В жарких боях с врагом

До того как наши экипажи стали наносить удары по Берлину, наш полк выполнял разнообразные задачи в интересах наземных войск. На каких только участках Северо-Западного и Западного фронтов не появлялись дальние бомбардировщики! В жарких, тяжелых боях и сражениях проходили дни.

Одно время полк базировался в районе Новгорода на полевом аэродроме. С утра и до темной ночи воздух был наполнен гулом самолетов. Нагруженные до отказа бомбами, они с ревом поднимались в воздух и стремительно уходили на запад.

Вот и на этот раз: до рассвета еще далеко, а на аэродроме работа шла уже полным ходом. Техники и механики заботливо хлопотали у своих машин, готовя их к полету. Тем временем летные экипажи, собравшись в дощатом классе, изучали наземную и воздушную обстановку, прокладывали на картах маршруты полетов. Предстояло нанести бомбовый удар по скоплению живой силы и техники врага на подступах к городу Даугавпилсу.

Немецкие танковые и бронемеханизированные части, наступавшие вдоль железной и шоссейной дорог, намеревались с ходу преодолеть Западную Двину и на плечах наших войск ворваться в город. Но даугавпилсский гарнизон и подоспевшие части Красной Армии приостановили наступление гитлеровцев. И теперь, готовясь к полету, летчики думали об одном: как можно скорей обрушить груз бомб на голову врага, помочь наземным войскам разгромить фашистов.

Через час экипажи уже заняли места в своих кабинах. Я лечу со старшим лейтенантом Стогниевым. Быстро надев парашюты, мы проверяем свои рабочие места, [30] аппаратуру, приборы. Но вот в небо взвиваются две зеленые ракеты — сигнал к запуску двигателей и выруливанию. После сбора на круге самолеты полка взяли курс на юго-запад. Ведущим летит майор Головатенко.

Нашу эскадрилью, как и в прошлых полетах, возглавляет капитан Третьяков. Под крылом проплывает родная земля. То тут, то там видны деревни, утопающие в садах проселки. А вокруг раскинулись обширные колхозные и совхозные поля. Перелески сменялись большими массивами лесов. По шоссейным и грунтовым дорогам в западном направлении двигались наши войска: шла артиллерия, на большой скорости стремились вперед танки. И на сердце становилось теплее. «Ну подожди, фашистская нечисть, возмездие придет», — подумал я. И тут же в наушниках услыхал голос Стогниева:

— Эскадрильям приказано перестроиться в колонну звеньев. Мы пойдем замыкающими. [31]

По замыслу Командования ведущая эскадрилья во главе с Головатенко должна нанести удар по Даугавпилсскому аэродрому, на котором, по данным разведки, несколько часов назад приземлилась большая группа «мессеров». Перед летчиками ставилась задача: вывести из строя летное поле и уничтожить самолеты, чтобы не дать возможности истребителям действовать против наших бомбардировщиков и наземных войск.

Головатенко еще издали увидел аэродром, где на стоянках расположилось полтора десятка вражеских машин, а чуть дальше, в кустарнике, виднелось несколько брезентовых палаток. «Какая самонадеянность! — подумал майор. — Расселись, как у себя дома. Ну подождите же, непрошеные гости!..»

Прервав свои мысли, Головатенко через радиста скомандовал:

— Ведомым эскадрильям действовать самостоятельно. Возврат на свою точку в составе подразделений!

Бросив взгляд вниз, Головатенко увидел, как у нескольких истребителей заработали моторы.

— Бить по истребителям! — приказал командир ведомым звеньям. И тут же развернул группу в направлении стоянок.

Пара вражеских самолетов успела оторваться от земли и подняться в воздух, других же настигли фугасные и осколочные бомбы.

— Еще заход по бензозаправщикам, по палаткам фрицев! — командует Головатенко.

Рев моторов, взрывы бомб, треск пулеметных очередей — все слилось в единый грозный гул. Внизу горят истребители, пылают автомашины... Темно-серый дым поднялся над аэродромом.

Командиры других подразделений повели экипажи в район заданных целей. Вот в утренней дымке показалась Западная Двина, взорванные мосты и далее, по ее левому берегу, в кустарнике, — большое скопление танков и автомашин. На воду были спущены понтонные лодки. Противник прошлой ночью намеревался форсировать водный рубеж, чтобы дальше развивать свое наступление на Псков, Ленинград. Подразделения Крюкова и Голубенкова с ходу ринулись на врага. Посыпались бомбы, застрочили бортовые пулеметы. Сильные взрывы, пожары. [32]

Разойдясь по звеньям, экипажи бомбардировщиков вновь заходят на цель. Надо сбросить бомбы, подвешенные на внутренних держателях. Свежий восточный ветер быстро сносил столбы дыма и пыли. Опять отчетливо стал виден берег реки. Штурман капитан Муралбеков в одном-двух километрах западнее от того места, куда были сброшены первые серии бомб, заметил скопление тягачей с артиллерией, замаскированных кустарником. Он немедленно сообщил об этом командиру. И тут же послышался голос Крюкова:

— Западнее нашей цели, на берегу реки, скопление пушек. Бейте их!

И вот самолеты снова на боевом курсе. Штурманы прицелились, и серии фугасок летят в гущу тягачей. Некоторые из них тут же загорелись, другие от сильной взрывной волны перевернулись набок. Но бомбардировщики продолжают свой стремительный удар по врагу. Они снижаются до бреющего полета и огнем бортового оружия расстреливают бегущих в панике фашистов. Бесстрашно действовал в этой группе экипаж старшего политрука А. Шапошникова.

Вот показалась и наша цель. С малой высоты местность просматривается отлично. На большом участке шоссейной дороги, юго-западнее Даугавпилса, длинной цепочкой стоят автотягачи с орудиями и прислугой, легкие танкетки, автомашины, груженные боеприпасами, штабные автобусы и множество другой военной техники. Вся эта колонна двигалась прошлой ночью к Двинску, имея намерение форсировать реку, с ходу захватить город. Но, встретив сильное сопротивление наших войск, гитлеровское командование вынуждено было остановить продвижение своих войск. И теперь, словно в половодье, когда перед каким-то препятствием скапливаются льдины, на шоссе образовалась настоящая пробка, заторы военной техники и живой силы врага. Да! Время нашего бомбового Удара было выбрано на редкость удачное — в ранний утренний час, при облачной погоде, когда немцы меньше всего могли ожидать налета нашей авиации.

Капитан Третьяков вел эскадрилью несколько в стороне от шоссе. Вскоре послышался голос Стогниева:

— Командир приказал перестроить звенья в змейку, бомбить будем с индивидуальным прицеливанием. Понятно? [33]

— Ясно! — ответил я и, прильнув к прицелу, стал ждать приближения цели.

Мы пролетели параллельно шоссе, и хорошо была видна вся картина боя. Как только звенья Третьякова и Трегитько легли на боевой курс и с самолетов посыпались первые серии бомб, противник открыл сильный пулеметный огонь. Но поздно: фугаски рвались прямо на дороге, в гуще скопления живой силы и техники врага. Бомбардировщики, маневрируя, уходили в сторону, чтобы развернуться и сделать второй заход.

Наконец заговорил и наш командир звена капитан Ковалец:

— У дорожной будки танкетки и автомашины. Бомбить по ним!

Нервы напряжены до предела, когда под огнем врага ведешь боковую наводку и прицеливание. «Только бы не промахнуться!» — стучало в голове. А навстречу, будто светлячки, уже летят пучки трассирующих пуль. Несмотря ни на что, я делаю довороты самолета. Нажата боевая кнопка. И тут же вниз посыпались бомбы с наружных держателей. Прицельные данные оказались точными: на дороге рвались бомбы, загорелась техника противника. [34]

При втором заходе быстро открыл люки, прицелился и только успел сбросить бомбы, как услыхал тревожный голос стрелка-радиста Алексея Сарычева:

— За нами гонится «мессершмитт»!

И тут же:

— Их два!

Впереди нас, метрах в восьмистах, летят капитан Ковалец и старший лейтенант Каинов. Надо бы быстрей пристроиться к ним и занять надежную оборону, но разве успеешь это сделать, когда «мессеры» на большой скорости идут на сближение с нами?

— Огонь по истребителям вести прицельный! — приказал Стогниев.

И тут же заговорили наши крупнокалиберные пулеметы. Самолет словно встрепенулся, задрожал всем корпусом.

— Ага, струсил, отваливаешь! — на миг прекратив стрельбу, кричит радист.

Но радоваться еще рано. Сверху на нас от кромки облачности на огромной скорости пикировал другой «мессер». Вот он, несмотря на новые трассы пуль, посылаемые Сарычевым, сблизился с нашим самолетом и открыл по нему ураганный огонь. Трассирующие пули летят вдоль фюзеляжа, ударяются о консоли плоскости. И в это время послышался хрипловатый стон сержанта Сарычева:

— Ранен...

Мы были уже совсем недалеко от бомбардировщиков своего звена, когда услыхали приказ Ковальца:

— Прикрыться облачностью!

Выжимая из двигателей все, что можно, Стогниев повел самолет вверх. Теперь трассы пуль сыпались на нас снизу. Но, к нашему счастью, мы выиграли у врага драгоценные секунды, успели войти в облака и тем самым обезопасить свой дальнейший полет.

Сарычев дрожащим голосом доложил, что получил тяжелое ранение: две пули прошили правый пах. Стогниев участливо посоветовал:

— Потерпи, Алеша. До посадки недалеко. Попробуй потуже затянуть поясной ремень...

Долгое время из кабины Сарычева не было никаких вестей. Но вот наконец он сообщил:

— Кровотечение уменьшилось, чувствую себя сносно. [35]

Обратный путь занял у нас более часа. Летели над нижней кромкой облачности кратчайшим путем и на повышенной скорости. Сарычев крепился, даже сам передал на землю радиограмму, что ранен.

После приземления мы подрулили к командному пункту, где уже стояла наготове санитарная машина. Со всех сторон ее окружали воины. Сарычева, бледного и как-то сразу осунувшегося, извлекли из кабины и положили на носилки.

— Спасибо, дорогие, — сказал Сарычев, когда мы бережно укладывали его в «санитарку».

Вскоре Сарычева увезли в дивизионный госпиталь, а оттуда он был эвакуирован в тыл. И только через год вернулся сержант в родной полк. В его документах значилось: «Сержант Сарычев ограниченно годен к летной работе». Вначале радиста устроили в полковой радиоузел дежурным. Но через месяц-другой он упросил командира полка, чтобы ему разрешили занять место боевого радиста. Он вновь стал летать в глубокий тыл врага на самые ответственные задания. За храбрость и мужество в боях с немецкими захватчиками Алексей Сарычев заслуженно был награжден боевыми орденами и медалями.

...На следующий день после полета в район Даугавпилса парторг полка старший политрук Константин Вяльдин сообщил нам, что по радио было передано сообщение Советского информбюро о действиях бомбардировочной авиации по наступающим гитлеровским войскам в Прибалтике и Белоруссии.

А еще через день на аэродром пришли центральные газеты, и все мы с удовлетворением читали в «Правде»: «Несмотря на плохие, а местами нелетные условия, наша авиация 1 июля успешно действовала по танковым войскам противника на Даугавпилсском (Двинском) и Минском направлениях, уничтожая материальную часть и авиацию противника в воздухе и на земле, препятствовала подвозу горючего, боеприпасов и задерживала выдвижение мотопехоты противника».

* * *

Фронт борьбы с наступающим врагом становился все шире. Не только полки, но подчас даже подразделения стали получать разные задачи: одним надо было бомбить скопления войск на дорогах, другим — бить врага у крупных населенных пунктов, третьим — уничтожить переправу [36] через реку Западная Двина. Летный состав понимал: все задания трудные, для их выполнения потребуется не только смелость и решительность, но и умение, находчивость каждого экипажа при действиях по целям.

Спустя сутки после нашего полета обстановка в районе Даугавпилса сложилась так. В двадцати пяти километрах западнее города противник, пытаясь любой ценой преодолеть водный рубеж, сосредоточил значительное количество мотопехоты, много танков. Эскадрильи капитанов Крюкова, Голубенкова вылетели с аэродрома на рассвете, имея задачу ударить по скоплению техники врага. Экипажи скрытно подошли к заданному району, развернулись и на малой высоте пошли вдоль реки Западная Двина. Сначала заговорили передние пулеметы, поливая врага свинцовым дождем. Как только самолеты подошли ближе, штурманы засыпали скопление вражеских войск фугасными и осколочными бомбами. Вслед за тем открыли огонь воздушные стрелки-радисты. На выполнение этой задачи потребовалось несколько минут. Командиры подразделений со своими экипажами сожгли несколько танков, уничтожили большое количество автомашин с пехотой.

Перед экипажами нашей эскадрильи стояла другая задача: любой ценой разрушить у города Круспилса переправу. Кажется, задача ясна до предела. Но как ее практически осуществить? Ведь переправа, если на нее смотреть с воздуха, это узкая полоска, связывающая берега реки. Для того чтобы уничтожить ее, надо сбрасывать бомбы точно в полотно переправы или в трех — пяти метрах в ту или другую сторону от нее.

Командование придавало нашему полету исключительно важное значение. Уничтожение переправы на некоторое время приостановит продвижение фашистов вперед. И вот мы поднялись в воздух и пошли по заданному маршруту. Погода на этот раз была сравнительно устойчивой: облачность высокая, с большими разрывами, вертикальная и горизонтальная видимость хорошая.

Еще издали мы заметили город Круспилс. Заходим на цель с северо-востока. Одно звено за другим. Вскоре на горизонте показалась широкая река. Все ближе и ближе подходим к ней. Но где же полотно переправы? Голубовато-серая волнистая поверхность реки явно скрывала ее узкую полоску. [37]

Вдруг ведущее звено стало резко разворачиваться вправо. То же самое сделали и мы, ведомые звенья. А еще через несколько секунд с самолета Третьякова посыпались ротативно-рассеивающие авиабомбы (РРАБы). По еле заметной полоске переправы наспех прицелились и штурманы других звеньев. И — какая жалость! Сотни осколочных бомб весом от двух с половиной и до пяти килограммов падали левее цели с перелетом. Правда, значительная часть бомб рвалась на берегу в гуще скопления автомашин. Это, конечно, неплохо. Но ведь перед экипажами стояла совсем другая задача!

— Еще заход! — приказал Третьяков.

Мы развернулись далеко от цели. Курс взяли с поправкой на боковой ветер. И вот в колонне звеньев на хорошей скорости начали повторный штурм переправы. К этому моменту противник несколько оправился и встретил нас кучным зенитным огнем. В этих условиях боевой курс и скорость выдерживались неточно, и серии бомб опять ложились с перелетом. Но теперь они рвались больше всего в воде и на противоположном берегу, на окраине населенного пункта, откуда строчили зенитные пулеметы.

— Переправа цела! — доложил наш новый воздушный стрелок-радист Николай Суббота.

— Видать, не доросли для удара по переправам, — зло заключил летчик Стогниев.

Мне захотелось тут же возразить командиру, сказать ему, что мосты, переправы, корабли в море редко кому из летчиков удавалось уничтожать с первого удара, да еще таким малым количеством самолетов. Но я промолчал. Молча мы летели весь путь до аэродрома. После посадки [38] пошли на командный пункт, чтобы доложить о результатах полета. По дороге я не удержался и ответил Стогниеву на его брошенную в полете фразу:

— Ты, Григорий, может, и прав, что мы не доросли до того, чтоб с ходу разрушать переправы. Но разве можно разбить переправу таким небольшим нарядом самолетов?

Стогниев посмотрел мне в глаза и медленно, подчеркивая каждое слово, ответил:

— Если другого выхода нет — можно!

На вопрос же начальника штаба полка подполковника Поручаева, что надо сделать, чтобы уничтожить переправу у Круспилса, Стогниев, не задумываясь, сказал:

— Лучше подготовиться на земле. — И, посмотрев на меня, добавил: — Увеличить наряд самолетов.

Командование приняло решение — произвести повторный удар по переправе. Мы стартовали с аэродрома двумя девятками. Замыкающим шло подразделение капитана Голубенкова. Весь маршрут до цели проходил спокойно. Ветер был попутный, и мы сравнительно быстро долетели до района Круспилса. Здесь шли бои. Город горел: густой дым высоко поднимался вверх.

Вскоре показалась деревня с небольшой церковью в центре. Отсюда должен начаться штурм переправы, От деревни до цели всего двадцать километров, или три с половиной минуты полета. За такое короткое время мы должны перестроиться в колонну звеньев, уточнить прицельные данные для сбрасывания ротативно-рассеивающих бомб. Все это должно быть исполнено точно и быстро.

И вот с флагманского самолета поступила команда:

— Боевой!

Звенья одно за другим устремились в направлении к переправе. Вскоре показалось ее темновато-серое полотно, по которому с небольшими интервалами двигались автомашины и другая военная техника.

— Сброс! — кричит штурман капитан Никольский.

И РРАБы, сильно вращаясь, полетели со всех самолетов первого звена вниз. От вращения лопаются металлические пояса, аппараты раскрываются, и из их огромных туловищ сыплются бомбы. Вдогонку им летят другие осколочные и фугасные бомбы, со второго, третьего — со всех звеньев группы. И тут же застрочили с разных сторон зенитные пулеметы, пушки. [39]

— Переправа рушится! — доложил младший сержант Суббота.

Много бомб угодило в тот конец переправы, который крепился к левому берегу реки. Отчетливо было видно, как тряслись, дыбились на воде понтонные лодки и с них слетали настилы, шедшие по ним автомашины, артиллерия. Но большая часть переправы, закрепленная на противоположном берегу, уцелела. И теперь ее несло по течению на середину русла, прибивало к берегу.

По заданию мы должны были сбросить бомбы с внутренних держателей по скоплению вражеской техники у переправы. Но теперь все менялось. Надо было любой ценой разрушить уцелевшую цепочку понтонных лодок, в противном случае немцы очень скоро смогут восстановить переправу. Именно такое решение и принял командир группы капитан Третьяков.

— Работать по понтонным лодкам, прибитым к берегу! — приказал командир.

И вот мы снова у цели. Открыты люки. В прицельные данные введены необходимые поправки, так как заход делаем против ветра. Несколько томительных секунд — и наши бомбы в клочья разнесли понтонные лодки, вскопали берег, где в редком кустарнике немцы организовали для автомашин заправочный пункт. Но и фашисты не дремали. Они хорошо знали: самолеты вернутся, чтобы освободиться от остатка бомб. Зенитчики встретили нас организованным и метким огнем. Многие самолеты получили пробоины в фюзеляже, плоскостях. А машина лейтенанта Николая Белоусова стала вдруг сильно крениться и резко пошла на снижение. С большим трудом летчик выровнял бомбардировщик и продолжал горизонтальный [40] полет в сторону наших наземных войск. Загорелась правая плоскость. Вот-вот могли воспламениться бензобаки. Когда немецкие войска остались далеко позади, лейтенант подал членам экипажа команду «Покинуть самолет!».

Белоусов выбросился с парашютом последним за какие-нибудь пятнадцать-двадцать секунд до взрыва самолета. У летчика до боли сжалось сердце, когда он, сидя на парашютных лямках, увидел, как развалился в воз духе его бомбардировщик.

Приземлились воины удачно. На следующий день весь экипаж Белоусова благополучно возвратился на аэродром. Через некоторое время, получив другой самолет, воины продолжали летать на бомбардировку наступающих войск врага.

* * *

Задание по уничтожению переправы было выполнено успешно, однако летчики и штурманы, собравшись на КП, открыто высказывали недовольство тактикой своих действий в районе целей.

— Что-то мы не так делаем, — бросив планшет на стол и вытирая платком раскрасневшееся широкоскулое лицо, с досадой проговорил капитан Ковалец. — Переправу накрыли только со второго раза.

— Зенитки врага не дают нам прицелиться, — вставил худощавый, с впалыми глазами штурман капитан Грачев.

— Вот-вот, — подхватил Ковалец. — Мы действуем нерасчетливо, напролом. А какой от этого толк? Несем боевые потери. Да и помощь от нас пехотинцам очень небольшая.

— Может быть, прекратить полеты? — с иронией спросил начальник штаба полка Поручаев.

— Нет, полеты прекращать нельзя, — разгоряченно и обидчиво ответил Ковалец. — Но если уж действовать, то с умом, тактически грамотно. А что же получается у нас? Летим на такую сложную цель, как переправа, а сами хорошенько не знаем, где она и как выглядит с воздуха. А о зенитных средствах и говорить не приходится — мы их почти совсем не берем в расчет. Правильно это?

— Неправильно! — вырвалось у летчика комсомольца [41] Булыгина. — О зенитках мы должны знать все, и тогда наш экипаж первым пойдет бомбить их.

В разговор вступил штурман дивизии майор Василий Иванович Малыгин.

— Капитан Ковалец дело говорит. Без разведки «на себя» мы не можем в дальнейшем действовать успешно. Завтра полк летит бомбить переправу через реку Березину. В боевом распоряжении значится: переправа юго-восточнее города Борисова. Но этого мало для того, чтобы с ходу выйти на цель и метко сбросить по ней бомбы. Было бы неплохо сейчас же послать туда разведчика.

Майор Юспин — заместитель командира полка — внимательно слушал разговор офицеров. Тут же он спросил у штурмана майора Ларкина:

— Сколько потребуется времени для полета на разведку? Успеет ли подготовиться экипаж? — И, выслушав ответ, коротко приказал: — В разведку пойдет капитан Ковалец, а с ним... — Юспин посмотрел в мою сторону: — С ним полетит лейтенант Крылов. Он у нас еще с финской войны признанный разведчик-фотограф. [42]

Признаться, в душе я был очень рад, что именно мне командир поручает лететь с Ковальцом и разведать переправу.

Пока я прокладывал на карте маршрут, производил расчеты, из вышестоящего штаба пришло разрешение на наш полет. По дороге на стоянку Василий Иванович Малыгин вдруг мягко и оживленно заговорил:

— А помнишь, Алексей, зиму сорокового года, полеты в лютый мороз? Цели-то в трудных условиях отыскивали, метко бомбили их и успевали фотографировать.

Да, мне хорошо запомнилась та суровая зима, особенно первый боевой вылет. В составе полковой группы, которую вел Малыгин, мы полетели на бомбардировку железнодорожного узла для уничтожения скопившихся там эшелонов. Накануне на предполетной подготовке Малыгин на карте и схемах показал нам всем цель, подходы к ней, видимость ее с высоты бомбометания. Заканчивая свои объяснения о цели, он предупредил:

— При резком ухудшении погоды — бомбить самостоятельно. На заснеженном ландшафте местности вы увидите «паука» — узел железных и наезженных шоссейных дорог.

После того как мы набрали высоту, погода стала ухудшаться. Видимость наземных ориентиров была слабой, и я остро почувствовал, что в сложных условиях еще не умею правильно следить за землей, за приборами, вести нужные измерения и вычисления, не могу и распределить свое внимание. Внизу мелькали узкие полоски дорог, замерзшие русла рек, похожие одно на другое. Все это мне казалось однообразным, трудно различимым. И только когда группа ближе подошла к заливу, я смог уточнить свои данные и поставить соответствующую отметку на карте.

Погода становилась все хуже и хуже. Я не заметил, как группа пролетела линию фронта. А потом, попав в район сплошных траншей, дорог, тропинок, уже не смог точно определить подходы к району заданной цели.

— Открыть люки! Ведущий подал сигнал на бомбометание, — услышал я голос летчика Димы Найдуса.

А через несколько минут, когда с ведущего самолета оторвалась первая бомба, я нажал на боевую кнопку. Одновременно нажал я и на рычаг фотоаппарата, произвел фотографирование цеди. Серии бомб всей группы [43] перепоясали плохо видимую с высоты железнодорожную станцию. Тут я понял, что заданную цель при таких погодных условиях я самостоятельно не смог бы найти, так как у меня не было практического опыта ориентировки в сложных метеоусловиях.

После посадки на командном пункте Малыгин спросил меня:

— Ну, как дела? Цель сфотографировали?

Не скрывая своего сомнения относительно точности выхода на станцию, я ответил:

— Да, кажется, снимки получились. Но вот при визуальном наблюдении станция почему-то выглядит не так, как на карте.

Малыгин взял у меня бортовой журнал, проверил мои лаконичные записи и, развернув карту, сказал:

— Покажите, с каким курсом мы заходили и как расположились серии бомб.

Я не ожидал такого вопроса и сильно смутился. Малыгин видел это и, не дождавшись ответа, улыбчиво продолжал:

— Обстановка не позволила нам зайти на цель с прежним курсом, то есть с запада. Мы зашли на цель с юго-востока, отсюда при сильной дымке она лучше просматривалась. А вам совет: учитесь ориентировке в сложных условиях. В нашей штурманской профессии это — один из главных вопросов.

Мой боевой опыт убедил меня в том, что искусство поиска цели — одна из важных задач экипажа бомбардировщика, особенно его штурмана. И я начал упорно осваивать методы ведения общей и детальной ориентировки в разнообразных условиях полета. Перед каждым боевым вылетом долго и тщательно изучал по картам крупного масштаба, по фотоснимкам цель, ее конфигурацию, видимость с различных направлений, а также и подходы к ней. После этого я изучал всю навигационную обстановку вокруг цели почти наизусть, потому что понимал: в боевой обстановке у штурмана нет времени на выполнение всякого рода дополнительных расчетов в районе цели, на сличение карты с местностью для распознавания того или иного ориентира и самого объекта удара.

Если после первого полета я не смог точно указать, как заходила группа самолетов на цель, не сумел при подходе распознать заданный объект бомбометания, то в [44] последующих вылетах, настойчиво тренируя себя в искусстве поиска цели, стал лучше вести ориентировку, метко обрушивать на врага огонь фугасок, точней фотографировать объекты.

Мы с Малыгиным совершили за те немногие месяцы войны с белофинами довольно большое количество боевых вылетов, за что, как и многие наши товарищи по полку, были награждены орденом Красного Знамени. Хорошо помню, как тогда Василий Иванович, поздравляя с наградой, тепло сказал мне:

— Это тебе за успешные боевые полеты. — И тут же, улыбаясь, добавил: — И за то, что всем сердцем полюбил свою нелегкую, но очень нужную профессию...

И теперь, провожая нас в разведывательный полет, напоминая о прошлом, Василий Иванович, видимо, хотел лишний раз подбодрить меня, вселить уверенность в успешном выполнении задания. На прощание он сказал нам:

— В воздухе действуйте по обстановке.

Мы отправились в полет.

...Над городом Борисовом и его окрестностями в безоблачном небе не было видно ни одного самолета. Обойдя затянутый густым дымом город с запада, мы продолжали полет вдоль реки. И как только пересекли автостраду Борисов — Минск, сразу же заметили на серо-голубоватой глади Березины ленту переправы. Она была опущена на несколько сантиметров под воду, и при плохой видимости вряд ли можно было ее сразу обнаружить. К городу Борисову по автостраде двигались одиночные автомашины. На обочинах и возле дорожных съездов еле просматривалась замаскированная военная техника. Берег с той и другой стороны переправы усеян разбитыми вражескими автомашинами, орудиями. Всюду видны очаги еще не потухших пожаров. Значит, совсем недавно здесь побывали наши друзья — бомбардировщики.

— Работка стоящая! — подал голос стрелок-радист старшина Иван Балакин.

— Да, неплохая, а вот переправа целехонька, — ответил Ковалец. — Ночью фашисты будут переправлять по ней войска.

Много лет я знал коммуниста Александра Дмитриевича Ковальца, одного из самых волевых и хорошо подготовленных [45] во всех отношениях летчиков. Он, горячий патриот Родины, всегда и во всем свято выполнял воинский долг. Много сил и энергии он отдал сколачиванию звена. Еще задолго до войны капитан вывел свой небольшой коллектив в число лучших в части. Его подчиненные, следуя примеру командира, ни на шаг не отступали от требований уставов, присяги. С первых дней войны капитан Ковалец и его питомцы принимали активное участие во всех боевых полетах, беспощадно громили фашистов.

И вот я снова с ним в одном экипаже, в трудном разведывательном полете. Мы отошли вправо, развернулись над селом и на высоте тысяча сто метров легли на боевой курс. Фотоаппарат АФА-13 был заранее поставлен в пяту бомбардировочного прицела. И, как только показались подходы к переправе, я начал снимать. Аппарат этот старой конструкции. И мне после каждого снимка приходилось вращать огромную рукоятку, чтобы на новом кадрике пленки получить очередной снимок. Ковалец точно выдерживал курс, летел словно по нитке. Вот уже пройдена середина реки, ясно виден противоположный берег. «Но почему молчит зенитка?» — сверлило у меня в голове.

— А, фашист, не желаешь демаскироваться, — возмутился Ковалец. — Но мы заставим тебя заговорить!

И капитан тут же отдал экипажу приказ: «На обратном пути, в бреющем полете, из всех бортовых пулеметов бить по замаскированному в кустарнике врагу».

С восточным курсом мы прошли еще три — пять минут. На автостраде Борисов — Толочин неожиданно для себя обнаружили большое скопление живой силы, танков, артиллерии и другой техники врага. А чуть подальше — на дороге и в прилегающих пунктах — шли сильные бои. Видно, создав плацдарм на восточном берегу Березины, гитлеровцы делали все, чтобы расширить его, двигаться дальше на Оршу, Смоленск, Москву. Разведывательные данные я тщательно нанес на карту.

— Теперь прочешем зенитчиков, — приказал капитан.

Тут же он круто развернул самолет и спикировал на густой кустарник, разросшийся на восточном берегу реки.

— Огонь! [46]

Не успели мы с радистом дать по две-три короткие очереди по гряде кустарника, как оттуда полетели в сторону бомбардировщика разноцветные трассы пуль и снарядов. Они рвались сзади и выше нас.

— Ага, вот где притаились! Ну погодите же! — кричал командир.

Он резко менял направление, скорость полета. Когда мы долетели до середины реки, заговорили зенитные батареи, установленные в молодом ельнике. Было видно, что противник наконец решил разделаться с разведчиком. Ведя непрерывный ответный огонь, наш самолет выбрался из зоны зенитного обстрела и на повышенной скорости лег на обратный маршрут. Еще не наступила темнота, когда мы произвели посадку.

На пути к аэродрому мы с капитаном в деталях обговорили все, что касалось предстоящего налета на переправу. И вот теперь, когда наш доклад командиру соединения полковнику Батурину о разведке цели был окончен, Ковалец, немного смущаясь, сказал:

— Прошу разрешить, товарищ полковник, доложить о некоторых наметках. Наш план со штурманом таков.

Расположившись вокруг длинного стола, разложив карты крупного масштаба, работники штаба стали наносить на них наземную обстановку. К столу подошли командиры подразделений, их штурманы.

— Два звена в голове боевого порядка, которые я хотел бы повести сам, надо послать на уничтожение зенитных батарей, — продолжал капитан. — За ними — группу, состоящую из четырех звеньев с подвеской ротативно-рассеивающих авиабомб и осколочных бомб, надо направить на переправу. За начало боевого пути надо взять вот это село с церковью. Оно находится точно в створе с переправой и другим поселком с кирпичными постройками, что стоит на восточном берегу реки. Ориентируясь по ним и точно выдерживая направление полета, группа выйдет на переправу и разрушит ее. По сигналу, подаваемому по внутренней связи, я отхожу от цели в сторону, бью по удаленным зенитным батареям. Бомбардировщики же, продолжая полет по прямой, всю свою мощь обрушивают на переправу.

Сделав на карте карандашом какую-то пометку, Ковалец продолжал:

— При таком расчете мы экономим часть сил. Их с [47] успехом можно использовать для удара по скоплению танков и артиллерии противника, вклинившихся в оборону наших войск восточнее города Борисова.

— Все это хорошо, — вставил Батурин. — Но, допустим, случилось такое: группа бомбардировщиков не справилась с задачей, перенрава осталась неразрушенной. Что же тогда делать?

— Пустить через переправу резервную группу. На всякий случай, для подстраховки.

С минуту длилось молчание. И командир соединения, и летчики рассматривали карту района цели, оценивая внесенное предложение.

— Ковалец прав: переправа при такой расстановке сил будет разрушена первой группой, и мы еще сумеем помочь нашим пехотинцам, — нарушив молчание, сказал штурман полка майор Ларкин.

— Бомбовый удар лучше всего нанести вскоре после рассвета, — подхватил летчик лейтенант Булыгин. — В это время на реке нет волн, цель будет лучше просматриваться. Да и фашисты еще спят в такую рань.

Летчики заулыбались. Но вот поднялся командир соединения, и лица снова стали серьезными.

— Предложения экипажа разведчиков дельные, — сказал Батурин. — Сейчас доложу обо всем в вышестоящий штаб. — И тут же, обращаясь к майору Юспину, полковник продолжал: — Надо немедленно готовить экипажи к заданию. Боевой порядок такой: два звена во главе с капитаном Ковальцом подавляют зенитки, капитан Голубенков поведет первую ударную группу, замыкающими пойдут вторая и третья эскадрильи. Подразделения соседнего двухсотого полка будут действовать в этом же районе.

Вскоре из штаба принесли фотопланшеты. На них отчетливо видна переправа и несколько хуже — замаскированные зенитные точки, скопления военной техники. Но специалисты легко расшифровали все снимки, указали летному составу места наибольшего сосредоточения войск и техники противника.

Пока летный состав отдыхал, техники и механики всю ночь готовили самолеты к заданию. Чуть забрезжил рассвет, и аэродром ожил. Экипажи стали выруливать на линию исполнительного старта. Первым поднялся в воздух капитан Ковалец, за ним устремились еще пять экипажей. [48] С интервалом в десять минут взлетела наша ударная группа, а за ней — остальные бомбардировщики полка.

Мы летели в группе капитана Голубенкова. Еще издали увидели над районом переправы белые шапки разрывов зенитных снарядов, цепочки трассирующих пулеметных очередей, а между ними — маневрирующие бомбардировщики. Это однополчане во главе с коммунистом Александром Ковальцом подавляли зенитные батареи врага. На головы фашистов они бросали осколочные бомбы, поливали врага свинцом из пулеметов.

Как только под нами оказался сверкающий на солнце купол церкви, Голубенков подал по радио сигнал о том, что находится на боевом курсе. Я записал в бортовой журнал: «5 июля 1941 года 4 часа 41 минута».

— Освободить коридор! — приказал Голубенков.

И тут же звенья Ковальца, продолжая подавлять зенитные средства, несколько отошли от переправы в сторону, освобождая нашей группе путь.

Вскоре впереди и немного правее, на зеркальной глади Березины, показалась переправа. По ней двигались танки и автомашины. Прильнув к прицелу, штурман группы Владимир Шведовский внимательно следил за целью. Он довернул самолет на три градуса вправо. Нажал на боевую кнопку сбрасывателя. Ротативно-рассеивающие бомбы, отделившись от самолета, моментально лопаются. И сотни мелких и средних бомб со всех кораблей первого и второго звеньев падают вниз. Вот они рвутся рядом с переправой, но не достигают цели. В некоторых местах с переправы сорваны настилы, сбиты волной некоторые автомашины, но полотно переправы по-прежнему цело. По нему торопливо ползут танки, автомашины...

В эскадрилье Голубенкова замыкающим летит звено старшего лейтенанта Карымова — на редкость крепкий, сколоченный коллектив воздушных воинов. До войны звено по всем видам боевой и политической подготовки имело наивысшую оценку, занимало первое место в соединении. Офицер Карымов считался очень тихим и скромным человеком. По тихость его — особенная: про него говорили в полку, что в нем сидит «тихое упрямство».

В самом деле: увидит Карымов в другом подразделении что-либо стоящее внимания и, пока не разберется, [49] что к чему, не уйдет с аэродрома, хотя бы это стоило времени. Зато на следующий день он подробно расскажет обо всем подчиненным и обязательно будет добиваться от них, чтобы новые методы были реализованы и применены на практике. Так было, например, с освоением радиокомпаса «Чайка». Перед самой войной перегнали на аэродром несколько десятков новых самолетов, оборудованных радиокомпасом. Узнал об этом Карымов и потерял покой. Много времени он просидел со штурманом звена лейтенантом Белых в кабине самолета, пока не освоил новую радиоаппаратуру. И конечно, все это стало достоянием его подчиненных — летчиков, штурманов.

Особенно полюбился Карымову молодой летчик Николай Булыгин — спокойный, малоразговорчивый, сдержанный, но настойчивый офицер. Карымов к нему присматривался, изучал, а потом предложил совместно осваивать новую технику и ее боевое применение. Они первыми среди летчиков эскадрильи закончили программу полетов в «закрытой кабине», первыми стали осваивать и полеты в ночных условиях, помогали своим товарищам, друзьям.

— Все это нам пригодится в боях с врагом, — говорил своим подчиненным командир звена.

Так оно и вышло. Хорошие знания, полученные во время учебы, высокое и благородное чувство боевой дружбы и войскового товарищества пригодились летчикам в боях с немецко-фашистскими захватчиками. С первых же дней войны летчики звена Карымова по нескольку раз в день вылетали на задание.

Особенно отличился лейтенант Булыгин. В любую, самую сложную погоду он шел в полет. Сотни бомб сбросил Булыгин на головы гитлеровцев.

Вот и сейчас перед его глазами вырисовывается переправа. Первым на нее идет командир звена Карымов. Зенитки усиливают огонь, но старший лейтенант ведет корабль, не отклоняясь. Офицер Булыгин старается не отстать от своего командира. Вот уже штурман экипажа лейтенант Колесник скомандовал: «Боевой!», и летчик, боясь шелохнуться, повел корабль прямо на полотно переправы. И в этот же миг в плоскость и фюзеляж попали вражеские снаряды. Пламя быстро охватило самолет, груженный бомбами. [50]

— Булыгин, прыгай! — закричал Карымов. — Прыгай!

Это был критический момент. У экипажа еще оставалась возможность воспользоваться парашютами. Но герои-комсомольцы летчик Булыгин, штурман Колесник, стрелок-радист Титов и воздушный стрелок Кусенков избрали другой путь. Бесстрашный сокол направил пылающий корабль на фашистскую переправу.

— Идем на таран переправы! — услышали летчики взволнованный голос Николая Булыгина. — Не допустим фашистов к родной Москве! — зазвучали в эфире последние слова героя.

Раздался страшной силы взрыв. Переправа тут же рухнула. Боевой комсомольский экипаж бомбардировщика надолго задержал продвижение фашистских войск в глубь нашей территории.

Дальнейшие события в районе Борисова развертывались с молниеносной быстротой. Отойдя от реки Березины, капитан Голубенков довернул звенья вправо, чтобы точнее выйти на шоссе Борисов — Толочин, где немцы сосредоточили много войск. И вдруг мы с летчиком Стогниевым увидели впереди объятую пламенем «красную [51] девятку» Ковальца, которая, покачиваясь, с небольшим углом шла к земле. Бомбардировщик огненной кометой летел в центр лесной поляны, где стояли вражеские топливозаправщики, автомашины, тягачи. Вот он резко накренился и с силой ударился о землю. В то же мгновение огромный столб огня и дыма поднялся над лесом.

— Погиб наш командир, погиб! — не говорил, а шептал Стогниев.

Мне трудно было что-либо ответить. На секунду я закрыл глаза. В висках гулко стучало, мысли мелькали одна за другой. Сердце заныло острой, разливающейся по всей груди болью. Совсем недавно, после полета на разведку, мы с Ковальцом сошли из кабин на землю. На западе ярко горела вечерняя заря.

— Какая красота! — воскликнул Ковалец. — Совсем не хочется думать, что где-то идут жаркие бои, льется кровь.

Взяв нас с Иваном Балакиным под руки и отойдя от самолета в сторону, он вдруг спросил:

— Ну как, перетрусили, наверно, когда над переправой началась адская пальба?

— Было малость, — сознался Балакин.

— Это ничего, страх заставляет людей быть еще злее...

Ковалец на минуту задумался, потом продолжал:

— Закончим войну с фашистами, подамся на Волгу, буду среди речников трудиться. И какое там раздолье! Заранее приглашаю вас, мои боевые друзья, в гости.

Он громко засмеялся, увлекая и нас своей веселостью, своим большим человеческим оптимизмом. «Да, Саша был смелым воином и погиб как настоящий герой», — с грустью подумал я...

Стогниев подал голос:

— Звеньям приказано подтянуться.

Ведущая группа бомбардировщиков устремилась к большому скоплению немецких войск. Шоссе, обочины, лесные поляны были забиты живой силой и техникой противника. Подойдя к цели на сравнительно небольшой высоте, наша эскадрилья сбросила на шоссе стокилограммовые осколочные бомбы. Соблюдая строгий порядок, отбомбились по врагу и самолеты, шедшие в замыкающей группе. Было хорошо видно, как горели вражеские танки, орудия, автомашины, горел лес. [52]

Едва мы развернулись и взяли курс на свой аэродром, Как на нас набросилось несколько звеньев вражеских истребителей, подоспевших из района Минска. Завязался воздушный бой. Фашистские летчики лезли напропалую, видимо, желая отомстить за наши дерзкие действия против их войск. Поначалу они атаковали бомбардировщиков сверху, но при этом почти всегда напарывались на дружный огонь наших стрелков-радистов. В первой и второй атаке сержанты Анкудимов, Теняев, Размашкин сбили по одному истребителю. Срезал стервятника и член нашего экипажа младший сержант Суббота.

Но враг не отступал. Неожиданно фашистские истребители изменили тактику, а мы, к сожалению, не сразу заметили это. Продолжая вести атаку сверху, частью сил они стали атаковывать бомбардировщиков с менее прикрытого направления — снизу. По фюзеляжу нашего самолета забарабанили осколки снарядов. Машина резко накренилась и стала терять высоту. Стрелок-радист Николай Суббота был ранен в обе ноги. В кабине летчика в нескольких местах разбило фонарь, сорвало с креплений приборную доску. Нас с командиром пули не задели — помогла бронеспинка. Но мельчайшие осколки плексигласа попали Стогниеву в глаза, раскровили их.

— Я ничего не вижу! — крикнул летчик. — Бери управление на себя.

К счастью, наш самолет Ил-4 имел двойное управление. Перед заходом на цель я всегда вставлял вторую ручку управления в гнездо: так, на всякий случай. Сейчас это нас выручило. Ухватившись за нее и нажимая на педали, я стал выравнивать сильно накренившуюся машину.

— Поврежден левый мотор, самолет крутит, — доложил я Стогниеву.

— Постарайся выровнять, удержать высоту, полетим на одном движке.

— Суббота! — нажимая на сигнальную кнопку, громко крикнул я.

— Я, товарищ штурман! — со стоном отозвался стрелок-радист.

— Сейчас «мессер» будет делать повторный заход, подойдет на короткую дистанцию, чтобы наверняка разделаться с нами. Смог бы ты подняться в башню и встретить его хорошей очередью? [53]

— Постараюсь.

Мучительно долго тянутся Эти полторы-две минуты, пока вражеский истребитель заходит на повторную атаку! И вдруг — спасительный сигнал младшего сержанта Субботы:

— Влево пять!

— Есть, влево пять! — разворачивая самолет, отвечаю я стрелку-радисту.

Бомбардировщик вздрогнул, когда стрелок-радист нажал на гашетку. Меткие трассы пуль полетели в сторону врага.

— Горит, горит! — неистово закричал Суббота. И, видимо, от нестерпимой боли в ногах тут же застонал.

«Мессершмитт», объятый пламенем, резко клюнул носом и, войдя в отвесное пике, врезался в землю.

Как-то сразу в самолете наступила тишина. Но она продолжалась недолго. Я заволновался, потому что отказал левый мотор, а правый стал давать сильные перебои.

«В такой обстановке членам экипажа лучше всего выброситься с парашютом... — мелькнуло в голове. И тут же другое: — Совсем не та обстановка — раненые товарищи не смогут покинуть самолет».

— Тяга резко падает. Что будем делать? — стараясь не показать своего волнения, спросил я у Стогниева.

— Какая высота по прибору?

— 300 метров.

— Сколько лететь до ближайшего аэродрома?

— Около часа.

— Надо садиться в поле, — посоветовал Стогниев. — Подбери ровней площадку. Правым глазом я стал видеть лучше, возможно, помогу.

Впереди виднелось продолговатое озеро и за ним — ровное зеленое поле. «Хороший ориентир», — подумал я и тут же доложил:

— Перед нами ровная площадка.

— Садись на фюзеляж. Каждые десять — двадцать секунд докладывай о высоте, — попросил Стогниев.

Самолет шел вниз по пологой глиссаде, как бы ощупывая землю. Регулярно я докладывал о высоте: 150... 100... 50... 25...

— Выбирай угол, убирай газ! — крикнул Стогниев.

Замелькала перед глазами высокая рожь, а потом камни, камни. Самолет загрохотал, с шумом и треском пополз [54] по валежнику. Вот она, земля! Радостно заколотилось сердце...

Выбрался я из кабины через астролюк, извлек из бортовой аптечки все запасы лекарств, чтобы оказать боевым друзьям первую помощь.

После того как были промыты от запекшейся крови глаза, Стогниев стал видеть лучше. Суббота получил тяжелые ранения в ноги. Делая ему перевязку и желая как-то облегчить нестерпимую боль, я сказал Субботе:

— Ты, Николай, у нас молодчина, двух «мессеров» срезал, ты — наш спаситель.

— А вы наш, — пробуя улыбнуться, ответил радист. И тут же добавил: — Мне бы ни за что самому не выбраться из кабины с парашютом.

В деревне мы раздобыли подводу и отправили Субботу в ближайший госпиталь.

Через несколько дней мы со Стогниевым были уже в родном полку. Получили другой, сильно потрепанный в боях самолет. В состав экипажа был назначен новый стрелок-радист младший сержант Михаил Портной. Снова начались полеты на боевые задания.

За мужество и отвагу, проявленные в борьбе с врагом в первые, самые трудные месяцы Отечественной войны, многие летчики, штурманы, стрелки-радисты нашего полка, в том числе и автор этих строк, были награждены боевыми орденами. А младший сержант Николай Михайлович Суббота за геройство, проявленное в воздушном бою в районе города Борисова, где он сбил двух истребителей, был удостоен высшей награды — ордена Ленина. [55]