Штурманское счастье

Брезжил рассвет. В бледной голубизне зимнего неба одна за другой исчезали тускло светившиеся звезды. Золотом загорался восток. По широкому летному полю, покрытому тонким слоем снега, пробежал и зарулил на стоянку бомбардировщик — это очередной корабль нашей части вернулся с боевого задания. Один за другим приземлялись самолеты.

Напряженный многочасовой налет на военно-промышленные объекты в столице Восточной Пруссии — Кенигсберге — закончился. Авиаторы покидали кабины машин и шли на командный пункт, чтобы доложить о результатах своего нелегкого труда. В этом полете отличился штурман экипажа Героя Советского Союза капитана Иконникова Петр Шевченко. Прямым попаданием бомб он уничтожил на железнодорожном узле эшелон с боеприпасами. Взрыв был такой огромной силы, что его отчетливо видели не только наши экипажи, но и летчики других полков, находившихся на большом удалении от Кенигсберга.

В землянку, где расположился командный пункт, воины экипажа Иконникова вошли с шумом и веселым говорком. Впереди шествовал небольшого роста, плотного телосложения капитан Иконников, за ним — длинный худой Шевченко. Летчики давно окрестили их Патом и Паташоном. Замыкали шествие круглолицый старший сержант стрелок-радист Лисица и худощавый, с бледным лицом, воздушный стрелок старшина Мельник. Подойдя к командиру полка, Иконников доложил:

— Товарищ подполковник, экипаж выполнил боевое задание, материальная часть самолета в порядке!

— По какой цели бросали бомбы? — спросил командир.

— По железнодорожному узлу. [113]

— Ваше время удара?

— Бомбили мы в ноль часов сорок одну минуту.

— Так, значит, это вы взорвали эшелон с боеприпасами? — с удовлетворением заметил начальник штаба полка майор Погорецкий. [114]

— По всему видно, что мы, — вступил в разговор Шевченко. — Вот по этой точке, — он вынул из планшета план Кенигсберга, — я бросал бомбы. И время взрыва совпадает с моим сбрасыванием.

— Сразу видна работка Пата и Паташона! — зашумели вокруг летчики.

— Молодцы! — сказал командир и крепко пожал руку летчику и штурману.

Иконников и Шевченко отошли от стола командира, уселись на дощатых нарах. И сразу же их обступили товарищи. Каждому хотелось поздравить умелых и мужественных воинов с победой. А когда страсти улеглись, к Петру Шевченко подошел штурман Рыбаков. Я слышал. как он, не скрывая зависти, сказал:

— Правильно говорят, что штурману одного умения мало. Он должен быть еще и «счастливчиком»... Видно, и впрямь ты «счастливчик», Петро.

— Ну и хватил же ты, Илья, — спокойно, но в тон товарищу отвечал Шевченко. — «Счастливчик!» Кому-кому, а тебе-то пора усвоить простую истину, что штурманское умение и штурманское везение — одно и то же. Без первого не может быть второго, и наоборот, если везение придет к неумелому, — грош цена этому везению.

Шевченко говорил, что бомбардировщик может атаковать цель в идеальную погоду без противодействия зенитных средств противника, но все-таки достаточно допустить самую незначительную ошибку в расчетах, чтобы бомбы упали «в районе цели». Шевченко тут же заявил, что не любит этого термина: «район цели». У него на этот счет твердое убеждение. Штурман, бомбы которого падают «в районе цели», — плохой бомбардир. Бомбы должны падать только на заданный объект.

С мнением Шевченко соглашались стоявшие тут же летчики, штурманы. Большинство сходилось на одном: штурманская профессия — сложная и потому-то штурмана справедливо называют мозгом воздушного корабля. Ведь ему в полете приходится делать так много, что иной раз становится неясно, как может справиться со всем этим один человек.

Штурман выполняет в полете сложные навигационные и бомбардировочные расчеты, измеряет силу и направление ветра, которые крайне необходимы для выполнения точного по месту и времени самолетовождения. Он [115] неустанно ведет ориентировку, следит за воздушным пространством и, если необходимо, ведет пулеметный огонь по истребителям противника и по наземным целям. Случается, когда летчик ранен или вдруг откажет в воздухе основное управление самолетом, штурман в своей кабине садится за запасное управление бомбардировщиком и продолжает вести его на аэродром посадки.

В районе цели, особенно когда до нее остается несколько километров, склонившись над окуляром прицела, он занимается боковой наводкой воздушного корабля на объект удара — упрямо «ловит» цель до тех пор, пока она не окажется на курсовой черте прицела, не придет в перекрестие его. Штурман, учитывая каждый градус и каждую секунду, командует летчику: «Вправо два градуса!» или «Влево три!», «Скорость 280!», «Так держать!», и летчик, повинуясь этим и другим командам штурмана, строго выдерживает прямолинейный полет машины до тех пор, пока не услышит долгожданное слово «Сбросил!». Бомбы одна за другой устремляются вниз. Они за несколько секунд прочерчивают в воздухе свою траекторию и взрываются на земле. И вот за эти двадцать, тридцать, сорок секунд (величина зависит от высоты полета) выяснится, точен ли был в своих расчетах штурман, потому что главная задача его — поразить цель, и все то, что он делал до этого, подчинено выполнению конечной задачи.

В этом горячем споре о штурманской профессии, мастерстве и мне пришлось сказать несколько слов.

— Один старший штурман, летавший много лет, как-то сказал мне, — вставил я, — что ум у штурмана должен быть пытливым, мысли — острыми, характер — упрямым, [116] а глаза — такими, чтобы они одновременно видели и вперед, и назад, и вверх, и вниз.

Многие авиаторы приняли это как должное, а некоторые с иронией. Летчик Шевелев не удержался, выпалил:

— Значит, у меня Иван Кутумов и швец, и жнец, и на дуде игрец!

— Выходит, так, — ответил я.

Шевченко, кивнув мне в знак согласия, серьезно сказал:

— К изречению старого штурмана нужно только добавить, что настоящий штурман, кроме того, должен завести хорошую систему в своей работе. Если этой системы не будет, то какой прок от пытливого ума и упрямого характера?

Разговор, завязавшийся между Рыбаковым и Шевченко, постепенно утих. Экипажи покидали командный пункт, спешили в столовую, а потом на отдых. А у меня почему-то так и засела в голове фраза, сказанная Шевченко: «Завести хорошую систему в своей работе». Да, у Петра Тарасовича эта система как раз и состоит в том, что он научился обычную работу штурмана выполнять с той предельной аккуратностью, которую можно было бы назвать автоматической, если бы она не была инициативной. Многое штурман должен делать автоматически, не затрачивая лишнего времени на обдумывание элементарных истин. Но у Шевченко этот автоматизм не носит постоянного и неизменного характера. Переправа через реку, железнодорожная станция, забитая составами, — разные цели. И плох тот штурман, который при полете на переправу будет делать все так же, как он делал это при ударе по эшелонам на станции.

Штурманская профессия — творческая. Когда мы вместе с Шевченко шли с аэродрома в столовую, он так и расшифровал свой термин «хорошая система в работе». По его мнению, это — творческий автоматизм.

— Разумеется, этот творческий автоматизм должен быть в равной степени присущ и летчику, и штурману, — говорил Шевченко. — Атака целей ночью с больших высот — самый сложный вид бомбометания. И здесь особенно нужно то взаимопонимание, то обоюдное знание сильных и слабых сторон каждого члена экипажа, которое называют слетанностью.

На наших глазах рос и мужал этот экипаж. Штурман [117] Шевченко и летчик Иконников пришли к высокому мастерству, к идеальной слетанности через упорный труд. Свою систему работы Шевченко приноравливал к летному мастерству Иконникова, но в воздухе — на маршруте и на подходе к цели — он считал себя хозяином, и все его требования летчик выполнял беспрекословно. Система Шевченко рождалась и росла в полетах, проверялась в бою.

Однажды капитану Шевченко пришлось бомбить скопление войск и техники в районе города Ржев. Самолет лег на боевой курс, и Шевченко, ловя в прицел уползающую в сторону цель, скомандовал:

— Доверни два влево!

Иконникову показалось мало, и он довернул на три градуса, но цель по-прежнему отходила от курсовой черты. Тогда штурман сказал: «Еще немного». Теперь уже запротестовал Иконников, ему казалось, что Шевченко переборщил с доворотами, и он ответил: «Хватит доворачивать!» Штурман, однако, продолжал настаивать, и летчику пришлось все-таки довернуть, хотя про себя он по-прежнему думал, что Шевченко неправ. Бомбы пошли вниз, и штурман сразу понял, что многие из них в цель не попадут. Но почему цель плохо держалась на курсовой черте и все время норовила уйти в сторону?

Ответ на вопрос пришел после второго полета. Оказалось, что при первом вылете штурмана подвела сначала излишняя старательность летчика, а позже — некоторая нерешительность. Иконников, приняв команду Шевченко, разворачивал машину на боевом курсе слишком медленно. Из-за этого самолет разболтался, и выдерживать прямолинейный полет Иконникову было трудно.

— Какой же мы сделаем из этого вывод, Володя? — спросил Шевченко летчика после того, как они приземлились и зарулили на свою стоянку. — Теперь-то я понимаю: цель не удержалась на курсовой черте, и потому бомбы пошли в сторону.

— Вывод нам нужно сделать такой, — сказал Иконников, — доворачивать самолет нужно координированно и, главное, энергично.

— Правильно, — согласился Шевченко, — без лишней резкости, но достаточно энергично, чтобы машину сразу поставить на боевой курс. Тогда и бомбы угодят точно в цель. [118]

— Так, — подтвердил Иконников. — Но давай еще об одном договоримся: будешь доворачивать меня на объект удара только одним доворотом. Два доворота — это уже в редких случаях.

Это требование летчика заставило Шевченко призадуматься. Иконников был, несомненно, прав: чем меньше доворотов, тем меньше «разбалтывается» машина, тем больше будет вероятность попадания. Но, с другой стороны, очень трудно сразу дать летчику правильный курс, одной командой поставить бомбардировщик таким образом, чтобы цель прочно удерживалась на курсовой черте прицела. Боковая наводка — самое сложное дело, и добиться ее с одного доворота вообще не так-то легко.

Еще на маршруте, задолго до выхода на боевой курс, Шевченко, промерив силу и направление ветра, обязательно предупреждал летчика, куда будет на боевом курсе сносить самолет. Иконников мог заранее рассчитывать свои действия и предположительно в уме прикинуть, на сколько градусов ему придется доворачивать машину. И летчик, и штурман настолько хорошо изучили друг друга, что каждый из них понимал товарища буквально с намека.

В одну из боевых ночей нашему полку была поставлена задача бомбардировать железнодорожный узел Гомель. Задача была трудной: узел защищался огнем 15–20 зенитных батарей. Плотность огня довольно большая. Чтобы нанести эффективный удар и самим не понести потерь, экипажам нужно было точно выйти на объекты, произвести правильный и своевременный противозенитный маневр и находиться на боевом курсе самое короткое время.

Перед вылетом Шевченко договорился с Иконниковым о всех деталях действий на боевом курсе. Не доходя до цели 30–40 километров, штурман дважды промерил ветер и тут же передал командиру:

— Сносить нас будет влево, угол десять градусов.

— Понял, снос влево десять, — отозвался Иконников и тут же удовлетворенно отметил про себя, что его штурман хорошо знает свое дело, всегда спокоен и смел в полете. Он давно летает с Шевченко и привык к его системе, привык к мысли, что его боевой штурман никогда ничего не забывает, в воздухе никогда не жалуется на [119] объективные условия, и все-таки ему было приятно каждый раз убеждаться в этом вновь.

При налете на железнодорожный узел Гомель нашему экипажу пришлось выполнять роль осветителя и контролера. С трехминутным интервалом мы шли с капитаном Рыцаревым в голове колонны бомбардировщиков. Зайдя с наветренной стороны, я сбросил сразу десять осветительных бомб. Через тридцать секунд взрыватели сработали — и десять факелов повисли над городом. Железнодорожный узел был виден как на ладони. На нем находилось более двенадцати составов. Как-то неожиданно вспыхнули прожекторы, заработали зенитки.

Мы с Рыцаревым с набором высоты ушли в сторону от объекта удара и стали наблюдать за бомбометанием экипажей. Вот на путях разорвалась первая серия. Несколько бомб угодили в какое-то здание — вспыхнул большой пожар.

— Молодцы Иконников с Шевченко, действуют как по заказу, — кричит Рыцарев. — Приказано ударить в один час пять минут, и они тут как тут.

За первым экипажем сбросили бомбы второй, третий... пятый... И снова зажглась над целью «люстра» осветительных бомб. Их мастерски «повесил» штурман Степан Анисимов. Опять и опять посыпались фугаски. Они рвутся на станции. В 1 час 09 минут серия бомб угодила в один из составов. И тут же в воздух взметнулся огромный столб огня.

— Хорошо ударил! — громко произнес Рыцареи.

— Две серии с недолетом южнее цели. Бомбы рвутся в торфяном болоте, — подал голос радист Пузанов.

— Вижу, Сергей. Время 1 час 13 и 1 час 14 записал, — ответил я радисту.

Для третьей эскадрильи условия бомбометания значительно облегчились. Большие пожары на узле давали хороший ориентир и, следовательно, надежную точку прицеливания. И почти все серии бомб, если не считать небольших отклонений, падали на путевое хозяйство железнодорожного узла.

После полета летный состав собрался в землянке. И опять, как в то памятное утро, когда полк наносил удар по Кенигсбергу, героем дня был экипаж Владимира Иконникова. Да не только он, но и экипажи Бориса Кочнева, [120] Дмитрия Бобова, Сергея Карымова ударили прямо по узлу, нанесли большой урон противнику. А штурман экипажа Брысева Василий Селин угодил в состав с боеприпасами.

— Это Петро Шевченко нам помог, — точно в свое оправдание говорил Селин. — Вижу: пожар на узле, ну и прицелился как надо...

— Да и осветители не подкачали, — добавил капитан Брысев.

Поодаль стоял со своим донесением штурман Рыбаков. По всему видно было, что он чем-то недоволен. «Неужто Рыбаков запустил серию в торфяники?» — подумал я.

— Что повесил голову, Илья? — желая выяснить, в чем тут дело, спросил я.

— Так, не везет мне, старший штурман полка, — начал он. — Наверное, с углом сноса подпутал?

Я взял бортжурнал и стал проверять его записи, расчеты. Время удара у него отмечено в 1 час 14 минут. Величина угла сноса записана « — 4 градуса».

— Ого! — вырвалось у меня. — Да ты и впрямь основательно напутал: угол прицеливания у тебя с большой ошибкой, вместо того чтобы взять угол сноса 10 градусов, ты берешь его величиной в 4 градуса. От таких прицельных данных ничего хорошего ожидать нельзя.

К нашему разговору присоединился капитан Шевченко. Улыбаясь, он сказал:

— Что, Илья, опять тебя покинуло счастье?

Рыбаков ожидал такого вопроса, и тут он твердо, как мне показалось, от чистого сердца, заявил:

— Беру свои слова обратно насчет «везения», «счастливчика». Ты у нас, Петро, настоящий бомбардир-снайпер!

Да, вряд ли теперь кто-нибудь скажет, что Шевченко — просто «счастливый штурман», что ему просто везет. На всякое везение нужно свое умение, а Петру Тарасовичу как раз и «везет» потому, что имеет он упорный характер, большой запас выдержки и спокойствия и хорошую привычку никогда не проходить мимо самой малой своей ошибки. В этом и заключается секрет его штурманского счастья.

В Шевченко действительно счастливо сочетался пытливый [121] ум прекрасного навигатора и бомбардира с зорким глазом воздушного бойца. Именно поэтому на его счету более 250 успешно выполненных боевых вылетов. За мужество и отвагу в борьбе с фашистскими захватчиками он награжден пятью орденами и многими медалями Советского Союза. [122]