На Берлин!

Шел не в меру жаркий военный август сорок первого года. В один из таких дней, вернувшись с боевого задания, мы услышали:

— Завтра летать не будете ни днем, ни вечером. Отдыхайте.

Мы переглянулись. Отдыхать? Сейчас?! Что кроется за этим? Не такое нынче время, чтобы экипажи боевых самолетов могли отдыхать. Враг рвется в глубь нашей страны, для авиации дальнего действия работы непочатый край. Отдых объявлен, видимо, неспроста. Мелькнула догадка: готовится новое ответственное задание.

Уже на следующий день стало известно: опытные экипажи полка вылетают на эстонский остров Сарема и оттуда полетят на фашистскую столицу — Берлин.

Этого дня мы ждали с нетерпением, и потому сборы оказались недолгими. Летчики подготовили полетные карты, рассчитали и проложили маршрут. Инженеры отобрали самые лучшие и надежные самолеты.

Через двое суток на остров Сарема, где базировались морские летчики полковника Евгения Николаевича Преображенского, прилетели и экипажи нашего полка. Их возглавлял опытный командир Василий Иванович Щелкунов. В тот же день на острове приземлились бомбардировщики капитана Тихонова. Все они прилетели на оперативный аэродром острова Сарема с одной целью — любой ценой достигнуть фашистской столицы и обрушить на нее многотонный груз фугасок.

Морские летчики встретили наши экипажи с большим радушием и теплотой, рассказали о своем первом полете на Берлин, который был совершен ими в ночь на 8 августа. [4]

— Трудно передать, как взволновало всех нас такое ответственное поручение. Шуточное ли дело — первыми летим бомбить Берлин! — делился своими впечатлениями летчик старший лейтенант Афанасий Фокин. — Погода благоприятная, видимость хорошая. Летим. Настроение бодрое. Вспоминаем о вранье Геббельса, который единым росчерком пера «уничтожил» советскую авиацию.

Фокин всматривается в лица новичков и весело продолжает:

— Штурман Евгений Шевченко докладывает мне: через пять минут Берлин. И вскоре ясно стали видны его контуры, изгибы реки Шпрее, сплетение каналов. Внизу зарево пожарищ. Это постарались экипажи, шедшие впереди. Ну и мы добавим!.. «Бомбы сброшены» — штурман поморгал мне сигнальными огнями. Можно возвращаться. Нет, рано назад! Сделаем еще один круг, так сказать, для «морального воздействия»...

Вскоре все экипажи стали готовиться к новому совместному полету на Берлин. Тщательно изучали маршрут и профиль полета, намечали способы контроля пути, выхода на объекты удара в сложных метеорологических условиях.

На аэродром опустилась ночь. Чуть видны силуэты бомбардировщиков Ил-4, на которых мы летали. Закончены последние приготовления к полету. Экипажи заняли места в кабинах. Еще и еще проверяют работу агрегатов и приборов, контролируют четкость и надежность средств связи.

Но вот с командного пункта генерал-лейтенанта авиации С. Жаворонкова поступил условный сигнал. И сразу все ожило, все заклокотало вокруг. Дружно загудели могучие моторы. Груженные до отказа самолеты выруливают на старт и, сделав разбег, уходят в темноту ночи.

Бомбардировщики, ведомые опытнейшими летчиками, взяли курс на Берлин, к черному фашистскому логову. Перед полетом майор Щелкунов сказал:

— Мы летим отомстить фашистам за бомбардировку родной Москвы. Нас, наверное, сегодня по случаю плохой погоды не ждут в Берлине. Тем лучше!

Боевой маршрут к столице гитлеровской Германии был труден и опасен. Даже видавшие виды морские летчики [5] из группы Преображенского качали головой, поглядывая на многослойные грозовые облака. Но приказ должен быть выполнен.

* * *

Метр за метром самолеты поднимались вверх{1}. Высотомер четко отсчитывал: 4500... 5000... 5500 метров. На полную мощь работали моторы. Навигационно-пилотажные приборы и кислородная аппаратура действовали безукоризненно.

Прошло еще немного времени, и на предельной высоте открылась чудесная картина. Внизу расстилалась бесконечная муаровая лента облачности. Лунные блики, ложась на нее, придавали этому голубовато-серому ковру сказочный вид.

— Где находимся? — после долгого молчания спросил Щелкунов.

— Летим уже над материком и точно по заданному маршруту. Пройдено более трети пути, — ответил штурман Малыгин.

— Порядок.

Где-то рядом, в общем боевом строю, идут по маршруту и другие мои друзья — однополчане майор Юспин и капитан Крюков. Несколько впереди и выше следуют группы Преображенского, Тихонова и Водопьянова — из-под Ленинграда. Они упорно пробиваются к цели.

Бомбардировщики идут на большой высоте. Вскоре в облаках появились небольшие «окна». Тусклый лунный свет, попадая в них, освещает землю. Справа по курсу [6] звездочками заиграли электрические огни, разбросанные на небольшой площади.

— До цели осталось сорок минут полета, — доложил Малыгин.

— Половину горючего израсходовали, — в свою очередь проинформировал Щелкунов. — Хватит ли его на обратный путь?

— Вполне. Нам поможет попутный ветер, — заверил Малыгин.

В кромешной тьме самолеты уверенно продвигались к фашистскому логову. Выключив внутренние огни кабины, Малыгин лег на пол кабины и напряженно стал всматриваться в очертания ориентиров на земле. Внизу причудливо изгибалась река Одер. Она вырисовывалась четкой серебряной нитью. Дальнейший путь к цели лежал вдоль широкого канала. Все ближе и ближе объект удара. Но почему молчат зенитные батареи врага? «Может быть, майор Щелкунов прав, — думает штурман. — В такую непогодь на Балтике немцы не ждут налета наших бомбардировщиков». И Малыгин еще пристальней следит за землей.

Хотя город и был затемнен, но в огромные «окна» между облаками все отчетливей просматривались его окраины. То тут, то там вспыхивали огни электросварок. Военно-промышленные предприятия Берлина расположены преимущественно в районе внешнего городского кольца. Металлургические и машиностроительные заводы находятся в его северо-западной части. Вот сюда-то и обрушат очередной бомбовый удар советские летчики.

Первые самолеты из группы Преображенского сбросили серию зажигательных бомб. И сразу же на земле возникли очаги пожаров, осветив своим заревом другие цели. Зенитная артиллерия противника открыла беспорядочный огонь. Трассы крупнокалиберных пулеметов расчертили небо разноцветными точками и линиями. Но такая «иллюминация» не причинила нашим маневрирующим самолетам никакого вреда. На объекты, хорошо различимые с воздуха, полетели крупные фугасные бомбы.

Экипаж Щелкунова ясно видел все это. Остались считанные минуты, и летчик, повинуясь штурману, должен будет твердо встать на боевой курс. Что означает этот короткий, но такой значимый в авиации термин — боевой курс? [7]

Позади более четырех часов напряженного труда: постоянная готовность отразить атаку ночных истребителей, преодоление многослойной, а в некоторых местах и грозовой облачности, где воздушный корабль бросает из стороны в сторону, приходится производить быстрое и точное счисление пути и поиски ориентиров, по которым можно уточнить правильность выдерживания заданного маршрута, вести систематический контроль за работой двигателей, систем и приборов, подсчет остатка горючего... И вот трудный и долгий полет к цели подходит к концу. Сильно измотался, устал весь экипаж: и летчик, и штурман, и стрелок-радист. Холодно. Даже в летнее время при полете на большой высоте температура в кабинах понижается до минус 30–35 и более градусов. Устают от напряжения глаза. Плохо слушаются озябшие руки. Но впереди показался объект удара — и сразу все забыто. Обостряются все ощущения, напрягаются нервы, помнится только одно: сейчас — боевой курс!..

Темный купол неба над нашими бомбардировщиками вдруг вспыхивает ярким светом прожекторов, прорастает разноцветными букетами зенитных трасс. Белые, красные, желтые, зеленые, фиолетовые — они беззвучно распускают в небе свои сказочные цветы круглыми пушистыми шапками, заполняя воздух в несколько слоев. Все это не что иное, как разрывы снарядов зенитной артиллерии, тучи раскаленных осколков, трассирующие пули. Все это несет экипажам гибель, но они идут вперед, преодолевая завесу огня.

При подходе к цели еще можно энергично маневрировать, сбивать расчеты зенитных батарей, уклоняться от прожекторов. Летчики уходят от дождя осколков и пуль, изменяя курс, скорость и высоту. Но наступает такой момент, когда бомбардировщик должен полностью прекратить маневрирование и, невзирая ни на что, не сворачивая ни на один градус, идти на заданный объект бомбометания. Вот это в нашей авиации принято называть «боевым курсом».

Но чтобы читатель мог до конца понять весь смысл этих двух коротких слов, надо хорошо знать, из каких элементов состоит боевой курс, как он выполняется практически. С помощью пилотажных приборов летчик выдерживает заданное направление полета. Вдруг перед ним начинают вспыхивать сигнальные лампочки: красная, [8] зеленая, белая. Это штурман увидел на земле цель, начинает выводить на нее бомбардировщик. Он сидит в передней кабине самолета, имеющей хороший обзор. Рассчитав заблаговременно необходимые навигационные и бомбардировочные величины, он вводит их в прицел и начинает осуществлять боковую наводку и прицеливание по дальности. Штурман, желая удержать цель в прицеле, то и дело нажимает на кнопки сигнальных ламп: красная — влево, зеленая — вправо, белая — так держать! У штурмана одна мысль: как можно точнее вывести машину на цель.

Наступает момент, когда летчик ведет самолет строго по прямой, словно по нитке. С минуту, а иногда и больше машина представляет собой отличную цель для зенитчиков. Разрывы снарядов вспыхивают теперь совсем рядом с ней. Но пока штурман не сбросит все бомбы в намеченную точку или пока какая-то другая сила не отклонит самолет в сторону, он будет идти по прямой. Осколки ударяются о плоскость, фюзеляж, врываются в кабину, а летчик по команде штурмана продолжает выдерживать боевой курс.

Нажата боевая кнопка, и бомбы полетели в темную бездну к земле. Казалось бы, теперь можно резко изменить направление полета, высоту, скорость, уйти от разноцветных шапок разорвавшихся снарядов вниз, в сторону. Да, это можно сделать, но не всем. Дело в том, что через каждые пять — десять минут на объект удара заходит экипаж бомбардировщика-фотографа, который обязан произвести фотоконтроль результатов удара. Летчики-фотоконтролеры в шутку говорят: «Надо привезти от врага расписочку...» Для этого необходима неимоверная стойкость и выдержка. Сбросив груз фугасок, бомбардировщики-фотографы продолжают идти в том же направлении тридцать — сорок секунд, выдерживая боевой курс, чтобы удостоверить своими фотоснимками точность бомбометания.

Вот и сейчас, перед тем как направить бомбардировщик на объект удара, майор Малыгин несколько встревожился: благополучно ли пройдет этот боевой курс над Берлином для их экипажа. Малыгин хорошо помнит, как еще во время войны с Финляндией командир эскадрильи капитан В. Дрянин на боевом курсе над Выборгом попал под сильный зенитный огонь врага. Он был ведущим в [9] девятке, и каждый сзади идущий экипаж должен был сбрасывать бомбы по сигналу его штурмана.

Выйдя на большой высоте в район железнодорожного узла, группа Дрянина легла на боевой курс. Впереди и с флангов застрочили крупнокалиберные пулеметы, показались первые разрывы зенитных снарядов. Штурман старший лейтенант Н. Денисенко, казалось, ничего не замечая вокруг, стал осуществлять боковую наводку и прицеливание по дальности. Вот он довернул самолет на восемь градусов вправо, потом, заметив, что цель стала сходить с курсовой черты влево, тут же нажал на кнопку красной лампочки. Дрянин координированно развернул бомбардировщик на три градуса влево. Мигнув белой лампочкой, штурман приказывал — так держать! И командир, «уцепившись» глазами за темное облачко, находящееся впереди, повел машину строго по прямой. Ветер был встречный, большой силы, и потому пребывание группы на боевом курсе, естественно, увеличивалось. А зенитчики хотели сбить группу бомбардировщиков с курса, расстроить их боевой порядок. Вот один снаряд угодил в оконечность правого крыла самолета Дрянина и оторвал небольшую часть ее. Осколки прошили заднюю часть фюзеляжа, был ранен стрелок-радист старшина И. Карпов, раскровило плечо летчику.

— Бросайте бомбы! — закричал старшина. — Впереди непроходимая стена огня.

Но ни Дрянин, ни Денисенко не отозвались в это, казалось, самое критическое время на призыв своего боевого товарища. Они не могли свернуть с боевого пути. Это расстроило бы боевой порядок, расшатало его, и кто знает, куда полетели бы тогда их бомбы... Чувствуя огромную ответственность за конечный результат полета, Денисенко продолжал командовать:

— Так держать! Так!

По отрыву первой бомбы с флагмана полетели фугаски и со всех сзади идущих самолетов. Вот они настигли железнодорожные составы, груженные военной техникой, боеприпасами, и огромные столбы пламени и черного дыма взметнулись вверх.

— Попали, в цель попали! — радостно кричал Денисенко.

В то же мгновение зенитный снаряд угодил в хвост корабля. Машина клюнула носом и стала беспорядочно падать. [10]

— Всем покинуть самолет! — приказал Дрянин.

Капитан, напрягая последние силы, повторил свое приказание и потом, ухватившись за рукоятку фонаря кабины, с трудом отжал ее. И тут же его, точно пылинку, выбросило вон. Распустив парашют, он огляделся вокруг. Денисенко и Карпова в воздухе не было. «Погибли», — подумал Дрянин, и сердце его защемило. Огромной силы ветер понес парашютиста на восток. Вскоре он приземлился за передним краем наших войск, стоящих на Карельском перешейке. Дрянина, обгоревшего и обмороженного, подобрали пехотинцы, оказали необходимую медицинскую помощь. А через неделю капитан уже сидел среди нас и рассказывал, как проходил полет, при каких обстоятельствах погибли его боевые товарищи. [11]

— Но с боевого курса мы не сошли, цель уничтожили, — заключил свой рассказ капитан Дрянин.

...Малыгин приготовился для бомбометания. Еще раз бросив на землю пристальный взгляд, он громко сказал:

— Боевой курс 210.

— Есть, 210!

И сразу же Щелкунов прекратил маневрирование самолетом. Он старался как можно точнее сохранить заданную штурманом величину боевого курса. Где-то рядом слева разорвался зенитный снаряд, отчего самолет мгновенно «вспух» и подался в сторону.

— Нет, проклятый фашист, нас не свернешь с пути! — вслух сказал командир и тут же повернул машину на прежний курс.

Десятки прожекторов обшаривают небо. Вот они «зацепились» за чьи-то впереди идущие корабли. И точно по команде, к ним пристроились другие. Зенитные батареи все чаще и чаще посылали ввысь смертоносные снаряды. Малыгин дважды мигнул белой лампочкой, что означало: держать так. А еще через несколько секунд он громко сказал:

— Сбросил, маневр!

Облегченный бомбардировщик сразу пошел вверх, потом в сторону, вниз. Это Щелкунов, маневрируя, уходил от разрывов зенитных снарядов.

— На земле взрывы, пожары, — докладывал стрелок-радист сержант Масленников.

— Это за Москву! — громко прокричал Щелкунов. Звук его голоса потонул в шуме моторов, в пальбе зениток.

Десятки серий бомб сыпались с борта самолетов Тихонова, Юспина, Крюкова, Водопьянова и многих других наших летчиков, принимавших участие в бомбардировке фашистского логова. Отойдя далеко от цели, наши авиаторы долго наблюдали, как в гитлеровской столице разгорались пожарища, рвались крупные бомбы, сбрасываемые все новыми и новыми экипажами.

Обратный полет проходил при сильном попутном ветре, сокращавшем путевое время. Скоро горизонт прорезала алая полоска, с каждой минутой она становилась все ярче и ярче. Это утренняя заря — предвестница нового дня — шла навстречу воздушным воинам. Она первая [12] приветствовала своих бесстрашных и мужественных соколов, ведущих борьбу с фашистскими варварами.

За час до подхода к острову Сарема самолеты начали пробивать облачность. И когда показался аэродром, летчики, не делая круга, пошли на посадку. Их встречали боевые друзья — техники и авиационные специалисты. В эту ночь они не смыкали глаз, ждали, волновались. Да и гитлеровские летчики не давали покоя. Оказывается, как только наши бомбардировщики улетели на задание, «юнкерсы» нагрянули на аэродром. Их агент, находившийся на острове, с земли дважды сигнализировал цветными ракетами. Однако все наши посты, расположенные на аэродроме и вокруг него, перехитрили и парализовали врага. По приказу начальника аэродрома в воздух было выпущено множество цветных ракет. И это смешало планы вражеских летчиков: бомбы летели мимо цели.

Зато наши летчики выполнили задание успешно. Они нанесли сокрушительный удар по Берлину. Усталые, но довольные, экипажи делились результатами своей нелегкой работы.

— Дорогу к фашистскому логову мы знаем теперь хорошо, — сказал командир эскадрильи Николай Васильевич Крюков. — И полетим по ней еще не раз!

И через сутки советские летчики один за другим вновь стартовали на Берлин. Надо сказать, Балтика и на этот раз не радовала погодой: снова многослойная облачность. Высота ее отдельных грозовых «наковален» доходила до 6–8 тысяч метров. Метеоусловия сложнейшие, а нужно пройти точно по курсу тысячи километров туда и обратно. Теперь фашисты, конечно, напрягут все силы, чтобы помешать нам прорваться к Берлину. Снова на пути бомбардировщиков будет множество трудностей и преград.

После старта корабль капитана Крюкова вошел в полосу облачности. Облака, вначале рваные, пошли затем сплошной грядой. Видимость исчезла, все закрылось. Почти до самого Берлина тянулась полоса сплошной и высокой облачности. Большую часть полетного времени капитан Крюков и другие экипажи шли вслепую. Неимоверной силы болтанка кидала груженные бомбами самолеты из стороны в сторону. В какой-то момент бомбардировщик с силой бросило вверх и тут же как щепку кинуло [13] вниз. Засвистело и зашумело вокруг. Стрелки приборов начали бешено вращаться.

— Скорость, скорость! Мы падаем! — закричал штурман капитан Муратбеков.

— Вижу, — спокойно ответил Крюков. — Начинаю выводить...

Хладнокровие и мастерство летчика Крюкова позволили быстро прекратить падение самолета, выровнять его, взять расчетный курс и опять, шаг за шагом, пробиваться вверх. На большой высоте стоял адский холод, термометр показывал минус 37 градусов. Иней затушевал стекла кабин. В машине было совсем темно, лишь слабо светились навигационно-пилотажные приборы. Сплошная мгла окутывала корабль до тех пор, пока он не пробил последние метры верхней кромки облачности.

Лунный свет ударил в глаза. И как-то сразу все ожило на корабле. Муратбеков спокойно сказал:

— Вправо восемь.

Крюков тут же развернул самолет и потом спросил:

— А не многовато?

— В самый раз. Шли в облаках, уклонились далеко влево, — твердым голосом пояснил штурман.

Еще пять минут назад, когда непроницаемая мгла окутывала самолет, у Крюкова мелькнуло опасение, что в таких условиях вряд ли возможно отыскать цель. Но тотчас же он отогнал эту мысль. Не выполнить приказа, не прорваться к Берлину? Нет, прорвемся, обязательно прорвемся! И тогда же он подумал о своем штурмане Муратбекове, представил, как тот сосредоточенно прокладывает курс на карте и определяет местонахождение самолета. И снова командир сказал себе: прорвемся, обязательно прорвемся!

И теперь, когда Муратбеков так уверенно сказал «В самый раз», Крюкову показался просто неуместным свой вопрос, заданный штурману: «А не многовато?» Собственно говоря, ведь он давно и хорошо знает капитана Муратбекова по службе в полку. Вместе с ним летали и в мирных условиях, и на войне с белофиннами. Вместе начали и Отечественную войну. Несколько раз они водили эскадрилью в бой против немецко-фашистских захватчиков, бомбили вражеские танки, артиллерию, разрушали переправы, наведенные противником через водные рубежи. [14]

Николай Васильевич верил в силу, способность и мастерство штурмана Муратбекова. Командир был убежден, что он даже в такую непогодь выведет самолет на цель. И тут же, точно в подтверждение своих мыслей, Крюков услыхал веселый голос штурмана:

— «Нащупал» берлинскую широковещательную!

— А ну-ка, переключите на меня радиокомпас, — попросил командир.

И сразу же стрелка индикатора, еле покачиваясь, подошла к нулевой отметке. Крюков нажал на правую педаль — стрелка уклонилась влево, нажал левую — вправо.

— Да, это действительно радиостанция Берлина, — подтвердил капитан.

В общем боевом порядке экипаж Крюкова продолжал полет над облаками. Медленно движутся стрелки бортовых часов: 1.50, 1.52. Но вот наконец Муратбеков, в «окнах» облаков увидев заданный объект удара, развернул корабль влево. Крюков, напрягая силы, осторожно, чтоб не сбиться с боевого курса, повел корабль вперед. Не переставая бьет зенитка. Разрывы снарядов отчетливо видны справа впереди. Машина вдруг вздрогнула. И через некоторое время внизу ослепительно блеснул бомбовый разрыв. Еще серия, еще... Это рвались бомбы, сброшенные с самолета Крюкова и с других, рядом идущих бомбардировщиков.

Проложив на заданных объектах целую дорожку мощных разрывов, от которых возникли два больших пожара, экипаж Крюкова развернулся вправо, взял курс на свою базу.

...Утром следующего дня — это было 18 августа 1941 года — с Большой земли на остров прибыл связной самолет. Он привез почту, газеты. Летчики с большим интересом читали очередное правительственное сообщение о налетах нашей бомбардировочной авиации на Берлин и другие объекты врага. В нем говорилось:

«В ночь на 16 августа имел место новый налет советских самолетов на районы Берлина и отчасти на Штеттин. На военные и промышленные объекты Берлина и Штеттина сброшено много зажигательных и фугасных бомб большой силы. В Берлине и Штеттине наблюдалось большое количество пожаров и взрывов. Все наши самолеты вернулись на свои базы». [15]

Газеты, которые с таким интересом читали сейчас солдаты и офицеры, были посвящены Дню авиации. В «Правде» на первой и внутренних полосах были помещены статьи, фотоснимки о жизни и боевой деятельности советских летчиков. Прочитав передовую статью, майор Щелкунов задумался. Потом он направился к группе летчиков, находившихся возле командного пункта. Здесь были офицеры Юспин, Малыгин, Крюков, Муратбеков и многие другие.

— Виталий Кириллович, прошу собрать личный состав, — обращаясь к капитану Юспину, сказал Щелкунов.

Вскоре у центральной стоянки собрались летные экипажи, технический состав. Майор Щелкунов поздравил летчиков и авиационных специалистов с Днем советской авиации и призвал авиаторов еще успешнее выполнять каждое боевое задание. Передав парторгу группы Крюкову праздничный номер «Правды», он сказал:

— Сейчас Николай Васильевич зачитает вам передовую статью газеты «Правда».

Капитан начал читать:

— «Хвастливое германское командование еще в конце июня истошно кричало на весь мир о том, что советская авиация полностью уничтожена. А советская авиация продолжает свою смертоносную работу, нанося убийственные удары германским войскам.

За последнее время наши советские летчики совершили несколько воздушных налетов на район Берлина, обрушивая тяжелые бомбы в логово врага. Каждый день «уничтоженная» советская авиация громит фашистские самолеты, танки, аэродромы, нанося огромный урон хвастливым гитлеровцам».

— Так и надо им, гадам! — вырвалось у смуглолицего техника.

Крюков, сделав небольшую паузу, продолжал:

— «Подвиги советской авиации вызывают заслуженное восхищение во всем мире. Военный обозреватель американского агентства «Юнайтед Пресс» заявил, что одним из важных факторов успешных военных действий Красной Армии является огромная сила советской авиации и танковых соединений. Налеты советской авиации на Берлин английская печать и радио единодушно расценили как свидетельство мощи советской авиации и новое доказательство лживости хвастливых заявлений германской [16] пропаганды об уничтожении советских Военно-Воздушных Сил».

— Надо бить фашистов еще крепче! — вставил Муратбеков.

— Правильно, бить и бить! Только так мы отомстим врагу, — заключил Щелкунов.

...Еще не один раз наши бомбардировщики летали на Берлин, громили гитлеровцев в их собственном доме. В одном из полетов, когда на фашистскую столицу был сброшен очередной груз бомб, экипаж Щелкунова попал под ураганный огонь зенитной артиллерии. Ценою больших усилий экипажу на высоте 6300 метров удалось выйти из зоны обстрела. Но тут летчиков ждала очередная неприятность — начал сдавать левый мотор. Резко падало давление масла, а скоро стрелка манометра подошла к нулю.

— Что с мотором? — тревожно спросил Малыгин.

— Видать, поцарапала зенитка, — ответил Щелкунов. А через минуту майор так же спокойно проговорил: — Выключаю движок, он теперь плохой работник.

Все внимание Щелкунов сосредоточил на правом моторе. Несмотря на мастерское пилотирование машины, высота полета постепенно падала. Скорость сократилась до 160–170 километров. Малыгин с точностью до одного градуса рассчитал курс. Летчик все делал, чтобы выдерживать его. Но корабль постоянно тянуло влево. При сплошной облачности по маршруту самолет приходилось вести вслепую, бороться с сильной «болтанкой».

И когда до аэродрома оставалось не более полсотни километров, стряслась другая беда: в работающем моторе начало катастрофически падать давление масла.

3... 2... 1... показывала стрелка манометра. Вскоре она стала подходить к нулю. Щелкунов делал все, чтобы не потерять ни одного метра высоты. Экипаж летел над морем, и надо было во что бы то ни стало дотянуть до острова. Вскоре в туманной дымке показалась земля. Вот она все ближе и ближе. Не теряя времени, Щелкунов с ходу и поперек старта стал сажать бомбардировщик. Он коснулся колесами земли и плавно покатился по зеленому ковру аэродрома.

До четвертого сентября сорок первого года оперативная группа бомбардировщиков под командованием генерал-лейтенанта Жаворонкова совершила девять полетов [17] на Берлин. Четвертого сентября с острова Сарема был произведен последний боевой вылет, завершивший первые смелые рейды экипажей наших дальних бомбардировщиков в глубокий тыл Германии.

Все бомбовые удары по Берлину, кроме первого, совершались в условиях сильного противодействия противовоздушной обороны врага. Но несмотря ни на что, наши экипажи успешно справлялись с заданиями. В результате военно-промышленным объектам Берлина были нанесены сильные разрушения. К тому же летчики сбросили на город огромное количество листовок.

Мы базировались на подмосковном аэродроме, когда личный состав полка радушно встречал отважные экипажи из оперативной группы майора Щелкунова, принимавшие участие в бомбардировке Берлина. 16 сентября мы все, прилетев с очередного задания, с большим вниманием слушали передаваемый по радио Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР, в котором высоко оценивались заслуги наших летчиков. Вот текст этого Указа:

«За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с германским фашизмом и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда»: капитану Крюкову Николаю Васильевичу, майору Малыгину Василию. Ивановичу, майору Щелкунову Василию Ивановичу».

А месяцем раньше звание Героя Советского Союза было присвоено четырем морским летчикам, летавшим на Берлин: полковнику Е. Н. Преображенскому, капитанам В. А. Гречишникову, А. Я. Ефремову и М. Н. Плоткину.

На торжественном митинге, состоявшемся в нашем соединении, выступили многие летчики и техники. Герои Советского Союза офицеры Малыгин, Крюков и Щелкунов поблагодарили Коммунистическую партию и Советское правительство за высокую награду, заверили коллектив воинов, что они отдадут все силы для окончательной победы над врагом. В принятой на митинге резолюции говорилось:

«Мы — летчики и штурманы, техники и механики, командиры и политработники, собравшись на торжественный митинг, посвященный присвоению звания Героя Советского Союза майорам Малыгину, Щелкунову и капитану [18] Крюкову, от всей души поздравляем наших славных товарищей с высокой правительственной наградой. Мы гордимся, что в нашей семье появились первые Герои Советского Союза, мужественно и умело выполняющие сложные боевые задания командования. Героические дела, совершенные нашими боевыми товарищами, зовут нас всех преумножить свои усилия на скорейший разгром фашизма».

* * *

Особой интенсивности достигли действия нашей тяжелобомбардировочной авиации по Берлину летом сорок второго года. И это было вполне закономерно. За год войны во многом выросло летное и тактическое мастерство экипажей при полетах в ночных условиях. За это время значительно обновился парк машин: эвакуированная на восток авиационная промышленность сумела поставить фронту более 400 дальних бомбардировщиков.

По приказу Ставки Верховного Главнокомандования наши соединения и полки для полетов на Берлин выделили лучшие свои экипажи, летающие в любых погодных условиях дня и ночи. Несмотря на это, подготовка к каждому полету на аэродромах велась очень тщательно: летный состав до мельчайших подробностей изучал объекты удара, старательно производил навигационные и бомбардировочные расчеты, по нескольку раз уточняя маршрут полета. В боевой жизни экипажей началась новая ступень, предстоял экзамен на летную зрелость.

Летчики знали, что их цель — Берлин, его военные объекты, склады, штабы. Но, обдумывая поставленную задачу, каждый хранил в глубине сердца заветную мечту: получить главную цель — рейхстаг.

Тяжелым четырехмоторным самолетам ТБ-7 предстояло действовать с подмосковного аэродрома, двухмоторным ДБ-3 — с аэродрома подскока. В назначенный день большое количество двухмоторных бомбардировщиков перелетело с разных точек в район Андреаполя. Такой выбор был сделан не случайно. К тому времени этот район глубоко вклинивался в немецкую оборону и являлся наиболее удаленной на запад нашей территорией, что намного сокращало время полета к цели. [19]

...Летний день клонился к вечеру, когда экипажи занимали свои места в кабинах. Все готово. Снаружи доносится хлопок сигнального выстрела. В небе повисает зеленая ракета. Нарастает звенящий рев моторов, и тяжело нагруженные машины через определенные промежутки времени начинают подниматься в воздух. Полевой аэродром для наших тяжелых машин оказался весьма неудобным: грунт ухабистый, вязкий, сразу за краем летного поля начинался лес. Летчикам приходилось взлетать «с подрывом», то есть движением штурвала насильно отрывать машину от поверхности аэродрома. И это было небезопасно, поскольку бомбардировщик еще не набирал нужной скорости. Но недаром такие наши командиры кораблей, как Вериженко, Каинов, Скворцов, Шапошников, летчики других полков Молодчий, Таран, Осипов, Бирюков, Уржунцев, Федоров и многие другие, считались одними из самых искусных мастеров техники пилотирования. Они умело поднимали самолеты в вечернее небо.

Самолеты легли на курс и вскоре уже летели над территорией, занятой противником. Где-то в стороне прошли наши истребители. Но вот они отстали, и тяжелые машины остались одни. С набором высоты они продолжали свой трудный полет, все дальше и дальше углубляясь во вражеский тыл. Проходит час, другой, третий, стрелка высотомера на корабле заместителя командира эскадрильи Героя Советского Союза Александра Молодчего показывает одно из конечных делений.

К Берлину экипаж Молодчего подошел первым. На земле включились зенитные прожекторы, и по небу начали шарить их голубоватые лучи. Они все ближе и ближе. Один скользнул по фюзеляжу корабля, и сразу же на [20] подмогу ему устремился другой, потом третий. Молодчий резко отдал штурвал вперед и направил самолет в спасительную темноту. Правда, при этом пришлось потерять высоту, но зато прожекторы погасли.

Ночь над Берлином была лунная, темный массив затаившегося города хорошо просматривался сверху. Штурман Сергей Куликов вывел самолет на боевой курс. Вскоре послышался его голос:

— Бросаю бомбы!

Серия мощных фугасок отделилась от корабля и устремилась вниз. И вскоре — взрывы: один, второй, третий.

Члены экипажа не успели обменяться впечатлениями, как город вспыхнул огнем прожекторов. Сразу стало светло, как днем, даже светлее. Бомбардировщик оказался в перекрестии ярких лучей. Пространство вокруг запестрело вспышками. Радист Панфилов и стрелок Васильев не успевали предупреждать летчика:

— Разрывы слева... Спереди, справа... Сзади...

— Перестаньте считать, — приказал Молодчий. — Лучше передайте на землю: «Задание выполнили, возвращаемся домой». [21]

«Возвращаемся домой» — легко сказать, но очень трудно сделать. Зенитчики фашистской столицы решили во что бы то ни стало расправиться с дерзкими советскими летчиками. Едва нашим самолетам удавалось вырваться из одного слепящего конуса, как их схватывал другой. Несколько минут продолжалась эта огненная свистопляска, но мужественные летчики выдержали ее. И как же было приятно экипажу Молодчего, выбравшемуся наконец из огня в темноту ночного неба, получить от командования телеграмму, состоящую всего из двух коротких слов: «Все ясно»!

К столице фашистской Германии подходили новые наши самолеты. С разных высот и направлений экипажи заходили на объекты, сбрасывали крупные и средние бомбы, вызывая на земле большие пожары и взрывы. Экипаж Павла Тарана прямым попаданием фугасок в юго-восточной части Берлина взорвал цех артиллерийского завода. Пламя пожара взметнулось в небо. Впоследствии пожар распространился на всю территорию военного предприятия. Экипаж Александра Шапошникова своими фугасами поджег на товарной станции эшелон цистерн с нефтью. Столбы огня и черного дыма стали было подниматься вверх, и вскоре пламя охватило значительную часть станции.

Не совсем удачно сложился полет у майора Вериженко. На маршруте в районе Гданьска его самолет был атакован двухмоторным ночным истребителем Ме-110. Благодаря высокой бдительности экипажа, и прежде всего начальника связи эскадрильи Юрия Мотова, который выполнял в полете обязанности стрелка-радиста, и воздушного стрелка Алексея Тубольцева, истребитель был отогнан дружным огнем турельных и кинжальных пулеметов. Выполняя противоистребительный маневр, экипаж несколько отклонился от курса, потерял высоту и в результате с некоторым опозданием вышел на Берлин. Пришлось, как говорится, в хвосте замыкающей группы бомбардировщиков заходить на объекты удара. Штурман Марк Иванович Ларкин, ориентируясь на огромные пожары, точно вывел корабль на железнодорожную станцию. Фугасные и зажигательные бомбы отделились от самолета и устремились вниз. В эти же секунды десятки мощных прожекторов включились и начали лихорадочно шарить в небе, вспышки снарядов гроздями повисли вокруг [22] бомбардировщика. Экипажу никогда еще не приходилось подвергаться такому сильному обстрелу.

Уйти от лучей прожекторов практически было невозможно. Вериженко поглубже опустил сиденье, включил полный свет в кабине, чтобы не быть ослепленным прожекторами, и повел самолет, ориентируясь только по показаниям приборов. Несколько минут такого полета показались вечностью. И когда наконец самолет вырвался из зоны противовоздушной обороны, все члены экипажа облегченно вздохнули.

Действия нашей авиации по Берлину и во все последующие ночи были массированными и мощными. В них все больше и больше стали принимать участие четырехмоторные тяжелые самолеты, которые брали на борт около восьми тонн крупных и средних бомб, могли вести с помощью бортовых пушек круговую оборону от истребителей, летать в стратосфере, преодолевать огромные расстояния. Летчикам полюбились эти грозные послушные в управлении машины. При виде их они всегда испытывали чувство огромной гордости за свою Родину, которая в труднейших условиях войны сумела построить такие могучие воздушные корабли.

И в один из тех далеких дней майор Додонов пришел со своим экипажем на аэродром, чтобы осмотреть корабль и подготовить его к полету на Берлин. Самолет стоял, опираясь тяжелым телом на толстые и высокие — в рост человека — колеса. Раскинув могучие крылья и сверкая стеклами сетчатой сигарообразной кабины, он был устремлен в солнечное летнее небо.

— Хорош! — точно впервые увидев самолет, восхищенно сказал майор.

— Да, хорош, — подтвердил стоящий рядом борттехник Прокофьев. — Только вот ухода много требует.

— Такому красавцу по всем статьям положен отменный уход, — улыбаясь, заметил штурман Сергей Ушаков.

И Додонову, и Прокофьеву, и радисту Давиду Чхиквишвили шутка понравилась. Все дружно взялись за работу, а ведь было время, когда «красавец» казался недоступным «незнакомцем».

День и ночь экипаж не отходил от самолета. В напряженном труде люди узнавали не только самолет, но и друг друга. Каждый находил свое место в коллективе, [23] спаянном взаимным доверием и строгой требовательностью командира. Но по-настоящему глубоко качества новой машины и каждого воина были проверены в боевых полетах. Экипаж Додонова летал на крупные железнодорожные узлы, аэродромы и сильно укрепленные пункты врага, расположенные в оперативной глубине обороны противника. Додоновцы достигали и таких дальних целей, как Гданьск, Кенигсберг, Тильзит. В порту Гданьск штурман Ушаков крупными бомбами взорвал склад топлива, в другой раз уничтожил причал легких надводных кораблей.

Как-то командир части полковник В. Лебедев вызвал к себе экипаж Додонова. Он объяснил наземную обстановку, которая складывалась так: немецко-фашистское командование готовилось к летнему наступлению, спешно подбрасывало к фронту резервы. На одном из железнодорожных узлов наша разведка обнаружила большое скопление эшелонов с войсками и боевой техникой. Требовалось нанести по этой цели мощный бомбовый удар. Обращаясь к Додонову и Ушакову, полковник сказал:

— Вашему экипажу предстоит идти на задание лидером-осветителем. Требуется в заданное время осветить цель, дать возможность бомбардировщикам прицельно сбросить груз бомб.

— Задание выполним! — твердо заверили Додонов и Ушаков.

Наступили сумерки. Технический состав заканчивал последние приготовления к полету. У машины Додонова шел спор.

— Прошу одного: помимо осветительных бомб подвесить на корабль и фугасные, — настойчиво говорил Ушаков.

— Нельзя, Сергей Федорович, инструкция не позволяет, — доказывал инженер эскадрильи. — Подвесим вам только осветительные.

— А я требую: на верхние держатели подвесьте крупные фугаски, — стоял на своем Ушаков. — Надо использовать боевые возможности нового самолета до конца.

Штурмана поддержали Додонов и командир эскадрильи. Просьба экипажа была удовлетворена. А когда на аэродроме совсем стемнело, самолет, управляемый Додоновым, [24] первым порулил на старт и мастерски произвел взлет.

Набрав высоту, воздушный корабль лег на заданный штурманом курс. Ушаков сидел в кабине, склонившись над развернутой полетной картой. Временами он смотрел на компас, указатель скорости, быстро делал расчеты и аккуратно прокладывал фактическую линию полета самолета. Рядом с ним занимался своими делами его помощник бомбардир Васильченко.

Прошло полтора часа полета. Небо впереди стало быстро чернеть. Исчезли звезды. Вдруг ночную тьму прорезала молния. Самолет стало резко бросать из стороны в сторону.

— Гроза, — с досадой сказал майор Додонов. — Что будем делать, Сергей?

— Облака движутся на север. Предлагаю обходить их слева, — ответил Ушаков.

— Давид, слушай меня, — обращаясь к радисту, продолжал Додонов. — Передай всем экипажам: обходить грозу слева.

— Есть! — ответил Чхиквишвили.

Через полчаса болтанка прекратилась. Грозовая облачность медленно смещалась вправо, а затем и совсем исчезла. Ушаков уточнил на карте местонахождение своего самолета и от небольшого озерка проложил новую линию пути к цели. Об этом радист известил и все идущие сзади экипажи бомбардировщиков.

Вскоре показалась цель — железнодорожный узел. Ушаков повел корабль с наветренной стороны, чтобы сначала сбросить осветительные бомбы, а во втором заходе — фугасные и зажигательные. И вот в воздухе повисло множество «люстр». Из мрака ночи разом вырвались стальные линии рельсов, эшелоны, забившие все основные и запасные пути.

С земли, словно огненные сабли, взметнулись лучи прожекторов. Со всех сторон в небо потянулись трассы зенитных снарядов. Огненные шапки разрывов, казалось, покрыли все пространство над железнодорожным узлом и городом. И тут же над целью появились бомбардировщики, управляемые летчиками Курбаном, Асямовым, Мосалевым и многими другими. Серия крупных бомб, сброшенная штурманом Александром Штепенко, угодила прямо в выходные стрелки, а капитан Погожин попал в эшелон. [26]

Второй заход экипаж Додонова сделал легко. Весь узел был виден как на ладони. Ушаков прицелился, и серия зажигательных и фугасных бомб полетела вниз. Вот она перепоясала эшелоны — разрыв бомб слился о пожарами и взрывами на станции. Весь узел стал походить на огромный пылающий костер.

...Вот и новый августовский день был уже на исходе, когда экипажи тяжелых воздушных кораблей стали подниматься в небо. Они получили задачу бомбить Берлин. Впереди боевого порядка идет экипаж Михаила Водопьянова. Бывалый летчик хорошо знаком с воздушной дорогой к фашистскому логову. За ним следуют экипажи Курбана, Асямова, Пусепа и других. В ту памятную ночь на объекты Центральной и Восточной Германии вылетало рекордное количество дальних бомбардировщиков.

Поднял свой корабль в воздух на цель номер один и майор Додонов. Штурман Ушаков, рассчитав курс, вел самолет на запад. Лейтенант Васильченко, сидевший в самом носу кабины, старался помочь штурману. Занимаясь астронавигацией, он внимательно следил за небом, измерял высоты звезд и прокладывал азимуты на полетной карте. Давид Чхиквишвили чутко ловил в эфире сигналы радиомаяка. Время от времени он сообщал на командный пункт:

— Все в порядке. Идем на цель.

И самолет, следуя в общем боевом порядке, все дальше и дальше уходил на запад. Ушаков тщательно проверял расчеты. Ошибиться нельзя — горючего в обрез, да и блуждать по глубокому вражескому тылу небезопасно. Молчание нарушил Додонов. Он увидел впереди и справа в двух местах зарево огней, лес прожекторов, пальбу зениток и поинтересовался у штурмана:

— Сергей, откуда это такой фейерверк взялся?

— Наших собратьев работа, — ответил Ушаков и пояснил: — «Ильюшины» бомбят Кенигсберг и Гданьск.

Воздушный корабль шел на большой высоте. Впереди был уже виден Одер, и вдруг под одним из моторов показалось пламя. Додонов приказал борттехнику:

— Выяснить, в чем дело.

Прокофьев полез в плоскость. Устраняя неисправность, он пробыл там несколько минут. Поднявшись в кабину, техник доложил командиру: [27]

— Прогорел клапан воздушного самопуска. Третий двигатель работает с перебоями.

— До основной цели дойдем?

— Лучше бомбить запасную.

Было обидно и досадно, что так вышло: до Берлина рукой подать, а приходится идти на другую цель.

Додонов посоветовался со штурманом. Решили идти на Штеттин.

— Курс триста сорок! — командовал Ушаков.

Вскоре экипаж увидел над Штеттином несколько пачек светящих авиабомб — САБов, а на земле — разрывы серий бомб. Прожекторы обшаривали воздушное пространство.

— Видать, для многих кораблей Штеттин — основная цель, — желая успокоить экипаж, сказал лейтенант Васильченко.

— Видимо, так, — недовольным голосом ответил майор Додонов.

Гитлеровцы, очевидно, не ожидали налета наших самолетов на Штеттин: были настолько спокойны, что даже в ряде кварталов города не соблюдали как следует светомаскировку.

— Самоуверенные наглецы, — выводя самолет на боевой курс, ворчал Ушаков. — Сейчас вы получите...

Воспользовавшись светом «люстр» и первыми пожарами, полыхавшими на штеттинском железнодорожном узле, Ушаков точно прицелился, и тяжелые бомбы с нарастающей скоростью устремились к земле. Все они угодили на площадку товарной станции, вызвав там огромной силы взрыв. Облегченный корабль на трех моторах благополучно прибыл на свой аэродром.

Несмотря на некоторые неудачи, налет нашей авиации на крупные города фашистской Германии в ночь на 30 августа сорок второго года имел очень большое значение. По своим масштабам он превысил все предыдущие. Массированный налет дезорганизовал противовоздушную оборону немцев, позволил бомбардировщикам прицельно сбрасывать бомбы. В результате бомбового удара в Берлине, Штеттине, Кенигсберге и Гданьске за один налет возникло до 90 очагов пожара и 20 больших взрывов.

Наши дальние бомбардировщики и в оставшиеся месяцы сорок второго года, и в последующие годы войны, вплоть до ее последнего дня, продолжали громить Берлин [28] и многие крупные военно-промышленные центры фашистской Германии. Эти удары приобретали огромное политическое и военное значение, они приближали окончательный разгром фашизма.

Многие участники полетов на Берлин и другие стратегические объекты гитлеровской Германии были удостоены высших наград нашей Родины. Так, летчики Молодчий, Таран, Осипов, Федоров, Кретов и штурман Сенько стали дважды Героями Советского Союза, летчики Додонов, Шапошников, Уржунцев, Бирюков и штурманы Ушаков, Ижутов, Алексеев — Героями Советского Союза.

До конца войны эти герои совершили сотни боевых полетов в стан врага, стали признанными мастерами бомбовых ударов. И не случайно во всех частях дальней авиации о них с большой теплотой говорили:

— Летящие впереди! [29]