот момент Женя уже не стрелял, и немцы подобрались к нему. Оставшуюся гранату он взорвал у себя в руках. Трифонов открыл огонь из автомата, потом подполз к месту, где лежал Женя, попытался вытащить убитого товарища, но был ранен.

Афанасий Дубина каким-то чутьем угадал место, где находился Трифонов, подобрался к нему. Тот был без сознания. Дубина взвалил его на спину и потащил к своим. Старшему сержанту повезло — несмотря на сильный огонь фашистов, ни одна пуля не задела его.

Вся оборона врага на этом участке пришла в движение. Но разведчики все же сумели скрыться в глубокой балке. Гитлеровцы не стали преследовать их. Очевидно, они решили, что ночью группа не будет переправляться через Дон, а днем они сумеют всех выловить.

— Что будем делать дальше? — спросил своего помощника Чрелашвили. — «Язык»-то сорвался. Может, попытаем в другом месте?

— Вряд ли сумеем. Фашисты сейчас насторожены. [98]

Надо уходить к своим. У нас есть данные о вражеской обороне.

Под утро разведчики вышли на условленное место. Дубина ракетой вызвал лодку.

— Хуже всего было ожидание этой лодки, — сказал Афанасий Тимофеевич. — Сидим под обрывом, а наверху немцы. Чуть запоздай лодка — трудно сказать, что было бы...

* * *

Во время оборонительных боев очень надоедала нам проклятая «рама». Этот самолет-разведчик частенько сбрасывал на наши позиции небольшие бомбы. Так, 31 августа «рама» обнаружила наблюдательный пункт 3-го дивизиона и бомбила его. В результате погиб командир дивизиона майор А. М. Куликов.

С Александром Михайловичем Куликовым нас связывала большая фронтовая дружба. Саша был грамотным и умным артиллерийским командиром. Бойцы нашего полка любили его. Не верилось, что он погиб.

На следующий день мы похоронили А. М. Куликова. В отместку за него открыли шквальный огонь по противнику.

...В дни обороны шла напряженная учеба. Орудийные расчеты тренировались в отражении танковых атак. Командиры учились вести точный огонь. Подполковник Квак использовал каждую свободную минуту для обучения командиров дивизионов решению задач при полной подготовке исходных данных, а нас, комиссаров, — по подготовке данных глазомерным и сокращенным способом. Мы изрядно попотели, но готовить данные научились.

Командование дивизии частенько устраивало нам проверки с боевой стрельбой по противнику. Особенно частым гостем был полковник Баринов.

Тщательно замаскированный наблюдательный пункт дивизиона находился на вершине песчаного холма. НП оборудовали по всем правилам. По совету Бориса Васильевича я занялся рисованием. Корпел целую неделю, зато на стенке, возле стереотрубы, появилась сносная панорама обороны противника.

Научились делать и жилище. Помню, под Степкиным, когда я пришел в дивизион, мы с капитаном Васильевым [99] довольствовались самым примитивным блиндажиком, лишь бы было где вздремнуть после боя. Попов относился к устройству жилища иначе. Блиндаж был просторным, стены сплетены из ивовых прутьев и обтянуты попонами. Синий цвет попон придавал нашему жилью некоторый комфорт. Большой стол и койки по краям. В хороших блиндажах жили и наши разведчики.

— Хорошо устроились, — улыбался полковник Баринов. — Хвалю. Если так же умело можете вести огонь, то...

В одно из таких посещений командующего артиллерией разведчики доложили, что на дороге, ведущей из Сиротинской в Хмелевскую, появилась вражеская легковая машина. Попов сразу же к полковнику:

— Разрешите накрыть?

— Что ж, покажи свое уменье.

Дорога была пристреляна с большой точностью. Майор подал команду на 5-ю батарею. Через полминуты батарейцы ответили:

— К открытию огня готовы.

Попов следит за машиной, тихо говорит, словно подталкивает ее к намеченному рубежу:

— Еще немножко, еще... — И резко: — Огонь!

От машины остались только обломки...

Не забыл нас и командир дивизии генерал-майор Г. П. Лиленков. Приехал он в сопровождении адъютанта. Высокий, широкоплечий, подтянутый, лицо простое, открытое, — всем этим новый комдив невольно располагал к себе.

Лиленков не стал проверять уменье Попова (видимо, полковник Баринов рассказал ему о стрельбе по автомашине), а сразу же пошел на НП командира 4-й батареи.

Коваль стрелял не хуже майора Попова. И тот и другой обладали точным глазомером, подготовка исходных данных к стрельбе проходила у них как-то молниеносно. Весь сложный расчет исходных данных Попов делал в уме, держал в памяти все цифры. Коваль же был несколько методичнее: если позволяло время, он проверял все расчеты на бумаге.

В батарее А. М. Коваля поддерживался образцовый порядок. Даже политрук Копылов прошел боевую школу командира орудия, что, разумеется, было на пользу батарейцам. [100]

Но к удобствам жизни на НП Александр Моисеевич относился как-то безразлично. Попов частенько делал ему замечания. Приходилось вмешиваться и мне, воздействовать на Коваля через Копылова.

Наблюдательный пункт 4-й батареи, маленький. Комбат сидит там сгорбившись. Массивная фигура генерала еле втискивается в окоп. Мы остаемся в траншее.

Слышим голос Лиленкова:

— Неужели не смог сделать НП поудобнее? Не повернешься.

— Для меня одного и этот хорош. На вас не рассчитывал, — спокойно отвечает Коваль.

— Виноват. — Лиленков сразу же понял намек. — Почти забыл артиллеристов. Но вот пришел. Показывай фашистскую оборону, объясняй.

С помощью стереотрубы Коваль показывает весь сектор, объясняет, где у врага блиндажи, огневые точки, называет данные пристрелки.

Лиленков:

— Вот этот блиндажик. Я его знаю. Виден с нашего НП. Порази.

Коваль:

— Сколько снарядов разрешите израсходовать?

Лиленков:

— Сколько положено.

Коваль:

— Это много. Хватит трех.

— Стреляй.

Коваль передал команду на огневую позицию батареи. Стреляет первое орудие. У панорамы стоит Голубитченко, один из лучших наводчиков.

— Огонь!

Мы смотрим в бинокли, хорошо видим вражеский блиндажик. Всплеск разрыва. Как будто не особенно сильный. Но вверх летят короткие бревна. Лиленков:

— Ну, молодец! Теперь ударь вон по тому зданию. Там частенько гитлеровцы появляются. Сколько снарядов? — В голосе генерала послышалась ехидца.

— Трех достаточно. Хотя здание и не в моем секторе, но я пристрелял и его. На всякий случай.

— Что ж, проверим...

Коваль командует. Первый снаряд разорвался чуть [101] ближе здания. Второй выстрел. Снаряд угодил в крышу. Вспыхнул огонь.

Лиленков вылез из окопа, отряхнул песок.

— Хвалю! А НП все же сделай более удобным. В следующий раз взыщу. — Он повернулся ко мне: — Ты, комиссар, сам займись этим. — И к Попову: — Вот если бы все командиры батарей были такими. А то...

Я знаю, на что намекает генерал. На днях он проверял 7-ю и 8-ю батареи. Одна из них выпустила пятнадцать снарядов, и ни один не попал в цель.

— А как остальные? Тоже мастера? — спросил Лиленков.

— Нет, товарищ генерал, — откровенно ответил Борис Васильевич. — Коваль есть Коваль. Но Прохоров и Кривенко тоже неплохие командиры. Умеют вести огонь.

— Посмотрим...

Командиры 5-й и 6-й батарей прошли генеральскую проверку вполне удовлетворительно.

* * *

Пока находились в обороне, широко развернули политическую работу. Ежедневно проводили политинформации, беседы, читки газет, выпускали боевые листки. Даже прочитали вслух пьесу А. Корнейчука «Фронт». Всем понравилась. «Словно бы с нас списано», — говорили многие.

Широкий размах приняло в те дни снайперское движение. Политотдел дивизии провел слет «охотников». Это всколыхнуло всех бойцов, особенно комсомольцев. Если в августе насчитывалось 70 «охотников», то к концу октября их стало 259. У зачинателей этого движения был уже солидный счет: комсомолец Виктор Костюков уничтожил 150 гитлеровцев, комсомолец Ершов — 120, лейтенант Едемский — 99.

В батареях были созданы также группы истребителей вражеских танков, тоже главным образом из комсомольцев. Каждую свободную минуту воины тренировались в умении подбивать танки гранатами.

...Все чаще и чаще бойцы задают вопрос: «Когда же мы начнем? Пора!»

В полк зачастили представители вышестоящих штабов и политорганов. Борис Васильевич долго беседует с пожилым подполковником, представителем командующего [102] артиллерией Красной Армии, — разбирают артиллерийскую тактику в наступательном бою.

Попов давно уже недоволен тем, как используется наша артиллерия общевойсковыми командирами. Он считал, что артиллерия должна сосредоточиваться на направлении главного удара и управляться большими военачальниками.

По просьбе подполковника Борис Васильевич излагает свои предложения. Пишет и весело подмигивает мне:

— Чуешь, комиссар, чем пахнет? Скоро, скоро... [103]