Друг летчика

Над ровным полем аэродрома бушует ветер. Он взметает снежную пелену, швыряет в лицо колючую пыль, обжигает глаза нестерпимым морозом, не дает вздохнуть. Металл прилипает к рукам. Но у самолетов в темноте работают люди. Это техники, механики и мотористы готовят бомбардировщики к новым полетам.

О труде технического состава говорят обычно мало, а между тем, сколько раз в высотном и дальнем полете поминают их добрым словом летчики, особенно если машина с ее множеством сложнейших агрегатов работает в воздухе безотказно.

Вот сейчас у самолета с номером 16 трудится техник-лейтенант Федор Егорович Левкин. Он заслоняет лицо рукавом и лезет под машину. Кажется, никогда еще не было такого мороза, как в эту ночь. Левкин забыл, что это казалось ему и вчера, и позавчера, так как большую часть суток он и его помощники — механик старшина Борисов и моторист сержант Сушилин проводят на холоде, возле своего бомбардировщика. Согнувшись, Левкин освещает маленьким фонариком обшивку самолета и открывает один за другим несколько лючков. Здесь все в порядке. Теперь надо проверить моторы — вначале один, потом другой. Он поднимает капот на одном из моторов, внимательно просматривает все детали: в какой-то момент техник снимает рукавичку и ощупывает голыми пальцами рубашку двигателя, крепление цилиндров. Пальцы прилипают к обжигающему, точно раскаленному морозом металлу. Потом он переходит к другому мотору. Бок о бок с техником работают и механик, и моторист: первый исправляет тормозную систему шасси, другой, забравшись в бомбоотсеки, готовит держатели к подвеске бомб. Осмотрев последний [158] агрегат, получив доклады от механика и моториста о проделанной работе, Левкин приступает к подогреву моторов, чтобы вовремя опробовать их и доложить на КП: «Самолет с номером 16 готов к полету!»

Да, сурова и сложна работа авиационных специалистов зимой. Но на молодых, перепачканных маслом лицах Левкина, Борисова и Сушилина не выражается ни досады, ни раздражения, а только упорство и напряженное внимание. Здесь сказывается не только привычка к работе на холоде, но и любовь к своему делу, к боевому самолету.

Самолеты, как и люди, имеют свою историю. Самолет для техника как бы живое существо, с которым вместе он делит и радости, и невзгоды. Техника Левкина привязывают к машине с номером 16 особые нити. Несколько месяцев тому назад он сидел без самолета, или, как говорят летчики, был «безлошадным». Узнав, что в полку есть разбитый бомбардировщик, Левкин обратился к инженеру полка Голиченкову.

— Очень важное дело есть, Леонид Иванович, — нерешительно начал техник.

— Если есть, выкладывай, — тоном занятого человека отвечал инженер.

— Надоело мне в «безлошадниках» ходить.

— Так это дело мне давно известно, — сердясь, сказал Голиченков. — И вам говорили не раз: первый самолет, который пригонят с завода, будет ваш.

— Я это знаю.

— Так что ж вы от меня хотите?

— Получить разрешение на ремонт разбитой машины, той, что около леса в капонире стоит.

— Так бы сразу и сказал, — снижая тон разговора, продолжал инженер. — Только ж та машина — настоящая рухлядь.

— Знаю, мы ее осмотрели. И все же просим разрешить ремонт. Нам бы только движки новые получить.

— Хорошо, — согласился Голиченков, — восстановите — дадим моторы. Машина будет ваша.

Было начало лета сорок второго года. Стояли на редкость погожие дни. С помощью ремонтников, инженера эскадрильи, техников Дударева, Антонова, Царева, своего механика и моториста Левкин начал восстанавливать самолет. Это была поистине хирургическая работа. Но настал [159] день, когда вместо искалеченной в бою машины на стоянке появился красивый, блистающий свежей краской самолет. Он был творением техника, его товарищей. В него и Левкин, и все другие вложили свои знания, чувства, мысли, недоспанные часы... Поглядывая на своего красавца, Левкин думал вслух:

— Кто же полетит на тебе, дружище? Мой-то, Сергей, был бы сейчас рад, да что ж поделаешь, не вернулся с задания.

На другой день Левкин сидел в пилотской кабине и отлаживал внутреннюю связь. Он так увлекся работой, что не заметил, как к левой плоскости подошел незнакомый человек. Сбросив куртку на верстак, незнакомец стал расхаживать вокруг самолета. На всякий случай техник вылез из кабины и подошел узнать, кто он и зачем пожаловал. Перед Левкиным стоял на вид лет тридцати пяти мужчина в новой гимнастерке без знаков различия, в новых помятых брюках и кирзовых сапогах. Худощавый такой, среднего роста, со смуглым лицом. Подумав, что инженер [160] полка прислал на помощь техника, Левкин спросил:

— Вы ко мне? Техник по связи?

— Нет, — ответил незнакомец, нахмурив брови.

— Кто же вы, разрешите узнать?

— Я летчик ГВФ. Несколько дней назад прибыл с группой товарищей в полк. Назначен командиром экипажа вашего самолета. Моя фамилия Симаков.

— А я Левкин... Разрешите доложить, товарищ командир, на самолете идут последние приготовления к полету, — выпалил техник.

— Хорошо, рад познакомиться, — пожимая руку технику, сказал летчик и добавил: — Пойду посижу в кабине, скоро в полет.

Вяло, нерасторопно летчик забрался в кабину. У техника мелькнула мысль: «Из гражданских, воздушные трассы утюжил. Как-то он будет чувствовать себя над целью?..»

Вскоре позвонили из штаба в землянку эскадрильи: самолету номер 16 быть в готовности. Комэска Василий Васильевич Вериженко даст контрольные провозные новичку.

Левкин сильно волновался: он переживал за свой самолет, да и за нового командира волновался не меньше. Но беспокойство техника было напрасным. Три полета по кругу и в зону прошли отлично. Потом Вериженко на старте вылез из инструкторской кабины и приказал Симакову сделать самостоятельно еще три полета. II это задание летчик выполнил успешно. Когда он зарулил машину на стоянку, выключил моторы и спустился на землю, Василий Васильевич встретил Симакова и первым сказал:

— Прекрасно, так действуйте и дальше! — И тут же отдал распоряжение адъютанту эскадрильи офицеру Харламову: подготовить данные в приказ по полку о допуске Ивана Николаевича Симакова к самостоятельным полетам на боевые задания.

Техник Левкин стоял невдалеке, все слышал и подумал: «Если наш Василь Васильевич так высоко оценил летчика, значит, неплохой у меня будет командир».

Похвалив новичка за полет, комэска не ошибся в нем. Уже в первых боевых вылетах летчик действовал так, как напутствовал майор. Вместе со штурманом Гришей Миневичем, стрелком-радистом Прохуренко и воздушным [161] стрелком Карпенко офицер Симаков быстро входил в строй боевых летчиков. Экипаж метко бомбил железнодорожные узлы, вражеские укрепления, штурмовал отдельные эшелоны на полустанках. Техник Левкин проникался все большим уважением к боеспособности своего грозного бомбардировщика, совсем недавно стоявшего в заброшенном капонире. Федор Егорович вместе со своими помощниками заботливо осматривал его моторы, ощупывал обшивку, заделывал пробоины.

На самолете Левкина в полку впервые стали делать по три вылета за ночь. Это было в разгар битвы за Ржев, Сычевку, Великие Луки.

Работу среди техсостава Левкин распределил таким образом. Первый и второй вылет готовили втроем: он, механик и моторист. Когда самолет возвращался с задания, техник обычно сразу же пробовал с летчиком моторы и потом, не слезая с плоскости, руководил заправкой машины горючим. Механик в это время осматривал моторы. Если, по словам командира, в полете все было нормально, моторы полностью не раскапочивали. Моторист осматривал шасси и обеспечивал машину сжатым воздухом; он же помогал оружейникам подвешивать бомбы. Корабль из второго полета встречали техник и механик, а из третьего — один Левкин, давая возможность отдохнуть товарищам.

Левкин, как, впрочем, и многие его товарищи по эскадрилье, вполне убедился, что успех трех вылетов решает вдумчивая и придирчивая подготовка самолета днем, к первому вылету. Бывало так: на одном магнето мотор дает до 30–50 оборотов — это в пределах нормы. Но в то же время технику ясно, что есть какие-то неполадки и второго, а особенно третьего полета машина может не выдержать. И техник вместе со своими механиком и мотористом добивается четкой работы моторов, всех агрегатов и приборов. Только после этого он выпускает бомбардировщик на задание.

Но на войне бывает много непредвиденного и неожиданного. Так именно случилось в одну из зимних ночей. Экипажи полка с небольших высот бомбили скопление эшелонов на железнодорожном узле Великие Луки. Как и всегда, впереди шли экипажи осветителей, зажигальщиков цели. Симаков видел, как взрывались на станции первые серии бомб, возникали пожары. Он видел также, как [162] интенсивно била зенитка, ее снаряды рвались то несколько ниже, то выше эшелона бомбардировщиков. Лишь только штурман Миневич сбросил бомбы, как самолет с силой швырнуло вверх.

— Левую плоскость разворотило! — закричал стрелок-радист Прохуренко.

— Вижу! — спокойно, чтобы не вызывать паники в экипаже, сказал Симаков. Кренясь влево, он стал уводить машину в сторону от зенитных разрывов. Спустя минуту-другую командир так же спокойно сказал штурману:

— Гриша, давай пойдем по прямой, что-то барахлит левый элерон.

— Понятно — идти на прямую, — быстро отозвался Миневич.

До аэродрома долетели благополучно, посадка также была произведена удачно. Когда Симаков зарулил машину на стоянку, Левкин, увидев пробоину на плоскости корабля, так и ахнул.

— Как тебя стукнуло, дружище! — вслух сказал техник.

Вышли из своих кабин Симаков, Миневич, стрелки, подошли механик, моторист — все стали осматривать левую плоскость: видно было, как крупнокалиберный снаряд, пройдя сквозь плоскость и задев элерон, ушел вверх и где-то там разорвался.

— Да, счастье наше, друзья, что снаряд не разорвался в этом месте, — трогая рукой развороченную пробоину, сказал Симаков.

— Видать, невезучая эта машина, — смахивая с усов иней, подал голос Миневич. — Другая летает год — и ничего, а эту все бьют и бьют.

— Нет, Гриша, наша машина очень везучая, — возразил Симаков. — Ее враги колотят, а она все летает и летает. — И, повернувшись к Левкину, продолжал: — А как думает на этот счет самолетный лекарь?

— Корабль наш — самый счастливый! — сверкая глазами, ответил техник и тут же добавил: — К следующей боевой ночи он снова будет в строю.

— Вот и хорошо! — довольным голосом сказал Симаков и вместе со штурманом и стрелками направился на командный пункт.

Весть о том, что самолет № 16, подбитый над целью, [163] возвратился и стоит в капонире, разнеслась по всему аэродрому. Многие воины сочувственно говорили:

— Опять Левкину работки подвалило.

Техники с соседних машин — Моисеев, Горбунов, Царев, Котовский пришли первыми в капонир и в один голос заявили Левкину:

— Федя, зови нас всех. С аэродрома не уйдем, а сделаем, как надо.

— Да что вы, друзья, мы и сами управимся, — отвечал техник.

Но заместитель инженера полка по полевому ремонту Михаил Прокофьев все же прислал подмогу. Он завез также необходимый инструмент, листы дюралюминия, заклепки. Было решено: элерон не чинить, а заменить новым. И вот работа закипела. Несмотря на жгучий мороз, Левкин со своими механиком и мотористом, со специалистами-ремонтниками под руководством инженера эскадрильи Николая Демьяновича Соколова справились с трудным делом.

Оставшееся время Левкин и его помощники затратили на заделку небольших осколочных пробоин, на осмотр и подготовку моторов, всего навигационно-пилотажного оборудования к полету. В морозном небе солнце клонило к закату, когда технический состав отправился на отдых.

Около девяти часов вечера техник-лейтенант Левкин уже был на стоянке и показывал летчику плоды своего труда. Симаков осмотрел машину, заделку пробоин, опробовал работу элерона, моторов и, обращаясь к технику, восхищенно сказал:

— Да у вас золотые руки, они способны творить чудеса.

И Симаков был прав: технический состав во время войны показывал образец трудового героизма, беззаветного служения Родине. Постоянно скромный труд авиационных специалистов оказывал существенное влияние на ход и исход воздушных сражений. Помнится суровая зима первого года войны, битва под Москвой. Она была не только серьезным испытанием для нас, летных экипажей, но и требовала огромного напряжения от наших авиационных специалистов.

В условиях отступления и непрерывных боев техническому составу приходилось в невероятно трудных условиях готовить самолеты к эксплуатации зимой. Нужно [164] было своими силами изготовить и подогнать теплые чехлы для двигателей, заглушки для тоннелей масляных радиаторов, изготовить средства подогрева для двигателей. И это все делалось в процессе подготовки самолетов к новым боевым полетам.

А сколько раз наши техники и механики в самой различной обстановке поднимали подбитые самолеты, ремонтировали машины в полевых условиях, возвращали их в строй! Как легенду, передавали мы рассказ о подвиге летчика и авиационного механика, который был совершен в сорок третьем году на Орловско-Курской дуге.

Шла интенсивная подготовка к сражению. В воздухе то на одном, то на другом участке фронта вспыхивали горячие бои истребителей: происходила настоящая проба сил. В одном из таких полетов летчик старший лейтенант Курашин был подбит. Он совершил вынужденную посадку на нейтральную полосу вблизи наших передовых подразделений. Оставив самолет, он под обстрелом с помощью пехотинцев вышел в расположение наших войск. Добравшись до своего аэродрома, пришел к командиру части.

— Что случилось с машиной, старший лейтенант?

— В бою пробит бензобак, сел на «живот».

— Самолет жаль, — продолжал командир. — Сейчас он дороже золота.

— Понимаю, товарищ подполковник, машину я осторожно сажал, она целехонька. Поднять бы ее, сменить бак, я бы ее пригнал.

— Да разве ж позволят такое фашисты? Расстреляют в упор, — рассуждал командир.

— Разрешите мне пойти, товарищ подполковник! — сказал стоявший рядом механик самолета старшина Куриленко.

Командир смерил старшину суровым взглядом, посмотрел прямо в его сверкающие искорками глаза и, подумав, ответил:

— Ну что же, Куриленко, попробуйте. Все работы выполняйте только ночью при строжайшей маскировке.

— Полный порядок будет, товарищ подполковник. Присылайте летчика, — сказал механик и быстро выбежал из землянки.

Вместе с Куриленко на задание отправились еще два механика и три моториста. Они захватили с собой необходимый инструмент и несколько двадцатилитровых банок [165] с бензином. Под покровом ночи воины благополучно добрались до самолета и сразу же приступили к делу. С помощью специальных резинотканевых подъемников они вывесили машину над землей и поставили ее на колеса. Было тихо вокруг. Немцы, видимо, полагали, что русские не решатся предпринять что-либо для восстановления самолета, и поэтому не интересовались подбитой машиной. Куриленко это было на руку.

Старшина, конечно, не рассчитывал на то, что гитлеровцы позволят его группе безнаказанно увести самолет, и он пошел на такую хитрость. Вместе с помощниками откатил машину метров на двадцать — тридцать в кустарник, за которым находилась довольно ровная поляна. На то место, где только что стоял истребитель, воины набросали хворосту, корней от спиленных деревьев и облили все бензином. Куриленко командовал:

— Всем к самолету, костром займусь сам.

Когда все укрылись в кустарнике, старшина поджег дровяную кучу и что есть мочи пустился бежать к кустарнику. Не успел он укрыться, как немцы открыли сильный огонь по тому месту, где пылал костер. Снаряды и пули попадали в костер, вздымая к небу снопы искр, разбрасывая во все стороны хворост. Так продолжалось минут пятнадцать.

Не теряя драгоценного времени, Куриленко с товарищами производил на самолете восстановительные работы. А на рассвете, едва не цепляя колесами за верхушки общипанного осколками снарядов кустарника, с ревом поднялся в воздух «сгоревший» ночью самолет. Машина круто развернулась и на бреющем ушла в сторону наших войск.

На аэродроме были поражены успехом операции. Командир, обнимая летчика Курашина и механика Куриленко, весело говорил:

— Спасибо за верную службу, спасибо!

* * *

Пережил много подобных минут и техник Левкин. Было и другое в его работе — поиски творческого решения новых боевых задач. Вот и сейчас Федор Егорович сидит в землянке в ожидании прилета командира с задания и думает о том, как сделать так, чтобы увеличить бомбовую нагрузку на самолет. Дело в том, что командир отряда [166] третьей эскадрильи старший лейтенант Федор Брысев недавно предложил брать на самолет увеличенную нагрузку бомб. Некоторые летчики уже последовали примеру Брысева и стали подвешивать на воздушные корабли по полторы-две тонны фугасок. «А почему бы и нам с Симаковым не испробовать это дело? Правда, конструкция нашей машины малость иная и потрепана она больше других, но зато у нее очень мощные моторы», — думал про себя Левкин. Увидев в землянке заместителя инженера полка по вооружению офицера Шепетовецкого, техник подошел к нему с просьбой:

— Михаил Григорьевич, помогите выяснить один небольшой вопрос.

— С удовольствием. Но в чем он состоит? — спросил инженер.

— Задумал я своей «старушке» увеличить бомбовую нагрузку до двух тонн, — продолжал техник. — Только вот не знаю, какой калибр лучше подвешивать?

— Сколько вы берете сейчас?

— Полторы тонны.

— Увеличьте вначале до тонны семьсот пятьдесят: десять внутрь и три по двести пятьдесят — под фюзеляж. После трех-четырех полетов можно перейти и на двухтонную нагрузку, — сказал Шепетовецкий и спросил: — А с Симаковым-то вы говорили?

— Еще нет.

— Советую вначале все это обсудить с летчиком, а уж потом пробовать варианты подвески бомб, — заключил инженер.

В следующую ночь по причине плохой погоды полеты не состоялись. Левкин выбрал момент, встретился с командиром наедине и рассказал ему о своих планах.

— Одобряю, Федор Егорович... Сам думал об этом, да все сомневался в возможностях самолета. Ну, а если даже техник не сомневается, тогда за дело!

Симаков и Левкин доложили о своих задумках командиру эскадрильи майору Вериженко. Тот одобрил их план и дал разрешение на полет с увеличенной нагрузкой бомб. Командир эскадрильи в свою очередь посоветовал летчику не торопиться с отрывом самолета от полосы, стараться как можно больше набрать скорость.

И вот наступила памятная ночь. Она выдалась ясной, морозной. Техник-лейтенант Левкин вместе с механиком [167] и мотористом стоял перед стартом и неотрывно смотрел в сторону взлетающего самолета.

— Так, Иван Николаевич, так, можно отпускать тормоза, пошел, дружок, — шептали губы техника.

И, словно повинуясь его голосу, самолет энергично тронулся с места и быстрей обычного покатился вперед. Вот уже поднят хвост, все быстрей и быстрей уходят вдаль бортовые огоньки. Еще далеко впереди край бетонки, а машина уже повисла в воздухе и с небольшим углом полезла вверх. Левкин запрыгал как мальчишка и стал обнимать стоящих рядом Борисова и Сушилина. Он радостно выкрикивал:

— Видали, как легко пошла, а? Видали?

Прилетевший с задания экипаж еще больше обрадовал Левкина: на железнодорожном узле города Смоленска прямым попаданием крупной бомбы штурман Миневич взорвал вражеский эшелон с боеприпасами. Столб огня и дыма летчики наблюдали за несколько десятков километров.

Боевая слава Ивана Симакова росла с каждым днем, его имя стали произносить в полку с большим уважением. Вскоре на его груди засверкали первые боевые ордена, а на погонах прибавлялись офицерские звездочки. Поднимался и авторитет техника Левкина. К первым наградам — медалям «За боевые заслуги» и «За отвагу» — прибавился орден Красной Звезды. А у входа на командный пункт все мы читали транспарант такого содержания: «Бить врага так, как бьет экипаж Симакова! Готовить бомбардировщик на задание так, как готовит техник Левкин!»

Вместе со славой летчика и техника росла и слава их боевой машины. С тех пор как ее обслуживает Федор Левкин, [168] а эксплуатирует Иван Симаков, самолет ни разу не подводил свой экипаж. Машина пережила пять моторесурсов, и за этот немалый промежуток времени не было по вине летчика и техника ни одного случая поломки, аварии или хотя бы малейшего отказа материальной части... И только тогда, когда у планера воздушного корабля вышли все плановые и добавочные сроки ресурса, когда в местах стыковки плоскостей с фюзеляжем, в мотоотсеках и других сочленениях появилась коррозия металла, самолет был списан из боевой части и передан в армейские мастерские в капитальный ремонт. Как с родным сыном, прощался техник-лейтенант Левкин со своим старым и верным другом — с любимым и дорогим самолетом.

Разошлись пути и летчика с техником. Капитан Симаков стал летать на новой машине, с новым штурманом, капитаном Лысовым, которую обслуживал другой техник. Левкин обеспечивал полеты другого командира.

Прошло два года. За мужество и геройство, проявленные в боях с германским фашизмом, Ивану Николаевичу Симакову было присвоено звание Героя Советского Союза. Вскоре после этого знаменательного события он пришел на аэродром, разыскал там Левкина и, крепко пожимая ему руку, взволнованно сказал:

— Спасибо, друг, за все: в моих боевых заслугах половина вашего труда! [169]