В районе Кириши

В конце декабря 1941 года части 4-й армии, преодолевая сопротивление врага, вышли на западный берег реки Волхов и заняли небольшой плацдарм южнее станции Тур.

30 декабря 542-й и 603-й стрелковые полки нашей дивизии прорвали первую линию немецкой обороны и вышли к железной дороге Чудово — Кириши возле станции Тигода.

Гитлеровцы пытались задержать наше наступление. Большая группа автоматчиков на лыжах просочилась в стыке между 603-м и 542-м полками и вышла в тыл последнего. Излюбленный прием оккупантов — просочиться в тыл наступающих и создать видимость окружения, навести панику. Иногда это удавалось им. Но на этот раз маневр гитлеровцев был разгадан. Один батальон 542-го полка повернулся фронтом на восток, а два батальона 477-го полка обошли фашистов и окружили их возле высоты 93,5. Два дня держали в окружении, потом предложили сдаться. Гитлеровцы ответили отказом. Тогда наш дивизион обрушил на них получасовой огонь из двенадцати орудий.

Несколько дней шел бой за железнодорожную насыпь. Враг все время получал новые подкрепления, переходил в контратаки. Появились и танки. А вся наша артиллерия находилась на восточном берегу реки Волхов. Надо было переправить орудия на западный берег. Хотя и стояли сильные морозы, лед на реке Волхов вызывал опасения: 76-миллиметровая пушка в походном положении весит полторы тонны. Волхов река капризная, под снежным покровом, могли быть и полыньи.

Решили переправить 2-ю батарею. Командир орудия сержант Д. Ф. Пичикин вызвался найти ледовую дорогу. Денис Федорович, бывший счетовод из Орловской области, тридцативосьмилетний воин, был обстоятельным и спокойным человеком. Простучав лед ломом на всем протяжении пути через реку, он доложил командиру дивизиона:

— Можно переправляться. У меня такой план: тащить [29] орудия на себе. На середине реки под колеса положим длинные доски.

Всю ночь работали батарейцы, перетаскивая на руках пушку за пушкой. К утру нового года они стояли на прямой наводке возле железнодорожной насыпи. Батарея оказала большую помощь пехотинцам, отбивавшим контратаки неприятеля. В том бою 2-я батарея уничтожила до роты пехоты противника, взорвала четыре вагона с боеприпасами, разрушила пять дзотов. Но дальнейшее наступление затормозилось. Гитлеровцы усилили нажим. Наши соседи вынуждены были отойти, оставив деревню Лезно.

На этом и закончился первый этап наступления, начатый с ходу. На передовой постепенно устанавливалось затишье. В самые морозные дни молчали и пулеметы.

В дивизион прибыл новый командир. Вошел он в землянку, окинул ее испытующим взглядом и произнес:

— Знатно устроено, со вкусом.

Чуть выше среднего роста, в черной фуфайке, шапке-ушанке, немного сдвинутой на правый висок, он выглядел подтянутым, даже щеголеватым.

— Будем знакомы, — произнес новый командир мягким баритоном. — Капитан Попов.

Я назвал себя.

— Уже знаю о вас, комиссар. В штабе полка рассказали.

— Что ж, принимайте дивизион, — пожал я плечами. — Сейчас вызову командиров и комиссаров батарей.

С любопытством ожидаю, как после Васильева примут капитана мои товарищи. От этого многое будет зависеть в дальнейшем. И был приятно удивлен. Попов оказался знакомым всему дивизиону еще по Западному фронту. Только тут мне припомнился недавний рассказ бойцов о схватке батареи с шестнадцатью немецкими танками. Тогда бойцы упоминали и о Попове. В памяти всплыли также прочитанные еще на курсах политсостава очерки А. Полякова «В тылу врага», опубликованные в газете «Красная звезда». В одном из них рассказывалось о том, как артиллерийская батарея старшего лейтенанта Попова разгромила танковую колонну противника. Выходит, передо мной тот самый Попов?

Новый командир дивизиона смотрит на меня как-то странно, искоса. [30]

— Давно на передовой, комиссар?

— Не особенно. С октября сорок первого.

— Под Тихвином, значит, был?

— Там меня ранило.

— Слушай, — оживляется Попов, — а ведь мы с тобой встречались. Под Воробицами шел бой. А на дороге к Петровскому лежал раненый комиссар. Шел, видимо, на медпункт, да силы не хватило. Так?

— Так.

— Он попросил меня свернуть ему папироску. А от помощи проводить на медпункт отказался. Сказал: покурю, наберусь сил, дойду один. Так?

Я хорошо помнил этот случай. Но вот того, кто дал мне толстенную папироску, запамятовал. Значит, это был мой новый друг? И я крепко жму ему руку.

— Мы будем хорошими друзьями, Борис Васильевич. А за ту папироску большое спасибо. Как видишь, дошел я тогда.

...После десяти дней непрерывной бомбежки фашистские бомбардировщики больше не появляются. Мы заканчиваем последние приготовления к намеченному наступлению.

Идет напряженная учеба. Попов ежедневно проводит с командирами батарей занятия по теории стрельбы. Практикуются в подготовке данных, решают различные задачи. Занимается Попов и с разведчиками. У него, оказывается, хорошие педагогические навыки. Умеет просто и доходчиво изложить трудные для разведчиков вопросы теории стрельбы.

Дивизионная и фронтовая газеты опубликовали статьи о политической работе в дивизионе. Корреспондент газеты «Боевой товарищ» двое суток безвылазно жил в дивизионе, все высмотрел, со всеми побеседовал. И вот эти статьи. Немного нескромно, конечно, но то, что дивизионная газета призывает брать пример с нашего подразделения, радует. Особенно была отмечена умелая воспитательная работа командира взвода управления 5-й батареи лейтенанта Игнатьева. В его взводе ни одного нарушения дисциплины.

...Мой отец частенько говорил: «Дурная голова ногам покоя не дает». Вот так можно было сказать тогда и обо мне. За день я основательно выматывался. Мне казалось, что я должен все и всюду видеть своими глазами, провести [31] беседы с бойцами, не полагаясь на подчиненных. Это привело к тяжелой усталости, сделал же я очень мало.

Стремление побывать везде привело меня утром на НП дивизиона, расположенный на западном берегу реки Волхов. Попов встретил меня возгласом:

— Ты что, один пришел сюда?

— Один. Шел по линии связи. Найти нетрудно. А что?

— «Кукушки» фашистские появились в нашем тылу... Полчаса назад сообщили: тяжело ранен командир взвода управления шестой батареи.

— Совсем недавно я видел его возле реки, — удивился я. — Он шел с бойцами батареи, проверял линию связи. А как тот солдат?

— Того тоже зацепило, но легко. Он и позвонил с промежуточной о случившемся... Счастлив твой бог, комиссар. Но в дальнейшем один на НП не ходи. Бери провожатого.

— Ну что ж, давай провожатого. Пойду на наш передовой пункт.

— А там тебе делать нечего. На ПНП дежурит Никита Залесский. Агитировать его не стоит. Он сам отменный агитатор.

— А я, Борис Васильевич, и не собираюсь агитировать. Просто посмотрю, как он устроился. Потом схожу к пехотинцам. В восьмой роте есть мои старые друзья. Проведаю их.

И вот я уже на ПНП. Никита Залесский показывает участок вражеской обороны, на который в скором времени обрушит свой смертоносный груз наш дивизион.

— Дохнет на морозе фриц, — смеется Никита. — Вчера пехотинцы притащили одного — на голове тюрбан из тряпок, на ногах галоши из соломы. Посмотреть на этого вояку вся шестая рота ходила.

— Шестая? Я считал, что здесь восьмая.

— Восьмая вчера сменилась. Ушла в тыл полка на отдых.

Затем я отправился в тыл дивизиона: надо было проверить, сколько подвезено снарядов, а заодно провести беседу с бойцами взвода боепитания. И вот, уставший за день от беготни, лежу в землянке, дремлю, чуть прислушиваясь [32] к голосам бойцов. Гончаров продолжает прерванный моим приходом разговор:

— Вот сказанул, так сказанул. Это еще бабушка на воде вилами писала, что я только у повозок буду. На передовой-то легче, мил человек. А здесь бомбежки. Они, самолеты-то, все больше по ближним тылам шарахают. Так бомбят, аж сердце заходится. И танки фашистские все больше по ближним тылам норовят пройтись. Как только прорвутся за передний край, так и куролесят. Вот и подумай: можно геройство совершить в этом самом тылу?

Харитон Плаксин, боец взвода боепитания, хрипло рассмеялся:

— Смотрите-ка, ребята, скоро из нашего Гончарова герой получится. Он и самолетов перестал уже бояться.

— Какой уж из меня герой, — отвечает Гончаров.

Дремота прошла. С большим интересом прислушиваюсь я к разговору. Споры о том, кого считать героем, тогда часто возникали не только между бойцами, но и среди командиров и политработников. Помню, мы спорили об этом на курсах политсостава. Многие считали, что героем можно назвать только того, кто совершил особый подвиг в самых трудных условиях, приводили примеры: челюскинцев, летчиков. Мой прежний командир роты Степан Шавдков считал, что герой только тот, кто убил в рукопашной схватке не менее двадцати фашистов. И приводил в пример тех же летчиков, которым за определенное количество сбитых самолетов противника присваивают звание Героя Советского Союза.

Иногда понятие героизма переносилось и на тех бойцов и командиров, которые подчеркнуто небрежно относились к правилам поведения на переднем крае — ходили во весь рост на виду у врага, не маскировались и вообще внешне всячески подчеркивали, что они ничего не боятся.

Вмешиваюсь в разговор:

— Люди не рождаются героями. Герой тот, кто горячо любит свою Родину и умело защищает ее. Когда человек жертвует своей жизнью ради спасения товарищей — он герой. А вот тот, кто на войне думает только о себе, а на все остальное ему наплевать, — тот достоин презрения.

Конечно, ничего нового я не сказал. Но беседа с бойцами [33] заставила задуматься над тем, что была сделано за последние дни. А сделано маловато. «Чаще советуйся с коммунистами», — вспомнил я напутствие батальонного комиссара Ляпунова. Решил: нужно еще раз обсудить все вопросы политработы с комиссарами батарей.

* * *

К началу прорыва все подготовлено. Батареи стоят на тщательно замаскированных огневых позициях. Орудийные окопы сделаны точно по наставлению. Пристрелка целей проведена. Снаряды подвезены.

Начальник штаба дивизиона старший лейтенант Мартынов заканчивает последний подсчет расхода снарядов на каждый этап боя, старательно заполняя двух — и трехзначными цифрами аккуратно разграфленный лист бумаги.

Документация для ведения боя готова. Мартынов выпрямляется.

— Уф, устал за день! Аж чертики в глазах прыгают. Теперь надо поспать.

Он хлопотливо устраивается на земляной койке и наказывает дежурному телефонисту Ивану Ткачуку:

— Разбудишь, если вызовут командир дивизиона или начальник штаба полка. Если нет — поднимешь не раньше пяти ноль-ноль. — Повернувшись лицом к стенке блиндажа, он говорит сам себе: — Спокойной ночи, Алешка, — и тут же засыпает.

Через два часа комиссар полка пришлет обращение Военного совета фронта о наступлении, К тому времени сюда придут и комиссары батарей. В ожидании их рассматриваю схему целей. Многие люди потрудились, чтобы создать эту схему. Тут и сведения, добытые разведчиками дивизии в тылу противника; сведения артиллерийских разведчиков, полученные путем упорной работы на НП и пунктах сопряженного наблюдения дивизиона (СНД); тут и данные, поступившие из вышестоящих штабов.

Приходят комиссары батарей. Потихоньку беседуем.

— Сколько человек подготовили для приема в партию? — спрашиваю комиссара 6-й батареи политрука Царика.

— Кое-кто есть, — уклончиво отвечает он.

— А если точно? [34]

Брови Царика поднялись. На лбу образовалась складка морщин.

— Работать трудно. В батарее много бойцов из запаса, пожилых, — отвечает он после минутного раздумья. — Только и знают, что о доме вздыхают. Я им о международном положении, а они свое... А насчет подготовки в партию — человек трех можно рекомендовать.

Комиссар 5-й батареи политрук Г. Ф. Алексеев улыбнулся:

— Царик не готовил людей к приему в партию.

— О своей работе говори, товарищ политрук, — сказал Царик.

— Ну вот, обиделся! — снова улыбнулся Алексеев. — Критика, друг. Не снимаю и с себя вины. Мало еще сделано. — Он повернулся ко мне. — Пять человек оформляют документы.

Георгий Филиппович — кадровый политработник. Член партии с 1938 года. В армии с 1940 года. Ему недавно исполнилось двадцать семь лет. Он всегда аккуратно одет. Белоснежная полоска подворотничка красиво оттеняет его загорелую шею.

В блиндаж входит комсорг полка младший политрук Андрей Карпович Абушкевич. Как-то неумело, по-граждански козырнув и смутившись, он произнес:

— Принес обращение Военного совета фронта. Комиссар полка приказал провести перед началом боя митинги. А я у вас останусь.

Читаем обращение, потом обсуждаем готовность к бою каждой батареи.

Перед рассветом дивизион собрался на лесной поляне. Я открыл митинг, рассказал по памяти обращение Военного совета «К бойцам и командирам Волховского фронта». Затем добавил от себя:

— Ленинград сейчас переживает очень трудные дни. Наша задача — разорвать фашистскую блокаду. Военный совет фронта уверен, что все бойцы, командиры и политработники с честью выполнят свой долг перед Родиной.

Потом выступали агитаторы-коммунисты и беспартийные. Все они говорили о том, что задачу, возложенную на дивизион, выполнят с честью.

И вот раздалась команда:

— К орудиям! [35]

Маленькие елочки разлетелись в стороны. Длинные стволы пушек поднялись к небу, Старшие на батареях ждут условного сигнала о начале артиллерийского удара.

Последние минуты. Равномерно стучат часы: тик-так, тик-так, тик-так... Смотрю на бег секундной стрелки. Как медленно тянется время! И вдруг:

— «Буря»!

По всем проводам несется тревожно-торжественный сигнал к началу нашего наступления.

— «Буря»!

Властное слово с быстротой молнии врывается на огневые позиции батарей.

— Огонь по фашистским гадам!

— За Ленинград! За Родину!

Предутреннюю тишину фронта разорвал гулкий залп тысяч орудий. Небо залило ярким сполохом, охватившим полнеба. А когда сполох погас, на мгновение стало совсем темно. С деревьев тяжелыми хлопьями посыпался снег. Лес прогудел железным грохотом. Куда-то далеко-далеко прокатилось грозное эхо и многоголосо откликнулось. Его отклик подхватил второй залп орудий, еще более могучий. За ним — третий...

Грохот орудий слился в какой-то потрясающий рев. Жарким дыханием пахнул воздух. Небо вспыхнуло ало-кровавым светом и заполыхало беспрерывными зарницами. Тысячи огненных молний забороздили в предутренней темноте.

Быстро работают бойцы орудийных расчетов. Забыт обжигающий мороз. Сброшены ватники. От взмокших спин идет легкий парок. А с наблюдательных пунктов непрерывно требуют:

— Огонь! Огонь! Огонь!

Алексей Мартынов сидит в штабном блиндаже. Перед ним план артиллерийского наступления. Вид у Алеши горделивый.

— Хорошо бьют! — сообщает он мне, стараясь перекричать грохот орудий.

Блиндаж трясется. Пламя самодельной лампы то вдруг замирает, то вспыхивает длинными языками.

С передового наблюдательного пункта Никита Залесский передает:

— Все затянуло дымом. На переднем крае у фашистов творится что-то невероятное. Там, где у них была [36] минометная батарея, взметнулось высокое пламя. Потом грохот разрывов. Видимо, взорвались мины.

Второй час работает наша артиллерия. Стою возле огневых позиций, смотрю на небо. Левее нас, в районе Чудово, артиллерийская канонада еще сильнее.

Наступает рассвет. А вместе с ним из-за реки Волхов поднимается громадное черно-рыжее облако дыма и пыли.

Из блиндажа вышел Мартынов.

— Пехота нашей дивизии пошла, — сообщает он. — Хорошо пошла. Первую траншею гитлеровцев заняли, не встретив сопротивления.

Говорю начальнику штаба:

— Посмотри на отблески в небе, прислушайся к разрывам, Алеша. Можешь ты определить линию фронта и направление удара?

Минуты две Мартынов прислушивался к глухой канонаде, доносящейся до нас с севера, потом вдруг нырнул в блиндаж.

— Комиссар! — крикнул он через минуту. — Посмотри, что получается...

Большая карта-двухкилометровка заняла весь наш самодельный стол. На карте — компас.

— Кириши от нас справа и северо-восточнее. А канонада справа и северо-западнее. Это значит, что одновременно с нами начала наступление и пятьдесят четвертая армия, — размышляет Мартынов.

— Наша дивизия наступает на Тигоду и Посадников остров, — заметил я. — Значит, ближайшая задача — окружить киришскую группу противника?

Мартынов снова посмотрел на карту, что-то прикинул, подсчитал на бумажке и весело произнес:

— Бой идет в районе Погостья. Прорвемся — Кириши будут в кольце. Вот так.

Мы, конечно, не знали замыслов высшего командования. Догадывались лишь о более близкой задаче — об окружении киришской группировки. В этом районе в то время оборонялись 269-я и 254-я пехотные дивизии противника. Где-то поблизости была и дивизия СС «Мертвая голова».

Как я узнал уже значительно позже, 4-я армия, прорвав оборону немцев, должна была совместно с 54-й армией выйти в район Любань — Тосно и соединиться с [37] наступающими южнее нас 2-й Ударной и 59-й армиями. Тогда вся чудовская группировка противника была бы окружена и уничтожена. Но эта задача была по ряду причин не выполнена.

Из блиндажа выглянул телефонист Ткачук.

— Товарищ старший лейтенант! — крикнул он Мартынову. — Вас к телефону.

— Как дела, что передают с передовой? — спрашиваю я Ткачука.

— Старший сержант Залесский только что разговаривал с командиром дивизиона. Передал, что он находится у насыпи железной дороги.

Гитлеровская оборона прорвана в нескольких местах. Наша артиллерия стала переносить свой огонь в глубину.

Наступать по глубокому снегу трудно. Здесь не рванешь в полную силу с криком «ура». Проваливаясь по пояс, пехотинцы почти все время ползут. Многие сбросили с себя шинели и пробиваются вперед в одних ватниках. Долго лежать на одном месте нельзя — лютый мороз сразу же сковывает разгоряченное боем тело.

Вместе с наступающими цепями идут санитары с голосистыми лайками, которые вытаскивали раненых в лодочках-лыжах.

Гитлеровские генералы, очевидно, решили, что именно здесь наносится главный удар советских войск. Перед наступающими в первом эшелоне 542-м и 603-м полками нашей дивизии появились эсэсовцы.

Командир 603-го полка Буслаев приказал Попову:

— Ну-ка ударь по черным воронам всем «хозяйством», да так, чтобы отбить у них охоту к наступлению.

Попов передает команду на огневые позиции батарей. По его голосу, возбужденному и тревожному, мы поняли, что перед нами появились новые немецкие части.

Минута подготовки дивизиона к сосредоточенному огню показалась вечностью. Не дожидаясь, когда телефонисты передадут с огневых позиций веселое «Выстрел!», Мартынов, услышав залп, крикнул в телефонную трубку:

— Выстрел!

Дивизион открыл огонь из двенадцати орудий.

Уже десять минут неумолчно «говорят» наши пушки. Я знаю, что Попов сейчас скажет командиру стрелкового полка: «Еще пять минут такого огня, и «карандаши» [38] (пехотинцы) могут переходить в наступление. Перенесем огневой налет в глубину обороны гитлеровцев».

Но дивизион неожиданно прекратил стрельбу. Что случилось?

И тут же гитлеровцы открыли беглый огонь из минометов и пушек по переднему краю нашей пехоты. Мартынов кричит в трубку телефона:

— «Гром»! «Гром»!

Ответила промежуточная станция линии связи штаба дивизиона с наблюдательными пунктами. Таких станций у нас три: «ноль-1», «ноль-2» и «ноль-3». Штаб дивизиона находится рядом с огневыми позициями батарей, и промежуточные станции нужны для обеспечения постоянной работы линии связи в бою.

— На линии порыв, товарищ «сорок четвертый» (так называли Мартынова при телефонных разговорах). Обстреливают нас здорово. Так садит, так садит...

— Исправить немедленно! — приказал Мартынов.

— Пошли уже, — сообщил телефонист. — Но немец так садит, так садит, аж спасу нет.

Ткачук продолжает вызывать «Гром», все еще надеясь, что связь вот-вот снова установится. Но проходит минута, другая, а телефон молчит.

— Побегу по линии, — хрипло проговорил Ткачук. — Может, порыв недалечко. Так я мигом...

Мартынов стучит ребром ладони по трубке, продувает ее и снова вызывает:

— «Гром»! «Гром»! Да отвечайте же!

Он бросает трубку и раздраженно говорит в адрес начальника связи дивизиона:

— Вот оно «как-нибудь управимся». Управились, нечего сказать! Ну уж и задам я ему! — И вдруг стал бранить себя: — И я хорош! За каким чертом согласился на эту схему связи? «Однопроводная, экономия в проводе...»

Одпопроводная... Припоминаю, как шел вчера вместе с Ваней Ткачуком по линии связи. Вот она тянется через кустарники, через поле, потом лесом — к реке Волхов. Ткачук, певуче растягивая слова, посвящал меня в работу линейных связистов.

Возле контрольной станции «ноль-1» из разных мест собирается целый пучок этих линий и тянется по льду реки. На той стороне Волхова, у контрольной «ноль-2» этот пучок снова расходится. Переправа через реку больше [39] всего обстреливается немцами, и один удачный снаряд может вывести из строя всю связь. Но почему порыв только у нас? Первый дивизион ведет огонь. Отсюда хорошо слышно, как ухают его орудия.

Только сейчас, пожалуй, я понял, как много значит связь в бою. А я, комиссар дивизиона, даже не заглянул к связистам, не поговорил с бойцами об их задачах.

Идут томительные минуты. Оперативный дежурный по штабу полка сердито спрашивает Мартынова:

— Почему дивизион не ведет огня?

Мартынов пытается объяснить, но его перебивает начальник штаба полка:

— Принимай любые меры. Чтоб через пять минут огонь был.

Мартынов о чем-то напряженно думает. Смотрит на карту, достает циркуль, измеряет расстояние от наших огневых позиций до места, где сейчас находится пехота, смотрит на запись установок сосредоточенного огня, переданных Поповым.

— А что, если... — вырывается у него. Он подзывает меня к карте: — Смотри, комиссар. Наша пехота вот здесь, у отдельных деревьев. Мы вели огонь по опушке леса. Там сосредоточиваются гитлеровцы для атаки. Я повторяю налет дивизиона на прежних установках. Пять минут. Потом прибавлю два деления. Еще пять минут. Потом еще прибавлю два деления. И снова пять минут огонь.

— Рискованно, — неуверенно говорю ему. — А если наши продвинулись вперед? Тогда по своим ударим.

— Едва ли. Если враг готовится к контратаке, наша пехота осталась на месте. Это же ясно.

Мартынов вызывает к телефону старших на батареях, сверяет с ними установки Попова.

Смотрю на карту, обдумываю предложение Алеши, Ох как мало я еще понимаю во всем этом! Даже не знаю, что сказать Мартынову. Все больше и больше охватывает сомнение, в предложении Мартынова много опасного. Точно ли на старом месте наша пехота? А если командир стрелкового полка уже выдвинул подразделения вперед? Тогда что?..

Батальонный комиссар Барсток не повышает голоса, но от его ледяных слов, сказанных по телефону, мне становится жарко. Комиссар дивизии Сергей Петрович Семенов [40] уже спрашивал Павла Семеновича: «Почему дивизион не ведет огня? Что там делает Крылов? Сам приду и разберусь». Вот тебе и хорошо поставленная политико-воспитательная работа, вот тебе и заметки в дивизионной и фронтовой газетах! Все летит к черту, насмарку! Задача не будет выполнена, пехотинцы погибнут понапрасну...

Мартынов передает на огневые позиции команду об открытии огня. Пятнадцать минут грохочут двенадцать орудий дивизиона. В такт с пушечным грохотом стучит мое сердце. И снова сомнение. А вдруг по своим? Я хорошо знаю, что такое сосредоточенный огонь двенадцати орудий. Испытал. И от этого спина сразу же становится мокрой.

Беру трубку телефона. Молчит. Дую в микрофон и снова слушаю. Слабый треск. Потом чей-то тихий вздох. Обрадованно спрашиваю:

— Кто у телефона?

Снова вздох. Равнодушный голос медленно отвечает:

— Контрольная «ноль-1». Телефонист Поздняков.

— Почему не исправлен порыв?

— Не знаю. На линию ушли Зуев и Захаров. Они еще не вернулись... А немец бьет здорово. По реке не пройдешь. Тут, у нашего блиндажа, тоже. Может...

Перебиваю Позднякова, стараюсь говорить спокойно:

— Бегом на линию!

Меня перебивает Семен Баев, командир отделения связи 4-й батареи:

— Это вы, товарищ комиссар? — В голосе Семена радость. — Ну вот, хорошо. — Он вздохнул: — Упарился. Насилу нашел концы. Тут какая-то чертовщина с проводом-то. Сейчас соединю с НП.

Через полминуты слышу хриплый и какой-то чужой голос командира дивизиона:

— Комиссар, это наш дивизион ведет огонь?

У меня сразу же захолонуло сердце. Словно кто-то схватил его, сжал и не отпускает. Я пробормотал:

— Мы... решили бить на старых установках...

— Точно! Правильно, комиссар!

Сразу же отлегло, как будто с меня сняли стопудовую тяжесть. Даже наш маленький блиндажик вдруг показался мне светлым и просторным. Я готов плясать от радости, оттого что Мартынов нашел удачный выход из положения, а главное, вовремя помогли пехоте. [41]

— Это Мартынов! — кричу я Попову. — Это он...

Командир перебивает меня:

— Комиссар, все внимание — связи. Тяните вторую линию.

Прервав разговор со мной, он сразу же переходит на передачу команд по батареям.

Тоненькая линия телефонного провода — «ниточка» — в тот день основательно помучила нас. До самого вечера пришлось и мне дежурить на линии связи, бродить по снегу от огневых позиций батарей до НП командира дивизиона, расставлять по линии связи бойцов. Пока мы дежурили, связь работала бесперебойно.

Поздно вечером добрался до НП дивизиона. Идти в штаб уже не было сил. Говорят, пуганая ворона куста боится. Так и я. Не успел ввалиться в блиндаж, как сразу же за трубку телефона — проверить, работает ли линия связи. Ну, что ты скажешь, работает как часы!

— Ох и денек был, комиссар, — говорит мне Попов. — Пережил больше, чем в день боя с шестнадцатью немецкими танками. И оправдаться нечем. Кажется, все было сделано. — Он невесело улыбнулся: — Много неприятного пришлось выслушать от полковника Буслаева. Ругал так, что дым коромыслом. А потом со мной стал говорить командир дивизии генерал-майор Анатолий Иосифович Андреев.

— Со мной тоже разговаривали, — так же невесело заметил и я. — Комиссар дивизии был у нас на огневых позициях. От его разговора у меня даже рубашка взмокла, несмотря на мороз.

Я вынул из кармана пачку махорки и предложил Попову закурить:

— Подарок бригадного комиссара Сергея Петровича Семенова. Сначала шею намылил, а потом пачку махорки дал. «Знаю, — говорит, — что плохо с куревом, вот и берите. Сам-то я не курю...»

Сергей Петрович являлся для нас образцом политработника. Простой в обращении с подчиненными, он был требовательным и храбрым в бою. На тихвинском направлении Семенов проявил исключительное мужество и умение руководить боем. Пользуясь тем, что фланги нашей дивизии не были прикрыты, противник обошел село Заозерье и отрезал 603-й стрелковый полк от остальных частей соединения. Весь день воины дрались в окружении. [42]

Ночью комиссар Семенов с группой бойцов пробрался к окруженным и возглавил ночную атаку. Удар был настолько стремительным, что гитлеровцы не сумели устоять. Полк был выведен из окружения с малыми потерями.

— Генерал не ругался, — продолжал Попов, задымив толстенной кручонкой. — Но его ровный голос бил больнее, чем крепкая ругань. «Как же так получилось, — говорит, — Попов? Мы послали тебя в дивизион, надеялись, что ты оправдаешь доверие. О твоих артиллеристах в газете хорошая статья была напечатана. Зазнался ты, брат, старой славой живешь. Людей плохо подготовил и сам не подготовился. Спокойствие в нашей профессии — хорошее качество, но самоуспокоенность крайне вредна. Учти это. А то вместо тебя мне придется наводить порядок в дивизионе». Вот такие-то дела, комиссар, — вздохнул Попов. — Постарайтесь с Мартыновым за ночь переделать всю линию связи. Нам нужна двухпроводная. Командир полка обещал дать провод и выделить отделение связистов.

За ночь мы перестроили всю линию связи.

* * *

Гитлеровцы бросают все новые и новые силы, стремятся приостановить наше наступление в обход города Кириши. Это им в какой-то степени удается. В последние дни наши соседи — 1-я гренадерская бригада и 310-я стрелковая дивизия — не продвинулись ни на шаг.

Нашу дивизию вывели из боя. Мы уходим на другой участок фронта. 2-я Ударная армия прорвала вражескую оборону в районе Мясного Бора и сейчас пробивается к Ленинграду. В прорыв пошли и конники генерала Н. И. Гусева (13-й корпус). Воевавшая рядом с нами 27-я кавалерийская дивизия как-то незаметно снялась отсюда. Значит, и конники ушли к Мясному Бору.

Готовимся к маршу. Но фашисты словно знают о нашем уходе и устраивают нам «проводы». Несколько дальнобойных батарей обрушиваются на наши огневые позиции. Стонет лес, с треском ломаются деревья, гулко ухает лед на озере, что впереди огневых.

Пятнадцать минут длился этот налет. Наш блиндаж почти разрушен. Еле-еле выбрались из-под осевшего наката. [43]

— Тяжелыми бьет, — говорит Мартынов. Он плюется попавшей в рот землей, ругается. — Сволочи!

А я рассмеялся. Мне пришел на память совсем недавний случай. Выбирая место для штабного блиндажа, Мартынов разразился сентенцией:

— Гиблое это место, комиссар. Немцы, как пить дать, засекут нас. И шлепнут по нас из пушек.

Тогда я заметил:

— Зачем же на гиблое место ставим орудия дивизиона?

— А куда поставишь? Повсюду батареи понатыканы.

Мой неуместный смех задел Алешу.

— Ну чего смеетесь? Чуть-чуть посильнее звезданул бы, писали бы домой похоронные...

Вылезаю из блиндажа. Бегу на огневую 6-й батареи. Возле землянки зияет чернотой узкий колодец.

— Весь артналет просидели мы в ожидании разрыва снаряда, — сказал политрук Царик. — Всю жизнь пережил заново. Поседел, наверное?

Царик снял шапку.

— Ничего. Седые волосы не укор, — утешаю его. — Как на батарее? Потери есть?

— Нет.

— А как в четвертой и пятой?

— Их тоже почти не задело. Гитлеровцы больше по озеру лупили...

Ночь. Тяжелым пологом раскинулось темное, безлунное, беззвездное небо. По широкому полю бешено носится свирепый ветер, метет поземка, тело пронизывает холодом до костей.

Полки 4-й гвардейской дивизии выстроены на поле буквой «П». Над ними шумят боевые знамена. Наш 632-й артиллерийский — на левом фланге, 477-й стрелковый — на правом. Борис Попов в своем неизменном ватнике, в сдвинутой на правое ухо ушанке стоит впереди дивизиона. Рядом мы с Мартыновым. Попов вздрагивает от холода.

— Ведь говорил, — с укором произносит Алексей, — что надо надеть полушубок. Заботы о себе нет. Вот всегда так. Хоть няньку приставляй.

Мартынов любит смелого, волевого командира дивизиона и во многом подражает ему. Эта привязанность началась еще на Западном фронте. [44]

— Мне не холодно, — ответил Попов. — Какое-то особое настроение. Ведь сегодня большой праздник. Наша дивизия одной из первых во всей Красной Армии получает гвардейское Знамя.

Он прав. И у меня на сердце как-то по-особенному тепло. Чувство это трудно выразить словами, его можно только понять. Это гордость за бойцов и командиров. Родина отмечает стойкость и отвагу своих сынов, их организованность в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.

Гвардейское боевое Красное знамя. С сегодняшней ночи его понесут впереди всей дивизии, оно будет осенять нас в жарких битвах, звать на новые подвиги во имя победы.

От деревни Мелеховская идет группа командиров. В руках одного из них, широкоплечего, в бекеше, завернутое в чехол Знамя. Генерал А. И. Андреев сильным, голосом подает команду:

— Под гвардейское Знамя, сми-и-рр-но!

Строевым шагом он идет навстречу и отдает рапорт члену Военного совета армии генерал-лейтенанту В. Ф. Яковлеву. Тот выходит на середину и снимает чехол со знамени. Ветер развертывает тяжелое шелковое полотнище с изображением В. И. Ленина. Раздается громовое «ура».

— Товарищи бойцы и командиры! — говорит генерал. — По поручению Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик вручаю вам гвардейское боевое Красное знамя. Держите его крепко в своих руках. Оно завоевано кровью отважных воинов, отдавших свою жизнь за Родину в боях под Минском, Ельней и Тихвином. Оно воплощает в себе героизм личного состава дивизии и зовет вас на новые подвиги. Пронесите его через все сражения чистым и незапятнанным. Повсюду насмерть разите проклятого фашистского зверя!

А. И. Андреев принимает гвардейское Знамя, поднимает его высоко над головой, обходит полки. Дружное «ура» перекатывается от полка к полку, гремит долго-долго.

Командир дивизии снова выходит в центр, опускается на правое колено, целует край знамени. За ним опускаются на правое колено все, как один. [45]

Начальник политотдела батальонный комиссар Н. В. Ляпунов произносит гвардейскую клятву. Его голос звучит торжественно и сурово. За ним повторяют клятву бойцы, командиры и политработники дивизии:

— Клянусь высоко держать в своих руках гвардейское боевое Красное знамя!.. [46]