Будапешт в кольце!

Мы совершаем ночной марш. Полк покидает остров Чепель и уходит на «материк» — на северную окраину венгерской столицы Алшонемедь. Нас снова выводят во второй эшелон дивизии. На отдых и пополнение. Для этого есть все условия. К исходу третьих суток пребывания нашего полка на острове мы узнали: 99-я и 316-я дивизии добились на западном берегу Дуная заметных успехов. Они, перейдя в наступление, вышли уже к главной полосе обороны врага — линии Маргариты. Туда-то на усиление гитлеровцы и начали в спешном порядке стягивать все свои более или менее боеспособные части. В том числе и с Чепеля. Следовательно, мы свою задачу на острове выполнили.

На этот раз мы пробыли во втором эшелоне недолго. Уже через двое суток сменили один из полков нашей дивизии, находившийся, на передовых позициях.

Но вначале вот о чем. Меня все больше по-доброму удивлял Ветров, мой ординарец. Он из тех людей, кто и минуты не может усидеть без дела. А делать он умел, казалось, все на свете. Так, на моих глазах подковал даже лошадь, что возила ротную кухню. А когда у комбата взрывной волной повредило часы, Федор и их привел в порядок. Кроме того, Ветров умел кашеварить, сапожничать, портняжить, мастерил для землянки светильники, печки-буржуйки, играл на гармошке, недурно пел народные, свои, тверские, песни. А что касается оружия, которое было в роте, то его он разбирал и собирал с закрытыми глазами. И еще мой ординарец, казалось, не знал усталости, не сетовал на трудности фронтовой жизни, постоянно находился в хорошем настроении и всегда был готов прийти на помощь товарищу. О его смелости и самообладании знал весь батальон. Рассказывали, что однажды Ветров, будучи еще ординарцем [150] у командира взвода, моего предшественника, выручил в бою всю роту. А дело было так.

Рота штурмовала высоту. Вначале все шло хорошо. Но по ее боевым порядкам открыл огонь вражеский станковый пулемет. Бойцы залегли. Однако пулемет не умолкал. Подавить его вызвался Ветров. Взяв с собой двоих бойцов, он подобрался к фашистской огневой точке. Гранатами наши воины уничтожили расчет пулемёта, а сам пулемет и запас патронов унесли с собой. Из этого пулемета в том же бою было скошено немало врагов.

А однажды я невольно стал очевидцем смелых действий Ветрова: было это, когда наш полк находился еще во втором эшелоне. В роту прибыло пополнение. Наши бывалые бойцы, собравшись в землянке, вели с вновь прибывшими дружеский разговор. Один из красноармейцев в это время шарил в вещмешке, ища махорку. Вдруг лицо его вытянулось и побледнело. Еле шевеля губами, он прошептал:

— Тикайте, братцы, сейчас взорвется...

Все замерли в растерянности. Что взорвется? И тут к бойцу не спеша направился Ветров. Спросил спокойно:

— Что там у тебя? Граната?

Солдат кивнул:

— Противотанковая... Сейчас взорвется...

— Коль до сих пор не взорвалась, уже не взорвется, — подбодрил его Ветров. И приказал: — Держи ее крепче!

Сам тут же просунул обе руки в вещмешок, на ощупь вставил слетевшую чеку, закрепил ее и спокойно вынул гранату. Боец, хозяин вещмешка, с диким ужасом в глазах замахал на Ветрова руками:

— Скорее беги выбрось ее в воронку...

— Это тебя, лопуха, надо бы в воронку. Да сначала воды ледяной туда накачать, чтобы в чувство привела, — под общий смех заметил Ветров. — А граната... Она еще для боя пригодится.

По возрасту ординарец годился мне в отцы, да и по фронтовому опыту я был перед ним желторотым птенцом. Поэтому его советы всегда были очень полезны, помогали мне обретать командирский опыт.

Единственно, в чем Ветров не являлся примером, так это в соблюдении формы одежды. Его приходилось то и дело заставлять подтягивать ремень, пришивать крючок, поправлять головной убор, застегиваться. Видимо, прежним командирам просто надоело постоянно наставлять бойца и они перестали замечать изъяны в его внешнем виде. Я понял это по недовольным репликам самого Ветрова. А однажды даже сержант Ткаченко не утерпел и сказал:

— Да оставьте вы его, товарищ лейтенант, в покое. Бесполезное это занятие. Многие пытались сделать то же самое, да в конце концов плюнули. Воюет он и так хорошо. [151]

«Воюет он действительно неплохо, — подумалось мне тогда. — И все же...»

Крепко жило во мне заложенное еще в училище: кто хорош в строю — силен и в бою.

Но как все же повлиять на ординарца? Решил: личным примером. И стал подчеркнуто блюсти форму одежды, чистить до блеска сапоги. Вначале Ветрова мало трогали мои заботы о внешнем виде, хотя он исправно мне во всем помогал. Перемены в нем начали проявляться позже, когда наш полк уже вел бои в Будапеште. Зайдя как-то в один из подвалов того дома, где отдыхала рота, я увидел на Ветрове ремень. Многие бойцы в минуту отдыха поснимали их, а на Ветрове — ремень. Небывалый случай!

Потом на воротнике его гимнастерки появился чистый подворотничок. Еще и еще раз... А когда я вернулся в роту после ранения, Ветрова было просто не узнать. Подтянутый, аккуратный, он являл собой живой образец для строевого устава. Перековался человек!

* * *

А передний край жил своей обычной жизнью. Днем то там, то тут раздавались выстрелы. Нередко они переходили в яростную перестрелку. Ночью же стрельба затихала. И тогда настороженная тишина ложилась на нейтральную полосу.

Но и в этой тишине шла напряженная работа. До рези в глазах всматривались и вслушивались в тишину наблюдатели. Уходили в ночь к переднему краю обороны врага полковые и дивизионные разведчики. Трудились саперы.

Кипела жизнь и в штабах всех рангов. Здесь готовились карты, писались донесения, намечались боевые задачи войскам на ближайшее будущее...

Полки нашей дивизии вели в эти дни бои местного значения. Часто какая-нибудь рота или даже батальон завязывали разведку боем, стараясь нащупать слабое звено в обороне противника, выявить его огневую систему.

Но однажды... Это началось 24 декабря. Вначале одна из рот нашего полка атаковала населенный пункт Диал-Пусто. Тоже с целью разведки. Однако успеха не имела и отошла на исходные позиции, после чего на этот же населенный пункт двинулись сразу два батальона, в том числе и наш, 2-й батальон. До первой траншеи врага оставалось не более ста пятидесяти метров, когда противник открыл по нас сильнейший артиллерийско-минометный огонь. Одновременно с первыми разрывами снарядов и мин в небо взмыли красные ракеты. Роты рванулись вперед — скорее, скорее выйти из-под огня!

Лично мне показалось, что я сделал всего два-три прыжка, а траншея врага — вот она, рядом. Оттуда озлобленно бьют автоматы. Прямо передо мной — немецкий пулемет. Он молчит, возле него тускло поблескивают две каски. То ли пулемет [152] у фашистов заело, то ли ленту перезаряжают. Скорее упредить их, уничтожить, иначе здесь поляжет весь взвод! Бросаю гранату, еще одну... Там все тонет в дыму взрывов. Уже не вижу касок пулеметчиков. Прыгаю в траншею. За мной — бойцы. Прочесываем автоматным огнем траншейные закоулки. Уцелевшие гитлеровцы во все лопатки драпают к своей второй траншее. Мы — за ними.

С противным ноющим воем над головой проносится мина и рвется сзади, недалеко от занятой нами траншеи. Поздновато! Там уже нет никого. Но это, кажется, ясно и врагу. Теперь его артиллерия берет в вилку цепь наступающих. Больше того, из-за высотки выползают несколько танков с крестами на бортах, за ними — густые цепи пехоты. Вот теперь уже обстановка складывается явно не в нашу пользу. Кажется, мы даже зарвались. Ведь это же не наступление, а разведка боем...

Мой взвод залег, ведет огонь по пехоте противника, отсекая ее от танков. Я тем временем осматриваюсь. Вижу справа, метрах в пятнадцати, ход сообщения, ведущий в глубину немецкой обороны. Вот бы выдвинуться по нему вперед! Выйдешь как раз на направление движения вражеских танков...

Решаю послать по этому ходу трех человек с противотанковыми гранатами. Но меня опережает приказ командира роты — отойти на рубеж первой занятой траншеи. Что ж, начальству виднее. Даю команду взводу перебежками вернуться в отбитую у врага траншею.

Кажется, сделали это вовремя. За нашими спинами черным частоколом вздыбливается земля. А если бы промедлили...

Но у фашистских артиллеристов, видимо, толковый корректировщик. Мы еще и отдышаться не успели, а по траншее уже лупят снаряды. Уходим в укрытия. Вскоре слышим ответный огонь наших пушек.

— К бою!!! По местам!!!

Команда доносится с правого фланга. Значит, там командир батальона.

Проходит несколько секунд, и окопы оживают: трещат одиночные выстрелы, слышится дробь очередей.

До немецких танков не более сотни метров. Почти вплотную за ними бегут автоматчики. Они перед нами как на ладони. Пересиливая грохот боя, что есть силы кричу:

— Взвод! По пехоте противника... огонь!

Вижу, как зеленоватые фигурки начинают спотыкаться, падать, отставать от танков...

Плотность огня с нашей стороны нарастает, мы заставляем пехоту противника залечь. Ну а танки без пехоты далеко не уйдут. И точно, тупорылые машины начинают медленно разворачиваться, подставляя уязвимые борта под снаряды наших артиллеристов. Почти тут же загораются два танка. Черный шлейф дыма тянется вдоль фронта.

На занятом рубеже проводим всю ночь. В течение следующего [153] дня выдерживаем две мощные контратаки фашистской пехоты и танков. Позиций своих не сдаем. Теперь нам помогает и авиация. Она так умело пропахивает вражеские боевые порядки, что нам, пожалуй, там и делать нечего.

К вечеру бой затихает. И больше противник ничем себя не проявляет. Бойцы ликуют:

— Вот так поддали гитлеровцам жару, они и пикнуть теперь не смеют!

В землянку комбата собирают всех коммунистов и командиров подразделений. Кроме комбата нас здесь встречают заместитель командира полка по политической части подполковник Гузь и замполит батальона капитан Хамитов. Когда собираются все, Алексей Васильевич Гузь торжественно объявляет:

— Товарищи! Рад сообщить вам добрую весть. Вчера войска 3-го Украинского фронта, развивая наступление, овладели городом Эстергом и соединились с войсками 2-го Украинского фронта. Таким образом, завершено полное окружение группировки врага в Будапеште!

Всех охватила радость! Еще бы! В будапештском котле заперты многие тысячи гитлеровцев! Теперь на очередь встала новая задача: разгромить эту окруженную группировку и овладеть Будапештом.

Новогодний «подарок»

Прежде чем со всей силой обрушиться на окруженного противника, советское командование, руководствуясь гуманными соображениями, 29 декабря 1944 года предъявило немецко-фашистским войскам, которые засели в Будапеште, ультиматум. Во избежание ненужного кровопролития и разрушений он требовал немедленной капитуляции. При этом всем генералам, офицерам и солдатам, сложившим оружие, гарантировались жизнь и безопасность, питание, медицинская помощь раненым и больным. Однако гитлеровцы отказались капитулировать, а советских парламентеров — капитана И. Остапенко и капитана М. Штейнмеца подло убили.

Весть о расстреле советских парламентеров с быстротой молнии облетела все наши части и подразделения. Солдаты, сержанты и офицеры, движимые жгучей ненавистью к врагу, рвались в бой. И этот час настал. На второй день после упомянутого черного злодеяния фашистов наш полк, как и многие другие части и соединения, перешел в решительное наступление.

Мы начали наступление в 14.00 с задачей овладеть южной окраиной Будапешта — предместьем Пештсентэржебет. Сначала двигались взводными колоннами. Но когда нас с дальней дистанции обстрелял немецкий пулемет, взводы развернулись в цепь.

Вскоре подошли к высоте, откуда, собственно, и вел огонь вражеский пулемет. Но там никого не обнаружили. Однако [154] стоило нам миновать эту высоту и выйти на кукурузное поле, как по нашим боевым порядкам снова открыли огонь немецкие пулеметы и минометы.

Короткими перебежками мы продвинулись вперед еще метров на триста. И достигли насыпи железной дороги. Поступила команда собраться здесь с силами.

Насыпь — отличная защита от пуль и осколков. За нею можно передвигаться почти во весь рост. Быстро обхожу взвод. Ранено два человека.

Как из-под земли передо мной вырос командир роты. Приказал:

— Лейтенант, возьми станкач на свой правый фланг. Пойдем в атаку — огоньком поддержишь.

Вместе с прибывшим командиром пулеметного расчета выбрали огневую позицию, договорились о сигналах-целеуказаниях.

Тем временем вступила в дело наша артиллерия. После непродолжительной артподготовки от командира роты был получен сигнал на атаку.

Взвод броском преодолел железнодорожную насыпь и стремительно пошел на сближение с противником. Справа и слева, насколько хватал глаз, извилистой змейкой двигались другие взводы, роты и батальоны полка. Противник молчал, выжидая. Поэтому хотелось как можно быстрее преодолеть это открытое пространство.

Рядом что-то оглушительно грохает, и земля уходит из-под ног, меркнет свет в глазах. Будто лечу в черную бездну...

Очнулся от того, что меня отчаянно качает и подбрасывает, голова беспомощно болтается из стороны в сторону. Приоткрыв глаза, стараюсь понять, где я и что со мной произошло. Заметил только, что весь в грязи, руки исцарапаны, откуда-то, вроде бы из носа, струйкой бежит кровь. Меня несут на носилках. Те, кто меня тащит, видимо, очень спешат и потому не выбирают дороги: ее рельеф я чувствую всем телом. Стараюсь удержать голову в одном положении и разглядеть, что за темные фигуры двигаются цепью почти вслед за нами и в кого они стреляют. И с ужасом вижу — гитлеровцы! Значит, мы отходим, а нас преследуют...

Чувствую, как под шапкой шевелятся волосы. Стараюсь руками помочь моим носильщикам, но лишь мешаю им. И тут меня снова что-то ударяет в спину, через брезент носилок, сильно подбрасывает вверх, и я вновь теряю сознание...

Кто-то меня тормошит. Открываю глаза — Ткаченко. Он что-то говорит, даже машет рукой. Но я ничего не слышу. Ткаченко убегает. Я поворачиваю голову направо и вижу ту самую железнодорожную насыпь, откуда мы продолжили атаку. К насыпи приникли бойцы, они ведут стрельбу. Узнаю Богатырева, Джаналиева, Прохорова. Мой взвод! Только как мало в нем осталось солдат!.. [155]

По поведению бойцов догадываюсь: обстановка тревожная. Шевелю ногами и руками — целы. Ощупываю тело — никакой боли не чувствую. Только вот спину ломит, словно по ней проехал трактор. Пытаюсь встать, однако в голове поднимается такой шум, что я вновь опускаюсь на носилки. Меня рвет.

Постепенно шум в голове уменьшается. Осторожно поворачиваю голову влево и замечаю метрах в десяти станковый пулемет. Один пулеметчик ведет из него огонь, а два его товарища из расчета лежат рядом — убиты или ранены. Вижу, как и этот пулеметчик вдруг хватается за плечо и медленно оседает. Пулемет умолкает, но к нему никто не спешит. Неужели некому? Но ведь нельзя оставить в бездействии станкач, нельзя!..

Скатываюсь с носилок и ползу к пулемету. Головная боль нестерпима, кажется, вот-вот лопнет черепная коробка. В горле стоит ком. Пересиливая себя, продолжаю ползти. Вот и пулемет. Раненый пулеметчик пытается наложить себе повязку. Вдвоем нам удается кое-как это сделать. Затем боец помогает мне приподняться, мои руки привычно находят гашетку, и я всем телом ощущаю знакомую дрожь пулемета. Теперь только бы подольше не терять сознание, а бить, бить по чернеющим в вечерних сумерках силуэтам фашистов.

От пулемета меня буквально отрывают бойцы из прибывшего нового расчета. А подоспевшие санитары вытаскивают из-под огня и на руках относят в пустой дом, где расположился сборный пункт для раненых и контуженых. Здесь я, к своей радости, наконец стал улавливать отдельные слова, хотя тошнота и слабость не проходили. Но это, как говорится, дело времени. Пройдет!

Мне, можно сказать, повезло. Всех находящихся в доме раненых вскоре эвакуировали во фронтовой тыл, а меня врачи оставили в медсанбате, пообещав, что через две недели в полном здравии вернут в роту.

В медсанбате скучать не приходилось: он часто перемещался, ежедневно принимал и отправлял раненых, сюда стекались новости из всех частей дивизии. Случалось, ко мне даже кто-нибудь забегал из батальона, приносил приветы, рассказывал о боевых делах. Таким образом я узнал, что в тот день, когда меня контузило, наш полк попал в довольно серьезный переплет. Противнику удалось сосредоточить против него значительные силы и трижды кряду контратаковать. Полк, однако, дальше железнодорожной насыпи не отступил. Больше того, утром перешел в наступление и выбил врага с занимаемых им позиций, овладел окраинными кварталами венгерской столицы.

Вначале это удалось сделать 1-му батальону. Выделенные от него штурмовые группы завязали на улицах упорный бой. Однако в сильно укрепленные здания проникнуть сразу не удалось: мешали немецкая пушка и пулеметы, которые вели огонь из подвала дома, что стоял на перекрестке улиц. Поняв, что в лоб это здание не возьмешь, комбат решил сломить сопротивление его [156] гарнизона обходным маневром. Штурмовая группа под командованием сержанта Минкушина через задние дворы незаметно пробралась к угловому дому с тыла. Удар бойцов Минкушина был неотразим. В считанные секунды они уничтожили артиллерийскую прислугу, гранатами подавили пулеметы. Этого только и ждали остальные штурмовые группы. Они ринулись на приступ и довольно быстро очистили от гитлеровцев все здание. А затем и квартал.

Еще один квартал отбили у врага воины 2-го батальона.

Конечно, и нам в медсанбате было хорошо слышно, что в Будапеште круглые сутки гремит бой. Там сражались наши товарищи. Ну а мы... Было нестерпимо больно оставаться в это трудное время в стороне от событий. И мы торопили врачей: скорее верните нас в боевой строй!

На штурм

Наши медики, как и обещали, привели меня в надлежащий вид ровно за две недели. Радостной была встреча в роте, где каждый боец уже стал для меня родным и близким.

Взводом в мое отсутствие временно командовал Василий Гаврилович Ткаченко, ставший уже старшим сержантом. Ходил он, немного прихрамывая на правую ногу — при штурме одного из домов прыгнул со второго этажа и повредил связки.

— Пустяки, до победы заживет, — пошутил он в ответ на мое сочувствие. — Ну а вы-то как?

— Жив-здоров, к бою готов! — бодро ответил я, тронутый заботливым отношением старшего сержанта...

Комбат Горевой пришел на НП капитана Шакурина. Долго осматривал в бинокль подходы к высокому зданию, после чего потребовал от нашего ротного:

— Выкладывай, что намерен делать?

— Думаю, что всю роту на этот дом бросать нет смысла. Выделяю два штурмовых отряда. Их возглавят мои лейтенанты. Оба — боевые ребята. Ну и... Отряды в свою очередь разбиваю на штурмовые группы, по пять-шесть человек в каждой. Ядро групп составят коммунисты и комсомольцы. Думаю, ночью на этот раз возьмем здание...

Горевой некоторое время помолчал, словно взвешивая слова ротного, и кивнул:

— План штурма одобряю. Только вот начнешь ты его не ночью, а через час, понял? Готовь людей...

Моя группа, ожидая сигнала на начало штурма, сосредоточилась в полуразрушенном доме, лишь утром отбитом у фашистов. Бойцы коротали время, собравшись возле пулеметчика Бабуры, также на днях вернувшегося из медсанбата. Рассказы бывалого солдата, видимо, потешали товарищей: то и дело вспыхивал смех. Я невольно прислушался. [157]

— Так вот, там случилось такое ЧП, — продолжал Бабура. — На пути зоопарк оказался. Правда, все клетки были пустые. От стрельбы, а может, с голодухи звери оттуда тягу дали. И вот, значит, сидят гвардейцы во втором эшелоне и вдруг видят — к ним на позицию натуральный тигр топает. Первым заметил его телефонист. Смотрит и глазам не верит. А тигр как зарычит! Ну, телефонист моментально за трубку и кричит в нее:

«На меня идет тигр, что делать?» На другом конце провода замешательство. Откуда, мол, быть «тигру» во втором эшелоне? О прорыве танков врага вроде бы ничего не сообщалось. А тут... Наконец отвечают: «Даем координаты артиллеристам, а ты отползай в сторону, иначе угодишь под снаряды...» Ну, телефонист, естественно, снова кричит в трубку: «Послушайте, я вам про живого тигра толкую, который из зоопарка, а вы...» В общем, пока телефонист дослушал ответ, тигра как ветром сдуло...

Я тоже не мог сдержаться и от души посмеялся вместе с бойцами. И тут мне доложили, что задержан перебежчик.

— Давайте его сюда, — приказал я.

Ввели высокого, крепкого сложения старика, закутанного в черное покрывало.

— Я есть пастор, — первым заговорил он на ломаном русском языке. — Меня привела к вам беда, нависшая над моими прихожанами. Их сто тридцать шесть человек. Пожилые люди, женщины и дети. Их заперли всех в подвале вон того дома. — Пастор показал в сторону здания, которое мы готовились штурмовать. — Их расстреляют, или они погибнут, под развалинами. Я понимаю: война есть война. Однако губить мирных жителей — это безумие...

— А вы, гражданин пастор, шли бы со своей проповедью к фашистам, — посоветовал я. — Чем скорее они прекратят сопротивление, тем меньше будет жертв.

— Господин офицер, я уже обращался по этому поводу к немецкому командованию.

— И что же?

— Мне пригрозили расстрелом. Теперь я взываю к вашей гуманности.

Я доложил Шакурину о пасторе и сообщенных им сведениях.

— А он, случаем, не провокатор? — поинтересовался ротный.

— Непохоже... А вот идею старик подал стоящую. Ведь он пробрался к нам по подземному ходу...

После краткого телефонного разговора Шакурина с Горевым первоначальный план штурма здания был изменен. Пастор согласился провести наших бойцов подземным ходом в подвал, где томились его сограждане. Ну а уже оттуда... Как только у дома вспыхнет перестрелка, эта группа, взорвав выход из подвала, ударит по фашистскому гарнизону изнутри. [158]

С пастором отправилась штурмовая группа сержанта Бадьина. В нее вошли автоматчики Гвоздович, Новак, Моторин, Петряев и Седельников — все испытанные в боях, храбрые воины. В каждом из них я был уверен, как в самом себе.

Как потом рассказал Бадьин, внезапное появление в подвале русских солдат вначале вызвало у находившихся там людей смятение. Бадьин через пастора передал, чтобы они не волновались, вели себя спокойно, тихо и расположились подальше от дверей.

Посоветовавшись с сержантом, пастор подошел к железным дверям и начал стучать снятым с ноги ботинком. За дверями долго никто не отзывался. Потом послышались неторопливые шаги и грубый голос спросил, что нужно. Пастор назвал себя и попросил отвести его к господину немецкому начальнику.

Прошло еще несколько тревожных минут, прежде чем тяжелые двери со скрежетом отворились и на пороге выросла мрачная фигура эсэсовца.

— Эй вы, свиньи! — крикнул он, угрожающе поводя автоматом. — Кому тут понадобился начальник?

Навстречу эсэсовцу шагнул пастор. И в ту же секунду напряженную тишину подвала разорвала автоматная очередь. Пастор покачнулся и стал медленно оседать. И тогда на эсэсовца бросился Гвоздович, сбил его с ног, ударил прикладом. Группа Бадьина, не теряя времени, ринулась на лестничную клетку, а оттуда на первый и второй этажи.

Бадьин первым рванул на себя дверь одной из комнат и швырнул туда гранату. Гвоздович и Новак, действовавшие тоже на первом этаже, орудуя гранатами, ножами и прикладами, выбивали фашистов из других помещений.

Но чем дальше по лабиринту комнат продвигались наши бойцы, тем яростнее становилось сопротивление врага. Гитлеровцы постепенно приходили в себя и злобно отстреливались. Одна из пуль обожгла сержанту Бадьину висок. Толкнув ногой следующую дверь, он оказался в большом зале, из которого вела вверх винтовая лестница. По ней удирали фашисты. Бадьин метнул одну за другой две гранаты, а затем дал длинную очередь из автомата.

Стремительно и дерзко действовали остальные бойцы группы, посланные на второй этаж. Здесь Бабура, развернув захваченный вражеский пулемет, его огнем блокировал лестничную клетку и не дал гитлеровцам с верхних этажей прийти на выручку к своим. Два этажа оказались в руках советских бойцов.

Тем временем, услышав, что внутри здания уже рвутся гранаты и гремят автоматные очереди, Шакурин подал команду группе огневого обеспечения ударить по верхним этажам. Заговорили наши пушки, минометы, станковые пулеметы. Продвинувшиеся вперед саперы подорвали баррикады на мостовой.

— Вперед! — раздался голос командира роты.

Я тотчас продублировал команду. Мой отряд ворвался в здание [159] через проломы в стенах, а отряд Грушницына — по пожарной лестнице.

Перед атакой Шакурин сообщил, что комбат опасается, как бы фашисты не узнали о подземном ходе и не воспользовались им.

Бадьина я нашел на первом этаже.

— Берите своих людей и немедленно спускайтесь в подвал к венграм! — крикнул я сержанту.

Бадьин понял задачу. Но рядом с ним был только Гвоздович. Вдвоем они метнулись к подвалу. И вовремя: с десяток гитлеровцев уже ломились во вновь запертую подвальную дверь. В них полетели гранаты.

Заняв удобную позицию, Бадьин и Гвоздович начали отбиваться от наседавших теперь уже сверху фашистов. Те кинули в наших ребят гранату с длинной деревянной ручкой. Взрыв раздался невдалеке от Гвоздовича. Тот упал. Множество мелких осколков вонзилось в лицо и шею Бадьина. Бадьин, обливаясь кровью, сразил из автомата немца, метнувшего гранату, подхватил боевого друга на руки и выбрался с ним на улицу. Тут к ним подбежали санитары...

А бой уходил по этажам все выше и выше. Ломая вражеское сопротивление, штурмовые группы продвигались вверх по разрушенным пролетам лестниц, просачивались сквозь проломы, выбивали фашистов из всех закоулков. Наконец в чердачном окне появилась белая тряпка. Остатки фашистского гарнизона в высоком здании капитулировали.

Спустя сутки в очередной сводке Совинформбюро говорилось, что в Будапеште войска 2-го Украинского фронта полностью очистили восточную половину города — Пешт — и вышли к Дунаю, заняв при этом несколько тысяч городских кварталов...

А на противоположном берегу Дуная, в Буде, упорные бои продолжались еще более трех недель... Однако нам участвовать в них уже не пришлось. В ночь на 22 января 1945 года наша дивизия вышла из Будапешта, переправилась через Дунай и заняла рубеж северо-западнее Дунафельдвара.