Листая летную книжку...

Обычно к ней обращаешься, когда надо сделать очередную запись о выполненном полете: пробыл в воздухе столько-то минут, на такой-то машине, произошло то-то и то-то. И опять лежит в столе твоя летная книжка, твоя неизменная спутница в жизни и службе с тех самых пор, как ты впервые поднялся в небо.

А недавно, в свободное время, я решил полистать ее. Только взял в руки, и нахлынули воспоминания. Память воскресила события — радостные и драматические, напомнила о боевых товарищах...

«Кто не участвовал в битве на Волге, тот по-настоящему не видел войны», — утверждает один мой приятель. Оставим на его совести точность формулировки, но сознаемся, что бои там были действительно жестокими. Для нас, летчиков, кроме ежеминутной опасности, там была еще адски тяжелая фронтовая работа. Не успеешь приземлиться, и опять надо вылетать, опять до изнеможения вертеться в бешеном хороводе, драться с врагами, которых втрое, впятеро больше.

Тогда мы прикрывали переправу через Дон у Калача. Наши войска отступали. Гитлеровцы прорвались к Харькову, лавиной покатились к Воронежу.

29 июля 1942 года. Возвратилась из боя наша шестерка истребителей. Сели на аэродром. Вдруг над головами появляются две эскадрильи «юнкерсов». Пришлось нам отгонять бензозаправщики и взлетать на остатках горючего.

Врезался я в строй фашистских бомбардировщиков. Одну машину сбить успел, но воздушный стрелок [112] с другой резанул очередью по моей кабине. Раненный в лицо, я потерял сознание. Очнулся и вижу: мой ЛаГГ-3 штопорит, целясь носом прямо в Дон.

Не знаю, как сумел вывести самолет из штопора и дотянуть до высокого берега. Почувствовал удар — и опять ночь в сознании.

Второй раз пришел в себя спустя несколько часов. Ничего не вижу, только слышу разговор:

— Как думаете, зрение к нему возвратится?

— Будем надеяться на лучшее.

Возможно, я пошевелился или застонал, только чей-то голос заметил:

— Обратите внимание, к нему возвращается сознание! — и приблизившись спрашивает: — Молодой человек, вы меня слышите?

Чувствую, вопрос относится ко мне. С трудом, пересиливая боль, приоткрываю глаза. Тот же голос интересуется :

— Скажите, что вы сейчас видите?

— Вижу... седую... бороду...

Позже узнал, что густой бас, который я тогда слышал, принадлежал знаменитому профессору Филатову. Это он сделал мне операцию и возвратил зрение.

В тот день сбили не только меня. На аэродром не вернулись многие из наших летчиков. Но задача была выполнена. Мы не позволили гитлеровцам бомбить наши войска. Недаром еще с начала 1942 года наш полк носил звание гвардейского, а двенадцать летчиков полка были Героями Советского Союза.

И все же, критически оценивая свои действия, многие сознавали, что опыта у нас недостаточно, в боях допускаем немало ошибок. Некоторым из летчиков эти ошибки стоили жизни.

Понимал это и командующий воздушной армией. Поэтому он решил тогда: как ни трудно складывается обстановка на фронте, летную молодежь в бой не пускать, а учить, пока она не овладеет каким-то минимумом тактического мастерства. Командующий взял на себя риск, и наш полк перебросили на аэродром подальше от линии фронта, куда фашистские бомбардировщики летали не часто.

Тут мы время зря не теряли. Каждый день был насыщен до предела. Проводились многочисленные учебные [113] полеты, в которых сколачивались пары, четверки, восьмерки истребителей. А это нам особенно требовалось. Молодым летчикам необходимо было привыкнуть друг к другу в воздухе, изучить любые приемы напарника, усвоить его летный почерк.

Ведь вот вспоминаю Колю Гудилина. Вроде бы и летал неплохо, а в паре держаться не умел. Как только ведущий начнет энергичный маневр, Коля сразу отстает. Или Вася Бондаренко. Три дня он участвовал в боях и трижды «мессершмитты» спускали его на парашюте. Зато как мастерски воевали они потом. Наука пошла им впрок!

Учили нас боевые летчики, старшие лейтенанты Амет-хан Султан, Аркадий Ковачевич, старшины Владимир Лавриненков, Иван Борисов и многие другие. Полеты продолжались две недели — большего срока командующий выкроить не мог. И все же подготовку мы получили основательную.

Полк вернулся на фронтовой аэродром. С ходу вступил в бой. Уже за первые три дня наши летчики сбили 32 вражеских самолета, не потеряв ни одного своего.

Прилетел командующий. Возбужденный, улыбающийся, ходил по самолетным стоянкам, беседуя с летчиками.

— Начинается новый период войны. Вырастет новая слава девятого гвардейского полка, — говорил генерал. Он-то видел дальше нас и знал больше...

* * *

Вновь прибывший, если он до того уже побывал в боях, быстро вливается в полковую семью. Именно так и приняли мы капитана Георгия Кузьмина, общительного, веселого парня. Он ходил немножко прихрамывая, но на это никто не обратил внимания. Тем более что уже в первый раз человек отлично слетал на задание. Вопросов к нему не было, и к вечеру мы уже запросто называли его Жорой.

После ужина летчики эскадрильи собрались в землянке и стали укладываться спать. Завтра чуть свет опять предстояло идти в воздух.

Дольше всех укладывался Кузьмин. Раздеваясь, он [114] неуклюже возился. Потом что-то уронил. Послышался глухой удар о дощатый настил, будто упало полено.

Его сосед по нарам, присмотревшись, воскликнул:

— Жора, это что у тебя?!

Кузьмин промолчал.

— Так ты на протезах? Как же летаешь?

— Нормально летаю. Привык!. — ответил Кузьмин с оттенком давней, приглушенной временем грусти.

Его начали расспрашивать. Он коротко и скромно рассказал, что был ранен в воздушном бою еще во время войны с белофиннами. В госпитале ампутировали ступни обеих ног. После этого он сделал все возможное, чтобы вернуться в строй.

Кто-то потушил керосиновую горелку. Землянка погрузилась во мрак. Но разговоры утихли не сразу. Кузьмин рассказывал о том, где побывал раньше, до нашего полка. Он умел тепло и образно говорить о людях. Почему-то теперь летчики стали обращаться к нему на «вы».

Я лежал в темноте с открытыми глазами, стараясь объяснить себе перемену в отношениях людей. Ничего особенного не произошло, просто мы лучше узнали Кузьмина. Он был постарше нас не только годами, но и жизненным опытом. Давно состоял в партии. Оставшись без ног, Кузьмин не захотел спокойной жизни. Когда над Родиной нависли черные тучи, партийный долг призвал его в боевой строй. Ценой огромных усилий и труда он заново научился ходить, а потом — летать. И теперь спит рядом. Я слышу в тишине его спокойное дыхание. Завтра он вместе с нами полетит в бой...

Самоотверженно и храбро сражался с врагом гвардии капитан Кузьмин. Ему было труднее всех. Но он ни разу не сказал об этом. Летая с протезами, он сбил немало вражеских бомбардировщиков и истребителей. Скоро его назначили помощником командира полка. 28 апреля 1943 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Выполняя очередное боевое задание, Кузьмин со своим ведущим офицером Морозовым действовал в тылу противника. Пара истребителей ходила на малой высоте, без запаса скорости. Думаю, что Морозов тут допустил серьезную, роковую ошибку. Когда на летчиков [115] внезапно навалилась большая группа «фокке-вульфов», драться с ними пришлось в невыгодных условиях.

На горящем самолете Кузьмин сколько мог тянул до линии фронта. Но мотор заглох совсем, когда до земли оставалось каких-нибудь полтораста метров. Скоро должны были взорваться бензобаки, и летчик выпрыгнул. Белый купол парашюта заполыхал на ветру, его лизнуло пламя горящего самолета.

Тело Георгия Кузьмина упало в траншею переднего края наших войск. На другой день пехотинцы привезли нам его партийный билет...

* * *

— Ваня, вас можно на минутку?

Невысокий, черноволосый офицер отделяется от группы летчиков и шагает вслед за девушкой, которая тоже одета в летную форму.

— Слушаю вас, Лилечка.

Лиля упирается взглядом в грудь летчика, украшенную несколькими боевыми орденами, и умоляюще произносит:

— Возьмите меня в напарники.

Летчик молчит, и девушка пускает в ход средство, подсказанное ей наивной и милой женской хитростью:

— Боевые сто граммов буду отдавать вам каждый вечер, ведь сама-то не пью.

Иван Борисов долго соображает, как бы поделикатнее отказать, чтобы не обидеть девушку...

Их было четыре в нашем полку. Четыре девушки-летчицы. Они составили женское звено, которым командовала гвардии старший лейтенант Беляева. В звено входили Катя Буданова, Лиля Литвяк и Маша Кузнецова.

Девчата летали на истребителях, участвовали в воздушных боях. И хорошо воевали. Например, на боевом счету Лили Литвяк числилось восемь уничтоженных вражеских самолетов. Но этого им было мало. Хотелось летать с самыми активными воздушными бойцами.

Особенно часто обращалась к летчикам со своей просьбой Лиля Литвяк. А мы всякий раз вежливо отказывали. И не потому что не доверяли им, просто нам [116] трудно было бы пережить гибель такого ведомого в бою. А ведь случиться всякое могло.

Со временем Лиля Литвяк все же добилась своего и стала летать в паре с опытным ведущим — гвардии полковником Голышевым. Много раз ходили они на ответственные задания и всегда действовали успешно, хорошо понимая друг друга.

Однажды им пришлось вести неравный воздушный бой против десяти вражеских истребителей. Полковник погиб в воздухе, а его напарница покинула свой поврежденный самолет с парашютом. Но на аэродром она не возвратилась. Мы так и не узнали, что случилось с замечательной девушкой Лилей Литвяк...

* * *

На некоторых страницах летной книжки встречается знакомая роспись. Когда я смотрю на нее, то с сердечным чувством вспоминаю Льва Львовича Шестакова, командира 9-го гвардейского полка, в моем понимании — идеального командира.

Первое боевое крещение летчик Шестаков получил еще в Испании. Вернулся на Родину с орденами Ленина и Красного Знамени. Перед началом Великой Отечественной войны сформировал полк и стал его командиром.

Я много летал с ним в паре, и что ни полет — то наглядный урок. Вот, например, вылет, помеченный в книжке датой 21 ноября 1942 года. Вели бой восьмеркой против двадцати вражеских самолетов. В первой же атаке шестеро наших как-то отстали. Мы с командиром оказались вдвоем, сбили самолет противника. Потом Шестаков ворвался в строй врагов, а я остался совсем один.

К счастью, вижу: наша шестерка все же приближается. Сбавляю газ, чтобы пристроиться где-нибудь на левом фланге. Но вперед никто не выходит. За мной увязались и так шли до конца боя и до самой посадки на аэродроме. Потом командир смеялся:

— А я специально вперед не выходил, чтобы дать тебе стажировку в роли ведущего группы.

Меня удивило редкое хладнокровие Льва Львовича, вздумавшего в горячке боя проводить «занятие» по [117] групповой слетанности и психологические эксперименты.

Подвижный, энергичный, острый на язык, Шестаков всегда был душой нашего полка. Летчики уважали его и любили, а кое-кто, зная крутой нрав «бати», побаивался, и не напрасно. За оплошность в бою, за малейшее колебание он наказывал беспощадно, не принимая во внимание прошлых заслуг. Сам Лев Львович был мужественным воздушным бойцом. Погиб он в конце 1944 года в бою над Проскуровом. На земле, рядом с его самолетом, нашли обломки двух «юнкерсов». Одна из улиц города Проскурова теперь носит имя Героя Советского Союза гвардии полковника Л. Л. Шестакова. [118]