По глубоким тылам

Диалектика подвига

В середине лета 1942 года оперативная группа нашего соединения возвратилась из первой командировки в Заполярье. Вскоре нам сообщили новое решение Ставки Верховного Главнокомандования. Перед авиацией дальнего действия ставилась задача нанести массированные удары по объектам глубокого тыла противника. Как и раньше, целью номер один был Берлин, а также Штеттин, Данциг, Кенигсберг, Тильзит.

Особой интенсивности достигли действия нашей бомбардировочной авиации по фашистской столице летом 1942 года. И это было вполне закономерно. За год войны во многом выросло летное и тактическое мастерство экипажей при полетах ночью. За это время значительно пополнился и обновился парк боевых машин.

Для полетов на Берлин выделялись лучшие экипажи, летающие в любых погодных условиях дня и ночи. Несмотря на это, подготовка к каждому полету на аэродромах велась очень тщательно. Летный состав до мельчайших подробностей изучал объекты удара. Штурманы с наибольшей точностью производили навигационные и бомбардировочные расчеты.

По приказу командующего АДД тяжелым четырехмоторным самолетам ТБ-7 предстояло действовать с подмосковного аэродрома, двухмоторным Ил-4 — с аэродрома подскока. В назначенный день бомбардировщики перелетели с разных аэродромов в район Великих Лук. Такой выбор был неслучаен. В то время этот район был самой западной точкой нашей территории, обеспечивающей минимальное время полета к объектам удара. От нашей дивизии перелетели экипажи В. В. Вериженко, В. А. Трехина, И. В. Голубенкова, С. К. Бирюкова, К. И. Уржунцева, А. И. Баукина, а также летчики других частей и соединений. На этот аэродром также сели Герои Советского Союза А. И. Молодчий, П. А. Таран, В. А. Осипов и другие.

...День клонился к вечеру. Экипажи заняли свои места в кабинах. Все готово. С командного пункта доносится хлопок. В небе повисает зеленая ракета. Нарастает звенящий гул моторов. Тяжело нагруженные машины через определенный промежуток времени поднимаются в воздух. Полевой аэродром для дальних бомбардировщиков оказался весьма неудобным: грунт был неровный, вязкий, а за летным полем сразу начинался лес. Летчикам приходилось взлетать «с подрывом», а это было небезопасно, поскольку бомбардировщик еще не набирал нужной скорости. И только высокое летное мастерство, смелость и мужество позволяли командирам успешно поднимать крылатые машины в вечернее небо.

Самолеты легли на курс и вскоре уже летели над территорией, занятой противником. Где-то в стороне прошли наши истребители. Но вот они отстали, бомбардировщики остались одни. Продолжали полет с набором высоты, все дальше и дальше углублялись во вражеский тыл. Проходит час, другой, третий... Стрелка высотомера на корабле заместителя командира эскадрильи Героя Советского Союза Александра Молодчего показывает семь тысяч метров.

К Берлину его экипаж подошел первым. И сразу же над городом заметались прожекторы, ударили вражеские зенитки.

Ночь над Берлином лунная, темный массив затаившегося города хорошо просматривался сверху. Штурман Сергей Куликов вывел самолет на боевой курс. Вскоре послышался его голос:

— Бросаю бомбы!

Серия фугасок отделилась от корабля и устремилась вниз. Последовали мощные взрывы. Члены экипажа не успели обменяться впечатлениями, как самолет попал в пучок прожекторных лучей. Сразу стало светло как днем. Все пространство вокруг запестрело вспышками. Радист Саша Панфилов и стрелок Алексей Васильев не успевали предупреждать летчика:

— Разрывы слева... Спереди... справа... Сзади...

— Перестаньте считать, — приказал Молодчий. — Передайте на землю, что задание выполнили, возвращаемся домой.

Гитлеровские зенитчики решили во что бы то ни стало расправиться с советскими летчиками. Едва нашим самолетам удавалось вырваться из одного слепящего конуса, как их схватывал другой. Несколько минут продолжалась эта огненная карусель, но мужественные летчики выдержали ее.

К столице фашистской Германии подходили новые наши самолеты. С разных высот и направлений экипажи заходили на объекты, сбрасывали бомбы, вызывая на земле аожары и разрушения. Экипаж Героя Советского Союза Павла Тарана прямым попаданием фугасок взорвал в юго-восточной части Берлина цех артиллерийского завода. Столб огня взметнулся высоко в небо. Пожар распространился на всю территорию объекта. Экипажи Ивана Голубенкова, Алексея Баукина, Константина Уржунцева, Серафима Бирюкова, Василия Трехина подожгли на товарной станции эшелон с горючим. Багровое пламя поднялось вверх, и вскоре пожар охватил значительную часть станции.

Не совсем удачно сложился полет у командира эскадрильи майора Василия Васильевича Вериженко. На маршруте в районе Данцига его самолет был атакован двухмоторным ночным истребителем Ме-110. Благодаря высокой бдительности экипажа, и прежде всего начальника связи эскадрильи Георгия Мотова, который выполнял в полете обязанности стрелка-радиста, и воздушного стрелка Алексея Тубольцева, атака была отбита. Выполняя противоистребительный маневр, экипаж несколько отклонился от курса, потерял высоту и в результате с некоторым опозданием вышел на Берлин. Штурман Марк Иванович Ларкин точно вывел бомбардировщик на железнодорожную станцию. Небо расчертили десятки прожекторов. Вспышки снарядов гроздями повисли вокруг самолета. Уйти от лучей практически было невозможно. Вериженко поглубже опустил сиденье, включил в кабине полный свет и повел самолет, ориентируясь только по показаниям приборов. Несколько минут такого полета показались вечностью. И когда наконец самолет вырвался из зоны огня, члены экипажа облегченно вздохнули.

...Действия нашей авиации по Берлину во все последующие ночи были успешными. В полетах все больше и больше стали принимать участие четырехмоторные тяжелые бомбардировщики ТБ-7, которые брали на борт около пяти тонн бомб, имели отличное пулеметно-пушечное вооружение, могли летать на большой высоте и преодолевать огромные расстояния. Летчикам полюбились эти машины. Они испытывали чувство гордости за свою Родину, которая в труднейших условиях войны сумела построить такие могучие воздушные корабли.

Экипаж майора А. В. Додонова выполнил на этой машине десятки успешных боевых вылетов. Авиаторы наносили мощные удары по крупным железнодорожным узлам, аэродромам, укрепленным районам, расположенным в глубоком тылу противника. Додоновцы достигли таких дальних целей, как Данциг, Кенигсберг, Тильзит. В порту Данциг штурман С. Ф. Ушаков крупными бомбами взорвал склад топлива, в другой раз уничтожил причал.

Мужественным и находчивым бойцом в дальних полетах зарекомендовал себя стрелок-радист сержант Д. И. Чхиквишвили. Много раз он спасал экипаж от вражеских истребителей, неотразимым огнем заставлял стервятников прекращать атаки. Еще в начале войны стрелок смастерил на своем корабле оригинальный броневой фартук, вращающийся вместе с турелью. В хвост самолета, где было непростреливаемое пространство, он попросил установить дополнительный ШКАС. Ленты его снаряжались только трассирующими пулями. К спусковому механизму пулемета Давид Чхиквишвили прикрепил трос и во время полета привязывал его к ноге. Таким образом он отбивался от истребителей противника, пытавшихся зайти в хвост бомбардировщику.

В первых же вылетах его рационализация как нельзя лучше оправдала себя. Каждый раз после воздушного боя на броневом фартуке стрелка оказывалось по нескольку царапин от вражеских пуль. Однажды в жаркой схватке с «мессерами» Давид был ранен в ногу. Но воин не покинул башню до конца полета. За первый год войны Чхиквишвили сбил семь фашистских истребителей. За исключительную отвагу и смелость в бою он одним из первых среди воздушных стрелков-радистов был награжден орденом Ленина...

Августовский день был уже на исходе, когда экипажи тяжелых бомбардировщиков стали подниматься в небо. Они летели бомбить Берлин. Впереди боевого порядка шел экипаж М. В. Водопьянова. Бывалый летчик хорошо знаком с воздушной дорогой к фашистскому логову. За ним следовали экипажи А. А. Курбана, С. А. Асямова, Э. К. Пусэпа, М. М. Угрюмова, А. И. Панфилова, В. Д. Бидного, В. А. Кубышко и других. В ту ночь на объекты Германии вылетало самое большое количество дальних бомбардировщиков.

Поднял свой корабль и майор Додонов. Ушаков, рассчитав курс, занялся определением направления, ветра. Лейтенант Николай Васильченко, сидевший в самом носу кабины, старался помочь штурману. Он внимательно следил за небом, измерял высоты звезд, что-то рассчитывал на линейке и делал пометки на полетной карте. Давид Чхиквишвили чутко ловил в эфире сигналы радиомаяка. Время от времени он сообщал на командный пункт о воздушной обстановке.

Следуя в общем боевом порядке, бомбардировщики все дальше и дальше уходили на запад. Ушаков тщательно проверял расчеты. Ошибиться нельзя — горючего в обрез, да и блуждать по вражескому тылу небезопасно. Молчание нарушил Додонов. Он увидел впереди справа в двух местах зарево пожаров, лес прожекторов, пальбу зениток и спросил у штурмана:

— Сергей, откуда такой фейерверк взялся?

— Работают наши, — ответил Ушаков и пояснил: — «Ильюшины» бомбят Кенигсберг.

Бомбардировщик шел на большой высоте. Впереди был уже виден Одер, и вдруг под одним из моторов появилось пламя. Додонов приказал борттехнику:

— Выяснить, в чем дело.

Борттехник Прокофьев полез в плоскость. Устраняя неисправность, он пробыл там несколько минут. Поднявшись в кабину, доложил:

— Прогорел клапан воздушного самопуска. Третий двигатель работает с перебоями.

— До основной цели дойдем? — спросил командир.

— Лучше бомбить запасную, — предложил штурман. Досадно было, что так получилось: до Берлина рукой подать, а приходится идти на другую цель. Решили ударить по Штеттину.

— Курс триста сорок! — проговорил Ушаков. Вскоре экипаж увидал над Штеттином несколько пачек САБов, а на земле — разрывы. Прожекторы обшаривали воздушное пространство.

— Видать, для многих экипажей Штеттин — основная цель, — желая успокоить товарищей, сказал лейтенант Васильченко.

— Видимо, так... — недовольно согласился майор Додонов.

Гитлеровцы, очевидно, не ожидая налета наших самолетов на Штеттин: были настолько спокойны, что в ряде кварталов города даже не соблюдали как следует светомаскировку.

— Самоуверенные, наглецы, — ворчал Сергей Ушаков, выводя самолет на боевой курс. — Сейчас вы получите...

Воспользовавшись светом «люстр» и первыми пожарами, полыхавшими на Штеттинском железнодорожном узле, Ушаков спокойно прицелился, и тяжелые бомбы устремились к земле. Все они легли на площадку товарной станции, вызвав там огромной силы взрыв. Облегченный корабль и на двух моторах благополучно прибыл на свой аэродром.

Массированный налет дальних бомбардировщиков дезорганизовал противовоздушную оборону врага, что в свою очередь позволило экипажам прицельно сбрасывать бомбы. В результате удара в Берлине, Штеттине, Кенигсберге и Данциге только за один налет было вызвано 20 мощных взрывов, возникло до 90 очагов пожаров.

Этим же летом большая группа экипажей нашего соединения была перебазирована на аэродром, расположенный в районе Калинина. Нам предстояло действовать по глубоким тылам врага. Группу возглавил заместитель командира полка майор Юспин. В этот раз, когда надо было во что бы то ни стало выполнить задание Ставки, Виталий Кириллович в полет на Кенигсберг первым запланировал свой экипаж. В составе группы действовало двадцать экипажей полка. Свое участие в первом налете Юспин считал необходимым, чтобы во всех подробностях оценить обстановку на маршруте, в районе цели, внести определенные коррективы в разработанные планы и графики для нанесения последующих ударов по стратегическим целям врага.

Июльский вечер был на редкость тихим и теплым. Экипажи уже заняли свои места в кабинах воздушных кораблей. В бомболюках — бомбы усиленного взрывного действия, бензобаки полностью заполнены горючим. Даже под фюзеляжем дополнительные подвесные баки с топливом, Это придает самолетам внушительный вид.

Вскоре разрешили взлет. Юспин запустил двигатели. От бешено вращающихся винтов завибрировала вся машина. Опробование моторов закончено. Техник-лейтенант В. П. Дударев соскочил с плоскости, механик Сергей Касьянов по сигналу летчика убрал из-под колес колодки. Стоявший рядом инженер полка Голиченков приложил руку к головному убору, — значит, все в порядке. Счастливого полета! Юспин вырулил на старт. Вот он прожег свечи и отпустил тормоза. Машина быстро набирает скорость, командир поддерживает ее штурвалом. Тяжелый самолет послушно отрывается от земли. Стрелка высотомера медленно, но уверенно ползет вправо.

В кабинах тишина. Все ждут, когда самолет отойдет от земли на безопасную высоту.

— Полный порядок! — наконец послышался голос Юспина. — Можно делать разворот.

Тут все включился в связь штурман полка майор М. И. Ларкин:

— Курс двести восемьдесят!

— Связь с землей установлена, — вторит стрелок-радист старшина Николай Лысенко.

— За кормой все чисто, — послышался голос воздушного стрелка сержанта Владимира Полякуса.

Настудили сумерки. Экипаж проходит линию фронта. Внизу отчетливо видны пожары, взрывы. Вкривь и вкось чертят пространство огненно-красные пулеметные трассы. Привычная для летчиков-ночников картина. Рассвеченная тысячами огней полоса войны постепенно тускнеет и скрывается позади. На востоке небо уже потемнело, а впереди, на западе, тихим багрянцем догорает вечерняя заря. Далеко справа видны громоздкие грозовые облака. Это хорошо, что они уходят на северо-восток! Молчание нарушил стрелок-радист Николай Лысенко:

— Докладываю — в боевом порядке полка двадцать машин.

— Передать на землю — прошли линию фронта, в строю двадцать, — приказал майор.

Полет к цели занял около четырех часов. Вскоре впереди показалась хорошо освещенная с воздуха цель. На земле горят пожары, в небо, словно кинжалы, воткнулись десятки мощных прожекторов. Непрерывно бьют зенитки. Трассирующие снаряды чертят в воздухе огненные дорожки. Видно, зенитки Кенигсберга «горячо» встретили экипажи других полков нашего соединения. Но и те поддали фашистам жару.

— Вижу цель, боевой двести сорок! — сказал Ларкин.

— Понял, двести сорок! — ответил командир.

— Пять градусов вправо! — просит штурман. Стрелки приборов на секунду оживают и снова замирают. Самолет послушен воле летчика.

— Сбросил! — кричит Ларкин, и в голосе его слышится торжество.

«Принимайте, шакалы, это вам за Москву и за Ленинград! Это возмездие!..»

Десятки орудий ведут по самолету огонь. Юспин бросает машину из стороны в сторону, до предела увеличивает скорость. И вдруг зенитчики прекращают огонь. Неспроста. Значит, где-то рядом рыщут «мессеры», фашисты боятся попасть в своих.

— Слева над нами истребители! — докладывает Николай Лысенко.

— Продолжайте наблюдение. Не давайте им подойти! — приказывает командир.

Юспин резко маневрирует. Лысенко и Полякус включились в работу. Летчику даже не верится, что после таких резких эволюции все приборы в кабине работают нормально. Экипаж благополучно уходит в темноту...

— Марк Иванович! — обратился командир к штурману. — Походим малость в сторонке, посмотрим, откуда бьют зенитки, сколько батарей прикрывают цель.

— Согласен! — отозвался Ларкин. — Буду наблюдать и записывать...

Штурман хорошо запомнил, что их самолет и другие идущие сзади экипажи обстреляны с юго-западной стороны города. С севера и востока в основном действуют батареи среднего калибра. Здесь же расположено несколько десятков прожекторов, некоторые из них спаренные. В восточном секторе на подходе к городу на больших и средних высотах ходят ночные истребители. Вся эта глубоко эшелонированная противовоздушная оборона города была недостаточно известна экипажам, и поэтому их действия порой были скованы, в результате серии бомб ложились то с недолетом, то с перелетом.

Из своих наблюдений Юспин и Ларкин составили точное представление о системе ПВО города. После полета они начертили схему расположения зенитных средств противника и доложили об этом командиру. Юспин дал задание начальнику штаба полка майору Захаренко подготовить более полные разведывательные данные по противовоздушной обороне Кенигсберга и другие справки, облегчающие дальнейшее ведение боевой работы.

И штаб успешно справился с задачей. К очередному полету было подготовлено все необходимое. Были представлены и боевой расчет экипажей, и бомбовая нагрузка на самолет; и потребный запас топлива, и последние сведения воздушной радиосвязи, определен порядок управления бомбардировщиками с командного пункта. Начальник оперативного отдела капитан В. Г. Погорецкий и начальник разведки А. В. Герасимов на этот раз уделили больше внимания ознакомлению экипажей со средствами ПВО цели. Раньше штабу было известно, что Кенигсберг прикрывался 15–20 батареями зенитной артиллерии различных калибров, а небо над ним подсвечивалось 25 прожекторами. Однако сведения Юспина и других экипажей, летавших на эту цель, давали другую картину: летчиков встретил над городом огонь 26 батарей, наши товарищи засекли более 30 прожекторов. При подготовке к очередным полетам стали использовать эти сведения.

Но вот поступил из штаба приказ нанести бомбовый удар по железнодорожному узлу Кенигсберг. Летчики вместе с офицерами штаба стали готовить оперативную документацию на боевой вылет, составили плановую таблицу боевого использования экипажей, начертили схему боевого порядка, рассчитали маршрут и наивыгоднейший профиль полета, отработали указания по связи и самолетовождению. Подготовка этой документации — важный элемент в работе штаба. Поэтому начальник и все офицеры отнеслись к этой работе с особым вниманием.

И когда экипажи полка подготовились к полету, майор Юспин по поручению командира дал последние указания и назначил время взлета. В полет были подготовлены двадцать пять экипажей. Командир нашей эскадрильи Н. А. Рыцарев занят вывозкой молодых летчиков, и мне пришлось лететь на задание с его заместителем старшим лейтенантом Н. И. Белоусовым.

Вскоре последовал сигнал на взлет. Экипажи заняли свои места в общем боевом порядке группы и в назначенное время отошли от исходного пункта маршрута. На первом этапе пути все шло хорошо. Видимость была отличная. Держать курс и вести ориентировку легко и просто. Но через час-полтора впереди стеной поднялась высокая двухъярусная облачность. Мы поняли — дальше ясной погоды не будет. Так оно и вышло. Нижний ярус облачности оканчивался на высоте трех тысяч метров. Он плотно закрывал землю.

Погода явно портилась. Резко упала температура воздуха. Мы прошли менее одной трети пути, когда началось интенсивное обледенение. Несмотря на то что летчик применил антиобледенитель, корка льда на консолях плоскостей быстро нарастала, антенна утолщалась и вибрировала.

— Хвост самолета сильно трясет, — доложил стрелок-радист старшина Сергей Пузанов.

— Может быть, пойти вниз, отогреться? — предложил я Белоусову.

— Пожалуй, так и сделаем, — ответил командир. И через минуту он уже вел самолет с резким снижением. На высоте двух тысяч метров машина вошла в теплый слой воздуха и сразу же освободилась от ледяной корки. Но вскоре стало сильно болтать.

Прошло еще полчаса полета в облаках. Внизу стали появляться первые вспышки огня.

— По нас бьют зенитки, — сообщил воздушный стрелок сержант Геннадий Воронцов.

Мне пришлось доказывать, что внизу, под нами, ничего такого нет, откуда могли бы стрелять. Ведь мы летели над малонаселенными районами Латвии. Скорее всего, это сверкает молния. Вскоре огненные вспышки участились, самолет стало сильно бросать. Белоусов сделал попытку выйти из опасной зоны. Но не удалось. Интенсивность вспышек возросла, усилилась болтанка. Наэлектризованный самолет начал светиться. Сине-фиолетовые струйки огня стекали с концов плоскостей. Теперь все убедились, что это гроза. Идти дальше на высоте двух тысяч метров стало невозможно. Подниматься выше с бомбовой нагрузкой — опасно. И мы резко пошли на снижение. На высоте около тысячи метров самолет вышел из облачности. Шел небольшой дождь. Но земля просматривалась, и я, увидев Западную Двину, уточнил местонахождение самолета.

Старшина Пузанов передал приказание Юспина — всем экипажам обойти грозу справа. Мы пошли с набором высоты в обход грозовой облачности. Затем снова самолет обволокли дождевые облака, в кабину сквозь щели верхнего люка стали проникать капли воды. Болтало. Правда, на этот раз молнии вспыхивали все реже, и полет в целом продолжался нормально. От ведущего последовала новая радиограмма: «В районе цели погода благоприятная».

Метр за метром самолеты набирали высоту и вскоре всплыли над облаками, здесь ярко светила луна. Через десять минут бомбардировщики взяли курс на цель. А еще через тридцать сквозь разрывы облаков стала просматриваться земля. И как-то сразу легче стало на сердце. Вот уже и побережье Балтийского моря.

Впереди в лунном свете хорошо видны очертания Кенигсберга. Вскоре в воздухе повисла первая серия осветительных бомб. Их сбросил экипаж Юспнна. Командир приказал Ларкину рассчитать заход с наветренной стороны, и теперь бомбы, опускаясь на парашютах, подходили все ближе и ближе к цели — железнодорожному узлу, — хорошо освещая ее.

И сразу же заработали вражеские зенитки, взметнулись вверх лучи прожекторов.

Медлить было нельзя. Пока я выполнил прицеливание, на земле рвались первые серии фугасок. Возле железнодорожного вокзала взметнулись столбы огня. На путях загорелись составы. Это сработали экипажи Симакова, Кочнева, Головатенко, Кибардина, Завалинича, Десятова и Карымова, которые шли впереди нас. Вот и наши бомбы угодили прямо на железнодорожные пути.

В воздухе над целью вспыхивали все новые и новые «люстры». Их повесили штурманы Слава Колчин, Николай Александров, Федя Неводничий. И снова, вздымая вверх багровые султаны, рвались бомбы, сброшенные экипажами летчиков 42-го полка — Платонова, Васильева, Новожилова, Родионова, Смирнова и других.

Эскадрилья за эскадрильей, полк за полком выходили в эту ночь на заданные цели и разгружались над ними. Во многих районах города полыхали пожары, взлетали на воздух вагоны, железнодорожные цистерны, склады с боеприпасами. К концу нашего налета заметно утихла и зенитная стрельба. Было видно, что в результате наших ударов была значительно дезорганизована и подавлена противовоздушная оборона города.

Через двое суток бомбардировщики нашей дивизии вновь взяли курс на Кенигсберг. На этот раз мы должны были нанести удар по артиллерийскому заводу «Остверке», расположенному в восточной части города. Запасной целью был авиамоторный завод «Даймлер Бенц».

Перед вылетом летчики посмеивались:

— Опять идем на рентген.

— Да, над целью нас снова будут просвечивать.

Шутки шутками, а вести боевые действия по крупным военно-промышленным объектам было невероятно трудно. Летчиков изнуряла продолжительность полета, и погода причиняла много неприятностей. Я уже не говорю о том, какую опасность представляло собой зенитное противодействие противника.

Как и в прошлую ночь, боевой порядок нашего полка возглавлял майор Юспин. Его экипаж первым вошел в мощный огонь зениток и частокол прожекторов. Удачно сбросив осветительные бомбы, Юспин вызвал на цель сначала экипажи подавления ПВО, а затем стал ходить в стороне, наблюдая за работой бомбардировщиков. Первым обрушил фугасные и зажигательные бомбы на территорию артиллерийского завода экипаж Василия Кайнова. И сразу же на земле возник обширный пожар, который послужил хорошим ориентиром для других бомбардировщиков. Мы безошибочно выходили на объекты и сбрасывали фугаски. Как и в прошлый полет, все экипажи нашего соединения успешно справились с поставленной задачей.

На следующий день в газетах появилось очередное сообщение. В нем говорилось, что большая группа наших бомбардировщиков нанесла новый мощный удар по военно-промышленным объектам Кенигсберга. В результате в городе возникло большое количество пожаров. Отмечено пять сильных взрывов в центре города и четыре на его окраинах. По свидетельству экипажей, в восточной части города взорван военный завод.

Прочитав это сообщение, командир поздравил коммуниста Кайнова с заслуженной победой. А тот с серьезным видом отмахнулся:

— Да что вы, товарищ командир, разве наш один экипаж там был!

Любопытные летчики и штурманы стали расспрашивать штурмана Гаврюшина о том, как ему удалось с такой точностью ударить по заводу.

— Ничего я такого не сделал, — словно оправдываясь, говорил Гаврюшин. — Просто проявил настойчивость.

Штурман говорил правду. Этот экипаж был отлично подготовлен к боевым действиям ночью в любых условиях. Майор Юспин не раз поощрял настойчивость авиаторов в достижении победы над врагом. Правда, он нередко и предупреждал Кайнова, говоря при этом:

«Быть смелым и настойчивым — прекрасно. Но и в этих случаях не следует лезть на рожон».

Когда товарищи спросили у Кайнова, что лежит в основе его боевых успехов, он полушутя-полусерьезно ответил:

— У нас в экипаже отличный штурман Дмитрий Гаврюшин, прекрасный стрелок-радист старший сержант Иван Размашкин и бдительный воздушный стрелок сержант Владимир Селезнев. С такими орлами плохо воевать не имеем права.

Все мы, боевые товарищи и друзья летчика Кайнова, штурмана Гаврюшина, видели, как росло их мастерство, как мужал и закалялся характер каждого. Был такой случай в начале первой военной зимы. Перед экипажами полка была поставлена задача уничтожать немецкие танки, рвавшиеся к Москве. Но как это выполнить практически, если погода явно нелетная? Над землей висела сплошная низкая облачность. Вылетят, бывало, некоторые наши экипажи и возвращаются обратно. Кайнов с Гаврюшиным и в этих условиях не сворачивали с боевого курса. На козырьке кабины летчика интенсивно нарастал лед, пилотирование машины крайне затруднялось. Но Кайнов всегда находил выход. Он открывал боковые шторки кабины и, наблюдая через них за землей, вел самолет к цели. А Гаврюшин в этих условиях безошибочно выводил бомбардировщик на скопление танков и беспощадно громил их. Сержанты Размашкин и Селезнев, воодушевленные отвагой старших товарищей, также дружно били из пулеметов по обалдевшим от страха фашистам. За мужество и отвагу, проявленные при разгроме немцев под Москвой, летчик Кайнов был награжден орденом Ленина, остальные члены экипажа — орденом Красного Знамени.

В конце лета 1942 года при налете дальних бомбардировщиков на объекты Восточной Пруссии экипаж Кайнова следовал к цели в голове боевого порядка. Но вот перед бомбардировщиками встала мощная грозовая облачность. Верхняя граница ее достигала восьми тысяч метров. Вскоре вершины облаков сошлись, и в кабинах корабля потемнело.

В том, что бомбардировщик попал в сплошные облака, Кайнов не видел ничего опасного. Его экипаж не впервые летал в подобных условиях. Машину сильно трясло. Вокруг стали появляться вспышки молний. Корабль бросало, как маленькое суденышко в штормовом океане. Вспышки молний ослепляли экипаж. Но Кайнов не сдавался. Он дал моторам максимальные обороты и уверенно полез вверх. Чудовищная сила кидала самолет из стороны в сторону, выбивала из рук летчика штурвал. И вдруг раздался сильный удар молнии. Самолет загорелся и стал разрушаться... Так нелепо погибли Василий Кайнов, Дмитрий Гаврюшин и Иван Размашкин, мужественно сражавшиеся с немецко-фашистскими захватчиками. Только сержанту Владимиру Селезневу удалось спастись на парашюте.

Помнится, в эту страшную июльскую ночь не вернулись с задания еще три экипажа. Немногим нашим летчикам удалось тогда прорваться сквозь грозовой фронт. Но те, кто достиг Кенигсберга, метко обрушили свой смертоносный груз на заданные объекты.

Несмотря ни на что, соединения авиации дальнего действия продолжали наносить массированные удары по военно-промышленным объектам. В одну из августовских ночей полки нашей дивизии вместе с другими частями активно участвовали в налете на железнодорожный узел Варшава. И на этот раз майор Юспин не остался на земле. Он возглавил боевой порядок полка. 21 экипаж поднялся тогда с аэродрома, группа легла на заданный курс. И на этот раз по всему маршруту нас сопровождала сплошная многослойная облачность. Юспин, оценив обстановку, передал ведомым:

— Строго выдерживать маршрут, идти в коридорах между облаками...

Мы с летчиком Николаем Белоусовым, приняв от командира приказание, пошли напрямую, выискивая коридоры в клубящихся облаках. Летим молча. Каждый, видимо, думает о том, как скорее выбраться из этой кромешной тьмы. Время от времени самолет бросает с такой силой, что Белоусов с трудом удерживает штурвал. Нас то подкинет вверх, то швыряет вниз, и корабль в этот момент словно проваливается в черную бездну. Болтанка продолжалась больше двух часов.

Но всему бывает конец. Пришел конец и этой многослойной облачности, закончилась болтанка. Грозовой фронт наконец остался позади. Выходим в чистое звездное небо.

— Доверни вправо пять, обойдем Гродно, — прошу я Белоусова.

— Видимость отличная, смотреть за воздушной обстановкой, — приказал командир воздушным стрелкам.

Вскоре впереди засверкали разрывы зенитных снарядов, несколько прожекторов поймали какой-то самолет. И тут же на земле вспыхнула огненная дорожка серии разорвавшихся бомб.

— Что это за цель? — спрашивает меня Николай Иванович.

— Город и железнодорожный узел Белосток.

— Видно, кто-то неожиданно выскочил на вражеский объект, был обстрелян, пойман прожекторами...

Белосток остался у нас слева. До Варшавы лететь примерно минут сорок. Томительно тянется время. Наконец впереди показалась река Висла, а чуть левее — Варшава.

— Скоро цель! — предупреждаю я экипаж. Над городом и железнодорожным узлом уже висело несколько «люстр». А на земле вздыбились огненные смерчи. Кто-то угодил в железнодорожный состав, и огромной силы взрыв взметнулся вверх.

— Молодцы! — кричит по переговорному устройству командир. — Надо и нам поддать жару!

Посты наблюдения гитлеровцев, видимо, сработали четко: в небо сразу врезается множество прожекторов. Вокруг бомбардировщиков начинают рваться снаряды. Вскоре были схвачены прожекторами один, потом второй самолет. Теперь зенитчики весь свой огонь перенесли на них. Воспользовавшись этим, мы зашли на узел и сбросили бомбы. Несколько бомб попали в составы.

Пока разворачивался наш самолет и мы уходили от цели, над ней разгрузились еще два десятка бомбардировщиков. То тут, то там вспыхивали новые пожары, вздымались мощные взрывы.

В этом боевом вылете в труднейшем положении оказался командир эскадрильи нашего полка майор Головатенко. Еще на пути к цели, когда экипаж летел в облаках, на самолете прогорел патрубок выхлопного коллектора под капотом правого мотора. Правда, об этом стало известно на земле, после посадки. В полете же о причинах появления пламени под мотором летчик не знал. Заметив огонь, Виктор Алексеевич никому из членов экипажа не сказал об этом. Он продолжал полет, хотя до цели оставалось два с лишним часа. Между тем пламя не унималось. Позже его заметил и штурман капитан Мельниченко.

— Что с правым мотором, товарищ командир? — спросил он.

— Ума не приложу, — ответил тот и добавил: — Но движок пока тянет.

— Может быть, сбросим бомбы на запасную цель? — предложил штурман.

— Нет, пойдем на основную! — решил Головатенко.

— Справа сзади идут три наших самолета, — доложил стрелок-радист Петя Гребенцов.

— Вот и хорошо, сообща веселее лететь! — сказал майор.

Над целью после сброса бомб самолет попал в самую гущу зенитного огня. Только мужество и мастерство летчика позволили экипажу вырваться из пекла. Корабль получил много осколочных пробоин, а главное, был отбит триммер.

Уходя от цели скольжением в надежде сбить пламя с правого мотора, летчик потерял много высоты. А сейчас, развернувшись на обратный курс, сбавил обороты, и пламя заметно уменьшилось. Но зато управление самолетом усложнилось: машина лезла вверх, кабрировала. Изо всех сил отжимая штурвал, Головатенко пытался сохранить прямолинейный полет. Выбившись из сил, он попросил штурмана:

— Карп Васильевич, вставляй ручку управления в гнездо, будем вместе бороться с кабрированием.

Мельниченко немедленно выполнил приказание летчика, и они вдвоем повели корабль на аэродром.

— Петя, дорогой! — обливаясь потом, говорил Головатенко стрелку-радисту Гребенцову. — Запрашивай радиопеленг, контролируй точность нашего полета.

— Будет исполнено, товарищ командир, — отозвался старшина.

Летчик и штурман ценою огромных усилий привели обгоревший самолет на аэродром и совершили благополучную посадку. Только благодаря исключительному мужеству летчика Головатенко был успешно завершен многочасовой полет.

С каждым днем удары по объектам тыла фашистов усиливались. Особенно запечатлелся в памяти полет дальних бомбардировщиков, происходивший в конце августа 1942 года. Одновременно удару подверглись многие города Восточной Германии. В результате интенсивной бомбардировки в Кенигсберге и Данциге возникло много пожаров и больших взрывов. Врагу был нанесен значительный урон.

Гитлеровцы пытались скрыть правду о налетах советской авиации. Но сделать это им не удалось. Немецким солдатам стало известно о наших налетах. Об этом говорили письма из германского тыла на фронт.

Майор Юспин вместе с политработниками старался не упускать случая, чтобы каждый такой факт довести до личного состава. 11 сентября 1942 года в газете «Сталинский сокол» была опубликована статья «Германия под ударами советской авиации». В ней приводились интересные письма. Виталий Кириллович прочитал статью и попросил секретаря парторганизации полка старшего лейтенанта Константина Вяльдина довести ее содержание до летчиков. Перед вылетом в ожидании команды мы сидели в землянке, и Вяльдин начал читать газету.

Наша авиация, говорилось в статье, неоднократно громила военно-промышленные объекты фашистской Германии в глубоком тылу. Эти удары с каждым днем приобретают все большее значение и приближают крушение гитлеровской Германии.

— Послушайте, товарищи, что пишут сами немцы о наших бомбардировках их тылов, — обратился к присутствующим Вяльдин. — У убитого немецкого солдата 209-го полка обнаружено письмо от его жены из Кенигсберга, в котором говорится: «Ты, наверное, уже слышал, что наш город подвергся воздушному налету русских. Что здесь было, я тебе даже рассказать не могу. Здесь творилось что-то ужасное. Через несколько дней русские сделали второй, а потом третий налет. Мои нервы совсем сдали. Сейчас я лежу в постели и не знаю, что будет, если они прилетят еще раз».

— Что будет?.. С Гитлера снимут штаны... — крикнул летчик Борис Кочнев.

— Правильно! — отозвался штурман Юрий Цетлин. — Пусть он идет в рай в костюме Адама, туды ему!..

В землянке стало шумно. А когда все успокоились, Вяльдин продолжал:

— Одному из старших ефрейторов его сестра Ленхен сообщила из Аахена: «Старый город императоров стал городом развалин. Гитлер и Геринг были здесь, чтобы посмотреть на «незначительный ущерб». Если бы кто-нибудь знал об этом, они не уехали бы живыми. Люди все так обозлены».

— Погодите, фашисты проклятые, ягодки еще впереди, — сказал Федор Неводничий.

— Гитлеровцам будет еще хуже, если мы усилим удары по их тылам, — заключил Юспин. — Сегодня мы летим на Тильзит. Надо ударить по нему так, чтобы эхо нашего удара докатилось до окопов фашистов.

Воины всем сердцем чувствовали, что самым активным организатором наших боевых полетов, особенно полетов в глубокий тыл врага, был Виталий Кириллович Юспин. Как-то я спросил заместителя командира полка по политической части майора Николая Яковлевича Куракина, который, кстати, сам часто летал с нами на задания, почему личный состав полка так любит Юспина, почему у него такой прочный авторитет. Куракин ответил:

— Майора Юспина действительно авиаторы любят, это верно. Авторитет у него исключительный. И это потому, что он отличный летчик. Много и хорошо летает. Постоянно заботится о боевых товарищах, знает их запросы, умеет вдохновить их на славные дела личным примером.

Лучше о Виталии Кирилловиче не скажешь, В часы отдыха Юспин запросто, по-дружески беседует с подчиненными, но на службе строг, умеет разъяснить непонятливым. Вызовет и так поговорит, что надолго запомнится. А когда надо, он за своих людей горой... Особенно майор Юспин заботится о росте боевого мастерства авиаторов. И примером тому служат полеты в глубокий тыл фашистской Германии.

Перед вылетом на «кресты»

Над аэродромом угасал короткий декабрьский день. Солнце быстро опустилось за горизонт, полнеба окрасив в багряный цвет. Наступал вечер. Летные экипажи прибыли на аэродром. Собравшись в полковой землянке, мы слушали подполковника Г. И. Чеботаева. Командир полка ставил боевую задачу.

— По данным разведки, — сказал он, — на псковский аэродром «Кресты» село около пятидесяти самолетов Ю-88 и Ю-52. Нам совместно с братским 42-м полком приказано нанести удар по стоянкам, чтобы уничтожить максимальное количество вражеских бомбардировщиков и транспортных машин. Бомбовая нагрузка — десять стокилограммовых осколочно-фугасных на внутренние держатели и два РРАБа под фюзеляж, заправка горючим и зарядка боеприпасами полная...

Отыскав взглядом старшего инженера, командир спросил:

— Как обстоят дела с подготовкой самолетов?

— Через час все машины будут готовы. Сейчас заканчивается подвеска бомб.

— Добро. А теперь, старший штурман, объявите маршрут и боевой порядок над целью.

Поднялся майор Ларкин, высокий, крепкого телосложения человек. Щуря небольшие впалые глаза, он тихо начал:

— Прошу записать маршрут... Высота полета — три тысячи метров. Осветители — экипажи Вериженко, Юспина, Уромова, Рыцарева, Карымова. Время нашего удара час — час тридцать минут.

— Вопросы есть? — спросил командир.

— Есть! — отозвался штурман Илья Рыбаков. — Кто наносит удар первым?

— Наш, четыреста пятьдесят пятый.

— Сколько заходов должны делать экипажи? — спросил капитан Н. Я. Стогин.

— Обязательно два. Баллистика бомб внутренней подвески и РРАБов разная, — ответил Ларкин.

В установленный срок закончилась предполетная подготовка. Командиры и штурманы эскадрилий проверили готовность экипажей. До вылета еще оставалось время, и подполковник Чеботаев обратился к летчикам с вопросом:

— Кто из вас хорошо знаком с аэродромом «Кресты»? После недолгого молчания поднялся капитан Иванов и сказал:

— У моего штурмана капитана Стогина оказалось необычным возвращение с прошлого боевого задания. Слишком оно затянулось у него... И вот только вчера я узнал, что Стогин был на аэродроме «Кресты» и хорошо знает его. Может быть, Стогин и расскажет?

— Расскажи, Николай! Просим!.. — зашумела землянка.

Капитан встал. На бледном его лице появился румянец. Положив рядом шлемофон, Николай Яковлевич начал свой рассказ издалека.

— ...День 22 июля сорок второго года, когда все мы вылетали в глубокий тыл врага, чтобы ударить по порту и крепости Кенигсберг, для нашего экипажа оказался роковым. И не только для нашего. Мы получили хороший прогноз погоды. Однако признаки обширного грозового фронта стали появляться в полосе маршрута уже через полтора часа с момента вылета. И чем дальше продолжался полет, тем ненастнее и темнее становилось вокруг. Наш самолет обступили грозовые тучи. Неожиданно дробно задрожала машина, как будто кто стал трясти ее с огромной силой. В руках капитана Иванова заходил штурвал. Змейкой сверкнула первая молния.

— Василий, слышишь меня? — обратился Иванов к стрелку-радисту. — Запроси землю о погоде по маршруту.

— Я уже, товарищ командир, много раз пытался, запрашивал, но из-за сильных грозовых помех аэродром не прослушиваю.

— Пробуй еще! — приказал Иванов.

Командир попытался обойти грозовые облака стороной. Но и этого сделать не удалось. Куда бы летчик ни направлял самолет, он попадал в страшную наэлектризованную тьму. Не оказалось ни одного окна. Посоветовавшись со мной, командир решил пробиваться вверх. Еще до войны, когда Иванов водил по сибирским трассам гражданский самолет, ему не раз приходилось встречаться с такими погодными явлениями. И тут, как мне думается, он хотел использовать свой опыт. Летчик стал настойчиво набирать высоту в надежде перемахнуть через грозовые облака, как через горный массив. Но тучи обступали нашу машину до практического потолка. Сильные вихревые потоки валили самолет то в один, то в другой крен, сбивали с курса.

— Николай! — позвал меня Иванов. — Следи внимательно за скоростью и курсом.

— Понял, следить за курсом и скоростью! — кричу я в ответ.

Вокруг непроглядная тьма. Вспышки молний мечутся у нашего самолета. Усилившиеся мощные вертикальные потоки, как щепку, кидают бомбардировщик. То он на сотню метров проваливался куда-то в бездну, то с неимоверной силой его подбрасывает вверх. Первые льдинки, срываясь с обледеневших винтов, тревожно стучат в обшивку самолета. Слоем льда покрылись кромки крыльев. Разлетавшиеся с винтов куски льда пробили остекление моей кабины. Летчик включил антиобледенительную систему. Лед, сброшенный с винтов, с кромки плоскостей, быстро нарастал вновь. Двигатели работали на полных оборотах. Вскоре бессилен стал и антиобледенитель. Отяжелевший ото льда самолет стал терять высоту, проваливаться в светящуюся электрическими зарядами бездну.

— Николай, бросай бомбы на «пассив»! — закричал командир.

— Понял, бросаю! — ответил я.

— Не осилить нам этих страшных грозовых гор, — обессилев, сказал Иванов и добавил; — Пошли вниз, там можно оттаять...

— Правильно! — ответил я. — Под нами теплые слои воздуха.

Летчик отдал штурвал и пошел на снижение. И сразу в кабинах самолета закружились, завертелись снежные вихри. В считанные секунды приборы, агрегаты, вся наша одежда покрылись слоем снега. Врываясь через пробитый плексиглас, снег все больше набивался в кабины. Он стал забивать и воздухозаборники моторов. И тут случилось непредвиденное — движки начали глохнуть. Резко упала скорость. Из полосы снега машина неожиданно попала в полосу крупного града! Он с силой забарабанил по обшивке самолета, с шумом врывался в кабины. От встречной струи воздуха вхолостую вращались винты. Чтобы поддержать критическую скорость, летчик повел «ил» с более резким снижением, надеясь на скорый запуск моторов в теплом слое воздуха.

— Слушать всем! — вдруг громко произнес Иванов. — Буду планировать до пятисот метров. Если двигатели не заберут, прыгаем с парашютами. Понятно?

— Понятно! — ответил я, а потом доложили радист и стрелок.

Но стихия распорядилась по-своему. На высоте около семисот метров огромные вихревые потоки воздуха молниеносно свалили самолет на левую плоскость. Точно льдинка в бушующем потоке воды, он в одно мгновение перевернулся на спину. И тут я услышал тревожный голос командира:

— Всем прыгать!..

Свалившись на левый бок, я с силой ударил ногой по люку: он приоткрылся и тут же снова захлопнулся. Напрягая усилия, я все же выбил люк и вывалился из кабины в темень ночи. Быстро выдернул кольцо и тотчас повис на парашюте. Осмотрелся. Вдруг темноту распахнул взметнувшийся огромный огненный столб. Взрыв потряс окружающую местность. Раскачиваясь, я стремительно летел вниз и вскоре ударился о землю. Не в силах сразу подняться, минуту-другую пролежал на мокрой от дождя в пахнувшей полевыми цветами траве. Потом, сбросив подвесные лямки, принялся скатывать парашют. Совсем рядом заметил кустарник, подбежал к нему и торопливо стал прятать белый ком шелковой материи. Только сейчас заметил, что на ногах нет унтов, отсутствовал и поясной ремень с пистолетом — их, видно, сорвало во время прыжка.

Невдалеке пылал огромный костер: огонь безжалостно пожирал обломки нашего самолета... Тут же вспомнились боевые друзья по экипажу — командир, Василий Ганда, Михаил Вершинин. Успели ли покинуть самолет? А может быть, они сгорели в этом костре?.. Застучало, зашумело в голове, грудь сковало свинцом. В таком оцепенении я простоял несколько минут. Потом, словно очнувшись, торопливо раздвигая кусты, стал уходить от костра. Вокруг было сыро, и очень скоро мой меховой комбинезон сильно намок, отяжелел. Идти становилось все труднее и труднее. За моей спиной зарево пожара постепенно угасало, а через час-другой оно исчезло совсем. Медленно алел восток. Ориентируясь по предутренней заре, я изменил направление движения и быстрее зашагал на восток. Я хотел как можно дальше уйти от места падения самолета, от парашюта, поспешно спрятанного в кустах...

Капитану Иванову, как я узнал теперь, повезло. После приземления с парашютом он пошел в южном направлении, набрел на деревушку и попал сразу на связного партизан. Тот отвел его в партизанскую бригаду, действующую на Псковщине. А оттуда капитана доставили самолетом на Большую землю.

— Если б знать! — вздохнул Стогин. — Я тоже пошел бы на юг. А меня потянуло на восток...

Когда рассвело, я увидел вокруг густой кустарник, который пришлось преодолевать несколько часов. Затем впереди показалось поле, а за ним деревня. В километре левее стояла зубчатая стена зрелого хвойного леса. Решил день провести в кустарнике. Спать совсем не хотелось, и я стал наблюдать за деревней. Несколько человек работали в поле, убирали хлеб. К вечеру из-за овражка вышел старичок, пасший корову. Решил подойти к нему. Разговорились. Попросил его заменить мне военные брюки и гимнастерку. Он согласился и вскоре принес из дома поношенные брюки и рубаху. Я переоделся и стал похож на бедного босоногого мужика. На мои вопросы старик отвечал охотно. Он рассказал, как издеваются над людьми немцы и их прихвостни — полицаи. Жителям Псковщины запрещено ходить в лес. Посещать соседние деревни можно только с разрешения полиции. Где находятся партизаны, старик не знал...

Когда наступила ночь, я добрался до леса и снова зашагал на восток. По моим представлениям, линия фронта находилась в двухстах километрах, и я рассчитывал добраться до своих за десять — двенадцать суток. Погода стояла на редкость теплая, и мой меховой комбинезон стал мне помехой. На второй или третий день я оставил его в лесу. Отдыхал и спал мало. Питался только ягодами. Проголодался и сильно стал уставать. Изодранные в кровь босые ноги начали опухать. Вынужден был выйти из леса, побрел проселочными дорогами. Они оказались пустынными. Селения обходил. Ночлег устраивал в скирдах сена да в копнах ржи. Изредка заходил в крайние дома деревень, там кормили меня и давали что-нибудь с собой. Так прошла неделя моих нелегких странствий. И в ту роковую ночь, как и раньше, на рассвете я подошел к крайней избе небольшой деревни, чтобы попросить поесть. Еще издали увидел, как женщина, открыв окно, выбивала половичок. Подошел ближе. Хозяйка, заметив меня, прекратила занятие, стала наблюдать. Мой внешний вид, прямо скажу, не внушал доверия: лицо изможденное, небритое, голова взлохмаченная, рубаха и брюки, пока шел лесом, здорово поистрепались. Может быть, поэтому незнакомка так внимательно рассматривала меня. Поздоровавшись, я спросил:

— Не найдется ли, хозяюшка, что-нибудь поесть у вас?

— Заходи в избу, покормлю чем могу, — певуче сказала женщина и тут же отошла от окна.

По низким ступеням крыльца я зашел в сени, потом в хату. Хозяйка, которой на вид было лет сорок, уже хлопотала у стола. На ней — яркого цвета сарафан, на голове белый платок. Пряча маленькие, юркие глаза, женщина бесхитростно спросила:

— Откуда и куда путь держишь?

— Летчик я. Самолет попал в грозу и разрушился... А иду к линии фронта.

— Бедненький, измучился как! — причитала хозяйка, ставя на стол кружку с молоком и подкладывая хлеб.

Прошло несколько минут. И вдруг... Я не поверил своим глазам: в избу ворвались фашисты в сопровождении полицаев. Они тут же схватили меня, заломили за спину руки, туго затянули веревкой. Враги, видимо, приняли меня за партизанского разведчика.

— Где партизаны? Говори!

Естественно, я ничего не мог ответить на это. Меня вытолкнули на улицу и вскоре привели в большой дом. Сюда же, как по тревоге, прибежало десятка два вооруженных гитлеровцев. Видно было — в деревне они делали облаву, кого-то искали. Огромный, похожий на обезьяну верзила схватил меня и, коверкая слова, заорал:

— А-а, пагтизон нечасный, попалься! Прикидывайшься летчиком? Нэт, ты сейчас будэш сказать, где твои дрюжки!

Фашист с силой швырнул меля на пол. Падая, я задел табуретку и упал посреди комнаты. Поднялся злорадный гогот. А когда я встал и сказал, что не знаю никаких партизан, верзила подскочил и стал бить меня по лицу. Чем-то твердым он раскровил мне правую бровь. Потеряв равновесие, я снова рухнул на пол. Меня стали колотить. В какой-то момент я отполз к столу, вскочил и громко произнес:

— Не партизан я!

— Кто ж тогда ты, грязная свинья?

— Я — летчик!

— Отправить его! — приказал все тот же верзила. — Там его заставят говорить правду!..

Спустя некоторое время меня, привязанного к днищу телеги, везли по пыльной дороге в неизвестном направлении. Управлял лошадью подросток, три фашиста с автоматами сидели возле меня. Только к вечеру приехали в какой-то населенный пункт. Принял меня белобрысый немецкий офицер. Он отдал распоряжение развязать мне руки и ноги. Потом меня заперли в бревенчатый сарай. Всю ночь я не сомкнул глаз. От побоев болела голова, ныло все тело. Не раз вспоминал боевых товарищей по экипажу. Многое передумал, ругал себя за то, что потерял бдительность и стал заходить в деревни...

Наступило утро. Скрипнула дверь, и ко мне вошел немец. Чуть повыше бедра на черном ремне у него неуклюже висела кобура. На длинных руках — черные перчатки. Опасаясь очередных пинков, я встал на ноги и приготовился защищаться.

— О-о, обученный русский партизан, — скаля зубы, заговорил немец.

— Я не партизан, летчик я!

— Ты есть партизан! — заорал фриц и, подойдя вплотную, стал наносить мне удары по лицу. Я попытался ответить тем же, но силы были неравными. Тут же изо рта вместе с кровью я выплюнул два зуба. Так, по-зверски допрашивали много раз, нередко избивали до потери сознания, требуя от меня признания, что я партизан, что я знаю, где находятся мои друзья.

Шли дни... Я уже сидел в переполненных камерах Порхова, Дно. Потом с большой группой арестованных перевезли меня в местечко Бор, где красовался величественный дворец. Как потом я узнал в камере, этот дворец в петровские времена принадлежал князю Меньшикову. Теперь в нем размещался какой-то штаб, а под дворцом, глубоко уходя в землю, шли узкие каменные ступени, которые заканчивались темными коридорами. По ту и другую сторону их за массивными дверями — камеры. В одну из таких камер бросили и меня. В узком проеме вверху увидел свет, но внизу непроглядная темень. Какое-то время стоял неподвижно, вслушивался. Вдруг почувствовал, что в этом каземате есть кто-то еще. Тут же тихий голос сказал: «Иди по стенке, в центре вода». Так я и сделал и вскоре очутился у противоположной стены. Там стояли, прижавшись друг к другу, человек пятнадцать. Один, высокий, худой, без особого интереса спросил меня: «Из военных?» Я ответил утвердительно. Он заключил: «Значит, свой...» В этой камере я находился несколько дней. Кормили нас два раза в сутки супом из очисток картофеля. Голод и холод нестерпимо мучили всех нас. Однажды открылась в камеру дверь и немецкий солдат крикнул:

— Самольет, самольет, выходит!

Тут я понял — пришли за мной. Попрощавшись с ребятами, встал, пробрался к двери, солдат осветил меня фонарем и, разглядев, махнул рукой на выход. Видимо, немцы нашли сгоревший самолет, парашют и поверили, что я летчик. В этот же день меня конвоировали поездом в Псков, а патом и на аэродром «Кресты».

...Стогин на минуту умолк. Взяв со стола шелковый подшлемник, он вытер вспотевшее лицо. Повернулся к капитану Иванову. Я заметил, как летчик сжал руку штурмана, кивнув ему, как бы говоря: «Продолжай Коля, продолжай!»

— Не тяни, Николай! Что же дальше-то было? — нетерпеливо проговорил летчик Борис Кочнев.

— В «Кресты» привезли меня ночью, — продолжал свой рассказ Стогин. — Заперли в каком-то аэродромном помещении, за стеной которого все время слышался разговор немцев. До меня доносился их веселый смех. Слышен был топот ног, стук по столу. И так дочти до утра. На зорьке я малость вздремнул. А когда рассвело, подошел к окну с железной решеткой. Влез на подоконник и стал с любопытством рассматривать аэродром. Совсем рядом виднелись самолетные стоянки, а на них по три-четыре Ю-88, разрисованных под фон местности. Вся северная часть аэродрома заставлена самолетами. А дальше, возле леска, множество домиков, — видимо, для летного и обслуживающего персонала. Вскоре аэродром ожил: засновали автомашины, автобусы, загудели авиационные моторы. Примерно через час Ю-88 вырулили и пошли на взлет. А еще через час пришли за мной. Конвоир повел меня вдоль пустых стоянок в стартовый квадрат, где крутил винтами Ю-52. Меня втолкнули в узкую у хвоста дверь, за мной вошел конвоир с автоматом, и самолет тут же поднялся в воздух. Мучил вопрос: куда и зачем везут меня? Но только после посадки все прояснилось. Меня привезли под Ригу в лагерь для военнопленных.

В камере я один. Но в тот же день перед вечером втолкнули еще одного летчика, старшего лейтенанта. Он был ранен, рука на перевязи. На забрызганной кровью гимнастерке сверкал новенький орден Красного Знамени. Мы сразу узнали друг друга. Это был Саша Свешников, мой земляк из Вологды. Мы с ним еще до армии, в тридцать втором году, работали на заводе «Северный коммунар»: я — токарем, он — слесарем в сборочном цехе. На другой день нас разлучили — Свешникова перевели на «лечение», меня в лагерь. Простились мы с ним, как родные братья.

Прохожу в лагерном гестапо последнюю процедуру. Гестаповец, называя меня коммунистом, неожиданно хватает правую руку и прижимает пальцы к подушке с фиолетовой краской, потом аккуратно, начиная с большого пальца, делает отпечатки в толстой книге, выдает билет с номерным талоном, где под оттиском моего указательного пальца написано: «За черту лагеря не выводить». Потом меня облачили в лагерную робу с латинской буквой «F» на спине. Значит, «флигер» (летчик) — догадался я. В нашем отдельном блоке барака, расположенном рядом с полицейским участком, одиннадцать человек. Вскоре привели еще двоих. Лица их показались мне знакомыми. Это были командир эскадрильи братского 42-го полка капитан Илларион Горбунов и его стрелок Иван Дашенков. Как я потом выяснил, они были сбиты под Кенигсбергом. Горящий «ил» Илларион Иванович продолжал вести на цель до тех пор, пока штурман не сбросил бомбы на головы врага. Сейчас у летчика сильные ожоги на лице. Увидев меня, он горько улыбнулся...

И потекло страшное и кошмарное время лагерной жизни. Целые дни мы были на разных работах. То выгружали вагоны, то копали какие-то траншеи. За малейшие нарушения лагерного порядка военнопленных жестоко избивали, сажали в карцер. Оттуда по ночам неслись раздирающие душу крики. Все мы испытывали страшный голод. Пищу раздавали один раз в сутки. На лагерную площадь пленные узники привозили на себе котлы с баландой. В консервную банку наливали грязно-серой вонючей жидкости, давали маленький кусочек хлеба, похожего на жмых, — таким был наш суточный рацион. По вечерам туда же, на площадь, привозили котлы с коричневым пойлом, так называемым кофе. Большинство узников не пили эту жидкость — воды в лагере было в достатке. У каждого из нас зрела мысль о побеге из этого ада. Мы с Горбуновым и Дашенковым вместе стали готовиться к побегу. Остальной летный состав был нам мало знаком. Опасались провокаторов. Постепенно товарищи объединялись, готовясь к побегу. Хорошим организатором в этом деле показал себя морской летчик капитан Сергей Щетинин. Этот красивый брюнет с вьющейся густой шевелюрой, волевым лицом и проницательными глазами понравился нам сразу. На нем оставались морской бушлат и полосатая морская тельняшка. Все мы его считали нашим вожаком, организатором будущего побега. В тесном контакте с нами был и летчик Степан Беляев.

По вечерам из Риги с различных работ возвращались в лагерь военнопленные. Они имели некоторый контакт с населением, в лагерь проникала всякая мелочь. Однажды товарищи принесли немецкую газету, в которой была опубликована карта. Фашисты хвастались своими завоевательскими победами. Капитан Щетинин приобрел эту газету — пригодится для ориентировки. За две пайки хлеба я добыл складной нож.

Стояли погожие дни наступившей осени. В одну из таких ночей нас всех вдруг посадили в карцер. Никто не мог сомкнуть глаз: думали, предполагали — за что? Штурман Валя, обобщая наши мысли, сказал:

— Ночью всех поведут на расстрел.

— Это еще посмотрим! — возразил Сергей Щетинин.

— Может, за то, что я стащил у полицая шинель? — спросил я.

В полночь нас вывели во двор и под усиленным конвоем, с собаками повели по пустынным улицам Риги. На вокзале погрузили в конвойный вагон и повезли в восточном направлении. На следующий день мы были уже в Двинске — в лагере с особо строгим режимом. В несколько рядов он был огорожен колючей проволокой, десяток пулеметно-прожекторных вышек. За этой оградой располагалась внешняя охрана, в черте лагеря — внутренняя. Кроме того, вся территория в шахматном порядке была разбита пересекающимися коридорами из проволочных заграждений, где постоянно находились патрули.

Нас подселили к летчикам в узкий подземный барак. Теперь нас семнадцать. Большинство «старожилы». Здесь больные, до крайности истощенные голодом люди. Однажды ко мне подошел изможденный человек. Он долго смотрел на меня безжизненными глазами, потом тихо сказал:

— Стогин!

Я долго смотрел на незнакомца с недоумением, пока тот не назвал себя:

— Я капитан Великий, помнишь?

И я узнал его. Это был Володя Великий, мой однополчанин, когда я служил в Киеве. Перед войной он был цветущим, жизнерадостным человеком. А сейчас он — живой труп. Да, по утрам здесь ведут счет не живым, а мертвым. Полицаи приказывают узникам выносить трупы. Мертвецов складывали кучами в проволочные коридоры. По ним двигалась вереница длинных с высокими бортами телег. На них складывали трупы и везли в последний путь...

В нашей летной группе я близко сошелся с инженер-майором Дмитрием Терещенко. Это был сильной воли человек. Видя кругом смерть и обреченность, Дмитрий упорно готовился к побегу. Он верил в удачу и говорил мне:

— Осенью, когда короткий день и длинная ночь, когда небо затянуто облаками, после побега можно идти на восток только с помощью компаса.

Терещенко сам смастерил этот компас. Каким-то путем он раздобыл алюминиевый котелок и иглу. Из наушников летного шлемофона вынул магнит и по всем правилам намагнитил ее, потом продел в соломинку. Плавая в котелке с водой, иголка точно показывала север и юг.

В лагере Дмитрий добыл большой складной нож. Рискуя жизнью, он пронес его через все обыски.

Утром 19 сентября полицай барака приказал нам взять свои пожитки, построиться в колонну по два. Потом он открыл замок калитки и через проволочный коридор вывел за лагерные ворота. После обыска нас под усиленным конвоем повели на станцию. От конвойных узнали, что нас направляют в спецлагерь военнопленных летчиков в город Лодзь. В душе мы ликовали: «Побег!.. Побег!..» Рядом со мной шел летчик-истребитель Степан Беляев. Он, видимо, так же как и я, думал о побеге. Его лицо сияло от радости.

На станции стоял пассажирский состав без паровоза. К нему был прицеплен товарный вагон для пленных. Нас усадили в небольшую половину этого вагона, приказали не разговаривать. За барьером остались два автоматчика. Команда конвоя разместилась в пассажирском вагоне. Паровоз почему-то долго не подавали, и солдаты-конвоиры, томясь ожиданием, спрыгнули на платформу, закурили. Сергей Щетинин, окинув нас взглядом, сказал:

— В пути уничтожаем конвоиров. Сигнал к действию — мой крик «полундра!». Беляев добавил:

— Бросаться на солдат всем молниеносно, чтобы немедленно завладеть автоматами!

По предложению Иллариона Горбунова наиболее сильные должны сесть рядом с барьером.

Когда был прицеплен паровоз, конвоиры влезли в вагон, но вскоре к ним прибежал начальник конвоя и стал давать какие-то распоряжения. Те соскочили на землю и приказали нам вытянуть из вагона барьер на платформу. Когда мы это сделали, солдаты закрыли дверь, заперли ее и вскочили в теплый тамбур товарняка.

Состав тронулся, и мы поняли, что наши первоначальные планы рухнули. Долго ходили по вагону, заглядывали во все щели. В одну из щелей двери был виден запор, на нем намотана проволока и висела пломба. Если проволоку снять и поднять накидку, дверь изнутри вагона можно открыть. Решили резать дыру у запора. Также было обговорено — прыгать из вагона на территории Литвы. Там, по сведениям Степана Беляева, меньше дорожной полиции. Вот теперь пригодился нож Дмитрия Терещенко. Чтобы ускорить работу, резали поочередно более сильные. На это ушло много времени. Доски насквозь не прорезали — боялись, что поезд на станциях будет делать остановки и конвоиры увидят прорези. На перегоне Двинск — Вильно они действительно раза два открывали вагон, но ничего подозрительного не увидели. Отверстие закрывала моя шинель, а мусор с пола мы аккуратно убирали.

И вот, не доезжая километров пятнадцать до Вильно, решили действовать. Илларион Горбунов ударом кулака вышиб надрезанный квадрат доски. И — о ужас! Дыра оказалась значительно в стороне от запора. После короткого шока кто-то крикнул:

— Ломать решетку окна!

Откуда только взялись у нас силы!.. Быстро образовали из наших спин живой мост. Самые ловкже и сильные встали на него и расшатывали решетку. Когда она поддалась, меня, как самого юркого, просунули в окно, и я, хотя с огромным трудом, размотал проволоку, поднял накидку запора. Дверь открылась, и одновременно со мной вывалился из вагона Митя Терещенко. Нас бешено закрутило по земле, но руки и ноги остались целыми. Вскочили, осмотрелись — поблизости никого нет. Перебежали через полотно и очутились в кустарнике, на краю большого болота. Пришлось обойти его. До самого вечера бежали мы на восток. А когда стемнело, повалились в каком-то молодом леске на отдых. Вместо сна в голове рой мыслей.

— Там, может быть, уже облава, — сказал я. — Надо быстрее уходить из этой опасной зоны.

— Согласен, Николай, — ответил Терещенко. — Эти дни нам надо пробираться только ночью, еду будем добывать на огородах...

Очень скоро холод поднял нас с земли. Ориентируясь по звездам, мы снова двинулись в путь. Землю освещала полная луна. Чем дальше мы шли на восток, тем заметнее менялась местность. Лес редел, все чаще на пути попадались селения. На второй день, выйдя к хутору, мы остановились. Голод не давал нам покоя. Решили зайти в крайний домик. Сначала вошли в ригу: здесь стояла телега, на ней конская сбруя, а вокруг на земле разный хозяйский скарб. Все говорило о том, что хозяин бедняк, и это придавало нам решительности. Потом подошли к домику, постучали в дверь. В сени вышел пожилой мужчина. Он пригласил в дом и охотно накормил нас, дал теплую одежду.

Терещенко отладил свой самодельный компас, и он нам оказывал неоценимую услугу в пути. В одну из ночей прошел сильный дождь. Как мы ни укрывались под деревьями, все равно промокли насквозь. Голод и холод снова привели нас в хутор. Хозяева оказались очень гостеприимны: они спрятали нас в теплой бане, хозяин тайком приносил нам пищу. Отдохнув малость, тронулись дальше. В одном хуторе, закусывая, мы сидели за столом в избе, как вдруг я заметил под окнами тени пробежавших людей.

— Митя! — успел я крикнуть, и мы кинулись к противоположному окну.

Но в эту минуту открылась дверь, и в комнату торопливо вошли несколько человек с оружием.

— Руки вверх! — раздался властный голос.

Высокий мужчина вышел вперед и осветил нас фонариком. Это был командир оперативной группы, как мы потом узнали, тоже летчик.

Оказывается, в районе Козьян, где находился отряд народных мстителей, возглавляемый лейтенантом М. В. Петровым, нас обнаружили партизанские разведчики. Командир приказал схватить нас и доставить в лагерь. Так произошла желанная встреча с партизанами. А через несколько дней партизаны привели еще семь человек, бежавших из нашего вагона. Среди них были Илларион Горбунов, Иван Дашенков, Сергей Щетинин, Степан Беляев, штурман Валя, старшина Коцар и летчик-штурмовик Женя. Все ли успели покинуть вагон — они не знали. Валя принес мою шинель и любезно отдал ее мне. Нам дали отдохнуть, а потом включили в боевую партизанскую работу. Несколько раз мы ходили на задания. Но потом командир отряда запросил по радио своего старшего начальника: как быть дальше с летным составом? Поступило приказание: «Вывести летчиков в зону активных действий партизанских отрядов и помочь им перейти линию фронта».

В первых числах октября девять человек летного состава в сопровождении пяти партизан-проводников из лесов Литвы двинулись на восток. У меня за поясом висели две гранаты, другие тоже были вооружены. Через три дня нас выследили и внезапно атаковали полицаи. В перестрелке погиб замечательный товарищ, пламенный патриот Дмитрий Терещенко. Все мы тяжело переживали эту утрату... Но, несмотря ни на что, преодолевая холод и голод, наша группа настойчиво двигалась на восток. На пути мы побывали во многих партизанских отрядах, бригадах, соединениях, насчитывающих тысячи бойцов. В середине ноября с небольшой группой партизан мы под сильным обстрелом врага перешли линию фронта и оказались на Большой земле в объятиях наших пехотинцев...

...В землянке было так тихо, что через небольшие промерзшие окна слышно завывание декабрьского ветра. Зазвонил телефон. Подполковник Г. И. Чеботаев поднял трубку. По тону разговора можно было определить, что поступило какое-то новое распоряжение. Закончив разговор, он сказал:

— Из дивизии передали распоряжение. Время нашего удара по аэродрому «Кресты» переносится на тридцать минут раньше. — Подполковник посмотрел на часы и, обратившись к метеорологу, приказал: — Доложите последние данные о погоде на маршруте и в районе цели.

— Буду краток. Погода в полосе маршрута и в районе Пскова безоблачная. Ухудшения не предвидятся, — сказал старший техник-лейтенант Гудошников.

— Накладок, подобных июльским, не будет? — под общий шум летного состава спросил его капитан Иванов.

— Нет, не будет! — заверил метеоролог.

— По самолетам! — бодро произнес командир и добавил: — Вылет по сигналу одна зеленая ракета.

Быстро летит предстартовое время. Вскоре с командного пункта взвилась ракета, и аэродром враз ожил. Мы с капитаном Н. А. Рыцаревым будем взлетать замыкающими, поэтому и не торопимся запускать моторы. Но вот подошло и наше время. Выруливаем на старт в расчетное время.

Тридцать машин поднялись в морозный воздух и взяли курс на северо-запад. После рассказа Николая Стогина о своем трудном возвращении с предыдущего задания всех нас переполняла ярая ненависть к врагу. Хотелось как можно сильнее ударить по проклятым гитлеровцам. Особенно приподнятое, боевое настроение царило в экипаже Иванова. После почти пятимесячного перерыва они опять летели вместе в тыл врага, где своими глазами видели ужасы, творимые фашистами.

— Как дела, Николай? — боясь нарушить высокий настрой штурмана, спрашивает Иванов.

— Отлично, Захар! До сих пор не верится, что я опять в боевом строю, что мы летим вместе с тобой!

— Рад, очень рад за тебя, дружище!

Бомбардировщики стремительно летят по заданному маршруту. Вскоре показалась линия фронта. Там, где идут бои, ее трудно не заметить. Ведет огонь артиллерия, горят селения... У Стогина защемило сердце.

— Оккупанты проклятые, жгут жилища наших людей! — крикнул он.

— Коля, не волнуйся перед работой над целью! — посоветовал Иванов. — Придет день, и гитлеровцы за все ответят...

Весь маршрут до Пскова штурман внимательно следил за воздушной обстановкой. Видимость была отличной, и Стогин, ведя детальную ориентировку, отмечал на карте пролет каждого крупного ориентира. Вот пролетели город Шимск, потом — Редьбицы. Слева река Шелонь, а южнее, на траверзе города Дно, Порхов. Показался город Бор, где расположен немецкий штаб. Знакомые места. Зайти бы да трахнуть по фашистам. Но сейчас нельзя. Скоро аэродром «Кресты» — заданная цель... Штурман посигналил командиру и сказал:

— Боевой курс двести сорок, бомбить будем с ходу!

— Принято! — ответил летчик.

Вскоре над аэродромом повесил десять факелов штурман Федя Неводничий. И над целью стало светло как днем. Сразу же посыпались первые серии зажигалок. Летели вниз ротативные бомбы. Лопались их ободья, и сотни гремучих мин, разлетаясь в стороны, рвались на аэродромных стоянках. Взметнулись первые языки пламени.

Стогин хорошо видит летное поле стоянки на северной окраине, где, словно от страха, прижались к земле «юнкерсы»...

Иванов точно выдерживает боевой курс. Стрелки компасов замерли на цифре «240». Спокоен авиагоризонт. Застыл в нулевом показании вариометр. Руки командира уверенно сжимают штурвал. Штурман прильнул к прицепу, отсчитывая секунды, У самолета пролетают огненные трассы «арлнконов». Мечутся по небу бело-фиолетовые лучи прожекторов. Нет, бомбардировщик не свернет с линии боевого пути. Штурман видит, как знакомые ему стоянки вражеских самолетов вползают в светящийся круг прицела. «В самый раз!» — шепчет Стогин и нажимает на боевую кнопку.

— Сброс!

— Понял!

Уходя от разрывов, Иванов круто отворачивает машину от цели.

— Загорелись два «юнкерса»! — кричит стрелок-радист Иван Дегтярев.

— Так держать, Коля! — весело отозвался командир. Еще повесили «люстры» экипажи Юспина и Уромова. Невзирая на огонь ПВО, бомбардировщики упрямо идут к цели и разгружаются над ней, посылая на головы фашистов новые и новые порции огня и металла. При подходе к аэродрому мы с Николаем Рыцаревым насчитали в районе цели двенадцать пожаров.

Наступила в наша очередь. Я рассчитал курс, чтобы зайти с наветренной стороны аэродрома и повесить новую гирлянду «люстр». Бомбардировщики продолжают штурмовать вражеский аэродром. В повторном заходе самолет Иванова схватили прожекторы. Но и в этой трудной обстановке Стогин сумел точно послать на цель десять «соток». От их взрыва возник еще один крупный пожар. Схваченный лучами прожекторов «ил» подвергся интенсивному обстрелу зениток. Стремясь вырваться из светового пучка, Иванов бросил самолет в крутое пикирование. Вывел машину на высоте пятьсот метров. Оказавшись западнее аэродрома, летчик увидел прямо по курсу вражеский прожектор и принял дерзкое решение.

— Ударим с ходу! — сказал командир. — Первым бьет из пулемета Стогин, на выводе ведут огонь стрелки.

— Есть! — поочередно отозвались члены экипажа. Иванов направил «ил» на прожектор. Стогин уже лежал в носу кабины у пулемета и ждал.

— Огонь! — крикнул командир. Стогин нажал на гашетку, и огненная трасса ударяла в подножие светового клинка. Прожектор тут же погас, возник пожар.

— Вот так он лучше светит! — засмеялся Иванов. — Молодцы, друзья!

— Это им первый аванс за перенесенные муки в плену. Впереди не то еще ждет фашистов! — в тон командиру сказал штурман.

И капитан Н. Я. Стогин выполнил свое обещание. До конца войны он совершил 210 боевых вылетов, уничтожил много живой силы и техники врага, за что был награжден двумя орденами Ленина и многими другими правительственными наградами.

Мужество и мастерство

В первый год Отечественной войны А. А. Шевелев прибыл в наш полк с группой летчиков ГВФ и сразу же приступил к освоению новой для него техники. Комэск Рыцарев, сделав с Шевелевым несколько контрольных полетов, удовлетворенно сказал:

— Можете лететь на боевое задание.

Лейтенант Шевелев встретился у нас со штурманом Иваном Кутумовым и быстро сблизился с ним. Оба офицера имели хорошую летную подготовку. Как-то сразу они подружились и попросили у командира полка разрешения летать на задания в одном экипаже. Их просьбу удовлетворили. Радистом в экипаж был назначен старший сержант И. В. Бондарец, воздушным стрелком — сержант В. С. Воронцов.

Всем нам хорошо запомнился первый боевой вылет этого экипажа. Летом 1942 года самолет Шевелева в составе полка вылетел бомбить железнодорожный узел Крустпилс. Ночь была ясная, лунная. Шевелев уверенно пилотировал бомбардировщик. До цели оставались считанные минуты, когда летчик и штурман заметили вдали мчащуюся навстречу с зажженными фарами пару истребителей противника.

— Командир, зачем они зажгли фары, ведь и так неплохо видно? — спросил Кутумов.

— Страх нагоняют на нашего брата, — ответил Шевелев и, немного помедлив, добавил: — Нас они не видят.

Летчик принял решение не вступать в бой. Сделав пологий разворот, он с небольшим снижением повел машину на цель. Яростно стреляли вражеские зенитки, пытаясь сбить висевшие в воздухе светящиеся бомбы, не дать возможности самолетам прицельно сбросить бомбы.

— Боевой! — дал сигнал штурман.

Шевелев, уткнувшись в приборы, повел машину по прямой. Кутумов весь погрузился в боковую наводку и прицеливание. Вот он нажал на кнопку, и бомбы одна за другой пошли вниз. Они попали в какое-то здание, расположенное у входных стрелок. Возник пожар. Первое боевое задание выполнено!

Так начали воевать уралец Антон Шевелев и его боевой друг волжанин Иван Кутумов. Постепенно они стали признанными мастерами бомбового удара, с каждым боевым вылетом множили славу советской авиации.

Вместе с летчиками нашего полка Антону Шевелеву не раз приходилось бомбить Данциг, являющийся мощным бастионом немцев на побережье Балтики. В то время город и порт прикрывались мощными средствами ПВО противника. Это была цель первостепенной важности, а полет на нее — большим и серьезным испытанием выносливости, решимости и бесстрашия. И такое испытание экипаж Шевелева выдержал с честью.

...Один за другим уходили с аэродрома бомбардировщики. Взлетев, они брали курс на запад. Экипаж Шевелева поднялся в воздух пятым. Низкая десятибалльная облачность прижимала самолет к земле; в таких условиях летели до линии фронта. Здесь, чтобы не напороться на зенитки, авиаторы решили несколько поднять высоту. Но на высоте началось обледенение. Положение усложнилось еще и тем, что дул сильный встречно-боковой ветер. Самолет сильно сносило с линии заданного пути.

При пробивании облаков вверх работать в кабинах корабля становилось все труднее. Самолет бросало из стороны в сторону. Шевелев с трудом удерживал тяжело нагруженный бомбардировщик. От напряжения у летчика немели ноги, ныла спина, а облакам, казалось, не было конца. «Видимо, и цель будет закрыта. Как найти ее? Неужели придется возвращаться на свой аэродром или бомбить запасную цель?» — размышлял Шевелев и в то же время настойчиво пробивался к основному объекту удара — Данцигу.

Наконец облака стали редеть, и вскоре над головами показались звезды. Настроение поднялось. Пока летчик и штурман договаривались о своих действиях над целью, стрелок-радист запросил погоду. Получив ответ, он доложил командиру:

— Облачность над целью три балла, перистая, ветер северо-западный...

— Понял, — отозвался Шевелев. И тут же напомнил Кутумову: — Сносить нас будет влево.

Самолет шел на запад. Кутумов занимался радионавигацией: снимал пеленги боковых радиостанций, прослушивал позывные радиомаяков и подученные данные наносил на карту. Все это делалось для того, чтобы как можно точнее определить свое место, чтобы меньше уклоняться от заданной линии пути. Шевелев хорошо знал, что штурман не будет сидеть сложа руки, и, видимо, поэтому подолгу не тревожил его запросами и напоминаниями. Он верил в Кутумова, надеялся на него.

— Через десять минут выйдем на берег Балтики, — после долгого молчания сказал Кутумов.

— Стрелкам усилить наблюдение, — распорядился Шевелев.

До береговой черты Балтийского моря лететь пришлось за облаками. Но с приближением водного массива их становилось все меньше и меньше.

— Под нами море! — раздался звонкий голос воздушного стрелка Воронцова.

— Вижу слева Кенигсберг! — подтвердил Шевелев.

— Нас, видно, поджидают в Кенигсберге и Данциге с суши, — обратился Кутумов к летчику. — Пройдем-ка, Антон, подальше в море. И оттуда с курсом сто восемьдесят зайдем на цель.

— Добро, — ответил командир. Когда самолет проходил на траверзе Кенигсберга, зенитки открыли стрельбу.

— Не туда палят! — усмехнулся Шевелев. — Похоже, что фашистов удастся провести.

— Вряд ли, — усомнился штурман. — Над Данцигом, наверно, будет жарко.

Да, пока все свое внимание гитлеровские зенитчики обращали на юг и юго-восток — на подходы со стороны суши. Над северной частью города, в сторону моря, огонь велся редко, а самолетов с зажженными фарами не появлялось совсем.

— Курс сто восемьдесят! — скомандовал Кутумов. Спустя несколько минут впереди показался Данциг. Вскоре над городом и портом повисли «люстры». Более рельефно стала вырисовываться бухта и в глубине ее — судостроительные верфи. Это и была цель для экипажей полка.

Видно было, как в месте расположения верфи стали рваться фугасные и бронебойные бомбы. Десятки прожекторов обшаривали небо, вовсю били зенитки, но разрывы вспыхивали далеко от бомбардировщиков. Видно, гитлеровцы палили наугад. Вот уже над верфью поднялось яркое пламя.

Приглушив моторы, Шевелев крадучись подходит к объекту удара. Несмотря на все увеличивающуюся зенитную стрельбу, он четко выполняет команды Кутумова. Штурман выждал момент, когда перекрестие прицела накрыло цель, утопил боевую кнопку. Прошли секунды, и командир весело произнес:

— Молодец, Иван! Видишь второй очаг огня? Это твой пожар!

И только тут шевелевский самолет обнаружили фашисты. Сразу же в него вцепилось несколько прожекторов. Летчик не видел ничего, кроме приборной доски. Самолет швыряло, как щепку. Грохот разрывов заглушал гул моторов. Шевелеву пришлось изрядно поработать. В какое-то мгновение он увидел неподалеку облако, словно пришедшее на выручку. Рванулся к нему, спрятался от прожекторов, а потом, резко изменив курс, благополучно выбрался из этого ада. И командир, и штурман, и стрелки хорошо видели, как на освещенную цель падали все новые и новые серии бомб.

После посадки старательный техник самолета вместе со своими помощниками, слушая рассказ экипажа, с особой тщательностью осмотрел машину и не нашел ни одной пробоины. Техник развел руками и весело, совсем не по-уставному протянул:

— Спасибо, братцы, за все! И за самолет, и за пожар над целью...

А через день снова полет в тыл врага. Но теперь уже на другую цель — железнодорожный узел Кенигсберг. Здесь насчитывалось десять пассажирских, четыре товарные и сортировочные станции. Все они располагались на левом берегу реки Прегель. Узел связывал четыре важнейшие железнодорожные магистрали. Задача, кажется, до предела ясна: надо вывести на определенное время из строя этот узел. Но как это сделать, когда в воздухе на маршруте творилось нечто несусветное: облака все плотнели и плотнели, как бы сжимали самолет. Корабль стал тревожно вздрагивать, проваливаться в серую бездну. Антон Шевелев заметил, как расплывается контур антенны и как стала мутнеть прозрачная полусфера остекления кабины.

— Обледенение! — с досадой прошептал летчик.

Значит, на этом участке маршрута пробиться вверх не удастся. Стало быть, надо осторожно, пологим снижением выбираться вниз, пока еще самолет слушается рулей.

Едва заметное движение штурвала — и самолет плавно опускает нос. Восемьсот метров... Шестьсот... Триста... Но машину продолжают обступать липкие облака. Рельеф местности здесь ровный, внезапного столкновения с землей быть не может, но до каких пор можно снижаться? И когда стрелка высотомера прошла отметку «200», внизу показался темный ковер леса с седыми лысинами полян. Не потерять бы ориентировку! Нет, Иван Кутумов не подведет.

Больше часа пришлось лететь, как говорят, пригнув голову. Потом нижняя кромка облаков стала подниматься. А еще через полчаса от экипажа — лидера полка последовала команда:

— Условия нормальные, всем следовать с набором высоты!

Шевелев с радостью воспринял эту команду. Заоблачные полеты ему нравились. Самолет длительное время скрыт от взора противника, к тому же в спокойной обстановке можно лучше все обдумать, прикинуть, как лучше действовать над целью.

— Идем за облака! — довольным голосом передал он членам экипажа. — Готовиться к удару.

Как и раньше, в облаках сильно трясло. Но обледенения не наблюдалось. И видимо, поэтому болтанка переносилась легче. Самолет уверенно лез вверх. Шевелев временами сверял показания своего компаса, высотомера, указателя скорости с показаниями этих приборов у штурмана, добивался осуществления точного по месту и времени самолетовождения.

Заметно похолодало. Сверху все смелее пробивается лунный свет. Наконец бомбардировщик всплыл над серой гладью облаков, и штурман тут же уточнил курс к цели.

— Над Балтикой, как и в прошлом полете, хорошая погода. Внизу чужая земля: косы, островки, заливы. Уже с них начали огрызаться зенитки. Вокруг Кенигсберга целый лес прожекторов.

Что ж, идти придется прямо через огонь. Летчик усаживается поудобнее и крепче сжимает штурвал. Штурман жадно следит за целью. Сброшенные сразу тремя сериями светящиеся бомбы разгораются все ярче. Вражеские прожекторы в освещенном небе превращаются в бледные линии.

Бомбардировщик Шевелева удачно проскакивает огневой заслон и устремляется к цели. Кругом настоящее пекло. Но Антон забывает о возможности маневра. Только бы выдержать по всем правилам боевой курс, чтобы обеспечить меткое бомбометание! Иван Кутумов старается получше прицелиться и подбавить фашистам огоньку. Нажата боевая кнопка. Секундная стрелка словно замедляет бег. Куда упадут бомбы?.. Молнией бьет вспышка. Здорово! Удар по центру цели.

Курс домой. Разрывы сзади, сбоку, выше и ниже. Шевелев делает пологий разворот влево, и снаряды рвутся правее. Внезапно он убирает газ. Теперь целый шквал огня терзает пустоту впереди. Так же неожиданно для зенитчиков Антон увеличивает скорость, идет со снижением. Теперь воздушные стрелки наблюдают вспышки зенитных снарядов за хвостом самолета. Полный порядок! Зенитчикам уже не догнать бомбардировщик.

Проходит еще несколько тревожных минут. Экипажу надо преодолеть зону действия ночных истребителей. И здесь удача. Общее напряжение воинов спало, когда штурман Кутумов весело объявил:

— Пошли домой. Полный вперед!

Облегченный корабль споро летел на восток. Обратный путь экипажем был пройден за четыре часа и завершился благополучной посадкой...

Вскоре в полк снова пришел приказ: повторить бомбовый удар по железнодорожному узлу Кенигсберг. Некоторые летчики недоумевали:

— Эшелоны сожгли, станцию разрушили. Надо ли опять туда лететь?

— Вот стратеги нашлись! — возмутился Шевелев. — За сорок восемь часов немцы могли восстановить все путевое хозяйство узла и пустить поезда.

Действительно, Кенигсбергский железнодорожный узел был нужен врагу до зарезу: через него шли нагруженные войсками и техникой поезда к Ленинграду и Ржеву, Орше и Бобруйску. И поэтому немцы сразу же после налета советской авиации принялись восстанавливать свои коммуникации, Это хорошо подтверждали фотоснимки, привезенные воздушным разведчиком через сутки после удара.

Подготовка к полету шла своим чередом. Казалось, все было ясно и понятие, но, несмотря на это, все мы несколько часов сидели в землянке за полетными картами со схемами железнодорожного узла, производили всевозможные расчеты и вычисления, договаривались о действиях яа маршруте и над целью. Как всегда, особое усердие в этом деле проявляли Шевелев и его товарищи по экипажу.

Много разговоров велось о тактике. Она частенько менялась, и это закономерно. В ту памятную ночь был предпринят «звездный» налет нашей дивизии. Бомбардировщики должны нанести одновременный удар по цели с разных сторон и с различных высот. Мы с заместителем командира эскадрильи капитаном Белоусовым находились в соевом порядке полка и хорошо видели, как быстро менялась наземная и воздушная обстановка. Немецкие прожекторы вспыхивали то там, то тут. Истребители-перехватчики пускали цветные ракеты, гонялись за отдельными самолетами.

Как всегда, своевременно сброшенные светящиеся бомбы озарили все. От их света блекли прожектора. Воспользовавшись этим, экипажи делали свое, казалось, обычное дело... В этой обстановке Антон Шевелев со всем экипажем вновь проявил незаурядное мастерство. Нарушать заданную высоту полета было недопустимо, изменить заход — тем более. Оставалось маневрировать скоростью, идти на цель небольшой змейкой. Кутумову надо было глядеть в оба, не упустить момент сбрасывания бомб. Вот отчетливо стала видна железнодорожная станция. «Опять составы натащили!» — подумал летчик. Не выдавая волнения, которое неизбежно возникает даже у самого закаленного воздушного бойца, Шевелев искусно спланировал на цель, потом почти повис над объектом удара. Сброс! И снова на эшелоны полетели фугасные и зажигательные бомбы. А потом последовали отточенный противозенитный маневр и умелый уход от цели...

И так действовали экипаж за экипажем. Четко работали штурманы. В минуту выполнялось пять-шесть бомбометаний. За ночь летчики нашего соединения сбросили около семидесяти тонн различных по назначению и калибру бомб, вызвав на железнодорожном узле Кенигсберг большие пожары и причинив врагу большой урон.

Некоторые наши самолеты получили повреждения. На кораблях летчиков Федора Завалинича, Валентина Скворцова, Георгия Десятова, Бориса Кочнева было обнаружено по нескольку пробоин.

— С дырками прилетать не годится, — говорил Шевелев товарищам, осматривая свой невредимый бомбардировщик. — Надо уметь обманывать врага!..

Уметь обманывать врага! Этот своеобразный девиз стал законом для Антона Антоновича Шевелева и его экипажа. Не было ни одной ночи, позволяющей вести боевые действия, когда бы он ни поднимал в воздух свой краснозвездный самолет. Экипаж Шевелева летал в снег и в дождь, в облаках и за облаками, бомбил со средних высот и с бреющего полета, беспощадно уничтожал живую силу и технику гитлеровских захватчиков. За «образцовое выполнение боевых заданий, проявленное мужество и героизм заместителю командира эскадрильи А. А. Шевелеву было присвоено звание Героя Советского Союза. Штурман Иван Кутумов награжден несколькими боевыми орденами.

Изменчива и коварна погода над зимней Балтикой. Даже в те редкие ночи, когда над аэродромом рассеивались облака, где-нибудь над побережьем уплотнялся туман и мешал нашей боевой работе. Так было и на этот раз. На маршруте к заданной цели — порту Мемель — бомбардировщики полка попали в низкую облачность. Интенсивное обледенение не позволило экипажам пробиться вверх. Идти под облаками было трудно. Многие летчики повернули тогда обратно и сбросили бомбы на запасную цель. Но нависшая мутно-серая стена не остановила экипажи Антона Шевелева, Владимира Уромова, Анатолия Иванова и Владимира Иконникова. Они достигли порта Мемель. Внизу, у портового причала, вдруг мелькнул транспорт. Экипаж Шевелева тотчас атаковал его. Набрать необходимую высоту было некогда, летчики опасались потерять транспорт в густой дымке. Штурман мгновенно сбросил бомбы. Послышался грохот взрыва, взметнулись вверх столбы огня и воды... Сильным ударом взрывной волны швырнуло в сторону самолет. Действуя как верткий и расчетливый истребитель, Шевелев выровнял бомбардировщик у самой воды.

— Так можно и окунуться, — с тревогой в голосе проговорил радист Бондарец.

— Ничего. Мы еще не раз после войны окунемся в нашей Балтике... — желая ободрить товарища, сказал штурман.

Но не суждено было сбыться мечте Ивана Кутумова.

В то время, когда наш полк выполнял задания командования по проводке каравана морских судов в Мурманск и Архангельск, мы вылетели на бомбардировку порта Киркенес, где, по данным разведки, стояли на заправке транспорты и торпедные катера противника. Кутумов поднялся в воздух с заместителем командира полка подполковником Борисом Исааковичем Азгуром. Полет к цели проходил нормально. Экипаж успешно отбомбился, вызвав в расположении порта большой пожар. Хорошо поработали и другие летчики. Обратный путь протекал благополучно. Сильный попутный ветер как бы подгонял идущие с задания самолеты.

Беда нагрянула внезапно. На подходе к аэродрому летчиков застиг сильный снегопад. Многие экипажи с трудом произвели посадку. А стихия продолжала бушевать. Сила ветра доходила до двадцати метров в секунду. Видимость практически равнялась нулю. И вот в такой обстановке в воздухе осталось восемь экипажей, в том числе и самолет Азгура. Все мы выскочили из землянки и, несмотря на сильный снегопад и порывистый ветер, долго прислушивались к тревожному гулу бомбардировщиков. У каждого в голове рой мыслей: скоро ли пройдут заряды? Хватит ли у товарищей горючего? Что надо сделать, чтобы благополучно посадить машины?

Здесь же, у командного пункта, стоял и командир нашей оперативной группы Герой Советского Союза полковник В. И. Щелкунов. Подняв голову, он долго прислушивался к гулу самолетов. Возле него собрались авиаторы

— Что будем делать, товарищ полковник? — пытаясь перекричать буран, спросил замполит майор Куракин.

— Надо ждать, когда пройдет заряд, — нехотя ответил Щелкунов.

— А как скоро он пройдет? — интересовались летчики.

— Синоптики обещают через тридцать — сорок минут.

— Хорошо бы так...

Но на этот раз прогнозы метеорологов не оправдались. Небывалый по силе снежный буран продолжал свирепствовать. Оставалось одно — передать экипажам приказ, чтобы они следовали на другие точки. И Щелкунов скомандовал по радио:

— Посадку разрешаю на запасном аэродроме! На маршруте подполковник Азгур понял, что экипажу не дотянуть до заданной точки.

— Сколько лететь туда? — спросил он у штурмана.

— Около часа, — ответил Кутумов.

— Будем садиться в поле. Горючего осталось на один-два круга.

Вместе с Кутумовым Азгур подобрал небольшую заснеженную поляну и повел самолет к земле. Хотя снегопад и прекратился, но видимость была очень и очень плохой. Включив подкрыльную фару, летчик осторожно, как бы на ощупь, продолжал снижаться. Штурман монотонно отсчитывал высоту, скорость. Вот уже совсем рядом заискрился снежный покров, замелькали кусты... И вдруг послышался тревожный крик Кутумова:

— Отверни, сосна!

Азгур успел только нажать на правую педаль, и в это время ствол низкорослого кряжистого дерева врезался в кабину, придавив штурмана к спинке сиденья. Раздался удар. Полетели в стороны обломки кабины, закружился в предутренней дымке столб снежной пыли, послышался стон, предсмертный стон штурмана. Так погиб наш боевой друг замечательный штурман Иван Кутумов.